ым зрачком... Синие с красным одежды, пестрые узоры на хитонах и гиматиях - клетки, извилины, цветы... Тело, не закрытое одеждой, цвета слоновой кости казалось теплым - афинские художники и ваятели натирали мрамор маслом или воском, чтобы смягчить его блестящую холодную белизну... "Кто они такие? - думал Мардоний, глядя в улыбающиеся лица поверженных статуй. - Богини? Жрицы эллинских храмов?.." Ему показалось, что все они смотрят на него с молчаливой насмешкой, будто знают, что все усилия персидских властителей не смогут сокрушить афинское государство, что, вот и поверженные, они все равно сильнее, чем он, Мардоний, который может поставить свою ногу на алтарь разбитого храма... Мардоний, стараясь стряхнуть наваждение, прошел вдоль обрыва. Отсюда видно было море, синяя искристая вода с белой каймой прибоя. Виден был весь город с его кривыми улицами, с фонтанами, с портиками и черепичными кровлями жилищ. Видна была и вся афинская земля с ее реками, с деревнями, где на пустом току не было зерна, а нивы лежали затоптанные персидским войском... - Вот и все афинское государство! - сказал Мардоний вслух, забыв, что он один. - Нет, это непостижимо. Государство, которое можно окинуть взглядом до самых его границ, мы не находим сил победить! Или их боги сильнее наших? Все так же сдвинув длинные мрачные брови, Мардоний вернулся к свите, сопровождавшей его. - Из Саламина ничего нет? Персидские вельможи, недовольные промедлением, неохотно ответили, что афиняне делают все для своей гибели - они молчат и ждут битвы. - Ждут битвы? - сказал Мардоний. - Хорошо. Они ее получат. И все-таки что-то смущало его. Ему надо действовать без промаха. Если он опять проиграет сражение, ему лучше не показываться перед лицом царя. Надо еще раз попытаться договориться с этими странными людьми, которые ждут собственного уничтожения! Но когда Мардоний вернулся в тот самый большой в Афинах дом, в котором он жил, к нему явился гонец-скороход. - Я из Аргоса, - сказал он, задыхаясь от усталости, - Мардоний! Послали меня аргосцы с вестью: спартанское ополчение покинуло Спарту и аргосцы были не в силах помешать их выступлению. Поэтому жди битвы и постарайся как следует обдумать положение... Спартанцы идут! Мардоний побледнел от гнева. - Я уже давно все обдумал. Довольно ждать разумных действий от безумного народа! Он тотчас призвал военачальников и отдал приказ отвести войска обратно в Беотию, где много съестных припасов, где народ им дружествен, а их широкая равнина удобна для сражения. А уходя из Афин, предать их огню и разрушению. Пусть больше не будет этого города на земле! Изголодавшееся в скудной и опустошенной стране Аттики, персидское войско охотно отошло в Беотию, а на месте Афин после ухода персов остались разрушенные дома и черные пожарища, дым и пламя, и красная, пронизанная огнем пыль долго стояла над развалинами славного города. Глядя на это зарево, афиняне плакали на Саламине. Мардоний привел войско на беотийскую землю и стал лагерем на равнине вдоль реки Асоп. Чтобы коннице было свободно действовать, он приказал вырубить оливковые рощи, главное богатство эллинской земли. Беотийцы терпели: что ж делать, персы - их союзники. И в то время, как оливы с треском и стоном валились под топорами персидских воинов, фиванец Аттагин, сын Фринона, устроил у себя в саду, в Фивах, богатый пир для Мардония и для его знатнейших вельмож. Пир продолжался всю ночь, а наутро, когда солнце осветило вершины горной гряды Киферона, персы увидели на склонах блеск оружия эллинских войск. Спартанский стратег Павсаний, сын Клеомброта, перевалив через вершину горы, остановил войско, не спускаясь в долину. Две армии стояли друг перед другом: персы - на холмистой беотийской равнине по берегам многоводной реки Асопа, а эллины - на склоне горы. Отрядом персидской конницы командовал Масистий, самый красивый, рослый и отважный военачальник во всем персидском войске. Масистию не терпелось начать битву. Он первым, впереди своего отряда, погнал коня к позициям врага. Золотой чешуйчатый панцирь, пурпурный хитон, подпоясанный золотым поясом, золотая уздечка - все сверкало на нем под жарким пламенем солнца. Персы, стараясь побольнее оскорбить эллинов и вызвать их на бой, насмешливо кричали: - Трусы! Трусы! Трусы! Афиняне стояли тесным строем, щит к щиту. Взлетело железное облако персидских стрел и, падая вниз, загремело о поднятые над головой щиты. Но тут же взлетело железное облако эллинских стрел и упало на головы персов. Вслед за ними полетела еще одна стрела и ударила коня Масистия. Жалобно звякнула золотая уздечка, конь зашатался и упал со стрелой в боку, подминая своего всадника в пурпуровом хитоне. Афиняне тотчас бросились на него. - Масистий убит! Но Масистий, окруженный тесной толпой врагов, чьи копья и мечи взвивались над ним, не сдавался. Он размахивал своим драгоценным акинаком, сверкавшим самоцветами. Раненые валились вокруг него, он выдерживал тяжелые удары, однако никто даже ранить его не мог - золотой панцирь защищал Масистия. И эллинам в их бесплодных усилиях уже казалось, что он бессмертен. Но вот один из афинских воинов ударил его мечом в лицо, и Масистий упал мертвым. Персидские всадники, когда увидели, что Масистий убит, всей массой с воплями бросились отбивать его тело. Но тут все эллинское войско хлынуло со склона горы на помощь афинянам. Много воинов легло вокруг тела Масистия, и персов и эллинов. Мардоний был поражен - погиб Масистий! Над всей равниной, занятой персидским лагерем, стоял скорбный стон. В знак печали персы остригли себе волосы, отрезали гривы коней и мулов. И сам Мардоний отсек акинаком локон своих маслянисто-черных кудрей. А в лагере эллинов ликовали. Тело Масистия, человека огромного роста и необычайной красоты, возили по отрядам, чтобы все воины видели, какого врага они сокрушили. - Смотрите, это Масистий! Смотрите, он пал от нашей руки. Так же падет и Мардоний! Это зрелище придавало эллинскому войску бодрость и уверенность, каждый воин казался себе сильнее, чем он был. Высоко поднял голову и спартанец Павсаний, сын Клеомброта, военачальник союзных войск. Но стоять эллинам на отрогах гор было трудно: не хватало воды, не хватало съестных припасов. Персы перехватывали их обозы в горных проходах, ни днем, ни ночью не подпускали их к реке. Воду эллины добывали только украдкой. Павсаний уже решил было менять позиции, как вдруг ночью в их стан снова явился одинокий всадник. И то же самое предупреждение прозвучало во тьме: - Слушайте вы, эллины, будьте готовы - завтра Мардоний нападет на вас. А я - Александр, сын Аминты, царь македонский. И если Зевс дарует вам победу, то не забудьте, что я, как друг, предупреждал вас. С этими словами он исчез. Это было как один и тот же повторяющийся пророческий сон... Сын Аминты уже предупредил их однажды о грозящей опасности, явившись ночью к ним в лагерь, стоявший в Темпейской долине. А накануне этого дня, вечером, у Мардония был военный Совет. Терпение Мардония истощилось. Он кипел яростью, он жаждал битвы и мести. Фиванцы на Совете повторяли свое: - Перехватывай обозы, подкупай эллинских военачальников, и ты без крови победишь эллинов. Но Мардоний приказал готовиться к бою. Битва начнется завтра утром, как только взойдет солнце и персы принесут божеству свои жертвы и молитвы. А когда на утренней заре персы переправились всем войском через Асоп и подошли к горам, они увидели, что на склонах Киферона остались только черные остывшие круги от костров. - Эллины бежали! Мардоний бросился в погоню со своими отважными персидскими отрядами. Следом за ним повалило его пестрое, шумное, беспорядочное войско. Эллины шли к Платеям [Платеи - город в Беотии.], туда, где сходятся горы Киферона и Парнеса и где много воды. Военачальник афинских отрядов Аристид шел со своим войском по глубокой долине. Он считал, что совсем незачем шагать на виду у персов, а лучше появиться внезапно там, где персы не рассчитывали их увидеть. А Павсаний вел спартанцев по гребню горы, и Мардоний еще издали увидел острый блеск их копий. И снова два войска, персидское и спартанское, стояли друг против друга. Павсаний, волнуясь, ждал, что скажет жрец, который стоял у алтаря и рассматривал внутренности жертвенной овцы. Жрецы нередко помогали на войне полководцам. Воины верили их предсказаниям, они смелее шли в бой, если знали, что боги обещают им помощь. Жрец не спешил дать благоприятное предсказание. Он знал, что позиция их более выгодна для того, чтобы защищаться, но не для того, чтобы нападать. Он выжидал - может быть, персы тронутся первыми. И, стоя над жертвенником, он хмуро качал головой: - Жертва неблагоприятна. Однако Павсаний увидел, что выжидать больше нельзя, войско нетерпеливо рвется в бой. Тогда он обратился в сторону Платей, где возвышался храм богини Геры. - О Гера! - громко воззвал он. - Ты видишь, мы оказались одни, без союзников, перед таким страшным врагом. О Гера, помоги нам! Жрец, услышав молитву Павсания, тут же заколол еще одну овцу и, заглянув на жертвенник, радостно вскрикнул: - Жертва угодна богам! Спартанцы встрепенулись, мгновенно построились к бою. И Павсаний немедля повел на врага свои тесно сомкнутые фаланги. Персы тем временем установили защитный заслон из копий и щитов. Прячась за этим заслоном, они пускали стрелы навстречу спартанцам. Но это не остановило спартанского войска, они шли на рукопашную. Началась кровопролитная битва. Защитная ограда персов тут же свалилась. Персы изо всех сил старались сломать строй фаланги. Они бросались на спартанцев и массами и в одиночку, хватались руками за их длинные копья - у персов копья были короче - и ломали их. Мардоний на белом коне с тысячным отрядом самых знатных и самых отважных воинов бросался туда, где страшнее свирепствовал бой... Однако спартанцы, как всегда, сражались не только мужественно, но и умело. Если строй прорывался, они тут же снова смыкали ряды. Их железной рукой держал спартанский закон: или победи, или умри. И они умирали, не покидая строя. Тяжело вооруженные, они отражали атаки легких персидских копий, а у персов тяжелого вооружения не было. Мардоний не хотел видеть, не хотел понять, что его огромное войско бессильно перед этой железной спартанской фалангой. Он с криком бросался в бой, он поспевал всюду, ему казалось, что он один может сокрушить эту горсть эллинских воинов, ему казалось, что эллины уже давно должны были бы лежать на кровавой земле. А они стояли, они отражали атаки и нападали сами. "Люди ли это? - с тайным ужасом думал Мардоний. - Или демоны невидимо помогают им?" Но еще удар, еще атака. Снова рукопашная. Мардоний дрался в самой жаркой схватке битвы, с ненавистью топтал конем эллинских воинов, рубил их мечом направо и налево... В это время спартанец Аримнест схватил большой камень, изловчился и ударил Мардония в висок. Солнце в глазах Мардония сразу погасло. Выпустив из рук золотые поводья, он свалился под ноги своего белого коня. А вскоре и вся его отважная свита, защищавшая его, легла вокруг своего полководца. Когда персы увидели, что Мардония уже нет, они всей массой обратились в бегство. Они бежали по холмам, по равнине, бросались в Асоп и переплывали его. Они стремились обратно в свой укрепленный лагерь... Спартанцы, не нарушая строя, плечом к плечу, твердым шагом следовали за ними. В это же время афинян в узкой долине подстерегли фиванцы. Сражаясь с ними, афиняне не успели прийти на помощь Павсанию под Платеями. Но теперь, отбив фиванцев, они тоже спешили к персидскому лагерю. Спартанцы уже дрались там. Эллинские войска соединились. Общей силой они взяли лагерные укрепления и уничтожили остатки персидских войск. На кровавой беотийской равнине наступила странная, наполненная дыханием смерти тишина. Павсаний, еще не совсем веря своей победе, стоял над телом Мардония. - Вот человек, который хотел поработить Элладу, - сказал он, - и вот он лежит, сраженный, на эллинской земле... К Павсанию подошел знатный эгинец Лампон, сын Пифея. - Сын Клеомброта! - сказал он Павсанию. - Ты совершил подвиг небывалый, столь велик он и славен. Теперь тебе остается довершить остальное. Ведь Мардоний и Ксеркс велели отрубить голову павшему при Фермопилах Леониду и пригвоздить его тело к столбу. Если ныне ты воздашь тем же Мардонию, ты отомстишь за Леонида! Но Павсаний отрицательно покачал головой. - Эгинский друг мой, - ответил он, - я ценю твою благосклонность ко мне. Однако ты ошибся, дав свой совет. Так поступать приличествует варварам, но не эллинам. Что же до Леонида, отомстить за которого ты призываешь, то мне думается, он вполне отомщен. Он сам, вместе со всеми павшими при Фермопилах, почтен бесчисленным множеством убитых здесь врагов. А ты, Лампон, впредь не являйся ко мне с подобными предложениями и будь благодарен, что на сей раз это тебе сошло благополучно! В то время Павсаний еще был высок душой и без коварства предан своей родине. СНОВА ДОМА Скрипят колеса, покачивается повозка. Архиппа покачивается вместе с повозкой, прижимая к себе маленького сына. Взрослые сыновья едут верхом впереди, ей слышен глухой стук копыт по мягкой пыли дороги. Дочери, закутавшись в покрывала, сидят тесно друг к другу за ее спиной. Она чувствует их сонное тепло, они устали, спят. Архиппа тоже устала. Устала ночевать в чужих домах, устала от тяжелого опасения за жизнь своей семьи, своего мужа... Устала от слез по родному городу, пожарище которого так долго окрашивало тучи в багровый цвет... Вот бы уже и радоваться: персов прогнали, прогнали проклятого врага, бросившегося на них из-за моря. Прогнали с большим позором! После морской битвы при Саламине была битва сухопутных войск у города Платеи, где эллины снова разбили персов. Была битва и у мыса Микале, где эллины еще раз разбили персов и сожгли их флот... Победа, полная победа! Но где взять силы, чтобы радоваться освобождению? Сердце устало, нервы устали. И еще одно тихонько подтачивало душу. Главное командование отдано Павсанию. Афинское войско под Платею повел Аристид. В битве при Микале командовал Левтихид. А Фемистоклу не дали никакой стратегии. Оказывается, Фемистокл, хоть он и архонт афинский, воевать не умеет. Оказывается, не ему обязаны успехом в битве при Саламине и не он заставил афинян построить корабли, которые спасли Афины... Вот так! А ведь все ясно. Спарта все еще командует Элладой, Спарта влияет на распределение стратегий даже и в Афинах. И Спарта не может простить Фемистоклу обмана, когда вопреки их желанию он все-таки построил афинскую стену. Спартанские цари и эфоры поняли, что Фемистокл не будет плясать под их флейты, потому что он хочет возвысить Афины и освободить их от всякой зависимости, а особенно от спартанской. А вот Аристид будет. Он любит Спарту. И Кимон, которого Аристид теперь всюду продвигает, тоже любит Спарту. Их поддерживают богачи рабовладельцы, поддерживает аристократия, сильная, жадная и жестокая. Что же будет с Фемистокл ом, кто в Афинах поймет его, кто поможет ему защищать их свободу, их афинскую демократию? Что будет с Фемистоклом, если богачи и аристократы захватят власть? Фемистокл умчался к Афинам на колеснице. Может быть, не все сгорело в городе. Может, на счастье, их дом уцелел и, как прежде, на воротах у них висит замок... Ох, хоть бы крыша была над головой, своя крыша! Однако когда повозка, следуя за повозками и вьючными животными, идущими впереди, покатилась по афинским улицам, Архиппа поняла, что надежды ее напрасны. Города не было, были обгоревшие, черные обломки стен, разрушенные очаги, обуглившиеся стволы деревьев, не так давно осенявших прохладой и тенью жаркие улицы... Копыта лошадей мягко ступали по серому пеплу пожарища. И над черными развалинами города такое же черное, разрушенное, разоренное святилище - Акрополь... Афиняне разъезжались и расходились по своим улицам, по своим домам, которые перестали быть домами. С печальным сердцем подъехала Архиппа и к тем развалинам, которые так недавно были ее домом. Черепичная крыша провалилась внутрь здания, стояла только одна задымленная стена. Двери лежали на земле, но на них по-прежнему висел замок. Это развеселило Архиппу. - Дети, смотрите, наш дом стоит на запоре! Мальчик прыгал по лежащим дверям и звонко смеялся. Но старшие дети, дочери и сыновья, молча смотрели на свой разрушенный дом. - Мама, где же мы будем жить? Снова тот же вопрос: где жить? Фемистокл вместе с Сикинном и слугами расчищали пожарище. Увидев, в каком смущении стоят его дети, он засмеялся: - Вот как! Вернулись домой, в свой родной город, и горюют! Беритесь-ка за работу. Как это - нет у нас дома? Видите, одна стена стоит. Пристроим еще три, вот и будет у нас дом. А пока поживем в палатках. Как на войне. И сразу все ожили. Фемистокл был так счастлив, семья его не погибла, и город его не погиб, и снова они на родной земле, что его настроение передалось всем. Сыновья тотчас бросились помогать ему, Архиппа принялась налаживать очаг, на котором можно сварить обед, дочери стали развязывать узлы, встряхивать и проветривать одеяла, покрывала, плащи... Архиппа, велев служанке смотреть за очагом, вышла оглядеться. Отсюда, с их гористой улицы района Мелиты, ей было далеко видно. Афины снова шумели, народ копошился на своих участках. Среди пожарищ и развалин домов снова повсюду слышались голоса - где-то пели, где-то смеялись или громко переговаривались. А кто-то плакал в голос и упрекал богов: война не проходит без горя и без тяжелых утрат... - О Афина! - вздохнула Архиппа. - Защити нас, защити наших детей!.. И не покидай больше своего города! Архиппа была убеждена, что богиня вернулась в афинский Акрополь, ведь и она на чужбине не имеет ни силы, ни власти, чтобы помочь своему народу. Город восставал из пепла. С каждым днем все приходило в порядок, поднимались дома, расчищались улицы, начинали журчать и плескаться фонтаны на площади и во дворах. Вскоре в Керамике задымились печи горшечников, там и сям вставали расписные портики. И мало-помалу устраивались храмы Акрополя. Но это было труднее - у афинян еще не было ни денег, ни сил. Фемистокл был в плену государственных забот и планов. Восстановить стену вокруг Афин. Оградить стеной Пирей и перевести сюда из Фалер стоянку флота - здесь, в Пирее, три удобные гавани... За Пирей ему много пришлось бороться. Он убеждал афинян, убеждал архонтов, как Афинам нужен и выгоден Пирей. И главным его противником, как всегда, был Аристид. Это была борьба двух партий - демократии, к которой принадлежал Фемистокл, и аристократии, к которой принадлежал Аристид. Землевладельцы во главе с Аристидом по-прежнему стояли на том, что не годится уводить афинян к морю. - Фемистокл хочет, чтобы наш город был приспособлен к морю, - говорили сторонники аристократии, - но это неправильно. Вспомните спор нашей богини Афины с Посейдоном. Афина принесла народу оливу - и победила. Она хотела, чтобы афиняне занимались земледелием. Зачем же отрывать нас от земли и бросать на море вопреки ее воле? - Не так толкуете этот спор, - возражали сторонники демократии и Фемистокла. - Посейдон - конник, покровитель коневодства, а значит - аристократии. А богиня Афина - богиня крестьян и ремесленников, она встала на сторону простого народа. Так и власть в Афинах должна принадлежать простому народу, демосу. И не только крестьянам и ремесленникам, но и матросам, келевстам - начальникам гребцов, рулевым. И как победила Афина Посейдона, так победит теперь аристократию демос! Фемистокл добился-таки, чтобы стена у Пирея была построена. Руководить постройкой стены поручили ему и Аристиду. И, как всегда, бранясь и ни в чем не соглашаясь между собой, они вместе строили стену. - Все-таки ты делаешь, Аристид, то, что задумал я, - говорил Фемистокл. - Я решаю, а ты выполняешь. - Я выполняю то, что мне поручено, - сдержанно отвечал Аристид, - хотя вовсе не согласен с этим делом. Ты нарушаешь старые обычаи, заветы наших древних царей. Они приучали афинян жить земледелием, а ты толкаешь их к морю. Ты поплатишься за это, боги не прощают тех, кто нарушает течение дел, положенных исстари. - Ну что ж! - Фемистокл смеялся. - Я поплачусь. Но народ наш станет самой сильной морской державой. Этого-то и боится Спарта, которой ты так привержен. - Да, я дорожу этой дружбой. Смотри, Фемистокл, не пожалеть бы тебе, что ты эту дружбу потерял! - Да. Дружбу Спарты я потерял. Но потерял ее не ради своей личной выгоды, а ради славы и силы Афин. - Ты отнял у Афин сильного союзника, какой была Спарта. - Союзник ли это, если он стремится диктовать свою волю нашему государству? Вряд ли! Подумай об этом. И если ты Справедливый, так будь справедлив. Аристид умолкая первым. Пожав плечами, он с кротким видом отходил прочь. Однако Фемистокла этот кроткий вид не мог обмануть. За этой благородной внешностью, тихим голосом и кажущейся уступчивостью таилась железная воля. Но друзья не оставляли Фемистокла. - Эй, Фемистокл, когда построишь эту стену, что придумаешь еще? - Буду строить вторую стену, Эпикрат! Пусть тогда кто-нибудь попробует осадить Афины. У нас будет безопасный путь прямо к морю! Эпикрат подошел и сел на большой камень, лежавший у дороги. За время войны он несколько постарел, но щеголеватый афинянин снова завивал кудри и носил яркие плащи. - Фемистокл, когда же ты подумаешь о подпорке? - О подпорке? А разве я так обветшал, что мне нужна подпорка? О чем ты говоришь, Эпикрат? - Аристид тоже еще не обветшал, но он о своей подпорке позаботился. Фемистокл на секунду задумался. И вдруг понял. - Ты говоришь о молодом Кимоне? - Да, Фемистокл. Как я погляжу, Аристид уступать тебе не собирается. А наоборот, подбирает себе союзников. Кимон, сын Мильтиада, героя Марафона. Благородный юноша. Приветливый. Щедрый. Наш народ любит таких правителей... - Правителей? - А разве не видишь ты, Фемистокл, что Аристид всюду его выдвигает? Как только есть возможность возвысить Кимона, он тотчас предлагает его! А Кимон, сам знаешь, влюблен в Спарту, и Спарта любит его. Фемистокл задумался. Да, это так. Он уже давно замечает эту дружбу. Впрочем, Эпикрат прав: это не дружба, это политический союз. Аристид рассчитал правильно: Кимон - та самая счастливая кость, которая может выиграть игру. Кимон будет ему сильной поддержкой против Фемистокла, против демократии... Афиняне и сами не заметят, как Спарта снова наложит на них свою тяжелую руку и снова начнет диктовать им свои желания. Если бы афиняне понимали, как он, Фемистокл, боится этого и как он борется за независимость Афин, они бы снова изгнали Аристида! Но Аристид - благородный, Аристид - справедливый, Аристид - бескорыстный. Когда Аристида подвергли суду остракизма, один неграмотный поселянин, не зная его в лицо, попросил: "Напиши на черепке имя Аристида, я за то, чтобы его изгнать", - Аристид поставил на черепке свое имя. И вот уже который год вспоминают об этом: "Вот какой он честный!" И не видят за всеми этими прекрасными словами, что Аристид предает их свободу! - Ничего, Эпикрат! Я еще живой, я еще могу действовать. Но не так-то просто сейчас свалить меня - все-таки я спас Афины при Саламине, народ еще не забыл этого. - Еще не забыл. Однако я уже не раз говорил тебе, Фемистокл, никто не любит, чтобы напоминали о сделанных им благодеяниях. Сделал кому-то что-либо хорошее - и забудь об этом. Забудь. А ты, как я слышал, опять напомнил об этом на Пниксе. В крупных делах у тебя, Фемистокл, находится множество хитростей, а вот чтобы защитить себя, у тебя нет даже самой маленькой хитрости в запасе. Не кричи повсюду: "Граждане афинские, не забывайте, что это я спас Афины!" А наоборот. Тебе скажут: "Фемистокл, ведь это ты спас Афины!" А ты сделай удивленные глаза и скажи: "Вот как? Когда же это было? Не помню, чтобы я так уж отличился!" Фемистокл засмеялся. - Эх, Эпикрат, легче советовать, чем выполнять советы! - Я знаю, - вздохнул Эпикрат, - но чем же, кроме советов, я еще могу помочь тебе? - Ничего, ничего! - стараясь ободрить и себя и друга, сказал Фемистокл. - Работать надо, работать. Вот укрепим Пирей, привяжем его к городу... - А говорят, что ты город привязал к Пирею! - Тем лучше. Я бы переселил город к Пирею, будь моя воля. Портовый город Афины! Морская торговля! Богато жили бы афиняне. Но тут Эпикрат поднял руку, прося замолчать. - Нет уж, Фемистокл. А как же мы будем жить без нашего Акрополя, без Пникса? Без агоры? Нет, нет, не трогай Афины Вечерняя тьма остановила работы. Фемистокл довез в своей колеснице Эпикрата до его дома и сам отправился в Мелиту. Оставив возницу пробираться по гористым улицам, он поднялся к дому крутой узкой тропинкой; Архиппа, как в прежние времена, ждала его на пороге. - Архиппа... - Да, да, Фемистокл. Жду, конечно. - Но стоит ли? Ведь я теперь не с пирушки иду домой... - Неужели ты Фемистокл, хочешь лишить меня этой радости? Выйти, постоять, прислушаться... А потом вдруг услышать твои шаги... Неужели ты не понимаешь? Сколько сейчас женщин в Афинах, которые вот так же хотели бы выйти на порог и прислушаться и услышать шаги своего мужа! Но они их никогда не услышат... - Понимаю, Архиппа, понимаю! В новом доме еще было много чуждых запахов - запах глины, извести, кирпича... И приятный запах свежего дерева - Фемистокл мог позволить себе такую роскошь: сделать деревянные двери! Но дымок очага уже тронул беленые стены, и теплое дыхание его обживало дом. Стол, как и прежде, в спокойные, мирные времена, стоял накрытый к ужину. И Фемистокл, огрубевший на войне, загоревший на работах, смирившийся с лагерной жизнью в палатках, почувствовал, что может сейчас заплакать от счастья. У него снова есть теплое гнездо, полное детей. И с ним Архиппа, охраняющая его очаг. - А здесь был Тимокреонт, - сказала Архиппа за ужином, - хотел говорить с тобой. - Опять! - Да. И придет завтра. - Получит тот же ответ. - Это опасный человек, Фемистокл. Он ведь писатель, поэт. Только боги знают, что он может сочинить про тебя! - И все-таки, клянусь Зевсом, он получит тот же ответ, что бы он там ни сочинил. И больше не говори мне об этом человеке, Архиппа, я хочу быть сегодня только с тобой. Как вы тут жили без меня? Как дети? Как дети! Это тот самый вопрос, отвечая на который Архиппа может говорить и рассказывать хоть до утра... А утром к Фемистоклу явился Тимокреонт, поэт с острова Родоса, аристократ. Уже с первого его взгляда Фемистокл понял, что предстоит неприятный разговор. Тимокреонт вежливо приветствовал Фемистокла, но под этой вежливостью явно сквозила ирония. - Пусть будет взыскан богами твой дом, мой проксен [Проксен - гостеприимец, связанный с человеком из другого государства узами гостеприимства; обязан принимать его у себя и защищать его интересы.]. Давно хочу поговорить с тобой, но ты без конца строишь стены. От кого ты отгораживаешь Афины? Ведь перс уже далеко и возвращаться не собирается! Фемистокл велел подать вина. Слуга поставил на стол кувшин с вином и кувшин с водой, принес блюдо винограда; крупные влажные виноградины светились насквозь, будто налитые желтым медом. - Так я все о том же, Фемистокл, - начал Тимокреонт и, сморщась, пригубил чашу, словно не вино ему подали, а уксус. - Почему ты все-таки так бесчестно поступил со мной? - Бесчестно? - А как же? Ты был моим проксеном. Не обязан ли ты заботиться о моем благополучии? - Как видишь, я забочусь. Вот мой дом, вот мой стол. Живи как дома. - Я хочу жить дома, а не как дома. Я уже в свое время приходил к тебе и просил. Ты отверг мою просьбу. Как ты мог это сделать, Фемистокл? - Ты просил! Но как же ты не понял, Тимокреонт, что я не мог выполнить твою просьбу! Ты просил сразу после Саламина, когда я... Ну, в общем, после нашей победы ты просил повернуть корабли на Родос... - Да. Повернуть корабли на Родос, завоевать Родос, прогнать демократов и вернуть меня на родину, откуда демократы меня изгнали. Да. И теперь я эту просьбу повторяю. - И теперь, Тимокреонт, я повторю то, что ответил тебе тогда: я демократ и демократию свергать не стану ради того, чтобы вернуть на родину аристократа. - Но ты мой личный гостеприимец, Фемистокл. Ты обязан был восстановить ради меня аристократию на Родосе! - Для меня интересы демократии выше личных отношений. А завоевывать Родос... Зачем? Да и война тогда была направлена в другую сторону, я не имел права нарушать план стратегов. Но об этом - все!.. - Все! - Да. Все. - Сколько же тебе заплатили те, кого ты все-таки вернул на родину? Я заплачу столько же. - Я ни с кого не брал денег, Тимокреонт. Не повторяй клевету, возводимую на меня людьми, которым не нравятся мои дела в государстве. - Не нравятся?.. - Тимокреонт ядовито усмехнулся. - Да, пожалуй, ты прав: не нравятся. Никому не нравится, что ты подтаскиваешь Афины к Пирею и что простолюдины, становясь моряками, начинают мнить себя очень влиятельными людьми. - Не только мнить. Они действительно становятся влиятельными людьми. И им это нравится. - Никому не нравится, - продолжал Тимокреонт, не слушая возражений, что ты собираешь деньги с островов и кладешь их в свой карман. Фемистокл вскочил, он больше не мог владеть собой. - Я кладу их в свой карман? Пусть тот, кто сказал это, проглотит собственный язык! Тимокреонт, увидев, что рука Фемистокла хватается за меч, поспешил поправиться: - Но разве ты не собираешь деньги с островов? - Да, собираю, - стараясь подавить бешеное раздражение, ответил Фемистокл, - но я собираю дань. Понимаешь ты это? Собираю ту дань, которую они платили персам, изменив нам. И не в свой карман - я их кладу в общую казну наших союзников. И это наше право, право афинян, брать дань с тех, кто изменил своей метрополии и воевал вместе с персами против нас! Тимокреонт замолчал, отодвинув почти полную чашу. Фемистокл тоже не начинал разговора, лицо его полыхало, глаза сверкали негодованием, ему нечем было дышать. Столько клеветы! И какое опасное оружие - клевета! Не от этого ли оружия придется ему погибнуть? - Так, значит, с этим вопросом все? - зловеще спросил Тимокреонт. - Да, все, - жестко, не глядя, на него, ответил Фемистокл. Тимокреонт встал. - Ну что ж, пойду. Но ты еще услышишь обо мне. Он вышел с недоброй усмешкой. Фемистокл не поднялся, чтобы проводить гостя. Он угрюмо сидел, подпершись рукой и глядя куда-то вниз, в мощенный белой галькой пол. Архиппа тихо подошла к нему: - Прости, Фемистокл, но я все слышала. Не огорчайся. Клевета живет недолго, ее разносит ветром, как собачий лай. Ни Архиппа, ни Фемистокл не знали тогда, что эта клевета, повторенная историками, на все века очернит его доброе имя. ВРЕМЕНА МЕНЯЮТСЯ Пилагоры [Пилагоры - делегаты на совещании амфиктионов. Амфиктиония - союз греческих городов-государств.] сели на коней, путь предстоял не близкий. Кони осторожно ступали по немощеным афинским улицам. Фемистокл весело посматривал по сторонам. - Всего два года прошло после нашествия персов, - сказал он своим спутникам, - а город уже встал из пепла. И стена городская стоит. Теперь соединить бы город стенами с Пиреем - мы были бы неодолимы! - Очень длинные пришлось бы строить стены - возразил пилагор Лисикл, человек важного вида, но недалекого ума. - Пирей далеко. - Да, да, - кивая лысой головой, повторил пилагор Толмей. Он имел удобную привычку соглашаться со всеми, кто бы и что бы ни говорил. - Ради могущества Афин можно потрудиться. Тогда нам была бы не страшна никакая осада - ни чужеземных войск, ни своих соседей... Но что это там толпится народ? Они выехали на площадь. Народ собрался, любуясь новым портиком, который поставили совсем недавно. Портик был красив: с одной стороны колоннада, с другой - стена, украшенная яркой живописью. Фемистокла узнали, - Привет, Фемистокл! - Да хранят тебя боги, Фемистокл! Фемистокл, занятый постройкой стен в Пирее, уже многого не видит, что происходит в Афинах. - Кто же расписал так прекрасно этот портик? - спросил он, придержав коня. - Наш художник Полигнот. - Прекрасный художник. Но почему вы пересмеиваетесь, друзья? Я сказал что-нибудь не так? Но ведь я, вы знаете, не обучен искусствам, может, я и ошибаюсь... - Ты не ошибаешься, Фемистокл. Полигнот - знаменитый художник. Но посмотри, кого он изобразил! - Кого? Приама, царя Трои, как я понимаю, и дочь его Лаодику... Или нет? - Это так. Но взгляни получше. На кого похожа Лаодика? Это же сестра Кимона, Фемистокл! Это же Альпиника! Фемистокл пригляделся. Да, конечно, это Альпиника. Он усмехнулся и тронул коня. Душа его сразу омрачилась. Кимон, всюду Кимон. Кимон, который не стесняется заявлять, что он любит Спарту, что он богатства не ценит, а хочет жить лишь так, как живут спартанцы - простой, умеренной жизнью. Как будто в Афинах это не дозволено - жить умеренной жизнью! А давно ли об этом самом Кимоне, сыне Мильтиада, шла скандальная слава о его распущенности, о его пьяных пирах? Теперь же оказывается, что он только и стремится к жизни со спартанским укладом! "Вижу руку Аристида, ведущую этого юношу, - думал Фемистокл. - Аристид действительно нашел опору себе для утверждения в нашей стране олигархов. Кимон из знатной семьи. Кимон - сын героя при Марафоне. Кимон молод, красив, приветлив... А Фемистокл суров и нетерпелив. Когда строили стену вокруг города, сколько было слез, сколько нареканий - там велел разрушить дом, там потревожил могилы... Его просят, плачут, а он, грубый человек, гонит их прочь и делает, что задумал! Слышал, слышал я все это. Но как это люди не понимают, что Фемистокл со своей грубостью оберегает Афины от спартанского владычества, а вежливый Аристид, теперь уже с помощью Кимона, тащит Афины под спартанское ярмо!.." Выехав из города, пилагоры направились в сторону Фермопил. Был пасмурный день. Море неприветливо шумело, забрасывая пеной песчаный берег. Печальные воспоминания против воли угнетали путников - может быть, потревоженные души погибших здесь от руки врага эллинов шли сейчас рядом, заклиная не забывать о них... Стемнело, когда пилагоры ступили на ту узкую дорогу, где шумели, свергаясь со скал, горячие ручьи. Серый туман испарений стоял над ними, мешаясь с вечерней тьмой. Вот и стена, старая стена, преграждающая дорогу, у которой сражался Леонид. Вот и могильные плиты, поставленные погибшим героям. Пилагоры спешились. Фемистокл достал вина из походной сумы и совершил возлияние на могилах. Надписи, сделанные на каменных плитах, пропадали в темноте, но афиняне знали их и без того, чтобы разбирать высеченные на камнях строки. Вот могила эллинов - союзников... Вот могила Мегистия... А вот могила Леонида, царя спартанского. Спартанцы поставили льва на его могиле. И сделали надпись: Путник, скажи в Лакедемоне, Что, их законам верны, здесь мы костьми полегли. Пилагоры сели на коней. В ущелье становилось все темнее. Пришлось остановиться на ночь, раскинуть палатки и развести костры. Разговор возвратился к войне, к персам, к Леониду. - Спарта блистательно показала себя в этой войне, - тоном, не допускающим возражений, сказал пилагор Лисикл. - Спарта дала столько героев! - Да, да, - тотчас подхватил Толмей, - Спарта победила персов! Павсаний разбил Мардония при Пла-теях, Леотихид разбил персов при Микале, Леонид погиб славной смертью героя... Фемистокл с укором посмотрел на них. - Все Спарта да Спарта! - сказал он. - Ах, друзья мои! А вот Афины, оказывается, не сделали ничего достойного славы! Горько мне говорить об этом, но уже забыто, что победу в большей мере обеспечили афинские корабли... - Это так! Это так! - отозвался Толмей. - Уже забыты все ошибки спартанских военачальников, а ошибки были! - продолжал Фемистокл. - И никто не задумывается над тем, что Спарте было отдано все высшее командование! Но неужели Еврибиад победил бы при Артемисии, не имея нашего флота? И разве спартанцы без нас отразили бы врага при Саламине? - Да, это так! - кивал головой Толмей. - И никто не вспомнит, что афиняне во время этой тяжкой войны превзошли всех своим самопожертвованием, своим всенародным подвигом, решившись оставить город, и что пострадали они в этой войне больше всех!.. А теперь Спарта по-прежнему руководит в Элладе! И вы, афиняне, миритесь с этим, да еще и восторгаетесь этим! Ты, пожалуй, прав, Фемистокл, - согласился наконец и Лисикл, - но когда слышишь каждый день - то Аристид выступает, то Кимон, и все о доблестях Спарты, то, конечно... сбиваешься... - Да, да, сбиваешься, - повторил и Толмей. "Что за пилагоров мне дали? - с досадой подумал Фемистокл. - Или Аристид заранее позаботился послать поддержку спартанцам?" Рано утром снова тронулись в путь. Фермопильский проход расширился, горы отступили. Путники выехали на равнину. В дымке туманного солнца показались стены города Трахина. Пилагоры свернули в сторону к храму, стоявшему недалеко от города. На каменных скамьях, стоявших на участке святилища, еще лежала плотная светлая роса. Здесь, под сенью бога, собирались на Совет амфиктионы, посланцы эллинских государств. Народу собралось много, эллины дорожили Союзом амфиктионии. Обсуждали важные государственные вопросы, обсуждали их бурно, однако к соглашению приходили. Казалось, что так и закончится мирно и доброжелательно этот всеэллинский Совет. Но тут выступил посол Спарты: - Мы, правители Спарты, считаем, что надо обсудить и пересмотреть состав амфиктионов. Мы вынесли тяжелую войну и, отразив врага, спасли Элладу. Но здесь присутствуют пилагоры многих государств, которые не принимали участия в войне. А есть и такие, которые помогали персам и сражались против нас. Это Аргос, Фивы, Фессалия... Фемистокл насторожился. Куда это клонит спартанец? - Так вот, мы, правители Спарты, считаем что эти государства надо исключить из Союза амфиктионов, и это будет справедливо. Сначала наступила внезапная тишина, потом поднялся шум: - Правильно! Мы воевали! Мы принесли много жертв! - Но вы не можете исключить эллинские города из Союза эллинов! - Не война определяет наше присутствие здесь, в Союзе амфиктионов! Неизвестно, чем кончился бы этот шумный спор, но слово взял Фемистокл: - Если исключить из Союза такие крупные государства, как Аргос, Фессалия, Фивы и многие другие, которые не были нашими союзниками в войне с персами, то Союз будет состоять из двух или трех крупных государств. А такое положение будет гибельным для Эллады!.. Я то знаю, чего вы хотите, - обратился он к спартанцам. - Если исключить все эти государства из Союза, то каждый раз, на любом Совете, вы, спартанцы будете побеждать при голосовании большинством голосов, как это и было при раздаче наград после войны и победы. Тогда все дела Эллады будут решаться лишь так, как вы того пожелаете. Но этого не будет, потому что это несправедливо! Пилагоры согласились с Фемистоклом и отклонила предложение Спарты. Благодарные аргосцы, фиванцы, фессалийцы провожали Фемистокла домой. Особенно благодарили его аргосцы, ненавидевшие Спарту. Фемистокл еще раз победил спартанцев. И еще раз навлек на