себя их гнев. Спартанские пилагоры угрюмо переговаривались между собой: - Нас не учили риторике. А у афинян длинные языки! - Надо избавиться от этого человека. Он мешает нам во всех наших делах! - Вся надежда на Аристида. Аристиду надо занять в Афинах высшую должность... - Не забывайте о Кимоне. Кимон - наш друг. - Это так, Аристид и Кимон будут править Афинами. Наши, эфоры позаботятся об этом. И тогда слово Спарты будет законом для всей Эллады. Фемистокл торжествовал победу над Спартой. Но умевший провидеть судьбы государства, он не умел предвидеть своей собственной судьбы. А звезда его славы уже шла под уклон. Влияние Спарты на афинян тайно подрывало его авторитет и возвышало авторитет Аристида и его молодого друга Кимона. Времена менялись. Аристократы брали верх. Аристид сделал уступку, провел закон, по которому ремесленники и земледельцы получили политические права наравне с высшими сословиями и даже почетное право быть избранными на должность архонта! И уже имя Аристида в Афинах стало самым любимым, самым уважаемым. Он умел угодить всем - и богатым людям, обедневшим во время войны, а значит, потерявшим многие права, и беднякам, которым он дал теперь эти права. И никто не вспомнил, получая от Аристида благодеяния, что все это уже подготовил для афинян Фемистокл. Аристид, всегда спокойный, ласковый и приветливый, не вступал теперь на Пниксе в споры или в перебранку с Фемистоклом. Но он старательно готовил ему замену, воспитывая и обучая молодого Кимона искусству властвовать, покоряя умы и сердца людей. - Если ты хочешь, Кимон, нравиться афинянам, будь доступным и сговорчивым. Ты глава знатного рода, ты богат. Так помни старые заветы аристократии - накорми бедных родственников, открой сады и огороды для тех, у кого их нет, пусть придут и возьмут какую-нибудь луковицу или пучок редиски, ты не обеднеешь. Накормишь человека, дашь ему незатейливый обед, а он за тебя в нужную минуту проголосует. А это поважнее, чем луковица или пучок редиски! И вот уже шла слава о щедрости Кимона. Он приказал каждый день готовить обед - не слишком обильный! - для тех, кто придет и попросит поесть. Он распорядился снять изгороди со своих садов и огородов - пусть приходят и берут что хотят из плодов... В доме Кимона часто собирались гости, друзья, приятели и просто знакомые. Легкая беседа, ласковое обхождение, хорошее вино... Вот и сегодня у него полно гостей в доме, беседа течет, как река, полная меда. - Кимон, не забывай о том, что твой отец Мильтиад, герой Марафона. Надо и тебе совершить что-нибудь великое! - Да, Кимон. Мы видели, как ты храбро сражался с персами. Суждения твои зрелы, хотя ты и молод. Тебе надо нести какую-нибудь общественную службу. Не все же отдавать в руки Фемистокла! - Да, да! Не все же Фемистоклу возвышать до чрезмерности моряков и горшечников! - Его грубость уже надоела. - А его самохвальство? Мы все время должны выслушивать, сколько благ он доставил Афинам! Право, это становится утомительным! - Да, я хотел бы занять какой-нибудь государственный пост, - сказал Кимон. - Персы еще сидят на Стримоне, на фракийском берегу. Если бы афиняне мне доверили... - Афиняне доверят! - Каких еще правителей нам надо, если отвергать Кимона? Снова вспыхнул костром хор похвал Кимону, щедрому, доброму, знатному и богатому Кимону, который не жалеет своих богатств для бедных и к которому каждый может прийти за помощью, за советом, за содействием. - Послушайте мои новые стихи в честь нашего гостеприимного хозяина! - возгласил поэт Иона. Иона прочитал стихи, восхваляющие Кимона. Кимон, потупив свой голубой взор, принял смущенный вид: - Стою ли я таких похвал? Гости заверили, что стоит. Еще и не таких похвал стоит. С места поднялся поэт Меланфий: - Разреши, Кимон, и мне прочитать то, что написал я сегодня ночью. - Я переложил эти стихи на музыку, - сказал один из музыкантов, постоянно обитавших в просторном доме Кимона. Так и длился пир, среди стихов, похвал, музыки, полный веселья... Немного времени понадобилось Кимону, чтобы занять в Афинах видное место. С помощью Аристида и Спарты он стал получать государственные должности. Потом, назначенный стратегом, вывел афинские корабли к фракийским берегам, где еще сидели на Стримоне, в городе Эйно, персы. Кимон разбил персов и запер их в городе. Бут, наместник персидского царя, не желая сдаваться, поджег город и сгорел в нем сам. Кимон взял этот сгоревший город и отдал афинянам. Это было красивое место на берегу реки и плодородная земля. - Кимон! Кимон! Клики приветствий встретили Кимона в Афинах. И, наградив особой милостью, ему разрешили поставить на площади гермы - четырехгранные каменные столбы с головой Гермеса. Кимон поставил три герма и на каждом сделал надписи. На первом было написано: Были поистине твердыми духом и те, кои персов Там, где, минув Эион, воды Стримона текут, Голод, с огненным, страшным Ареем вместе приведши, Прежде других смогли всякой надежды лишить. [Арей - бог войны.] На втором Кимон написал так: Это афиняне дали своим полководцам в награду За добродетели их и за благие дела. Герма же этого вид усилит в потомке желанье, Кинувшись доблестно в бой, общее дело спасать. На третьем он сделал еще более пышную надпись: Некогда царь Манесфей отсюда с Атридами купно Войско к троянской земле, трижды священной, повел. Был он, как молвил Гомер, среди крепкооборонных данайцев Славен искусством своим войско построить на бой. Вот почему и теперь пристало афинянам зваться Лучшими в деле войны, славными духом своим. Фемистокл, увидев эти гермы, был поражен. Такая великая честь Кимону! Когда же это было, чтобы так щедро афиняне чествовали человека? Когда Мильтиад после Марафонской победы хотел получить венок из оливковых ветвей, афиняне возмутились. Тогда на Народном собрании выступил некий Сохор из Декелей и так ответил Мильтиаду: - Когда ты, Мильтиад, в одиночку побьешь варваров, тогда и требуй почестей для себя одного! И народу эти слова понравились! Однако когда Павсаний после своей победы под Платеями написал свое имя на треножнике, поставленном в храме, имя его стерли, а написали названия городов, сражавшихся там! А он, Фемистокл, за все заслуги, за все, что он сделал для Эллады, - а он ни много ни мало всего лишь спас Элладу от персов! - когда получал Фемистокл от афинян подобную честь? Никогда! И сознание этого наполняло горечью его душу. "Не требуй благодарности за благодеяния, принесенные людям, - это невеликодушно. Не требуй и не проси любви - никто не может дать этого ни по требованию, ни по просьбе. Не напоминай о своих заслугах - это унижает тебя" - сколько раз он слышал эти слова от своих друзей! Фемистокл понимал, что они правы. И все таки на одном из Народных собраний, когда афиняне не захотели слушать его, он не удержался, чтобы не упрекнуть их: - Что же, разве устали вы получать благодеяния из моих рук?.. Ему ответили недовольным гулом, и он сошел с трибуны, прерванный на полуслове. "Как же так? - думал Фемистокл, уходя с Собрания. - Уже никто не поддерживает меня... А ведь я хочу только одного - возвеличения Афин". Замыслы у него были большие. Прежде всего надо ослабить Спарту. Надо "поднять восстание илотов и уничтожить правление аристократии. Вот путь к могуществу афинян! Но его уже не хотят слушать. Опять война... Опять раздоры... А речи Аристида, призывавшие к сближению со Спартой, сулили мир и спокойствие. Подвиги Кимона на море, который нападал на азиатские берега и воевал с персами уже не со щитом, а с мечом - не защищаясь, а нападая, - его смелые деяния восхищали афинян... Партия Аристида и Кимона, партия союза с аристократической Спартой, побеждала народную партию Фемистокла. Дал о себе знать и поэт Тимокреонт. Он написал песню, которую распевали на пирах у Кимона, у его друзей и с удовольствием повторяли в Спарте: Хвалишь ты верно Павсания, иль одобряешь Ксантиппа, Иль, может быть, Леотихида, - Я же пою Аристида. Средь многих пришедших К нам из священных Афин лишь он был один наилучший. А Фемистокла совсем ненавидит Лето: Лжец он, обидчик, предатель, Гостеприимцу Тимокреонту Денег ради презренных Не дал вернуться в родной Иалис на Родосе. [Лето - мать Аполлона и Артемиды, ненавидящая ложь.] [Из "Фемистокла" Плутарха.] Вскоре на помощь "лучшим людям" пришла новая клевета: "Фемистокл продался персам! Он берет у персов деньги, он замышляет измену!" И герой Саламина вынужден был предстать перед судом. Брал ли у персов деньги? Нет, не брал. Замышлял ли измену? Нет, не замышлял. А разве не получал писем от Павсания, сына Клеомброта, того самого Павсания, что был стратегом при Платеях, а нынче стал тираном в Византии? Да, получил письмо от Павсания, сына Клеомброта. В этом письме - вот оно - Павсаний уговаривает Фемистокла перейти к персам. Но если бы Фемистокл задумывал перейти к персам, разве пришлось бы Павсанию уговаривать его? Это письмо Павсания как раз и доказывает невиновность Фемистокла! Суд кончился ничем, Фемистокла оправдали. И потом даже с почетом проводили его домой. Но разве это загладило нанесенное оскорбление? В этот вечер друзья долго сидели у очага в его мегароне. Все уже потерявшие блеск молодости, с проседью в кудрях, с паутинкой морщин у глаз, они не шумели, как прежде, но разговаривали тихо, и слова их звучали между паузами раздумья. - Тьфу на этого Павсания! - сказал Евтихид, когда-то румяный, как девушка, и златокудрый, как бог. - Зачем ты показал его письмо? - Письмо оправдало меня, Евтихид. - Сегодня оправдало, - сказал Эпикрат, - но спартанцы его содержание забудут, а то, что Павсаний обращался к тебе, запомнят. - Я еще не побежден. И еще неизвестно, кто победит, клянусь Зевсом! Я знаю, как справиться со Спартой. - Один ты ничего не сделаешь, Фемистокл. А кто поможет тебе? Аристид умен, он дал многие права простому люду. - Но ведь это же я подготовил дело! А благодарность - ему? - Фемистокл, забудь ты обо всем, что сделал и чего не сделал, - сказал Евтихид. - Тьфу на все эти дела! Угли тихо потрескивали в очаге. Янтарно светилось вино в чашах. Отсветы пламени, то вспыхивали, то гасли на беленых стенах. - Если бы Павсаний вел себя умнее и не ушел с войском в Византии, - сказал Фемистокл, - он мог бы оказать мне большую помощь. - Я не понимаю тебя, - сказал Эпикрат. - Спартанцы сейчас дрожат, боятся, что илоты поднимут восстание. А это рано или поздно так и случится, потому что жизнь их невыносима. Мы с Павсанием могли бы помочь илотам, и тогда, клянусь Зевсом, спартанцам хватило бы своих забот и некогда было бы вмешиваться в афинские дела и подводить под суд Фемистокла! Но Павсаний... Эх!.. Ушел. - А ты уверен, Фемистокл, - сказал Эпикрат, - что Павсаний только и думает о том, чтобы оказать помощь илотам? Судя по тому, как он самовольно ведет себя в Византии, Павсаний думает не об илотах, а о себе. Похоже, что он хочет захватить власть в Спарте. Фемистокл задумался. - Пожалуй, ты прав... - Но если я прав, то годится ли тебе такой союзник, Фемистокл? - Да, - в раздумье сказал Фемистокл, - захватив Спарту, он протянет руку и к Афинам... - Тьфу на Павсания, Фемистокл! - в сердцах закричал Евтихид. - Лучше вели принести нам еще вина. А что касается Павсания, то пусть о нем болит голова у спартанских эфоров. Я бы себе такого союзника не хотел. Да и тебе тоже! ЧАСТЬ ВТОРАЯ ПАВСАНИЙ, СЫН КЛЕОМБРОТА А у спартанских эфоров уже давно из-за Павсания "болела голова". Старые властители недоумевали: как могло случиться, что Павсаний, сын Клеомброта, герой битвы при Платеях, человек чистой спартанской крови, вдруг забыл все, чему его учили в детстве и в юности, отверг все законы божественного Ликурга [Ликург - в греческой мифологии законодатель Спарты.], и стал изменником? Этого еще не бывало. Так опозорить свое славное отечество, свой могущественный город Спарту! Эфоры сидели в мрачном раздумье. Говорили мало и еще более лаконично, чем всегда. Им было известно, что делал Павсаний в Византии, когда после победы под Платеями он отнял у персов этот город. Павсаний стал настоящим тираном: он надменно диктовал эллинам-союзникам свою волю, был нестерпимо груб и раздражителен, он обращался с ними, как с рабами. Союзники-ионийцы, которые недавно освободились от персов, не желая терпеть новое рабство, ушли от Павсания и попросили Аристида и Кимона принять их войско под свое командование. Другие эллины-союзники сделали то же самое. Кимон, как всегда, ласковый и любезный, принял их. У Павсания остались только пелопоннесцы. И вот он, Павсаний, нынче здесь, в Спарте, эфоры потребовали его к ответу. Павсаний явился из Византия на суд эфоров. С надменной осанкой, с ироническим выражением лица, он вошел и непринужденно занял свое место. - Мы обвиняем тебя в том, Павсаний, что та держал себя недостойно. Ты потерял союзников Спарты из-за своей грубости. Союзников, которые нам нужны! - Меня не учили болтать языком и кланяться. Меня учили воевать, и эту науку Спарты я оправдал с честью. - Но по твоей вине наши союзники перешли к афинянам. Тебе доверили высшее командование, а ты не оправдал нашего доверия. - Я победил под Платеями. Я взял Кипр. Я осадил и взял Византии. Этого мало, чтобы оправдать доверие? Эфоры переглядывались, опускали глаза. Они терялись перед его резкостью. Они видели, что он больше не боится их и не считается с ними. Вот что значит выпустить человека из Спарты в мир, где предаются недозволенной вольности, где не признают спартанских законов!.. - Ты больше не вернешься в Византии, Павсаний, сын Клеомброта. Тебе нельзя доверять власть. Павсаний на это лишь усмехнулся и пожал плечами. Эфоры больше не стали разговаривать с ним. Павсаний остался в Спарте. Вместо него в Византии командиром флота отправился военачальник Доркий. Эфоры провожали его суровыми напутствиями: пусть Доркий, истый спартанец, восстановит в Византии славу и власть Спарты. Ему дали в помощь несколько знатных спартанцев и небольшое войско, большого отряда отпустить из Спарты уже нельзя - их, спартанцев, и так остается мало среди грозящего восстанием Лакедемона. Павсаний остался в Спарте. Но спартанец ли это? Живет как хочет. Делает что хочет. Ездит на охоту с друзьями, которых привез из Византия. Устраивает пиры и, говорят, пьет, как скиф, неразбавленное вино! Сначала эфоры требовали, чтобы он соблюдал обычаи Спарты. Вот наступает вечер, вершины Тайгета полыхают закатным огнем. Время обеда, запах горячей черной кровяной похлебки зовет к столу. Рабы ставят на длинный дощатый стол котлы, раскладывают тонкие желтые лепешки, которые служат тарелками... Спартанцы собираются в свои общественные столовые, в каждой столовой пятнадцать человек. - Но где Павсаний? Он забыл час обеда? - Пусть слуга сходит за ним. Слуга вернулся смущенный - Павсания нет дома. Он еще не возвратился с охоты. А Павсаний, закрывшись в своем мегароне, в это время поднимал чашу с хорошим, крепким вином. Вокруг него возлежали его близкие друзья. Веселье, смех, шутки... Иногда кто-то из византийцев начинал читать стихи, но Павсаний не слушал стихов, он не понимал поэзии. - Чтобы я пошел жрать их черную похлебку, - говорил Павсаний, разрезая нежное мясо, сдобренное пряностями, - да еще запивать кислой водой, которую они называют вином!.. - Подожди, Павсаний, достанется тебе от стариков! - Мне? От стариков? Но они же меня оправдали... - А в Византий тебя не пустили! - Ну и не надо. Я туда вернусь и без их разрешения. Неужели я буду жить в этой тюрьме? Этого нельзя, того нельзя. Военный лагерь хорош на войне, а не в мирное время. Они дождутся, эти старики со своими ликурговыми цепями: рано или поздно илоты восстанут. И если понадобится, я, клянусь Зевсом, помогу им! - Павсаний, ради богов, замолчи! - А чего мне бояться? Разве вы сикофанты [Сикофанты - доносчики.] какие-нибудь, что пойдете и донесете на меня? Я почти семь лет правил Византием - ох, как пролетели годы! Когда они пролетели? - Когда жизнь легка, время летит на крыльях. - Не потому, что легка. Жизнь правителей не бывает легкой. Но я там жил на свободе, я там жил как человек, своей рукой добывший свободу! А здесь? Да мне здесь нечем дышать! - Не обижал бы ты союзников, так и до сих пор жил бы в Византие, старики тебя не отозвали бы. - Они мне надоели, эти союзники! А что касается стариков, то, может быть, еще не они меня, а я их буду судить. Вот поднимем мы с Фемистоклом илотов - тогда посмотрим! - Э, нет, Павсаний! Фемистокл тебе не поможет. Его сила уже кончилась и слава идет на закат... Кто теперь слушает Фемистокла? Теперь только Аристид да Аристид! Да еще Кимон! - Кстати, этот Кимон погнал свои корабли к Византию, - сказал кто-то из гостей, - как бы он не занял там твое место, Павсаний, - место правителя! - Кимон? К Византию? - Павсаний внезапно отрезвел. - Но разве Кимон, а не я завоевал Византий? Но подождите, друзья, у меня есть отличный замысел. Я уже писал Фемистоклу... Он не ответил. Но и не возразил. И если мы объединимся... И если договоримся с персидским царем... Вы увидите, вы еще увидите, кто будет править не только Византием, но и всей Элладой! Друзья с опаской переглянулись это уже похоже на государственную измену, за которую полагается смертная казнь. И один за другим под разными предлогами они покинули дом Павсания. Павсаний какое-то время жил тихо, не привлекая к себе внимания. Но, проезжая по лаконским полям и селам, он то здесь, то там бросал илотам фразы, несущие в себе опасный для Спарты огонь. - Беритесь за ум! Вас, илотов, больше, чем спартанцев, которым вы служите. Чего вы смотрите? Договаривайтесь, объединяйтесь. Если вы поможете мне в этом деле, мы захватим Спарту. А может быть, и всю Элладу. Оглянитесь на себя - вас много! Я приведу вас к победе!.. И потом исчезал. Илоты тайно, при закрытых дверях, передавали друг другу слова Павсания. Разве он не прав? Разве лживы его слова о том, что они, целый народ, в рабстве у горсти спартанцев, которые так беспощадно угнетают и унижают их? Спартанцы считают труд позорным делом, которым могут заниматься только низшие существа - илоты. Сеять и растить хлеб, ткать одежду, строить дома - все это позорно для них. Их дело - копье и меч, их дело - война. А илотов, которые кормят и одевают Спарту, которые добывают все необходимое для жизни, спартанцы не считают за людей!.. Разве это не так? Они могут прийти в их селения в любой час, могут взять или украсть у илотов все, что им понравится, все, даже человеческую жизнь. У них в селах уже нельзя вырасти сильным и красивым - спартанцы не любят этого, они тайком приходят и убивают самых лучших, самых достойных людей! Сколько же можно терпеть все это? Павсаний говорит правду, это так. Но ведь и Павсаний - спартанец, да еще царского рода. Как поверить ему? Может быть, он хочет узнать тех, кто готов выступить против Спарты и потом погубить их? Спартанцы коварны, они боятся илотов, они чувствуют ненависть порабощенных людей. Можно ли поверить спартанцу? Однако взрывчатая сущность как бы мимоходом брошенных речей Павсания не пропадала. Она, как подземный огонь, тлела и бродила среди илотов, накаляла их мысли. О чем боялись думать, теперь казалось хоть и трудным, но возможным. Возможным и без Павсания. И даже лучше без Павсания... Спарта чувствовала это. Еще суровее становилась военная дисциплина, еще подозрительнее и озабоченней следили эфоры за делами государства и за поведением людей... А Павсаний вел себя вызывающе. Он уже открыто перестал подчиняться спартанскому укладу жизни. Особенно бесило его, что эфоры вмешиваются во все частности его личной жизни. - Я не хочу обедать по звонку, я хочу обедать тогда, когда мне нужно утолить голод. Мне опротивела кровяная похлебка. Мне нравится носить пурпурный хитон и расшитый плащ. Когда я хочу идти вперед, мне велят идти назад, и наоборот. Клянусь Зевсом, я больше не могу этого терпеть! Византий с его привольной, богатой жизнью манил его, снился каждую ночь, мерещился наяву и в полуденные часы отдыха, и в часы скучнейших заседаний, и в часы тайных полуночных пиров... Там он был человеком, там он был властителем. Там повиновались ему, а здесь повинуется он. Но где ему искать помощи против жестокой железной власти эфоров? У персов. Только у персов. Персидский царь охотно пойдет на то, чтобы поселить рознь и вражду в эллинской земле! Павсаний долго раздумывал над своей жизнью. Может ли он так жить, как сейчас? Нет, не может. Рискнет ли восстать против своей родины? Пожалуй рискнет. Потому что не против родины он восстанет, а против закоснелых ее укладов и законов, против закоснелых людей, охраняющих эти законы. Спарта станет таким же вольным и веселым городом, как Византии, как Афины. А он, Павсаний, со своим спартанским войском и с войском илотов станет властителем не только Спарты и Лакедемона, он станет властителем еще многих городов... Да. Ради этого стоит рисковать. И вот наступило утро, когда с первыми лучами зари, упавшими на тихое море, Павсаний с небольшим отрядом, который он успел собрать, самовольно отплыл к Византию. Павсаний стоял на высокой палубе корабля. Чувство счастья наполняло его сердце, будто вырвался из тюрьмы, откуда уже не было надежды вырваться. Нежно-сиреневое море с ярко-желтыми бликами солнца лежало вокруг, как видение богов. Как прекрасен мир вдали от скованной жизни Спарты, как вольно дышится, как хорош город, стоящий на море, где Павсаний снова станет героем Платеи и завоевателем Византия! Корабль Павсания торжественно вошел в гавань. Павсаний стоял на палубе, ожидая приветствий, - прибыл прежний властитель города. Но никто не вышел встретить его. В гавани стояли суда афинян, эгинцев, ионийцев. На берегу, как всегда, толпился народ, Павсаний с гневным лицом прошел в город, сопровождаемый своими рабами и слугами. Его дом, дом правителя, был закрыт и пуст, словно уже все забыли, что полководец, покоривший Византии, еще существует на свете! Павсаний приказал сбить замки и вошел в дом. В доме все стояло на своих местах, только пахло чем-то нежилым, дом не проветривался. Павсаний, кипя от раздражения и втайне смущенный таким приемом, надел свой самый роскошный плащ и направился в городское здание, где собиралось правительство города. Стража преградила ему вход - шло заседание. - Кто отдал приказ препятствовать мне, правителю, войти в этот дом? - закричал Павсаний, расталкивая стражу. - Этот человек жестоко поплатится! И вы поплатитесь тоже, если тотчас не отступите от дверей! Выхватив меч, он разогнал стражу, которая не решилась силой удерживать его, и вошел в зал. Правители города, военачальники, ионийцы, афиняне, византийцы - все повернулись к Павсанию. - Почему вы не встречаете своего правителя? - гневно обратился к ним Павсаний. - Вы что, уже похоронили меня? - Ты для нас уже не правитель, Павсаний, - спокойно ответил молодой афинянин, - мы больше не подчиняемся твоей власти. - Кто же ты такой, что смеешь так разговаривать со мной? - Я Кимон, афинский стратег, эллин. - Так что же, я буду только членом Совета? Так, что ли, по-твоему, Кимон-афинянин? - Ты и членом Совета тоже не будешь, Павсаний, - так же спокойно, но чуть-чуть насмешливо ответил Кимон, - ты вообще не будешь в правительстве. Мы так решили. Мы отправили назад вашего Доркия и сами решаем свои военные дела. Разве ты не слышал об этом? Павсаний окинул бешеным взглядом сидящих перед ним людей. Их лица были замкнуты. Их молчание было как неодолимая глухая стена. - Но я разгоню вас всех! - крикнул Павсаний. - Я верну власть, которую я завоевал! - Если ты начнешь с нами борьбу, - возразил Кимон, - то мы удалим тебя из города силой. Павсаний в бешенстве покинул Византий и уехал в Троаду за Геллеспонт. Теперь он окончательно убедился, что только персы могут помочь ему. А помощь была необходима, потому что теперь он противостоял не только Спарте, но уже всей Элладе. ЗВЕЗДА ФЕМИСТОКЛА ПОМЕРКЛА Когда человек спускается с цветущей горы своих зрелых лет и в одиночестве идет под уклон жизни, его преследуют воспоминания. Есть счастливые люди, которые помнят только радостное, только светлое, что было в молодости, - удачи, успех, веселье дружеских пиров, славу побед на Пниксе, славу побед на поле битвы... Такие воспоминания, украшенные воображением, греют пустые, однообразные дни преклонных лет. Фемистоклу тоже было о чем вспомнить, и побед, и успехов, и веселых дней немало выпало на его долю. Но в памяти всплывало почему-то лишь все самое обидное, самое оскорбительное, самое больное. Не сожаления об ушедшей молодости и шумных днях его деятельной жизни, днях власти и славы мучили Фемистокла. Его мучила горечь обиды на афинян, для которых он сделал столько добра, его мучила неблагодарность родного города, который он сумел защитить в часы величайшей опасности. Это терзало сердце, не давало отдыха. Что получил он за свои заслуги? Остракизм. Девять лет прошло после войны. Девять лет непрерывной борьбы с Аристидом, за которого крепкой стеной стоят богатые, знатные афиняне, люди, уже державшие власть в своих руках еще до того, как Фемистокл впервые поднялся на Пникс. И еще более крепко поддерживает его аристократическая Спарта. Остракизм - не осуждение и не лишение чести. В Афинах нередко прибегают к суду остракизма, здесь не любят людей, слишком высоко поднимающихся над толпой. Если ты сверх меры любим народом - остракизм. Если ты превосходишь всех своим красноречием - остракизм. Если ты обладаешь выдающимся умом - остракизм. Так страшна афинянам угроза диктаторства и тирании. Видно, и Фемистокл утомил всех своим даром предвидеть события и своим умением эти события предвосхищать. Он мог бы вести за собой афинян к высокому могуществу их государства... Но Аристид и Кимон оказались сильнее его. Борьба двух партий раскалывала афинское государство. Правители припомнили слова Аристида: "Афиняне не будут знать покоя, пока не сбросит в пропасть Фемистокла или меня самого!" Тогда сбросили Аристида, он ушел в Эгину, где правили аристократы, и эгинские правители приняли его, как своего человека. Нынче сбросили Фемистокла... А ему-то казалось, что афинянам без его направляющей руки не прожить и дня! Горная тропа вела Фемистокла по крутому отрогу Парнона. Остро пахло чабрецом и полынью, разогретой солнцем. На каменистых склонах стояли искривленные ветром и бурями сосны, судорожно вцепившись корнями в сухую желтую почву. Далеко внизу светилась вода залива. И дальше на берегу - город, чужой город Аргос... Он принят в Аргосе как лучший друг. А Фемистокл и есть их друг. Друг, потому что враг Спарты, которая притесняет аргосцев. Друг, потому что он не позволил аргосцев исключить из Союза амфиктионов. Ему здесь предоставлено лучшее жилище, содержание, слуги. У него в доме часто бывают гости... Но чаще всех гостей его дом посещает тоска. И тогда ему приходится куда-нибудь бежать. Аргос окружают горы, и Фемистокл бродил до усталости по горным тропам. Красота и спокойствие горных вершин, чистый свет теплого неба, тишина ущелий, поросших колючим боярышником и красными кустиками матрача, - все это усмиряет ярость обиды, оставляя тихую грусть. Утомившись, Фемистокл спустился вниз по крутой горной тропе. В город он вернулся, когда в узких улицах начинали бродить сумеречные тени. Пахло дымом очагов. Привычный шум реки, бегущей с гор, убаюкивал город. Слышались голоса женщин, зовущих детей домой. Где-то в горах блуждало тонкое пение свирели. Может быть, пастухи собирают свое стадо, а может, это синеглазый, козлоногий Пан бродит по горным ущельям? Говорят, аргосцам не раз приходилось встречаться с ним на глухих тропинках... - У тебя гость, господин, - сказал Сикинн, преданный раб и слуга Фемистокла, ушедший вместе с ним из Афин, - он тебя ждет. Сердце дрогнуло. - Из Афин? - Нет, господин. Не то из Византия, не то из Троады. Я не понял. Фемистокл резким шагом вошел в дом. Ему навстречу с ложа поднялся незнакомый человек. Впрочем, Фемистокл его где-то видел, может быть, на войне... - Я Еврианакт, сын Дориея, - сказал гость, - я пришел к тебе как друг и посланец Павсания, сына Клеомброта, победителя при Платеях... - Посланец Павсания? - Фемистокл, неприятно удивленный, сразу нахмурился. - Зачем ты здесь, Еврианакт? - Узнаешь, когда выслушаешь, - ответил Еврианакт, - я пришел как друг. Фемистокл жестом пригласил гостя к столу, накрытому для ужина. - Ты из Византия? Или из Спарты? Еврианакт махнул рукой. - Что такое Спарта, я увидел еще в то время, как вместе с Павсанием пришел в Аттику воевать с персом. Бездарные цари. Тупая, близорукая политика тупых старых эфоров, не чувствующих времени. Вот уже и добились - потеряли свою гегемонию на море, афиняне отказались подчиняться им. И добьются еще большего - илоты поднимутся всей массой и поработят их самих! - Но ведь вы, спартанцы, всегда считали своим правом быть первыми, быть главными в Элладе! - Я вижу, что ты смеешься, Фемистокл. Ты, хитроумный, не раз обманывал наших стариков. И в то время, как строил афинские стены, уверяя спартанцев, что никакие стены в Афинах не строятся, - ты смеялся над нами. И в то время, как Афины обратились к нам за дружбой, чтобы вместе воевать с персами - ты смеялся: пускай спартанцы думают, что мы считаем их непобедимыми! И в то время, как по требованию Спарты вы предоставили нам верховное командование и ты сам настаивал на этом, - ты, Фемистокл, опять тихонько смеялся. Ты уговорил афинян уступить нам первое место, но сам-то ты не считал нас первыми. Не так ли? - Именно так. Еврианакт. Приятно потрескивали сухие сучья в очаге. Вечер был тихий, и дым прямо устремлялся в верхнее отверстие. Еврианакт, следя за пепельно-лиловыми волокнами дыма, как бы между прочим спросил: - Ну, а каково живется герою Саламина на чужбине? А? Ты ведь, кажется, не из любви к Аргосу живешь здесь, Фемистокл? А? У Фемистокла дрогнуло лицо. Он медленно обратил на Еврианакта свой тяжелый, мрачный взгляд. - По-моему, и ты и Павсаний знаете не хуже меня, как живется человеку на чужбине. - Но нас никто не изгонял из нашей страны. Павсания далее зовут обратно в Спарту. - Да. Чтобы судить. - Конечно, они будут судить его. Но что из этого? Уже судили однажды, но осудить не смогли. Пусть попробуют еще раз. Героя Платеи не так-то просто заковать в цепи. Нужны доказательства вины, а их нет. И не будет. Однако в Спарту снова явиться ему все-таки придется. - Так что ж? Явится, раз они не могут оставить его в покое. Только ничего они с ним не сделают, клянусь богами. Павсаний умен и осторожен. Лишь в полночь, когда улеглись слуги и дом затих, Еврианакт открыл Фемистоклу, ради чего он приехал. - Ты ведь понимаешь, Фемистокл, что я здесь не затем, чтобы поужинать у тебя и насладиться беседой... - В моей беседе мало сладости, - буркнул Фемистокл. - Тем более. Только ради этого пробираться во враждебный Аргос, где каждый аргосец рад сунуть кинжал в живот спартанцу, сам понимаешь, не стоило бы. Но у меня очень серьезное поручение к тебе. И прошу, выслушай спокойно. - Я слушаю. - Скажи, ты смирился со своей судьбой? Ты так и останешься здесь доживать жизнь - десять лет это немалый срок! - в безвестности, в бездеятельности... И еще вдобавок в бедности? Это ты, саламинский лев, который победил самого Ксеркса, так и смиришься с тем, что твоей родиной правят другие, что твоей славой славятся другие и пожинают плоды твоих трудов? Фемистокл молчал. - Ты ждешь, что афиняне позовут тебя? Ты допускаешь, что враждебный тебе Аристид или тщеславный демагог Кимон позволят тебе снова войти в Афины, отнять у них власть и первенство в стране? Фемистокл молчал. - Так вот, если ты так думаешь и веришь в это, то скажу тебе, что ты очень глубоко и горько ошибаешься. Ты ведь не будешь, как лисица, вертеть хвостом и кланяться во все стороны - "Граждане афинские! Граждане афинские!" - и делать вид, что мнение Народного собрания для тебя закон. А Кимон будет. И знай: клевета уже работает над твоим именем. Тимокреонт пишет пасквильные стихи о твоем мздоимстве, о том, что ты нечист на руку, что ты утаивал государственные деньги, и мало ли чего еще. И граждане афинские верят! Фемистокл молчал. - А теперь они строят длинные стены к Пирею. Удивляюсь твоему терпению, Фемистокл, ты поистине великий человек, клянусь Зевсом! Разве не ты настоял, чтобы эти стены были построены? Разве не тебе обязаны они тем, что Афины стали морской державой и длинные стены Пирея сделают их страну непобедимой? Тебе. Фемистоклу. А где ты, Фемистокл? Удален из страны! - Ты приехал, чтобы напомнить мне об этом? - спросил Фемистокл. - Нет. Я приехал не за этим, - сказал Еврианакт, понизив голос, - мне поручено кое-что предложить тебе. Только, пожалуйста, Фемистокл, выслушай спокойно и не хватайся за свой персидский акинак. Фемистокл отстегнул драгоценный акинак, добытый в бою, и отложил в сторону. Еврианакт одобрительно кивнул. - Так вот, Фемистокл. Павсаний в Спарту не вернется. Он живет в Троаде, у него богатый дом, ни от каких радостей жизни он не отказывается. - Но его заставят вернуться в Спарту. - Да, если он останется без защиты. - А кто же может защитить его? - Ксеркс. Павсаний уже ведет с ним переговоры. Персидские цари любят, когда выдающиеся люди Эллады переходят к ним. Царь обещал ему помощь, а с такой помощью Павсаний завоюет не только Спарту. Вся Эллада станет его сатрапией. - Уж не предлагает ли Павсаний и мне перейти к персам? - Да, именно... Фемистокл ринулся было за акинаком, но Еврианакт остановил его: - Ты обещал выслушать! - А ты помнишь, как поступили с тем афинянином на Саламине, который предложил сдаться персам, потому что не верил в победу и хотел только одного - чтобы наш город не был разрушен? Еврианакт пожал плечами: - Не помню. - Его убили на месте. Его жену и детей растерзали наши женщины. А ведь он не предлагал измены. - Что же мне передать Павсанию, Фемистокл? - Передай, чтобы с такими предложениями он больше никого не присылал ко мне. Ни тебя и никого другого. Еврианакт встал, накинул на плечи свой темный шерстяной плащ. - Прости Фемистокл. Уже за полночь. Мне пора. У порога он остановился, поглядел на бывшего архонта и стратега, который сидел понуро, склонив на руку кудрявую, тронутую сединой голову. - А все-таки подумай! Не получив ответа, Еврианакт вышел из мегарона. Топот коней быстро заглох в глубокой тишине гор. Сикинн неслышно убрал со стола. Снял нагар со светилен. Добавил в амфору вина. Как случилось, как это случилось, что ему, Фемистоклу, афинскому гражданину, предлагают перейти на сторону врага? Ему предлагают стать изменником! Как же все это случилось? Фемистокл снова, как уже не раз это делал после своего крушения, перебирал в памяти события последних лет, припоминал свои поступки, свои речи перед народом... Народ его любил, но Аристид и особенно Кимон со своими угощениями и блестящими праздниками сумели оттеснить его. Как охотно и находчиво прибегал он к разным хитростям в войне с персами, а защитить себя перед своим народом у него не хватило ни хитрости, ни ума. "Может, я напрасно построил это святилище возле своего дома?.. - думал Фемистокл. - Да, меня многие упрекали за это. Святилище Артемиды Аристобулы, подающей советы. Народ принял это как знак того, что наилучшие советы, давал городу именно я. Но что ж такое? Это же действительно было так, клянусь Зевсом, я ведь не присваивал себе чужого! Но как они все возмутились из-за этого храма!.." Вспомнилось, что и Архиппа была недовольна этим его поступком. Архиппа во многом была права, может быть, все было бы иначе, если бы он внимательнее выслушивал ее. Архиппа. Дети. Его дом, его гнездо!.. Боги не сжалились над его домом. С каким горем расставался он со своей семьей!.. Опершись локтем о стол и склонив на руку голову, Фемистокл сейчас снова слышал вопли и плач дочерей, которые бросались ему на шею, гнев сыновей, проклинавших неблагодарных афинских граждан, бессильные слезы Архиппы... Измучившись, Фемистокл поднялся, чтобы идти в спальный покой, потому что в городе уже пели петухи. Но вдруг вздрогнул и остановился. "Что же это я? Надо послать гонца в Спарту, надо предупредить, что Павсаний изменник, что он хочет уйти к персам!" И тут же устало махнул рукой: "Кто поверит мне? Скажут, что я клевещу, что афинянин Фемистокл выдумал это, лишь бы очернить спартанца. Нет, пусть боги решают сами, как поступить с изменником". СУД СПАРТЫ Сегодня в богатом доме Павсания было тихо. Павсаний закрылся в спальном покое и приказал никого к нему не пускать. Он ждал Еврианакта. Павсаний постарел, располнел. Под глазами набухли мешки, на висках появились залысины. Вчера он много выпил с гостями, а потом плохо спал, останавливалось сердце, дыханию не хватало воздуха... Проверив, хорошо ли закрыта дверь, Павсаний достал из-под изголовья своего ложа небольшой ларец, вынул из него свиток, на котором висела печать царя Ксеркса, и, придвинув к себе светильню, осторожно развернул его. "Вот что царь Ксеркс говорит Павсанию: услуга твоя относительно людей, которых ты спас мне из Византия, на вечные времена будет запечатлена в нашем доме, и на предложения твои я согласен..." Это ответ на письмо, которое Павсаний отправил царю Ксерксу. Он помнил свое письмо до слова. "Спартанский военачальник Павсаний, желая оказать тебе услугу, отпускает этих военнопленных; предлагаю тебе, если ты согласен, взять в жены твою дочь и подчинить тебе Спарту и остальную Элладу. Поэтому, если тебе угодно принять какое-либо из моих предложений, пришли к морю верного человека для ведения дальнейших переговоров". Да, Павсаний, будучи стратегом, тайно от эллинов отпустил из Византия взятых в плен персидских вельмож. И никто не понял, почему Ксеркс отрешил от должности правителя прибрежной страны Мегабата и прислал в эту сатрапию одного из своих родственников, Артабаза, сына Форнака. А он, Павсаний, знал. Этот-то Артабаз и переслал ему письмо царя. "...Ни днем, ни ночью пусть не покидает тебя неослабная забота об исполнении твоих обещаний, - снова, уже в который раз, Павсаний перечитывал эти строки, - не должны быть помехой тебе ни затраты золота и серебра, ни нужда в многочисленном войске, где бы ни потребовалось его появление. Действуй смело при содействии Артабаза, человека хорошего, которого я послал тебе, устраивай свои и мои дела возможно лучше и для нас обоих возможно выгоднее". Вот оно, это письмо, которое положило начало его отчуждению от Спарты, от союзников, от Эллады. Афиняне в своем слепом гневе не знают, что их дружба уже давно не нужна Павсанию. Но ему нужен Фемистокл. Фемистокл - это прозорливый и предприимчивый человек, это человек государственного ума, который будет ему могущественным союзником и помощником. Однако где же до сих пор Еврианакт? Павсаний бережно свернул свиток, спрятал в ларец и запер ключом, который висел на груди под хитоном. Еврианакт вернулся ночью, когда Павсаний