уже спал. Тяжелым шагом он вошел в дом. Узнав, что Павсаний спит, не велел будить его. Но Павсаний проснулся сам. Получив отказ Фемистокла, Павсаний разгневался и огорчился. "Ну что ж, - решил он, - буду действовать один. Надо продумать, как и с чего начинать это дело. В этом есть и хорошая сторона - один добиваюсь, один и воспользуюсь тем, чего добьюсь!" А пока Павсаний обдумывал план своих дальнейших действий, к нему снова явился глашатай из Спарты: - Цари и эфоры Лакедемона велят тебе явиться в Спарту и не медлить. Иначе они объявят тебе войну. - О Зевс и все боги! - воскликнул Павсаний. - В чем еще обвиняют меня эфоры?! Объявят войну! Зачем? Разве я когда-нибудь сопротивлялся приказаниям, идущим из Спарты? Павсаний был потрясен появлением глашатая, он уже как-то перестал опасаться эфоров. И вот они еще раз настигли его! "Ничего, - думал он, - золото поможет снять любое обвинение. А улик у них нет никаких. Что ж, поеду. Пусть не думают, что я испугался, а испугался потому, что виноват!.." С видом по-прежнему независимым и надменным, но уже без своего пышного отряда персов и египтян, с которым он шествовал из Византия в Троаду, Павсаний явился в Спарту. Он приготовился защищаться против любого обвинения, которое предъявят ему эфоры. А так как обвинения их не подтвердятся, они и теперь не смогут осудить его. Таков закон! Но случилось непредвиденное. Как только его конь ступил на Лаконскую землю, спартанская стража тотчас обезоружила Павсания и отвела в тюрьму. Крепкие двери захлопнулись за ним. Эфоры имели достаточно власти, чтобы заключить в темницу не только полководцев царского рода, но и самих царей. Павсаний дал волю своей ярости. Он проклинал себя. Зачем он вернулся сюда? Почему не ушел в Персию и не начал дело, к которому готовился? Успокоившись, он старался понять, что выдало его? Кто выдал его? Он посылал письма и царю и Артабазу. Но посланцы, с которыми он отправлял эти письма, не могли свидетельствовать против него, потому что ни один из них не вернулся и не мог вернуться - Павсаний в каждом письме просил персов не оставлять его посланца в живых. Значит, свидетелей не было. Тогда что же? Одни подозрения? О, это ему не страшно. Только надо потребовать открытого суда, а он, спартанец, герой Платеи, имеет на это право! Старые эфоры между тем были в смущении. Не один час провели они, заседая и обсуждая это трудное дело: как поступить с Павсанием? - Нам известно, что он переписывается с персидским сатрапом Артабазом. Разве этого мало, чтобы осудить? - Но у нас нет этих писем. - Павсаний собирал по городам таких же изменников, как он, и платил им персидским золотом. - Где те люди, которые получили это золото? - Но он старался поднять восстание среди илотов. Что еще нужно? - Илоты, которые донесли на него, могли обмануть нас. Снова молчали, снова думали, подчиняясь твердому спартанскому правилу: без неопровержимых улик нельзя принимать относительно спартанца какую-либо чрезвычайную меру и выносить непродуманное решение, которое может оказаться несправедливым. По требованию Павсания устроили открытый суд. Предъявили обвинения: подражает обычаям персов; есть подозрение, что не хочет подчиняться законам Спарты; говорят, что обещал илотам свободу, если они будут поддерживать его... Что же еще? А вот что: когда в честь победы при Платеях поставили в Дельфах треножник, Павсаний без разрешения государства сделал надпись, прославляющую его: Эллинов вождь и начальник Павсаний в честь Аполлона владыки... Но это уже давно известно и два раза за один и тот же проступок не судят! Павсаний не был похож на преступника, которого подвергли суду. Он стоял, подняв голову, в позе незаслуженно оскорбленного человека. Его глаза грозили эфорам и. всем, кто пытался обвинить его. - Я не виноват ни в одном из преступлений, в которых вы хотите меня обвинить. Но если обвиняете, то доказывайте свои обвинения, И уже трудно было понять, его судят или он судит. Все, кто пытались обличить его, чувствовали его невысказанную угрозу: "Я припомню вам вашу вражду. Вы еще горько пожалеете о том, что выступили против меня сегодня!.." Эфоры, не сомневаясь, что Павсаний повинен в государственной измене, оказались бессильными перед ним: они ни в чем не могли уличить его! Старый, с пожелтевшей бородой эфор еще раз обратился к судьям и свидетелям: - Можете ли предъявить новое доказательство вины Павсания? Все молчали. Павсаний, успокаиваясь, с насмешкой поглядывал на эфоров, он видел, что дело его выиграно. - Никто не может предъявить новое доказательство вины Павсания? - снова усталым голосом повторил эфор. - Нет... Никто... Вдруг какой-то человек в запыленном плаще быстро вошел, вернее, ворвался в зал суда. - Я могу! - крикнул он. Павсаний побелел. Он узнал одного из своих посланцев к персам, аргильца, которому он вполне доверял. Аргилец жив, он вернулся, персы выпустили его. Но не будет же он выдавать Павсания. А если и захочет выдать, кто поверит ему? Ведь доказать то и он ничего не сможет! Об этом же самом подумали и эфоры. Когда аргилец заявил, что может уличить Павсания, эфоры прервали суд. - Павсаний, сын Клеомброта, ты свободен. Человека, который бы доказал твою вину, не нашлось. Они отпустили Павсания. Но аргильца задержали. - Расскажи, что ты знаешь о деле Павсания. Аргилец рассказал: - Павсаний дал мне письмо, чтобы я доставил его персу Артабазу. Я повез это письмо. Но дорогой подумал: сколько гонцов посылал Павсаний к персам, но почему-то ни один из них не возвратился. Я подделал печать и вскрыл письмо. Думаю, если ничего плохого нет в этом письме, я снова его запечатаю. Я прочитал письмо, а в конце увидел приписку - Павсаний приказывал убить того, кто доставит это письмо. То есть меня. Вот я и поспешил сюда, чтобы сказать вам: Павсаний изменник. Он договаривается с персами. А своих верных слуг, таких, как я, убивает! Вот это письмо. Эфоры прочитали письмо Павсания к персидскому царю. - Да. Это улика! Наконец-то! - Как будто так. А если письмо подложное? Если кто-то из личной мести хочет погубить Павсания? Эфоры договорились, как поступить, чтобы наконец добиться истины. В Лакедемоне, на скале мыса Тенар, стояло святилище Посейдона. Аргилец ушел на этот мыс и там построил себе хижину возле самого святилища, как бы собираясь молить бога о чем-то. В хижине он сделал перегородку. Эфоры тайно пришли к нему и спрятались за перегородку. Они знали, что Павсаний не оставит в покое аргильца, предавшего его. Их было несколько человек, они все хотели слышать, что станет говорить Павсаний, когда придет. И Павсаний пришел. Эфоры затихли, затаились. Полководец быстрым шагом вступил в хижину. - Зачем ты здесь? - сразу начал Павсаний, грозно глядя на аргильца. - О чем ты молишь божество? - Чтобы оно защитило меня от вероломных людей, - ответил аргилец. - Вот как? - ядовито сказал Павсаний. - Не о себе ли ты говоришь? Как случилось, что ты не выполнил моего поручения? Разве сюда, в Спарту, послал я тебя со своим письмом? - Не в Спарту. Ты послал меня к персидскому сатрапу Артабазу. Так же, как посылал к персам многих до меня. И я никогда не подводил тебя, когда ты посылал меня к персидскому царю. Я честно выполнял все твои поручения, передавал персам, что ты велел, и приносил от персов, что они тебе посылали. Но я прочел твое последнее письмо, где ты почтил меня смертью наравне с другими твоими слугами. - Вот как?! Павсаний помолчал, раздумывая. - Ну хорошо, - сказал он миролюбиво, - я виноват перед тобой. Но если я признаю свою вину, то и ты не гневайся. Выйди из святилища. Не бойся, я тебе обещаю безопасность. Только ты поспеши с письмом к Артабазу, царь ждет от меня известий, не задерживай важных дел, которые должны свершиться!.. Эфоры слышали все. Они тихо вышли в заднюю дверь и молча удалились из ограды святилища. Сомнений больше не было. Придя в город, они тут же отдали приказ схватить Павсания, как только он вернется с Тенара. Павсаний, озабоченный тем, что так и не смог уговорить аргильца выйти из-под зашиты божества, с тяжелой душой возвратился в город. Опасный свидетель не дался ему в руки. Что же будет теперь? Мрачно задумавшись, Павсаний шел по улице. Недалеко от храма Афины Меднодомной он, подняв глаза, увидел двоих эфоров, которые стояли и смотрели, как он идет. Один из них, высокий, с клочковатой рыжей бородой, пристально уставился на Павсания, словно ястреб, готовый броситься на добычу. Другой эфор, маленький, с голубой сединой над розовым лицом, из-за спины рыжего делал Павсанию какие-то знаки, испуганно моргая ресницами, словно предупреждая. На улице появилась стража... И Павсаний понял. Он быстро повернулся и бросился к храму Меднодомной. Стража ринулась за ним. Но Павсаний успел войти в священное здание, стоявшее на участке Меднодомной. Теперь он был в безопасности. Никто не посмеет тронуть его в стенах святилища, под защитой богини он неприкосновенен! Около святилища Меднодомной быстро собралась толпа. Вооруженная стража беспомощно ходила около здания, ни их сила, ни оружие не могли им помочь взять молящего о защите. Толпа гневно шумела: - Смерть изменнику! - Смерть! - Смерть! Павсаний слышал эти возгласы. Он знал, что пощады не будет. Быстрые мысли бежали одна за другой: как спастись, как убежать? Он услышал голоса эфоров. Так и они все здесь. Они ждут, что он выйдет из святилища. А он не выйдет. И взять они его отсюда не посмеют. А там боги решат, как спасти его. Здание закрытое, ни дождь, ни ночной холод не будут мучить его, а голод он может терпеть долго. Да и не придется долго терпеть, эфоры уйдут, а соблазнить стражу золотом - это он сумеет. Но что там задумали эти злобные старики? Стражники снимают крышу, снимают двери... Маленькое помещение в глубине святилища еще оставалось под крышей, и Павсаний вошел туда. Двери здесь не было, чтобы закрыться. Однако это ничем не грозило, его не могли тронуть в святилище. Но странно, эфоры словно только этого и ждали. Их непонятно торжествующий возглас поразил Павсания. Он почувствовал - готовится что-то недоброе. Готовилось страшное. Стражники откуда-то притащили кирпичей и принялись закладывать выход из святилища. Павсаний понял, какая смерть ему грозит. Он с отчаянием ждал, когда уйдут эфоры, надеясь уговорить стражу отпустить его. Но эфоры не ушли. Не ушли и на ночь. Не ушли и на следующий день. Не ушли от замурованных дверей до того самого дня и часа, когда Павсаний умолк, больше не в силах кричать и умолять о пощаде... - Он умирает! - Да, он умирает. - Надо вывести его. Иначе он своей смертью осквернит святыню. Эфоры приказали разбить кирпичи и открыть выход. Они вывели Павсания, вернее, вытащили его из святилища. Павсаний, славный герой Платеи, мертвым упал к их ногам. - Так наказывает Спарта изменников! - сказал рыжебородый эфор. И, не прикоснувшись более к телу, чтобы не оскверниться, эфоры покинули священный участок. ИЗГНАНИЕ Медленно, приглушенно шла жизнь в доме на гористой улице Мелиты. Архиппа, оставшись без мужа, приняла на свои плечи все тяготы семьи. Старшую дочь Мнесиптолему Фемистокл успел выдать замуж за небогатого, но хорошего человека. К дочери многие сватались, Архиппа с гордостью вспоминала об этом. Но Фемистокл говорил так: - Я предпочитаю добропорядочного богатому, потому что лучше человек без денег, чем деньги без человека! И он был прав, как всегда. Первое время Архиппа страстно тосковала. Когда-то она жалела тех женщин, к которым мужья не вернулись с войны и им некого было ждать по вечерам. А теперь вот и для нее наступило такое время. Трудно было ей с сыновьями. Они не могли простить афинянам такую неблагодарность к отцу. - Дети мои, - говорила она, - остракизм - это не позор. Подлых и ничтожных людей не подвергают остракизму. То, что удалили вашего отца из Афин, доказывает только одно: что он был слишком одаренным государственным человеком, чего люди более мелкие терпеть не могут. - Десять лет! - возмущался младший сын, которого так любил Фемистокл. - Я уже состарюсь, когда вернется отец! - Никто из нас не состарится, - возражала Архиппа. - Как можно? Пусть отец увидит нас молодыми, сильными, чтобы он знал, что ему есть на кого опереться! А потом, закрывшись у себя в гинекее, рыдала о тоски, от отчаяния. - Десять лет! - шептала он. - Десять лет! Это же не десять дней! Как мне прожить эти десять лет без тебя, Фемистокл? Если бы у тебя был хоть какой-нибудь уголок на земле, где бы ты был в безопасности, я бы взяла всех наших детей и приехала бы к тебе. Но у тебя нет пристанища, Фемистокл, и мне остается только одно - ждать. Но вот прошел один год, прошел другой. Архиппа уже перестала считать свои седые волосы, вся ее золотистая голова словно покрылась пеплом. День начинался с того, что она ждала весточки из Аргоса. И кончался тем, что, утешая себя и детей, Архиппа уверяла, что весточка непременно придет завтра. И все-таки радость являлась всегда неожиданно. Раздавался знакомый стук в ворота, и быстрым шагом в дом входил Сикинн. Этот старый перс был теперь у них самым родным человеком. Архиппа начинала гонять слуг, чтобы как следует накормить Сикинна, чтобы устроить ему хороший отдых. Отдыха у этого перса не получалось; он должен был без умолку рассказывать о том, как живет Фемистокл, и что он велел сказать Архиппе, и что он велел сказать сыновьям. И он должен был внимательно выслушать, что велит передать Фемистоклу Архиппа, и что говорят дети, и что говорит его самый младший сынок!.. - Фемистокл живет спокойно, о нем не надо тревожиться, в Аргосе любят и почитают его. - Да ведь скучает же! - вздыхала Архиппа. - А как же? Конечно, скучает. Иногда отправляется в путешествие, в Пелопоннес. - Хоть бы не в Спарту! - Нет, туда ему нельзя. Но лучше бы и в Пелопоннес не ездить. - Почему, Сикинн? - Говорят, что он там смущает спартанских илотов. Будто бы подбивает их поднять восстание. А это опасно. - Если даже это неправда, - а это, конечно, неправда! - спартанцы не пощадят его. Сикинн, скажи ему, что я умоляю его поберечь себя! - Я каждый раз говорю ему это, госпожа! Так прошел еще год. И еще один. Наступил 469 год, когда весть об измене Павсания и о его страшной смерти разнеслась по Элладе. В Афинах много было разговоров об этом. Это событие обсуждалось и на Пниксе, и на рыночной площади, и на перекрестках, и в закрытых мегаронах. Архиппа, сама не зная почему, испугалась. Эта новость казалась ей зловещей, словно гибель Павсания предвещала и Фемистоклу какую-то страшную беду. Но что могло случиться еще? И какое отношение к ее семье имеет смерть Павсания? И вспомнила: когда Фемистокла судили, то его обвинили в том, что он связан с Павсанием. Павсаний писал ему, уговаривал вместе с ним перейти к персам. Не подняли бы теперь враги Фемистокла это старое дело... Днем пришли со стадия сыновья, смущенные, чуть ли не со слезами в глазах. Старший молчал, а младший тотчас подступил к матери: - Мама, люди говорят, что наш отец тоже изменник! Архиппа побледнела, но спросила спокойным голосом: - Какие люди? И почему они так говорят? Сын Лаомедонта говорит. - Лаомедонт - друг Кимона. А Кимон, как тебе известно, все сделал, чтобы предать остракизму твоего отца. Не обращай внимания, сынок. - Я не обращаю. - Он не обращает, - сказал старший, - он только ударил его несколько раз, этого сына Лаомедонта. - О боги! - вздохнула Архиппа. - Боюсь, что скоро вам, сыновья мои, придется драться со всеми Афинами! О Гера, защити мою семью! А вечером пришел Эпикрат. Поздоровался без улыбки, глаза его были сумрачны. Архиппа приняла его в мегароне мужа. - Что еще случилось, Эпикрат? - Пока ничего не случилось, Архиппа. Но недобрые идут слухи. Боюсь, что враги Фемистокла постараются припомнить ему письмо Павсания. - Так я и знала! Но ведь он же не скрыл этого письма! Он же сказал тогда: "Если бы я был связан с Павсанием, ему незачем было бы уговаривать меня". А теперь - опять? - А теперь - опять. - Что же будет с ним, Эпикрат? Неужели в Афинах все забыли, что сделал для них Фемистокл? - В Афинах не забыли. Но слухи идут из Спарты. На Спарту легло такое черное пятно. Так им нужно, чтобы такое пятно легло и на Афины. Но подождем, Архиппа, может быть, все это минует нас... - А если не минует? - Будем спасать его. У Фемистокла ведь не только враги в Афинах, но есть и друзья. - Не оставляйте нас, Эпикрат! - Друзей об этом не просят, Архиппа! Это было смутное и тревожное время для семьи Фемистокла. Каждый день ждали беды. Иногда казалось, что разговоры и пересуды затихают. А потом - новая сплетня, новая клевета. И уже все меньше друзей у Архиппы, уже все меньше знакомых, посещающих ее дом. Проходили мрачные, томительные дни, месяцы... Вот уж и еще год прошел. В Спарте не умолкали враждебные Фемистоклу голоса. Искали доказательств его связи с Павсанием. Доказательств не было. Но ведь Фемистокл знал, что Павсаний замыслил измену, а если знал, то почему не выдал Павсания? И вот в Афины явились спартанские послы. - Афиняне видели, как, суровые, хмурые, непреклонные, они проследовали в пританею. - Сыновья мои, не ходите никуда, - уговаривала детей Архиппа, чувствуя, что подступило то страшное, что решит судьбу их всех - и Архиппы, и детей, и самого Фемистокла. Спартанцы, конечно, пришли обвинять его. Но неужели в Афинах так и не найдется честных людей, чтобы его защитить? "А кто защитит? - с горечью думала Архиппа. - Аристид? Но он первый поддержит спартанцев. Кимон? Но он лучший друг Спарты. А кто поспорит с ними? Они сейчас самые сильные люди в Афинах. И они, эти аристократы, рады будут очернить имя Фемистокла, хотя с успехом пользуются сейчас делами его рук. Боги, неужели вы допустите такую несправедливость? Хоть бы пришел Эпикрат, рассказал бы, что там!" Дня через два пришел Эпикрат. А вслед за ним, когда уже совсем стемнело, закрыв лицо плащом, в дом вошел Евтихид. - Приходится быть осторожным, - оправдываясь, сказал он. - Теперь все так и смотрят, кто идет в дом Фемистокла! Тьфу на них совсем! - Так, может, вам и вовсе не надо бы ходить к нам, - сочувственно сказала Архиппа. - Я ведь все понимаю. Я не хочу, чтобы вместе с нами погибали наши друзья! - Ну, ну, - остановил ее Эпикрат, - не чума же у вас в доме! - Да почти как чума, - сказала Архиппа. - Вчера послала служанку к соседке за свежей петрушкой - мы постоянно делимся друг с другом чем-нибудь со своих грядок, - так эта соседка сказала, чтобы мы забыли, где находятся ее двери... - Не огорчайся, Архиппа. Соседи - это соседи. А друзья - это друзья. - Так чего же хотят эти проклятые спартанцы? - вытерев слезы, спросила Архиппа. - Они хотят судить Фемистокла. - Но его уже судили! И опять? - Чтоб они сдохли, эти эфоры, тьфу на них совсем! Они не только требуют суда - они требуют панэллинского суда и чтобы суд происходил в Спарте. - Как! Почему? - Не пугайся, Архиппа, - сказал Эпикрат, стараясь сохранить вид спокойствия. - Отдать своего героя на суд Спарты, которая ненавидит его и мстит ему за его услуги Афинам, не такого просто. - Но почему панэллинский суд? Афины и сами могут судить его! - Афины могут судить и осудить, а могут и оправдать. А если будут судить его в Спарте, на собрании всех союзных государств, то уж Спарта не допустит оправдания. Вот потому эфоры и настаивают на этом. - Чтоб они сдохли! - Спартанцы уверяют, что открыли его связь с Павсанием. Что он такой же изменник, как и Павсаний. И потому его призывают к допросу на панэллинский суд, что он совершил преступление против всей Эллады. - Что же будет теперь? - растерявшись, спросила Архиппа. - Значит, и Фемистоклу такая же смерть? - Как знать, что будет? - Эпикрат уже не мог скрыть тревоги. - Пока афиняне согласия на это не дали... - Но дадут, - мрачно сказал Евтихид. - Неужели у них хватит совести? - У Архиппы прервался голос. - Эпикрат... Скажи! Думаю, что хватит, - сказал Эпикрат, вздохнув. - Вспомни, кто будет решать это дело. - Да, кто? Аристид и Кимон! - подтвердил Евтихид. - Подождем, подождем, Архиппа! Будет так, как решат боги. Но я посоветовал бы Фемистоклу не являться на суд, где заранее решено присудить его к смерти! Если будет случай, передай ему мой совет, Архиппа! Фемистокл знал обо всем, что происходит в Спарте и в Афинах. Хотя он ждал, что его призовут на суд, но не верил, что это может случиться. "Аристид не решится предать меня, - думал Фемистокл, - он слишком дорожит своим именем "Аристид Справедливый", чтобы не защитить того, кто вызвал на себя вражду Спарты ради пользы Афин... Впрочем, и ему и Кимону, как я не раз замечал, выгоды Спарты дороже, чем польза своего отечества!.." Сикинн не раз бывал в Афинах, но привозил все те же вести: Спарта не отступает, требует суда над Фемистоклом, которого называет изменником, преступником перед Элладой. Афины все еще не соглашаются. Потом вести стали звучать иначе: Спарта требует суда, афиняне еще сопротивляются, но многие уже соглашаются с требованиями Спарты. И, наконец, последняя весть - Фемистокла требуют в Спарту на панэллинский суд. Это требование привезли глашатаи из Спарты. - Что ж, - сказал Фемистокл, получив приказ, - я явлюсь на суд и докажу, что этой вины за мной нет. Но правители Аргоса, приютившие его в своей стране, воспротивились. - Этот суд приведет тебя сначала в тюрьму, а потом к смерти. Мы не советуем тебе, Фемистокл, являться в Спарту! Фемистокл задумался. Ведь и афинские друзья говорят так же. - Вы правы, - сказал он, - ждать справедливости от спартанцев смешно! Когда они были справедливы? Может, тогда, когда, пользуясь большинством своих голосов, лишили меня первой награды за Саламин? Или тогда, когда вообще не дали мне никакой стратегии, раздав все должности своим? Ох, да что там! Маргит [Маргит - глупец, недоумок.] я буду, если явлюсь на этот суд. Вы правы, клянусь Зевсом! В назначенный день в Спарте собралось множество народа. Всем хотелось видеть, как будут судить афинского героя. Кто-то сожалел, кто-то злорадствовал, кто-то негодовал на Фемистокла за измену, кто-то негодовал на правителей, подвергающих прославленного человека незаслуженному позору... Ждал народ. Ждали правители Спарты и Афин. Ждали судьи. И ждали напрасно - Фемистокл на суд не явился. Вместо него примчался посыльный с письмом. Фемистокл обращался к гражданам своей республики, он доказывал свою невиновность в том страшном преступлении, в котором его обвиняют. Он, всегда стремившийся к власти, по природе своей неспособный подчиняться и никогда не желавший подчиняться, как он мог бы предать себя, а вместе с собой и Элладу во власть врагов - варваров?.. Но враги его, афиняне из партии аристократов, отвергали его доводы, а спартанцы не хотели слушать его оправданий. Правители Спарты в ярости, что не удалось захватить Фемистокла, настояли на том, чтобы подвергнуть его изгнанию. Кимон охотно поддержал их. Изгнание - это уже не остракизм. Человек, удаленный из государства голосованием посредством черепков, не лишался ни гражданских, ни государственных прав. Его имущество не трогали. И, возвратившись, он мог снова занимать руководящую должность. Остракизм не лишал его уважения и славы. И совсем другое дело - изгнание. Изгнание - это лишение гражданской чести и конфискация имущества. Изгнание - это лишение прав гражданина и преследование законом республики. Изгнание - это конец участию в общественных делах, конец уважению, конец славы. Эфоры тотчас снарядили отряд спартанцев. К ним присоединилось и несколько афинских граждан, готовых преследовать Фемистокла. Отряд получил приказание захватить Фемистокла, где бы они его ни нашли, и доставить его в Афины. Посланцы тотчас сели на коней и помчались по дороге в Аргос. Преданный слуга Архиппы, посланный узнать, чем кончится судилище, прибежал в страхе и отчаянии: - Госпожа! Скорей сообщи Фемистоклу, что они послали за ним... Архиппа без сил опустилась на скамью. Осудили! Она мгновенно представила себе свою дальнейшую судьбу - бесправие, беззащитность, унижение... И вдруг вскочила. Что же это она? Фемистоклу грозит смерть, а она сидит и горюет, что кто-то унизит ее! Что делать? Кого послать к Фемистоклу? Рабам доверять нельзя. Слуга, которому можно верить, стар, не доберется вовремя!.. На пороге внезапно появился Эпикрат. - О Эпикрат, надо скорей... - Уже сделано, Архиппа. А ты подумай, как устроить семью. Может быть, переедешь к родственникам? К тебе скоро придут и отберут имущество. Все, что у тебя есть. Собери все ценное, надо спрятать. Архиппу уже нельзя было сбить с ног. Что все беды по сравнению с тем что грозит Фемистоклу! Она снова обрела мужество и твердость характера, твердость женщины, хранящей очаг, твердость матери, опоры и защиты своей семьи, своих детей. - Пусть возьмут все, не намного разбогатеют Афины. Ведь они думают, что у Фемистокла здесь горы золота! Пусть ограбят нас, если найдут, что грабить! Но все-таки, окинув взглядом углубления в стенах, где стояли дорогие чаши и амфоры, принялась собирать их и укладывать в корзину. СКИТАНИЯ В Аргосе уже была известна судьба, постигшая Фемистокла. Правители Аргоса и друзья Фемистокла собирали его в дорогу. - Мы бы не отпустили тебя, Фемистокл, но мы не в силах тебя защитить. Проклятая Спарта пойдет на все, чтобы захватить тебя. Вплоть до войны. - Я знаю, друзья мои, поэтому и покидаю вас. - Что там нашли они в письмах Павсания к тебе? Говорят, что ты обещал перейти к персам и помочь ему поработить Элладу. - Нет, не это их напугало. Их напугало, что Фемистокл хотел вместе с Павсанием поднять восстание спартанских илотов - они живут как на вулкане, вот-вот у них под ногами разверзнется земля! - Но Фемистокл не повинен в этом! - Вы ошибаетесь, друзья, в этом я повинен, - сказал Фемистокл. - Я не удивляюсь их ярости, это самое страшное, чем я был им опасен: я хотел поднять восстание илотов. Теперь мне уже до конца жизни не ждать пощады от Спарты. Однако то, что я сделал - я поколебал покорность их илотов, - они уже не поправят. Не нынче, так завтра, а илоты все-таки восстанут. И это будет справедливо. - Нам очень жаль, Фемистокл. Ты уходишь, и у Аргоса уже больше нет в Афинах союзников против Лакедемона! - Да. Мои планы шли далеко. Я бы поселил афинскую колонию в Италии. Это, конечно: сильно не понравилось бы Спарте, но как это укрепило бы и усилило Афины! Ах, так много я еще мог бы сделать для Афин, но афиняне не поняли этого. Однако простимся. Спасибо за вашу дружбу и за помощь в мой черный день. Спартанские посланцы вскоре появились в Аргосе и потребовали, чтобы аргосцы выдали Фемистокла. Но те даже разговаривать не стали. - Если считаете, что Фемистокл у нас, возьмите его! Небольшое судно вышло в Ионическое море, направляясь к острову Керкире. Фемистокл стоял на корме судна и печально глядел, как удаляются берега Эллады. Навсегда? Нет, этому невозможно поверить. Боги не допустят этого! Судно приближалось к острову, зеленеющему среди сверкающих волн теплого моря. Фемистокл, простившись взглядом с берегом Эллады, обернулся к Керкире. Керкира встречала его толпой народа. Правители острова, изысканные ионийцы в белоснежных хитонах и расшитых плащах, почтительно встретили Фемистокла, своего евергета [Евергет - благодетель, защитник.]. Это почетное звание евергета Фемистокл заслужил тем, что, будучи у власти в Афинах, постоянно защищал интересы ионийцев - керкирян. Когда-то керкиряне спорили с Коринфом из-за Левкады, лежавшей на западном побережье Акарнании. Коринф считал Левкаду своей колонией, но ионийцы-керкиряне оспаривали Левкаду. Они попросили Фемистокла быть в этом деле третейским судьей. И Фемистокл рассудил их. Колония должна быть общей - и Керкиры и Коринфа, - но Коринф за это обязан уплатить Керкире двадцать талантов. Звание евергета давало право владеть на Керкире землей и домом, чего не дозволено было людям других государств. Это звание защищало имущество евергета, если ему предъявляли какой-нибудь иск. Но Фемистокл, поселившись в доме одного из друзей-керкирян, чувствовал, что положение его здесь ненадежно, хотя он и не замечал недоброжелательства или недоверия к себе. Жизнь на острове казалась ему странной, не то еще не проснувшейся среди полуденных грез, не то задремавшей в тишине прозрачного звездного вечера... Дни проходили без волнений, без событий. Фемистокл привык вставать рано, всю жизнь он торопился - то надо выступить на Пниксе, то надо строить корабли, то надо воздвигать защитные стены, то позаботиться о детях, то надо успеть к друзьям провести праздничный вечер. Сейчас у него не было никаких дел. Осеннее утро разгоралось медленно. Фемистокл не знал, как дождаться полного света. Он уже давно не спал. Мягкое ложе вместо сладких снов нагоняло бессонницу. Но вот уже совсем светло, а в доме тишина. В первые дни Фемистокла тревожила эта тишина. Разве хозяева уже ушли куда-то? Но нет, слуги что-то делали, готовили еду, прибирали дом... Хозяева еще спали. Фемистокл ходил по городу - та же сонная тишина осеннего утра. Лишь на рынке толпился народ между рядами овощей и рыбы... Фемистокл вышел на окраину и, тяжело задумавшись, долго глядел в ту сторону, где за серебряной дымкой моря лежал аттический берег с гаванью Пиреем, которую для Афин построил он, Фемистокл... "Как ты там, Архиппа? - думал Фемистокл, и перед глазами стояла в темноте женщина на пороге дома. - Как ты там, маленький мой сынок, владетель моего сердца? Как вы все, дети мои? Сильно ли обижают вас люди?.." Он видел их всех, испуганных и оскорбленных, а дом свой разграбленным... Одна надежда - на Архиппу; она сильная, она выдержит и не даст погибнуть семье. Ведь не до конца же их жизни будет так? - Боги, за что вы так несправедливы ко мне! Керкиряне с любопытством поглядывали на него. Вот он, изгнанник афинский, герой Саламина!.. Плохо же ему приходится, если он ищет спасения на их острове, не защищенном ни флотом, ни армией... К полудню вышел из своей спальни Динон, благородный иониец, хозяин дома. - Я думал, что ты куда-то уехал по делам, - сказал Фемистокл. - Неужели ты только сейчас начинаешь свой день? - Да нет, день у меня начался раньше, - ответил Динон, - но не хотелось сразу покидать ложе... Потом - ванна, массаж... Убрать голову, уложить волосы... Все это требует времени. Динон благоухал притираниями. Его локоны были красиво уложены на голове, полотняный хитон был безупречной белизны... "Ионийцы остаются ионийцами, - подумал Фемистокл, - склонность к изнеженности у них неодолима! Не с этого ли начинается гибель народов?" Но вслух ничего не сказал. Он чувствовал себя здесь чужим. Все изменилось. Когда-то керкиряне смотрели на него как на защитника и благодетеля, от которого многое зависело в их жизни, теперь он сам ищет у них защиты и благодеяний. "Нет, надо что-то предпринимать, - думал Фемистокл, - надо немедленно что-то предпринимать. Я не гожусь в челядинцы богатого дома. Мне противна эта пустая, бездеятельная жизнь. И, самое главное, не могу же я смириться с тем, что Спарта правит Афинами и что афиняне, угождая Спарте, изгнали меня! Как изменить все это? Если бы не изгнание, я знал бы, что мне делать. Моряки, ремесленники - это мое войско, войско демократии. С таким войском я победил бы этих "лучших" людей, этих "справедливых"... А так? Только силой можно восстановить в Афинах настоящую демократию - власть демоса, простых рабочих людей! Но где эта сила?.. Может быть, Гиерон?" Никому не рассказывая о своих замыслах и планах, Фемистокл с попутным торговым судном отправился в Сиракузы. Сиракузами нынче правил брат Герона, Гиерон. Гиерон удивился, увидев Фемистокла. - Какой ветер пригнал тебя ко мне? - громогласно обратился он к гостю. - Может быть, вспомнил старую дружбу, как мы вместе дрались с персом? Или снова началась война и ты ищешь союзника? Впрочем, как я слышал, ты теперь не враг персам, а даже наоборот, благоволишь к ним! - Да, я ищу союзника, - ответил Фемистокл, - но если ты, как и в то время, когда Эллада просила твоего брата о помощи, ответишь мне так же, как он, упреками и насмешками, то, клянусь Зевсом, я не отягощу тебя своим присутствием, Гиерон. Гиерон задумчиво посмотрел на него. Афинянин, потерявший отечество, что он для Гиерона? Однако это не просто афинянин, это Фемистокл, человек прославленный и хитроумный: может быть, все-таки надо принять его как гостя и выслушать? К тому же интересно, что он скажет нынче Гиерону. Не обижайся на меня, Фемистокл, будь моим гостем. Всегда приятно провести время со старыми друзьями за чашей вина! Гиерон был богат и могуществен и крепко держал в руках своих Сиракузы. Поглаживая свою черную квадратную бороду, он исподтишка следил за Фемистоклом, какое впечатление производит на гостя великолепие его дворца - украшения, ковры, золотая и серебряная посуда, столы и ложи, отделанные сверкающей медью. Но, к досаде Гиерона, Фемистокл словно не видел ничего, он вошел в сиракузский дворец, как в походный полевой шатер. - Я вижу, сильно скрутила тебя судьба, Фемистокл, - сказал Гиерон, приглашая его к столу. - Ты ничего не видишь и не слышишь, кроме своих неприятностей. Отдохни, выпей вина, вино в Сиракузах не хуже, чем у вас, в Афинах. Впрочем, ты уже, кажется, не афинянин? - Я пришел к тебе с важным делом, Гиерон. - Ах да! Ты же ищешь во мне союзника! - продолжал Гиерон, и узкие черные, в набухших веках глаза его смеялись. - Я и Фемистокл! Можно ли было это предположить? Да, не тот уже ты, Фемистокл, не тот! Сейчас я вспоминаю, как ты после Саламина явился на Олимпийские игры. О Зевс и все боги! Молодой, красивый, пышный такой! И народ уже не смотрит на ристалище [Ристалище - площадь, где происходят состязания.], ни на борцов, ни на дискоболов, все только на тебя: глядите, глядите, это Фемистокл, это герой Саламинской битвы! И чужеземцам покоя там не было: "Вы знаете, кто это? Это Фемистокл, афинянин, герой Саламина!" Мне самому прогудели уши Фемистоклом. А Фемистокл сияет, светится от счастья... Любил ты почести, а, Фемистокл? - Почести эти были заслужены мною. - Ну еще бы! Кто же спорит. Но как идет время! И как оно все меняет! Помнится, я тогда тоже прислал на ристалище в Олимпию своих лошадей. И палатку свою поставил. Красивую, роскошную палатку... - Я помню, Гиерон. Но... - Еще бы тебе не помнить, Фемистокл, если ты тогда из-за этого впал в бешенство. Ты ведь тогда кричал на эллинском собрании: "Лошадей тирана нельзя допускать к состязанию на Эллинских играх! Палатку тирана следует изорвать в клочья, тирану не место здесь, в Олимпии!" Ха-ха! Что было, то было. - Да, это было, - вздохнул Фемистокл, - но это было так давно! - И вот теперь, ты, герой Саламина, пришел к этому тирану, - продолжал Гиерон, и, кажется, предлагаешь какой-то союз... - Мы оба постарели, Гиерон, и оба, как я думаю, поумнели, - сказал Фемистокл, - и довольно шуток. Я пришел к тебе, чтобы узнать, долго ли ты будешь нести бремя спартанского верховодства. - Значит, ты приехал говорить о моих делах, а не о своих? - усмехнулся Гиерон. - А я-то думал, что у тебя хватает своих забот. - А это и есть моя забота. Ты прекрасно знаешь, почему я вынужден был покинуть Афины. - Значит, теперь ты хочешь с моей помощью поразить Спарту, чтобы возвратиться в Афины. - Да. Твоя гегемония над Элладой, человека просвещенного и гуманного, мне представляется единственно возможной. - Ты мне предлагаешь гегемонию над Элладой? - Это будет освобождением Афин от спартанских цепей, которыми опутана сейчас моя родина. Гиерон с минуту молча смотрел на Фемистокла, и Фемистокл видел, как в глазах его загораются хитрые огоньки. - Клянусь Зевсом, Фемистокл, - сказал он, - ты по-прежнему хитроумен. Но я скажу тебе, чем кончится для меня эта затея. Я возьму верх над Спартой и над теми, кто правит в Афинах по указке спартанцев. Ты вернешься в Афины и снова станешь во главе афинского правительства, а потом захватишь Сикелию и заставишь плясать Гиерона под свою свирель. Не так ли, друг мой? Недаром же ты назвал своих дочерей именем моих городов - одна у тебя Сибарида, а у меня есть город Сибарис. А другая - Италия, уже целая страна! - Да, я думал вмешаться в твои дела, - ответил Фемистокл, - но я только хотел поддержать тебя против Кротона, который теснил твои города. Однако... - Давай на этом закончим наш разговор, Фемистокл, - решительно прервал его Гиерон, - сейчас из этого ничего не выйдет. И должен предупредить тебя, что, если спартанцы придут искать тебя здесь, я не стану тебя защищать. Фемистокл с тяжелой душой вернулся на корабль. "Что же делать? Где же выход из этого положения? - Мысли его метались, прикидывая то одно, то другое. - Ведь не могу же я так жить, словно зверь, преследуемый звероловами! Но боги, что же мне предпринять теперь?" Расстроенный, он вернулся на Керкиру. Хорошо, что есть убежище, где его любят, где помнят о его добром отношении к ним, где почитают его героем великих дел... Поживет здесь. Может быть, удастся повидаться с семьей, если тайно проникнуть в Афины... А может, и вообще перевезти сюда семью, это ведь недалеко. Пройдет тяжелое время, и все может измениться. Вдруг откуда-нибудь явится опасность Афинам, и тогда афиняне обязательно вспомнят о нем! Усталый, но с улыбкой и добрым приветствием он вошел в дом Динона. Динон встретил его сдержанно. Фемистокл почувствовал в его голосе холодок. - Что случилось, Динон? Тебя что-то огорчило? - Да, Фемистокл. Меня огорчает и заботит твоя судьба. Фемистокл поднял голову горделивым движением: - Именно моя судьба, Динон? Или и твоя тоже? - И моя тоже, - пряча глаза, ответил Динон. - Вчера у меня были все наши ионийцы... Я говорю о тех, кто правит Керкирой. Они очень обеспокоены, Фемистокл: они боятся, что Спарта и Афины станут мстить нам из-за тебя... - Значит, мне надо покинуть Керкиру. - Ты знаешь, что мы любим тебя, Фемистокл. Но вражда таких сильных государств, как Афины и Спарта... Ты понимаешь сам, Фемистокл... Что перед ними Керкира? - Я все понимаю, Динон. Но куда же мне теперь?.. - Мы можем перевезти тебя на материк. Отсюда недалеко до Эпира. Сикинн собрал в суму вещи Фемистокла, его одежды и обувь. Жена Динона прислала ему большой узел с едой и вином. Керкиряне, грустные и смущенные, проводили Фемистокла до пристани. И потом долго стояли и глядели вслед круглому суденышку, увозившему Фемистокла. Они видели, как он стоял у мачты, понурив голову, и как ветер трепал его кудри. Они все ждали, что он оглянется, но Фемистокл не оглянулся ни разу. И когда темный берег принял его, керкиряне молча разошлись по домам. Зимние ветры завывали в ущельях Эпира. Темные облака летели над горами, багряный свет вечерней зари окрашивал их края, и от этого они казались грозными и зловещими. Мулы с опаской шагали по горной дороге. Фемистокл плотнее запахивал грубый домотканый плащ из овечьей шерсти, присланный Архиппой. Фемистокл, уходя в изгнание, не думал, что этот походный плащ может ему понадобиться - бы