ло лето, стояла жара и казалось, что до зимы очень далеко. Дорога шла вверх, к перевалу. Копыта мулов, сбиваясь с шага, звенели по камням. - Ты знаешь, в какой мы стране, Сикинн? - спросил Фемистокл. - Нет, господин. Я только знаю, что мы в стране очень мрачной и суровой. - Мы в стране молоссов, Сикинн. И ты прав, эта страна сурова. Особенно для нас с тобой. А вернее всего, для меня. А ты знаешь, кто царь молоссов, Сикинн? - Не знаю, господин. Но думаю, что нам это все равно? - Нет, не все равно. Царь молоссов - Адмет, мой враг, Сикинн. Однажды я сильно оскорбил его. Сикинн придержал мула: - Твой враг, господин? Так зачем же мы едем к нему? Но Фемистокл не тронул поводьев. - А может быть, ты скажешь, куда нам ехать? - невесело усмехнулся он. - Как ты видишь, нас привезли и высадили на этот эпирский берег. Что же нам делать? Хуже, если мы будем скрываться где-нибудь в молосских селениях. Да и не скрыться - наутро же будет известно об этом царю Адмету. Уж лучше явиться прямо к нему и довериться его великодушию! На перевале ветер был неистовым, мулы шли, отворачивая головы: ветер слепил им глаза. Фемистокл плотнее запахнул плащ. Заря погасла. Луна то освещала дорогу, то снова пропадала. И, когда наступала тьма, Фемистоклу казалось, что они сейчас вступят в преисподнюю... Но вот дорога выровнялась, ветер стал тише, и откуда-то издали вместе с шумом ветра донесся тонкий длинный звон... - Додонские чаши звенят! - сказал Фемистокл. - Теперь недалеко. - Какие чаши, господин? - Тут святилище Зевса Додонского, - Фемистокл поддерживал разговор, чтобы заглушить тяжелое чувство тревоги, - там стоит священный дуб, огромное дерево. В нем пребывает сам Зевс и дает пророчества. На дубе висят медные чаши, вот они-то и звенят сейчас от ветра. Мы этого звона понять не можем. Но жрецы по звону понимают, что хочет сказать божество. - А может быть, он посадит нас в тюрьму, господин? - Кто? Зевс? - Нет. Царь Адмет, к которому мы едем. Фемистокл вздохнул. - Может быть и это, - сказал он. Теперь, Сикинн, с нами все может быть!.. Горы расступились, раскрылась долина, сумеречные очертания города встали перед ними. Фемистокл умолк. Все напряглось в нем. Сейчас он ступит в дом человека, который ненавидит его. Хватит ли у царя Адмета великодушия пощадить безоружного и беззащитного врага? Едва они вошли в город, как ветер принес тучу мелкого острого снега. Огни жилищ еле мерцали в этой снежной мгле. Сикинн молчал и только кряхтел, укрывая лицо. Фемистокл направил мула прямо к жилищу царя, которое не очень заметно выделялось среди низеньких городских домов. Они спешились. Во дворе стража заступила им дорогу. - Кто вы, путники? - Я - Фемистокл, сын Неокла, афинянин, - ответил Фемистокл, - а это мой слуга. Я к царю Адмету. И, не дожидаясь ответа, вошел во дворец. Стража не решилась задержать человека, чье имя так много прославлялось в Элладе. Фемистокл сбросил у порога тяжелый заснеженный плащ и вошел в мегарон. Здесь, посреди небольшого зала, жарко пылали дрова в очаге. У очага сидела женщина с маленьким сыном на руках. Это была жена Царя Адмета, Фтия. Она в недоумении вскинула на Фемистокла большие темные глаза. - Я - Фемистокл, сын Неокла, - повторил Фемистокл. - Я осужден. Меня ищут, чтобы приговорить к смерти. - Фемистокл... - прошептала женщина, и глаза ее еще больше расширились. - И ты вошел в дом царя Адмета! - Да. Я вошел в этот дом, чтобы, умолять о защите. За стеной послышались шаги и голос Адмета. Адмет спрашивал у слуг, кто приехал к нему... Женщина быстро встала, усадила Фемистокла у очага и передала ему на руки своего ребенка. В эту минуту в мегарон вошел Адмет. Фемистокл сидел у его очага, склонив голову, и ребенок, смеясь, тянулся к его кудрявой бороде. Адмет остановился. Вот его старинный враг, которому он так давно собирался отомстить. Фемистокл - в его руках, Адмет может припомнить ему старую обиду. Когда Адмет просил Афины заключить с ним военный союз, Фемистокл, который тогда стоял у власти, отказал ему в этом. И вот этот Фемистокл теперь припал к его очагу, к очагу царя Адмета, и держит на руках его сына. Это - моление о защите. Такое моление у молоссов не допускает отказа. - Встань, Фемистокл, - сказал Адмет, - и отдай ребенка его матери. Тебе ничто не грозит в моем доме. Фтия облегченно вздохнула и, взглянув на мужа добрыми влажными глазами, взяла сына из рук Фемистокла и вышла из мегарона. Царь Адмет угрюмо глядел на Фемистокла; его смуглое, с резкими прямыми чертами лицо было замкнуто и враждебно. - Ты тяжело оскорбил меня, Фемистокл, - сказал он, - и не только оскорбил - ты лишил меня военной помощи, которая мне была так нужна в то время. Но не опасайся меня, я не могу мстить человеку, который не в силах защититься. - Ты прав, Адмет, - ответил Фемистокл, - но это было не личное мое дело. Для твоей страны было выгодно заключить с нами союз, а для моей страны это было невыгодно. И ты не должен принимать это как личное оскорбление. Будь я на твоем месте, а ты на моем, ты, Адмет, поступил бы так же. И если бы я таил против тебя вражду, разве пришел бы я к тебе искать защиты? Но я пришел, потому что верю в благородство твоей души. Адмет задумался, опустив глаза. Лицо его постепенно прояснялось. Что было - было. Государственные дела диктуют людям их поступки независимо от личных симпатий и антипатий. И все-таки это Фемистокл, человек большого ума, который много сделал для спасения Эллады. Он снова устремил взгляд на Фемистокла, и в глазах его уже теплилось сочувствие. - Я не обижу тебя, Фемистокл, - сказал он, - и никому не дам тебя в обиду. Припавший к моему очагу - мой гость, и никто не посмеет взять тебя из-под моей защиты. - Но они придут... - Я не выдам тебя, пока хватит моих сил противостоять им. Фемистокл остался в доме эпирского царя. Зимние дни в Эпире были сумрачны, ветры гудели в горах, метель пролетала по улицам, дождь и снег шумели над крышей. Иногда наступали ясные дни, и солнце заглядывало в долину. Фемистокл любил в такие дни бродить по уединенным склонам и глядеть на сверкающие снежные вершины гор - это умеряло его непрестанную, как тяжелая болезнь, тоску. Однако уходить далеко от дома было нельзя - могли внезапно явиться спартанские соглядатаи и схватить его; безопаснее было во дворце, там неотлучно дежурила вооруженная стража. Не было спокойного дня, не было спокойной ночи. Фемистокл ждал своих преследователей, и даже во сне он вздрагивал от каждого стука или громкого голоса слуг во дворе. И тут же, вскочив, хватался за меч; спартанцы могут прийти в любой час! И они пришли. Конный отряд остановился у ворот дворца. Стража тотчас подняла копья. Царь Адмет сам вышел к воротам: - Кто вы? Что вам надо? - Мы посланцы Спарты и Афин. Нам поручено доставить в Афины Фемистокла, который скрывается здесь. - Можете повернуть своих коней обратно, - сказал царь Адмет, - и забыть сюда дорогу. Моя стража проводит вас, - и, отвернувшись от них, ушел в дом. Ворота распахнулись, со двора вышел небольшой вооруженный отряд. - Но мы не можем сразу ехать обратно! - закричал на начальника стражи спартанец. - Мы продрогли и кони наши проголодались! Такая чертова страна, холод и трава под снегом! - Спускайтесь в Фессалию, там согреетесь и накормите коней, - ответил начальник стражи. - Может быть, у вас пропадет охота появляться в нашей чертовой стране. Ну-ка, ходу! Ходу! Посланцы Спарты с бранью погнали коней обратно. - Мы еще появимся! - кричали они. - Весной ждите, и тогда вам несдобровать! Ни вам, ни вашему царю!.. - Вот видишь, Фемистокл, сказал царь Адмет, - не так все страшно, как кажется издали. Так что можешь успокоиться! - Спасибо, Адмет. Но, как я вижу, покоя мне не дождаться. Враги мои не забывают обо мне. А вчера Сикинн вернулся из Аттики. - Что там? - Что ж там? Дом опустошен. Семья в нищете. Всего имущества взято едва на три таланта, а по городу уже кричат, что целых восемьдесят талантов выгребли у меня. Есть и такие, которым восемьдесят мало, они прибавляют еще - уже сто талантов нашли у Фемистокла, вот сколько он награбил! Адмет усмехнулся: - Если бы у тебя было сто талантов, Фемистокл, я думаю, ты купил бы всех своих врагов и тебе не пришлось бы прятаться в бедном доме молосского царя! Фемистокл молчал, стиснув зубы. Перед его глазами стоял его опустошенный дом, его Архиппа, его дети... Снова гнездо его разорено. Но тогда разорял враг, а теперь?! Это было трудно, почти невозможно вынести! Адмет угадал его мысли. - Надо переправить сюда твою семью, Фемистокл. - Спасибо, Адмет. Это было бы справедливо. Но ведь их не выпустят из Афин - они теперь как заложники. - Им надо бежать. Неужели ни одного друга не осталось у тебя, Фемистокл, который помог бы им? Если так, афиняне низкие, неблагодарные люди и подлые трусы, клянусь Зевсом Додонским, если теперь ни один не вспомнит о Саламине! Но Адмет ошибся. На это опасное дело решился Эпикрат. Он достал лошадей и повозки и, дождавшись полуночи, когда зимняя мгла затопила Афины, проводил из города семью Фемистокла. Тихо шли кони, тихо катились повозки. Эпикрат хорошо заплатил возницам, чтобы молчали, кого они увезли из Афин. Архиппа не смела плакать. Дочери тихонько всхлипывали под покрывалами. Сыновья хмурились и негодовали. Но все думали только об одном - как бы их не увидели, как бы не задержали! И только утром, когда пересекли границу Фессалии, вздохнули свободнее, Архиппа ободрилась. - О чем нам жалеть в Афинах? Дом наш разорен. Вокруг ходят сикофанты, за каждым шагом нашим следят. А там, куда мы едем, нас ждет отец! Это ли не радость, дети? Это ли не великое счастье нам? У границ Фессалии Эпикрат простился с ними. Архиппа призвала благословение богов на его голову. - Передай Фемистоклу, Архиппа, - сказал, прощаясь, Эпикрат, - что я счастлив был помочь великому человеку, хотя бы мне за это пришлось поплатиться жизнью! - Тише, Эпикрат! - испугалась Архиппа. - Зачем ты так говоришь? Боги могут услышать! Да и люди тоже... Не произноси таких слов, не наталкивай их на страшные мысли!.. Повозки тронулись дальше. "Уже уезжали - и возвращались, - думала Архиппа, стараясь как-нибудь успокоить свою сердечную боль. - Два раза возвращались. Возвратимся и в третий... Только когда?" И, не в силах сдержать рыдания, обернулась в сторону Афин: - Родина моя! Славный город наш... Прощай! Каким-то тайным чувством она уже знала, что на этот раз в Афины ей не вернуться. Семья Фемистокла устроилась в Эпире. Друзья успели спасти из его дома многие ценные вещи, которые теперь пригодились - Фемистокл продал их, чтобы выручить деньги. Прекрасные чаши сидонской работы, расписные левкиппы, кувшины для воды украшенные лепными фигурками... Жена отдала свои золотые застежки, которыми закалывала гиматий. Но у дочерей он не взял ничего - ведь каждый драгоценный пустячок приносит им радость. Пусть хоть эти искорки радости останутся у них!.. БЕГСТВО - Для тебя есть вести, Фемистокл. По лицу Адмета Фемистокл сразу понял, что вести недобрые. - Из Афин? - Да. Из Афин. Кто-то проследил за Эпикратом, когда он переправлял к нам твою семью. Фемистокл изменился в лице. - Его судят? - Его казнили. Фемистокл без сил опустился на скамью. Он почувствовал, что подступает отчаяние. Тяжело страдать самому, но быть причиной смерти своих друзей - на это уже нет сил человеческих! Неужели он навлечет беду еще и на дом царя Адмета, который так добр к нему и к его семье? Бледный, молчаливый, он часами сидел в одиночестве, обдумывая свою судьбу и судьбу близких и дорогих ему людей. Надо уходить из Эпира. Но куда? Ни одно эллинское государство не в силах защитить его. Выход один - уйти к персидскому царю: многие изгнанники Эллады находили приют у своего врага. Человек не знает, что готовит ему судьба. Как часто ты осуждаешь другого - "Вот что он сделал! Я бы никогда не мог сделать этого!" - а потом проходит время, и, поставленный в тяжелые обстоятельства, ты делаешь то же самое, что сделал тот, кого ты осуждал! Как презирал Фемистокл изгнанного спартанского царя Демарата, который уже много лет ютился у царского трона Ксеркса! А вот теперь он, Фемистокл, сам задумал искать там убежища. Не достоин ли и он такого же презрения? Да. Достоин. И от этого никуда не уйдешь. "Но что же мне делать? - Фемистокл мучительно искал выхода. - Куда мне деваться? Не знаю. Знаю одно: мне надо уходить из Эпира". - Адмет, - сказал он царю, - я вижу, что должен оставить твой дом. Думаю переправиться в Персию. - Оставить мой дом? - Царь Адмет с тревогой посмотрел на него. - Но разве ты забыл, что в Персии за твою голову объявлена награда? Двести талантов сумма немалая, и я думаю, что найдется много охотников разбогатеть ценой твоей жизни. Тебя тотчас схватят, как только ты выедешь из Эпира, и отправят к царю! - Я не забыл об этом, Адмет, - грустно ответил Фемистокл, - но ведь ты и сам понимаешь, что дальше здесь мне оставаться нельзя: это грозит безопасности не только моей, но и твоей. А что касается перса, то лучше будет, если я сам доверюсь его великодушию, чем предстану перед ним пленником, пойманным для расправы. Царь Адмет согласился с этим. Уже наступила весна, открылись горные дороги, и, может быть, посланцы Спарты и Афин с вооруженным отрядом спешат сюда, чтобы захватить Фемистокла. - Если они явятся с большой вооруженной силой, - сказал он, - то едва ли я смогу защитить тебя. И снова, простившись с друзьями и семьей, Фемистокл отправился в путь, полный неизвестности. Он спустился к македонскому городу Пидне. Никем не узнанный, Фемистокл прошел в гавань, где стояло несколько кораблей. Он увидел, что одно грузовое судно готовится к отплытию. - Куда идет это судно? - В Ионию. Фемистокл попросил капитана принять его на корабль. Капитан согласился. Море было бурное, ветер трепал паруса. Фемистокл глядел на все безразличным взглядом - на почерневшие волны, на удаляющийся берег, на горную гряду, за которой осталась родина, изгнавшая его... Фемистокл молчал, сдерживая подступавшие слезы. Корабль шел медленно, буря сбивала его с пути. Гребцы пытались идти наперекор волнам, но море бушевало так, что пришлось спустить паруса. Корабль несло к острову. Увидев это, Фемистокл испугался. Ему было известно, что Кимон нынче осаждает острова, сражавшиеся на стороне персов. Ему уже были видны стоящие у острова афинские корабли. Буря несла его прямо в руки самого опасного врага - Кимона. Фемистокл подступил к капитану и, убедившись, что их никто не слышит, сказал: - Я Фемистокл. Я осужден и убегаю от казни. Ты должен спасти меня. Капитан испугался: - Но как мне спасти тебя? Ведь корабль мой несет прямо к острову! - Поставь свой корабль в стороне, и пусть ни один человек не сойдет с твоего корабля до тех пор, пока не утихнет буря и мы сможем продолжать путь. Я не забуду твоей услуги, а достойно награжу тебя. Заметив, что капитан колеблется, Фемистокл пригрозил: - Но если ты вздумаешь меня предать, я скажу Кимону, что я подкупил тебя и что ты согласился за деньги перевезти меня в Азию. Капитан сделал так, как просил Фемистокл. Он поставил свое судно выше стоянки афинских кораблей и бросил якорь. Весь день и всю ночь не унималась буря. Смертельная тревога мучила Фемистокла: вдруг кто-нибудь из афинян вздумает проверить, что это за судно, или изменит капитан, или кто-то из матросов все-таки сойдет на берег и там проговорится о неизвестном человеке, которого они взялись перевезти в Азию? Встреча с Кимоном теперь была бы последним днем его свободы, а может быть, и жизни. Кимон жесток. Уже известно, как беспощадно он расправляется нынче с жителями островов. Фемистоклу казалось, что он не помнит такой длинной и тягостной ночи, какой была эта изнуряющая тоской и страхом ночь... К утру море утихло, светлая заря пригладила и позолотила волны. Грузовой корабль поднял якоря и тихо отправился своей дорогой к берегам Ионии. Фемистокл перевел дух. Сойдя на берег, он поблагодарил капитана и щедро заплатил. Укрытый плащом, он смешался с толпой рыбаков и матросов, шумевших в гавани. Среди разноплеменного говора он уловил эллинскую речь и невольно прислушался. - Да знаешь ли ты его в лицо, Пифодор? - Ну вот еще! Кто же не знает Фемистокла! - Ты, Пифодор, видел его в Афинах, но я-то в Афинах не бывал. - Довольно того, Эрготел, что я его видел. - Сам понимаешь, двести талантов! Надо глядеть в оба, а то вот так пройдет мимо носа... Фемистокл плотнее запахнул плащ и подумал, что ему надо попроворней пройти "мимо носа", пока его не разглядели. И с грустью отметил: "Как же я постарел, если даже такие люди, жадные до награды, не узнали меня!" Азия встретила Фемистокла цветением садов и лугов. Летняя жара еще не опалила листвы, и земля справляла свой пышный праздник начала лета. Стараясь не привлекать к себе внимания, Фемистокл пробрался в Эолию, в маленький эолийский городок Эги. И, выждав часа, когда полуденное солнце начинало палить и люди спешили укрыться в тенистых дворах, а улицы становились пустынными, Фемистокл постучался в дом богатого эолийца Никогена. Слуги задержали его у ворот: как сказать господину, кто пришел к нему? - Скажите, что пришел афинянин, его гостеприимец. Никоген тотчас вышел к нему навстречу. Увидев Фемистокла. Никоген широко раскрыл глаза от неожиданности, но, тотчас спохватившись, отослал слуг, боясь, что они узнают Фемистокла. - Проходи, Фемистокл, проходи в мой покой! - сказал Никоген, волнуясь. - Как ты появился здесь? Знаешь ли ты, что за твою голову... - Знаю, - сказал Фемистокл, - двести талантов. - А поэтому, - продолжал Никоген, - тебе надо остаться в моем доме и не показываться на улицах. Я очень рад тебя видеть, друг мой, и очень сожалею, что нам суждено встретиться с тобой при таких тяжелых обстоятельствах! Никоген помнил доброту, с какой встречал его Фемистокл в Афинах. Он искренне сочувствовал ему и жалел его. - Сначала отдохни. Я велю согреть ванну. И успокойся, я вижу, что тебе много тяжелого пришлось пережить. А потом мы вместе подумаем о твоей судьбе. Никоген, богатый вельможа, у которого сам персидский царь останавливался, проезжая через их город, и он угощал не только царя, но и его войско, этот Никоген многое мог сделать для Фемистокла, но упросить или заставить царя отменить приказ о награде за голову Фемистокла - этого он не мог. Фемистокл в доме Никогена впервые за много дней ощутил спокойствие отдыха. - Давай обдумаем, как помочь тебе, - сказал ему Никоген. - Скажи, что ты сам решил для себя? - Я решил явиться к царю Ксерксу, - ответил Фемистокл. - Несмотря на его приказ? - Несмотря на его приказ. Ксеркс не может убить Фемистокла. - Я знаю, ты награжден даром предвидения, Фемистокл. Но смотри, клянусь Зевсом, тут ты играешь в опасную игру: или выигрыш, или смерть. - Я знаю, Никоген. Поэтому не будем медлить. Я не хочу обременять твой дом своим присутствием. И если ты можешь, помоги мне добраться живым до царя. Уж если умереть, то от его руки, потому что я сам много зла причинил ему, но не от руки спартанских и афинских олигархов или, еще хуже, от руки тех, кто охотится за мной ради персидского золота! Прошло несколько тихих, уединенных дней во дворце Никогена. Герой, которого знала вся Эллада, который всенародно выступал на Пниксе и которого чествовали в Спарте и Олимпии, нынче прятался в дальних покоях, не смея выйти на улицу. В один из вечеров, после ужина, Ольбий, учитель детей Никогена, неожиданно, сам не зная почему, вдруг произнес: - Дай язык, дай мудрость ночи и победу ночи дай! И тут же ошеломленно посмотрел на окружающих, словно не он это сказал, а его устами произнес кто-то другой. - Откуда ты взял это? Где ты это слышал? - спросил Никоген. - Я сам не знаю, - растерянно ответил Ольбий, - видно, мне их внушило божество. - Мудрость ночи... - повторил Фемистокл, - победу ночи... Что-то будет ночью сегодня. В эту ночь Фемистокл увидел странный сон. Ему приснилась змея. Она обвилась вокруг его живота, всползла на шею и, коснувшись лица, в тот же миг превратилась в орла. Орел подхватил его на крылья, поднял, понес куда-то... У Фемистокла дух занялся от ужаса. Но вдруг он увидел себя на верхушке золотого жезла глашатая, и сразу у него в душе наступило светлое спокойствие. - Этот сон предвещает счастье, - сказал Никоген, - змея превратилась в орла, а орел - птица счастья и власти. Ты, Фемистокл, после всех тяжелых опасностей снова станешь могущественным человеком. А я уже для тебя придумал кое-что. В тот же день из города выехала гармамакса, повозка, .закрытая со всех сторон и завешенная изнутри коврами. Сильные лошади легко несли ее по ровной царской дороге, ведущей в Сарды. Отряд вооруженных всадников сопровождал повозку, никого и близко не подпуская к ней. На станции, где люди и лошади отдыхали, любопытные старались догадаться, кто едет в этой повозке. Но начальник отряда, строго следивший, чтобы никто не вздумал заглянуть в нее, объяснял, понизив голос: - Везем красавицу ионянку одному сатрапу. Так что подальше отсюда, берегите свои головы! Повозка мчалась со скоростью особых царских гонцов, которым незамедлительно дают на станциях свежих лошадей. Грохот ее колес не умолкал, желтая пыль долго вихрилась после нее над дорогой. В Сарды гармамакса вкатилась в прохладный час сумерек и остановилась возле дома персидского хилиарха [Хилиарх - начальник тысячи воинов.] Артабана. Из гармамаксы, откинув ковры, вышел Фемистокл. Уставший от духоты в закрытой повозке и грохота колес, он с наслаждением расправил плечи. Свежий воздух лидийской равнины, чистое небо над головой, серебряный шум реки, бегущей с горы, на которой светло желтели стены крепости, стада овец на склонах, тонкий голос свирели... Фемистокл растерянно глядел вокруг, мир был так прекрасен! Да, мир прекрасен, только, кажется, в этом прекрасном мире ему совсем нет места. Сейчас он стоит и смотрит в самое лицо смерти, ничем и никем не защищенный. Ну что ж, смерть так смерть. Никоген посоветовал, прежде чем идти к царю, обратиться к его хилиарху Артабану, потому что без согласия хилиарха никто не может пройти к царю. Фемистокл был спокоен. Теперь, когда уже некуда было отступить и нечего было решать, он почувствовал себя странно независимым. С осанкой, полной достоинства, он вошел в богатый дом Артабана. Стража скрестила перед ним копья. Но когда Артабан услышал, что пришел какой-то эллин, то велел впустить его. Персидский хилиарх, прищурив глаза, смотрел на него с любопытством. Эллин! Кто же это такой? Не был ли этот человек в битве при Платее, когда он, Артабан, избегая сражения, увел свои войска? Если так, то этот человек опасен... - Ты эллин? - Да, Артабан. - Зачем ты явился сюда? - Я желаю говорить с царем о делах очень важных, которыми он сам более всего озабочен. - Ты знаешь меня? - Нет, не знаю. Но мне известно, что ты, Артабан, могуществен и что только ты можешь допустить меня к царю. "Он меня не знает, значит, не был при Платее... - подумал Артабан. - Тогда, пожалуй, можно допустить его - как знать, какие сведения принес он царю. Может быть, очень важные..." - Пришелец, - с важной медлительностью сказал Артабан, - разные бывают у людей обычаи: одним кажется хорошим одно, другим - другое. Но что прекрасно для всех - это чтить и беречь свое родное. Вы, как слышно, больше всего почитаете свободу и равенство. А у нас из многих и прекрасных обычаев наипрекраснейший - чтить царя и поклоняться в его лице богу. Итак, если наши порядки тебе по душе и ты согласен пасть ниц, то удостоишься и видеть царя и говорить с ним лично. Если же мыслишь иначе, то для общения с ним воспользуйся посредниками, ибо не принято у нас, чтобы царь выслушивал человека, не отдавшего ему земного поклона. Земной поклон! Пасть ниц и поцеловать землю у ног царя - это для эллинов было крайне оскорбительно. У Фемистокла лицо пошло пятнами, с языка так и рвалось бранное слово. Однако он овладел собой. - Но ведь я с тем и пришел сюда, Артабан, - ответил Фемистокл, скрывая лукавство, - чтобы увеличить славу и могущество царя. Я и сам подчинюсь вашим обычаям, если это угодно богу, возвеличившему персов, и благодаря мне умножится и число народов, поклоняющихся теперь царю. С этой стороны нет никаких препятствий к желанной для меня беседе с царем. "Кто же это такой? - думал Артабан, слушая Фемистокла. - Видно, кто-нибудь из их стратегов..." - Кого же из эллинов мы назовем, - спросил Артабан, - возвещая о твоем прибытии? Ибо, судя по речам твоим, ты кажешься человеком не простым! - Этого никто не должен узнать раньше царя, Артабан. Артабан кивнул головой: - Я согласен помочь тебе, эллин! Если царь пожелает, он примет тебя. Когда Артабан, отправившись во дворец, сказал царю, что пришел какой-то эллин, и, как видно, человек знатный, Ксерксу стало очень интересно узнать, кто и зачем пришел к нему из Эллады. Фемистокла ввели к царю. Он подошел, опустился на одно колено, поклонился до земли, как полагалось, и, поднявшись, молча встал перед ним. Ксеркс глядел на него сквозь свои черные дремучие ресницы, стараясь угадать, кто этот усталый, с блеском седины в кудрях, гордо стоящий перед ним человек. И не мог догадаться. - Спроси, кто он, - приказал он переводчику. - Кто ты, эллин? - спросил переводчик. - Я - афинянин Фемистокл... Царь привскочил в кресле. "Так же он вскакивал со своего белого трона, когда мы били персов в саламинских проливах..." - мгновенно мелькнуло в памяти Фемистокла. - Я - афинянин Фемистокл и пришел к тебе, царь, как преследуемый эллинами беглец, которому персы обязаны многими бедствиями... Как зимние тучи, нахмурились черные брови царя. - Но я сделал персам еще больше добра, - продолжал Фемистокл. - Если ты помнишь, я предупредил тебя, царь, чтобы ты поспешил пройти через пролив... Брови царя разошлись и черные глаза засветились. Да, он вспомнил, как уходил из Эллады и как спешил перейти по мосту через Геллеспонт, пока эллины не разрушили этот мост. Ему сейчас и в голову не приходило, что Фемистокл только и добивался того, чтобы персы поскорей ушли от берегов Эллады. - Мне, конечно, остается лишь во всем поступать сообразно с теперешними моими несчастьями, - продолжал Фемистокл, - и я явился сюда, готовый принять и милость царя, если он благосклонно со мной примирится, и умолять его, гневающегося и помнящего зло, о прощении... Голос Фемистокла прервался, он тяжело перевел дыхание. Трудно стоять перед врагом своей родины и вымаливать у него милости. Трудно! Но Фемистокл превозмог себя: - Положись же на врагов твоих как на свидетелей того, сколь много добра я сделал персам, и лучше используй несчастья мои для доказательства своей доброты, чем в угоду гнева. Ибо, если ты спасешь меня, ты спасешь просителя, умоляющего о защите, а если погубишь меня, то погубишь врага твоих врагов - эллинов. Царь задумался. Он много слышал о Фемистокле, о его отваге в боях и больше всего о его необычайном уме. "Верить ли этому хитроумному? - думал Ксеркс. - Он обманывал и своих союзников, обманывал и нас. Может, и тут есть ложь и хитрость в его речах о том, что он помог нам уйти от Саламина?" - Однако ты смел, Фемистокл, - задумчиво сказал царь, - смел и умен!.. - И добавил с угрозой: - Но берегись, если вздумаешь обмануть меня! Он велел проводить Фемистокла в один из дворцовых покоев и дать ему все необходимое, и не как пленнику, но как гостю. - Вы слышали? - сказал царь, обратившись с радостной улыбкой к своим царедворцам, которые молча сидели вокруг. - Нет, вы слышали, кто к нам пришел? Право, я так радуюсь, будто мне выпало величайшее счастье! И тут же обратился с молитвой к божеству зла Ангро-Манью, которого эллины называли Ариманом. - О Ангро-Манью, внушай всегда моим врагам такие мысли, чтобы они изгоняли из своей страны своих наилучших людей! В этот вечер царь Ксеркс принес богам благодарственную жертву. А потом пировал и веселился, словно одержал великую победу. И даже ночью приближенные, охранявшие его сон, слышали, как он вскакивал среди сна и радостно кричал: - Фемистокл-афинянин у меня в руках! МИЛОСТИ ЦАРЯ Еще одна ночь, которая прибавила седины Фемистоклу. Царь выслушал его, но ничего не сказал. Лицо Ксеркса было непроницаемо - горбоносое, смуглое, с золотистым отсветом в черных глазах. Фемистокл видел, что Ксеркс радуется... Но чему? Тому ли, что Фемистокл пришел служить ему, или, угадав его лукавство, тому, что Фемистокл наконец в его власти и он может казнить давнего врага любой казнью? Придворные царя молчали, Фемистокл не слышал ни одного голоса. Но он видел их замкнутые темные лица, он чувствовал их взгляды, полные ненависти и злорадства. Выйдя от царя, он слышал, как кто-то за его спиной сказал с усмешкой: - Не нужно теперь царю платить двести талантов за его голову - Фемистокл сам пришел к нему! Светильники гасли один за другим, лунный свет в отверстиях под потолком становился все ярче. Во дворце стояла глубокая тишина, но Фемистокл чувствовал чье-то присутствие за его дверями. "Стерегут... - думал он. - Еще бы! Ведь двести талантов!" Он легонько толкнул резную дверь, она открылась. Чьи-то тени метнулись в темноту. Он прошел через безмолвный зал, внутренний дворик принял его в свой ночной завороженный мир. Тонко звенел фонтан, играя лунными бликами, звезды висели так низко, что казалось, "можно достать их рукой, они мерцали и переливались белыми огнями... "Почему я никогда до сих пор не видел звезд? - думал Фемистокл. - Или их не было в Афинах?.." Он стоял и глядел в сверкающее небо. Казалось, что перед ним творится какое-то чудо. Понемногу в сердце проникала печаль: жизнь кончается, может быть, завтрашний день будет его последним днем, а он как будто и не жил вовсе, всегда суета, волнения: споры, заботы, битвы... "Что будет делать Архиппа, если я умру? Как будут жить дети? Сколько беды и позора они примут из-за меня! Неужели эта жертва была напрасной?.." И, чувствуя, как тоска все больше захватывает его, он медленно вернулся в свой покой. До утра он лежал без сна и ждал, когда начнется день и царь объявит ему свою волю. Смерть не страшнее, чем ожидание смерти. Но он вынужден умереть с сознанием своего позора - он, эллин, афинянин, кланялся царю земно, целовал подножие царя! День у Ксеркса начинался рано. Каждое утро он встречал солнце - божество персов, чтобы принести ему свои молитвы и жертвы. Сегодня, сразу после утренней еды, царь прошел в зал, сел на трон и велел привести Фемистокла. Фемистокл, бледный после тяжелой ночи, с резко обозначившимися морщинами между бровями, но внешне спокойный, последовал за царедворцем. Он слышал, как привратники, пропустив его, с негодованием вполголоса поносили его имя. Это не сулило добра. Фемистокл вошел в зал. Прямо перед собой он увидел царя. Ксеркс сидел на троне в полном царском уборе, в тиаре [Тиара - головной убор.], в расшитой золотом одежде, перепоясанной драгоценным поясом. Туго завитая, лоснящаяся черная борода лежала на груди, покоясь на цветных ожерельях... По сторонам сидели царедворцы. Фемистокл не различал их лиц - чернота бровей, белки глаз, пестрота одежд. Они молчали, когда он проходил мимо. И только один из них вздохнул, и Фемистокл слышал, как прошелестели злые слова: - Эллин, коварная змея, это добрый гений царя привел тебя сюда... Фемистокл, не дрогнув, подошел к царю, отдал земной поклон и поцеловал темно-красный узор ковра у его ног. Поклонившись, он поднял на царя свои спокойные глаза. Ему уже было все равно, он знал, что скоро умрет. Но, поглядев в лицо царя, он не поверил себе - царь улыбался. Царь заговорил, и голос его был приветлив. Переводчик повторял его слова: - Я в долгу у тебя, Фемистокл. Я задолжал тебе двести талантов. Эта награда обещана тому, кто приведет тебя ко мне. Но ты привел себя сам, значит, и награда, по справедливости, принадлежит тебе. Фемистокл смущенно поблагодарил царя. "Как понять? - думал он. - Почему царь так милостив? Чего он потребует за эту милость? Будь осторожен, Фемистокл! Будь осторожен!" - Можешь говорить со мной об эллинских делах, - продолжал царь, хитро прищурив глаза. - Говори со мной о чем хочешь без всякого стеснения, выскажи свои соображения о моем предстоящем походе в Элладу... Я выслушаю тебя и сегодня и впредь. Фемистокл, секунду подумав, ответил: - О царь! Речь человеческая подобна узорному ковру, его узор хорошо виден во всей красе лишь тогда, когда он развернут. Если же ковер смят и скомкан, узоры эти будут искажены. Так же и речь искажается в устах переводчика. Дай мне срок, чтобы выучить персидский язык и чтобы я мог говорить с тобой, царь, без посредников. - Сколько же времени тебе нужно для этого? - Мне нужен год времени. "А за год еще многое может перемениться, - думал Фемистокл. - Как знать? Может, я снова буду в Афинах... Лишь бы пережить это трудное время... Только вот согласится ли царь ждать моих услуг так долго?" - Я согласен, - ответил царь, - но и я поставлю тебе условие. Ты будешь жить при моем дворе, я ни в чем не стану тебя ограничивать. Но, когда я соберусь в поход на Элладу, ты по первому же приказу встанешь во главе моих войск. Ты прекрасный стратег, Фемистокл, и ты хорошо знаешь страну, против которой я собираюсь воевать. Твоей рукой я отомщу эллинам за весь тот урон, что понесла моя держава в последней войне. Согласен ли ты на это условие? Фемистокл побледнел. Так вот какова цена царской милости! Этого он не предвидел. Царь пристально глядел на него. Он ждал ответа. Фемистокл видел, как зловеще сжался его рот, как напряженно заиграли желваки на его темных нарумяненных щеках... У Фемистокла выбора не было. И он ответил: - Да, царь. Я согласен. Фемистокл остался в Персии. Он приглядывался к персидским обычаям и старательно изучал персидский язык. Он жил, ни в чем не нуждаясь, но в то же время чувствовал, что за ним, за каждым его шагом следят царские соглядатаи. Он все время должен был скрывать свою тоску по родине, семье. Изредка он получал вести из-за моря и сам посылал весточку жене. Может быть, их перевезти сюда? Но правильно ли это будет? Милость царя ненадежна, семья может погибнуть здесь вместе с ним. Да и вправе ли он лишить сыновей их родины - Афин? Оставаясь в Эпире, они еще могли вернуть свое гражданство, но если они последуют за ним в Персию, возврата не будет. Не проклянут ли они тогда отца в тоске по Афинам? Не подвергнет ли он их той же болезни, от которой страдает сам, когда каждый раз при слове "Афины" его сердце сжимается от боли? Бывший спартанский царь Демарат первым пришел навестить Фемистокла. - Право, не стоит унывать, Фемистокл. Жить можно везде, и люди - везде люди. Только надо быть немножко покладистее. Вот уж сколько лет я живу у Ксеркса и вовсе не жалею о нашей черной спартанской похлебке! У них было о чем поговорить и что вспомнить: пожаловаться на несправедливость спартанских эфоров, на лицемерие и жестокость молодого Кимона, который сейчас ведет захватническую войну на островах, на засилье сикофантов в Афинах, которые часто вершат все дела, склоняя правителя своими доносами в ту или другую сторону, на жадность олигархов, захвативших плодородную землю и ввергающих в нищету ремесленников и поселян, - о бесправной жизни спартанских илотов под страшной властью Спарты... - Значит, не напрасно, Фемистокл, обвинили тебя в союзе с Павсанием? Ты все-таки бежал в Персию. - Я не собирался предавать Афины. И если я вредил Спарте, то лишь ради силы и славы Афин. - Теперь тебе трудно будет доказать это. - Да. Клевета на этот раз оказалась сильнее правды! - Клевета всегда сильнее правды. - О нет! - прервал его Фемистокл. - Если бы это было так, то как бы мы жили на свете? Нам с тобой выпало это несчастье, но я верю, что правда восторжествует. Может быть, и не скоро, но мы вернемся на родину. - Ты, наверно, удивишься, Фемистокл, - вздохнул Демарат, - если я тебе скажу одну вещь. А может, и не поверишь. Но я все-таки скажу: несмотря на все обиды и несправедливость, постигшие меня, я все-таки больше всего на свете люблю Спарту! - Я тебя понимаю, - вздохнув так же тяжело, ответил Фемистокл: он свои Афины тоже любил больше всего на свете. Здесь же, при дворе персидского царя, Фемистокл встретил Тимокреонта, его уже давно изгнали из Афин, обвинив в приверженности персам. Фемистокл увидел его за обедом у царя. Тимокреонт сидел среди дворцовой челяди и пожирал мясо. Ему подкладывали в миску, и он глотал кусок за куском, раздувая щеки. Царедворцы смеялись и кричали: - Дайте ему! Дайте еще! Может быть, он все-таки лопнет! Смеялся и царь, Тимокреонт служил у него шутом - царем обжор. - Тьфу! - Фемистокл незаметно плюнул и выругался. - Если бы я знал, что встречу его здесь, так, клянусь Зевсом, не голосовал бы за его изгнание! А Тимокреонт так и расплылся в ехидной улыбке. - Вот и снова вижу я своего гостеприимца! Уж как-никак, а отблагодарю чем могу за все, что ты для меня сделал! И очень скоро среди придворной челяди стали гулять его стихи: Тимокреонт, стало быть, не один поклялся персу другом быть, Но есть другие подлецы - не я один лишь только куцый, Есть и другие такие лисицы... Фемистокла больно ранило это издевательство, он готов был убить Тимокреонта. Но жизнь при царском дворе научила его скрывать свои чувства. "Кто может унизить тебя, Фемистокл, - думал он, - больше, чем ты сам себя унизил..." Время шло, Фемистокл уже мог объясняться с царем по-персидски. Ксерксу нравилось разговаривать с ним, афинянин поражал его своеобразным строем мышления, неожиданными мыслями, здравыми рассуждениями. "Все-таки есть что-то особенное в людях Эллады, - думал Ксеркс, слушая Фемистокла, - то ли их особое воспитание, то ли одаренность какая-то. Ведь это тот самый человек сидит передо мной, который заставил меня не военной силой, но силой ума и предвидения уйти от Саламина! Это мой враг. Но каким сильным он был мне врагом - таким же сильным будет союзником. Лишь бы не изменил. Надо побольше милостей оказывать ему. Он хитер, но ведь и я не уступлю ему в хитрости!" Никто из иноземцев не был в такой чести при персидском дворе. Ксеркс допустил его в самые сокровенные покои своего дворца и представил его своей матери. Старая царица Атосса, властная дочь царя Кира, испытующе поглядела на Фемистокла бархатно-черными, все еще прекрасными глазами, и ему показалось, что она заглянула ему в самую душу. - Я очень рада, что ты пришел ко мне, эллин. Мне твое имя давно известно. Мой отец царь Кир высоко оценил бы дружбу с тобой, но и мой сын Ксеркс эту дружбу тоже ценит. Наша семья понимает, что такое не только слыть героем, но и быть героем! И, обратясь к своему сыну, засмеялась: - А хорошо этот человек одурачил тебя при Саламине, а? Ох, как он тебя одурачил! Ксеркс тоже смеялся, он любил свою умную, всемогущую мать, по своей воле давшую ему царство. Когда Фемистокл ушел, она сказала: - Сын мой, надеюсь, ты сумеешь воспользоваться пребывани