изумился Александр. - Медведи одни?.. Старик улыбнулся: - Есть и медведи. Без них тоже хрестьянину не жизнь! Ходим и на них, зверуем... Вот коли дозволишь, то окороком угощу сегодня медвежьим... Ну и шкурка ведь тоже! Полезной, полезной зверь! А только и настоящие соседи есть: вот тут Захарьино - сельцо обо двух дворах, - верст пять, боле не будет. Закомалдино - в том пять дворов... две версты всего. Общаемся, как же!.. Он поплевал слегка и вежливенько на ладони и опять принялся за лопату. На полувкопе старик снял ногу с лопаты, нагнулся, поднял и отшвырнул червяка. Затем снова продолжал копать. Дождавшись, когда он проделал это вдругорядь, Невский спросил: - А зачем ты это, старина, нянчишься с ними, с червяками? Жалко, что ли? Старик вздрогнул, поднял глаза на князя, воткнул заступ в землю и неторопливо ответил: - Да ведь оно и жалко. Червь земляной - он земледельцу не враг. В особенности в огородном деле. Польза: земельку рыхлит, продухи в ней кладет. Тогда пошто его губить, ползущего? И, сказав это, он с удесятеренным рвением принялся за работу и орудовал своим заступом, доколе пот не закапал с его чела. Сгребая его крупные капли краем ладони и поправляя ремешок, сдерживающий волосы, он время от времени растирал рукою натруженную поясницу и, смущаясь от этого перед князем и как бы сам на себя лукаво подмигивая, говорил: - У ленивого болит в хребте! - Когда бы у меня все были такие ленивые! - сказал Александр. Князю становилось хорошо и просторно на душе - не то от близости этого матерого, прозрачного духом старика-трудолюба, не то от вступающего в душу великого покоя окрестных лесов и холмов, осиянных щедрым солнышком последних тихих дней осени. Слышалось звонкое шорханье железа лопаты о землю. Старик, извернув заступ боковой гранью, ловко и быстро мельчил комья вскопанной земли. - Э-эх, не земелька, а пуховая колыбелька! - радуясь добротной вскопке своей, проговорил Мирон. - Да-а... скоро уж и мне земляную постельку постелют!.. - произнес он в раздумье. - Пора, пора и мне под заступ - зажился. Невский остановил его. - Полно, - сказал он ему, - да ты еще у меня повоюешь! - Нет, уж отвоевал... где там!.. На Воспожинки шестьдесят и один стукнуло... Сынов да внуков моих зови с собою, а я уж не воин!.. И то сказать: с покойным родителем с твоим, с государем Ярославом Всеволодичем, на Ригу и на Колыван ходил! До самого моря дошли. Еще немного - и Рига наша! Тряслись они в ней, немцы, запершись... Но только что батюшко твой согласился выкуп с них взять. А и не осудили мы его - год был тоже тяжкой: мох ели, кору, лебеду в Новгородской-то области - кто что измыслит... А серебро, и пушное рухло всякое, и всякое литье - ну, словом, все, что вздумал князь, то и взяли с них. Оси горели у телег - до того мы всякой всячины от них повезли!.. И мир взяли на всей воле нашей... Кажному так своевать бы!.. Строительной был государь... А чтобы зря это ему крови пролитие делать - это он недолюбливал... Оказалось, что старик даже и Всеволода Большое Гнездо, деда Невского, видывал и запомнил. - Слыхать было, что воитель был тоже добрый дедушко твой, царство ему небесное, Всеволод-то Юрьич. Да и государству строитель. Слава ходила об нем. Словутной был государь, словутной!.. Невский расспрашивал его, каков был собой Всеволод Юрьич. Мирон задумался, словно бы всматриваясь куда-то далеко-далеко. - Проезжал Он мимо нас на буртасцев... Ну... В трубы бьют. Войско... Кони все... в ряд!.. И вот, самого как сейчас вижу: лицом тонок... благолепен... нос тонкой... борода простая, невеличка... Волосы - по-хрестьянски... Но... грозо-ок! И это было почти все, что мог припомнить старик о великом деде Ярославичей... Но и тем Александр был чрезвычайно доволен. - А ну-ка, старина, - сказал Невский, вставая с завалинки, - дай-ка я тебе копану грядку! Давай, давай! И, пресекая все возраженья старика, он взял у него из рук заступ и принялся копать. Мирон Федорович стоял некоторое время в какой-то оторопи и словно бы глазам своим не верил, что вот на его огороде, своей высокой рукой, одну из грядок, где будет посажен обыкновенный деревенский овощ, вскапывает ему сам Невской!.. Да нет уж! И молчать придется про то перед людьми! Совсем, скажут, спятил старый Мирон: уж ему и князь Невской гряду на огороде вскопал! Несколько раз пытался старик молвить какое-то заветное слово, но все не хватало духу. Наконец сквозь слезы растроганности произнес, кивая головой: - Да где же, в каком же раю небесном, цветы мне те добыть, чтобы теперь на этой гряде посадить?.. Александр, не подымая головы, рассмеялся: - Лучком, лучком меня угости с этой грядки о будущу весну, как проезжать стану... Ну, и еще кое-чем, что от веку положено военным людям... Ярославич в кою пору управился со всеми оставшимися грядами, но зато от непривычки натер себе мозоли. - Отвык, отвык, - произнес он, разглядывая ладонь. - А ведь вот от меча - никогда! А бывало, ведь от утренней зари пластаешь и до вечерней!.. Старик осмелел: - Да ведь вот какое дело, Олександра Ярославич: на ладошки вперед поплевать надо, - ты уж не огневись за такое грубое слово! Этак вот... И старик, взяв заступ из рук Невского, показал, как полагается обходиться с лопатой, чтобы не натирать мозолей. - Ведь где тут причина? - продолжал Мирон. - А причина в том, что черен-то лопатный - он ведь ходит в ладоне взад-вперед... ерзает... - Старик улыбнулся и глянул на Александра: - Ну, а меч-то ведь, поди, в твоей руке не заерзат? Невский сквозь негромкий смешок, в тот же голос ответил ему: - Да нет, кто отведал, те не жалуются!.. Александр со светлой лукавинкой в синих глазах глянул на стоявшую на столе, поверх белой скатерти, большую деревянную чашку с золотыми разводами, полную янтарным пахучим медом, среди которого, погрузясь в него, обломки сотов торчали, словно бы крыги взломавшегося льда в ледоход. И старик понял. - Милава! - позвал он. И тотчас же смуглая, полная и рослая красавица невестка - жена того самого старшака Тимофея, по чьей спине утречком гулко прошлись вожжи, - вступила в горницу походкой упругой и легкой, но от которой, однако, позыбились чуть-чуть половицы крытого яркими половиками пола, когда она остановилась перед свекром-батюшкой и перед его высоким гостем, ожидая приказаний. Трудно было не залюбоваться большухой. Благословенна земля, по которой ступают такие матери! Добрых породят они, добрых и воскормят сынов! Вспыхивая зарницей румянца на смуглых яблоках щек, с черной родинкой на правой, покоя на них большущие ресницы, стояла Милава сама не своя, потупя очи, и видно было по отрывистому вздрагиванию ее красивых больших рук, смиренно приведенных ко грудям, как шибко бьет у нее сердце!.. По лицу Невского видно было, что князь хотя бы и не хотел, да полюбовался-таки старшею невесткою. И от этого, гордый за сына, Мирон Федорович обратился к невестке уже не таким строгим голосом, как вначале, а куда ласковее и задушевнее. - Милавушка! - сказал он. - А слазь-ка ты, доченька, в подпольице да посмотри тамо: нету ли чего... на муськой полк? Милана вскоре внесла на деревянном резном блюде глиняный, обливной, с запотевшими стенками кувшинок и при нем одну серебряную стопку и одну простую, зеленого толстого стекла. Помимо того, на подносе стояли миска соленых рыжиков, блюдо с пластами медвежьего окорока и другое - с хлебом. С поклоном поставя это все на стол перед князем, сидевшим в переднем углу, под образами, она вышла. Мирон Федорович бережненько и дополна налил зеленоватым домашним серебряную чару и на блюде поднес ее с глубоким поклоном князю. Он стоял так, доколе Невский не принял стопки. Держа ее в руке, Александр молча повел глазами на другую - что зеленого стекла. Старик не заупрямился. - Ну, ино и я изопью стопку, твоим изволеньем, княже! - сказал он и налил себе. - Ну вот и добро! - сказал Невский. Они выпили и тотчас же закусили кусочком хлеба с соленым рыжиком. Никто не обеспокоил их за трапезой. Они неторопливо беседовали. - Вот, Олександра Ярославич, - сказал Мирон, - слыхать было по народу, что ты дале-еко в Татарах побывал в дальнем царстве... И якобы два года там прожил? - Полгода ехал туда. Полгода - обратно. Год прожил, - отвечал Александр. - Ой-ой!.. Нам даже и невдомек, что этакие дальние державы существуют... Александр помолчал. - А что, Олександра Ярославич, - продолжал расспрашивать старик, - правду ли говорят, что эти татары... сусликов жрут? Невский улыбнулся: - Правда. Старик пришел в ужас. - Это што же будет?.. - воскликнул он. - Микола милостивый!.. - Он полуобернулся к темным образам. - И этакому народу покоряться пришлося?.. За грехи, видно, наказует господь! Выпили по второй - закусили медвежатиной. - А в какую же они веру веруют, эти татары? - спросил Мирон, когда разговор возобновился. - Во всех богов! - ответил Александр. - Старшая ханша у них - та христианка... Приносят ее в церковь. - Как?.. Ужели и церкви у поганых у них есть?.. Мирон Федорович долго не мог оправиться от изумления. Видно было, что он хочет, но и не знает, как спросить князя о волнующем его предмете. - Давай, давай... - ободряя его, сказал Невский. - Ты вот говоришь, государь, что ходит-де и в церковь эта самая ихняя царица, или как сказать... Так вот и подумалось мне худым моим умом, что нельзя ли через это самое льготу какую-нибудь хрестьянам... А то ведь чисто задавили пахаря: десятую часть от всего отдай на татарина! Как дальше жить станем? А тут бы он, священник, ей бы, царице татарской, укоризненное слово сказал бы: "Вот что, мол: и ты во Христа веруешь, и они, русские, тоже во Христа веруют!.. Тогда дай же ты им льготу каку-нибудь!.. Ведь ограбили, мол, уж дальше и некуда! Прямо как к жиле припали - и сосут, и сосут!.. Уж на ногах народ не стоит!.. Ты, мол, христианка, скажи своему-то мужу, царю!.." Печально усмехнувшись, Невский растолковал старику, как смог, что ничего, кроме вражды, эти живущие у татар греческие попы-еретики к русскому народу не питают. Мирон восскорбел: - Прости, Олександра Ярославич, прости!.. Не во гнев буди сказано!.. От худого разума молвил... но сердце кровью подплывает - смотреть на православных... Тяжко живут, тяжко... Думаешь, чем бы помочь... - Видишь ли, какое дело, старина, - как бы в раздумье произнес Невский. - Вот мы с тобой тут думаем, что они там, в Каракоруме в своем, только о нашем, о русском народе и помышляют. А они ведь, татары, сорок народов, сорок царей под себя подмяли. Иные тамошние вельможи даже и не ведают: где и какая такая Русская Земля... И откуда она, от каких мест и по каких мест... Старик вдруг побагровел, глаза его налились кровью, борода затряслась. Расплескивая, он поставил стопку на стол. Оборотясь лицом ко князю, протянул перед собой большую, искореженную полувековой работой руку и, потрясая ею, сказал: - А ты им вот что скажи, Олександра Ярославич, поганцам таким: "Наша, мол, Русская Земля - по тех мест, куда плуг ходил да соха, куда топор ходил да коса... по тех, мол, пор и Русская Земля!.." Говорили и о семейном. Старик расчувствовался и позволил себе слегка даже похвастаться домашними: - Да-а... троих своих дочек из-под крыла в чужие люди выпустил - и не слыхать от сватов жалобы на нашу кровь! А и я двоих чужих дочек под свое крыло принял - и мы со старухой, с Дарьюшкой, тоже на чужое воспитаньице не жалуемся!.. Одное-то невестушку видал, государь, - Милану. - А как другую зовут у тебя? - полюбопытствовал Невский. - Другую невестоньку зовут у нас Анастасея. А мирски опять же - Светлана, - пояснил Мирон Федорович. - Вот погости у нас - покажем и эту... Авось не охаешь... Правда, не без норова бабочка, - прибавил батюшко-свекор и даже слегка поскреб бороду и поморщился. - Милава - та поспокойнее. - Да-а, - сказал Александр, - норов, видно, у нее одинакий с Тимофеем. - Вот-вот, - обрадованно подтвердил Мирон. - Норов у Тимофея твоего смиреннее некуда, - продолжал Невский. - Сам с бородой, с усами, у самого детишки, - ты его бьешь, а он: "Тятя, прости!" Нынче не каждый сын такое стерпит. У Мирона как бы и речь отнялась! Опомнясь, он с возмущением отверг то, что он бил Тимофея: - Что ты, что ты, Олександра Ярославич?.. Что ты, свет-государь мой?.. Мыслимое ли такое дело - бить?! Да у нас и в побыте этого нету в семействе!.. Ведь мало ли какое поврежденье можно сделать... В запале ежели по уху ударишь, то и навек глухой!.. Но что действительно я его, Тимофея, малость поучил, отцовски, - от того не отрекаюсь!.. А и поделом, Олександра Ярославич, а и поделом!.. Тем семья стоит!.. Александр с большим усилием удержался от улыбки и пожелал узнать, в чем это провинился старшой. - Нет уж, Олександра Ярославич, будь до меня доброй: пускай уж лучше не скажу я твоей светлости! - Я с тебя воли не снимаю. Бывают художества, что лучше никому чужому и не знать. - Господи боже милостивый! - воскликнул старик. - Да разве от тебя што может быть в добром семействе тайное? Ты же и над отцами отец!.. Ради бога, не подумай, что в татьбе попался али в другом в каком нехорошем... Однако все же стыдно сказать в княжеское ухо... Тут Мирон Федорович, понизя голос, прикрыв рот ладонью, шепнул князю: - От жены от своей да на сторону стал посматривать!.. Сказав это, грозный старик отшатнулся и глянул на князя, как бы желая увидеть, сколь потрясен будет князь эгакими бесчинствами Тимофея. По-видимому, ему показалось, что вид у Александра Ярославича довольно-таки суровый. Тогда, несколько успокоенный, что стыдное признанье какникак сделано, Мирон Федорович продолжал: - Да ведь мыслимо ли такое дело в крестьянском семействе? Да ведь он же у меня старшак. На него весь добыток свой оставлю. Он у меня как все равно верея у ворот!.. На нем все держится!.. И старик гневно засверкал очами. День начался осмотром льняного обихода у Мирона Федоровича. Сперва Александру казалось, что займет это часдругой, не больше, а потому, когда Андрей-дворский утром пришел из стана получить приказанья, то ему было сказано держать коней под седлом. Но вот уже и солнце стало близко обеда, и лошади истомились под седлом, а и конца-краю не видать было льноводческим премудростям, которые сыпались на голову князя. А старик Мирон еще только входил в раж. Упоенно он рассказывал и показывал князю всю премудрость льноводства. Он объяснял ему и сушку в поле, и вязку, и обмолот, и расстил, и подъем льна, и опять" - вязку, и возку, и сушку на стлище, и в сушилке, и подготовку горстей, и мятье... - А подыми ты его вовремя, - строго помахивая пальцем, внушал он Александру, - не дай ему перележать! А то волокно будет короткое!.. За такое большую цену не возьмешь!.. - Погоди, старина, погоди маленько! - остановил князь Мирона. - Скорописца! - молвил он вполголоса. Через краткое время вприбежку, к тому самому изволоку, на котором стояли Невский с Мироном, возле озерка, заспешил молодой дьяк, в песчаного цвета кафтане, с каким-то странным прибором, наподобие тех лотков, с которыми на шее расхаживают по торжищу пирожники да сластенщики. Пока он поспешал ко князю, скорописная доска на ремне висела у него под мышкой. Подойдя же, он быстро наладил ее так, что теперь она висела у него откинутая на груди, перед глазами, и можно было писать. Слева в доску врезана была бутылка с чернилами, завинченная медной крышкой, а рядом, в прорезе, вставлена была связка гусиных, тщательно очиненных перьев. - Пиши! - приказал Невский. - Говори, говори, старина! - обратился он к Мирону. - Велю записать для памяти. Старик поклонился и, преисполнясь необыкновенной важности, заговорил медленно и с отбором: - Теперь: где его вылеживать лучше? - задал он как бы вопрос Александру и сам же на него и ответил: - А вылежка ему - возле озерка где-нибудь... на лугу... Постилка - не густо, ровно... чтобы путанины не было. Хорошее росенье - льну спасенье!.. Лен дважды родится: на поле, а и на стлище... Сперва старик, приноровляясь к скорописцу и время от времени на него оглядываясь, повествовал размеренно и спокойно. Но потом его стало разбирать, и вскоре он забыл обо всем, кроме льна. Он забыл, что говорит с князем. Сейчас это был учитель, наставляющий ученика, мастер, назидающий подмастерья! - А суши, как надо! - воскликнул он сурово, почти крича на Невского. - Чтобы в бабках у тебя лен стоял как надо! Плохо поставишь бабки - ветер повалит али скот, - тогда снопок не сохнет, а гниет. Ну, а уж ежели да дождь прихватит, тогда ты не льноводец!.. Нет, тогда ты не льноводец! - грозно повторил он. Александр слушал безмолвно, боясь проронить хоть единое слово, как бы и впрямь назидающийся ученик. Он вспомнил, сколько, по его недосмотру, гниет и мокнет поваленного в бабках льна. Насмотрелся он этого безобразия досыта в вотчине своей - в Переславле-Залесском. Меж тем перешли уже в овин, и Мирон тут же показал трепанье льна: - А повесьму на трепале клади вот эдак. Потом заставил поорудовать на псковской льномялке и самого Ярославича. Старик остался доволен его работой. - Вот-вот, - говорил он, - мни лен боле - волокно будет доле!.. Ну, а я ведь еще и пальцами прочешу... вот так. Эдак вот не пожалей спинушки, да рук, да перстов, то будешь со льном! И крепкой, и тонкой, и маслянистой, а и мягкой будет ленок... Да вперед подборку сделай волокну, перед тем как на продажу везти, - без барыша не будешь!.. Да и в обновке походишь - и ты, и домачние твои!.. Уж третий день на заимке Мирона Александр Ярославич творил проезжий княжеский суд. А люди все шли и шли, и откуда шли - неведомо! Прослышав, что князь остановился в сельце у Мирона, иные приволоклись и за сто верст с тяжбами добатыевской давности. У иного лет двадцать назад сосед на пирушке подрал малость бороду или зуб выбил; с тех аор всеобщий обидчик, на которого - увы! - и челобитья-то некому подать, - беспощадное время и все зубы до единого выкрошило у бедного истца, - ан нет! - он все ж таки тот зуб припомнил, который у него сосед отъял, и набрал-таки, выставил должное число послухов - очевидцев, и подает жалобу князю! Главное - в том, что "сам Невской судить будет!". Да пускай хоть и прогонит Ярославич или велит помириться, что он и делал в таких случаях, а все ж таки: "Перед самим Невским мы с ним на тяжбе стояли!" - будет чем похвастаться отныне и тому и другому и перед дальним соседом, да и внукам будет что порассказать... Приведены были на этот безотменный суд иные дела и пострашнее! И душегубство, и церковная кража, и поджог, или - холоп убежит, а его поймали; или - от податей бегает, или же - конокрадство! Таких злодеев приводили "всем обчеством" или же со старостой и с понятыми. Кто приплыл на лодке, кто конем приехал, а кто и пешком пришли - с женами, с детьми; иные даже и коровку пригнали: не загубить бы дитя! На опушке, под лохматыми елями, которые и дождь не пробьет, раскидывали просмоленные палатки; вешали на сучках зыбки; расстилали войлоки; ставили треноги с котлами - варили "юху". Замелькали кой-где и торговцы - кто чем. Цыган пригнал лошадей. Словно бы другой стан - побольше дружинного - раскинулся возле Миронова двора. Не успели дружинники обрядить коврами амбарное крылечко и установить на нем кресло, с которого должен был судить Александр, как жалобщики уж заприметили князя, когда он возвращался от дружинного стана, и с поклонами и жалобным гулом обступили его. - Князь, с докукой к тебе! - заголосили смерды. - Ну, докучайте, коли пришли, - сдерживая раздражение, ответил Александр. И чего-чего только не пришлось ему услышать за эти каких-нибудь полчаса, что стоял он, высясь над толпою, под сенью огромной, как бы венценосной сосны! Слушая их и нарочно не перебивая, Александр в ужас пришел. "Да уж если у меня под носом, в моем именье, на вотчине, этакое творят бояре да тиуны мои, то что же в остальной области?" - подумал он. Кричали и женщины и мужчины: - Что такое, княже? Ягод не велят в лесах брать, лык не драть, тонь не ловить, с лучом не плавать, и перевесища не ставить, и леса не рубить... Скоро не жить, скажут, хрестьянам?.. - А все - игумну, да иконому, да братии: им - и земля, им - и вода, им - и ловища вовек!.. - Межника пришли, землемерца: пускай размежует он нас с ними! А то отойти остается от тебя, все побросать, да и только! - Мы на твоей земле, считали, сидим. Ты - хозяин. А они пускай не встревают. Уйми их! А то все подымемся и уйдем. Только и делов! Александр понял, что и впрямь недалеко до беды. "А что? И подымутся, и уйдут. Не к другому князю - то в дебри забьются куда-нибудь, к лешему. Хозяйство мне порушат, скот загубят". Надо было и пристрожить и ввести эти жалобы и вопли в какое-то русло. - Ну? - грозным окликом остановил князь разошедшуюся толпу. - Что же это вы целой помочью пришли? Кто у вас от народа докладчик? Толпа стихла, и начались толчки, переговоры и поиски. - Докладчика, докладчика ставьте... Зубец! Зубец где?.. Угомонившаяся толпа вытолкнула перед князя небольшого, редкобородого, разбитного мужичонку в белом холщовом азяме, в лаптях и в теплой шапке в виде отвислого назад колпака. Он сдернул с головы шапку и в землю поклонился Александру. Звонким голосом Зубец начал излагать мирские жалобы. - Огосподствовали земли наши, освоили, - говорил Зубец. - Просторно, а податься некуда: тут тебе боярин, тут тебе монастырь. Иконом себе грамоты на рыбную ловлю вылгал, а то искони мирское... Стариков спроси. Зубец оглянулся вполоборота. - Правильно! - послышались возгласы. - Не успеешь притеребить пашню, лес извести, пни покорчевать, а уж к тебе монастырской ключник приходит: "На монастырской земле сидите: несите нам пятый сноп!" - О-ох! - послышался из толпы скорбный голос худощавой женщины в платке. И всякий раз, стоило только Зубцу перечислить ряд податей, повинностей и налогов, как женщина скрепляла это перечисление своим скорбным возгласом. - Тяжкую налогу несем, князь, смилуйся, - говорил Зубец. - Сам рассуди: и поплужное берут с нас, и мостовщину, да ежели скота пятнать - опять же за пятно плати; да подводы, да волостелю твоему - и подъездное подай, и корма, и прощальное... - О-ох! - Да с возу, да передмеру, как продавать станешь, да потом весчее, да... И снова тот же жалобный возглас женщины в толпе. Александр с досадой глянул в ту сторону. Женщину заслонили от него. Но она все так же продолжала стоять, пригорюнясь на руку, и время от времени подводила итог безрадостному перечислению крестьянских невзгод. Зубец перешел к перечисленью ордынских даней: - Да десятина татарская, да ловитва ханская, да запрос, да поминки, да дары, да тамга... - О-ох! Это причитанье взорвало князя. - А вот что, мужики! - громко произнес он. - Что же вы думаете? Я не знаю, чего и сколько Орда берет с вас?.. Меня они зорят тошнее вашего!.. Княжеский окрик осадил жалобщиков. - Чего ты понес не в ту сторону? - крикнули из толпы на Зубца. - Не к тому тебя ставили перед князя! - Ты про боярина Генздрилу расскажи... С правой руки от "князя стал мирской истец, с левой - ответчик Генздрило. Достаточно было взглянуть Невскому на хорьковое, обтекшее жиром лицо управителя, как все для него стало ясно. - ...Все дани-подати подай ему: и гостиное, и весчее, и пудовое, и резанку, и побережное, и сторожевое, и медовое, и ездовое... - докладывал все тот же Зубец. И снова после его слов раздалось в толпе неизменное: - О-ох! Александр приказал удалить охавшую женщину. За нею печально побрел ее муж. - Доохалась? - укорял он ее дорогою. Суд продолжался. - Истинно говорит? - обратился Александр к толпе, останавливая мирского докладчика. - Истинно! - загудели все враз. - Что скажешь? - спросил Невский Генздрилу. Тот молчал. - Продолжай, - сказал князь Зубцу. И тот продолжал: - Ну, ничем сыт не живет! Наедут, наедут... со своими и корму спросят, сколько их чрево возьмет! И чтобы не в зачет им! Как где заслышит - престольный ли праздник, али у кого свадьба, али братчиной пируют, - и сейчас он тут!.. И полного требует угощенья!.. Ну, это бы еще терпели! Но вот он сам дите родит, - а мы же ему праздник подымай! А если к нему с челобитьем стукнешься или хоть только в писцовую избу, то изволочат до смерти, измытарят! Берут с обеих сторон - и от правого и от виноватого. Судиться у него - не приведи господь! Виноватого оправит, правого обвинит!.. Невский прервал Зубца и опять спросил: верно ли говорит он? Все подтвердили. Генздрило молчал. - В железа его! - стиснув брови, гаркнул Александр. Воевода заплакал. Стал подгибать колени, но ему не дали упасть в поклон двое мечников, подхвативших его под локти. - Отдай, государь, вину, не серчай! - всхлипнув, прокричал боярин. Невский только махнул рукой, чтобы уводили. - Правильно! Давно пора его ссадить! - Поплачь, поплачь! - кричали боярину злорадно. Невский обратился к Зубцу: - Ты грамотный? - Аз-буки прошел, - отвечал он. - В дьяки к новому воеводе пойдешь? - спросил Александр и, не дожидаясь ответа, обратился ко всем: - Каков он у вас на счету, а, миряны? Толпа одобрительно загудела: - Мужик хорошей! - Бесстрашной! - За мирское дело ни спины, ни жизни не пожалеет!.. Зубец, взволнованный, растерянно разводил руками. - Да какой же я дьяк? - Мне такие люди нужны! - сказал Александр. - Будь же и на высоком месте таков!.. А заодно вам и воеводу нового ставлю... Меркурий! - позвал Ярославич. - Я тут, княже! - послышался сильный голос из среды стоявших у помоста дружинников. - Подойди!. На крылечке, рядом с креслом князя, вырос могучий, еще не старый дружинник. - Вот вам волостель новый и воевода! - сказал Александр. - Этот на пиры да на братнины незван не пойдет... Он за вас, за хрестьян, со мною в другом пиру пировал, в Ледовом!.. Чай, слыхали?.. - Слыхали, Олександра Ярославич!.. Ну как же не слышать! - раздались голоса. - Думаю, тот, кто крови своей за родного за пахаря не пощадил, тот на трудовой его добыток не пожадует!.. Верно, Меркурий? - обратился он к новому воеводе. Дружинник долго не мог произнести ответного слова. Наконец, совладав с собою, словно бы клятву давая, проговорил: - Да ежели, государь... да ежели только, Александр Ярославич, я твою за меня поруку хоть чем-либо оскверню перед народом, то пускай же от родителя мне проклятье, от сынов поношенье!.. Вторым предстал перед князем пойманный в лесах беглец из числа его собственных тяглых людей - в изодранной одежде, с волосами как перекати-поле. Звали его Онуфрий Неудача-Шишкин. Невский долго всматривался в смерда, опершись рукою о колено. Наконец спросил хмуро: - От пашни бегаешь, от тягла? Неудача-Шишкин метнул на князя взгляд из-под белесых бровей, вздохнул и что-то принялся шептать, покачивая головой. - Что шепчешь? - повышая голос, спросил Александр. - А с сумою шепчусь, государь. Богат шепчется с кумою, а бедный - с сумою. Кое-кто рассмеялся в толпе. Ярославич гневно рванул складку рубахи на плече. - Перед князем стоишь, смерд! Довольно тебе скоморошить! В последнее говорю - пусть все слышат: когда не сядешь на пашню, как все соседи твои, - в земляном порубе велю сгноить тебя, захребетника, нетяга!.. - Воля твоя, князь, - отвечал смерд, - что ж... не привгакать... нашему Мине начесано в спине!.. Вот говорят: дважды и бог не мучит, а селянину сколько от всех мук - и от боярина, и от татарина, и от князя!.. Уж лучше в порубе сдохнуть... Александр поднялся на ноги. - Доброго от тебя и не ждал услышать, - сказал он. - От худыя птицы - худые и вести! В железа его!.. Двое десятских поволокли мужика в сторону завозни, в которую до поры до времени приказано было дворским сажать всех, кого князь велит заключить под стражу. Мужики негромко сострадали. - Эх, Онуфрий, Онуфрий! - говорилось ему вслед. - Ну, и впрямь же ты Шишкин, да и Неудача! Один молодой мужик, со светлым, соколиным взором, тронул беднягу за рукав рубахи и, не особенно даже и таясь от десятских, проговорил: - Не бойся, Онуфрий: не в поруб сажают, ночью жерди вынем с крыши - выпустим. Ярославич вот-вот должен был отъехать. Уж пересудил всех, кто жаждал княжого суда. В последний раз, как бы прощаясь, проходил осенней опушкой. Почему - он и сам не знал, жалко ему было расставаться со светлой этой поляной на холме. И невольно вспомнилось: "Этак вот дед Юрий присохнул сердцем к безвестному лесному сельцу - на стрелке между Яузой и Москвой, - а ныне, гляди ж ты, как ширится городок! Проезжая на сей раз через Москву, диву дался. Давно ль, кажется, после Батыева нашествия одна только гарь осталась, уголья да трупы, - думалось, что и место быльем порастет, - ан, смотри ты, едва прохлынула татарва, а уж набежал, набежал народ, и опять поднялся городок... Видно, быть здесь доброму городу!.. Дед Юрий далеко видел! Ключ ко многим путям - что из Киева, что из Новгорода - отовсюду через нее, через Москву. Купец никакой не минует: ни царьградский, ни гамбургский, ни готяне, ни шведы!.. Да и кремль дедом Юрьем срублен где надо. А ежели камню наломать да как следует стены скласть, то и крепость будет не из слабых..." ...На изгибе опушки Невский заметил доктора Абрагама - в черном всегдашнем одеянье и в черной шапочке. Седые кудри еврея отблескивали на солнце словно ковыль, шевелимый ветерком. Ветерок донес голос Гриши Настасьина. - Вот он, мяун-то корень! - кричал он, подбегая к старику и помахивая в воздухе какой-то длинной травой, вырванной с корнем. "Травы собирают, - догадался Александр. - Ну вот и хорошо! Приставил парня к месту..." - Настасьин! - позвал он. Мальчуган повернулся в сторону Невского и кинулся было на его голос. Однако тотчас же вернулся к доктору и что-то сказал ему, очевидно отпрашиваясь. Абрагам кивнул головой. И Настасьин, нагнув голову, по-видимому воображая себя на коне, понесся навстречу Александру. - Здравствуй, государь! - приветствовал он князя, сияя лицом и придерживая расколыхавшуюся плетеную корзину, что висела у него через плечо. - Здорово, здорово! Ну как, по душе тебе у доктора Абрагама? - Все равно как с деданькой. Я ведь с тем тоже травы собирал, корешки рыл. И этот тоже нагибаться-то уж не может... Приблизившийся Абрагам приветствовал князя. Невский протянул ему руку для рукопожатия. - Довольны вы, доктор Абрагам, своим юным помощником? - по-немецки спросил Невский. - О государь! - отвечал тот, тоже по-немецки. - Я чрезвычайно благодарен вашему величеству. Гиппократ Косский был, несомненно, прав, когда говорил своим ученикам, что он многим обязан в познании целебного могущества трав старым женщинам из простого народа. У этого отрока его покойный дед, оказывается, был таким именно врачевателем от натуры. Этот мальчик знает многие травы, которыми не пренебрегаем и мы, медики. И часто мы только разными именами означаем одно и то же. Доктор Абрагам ласково положил свою руку на голову Гриши Настасьина. Александр шел к коню. Мирон провожал его до седла, но вдруг Ярославич замедлил шаг, оглянулся и многозначительно произнес: - Хорошо, светло здесь у вас - ничего не скажешь! Но только, знаешь ли... уж очень ты на путях живешь... Отодвинь заимку свою куда-либо вглубь! Места есть добрые. Я прикажу тебе пособие выдать и подъем. Людьми помогу... Времена шаткие!.. Старик с одного взгляда понял все, чего не договорил князь. - Нет, Олександра Ярославич! Ввек этой ласки твоей не забуду, но только никак того нельзя: тут родитель у меня похоронен!.. Он посмотрел испытующе в лицо князя из-под седых кустистых бровей и сказал: - А может быть, еще и переменит бог Орду? Невский ничего не ответил. Они проходили мимо бревенчатой стены кладовой, которая в летнее время служила местом ночлега для младшей четы в семье Мирона: для младшего сына Олеши и для жены его Настасьи. Эти оба только что успели, вместе с матерью-свекровью, вернуться с пашни. Старуха сама не осмелилась выйти проводить князя, а сыну и невестке не позволил Мирон: сын, дескать, в трудовом одеянье, а невестка лица на пашне от солнца не берегла и, как цыган, загорела! Александр приостановился и вслушался: за бревенчатой стеной плакал и причитал молодой женский голос: - До чего ж я несчастная!.. Этой толстухе Милавке вашей... корове... ей вечно все выпадает доброе: из своих рук его угощала... А я... вот окаянна-то моя головушка... проездила... проездила!.. - Кто у тебя рыдает? - спросил Александр. Мирон Федорович только рукой махнул. - Ох, и не знаю, как сказать тебе, государь: младшая невестка Настя... как сдурела!.. Горе ее, вишь, взяло, что не довелося ей из своих рук тебя угостить... Невский улыбнулся. - Ах, кваску твоего, с искрой, выпил бы я на дорожку! - сказал он громко. Старик кивнул князю и подморгнул. - Настя! - подал он зычный голос. - Настя! - повторил он грознее, когда не последовало ответа. - Чево? - отозвался из амбара набухший от слез голос. - Подь сюда! - позвал батюшко-свекор. В распахнувшейся двери амбара показалась юная светловолосая босоногая женщина с красивым, резким и загорелым лицом - этакая "нескладень-девка", как говорится в народе, но именно с той нескладностью, которая подчас бывает страшнее молодецкому сердцу всяких вальяжных, лебедь-белых красот. Увидав Невского, она хотела было скрыться. - Куда? Вот сайга дикая! - прикрикнул на нее свекор. - Для князя кваску... на дорожку... Живым духом... В бочонке, что в углу!.. Настя мгновенно исчезла. Они подошли к громадному вороному жеребцу князя, и Александр собирался уже принять повод из рук дворского, когда запыхавшись, не успев даже вытереть с лица следы слез, с туесом в руках и с чашкой примчалась Настя. Она поклонилась князю и решительным движеньем всунула чашку в руки свекра и приготовилась наливать квас из туеса. - Ох нет, - сказал, улыбнувшись, Александр. - Люблю прямо из туеса - совсем аромат другой! Он взял у нее берестяной туесок и с наслажденьем принялся пить. В темном квасу отразилось его лицо: словно бы когда в детстве заглядывал в колодец. Возвратив туесок, Александр Ярославич только что успел повести глазами, отыскивая дворского, как тот уже стоял возле него, держа раскрытый ларец. Князь глянул внимательно в ларец и извлек оттуда жемчужные серьги. Он положил их на ладонь и еще раз посмотрел, хороши ли они. Настя стояла, не смея поднять глаз. Невский протянул руку к ее заалевшему ушку - сначала к одному, потом к другому - и, разжав золотые зажимчики сережек, нацепил ту и другую. - Носи! Не теряй! - сказал он. Настя закрыла широким вышитым рукавом глаза. Видно было, что она не знает, что надлежит ей сделать, чтобы поблагодарить князя. Вдруг решительно отняла руку от глаз и, привстав на цыпочки, поцеловала Невского прямо в губы. Вспыхнул Ярославич. А она, уже отбежав немного, остановилась и, оборотясь на прощанье, выкрикнула сквозь радость и слезы: - Уж когда мне головушку сымут, тогда только и сережки эти отымут! Ярый конь бил копытом в землю. Распахивал ветру тонкие ноздри: "Хозяин, пора, пора!.." Александр стоял, положа руку на гриву коня, готовясь вдеть ногу в стремя, когда детский восхищенный голосок произнес очень громко в наступившей тишине: - Ой, мама, мама, гляди-ко - государь голубой!.. На Невском был в час отъезда шелковый голубой зипун, отделанный черного шелка кружевом с серебром. Князь обернулся. В толпе женщин и ребятишек, глядевших на сборы и на отъезд, он сразу отыскал ближе всех к нему стоявшую белоголовую девчонку лет пяти, с красными бантиками в льняных косичках. Мать, смутившаяся до крайности, стояла позади нее. Невский сделал шаг по направлению к ним и слегка докоснулся ласково до головы девочки. - Ну... красавица... - только и нашелся сказать он. Лицо матери как полымем взялось. - Ох, теперь оздоровеет! - вырвался у нее радостный возглас. И еще не успел уразуметь Ярославич что к чему, а уж и другая мать, с лицом исступленным и словно бы истаявшими глазами, вся в поту и тяжко дыша, стремительно подсунула ему под самую руку уж большенького, лет шести-семи, сынишку, который пластом, по-видимому уж в полубессознательном состоянии, лежал поперек ее распростертых рук. Лицо у мальчика было непомерно большое, отекшее и лоснилось. Он дышал трудно. И с такой властью матери в голосе выкрикнула она: "Ой, да и до моего-то докоснися, государь!.. И до моего-то докоснись, Олександра Ярославич!" - что Александр невольно повиновался и тронул рукою плечо больного. Потом только сообразил: - Да что я, святой вам дался, что ли?! - гневно воскликнул он, резко повернулся и пошел снова к коню. Но женщина его и не слушала больше! Ей уж ничего от него и не надо было теперь. Лицо ее просветлело непоколебимой верой. Оборачиваясь к соседним ей женщинам, она говорила - и одной, и другой, и третьей: - Уж теперь оздоровеет!.. Сойдет с него!.. Змея ведь его у меня уклюнула в пятку... Грибы собирал... А меж тем остальные матери, уже приготовившие каждая своего ребенка и не успевшие подсунуть их под руку Ярославича, с грустью, почти с отчаяньем, смотрели, как разгневанный князь садился в седло. Конь рванулся. Один только дворский поспел вскочить на своего ретивого и помчаться за князем. Вскоре на тесной, перешибленной корнями лесной дороге он догнал князя и теперь следовал чуть поодаль. Так проехали с полверсты. Вдруг Невский Осадил коня и, дав поравняться дворскому, приказал: - Скачи вспять, Андрей Иваныч, да моим именем прикажи доктору Абрагаму: занялся бы он этим мальчонком, которого укусила змея... помирает малец. Вином, говорят, хорошо отпаивать - выдай из погребца... Да что это они вздумали в самом деле: "докоснися, докоснися"? Дворский вздохнул и, несмело улыбнувшись, ответил: - Да уж не осерчай, Александр Ярославич, а мне говорили, будто давненько в народе поверье пошло: что ежели который мальчонке да худо растет и ты до него дотронешься - тогда зачнет шибче расти... С ночи тебя дожидались: огорченье будет матерям... Ярославич только плечами пожал. - Ведь эких суеверий исполнен народ! - проговорил он. - Вот что... Вели лекарю Абрагаму до конца оставаться при мальчике, что змеею ужален. И чтобы прочим пособие оказал, кто попросит. Сам останься. А я дождусь вас в Берложьем. Дворский повернул коня и поскакал к заимке Мирона. Однако прошло совсем немного времени - он и на полтора перестрела не успел отъехать, - как сзади послышался топот коня. Андрей Иванович обернулся и осадил своего скакуна: его догонял князь. Они поехали стремя в стремя. По лицу Александра блуждала с трудом сдерживаемая улыбка. Наконец он сказал, рассмеявшись: - Передумал. Добрую веру пошто разрушать в народе? А ратники мне надобны добророслые... ...Радостное смятенье обвеяло лица всех матерей, что угрюмо и понуро сидели близ опустевшей дороги, когда Невский враз осадил своего вороного как раз насупротив них. Каждая ринулась со своим. А он величественно, а и вместе с тем просто, мерным шагом близился к ним. Выискав очами в полукруге выставленных перед ним ребятишек самого худенького, самого заморыша, он вдруг, напустив на себя озорную строгость, густым, грозным голосом спросил, ероша ему светлые волосенки: - А ну... который тут у меня худо растет? 2 Юная княгиня Владимирская день ото дня хирела и таяла. Аюд придворный перешептывался: - Испортили, испортили княгиню, не иначе! И какая же это сатана могла сотворить такое дело?! - Какая?! - воскликнула матушка Анфиса, попадья дворцового протопопа Василья, дивясь недогадливости людской. Тут она оглянулась вправо, влево, как будто тот, кто был у нее