пили сбитня и свернули на Ильинку. Недалеко от боярского подворья мужики рубили новую церковь. Звенели топоры, летела белая легкая стружка, духовито пахло смолистой сосной. Возле сруба прохаживался тучный боярин в бобровой шубе. Глаза маленькие, заплывшие, черная борода копной. Тыкал посохом, изрекал: - Красно храм ставьте, не посрамите. Я, чать, сто рублев святым отцам отвалил. - Не сумлевайся, батюшка Фотей Нилыч, храм поставим благолепый. Не пропадет твоя мошна, - со скрытой усмешкой произнес старый мастер, кланяясь боярину. Мимо Фотея Нилыча, шлепая по луже босыми ногами, пробежал рыжий мальчонка в длинной до пят рубахе. Обрызнул боярину шубу. Тот стукнул о землю посохом. - Подь сюда, нечестивец! Мальчонка подошел, испуганно втянув голову в плечи. - Вот тебе, поганец! Боярин с силой огрел мальчонку посохом, тот вскрикнул и, скорчившись от боли, закатался по земле. Болотников тяжело и насупленно шагнул к боярину. - Аль можно так? - Прочь! - глаза Фотея налились кровью. - Дожили! Смерд боярина попрекает. Иванка вспыхнул, неведомая злая сила толкнула к боярину; выхватил посох, ударил. - Караул! - завопил Фотей Нилыч. Болотников ударил в другой раз, в третий, сбил боярина наземь. Посох переломился. Подскочил Васюта, рванул Болотникова за плечо. - Ныряй к соловью! (Соловей - так называли в народе извозчиков, ямщиков.) Мимо ехал извозчик верхом на коне; Иванка и Васюта прыгнули в возок. - Гони, борода! Извозчик понимающе хмыкнул и стеганул лошадь. - Проворь, буланая! Возок затерялся в узких, кривых улочках. Извозчик остановил лошадь подле глухого монастырского подворья, глянул на Иванку, крутнул головой. - Смел ты, паря... И поделом Фотею. Лют! Болотников протянул полушку, извозчик отказался. - Не. С таких не беру... Знатно ты боярина попотчевал. Иванка и Васюта встретились с нищебродами у храма Ильи Пророка. Братия ожидала вечерню, расположившись на лужайке у ограды; развязав котомки и переметные сумки, трапезовали. (В описываемый период храм был еще деревянным.) - Ну как помолились, старцы? - спросил Болотников. - Помолились, чадо. Поснедай с нами, - молвил дед Лапоток. - Спасибо, сыты мы... Попрощаться пришли. - Попрощаться?.. Куды ж удумали, чада? - По Волге с купцом поплывем. В судовые ярыжки нанялись, старче. Дед Лапоток перестал жевать, повернулся к Волге, обхватив крепкими жилистыми руками колени. Лицо стало задумчивым. - Когда-то и мне довелось плыть на струге. Под Казань ходил с ратью Ивана Грозного. Тогда я ишо зрячим был, белый свет видел. Замолчал, вспомнив далекую молодость, и, казалось, посветлел лицом. Потом вздохнул и вновь заговорил: - Чую, не для того вы сюда шли, чтоб к купцу наниматься. Не так ли? - Воистину, старче. - Ведал то, сердцем ведал, молоднше. Пойдете вы дале, к простору, где нет ни купцов, ни бояр. - И на сей раз угадал, старче. В Поле наша дорога. - Жаль, очи не зрят, а то бы с вами пошел. В Диком Поле я не бывал, молодшие, однако много о нем наслышан. Дай-то вам бог доброго пути. Герасим, сидевший возле Лапотка, вдруг встрепенулся и привстал на колени, вглядываясь в боярина, идущего к храму. - Он... Он, треклятый. Глянь, братия. Нищеброды уставились на боярина, зло загалдели: - Матерой. Ишь, пузо нажрал. - Убивец! - Покарай его, всевышний! Признали боярина и Иванка с Васютой: то был Фотей Нилыч. Шел скособочась, тяжело припадая на левую ногу. - Аль встречались с ним? - усмехнулся Иванка. - Свел господь, - насупился Герасим. - Это тот (самый, что Николушку нашего порешил. У-у, треклятый! Боярин был далеко, не слышал, но нищеброды загалдели еще злее и громче. Оборвал шум Лапоток: - Угомонись, братия! Словами горю не поможешь... Тут иное надобно. Нищеброды смолкли, глянули на Лапотка. - О чем речешь, калика? - вопросил один из убогих. - Ужель запамятовали? А не ты ль, Герасим, пуще всех на боярина ярился? Не ты ль к мщению взывал? - И ныне взываю, Лапоток. Не забыть мне Николушку, до сих пор в очах стоит, - Герасим ткнул клюкой в сторону боярского терема. - Вон каки хоромы боярин поставил, во всем граде таких не сыщешь. Да токмо не сидеть те в них, боярин. Так ли, братия? Глаза Герасима были отчаянными. - Так, Герасим! Отомстим за Николушку. - Петуха пустим... "Вот тебе и убогие, - порадовался Болотников за нищебродов. - Дерзкой народ!.. Но петуха пустить не просто: караульные на подворье. Тут сноровка надобна да сила. Убогих же в един миг схватят - и прощай волюшка. За петуха - голову с плеч". Вслух же вымолвил: - Кровь на боярине, зрел его ныне. Пес он... В полночь с вами пойду. - А как же насад? - спросил Васюта. - Насад не уйдет, друже. Поспеем к купцу... Пойдешь ли со мной? - Сто бед - один ответ, - вздохнул Васюта. - Добро... А вы ж, старцы, ползите в слободу. Без вас управимся. - Старцы пущай бредут, а я с вами. Мой был Николушка. Зол я на боярина, - произнес Герасим. Дед Лапоток поднялся и обнял Болотникова за плечи. - Удал ты, детинушка. Порадей за дело праведное, а мы тебя не забудем, - облобызал Иванку, перекрестил. - Удачи тебе. - Прощай, дед. Прощай, братия. Прибежали к насаду после полуночи. Над крепостью полыхало багровое пламя, тревожно гудел набат. - Как бы и другие усадьбы не занялись, - обеспокоено молвил Васюта. - Бояр жалеешь, - сурово бросил Болотников. - В Рубленом городе тяглых дворов не водится, слободы далече. А бояре да купцы пусть горят. Поболе бы таких костров на Руси.  * Часть 2 *  ДИКОЕ ПОЛЕ ГЛАВА 1 СТЕПНЫЕ ЗАСТАВЫ Матерый орел долго парил над высоким рыжим курганом, а затем опустился на безглазую каменную бабу. Тихо, затаенно, пустынно. У подножия холма, в мягком степном ковыле, белеют два человечьих черепа; тут же - поржавевшая кривая сабля и тяжелый широкий меч. А чуть поодаль, покачиваясь в траве, заунывно поет на упругом горячем ветру длинная красная стрела. Орел повернул голову, насторожился; за бурыми холмами, в синем просторе, послышался шум яростной битвы; пронзительное ржание коней, гортанные выкрики, лязганье оружия... С опаленных, знойных курганов полетели на кровавый пир вороны-стервятники. Дикое Поле! Огромное, степное, раздольное! Край ордынцев и донских казаков, край гордой мятежной повольницы и беглого сермяжного люда. Сюда, на вольный степной простор, пробираются через лесную дремучую Русь москвитяне и новгородцы, владимирцы и ярославцы, суздальцы и рязанцы... Бегут на Волгу и Дон, Медведицу и Донец, Хопер и Айдар... Бегут в поисках лучшей доли мужики-страдники и кабальные холопы, посадская чернь и ратные люди, бобыли и монастырские трудники, государевы преступники и попы-расстриги... Бегут от боярских неправд, застенков и лютого голода. Уж давно ополчились на южную окраину бояре, шумели в Думе: "Найди управу на чернь, государь! Обезлюдели вотчины, мужики нивы побросали, некому за соху взяться. Прикажи ослушников имать. А на окраину служилых людей пошли, пущай стеной встанут перед воровским Доном!" И царь приказал. Многих ловили, били кнутом и возвращали к боярам. Однако велико и бескрайне Дикое Поле, не усмотреть стрельцам за всеми беглыми; ежегодно сотни, тысячи людей просачивались в степное Понизовье, оседая в казачьих станицах. Жили в куренях и землянках, зачастую без рухляди и скотины, предпочитая лихого коня и острую саблю. Жили вольно, не ведая ни господ с приказчиками и тиунами, ни городских воевод с губными старостами и ярыжками. Били в степях зверя и птицу, ловили в озерах и реках рыбу. А рядом, совсем рядом, в нескольких поприщах от казачьих городков и становищ рыскали по степи коварные, сметливые ордынцы. Жажда добычи снимала степняков со своих кочевий и собирала в сотни, тысячи и тумены. Ордынцев и янычар манили дорогие, невиданной красоты, русские меха, золотая и серебряная утварь боярских хором и золотое убранство храмов, синеокие русские полонянки, которым нет цены на невольничьих рынках. (Тумен - войско в десять тысяч воинов.) Первыми всегда принимали басурманский удар казаки-повольники. Это они стойко защищали свои станицы, заслоняя Русь от злого чужеземца; это они истребляли поганых и сами теряли буйные головы, обагряя обильной кровью горячие степи. Дикое Поле! Ратное поле! Поле казачьей удали, подвигов и сражений. Поле - щит! Отяжелевший ворон уселся на череп. Вновь все стихло, лишь возле серой каменной бабы продолжала свою скорбную песнь тонкая стрела. За курган свалилось багровое солнце, погружая степь в тревожно-таинственный сумрак. Тихо и задумчиво шелестели травы. От каменного идолища протянулась длинная тень. На череп наткнулось колючее перекати-поле, будто остановилось на короткий отдых; но вот подул ветер, степной бродяга шелохнулся и вновь побежал по седому ковылю. Гордая вольная птица парила над широкой степью; парила высоко, видя порыжевшие от знойного солнца холмы и курганы, казачьи заставы и сторожи; видела она и ордынских лазутчиков, скрытно пробиравшихся по лощинам, балкам и шляхам. "Добро той птице. Она сильна и властвует над степью", - подумалось Болотникову. Он лежал на спине, широко раскинув руки и утонув в горьковато пахнущем бурьяне. Душно, рубаха прилипла к горячему телу, свалялись черные кольца волос на лбу. А над степью ни ветерка; травы поникли, и вся жизнь, казалось, замерла, погружаясь в вялую дрему. Невдалеке послышался дробный стук конских копыт. Болотников поднял голову - скакал всадник на буланом коне. - Татары, батько! Болотников поднялся, поспешно натянул кафтан, пристегнул саблю с серебряным эфесом и бегом спустился в балку, где у тихо журчавшего ручейка пасся гнедой конь. Вставил ногу в стремя, оттолкнулся от земли и легко перекинулся на красное седло. Огрел коня плетью и выскочил из балки. - Много ли поганых? - Два десятка, батько. Быстро доскакали до кургана. Дозорные казаки готовились запалить костер, чтобы оповестить о татарах другие сторожи. - Зрите ли поганых? - спросил Болотников, осадив коня. - Не зрим, батько, - ответил черноусый коренастый казак в синем зипуне. - Никак в лощине упрятались, - молвил второй, высокий и сухотелый, в одних красных штанах. На смуглой груди болтался на крученом гайтане серебряный крест.. - Поджигать сушняк, атаман? (Гайтан - плетеный шнурок или тесьма для нательного креста.) - Погодь, Юрко. Успеем дозоры взбулгачить. Татары малым войском на Русь не ходят. То юртджи. Где приметил их, Деня? (Юртджи - военная разведка татар.) Деня, казак молодой, с короткой русой бородкой по круглому лицу, указал саблей в сторону Волчьего буерака. - Там, батько. Станичный атаман на минуту задумался. До Волчьею буерака около трех верст. Татары скрытно пробрались в него по урочищам и, видимо, встали на отдых. Костры они разводить не будут: дым заметят сторожи, и тогда им прядется вновь убираться к своим улусам. (Улус - становище кочевников.) - Что порешил, батько? - нетерпеливо вопросил Деня. - Скачи до Бакеевской балки и поднимай станицу. Будем окружать. Поспешай, Деня. - Лечу, батько! Казак пришпорил коня и помчал к балке, а Болотников въехал на курган. Отсюда на многие версты были видны туманные дали. В степи, в разных концах, рыскали конные сторожи - по два казака на дозор. - А не собрать ли разъезды, атаман? Так-то спорее будет, - предложил Юрко. - Опасно. Татары хитры. Они, может, только и ждут, чтоб мы сняли разъезды. Вот уже пять лет Болотников в Диком Поле, и он хорошо изведал повадки татар. Иной раз они нарочно показывались донцам. Ехали дерзко, открыто, дразня разъезды; те не выдерживали бусурманской наглости, снимались с дозоров и устраивали погоню. А тем временем по урочищам шло никем не замеченное ордынское войско и внезапно нападало на засечную крепость. Потом разъезды снимать не стали. Сметливыми и коварными были у татар юртджи. Это опытные, искушенные воины. Ездили всегда одним или двумя десятками Они были ловки, подвижны и неуловимы. Редкая станица могла похвастать казачьему кругу о полоне ордынских лазутчиков. Вскоре к кургану прискакала станица из Бакеевской балки. Каждый день она пряталась в этом урочище и ждала своего часа, чтобы неожиданно появиться в степи и завязать бой с татарами, если их отряд не превышал двухсот-трехсот сабель. При большем же войске вспыхивали сигнальные костры на дозорных курганах, и тогда уже выходила в Поле рать из порубежной крепости. - В буераке татары. Их надо окружить и захватить, - произнес Болотников. - Возьмем, батько! - задорно прокричал казак Емоха, порывистый, горячий детина с длинным, горбатым носом. - Твой десяток пойдет со мной. Попробуем отсечь ордынцев. Остальные - к буераку. С богом, молодцы! Казаки полетели по степи. Болотников же, с двумя десятками, поскакал в обход лощиной. Неслись молча, чтобы не вспугнуть раньше времени татар. Ордынцы станицу заметили, тотчас высыпали из буерака и пустили коней вспять, к своим кочевьям; наперехват им стремительно мчались казаки Болотникова. - Ги! - охваченный азартом погони, громко воскликнул атаман. - Ги! Ги! - подхватили казаки. Кольцо вокруг татар все сужалось, еще минута-другая - и улусники окажутся в гуще станичников. Но вот татары на полном скаку перепрыгнули на бежавших обок лошадей и начали постепенно удаляться от казаков. - Уйдут, уйдут, батько! - прокричал Емоха. - Достанем! - упрямо тряхнул смоляными кудрями Болотников. Татарские кони приземисты, толстоноги и длинногривы, они быстры и выносливы. Но и казачьи лошади не уступают ордынским. Все ближе и ближе татарские наездники. Они в чекменях, в черных овчинных шапках с отворотами. (Чекмень - верхняя мужская одежда восточного покроя, сшитая халатом.) Внезапно ордынцы обернулись и метко пустили из тугих луков красные стрелы. Трое казаков свалились с коней. Болотников выхватил из-за кушака пистоль, зычно и коротко скомандовал: - Пали! Казаки выстрелили. Несколько татар было убито, другие же с воем рассыпались по степи, но их настигали казаки, паля из самопалов и пистолей. Ордынцы отвечали стрелами. Еще четверо станичников были выбиты из седла, но все меньше оставалось и улусников. Поняв наконец, что от казаков не оторваться, татары приняли бой на саблях. Они повернули коней и остервенело набросились на донцов, решив погибнуть в сече. - Не рубить! Брать в полон! - прокричал Болотников. Но сделать это было не просто: татары в плен не сдавались. С хриплыми устрашающими воплями ордынцы отчаянно лезли на донцов, норовя сокрушить их острыми кривыми саблями. Один из них, верткий и приземистый, бесстрашно наскочил на Болотникова, но тот успел прикрыться щитом, а затем плашмя ударил тяжелой саблей ордынца по голове. Татарин рухнул в бурьян, Болотников спрыгнул с лошади и связал кочевнику руки. - Ловко ты его, батька! - соскочив с коня, проговорил Емоха, вытирая о траву окровавленную саблю. - Всех порубили. Добро хоть этого взяли. Жив ли поганый? Иван толкнул татарина в спину, тот очнулся, взвизгнул, поднялся на ноги и свирепо метнулся к Болотникову, норовя вцепиться в него зубами. Иван отшиб его кулаком. - Прочь, пес! Свяжите ему ноги. Пока ордынца вязали, он извивался ужом и рычал, кусая в кровь губы. - Злой народ, жестокий, - насупленно бросил Болотников. - А посечь его, батько. Вон сколь наших полегло, - подскочил с обнаженной саблей Емоха. - Не трожь! Он нам живой надобен. Орда что-то замышляет. Повезем к толмачу1. На коня его. Татарина кинули поперек лошади. Болотников приказал собрать убитых казаков. Семь станичников не вернутся в свои курени. Дорого даются битвы с ордынцами. Иван взметнул на коня и оглядел степь. Невдалеке тянулись невысокие, опаленные солнцем, рыжие холмы. Степь казалась убаюканной и спокойной, но Иван знал, что в любой момент могут показаться из-за холмов татары и вновь начнется лютая сеча. Оглянулся. Дозорный курган едва виднелся в синей дали. Сейчас на кургане стоит передовая сторожа и с нетерпением ждет от станицы вестей. "Далече ускакали", - подумал Болотников, направляя копя к ближнему холму. Въехал на вершину, напряженно всматриваясь в сторону крымских кочевий. "Отсюда хорошо видно. Самое место новому дозорному кургану". Болотников поехал по разъездам, маячившим в разных концах степи. Вначале направил коня в сторону понизовья, к правому берегу Дона. Проехал с полверсты и вступил в густую высокую траву, доходившую до плеч. Здесь начинался один из самых тревожных дозоров: разъезды терялись в бурьяне и зачастую не видели татар, набегавших с крымских степей. Ордынцы, на своих низкорослых конях, прятались в траве, как суслики, не было заметно даже их черных овчинных шапок. Застава беспокойная, опасная; чуть зазевался - и ткнешься в бурьян, сраженный стрелой татарина. Ехал чутко, осторожно, прислушиваясь к каждому незнакомому шороху. В бурьяне тонко пищали бекасы, голосисто и звонко бормотали куропатки, не умолкая трещали кузнечики; высоко над головой с протяжными криками пролетала к Дону стая диких гусей, а где-то в низине, из тихого озерца, донесся крик лебедя... Привычные, родные звуки Дикого Поля. Болотников давно уже научился слушать и понимать степь со всеми ее свистами, криками и отголосками, с ее удивительной красотой и богатырскими просторами. Неподалеку тихо заржал конь. Болотников остановил Гнедка, тяжелая рука опустилась на пистоль. Кто?.. Ордынец или свой казак-дозорный? Конь вновь заржал, видимо, почуял лошадь Болотникова. Иван спрыгнул в траву: не подставлять же башку под ордынскую стрелу. - И-ойе! Уррагах! - устрашающе донеслось вдруг из бурьяна. То был воинский клич татар. Но Болотников всердцах сплюнул, вскочил на Гнедка и смело тронул коня в сторону дикого возгласа. - Опять степь булгачишь, Секира! Голос Ивана был сердит: не первый раз пугает его этот дозорный. Секира, ухмыляясь, вышел из бурьяна. - Здорово жили, Иван Исаевич! - Тебе что, делать нечего? Сколь раз упреждал - не верещи. Память отшибло? - Отшибло, батько. Бей! Устим Секира заголил спину, ткнулся на карачки. Болотников вытянул из голенища сапога плетку, хлестнул. Секира поднялся, поблагодарил: - Спасибо, батько. Больше не буду. - А коль вдругорядь заорешь - на круг поставлю. Ты ж на стороже стоишь, дурень. Таем стоишь. А тебя за три версты слышно. Аль тебе дозорный наказ не ведом? - Ведом, батько. Прости. - Ну смотри, Секира, - погрозил кулаком Болотников. - Все ли тут улежно? - Улежно, батько. Поганых не зрели. - А где второй? - Да вон же батько... Подле тебя. Глаза Секиры были смешливы, смех так и гулял по его загорелой лукавой роже. Болотников огляделся, но никого не приметил. - Брешешь, Секира. - Да нет же, батько. Явись атаману, Нечайка. Совсем рядом шевельнулся бурьян, над которым поплыл зеленый пук травы. - Тут я, батько. Перед Болотниковым предстал могутный молодой казак с копной молочая на голове. В пяти шагах дозорный сливался со степью. Иван одобрил: - Похвально, Нечайка. - Ни один поганый не узрит, батько, - молвил Секира. - На него даже коршун сел, норовил гнездо свить, да Нечай чихнул, спугнул птицу. А потом, батько... - Будет, - оборвал словоохотливого казака Болотников. - Степь доглядай. - Доглядим, батько, - заверил Секира, а Болотников поехал к новому дозору. ГЛАВА 2 СТАНИЦА Кончались запасы рыбы. Станичный атаман приказал раскинуть невод. Казаки направились к Гаруне, старому донцу, знавшему богатые рыбой тони. Гаруня лежал у своего шалаша, обняв пустую бутыль из-под горилки. Казаки вздохнули. - Не рыбак, старой. Растолкали Гаруню, усадили, привалив к шалашу, позвали: - Айда невод тянуть, Иван Демьяныч. Гаруня поднял мутные глаза на донцов, молвил тихо: - Айда, хлопцы. Встал, замотался, но никто из донцов не поддержал деда: любой казак, как бы он пьян ни был, посчитает за великую обиду, если его поведут под руки. Гаруня осилил два шага и рухнул в лопухи. Подложив ладонь под голову, бормотнул: - Ступайте к Ваське. Казаки пошли к Ваське. Тот был в своем курене и тискал смуглолицую турчанку. Добыл ее в набеге и вот уже два года держал у себя. Дверь в курень открыта настежь. Вошли Юрко и Деня. Полуголая турчанка метнулась было в темный закут, но Васька удержал ее за подол сарафана. - Казаки к неводу кличут, Васька. - Ступайте к Гаруне, - позевывая, ответил станичник. - Гаруня недужит. Васька Шестак отпихнул полонянку, поднялся, натянул рубаху: когда Гаруня "недужил", он выходил вместо него на Дон, садился в челн и выбирал казакам тони. Деня тихо греб веслами, а Васюта стоял на носу челна и глядел на воду. Никто лучше его не ведал рыбьих становищ, которые он определял по одному ему известным приметам. На берегу дожидали казаки. - Ну как, Васька, будем ли с рыбой? - Будем. Тащите невод, за лещом нонче пойдем. Казаки весело загалдели: - Лещ - рыба добрая. - И сушить и вялить. - И под чарку! Уложили невод, сели на челны и поплыли. Вблизи тони Васюта высадил казаков на берег и приказал, чтобы держали рот на веревочке. Казаки кивнули и молча застыли у камышей. Один из донцов привычно вбил в землю саженный кол с арканом. - Трогай, - кивнул гребцу Васюта. Челн медленно поплыл к заводи, а Шестак начал полегоньку выбрасывать в воду невод. Сперва плыли против течения, потом поперек заводи. Достигнув середины тони, Васюта глянул на верхнюю подбору с мотней. Над водой колыхались черные плуты. Сеть хорошо легла на дно, перекрывая нижней подборой заводь. Над мотней чуть покачивался деревянный бочонок: если много рыбы зайдет в снасть, то бочонок не позволит утянуть подбору в воду. (Плут - поплавок к сетям.) Окружив неводом тоню, Шестак стал приближаться к берегу. Кинул конец аркана казакам. - Тяни, братцы! Казаки потянули. - Тяжело идет. С рыбой, донцы! - выкрикнул Емоха. - С рыбой, - повеселел Деня и оглянулся на Шестака. - А ты страху нагонял. Не един пуд прем. Ай да Васька! Казаки тянули вначале за аркан, а потом ухватились за крылья невода. Шестак стоял на корме и довольно посмеивался. Богатую тоню захватили! Едва тянут казаки. - Ух, тяжко! Уж не сома ли пымали? Дружней, братцы! - кричал Емоха. Показалась мотня из воды. - Боже! -: испуганно ахнул Юрко. - Да мы ж мертвяка словили, станишники! Средь густого клубка трепыхавшейся рыбы торчала черная человечья голова с длинными обвисшими усами. - Да то Секира, братцы! - изумился Нечайка Бобыль. Вытянув мотню на берег, извлекли утопленника из спасти. Нечайка, первый со друг Секиры, сокрушенно закачал головой: - Как же так, донцы? Доброго казака потеряли. Кто ж его сразил, какой злодей в реку кинул? - А может, откачаем? Берись за руки, братцы, - скомандовал Емоха. Казаки принялись откачивать Секиру, а Нечайка все причитал: - Шесть налетий с ним в Поле. Сколь вкупе басурман перебили, сколь горилки выпили. - Уважал горилку казак, - тяжко вздохнув, поддакнул Емоха. - Уважал, донцы. Намедни в кабаке сидели. Бутыль мне задолжал... - Это я-то задолжал? Брешешь, черт шелудивый! - открыв глаза, рявкнул вдруг Секира. Казаки вначале опешили, а затем дружно грохнули, да так, что распугали птицу и рыбу на три версты. Больше всех хохотал Емоха: давясь от смеха, ходил вприсядку, а затем, обхватив руками живот, покатился по траве. - Ну, скоморох! Ну, прокудник! Когда смех начал стихать, казаки обступили Секиру, который с невинным, отрешенным видом сидел на берегу и выжимал красные портки. - Как тебя угораздило? - вопросил Нечайка. - Не все те ведать, - огрызнулся Секира. А было так. Надумал подшутить казак. Взял да скрытно и поднырнул из камышей в мотню. Утонуть Секира не боялся: наловчился подолгу сидеть под водой, да и нож с собой прихватил на всякий случай. На берегу же прикинулся мертвецом. - Нет, ты все ж поведай, поведай, как в мотню угодил? - прицепился Емоха. Но Секира так и отмолчался. Емоха плюнул и позвал донцов разбирать рыбу. Улов оказался отменным: пудов десять леща покидали в лодку-рыбницу. А Васюта тем временем выискивал новую тоню. После полудня казаки варили уху. И вновь здесь верховодил Васюта, бывший тяглый патриарший рыбак с ростовского озера Неро. Варили в больших котлах. Вначале, по совету Шестака, в котлы кидали мелких ершей и окуней. Отварили, вычерпали, а затем в дело пошла рыба покрупней: язи, окуни, налимы. Вновь сварили и вычерпали, а в тот же отвар опустили карасей, щук и лещей. Не забыл Васюта и о приправе: укропе, петрушке, луке... В самый последний момент он набросал в котлы жгучего турецкого перца. По станице духовито пахло ухой. Казаки подходили к котлам, крякали, нетерпеливо поглядывали на Васюту. Но тот не спешил, стоял у котла с деревянной ложкой, деловито, со смаком пробовал душистый отвар, томил казаков. - Пора! - молвил наконец. - Кличьте станичного. Деня побежал за Болотниковым, а все другие с мисками и баклажками тесно огрудили котлы. Явился атаман. Ему первому поднесли дымящуюся миску с ложкой. - Сними пробу, батько. Казаки притихли, застыл Васюта: ежели уха атаману не понравится, не верховодить больше Шестаку у рыбацкого котла. Таков казачий обычай. Болотников хлебнул ложку, другую, выглянул из-под густых кудрей на Васюту, скривил губы. Васюта весь поджался. Все! Сейчас атаман швырнет ложку оземь, и станица поднимет его на смех. - Знатно сварил, дьявол! Васюта распялил рот в ухмылке, а по станице полетели одобрительные возгласы: - С ухой, батько! - Наливай, Васька! - Быть те атаманом! И загулял черпак по котлам! Мигом заполнили миски, достали баклажки с горилкой. Болотников поднялся на бочонок, сверкнула на солнце золотая серьга в левом ухе. Зажав в руке чарку, тихо молвил: - Вначале содругов своих помянем... Славные были казаки. Донцы встали, посуровели смуглые, иссеченные шрамами лица. А Болотников продолжал: - Они погибли в ратном поединке и теперь спят под курганом. Но пусть знают наши содруги верные, что казачьи сабли еще не раз погуляют по татарским шеям. Не ходить поганым по Дикому Полю! - Не ходить, батько! - дружно прокричали донцы. - Не сломить поганым казачьей воли! - Не сломить, батько! Казаки зашумели, замахали обнаженными саблями; что-то могучее и грозное было в их гневных и зычных выкриках. Переждав, когда смолкнет станица, Болотников вновь поднял чарку. - Помянем, донцы! Болотников осушил до дна оловянную чару и спрыгнул с бочонка. Казаки тотчас хлебнули из баклажек и дружно налегли на уху. В Родниковской станице обитало триста донцов. Домовитые казаки жили в куренях, а большинство ютилось в шалашах и землянках, не имея ни кола, ни двора. То была голытьба, самая что ни на есть воинственная и дерзкая вольница, готовая по первому зову атамана пойти хоть на край света, хоть к черту в пекло. Из голытьбы верстались дозоры и разъезды, из голытьбы подбирались казачьи сотни для степных набегов. Прибыл из своего шалаша проспавшийся дед Гаруня. В походы он давно не ходил, однако донцы почитали его за прежние заслуги - и не только в Диком Поле, но и в Сечи, где запорожец провел не один десяток лет. Иван Гаруня был одним из тех казаков, чья острая сабля гуляла и по татарам, и по ногаям, и по турецким янычарам. Много видел за свою долгую жизнь старый казак. Не раз бывал он и станичным атаманом. (Ногаи - поволжские татары. Янычары - турецкие пехотинцы.) Казаки потеснились, усадили Гаруню подле Болотникова. Иван Демьяныч скинул с головы трухменку, повел по лицам донцов приунывшими очами. - Сухо в баклажке, дети. Гаруне протянули сразу несколько баклажек. - Плесни в душу грешную. Гаруня отпил полбаклажки и вмиг повеселел, молодцевато крутнув длинный серебряный ус. - Знатная горилка, хлопцы. Достал из штанов кисет и короткую черную деревянную трубку с медными насечками, насыпал в нее табаку, раскурил от уголька. В станице "богомерзкое зелье" курили многие: наловчились от запорожцев, которых немало перебывало на Дону. Вот и сейчас тут и там потянулись над лохматыми головами повольников едкие сизые дымки. Устим Секира, сидевший обок с Мироном Нагибой, молвил с подковыркой: - Ну что, есаул, добра ли горилка? Мирон поперхнулся: вечно сунется этот чертов казак! Недавно Нагиба дюже провинился. В пролетье набежала на Родниковский городок малая татарская рать в триста сабель. Станица приняла бой, который длился от утренней зари до вечера. Удало рубился Мирон Нагиба, более десятка татар развалил своей саблей. Ночью же, вопреки приказу атамана, завалился в курень и осушил с устали полведра горилки. А чуть свет вновь набежали татары, но Мирон Нагиба, возглавлявший сотню донцов, на бой не явился. Лишившись атамана, повольники потеряли многих казаков и с превеликим трудом оттеснили ордынцев в степь. Мирона Нагибу нашли спящим в курене. Круг огневался и порешил: лишить Мирона чарки до следующего набега. А набега не было три месяца. Казаки мирно ловили рыбу, выбирались в степи на оленей и вепрей и каждый божий день попивали горилку. Мирон удрученно поглядывал на захмелевших станичников и, сглатывая слюну, уходил со смертной тоски далеко в степь, дабы не слышать веселых песен донцов. Таем же он выпить не мог: на Дону в одиночку не пьют, да и учуять могли, винный запах въедлив, его ни чертом, ни дьяволом из нутра не выбьешь. Учуют - и прощай тихий Дон. Тех, кто рушил повеленье круга, сурово наказывали. Могли из станицы выгнать, да так, что нигде тебя больше в казаки не примут. А могло быть и того хуже: в куль - и в воду. Вот и терпел казак до самого Ивана Купалы, покуда на Родниковскую станицу вновь не напали ордынцы. Тогда сабля его была самой ярой. Круг сказал: - Лихо бился Нагиба. Допустить к чаре. Теперь Мирон Нагиба весело сидел у котла и блаженно потягивал из баклажки. Но чем больше хлебали донцы ухи, тем все меньше оставалось горилки в баклажках. Устим Секира, глянув в пустую чару, пощипал смоляные усы, малость покумекал и, прищурив глаза, обратился к Болотникову: - Дозволь слово молвить, атаман? - Молви, Секира. Казак поднялся на бочонок, скинул с плеч зипун, а затем сбросил с себя и рубаху. Ухватился руками за голый пуп, скорчился, страдальчески закатил глаза. - Аль приспичило, Секира? - загоготал Емоха. - Приспичило, братцы. Ой, пузу мому тошно! - Никак рожать собрался. - Хуже, братцы. Черт в пузе завелся. Мучает, окаянный! - Так избавься, Секира! - Пытал, братцы. Сидит!.. А ну послухай, Бобыль. Нечайка подошел, приложил ухо к животу. - Сидит, донцы! - Во! Чуете, братцы. Каково мне, вольному казаку, черта терпеть! Ой, тошно, станишники! - пуще прежнего заорал Секира. К нему подошел Емоха, ткнул в пуп рукоять сабли. - Дай вызволю. - Не! Черт сабли не боится. - А чего ж он боится? Секира картинно подбоченился, крикнул задорно: - А ну скажи, скажи, казаки, чего нечистый боится? - Горилки, - изрек вдруг дотоле молчавший Гаруня. - Горилки!.. Горилки! - громогласно понеслось по станице. Секира молитвенно воздел руки к небу. - И до чего ж разумное войско у тебя, господи! Спрыгнул с бочонка и ступил к Болотникову. - Горилки треба, батько. Иначе не выбить черта. Дозволь из погребка бочонок выкатить. Дозволь на христово дело. Так в погребе же последний. - Ведаю, батько. Но ужель казаку с чертом ходить? Секира пал на колени, сотворил скорбную рожу. - Избавь от нечистого, батько! Болотников рассмеялся, обратился к кругу: - Мучается казак, донцы. Избавить ли его от сатаны? - Избавить, батько! - рявкнуло воинство. - Кати бочку, Секира! - махнул рукой атаман. До перетемок гуляли казаки: плясали, боролись, горланили песни... А по мглистой степи разъезжали сторожевые дозоры, оберегая станицы от басурманских набегов. ГЛАВА 3 РАЗДОРЫ Пленный татарин так ничего толмачу и не поведал. Не испугала его и сабля Емохи, когда тот захотел отрубить ордынцу голову. Закричал, забрызгал слюной. - Что он лопочет? - спросил Болотников. - Лается, атаман. Называет нас презренными шакалами и шелудивыми собаками, - пояснил толмач. - Дерзок ордынец. Емоха вновь подступил к татарину с саблей. - Не пора ли к аллаху отправить, батько? - Аллах подождет, Емоха, - остановил его Болотников. - Нам татарский умысел надобен. Неспроста юртджи в Поле лезли. - А может, на огне его поджарить? - Этот и на огне не заговорит. Болотников прошелся по куреню. Упрям ордынец! Свиреп, отважен, и погибель ему не страшна. - Уведи его пока, Емоха, и покличь мне старшину. Вскоре в курень явились старшина - пятеро выборных от круга. Среди них был и Гаруня. - Нужен совет, донцы, - приступил к делу Болотников. - Ордынец уперся. Ничего не скажет он и под пыткой. Как быть? Казаки не спешили: атаман ждет от них разумного совета. Первым заговорил домовитый станичник Степан Нетяга, пожилой казак лет пятидесяти. - Дозоры молчат, атаман. Татар в степи нет. Мыслю, пока нам нечего опасаться... А поганого посади в яму, и не давай ему ни воды, ни пищи. Не пройдет и двух дней, как он все выложит. Выборные согласно закивали головами, один лишь Гаруня окаменело застыл на лавке. - А ты что молвишь? - обратился к нему Болотников. - Нельзя мешкать, хлопцы. Лазутчики зря к заставам не полезут. Надо, чтобы поганый заговорил немедля. - Но татарин и под пыткой ничего не выдаст, - пожал плечами Нетяга. - Выдаст... Выдаст за деньги. Надо отдать поганому часть нашего дувана. Не было еще татарина, чтобы на золою не позарился, - проговорил Болотников. (Дуван - добыча.) - Дуван... поганому?! - вскинулись выборные. - Не дело гутаришь, атаман. Дуван мы большой кровью добывали. Сколь добрых казаков за него положили. И теперь выкинуть басурману? - осуждающе высказал Нетяга. - Не дело? - посуровел Болотников. - А дело будет, коли Орда на Русь хлынет. Ежели мы разгадаем помыслы татар, то успеем упредить все засечные крепости. И тогда спешно соберется рать. Соберется и достойно встретит поганых в Поле. Ни один ордынец не погуляет по Руси. Так неужель своих полтин пожалеем? - Добро гутаришь, атаман, - молвил Гаруня. - На что казаку злато? Был бы конь, степь да трубка. Нехай берет злато татарин. Он его повсюду рыщет, он за него и башку потеряет. Нехай! - Знатно молвил, Гаруня. Знатно. - Так ли, донцы? - Так, атаман, - согласилась старшина. Однако Болотников заметил, что Нетяга кивнул неохотно: жаден был казак на деньги. Подняли из подполья окованный медью сундук, отомкнули замок, откинули крышку. Резанули глаза самоцветы, золотые кубки и чаши, серьги, перстни и кольца, подвески и ожерелья. - Добрая казна, - крякнул Емоха. Степан Нетяга молча ткнулся на колени и запустил руки в дорогие каменья; пальцы его слегка дрожали. - Богат, богат сундук, станишники. - Тьфу! - равнодушно сплюнул Гаруня, едко дымя люлькой. - Бабам на побрякушки. Болотников отсыпал в карман три горсти золотых монет и горсть самоцветов. - Поди, хватит поганому? - А не лишку? - насупился Нетяга. - В самый раз. Ордынец на малое не польстится. Спускайте сундук, други. Болотников приказал привести толмача и татарина. Когда тот появился в курене, Иван высыпал на стол золото и каменья. - Вот твоя добыча, поганый. Глаза татарина алчно загорелись. Такой добычи он не мог бы взять даже в самом удачном набеге: не так уж и много оставалось в чувале после хана, темников и сотников. А на эти самоцветы и деньги он заведет себе табун лошадей и стадо баранов. У него будут новые юрты и много юных красивых жен. (Темник - военачальник, командующий туменом.) Ордынец метнулся к столу и начал было сгребать добычу в карман, но на его ладонь опустилась тяжелая рука Болотникова. - Не торопись, поганый. Вначале об Орде поведай. Что замыслила она противу Руси? - Я все скажу, иноверец. Через десять дней всемогущий хан Казы-Гирей сотрет с лица земли все ваши порубежные города и пойдет к Москве. Он сожжет вашу столицу и положит к своим ногам Русь. - Замолчи, собака! - подскочил к татарину Емоха, выхватив из ножен саблю. Но Болотников остановил его движением руки. - Не ярись. Сядь! - сохраняя спокойствие на лице, произнес он. Емоха опустился на лавку, а Болотников встал подле татарина. - Много ли у Казы-Гирея туменов? - Много, урус. Пятнадцать темников съехались в Бахчисарай. - А что юртджи искали в степи? - Дороги для ханскою войска. - Что еще? - Мы хотели узнать, велика ли рать урусов стоит на засеке. Нам нужен ясырь. (Ясырь - невольник, пленный.) - Погнался за ломтем, да хлеб потерял, - усмехнулся Болотников. - В ясырь-то сам угодил. Забирай свою добычу. Татарин проворно подмел со стола самоцветы и золото, шагнул к Болотникову. - А теперь отпусти меня в степь, урус. - В степь ты уйдешь позднее, когда пойдет на Русь войско Казы-Гирея. А покуда посидишь у нас в полоне. Иван выехал в Раздоры с Васютой, Юрко и Секирой. Спешно гнали по степи коней: надо было как можно быстрее доставить весть главному казачьему городу. Мимо, через каждые две-три версты, мелькали сторожевые курганы; на вершинах их стояли казачьи посты и зорко вглядывались в степь. Тут же, у подножий курганов, разъезжали конные станичники, готовые по первому приказу дозорного скакать в засечную крепость. От Родниковской заставы до казачьей столицы - более двадцати верст. Гнали лошадей без передышки, и вот за холмами показались Раздоры, обнесенные высоким земляным валом и дубовым частоколом. Крепость имела двое ворот и несколько деревянных башен с караулами. С трех сторон Раздоры окружал глубокий водяной ров, а с четвертой - крепость защищал Дон. Степные ворота были закрыты: они распахивались лишь в день выхода казачьего войска в набег или для отражения кочевников. Обогнув крепость, поскакали к Засечным воротам. Через ров был перекинут легкий мост на цепях, который в любой момент мог подняться к башне и перекрыть ворота. Караульные, заметив за кушаком Болотникова атаманский бунчук, не мешкая, пропустили казаков в крепость. (Бунчук - символ власти, имеет вид длинной трости с шаром, под которым прикреплялись волосы из конскою хвоста.) - У себя ли атаман? - придерживая лошадь, спросил Иван, зная, что атаман Васильев часто выбирался в степь на охоту. - В курене. Аль с худыми вестями? - спросил дозорный. Но Болотников уже не слышал: огрев плеткой коня, он помчал к атаманскому куреню. Возле просторной и нарядной избы Богдана Васильева прохаживались двое казаков с саблями и пистолями за синими кушаками. Иван спрыгнул с коня и ступил к крыльцу, но караульные дальше не пропустили. - Спит батька. Нельзя! Болотников повел широким плечом - казаки отскочили в сторону. - Не до сна, други. Взбежал на крыльцо, пнул ногой дверь. - Куда? Куда, чертов сын! -