Захарка вышел в соседнюю горницу. Иванка ждал. Вошел Захар с недописанным ярлыком. - Нельзя, Иван, - сказал он. - Я дворянина спрошал, писать ли холопов и трудников монастырских, - он не велит. - Ты б воеводу бежал спрошать! - вспыхнул Иванка. - Мне что дворянин! Мне старосты земски указ, не дворяне!.. - Ну-ну, не ори, не ори! Не в конюшне! Тот дворянин от старост посажен к прибору стрельцов да по ратным делам. Молвил "нельзя" - и нельзя! Эк все холопы сбегут во стрельцы. Кто же работать в холопстве станет?! - Где старосты земски? - со злостью воскликнул Иванка. - Нету во Всегородней. Утре придешь - и будут! - сказал Захар. Он разорвал ярлык, на котором начал писать Иванку, и обратился к вошедшему парню. - В стрельцы? - как обычно, спросил он. Якуня ждал у крыльца. - Пошли за ружьем! - весело крикнул он, махнув своим ярлыком. - Иди к чертям! - оборвал Иванка, и, сорвав на Якуне обиду, с болью в горле он, не оглядываясь, бросился прочь от Земской избы. На другой день Иванка, оставив работу в кузне, явился в Земскую избу к Гавриле. - Дядя Гавря, вели Захарке меня приписать в стрельцы. - Ишь, возрос воевода! - усмехнулся Гаврила. - Чего же тебя не писать! Под носом, глянь-ка, темнеет чего - не сажа! Пишись, пишись!.. - Он не пишет, - мрачно сказал Иванка. - Пошто? - Дворянин не велит какой-то. Сказывает - ты, мол, холоп и нельзя во стрельцы! - Ишь ты, дело какое!.. Какой дворянин сказал? - А я знаю?! - Захар! - громко окликнул Гаврила. Захарка вбежал. - Пошто не пишешь Ивана в стрельцы? Кто не велит? - Иван Чиркин. Ты сам наказал его слушать, а он не велит холопов писать... Посадских - писать, а холопов не мочно. - Да я, Гаврила Левонтьич, ведь я не холоп. Макарий корыстью хотел меня ставить в трудники, а записи нет на меня. Я гулящий... Какой я холоп!.. - с обидой и горечью заторопился Иванка. - Постой, воевода, постой, не спеши, - остановил его хлебник. - Ты, слышь-ка, иди да работай, а завтра во всем разберемся. Чай, хочешь не ты один!.. - Были еще у тебя холопы? - спросил Гаврила Захарку. - С десятка два было, а станем писать - прознают и побегут отовсюду, - ответил Захарка. - Ступай, Иван, разберемся. Завтра скажу, не горюй! - утешал Гаврила. Но Иванку не успокоил его степенный и ласковый голос. Он уже не пошел в кузню, а возвратился домой. Взглянув на него, бабка сердцем почуяла над любимцем невзгоду. - Что стряслось, голубочек? - спросила она. - Что ты черен, как туча? - То и черен - где б жернова взять, не знаю... - К чему тебе жернов? - Веревку на шею да с жерновом в воду! - Ох, господи Сусе! Да что ты! Обидел кто? - Все Захарка проклятый! Повсюду Захарка! - А мы краше сосватаем, Ваня, - успокоила бабка. - Да я не об том... - Об чем же, Ванюша? Уж ты мне скажи. Кто лучше бабушки присоветует! Вместе рассудим. И слово за словом бабка выпытала его обиду. - Все минется, Ваня. Правда на свете всегда победна! Захватив кошелку, словно идя на торг, бабка направилась во Всегороднюю избу. Оба старосты были на месте. - Чего же вы с малым творите, бессовестны люди! - воскликнула бабка входя. - Что стряслось, Лукишна? - спросил кузнец, ничего не слыхавший о том, что случилось с Иванкой. - Не тебе бы спрошать, не мне ответ держать, - отрезала бабка. - Пригрел ты змея за пазухой. Сказывают, и дочку ему же прочишь. - Кому дочку прочу? К чему тут дочка в земских делах! - огрызнулся Мошницын. - Все к одному: обижаешь Ивана, а того-то балуешь! Захарка твой, ненавистник Иванушкин, злобу держит на малого. А в чем тут Иванка винен, что девке люб!.. Ликом румян, волосами кудряв дался и умом взял, и силой, и вежеством, а что твой Захарка? Недаром робята с мальства прозвали Пан Трык: зипун-то нарядный, а разум, вишь, с пятнушком - с равными сварится и старших не почитает... Не-ет, Иван не таков!.. - Да ты что, свахой, что ли, пришла, кочерга? Не к месту! - со злостью сказал кузнец. - Нет иного дела, как Ваньку хвалить, так ступай отсюда. - Ка-ак так "ступай", всегородний староста?! Да куды ж ты меня, горожанку псковскую, из Земской избы гонишь! Что же мне, на съезжую к воеводе за правдой ходить?! Неправду в Земской избе творишь, а за правдой на площадь? Не те времена: я на площадь пойду, своею рукой во сполох ударю. С дощана закричу народу, как ты с Захаркой измену копишь. Я те дам "кочерга"! В земском месте да старухе охальное молвишь!.. Все бывшие в Земской избе побросали дела, обратясь к бабке. - Постой, Лукишна, не горячись, не надсаживай печень - сгодится, - вмешался хлебник. - Ты толком сказывай, чего ради пришла? - Того ради и шла, чтобы правды добиться. Ты сам рассуди, Гаврила Левонтьич: али Иван кафтан посрамит стрелецкий? До смерти на правде стоять будет - в том и взрощен! Сызмала правду любить обучала. Али, мыслишь, он в чем оробеет? Ирода Ваську Собакина и огнем палил, и водой мочил, и за глотку давил. Ну-ка, кто другой на беспутника, на обидчика покусился? Немца кто поймал на Великой? А ныне ему и "спасибо" от мира: иди, мол, не надобен! - Во-он ты про что! - наконец догадался хлебник. - Во-он про что! А ты думал? И сказываю - измена! - Какая же в том измена? - спросил Гаврила с едва заметной усмешкой. - А такая! Владыка измену на город творил? Творил. Иванкина бачку в железы продал? Продал! А Захарка Ивана владычным холопом пишет! Где же правда? Пошто его во стрельцы не берут? Захарка у вас своеволит! Он, вишь, старостам земским указ. Своего-то умишка у старост не вдосталь?.. Аленка молоденька девка - и та разумеет лучше... - Ты вот что, старуха: ты дочь мою не срами! - оборвал кузнец. - Мне срамить?! Да кого, Алену? Срамить?! Да издохни я разом на месте!.. Такую жену бы Иванушке - и умерла бы спокойно! Не в бачку дочка далася: не девка - жемчуг бурмитский! - кипя негодованием на кузнеца, разливалась бабка. - Тьфу, да что я, старая! Не к тому сейчас слово, - спохватилась она. - Во стрельцы-то Ивана писать укажи Захарке, Гаврила Левонтьич! - Указал уж, Лукишна, пусть приходит, - сказал Гаврила, - никто перечить не станет. - Указа-ал? - удивилась бабка. - Чего ж ты молчишь, бесстыдник! Пошто ж я слова золотые на ветер пущаю! Так, стало, идти Ивану? - Идти, Лукишна, идти, - подтвердил хлебник. Воротясь с пустой кошелкой домой, бабка взъерошила кудри любимца. - И все-то ты попусту плел, неразумный!.. Иди да пишись во стрельцы - никто тебе в том не перечит! - сказала она и радостно расцеловала питомца. 6 - Напрасно спорили во Всегородней над челобитьем - загинула грамота наша. Раз челобитчиков похватали да заковали в железы, то и грамоту нашу бояре хитростью изолживят, а государь ничего и ведать не будет о наших нуждах, - говорили во Пскове. - Надо нам новое челобитье писать государю, просить его правды. И земские выборные снова сошлись для составления челобитной. - Мы отсель пишем, лишнее слово сказать страшимся, а недруги наши в Москву коробами лжу возят, на город клеплют. Писать так писать уж сплеча обо всех нуждишках. Половинничать нам не стать! - уговаривал Прохор Коза собравшихся для составления новой грамоты. Середние и меньшие люди стали теперь хозяевами всего города, и дворяне да большие посадские не смели уже шуметь, как в первые дни. Выборные обратились к Томиле. - Пиши, Томила Иваныч, всю правду: пусть ведает государь, каково житьишко народу под воеводской силой. Пиши сам, как ты знаешь. Человек ты книжный и худо не сделаешь, а мы припись дадим! - говорили выборные меньших. Но были и робкие, осторожные люди, которые удерживали составителя челобитной от излишней смелости, и Томила не спорил с ними, боясь нарушить единство, которое установилось в городе и казалось ему дороже всего. - Есть слух, что бояре пошлют на нас войско, а буде придется сидеть осадой, то все спасенье наше в единстве, - сказал Томила Гавриле Демидову. Каждый вечер Томила "чернил" дома новую статью, чтобы утром прочесть ее во Всегородней избе земским выборным. "О воровском, государь, ни о каком заводе и мятеже ни у кого совету в твоем городе Пскове не было и ныне нет же, - писал Томила. - А воровской завод - от богатого гостя Федора Емельянова и воеводы Никиты Сергеевича, окольничего Собакина. Федор Емельянов со своим подручным Филипкой Шемшаковым хлеб дорожит, а воевода ему потакает. Федор с немцами пирует у себя в дому и советы держит, а воевода тому не перечит. А про что с торговыми немцами советуют, и того, государь, нам и всему граду неведомо, а немцы, государь, исстари обманщики - сколь раз подо Псков войной приходили... И многие, государь, бывали побоища около города Пскова в засадах и в пригороцких уездах, и ныне знать, где те побиенные почивают". В Земской избе подымались с мест посадские люди, стрельцы, пушкари, попы - все говорили свои нужды, и Томила писал их жалобы. Он писал о том, чтобы в городе впредь окольничим, и воеводам, и дьякам во всяких делах расправы чинить "с земскими старостами и с выборными людьми, да чинить по правде, а не по мзде, не по посулам". "А воеводам в лавках безденежно товаров не брать и работать на себя ремесленных людей безденежно не заставляти. А стрелецкого и пушкарского жалованья воеводам не половинить. А приезжих немцев в градские стены не пускати, дабы не могли они стен и снаряда вызнать". Псковитяне также просили царя в своем челобитье, чтобы указал собирать с посадских людей подати не по старым писцовым, а по новым дозорным книгам{383}, "в коих промыслы и торговли указаны подлинно". Под конец просили они посадить в тюрьму за воровство Федьку Емельянова и его подручного - площадного подьячего Филипку Шемшакова, не продавать немцам хлеба из Пскова и прислать для сыска во Псков великого боярина Никиту Ивановича Романова, который "тебе, праведному государю, о всем радеет и о земли болит". Челобитную подписывали всем городом, и мало было людей, которые отказались поставить свою подпись. - Сила, сила в единстве, Левонтьич! - твердил Томила, радуясь сбору подписей. - Да надо нам еще между городами единство. Пошлем по всем городам список нашего челобитья: стоим-де в таких статьях, да и вам стоять на таких же, и по всем городам народу стоять на той правде - и недругам нашим той правды не сокрушить!.. А перво пошлем брату нашему Новгороду во Всегороднюю избу... Когда выбрали новых челобитчиков, во главе которых ехал дворянин Воронцов-Вельяминов, Томила задумал перехитрить московских бояр: чтобы грамота дошла до царя, он написал ее точный список и, по совету Козы, отдал верному городу человеку - казаку Мокею. - Скачи, Мокей, в день и в ночь. На Москве разыщи боярина Никиту Ивановича Романова. Добейся его увидеть. Никому иному, окроме его, не давай столбец, токмо боярину в руки. Моли на коленях, пусть примет. Другие бояре изменны. Борис Морозов с товарищи грамоту переймут - изолживят. А боярин Никита Иванович недаром в чести у московских людей. Он правду любит. Слышь, Мокей, никому иному не дай. - Уж надейся, Томила Иваныч, - тряхнув упрямой рыжей головою, ответил казак. - Ни жены, ни детей у меня. Один человек на свете живет - он себе волен. Никого не страшусь и дойду, добьюсь видеть боярина. - Поспеешь прежде челобитчиков? - Я с Дона! Пусти на коне татарина и донского казака - татарин отстанет!.. Казак ускакал. Второй список Томила писал для Новгорода. - Вот ты пишешь, Иваныч, к новгородцам, - сказал Гаврила. - А как тебе ведать их беды? Может, у них нуждишки совсем иные, и они челобитье иное пошлют государю. Томила качнул головой. - Одни скорби, одни недуги по всей Руси, и целить их одним снадобьем, - сказал он. - Вишь, чего пишет Панкратий Шмара из Новгорода. Никто не научал новгородцев, а так же содеяли, как у нас: хлеба немцу не дали вывозить, и немца схватили, и листы у него выняли, и деньги под стражу поставили. Да пишет, что богатого гостя Стоянова двор подожгли и житниц его пограбили... Да помысли только: митрополита своего всем городом били за изменны дела, как у нас Макария. - А чья же возьмет, Томила Иваныч? - спросил хлебник. - Коли крепко стоять по всем городам, то наша возьмет. Пишут новгородцы, что будут стоять во всем до смерти. Боярин Хованский пришел на них из Москвы. Держатся против боярина, не устрашились... Беседу их перебил ворвавшийся бомбой Прохор Коза: - Томила Иваныч, Гаврила Левонтьич! Окольничий с дьяком прискакали из Москвы! - Ой, много в Москве окольничих! Этак у нас их садить - и тюрьмы не хватит, - с усмешкой заметил Гаврила. - Куды его отвели? - Спрашивал окольничий, какой лучший дом в городе. Указал ему Федора Емельянова дом. Туды они и поехали. А в проезжей грамоте писано, что едут по государеву указу для тайного дела, а припись у печати - боярина Бориса Ивановича Морозова. - Чего же ты его в Омельянова дом пустил? Он, может, какую от Федора тайную грамоту в город привез! "Для тайного дела"! У нас все дела во Пскове не тайны, а явны, - укорил Томила. - Куды же его девать, Иваныч? - спросил Коза. - А, черт с ним, пусть там сидит! Да глаз с него не спускать, с кем будет водиться, - сказал Гаврила. - Захарка Осипов тут ли?.. Эй, Захар! - громко позвал он. Захарка вошел. - Тайное дело есть до тебя: у Омельянова палаты походишь вечером, с девицей с какой ни есть посмеешься, а глаз держи на воротах. Окольничий с дьяком из Москвы прискакали. Куды пойдут, кто к ним ли придет - гляди пуще! Спишешь всех, кто пойдет. - Уж посмотрю, Гаврила Левонтьич! - Иди. Поздно вечером Прохор Коза проехал по улице мимо дома Емельянова. Захарка стоял с какой-то девушкой у самых ворот Федора. К ночи его сменили двое стрельцов, вооруженных саблями и пистолями. Им дан был наказ никого не пускать со двора, ни во двор. Поутру большая толпа псковитян окружила дом Емельянова. Слышались выкрики, насмешки. В выбитые и выдавленные в первый день восстания окна летели с улицы камни. В окнах не показалось ни души. Наконец из ворот вышел дворянский слуга. Его окружила толпа. - Ты, малый, чей будешь? - Окольничего князь Федора Федорыча Волконского человек. - Куды идешь? - Послал господин в съезжую избу. - В съезжей нет никого. Мы тебя сведем к земским старостам во Всегороднюю. - А мне что, куды ни сведете! И толпа, окружив слугу, привела его в Земскую избу. - Мой господин, князь Федор Федорыч, указал отвесть ему для постоя иной дом. В Емельянова доме стоять не можно: людишки псковские шумят, камнями в окна мечут, - сказал слуга. - Скажи своему князю, парень, что мы его княжих дел в Земской избе не ведаем. Пришел бы чин чином в Земскую избу, поведал, зачем приехал, проезжую грамоту явил бы да иные грамоты, буде есть. Тогда и дом ему отведем по чину и званию. А может, он и не князь, а лазутчик какой иноземский - почем нам знать! - сказал Томила Слепой. - Как не князь?! - возмутился парень. - Да ты не шуми. Может, князь - нам как знать. А может, и ты с ним лазутчик и оба вы для изменных дел. Станем огнем пытать, и признаетесь сами, - вставил Гаврила. Парень перекрестился. - А ты не бойся. Иди скажи князю. Он сам рассудит, как быть, - успокоил Слепой. Пока шла беседа в Земской избе, некоторые из провожатых псковитян вошли в избу и слушали весь разговор. Они любопытной гурьбой проводили малого от Земской избы обратно ко двору Емельянова. Когда Волконский и бывший с ним дьяк Герасим Дохтуров выехали было из ворот, толпа горожан удержала их. - Воротись, люди добрые, на конях не пустим скакать - не в Москве. Пеши ходите. Волконский помнил, как был он бит во время соляного бунта такой же толпой, и покорился. За князем шла сзади гурьба посадских. По дороге еще приставали люди, и шли все вместе. Когда же окольничий миновал Всегороднюю избу, народ заволновался: - Эй, князь, не туда пошел! - Тут она, Всегородняя! - крикнули за спиной. Герасим Дохтуров хотел отвечать, но Волконский остановил его. - Молчи, Герасим. Пускай себе каркают, а ты словно не слышишь, - шепнул он дьяку, и оба едва заметно прибавили шагу. - Князь! - крикнули сзади. - Упал в грязь! - поддержал второй голос. Раздался сзади пронзительный свист в три пальца. Волконский держался, чтобы не оглянуться, но дьяк оглянулся и увидал, что впереди посадских за ними бежит толпа ребятишек и передний из них уже метит в него снежком. Дьяк вобрал голову в плечи, и снежный комок миновал его, но залепил ухо князю. - А-а-а! - заорали ребята, и еще несколько снежков попало в голову, спину и плечи Волконскому и дьяку. - Только донес бы господь до Троицкого дома, а там в соборе схоронимся, - сказал дьяк. Они шагали теперь насколько возможно быстро, но Троицкий дом был еще далеко впереди. Ребятишки настигли их и лупили в упор снежками и комками навоза. - Не обернись, - хотел удержать Волконский, но дьяк уже повернулся и стал отбиваться палкой. Обрадованные сопротивлением, ребята с визгом кинулись в свалку. Дьяк был обезоружен, и детвора дергала его теперь безнаказанно за полы и за длинные рукава. - Стой, дьяче, - сказал мужской голос, - идем в Земскую избу. Волконский оглянулся, и, увидев, что дьяка схватили, подобрал длинные полы, и помчался бегом. - Братцы, ведите того, - раздались голоса за его спиной, - а мы длинного схватим. Князь Федор Федорович бежал, тяжело дыша. За ним мчался румяный Федюнька, двенадцатилетний Иванкин брат. Он ловко гвоздил окольничего жесткими снежками по шапке, каждый раз попадая так, что снег сыпался за ворот. Они пробегали мимо свечной лавки, когда из сторожки вышел Иванка. - Федька, ты куда? - окликнул он брата. - Князя ловим! - радостно крикнул Федюнька и запустил новый снежок так ловко, что сбил с Волконского шапку. Федюнька подхватил ее и кинул хозяину в голову. - Имай, имай! - кричала сзади ватага посадских. Иванка тоже пустился в погоню. Волконский пробежал мимо архиепископского дома, мимо воеводского двора и вбежал в Троицкий собор. Ребята отстали у паперти, не смея бежать в церковь. Погоня с шумом ввалилась в собор. Непривычно громко отдавались под просторным куполом пустой церкви простые голоса с обыденными, немолитвенными словами: - Куды ж он схоронился? - Ишь заскочил, как мышь в нору! - Тут он! - крикнул Иванка из алтаря, куда вбежал вслед за князем. - Тащи его к нам! Всем-то в алтарь негоже! - отозвались из толпы. - Веду! - крикнул Иванка. В алтаре послышалась возня, что-то упало, и через миг Иванка вывел окольничего из боковых дверей алтаря за длинную рыжую бороду. Оба они были встрепаны и тяжело дышали. Лицо Волконского перекосилось от боли и злобы. Нарядная сабля его торчала у Иванки под мышкой. Сходя с амвона, Волконский выронил шапку. Кто-то поднял ее. - Там грамотка. Грамоту выронил, эй! - окликнули сзади. Волконский рванулся за грамоткой, но Иванка дернул его покрепче за бороду. - Тпру, балуй! - прикрикнул он, развеселив окружающих и заставив пленника смириться. Посадский парнишка поднял бумагу и подал. Иванка, не глядя, сунул ее за кушак. Большая толпа стрельцов и посадских с копьями, рогатинами и топорами ждала их у паперти. С Рыбницкой площади уже разносился голос сполошного колокола, собирая народ ко всегороднему сходу. Когда в Земской избе обыскали Дохтурова, при нем нашли царский указ о том, как следует "смирять псковское мятежное беснование". - "Дву человек: Томилку Слепого и Гаврилку Демидова казнить смертью, - читал с дощана на всю площадь Томила Слепой, - да четверых воров и пущих заводчиков по дорогам повесить, и тех воров имяны Мишка Мошницын, Никитка Леванисов - мясник да стрельцы Прошка Коза да Максим Яга. А остальных воров по сыску, колько человек доведется, велети в торговые дни бити кнутом нещадно да посадить в тюрьму... А для вычитки того нашего указу собрать на Троицкий двор к архиепископу Макарию дворян и детей боярских, стрелецких и казачьих голов, и казаков, и стрельцов, и земских старост, и посадских лучших и середних". - А меньших, нас, не звали? - насмешливо крикнули из толпы. - Меньшие не надобны - одни богаты нужны во советах! - отозвался второй голос. - Эй, рыжий, сколь человек в тюрьму вкинешь да кнутьем бить станешь? - кричали Волконскому. Иванка вынул из-за кушака записку, оброненную князем в церкви. В ней не оказалось ничего, кроме имен тех из псковитян, кто стоял поближе к Земской избе. Народ потребовал читать и эту записку. Ее прочитал вслух с дощана Иванка. Кроме имен, уже названных в царском наказе, был длинный список. - "...Стрельцы Никита Сорокоум, Муха, Демидка Воинов, два брата-серебряники Макаровы, беглый человек боярина Бориса Ивановича Морозова, портной мастер Степанка, казак Васька Скрябин, звонарев сын Истомин беглый владычный трудник Иванка, Георгиевский с Болота поп Яков, стрелец Иовка Копытков..." - читал Иванка. Толпа грозила оружием, кричала при каждом имени своих лучших заступников. И только стрельцы да земские выборные охраняли окольничего от яростного гнева толпы. - Кто тебе дал грамоту с именами? - спросил Гаврила. - Неведомый человек пришел, дал грамоту да убег, - ответил окольничий. - Не вракай, сказывай правду! - крикнул ему Захарка. - Сказывай лучше, князь Федор Федорович, кто тебе грамотку дал? Смотри, велит народ под пытку тебя поставить. Волконский разорвал ворот и вынул золотой крест с груди. - Вот крест целую: не знал никогда того человека раньше! - воскликнул он. - Не бывал я в вашей городе прежде. Никто мне неведом. - По письму угадать можно, чья рука, - предложил Иванка. - Кажи, - сказал Захарка, - я знаю все руки! - и взял у Иванки грамоту. Он долго смотрел на бумажку и вслух заключил: - Пустая затея! Письмо и письмо - на все руки схоже... Хоть на мою - и то! - И как бы для того, чтобы все осмотрели и убедились, он передал грамотку стоявшему у дощана в толпе стрельцу Ульяну Фадееву. - А что же, может, и ты писал, недаром весь вечер стоял у дома, - серьезно сказал Иванка и тут только сообразил, что почерк казался ему все время знакомым. - Ты писал! - внезапно выкрикнул он. Но народ принял это за шутку, и все кругом засмеялись. Засмеялся и сам Захарка. - Уж не ты ли писал? - спросил он Иванку и подмигнул. Но Иванка был уверен теперь, что почерк не чей иной, а Захаркин. Это были те самые хвостатые буквы, которые Иванка так ненавидел. - Где грамотка? - крикнул он, подскочив к Ульяну Фадееву. - Ему, что ли, отдал, - равнодушно кивнул стрелец на соседа. - А я - тому, - указал тот еще дальше. Иванка бросился спрашивать дальше, но грамотки не было: она пошла по рукам и пропала в толпе. - Братцы, грамоту скрали! Захар писал, братцы! Ей-богу, Захар! - закричал Иванка в растерянности и отчаянии. - Он у тебя лошадь, что ли, с конюшни свел аль невесту отбил? - с насмешкой спросил Фадеев. - Может, ты сам написал, чтоб за Аленку помститься! - крикнул стрелец Сорокаалтынов. - Неладно, Ваня, - кротко сказал Захарка, - ино дело наш спор за девицу, ино земски дела. Не путай! Хлебник поднял руку, прерывая шум и крики. - Скажи сам, князь, не сей ли к тебе приходил? - спросил он Волконского, указав на Захарку. - Тот не молод был, - возразил окольничий. - Что зря-то слушать пустых брехунов! - оборвал Мошницын, раздраженный упоминанием Аленки на площади, перед толпой. - Кабы грамота не ровна была всем, то как бы читали? Зато один пишет, а все читают, что буквы одни. Как по ним угадать!.. - Иди, Иван, с дощана. Заработал от князя саблю - и баста! - с досадой и нетерпением указал Коза. Сдерживая обиду, Иванка спустился в толпу. Допрос Волконского продолжался, но Иванка не слышал расспросных речей. Он думал лишь об одном: как доказать, что записку писал Захарка. - Неладно, Ваня! Аленка тебя пуще прежнего любит, - сказал Якуня, увидев его в толпе. - Вечор про тебя спрошала, пошто не пришел обедать... Захарке бы в обиду лезть да клепать бы, а не тебе! - Уйди, а не то вот и дам!.. - озлился Иванка. ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ 1 Свойственник Ордина-Нащекина, у которого остановился он в Москве, жил в небольшом достатке. Для приезжего стольника у себя в дому отвел он светелку, где Афанасий Лаврентьич сидел часами над чертежом города Пскова с окрестными монастырями, обдумывая до мелочей ход осады и всякие хитрости, какими способней бы одолеть мятеж, упорно готовясь к тому, что так или иначе, а все же добьется он увидать царские очи и говорить с царем и убедить его, что лучше, чем его, Афанасия, не сыскать ни советчика по псковскому делу, ни воеводы для приведения в покорность мятежного города. Вдруг в светелку, где стольник сидел в одиноких и трудных думах, вошел молодой богато одетый красавец. - Дозволь, Афанасий Лаврентьич, сударь, холопишку боярскому слово молвить, - вежливо обратился он от порога. - Кто таков, молодец? От кого? - вскинув глаза, спросил стольник. - Что-то ты не холопска обличья! - Ильи Данилыча Милославского стремянный, Первушка Псковитин, - скромно назвался гость. - С чем пришел, Первой? Боярин прислал по меня?! - обрадованно спросил псковский стольник. - Слыхал, Афанасий Лаврентьич, что ищешь ты ход к государю по псковскому делу. И я об том же болею. Прикажи, пожалуй, и завтра боярин пришлет меня за тобою. - Что плетешь?! Как я боярину прикажу! - Не боярину - мне прикажи. А уж боярин сам тебя видеть захочет. Опричь моего боярина кто к государю введет тебя без мешкоты! За покой державы душою болеет боярин Илья Данилыч... А когда говорить с ним станешь, примолви словечко, что ранее знал во Пскове Первушку и де ранее чуял, что из мальца взрастет муж разумный... - А ты, холоп, я гляжу, волю взял на боярской службе! - одернул стольник. - Язык распустил! - Возле умных людей набираюсь, сударь, - скромно сказал гость. - Пошлет меня боярин с тобою, сударь, мятеж покоряти, то я тебе пособлю, а сам от тебя черпну разума. Тебе ведь в город не влезти, а мне, холопишку, проскочить, что комаришке влететь! Письмо ли кому велишь отдать али так, на словах, - во всем буду исправен. - А кого ты во Пскове знаешь? - И заводчиков пущих ведал мальчонкой: Козу, да Гаврилу-хлебника, да Копыткова, Захара Осипова, подьячего, Шемшакова из площадных подьячих, а из великих людей Василия Собакина, воеводского сына, да и всех его слуг... А с Василием-стольником хотел я добро совершить: посадский извет для него расстарался, добыл, да, вишь, оплошал воеводский сын, в дороге пображничал и припоздал с изветом! - Стало, твоих это рук?! - уже с живым интересом спросил стольник. - Ты извет послал воеводе? - Оплошал Василий! - грустно сказал Первушка. - А то бы, бог дал, не быть бы и мятежу. Прихватили бы кликунов!.. - А ворам не продашься? - строго спросил стольник. - Что ты, сударь! Я в милости у боярина. Не всяк дворянин от него ласку видит, как я. На той неделе мне молвил сам, что таков разумный холоп и дворянского званья не посрамил бы. Неужто же от воров мне ждать лучшего! Рыба ищет, где глубже! - А башку потерять не страшишься, коли воры признают? - Как бог будет милостив, сударь! А пошлет бог удачи, то и государь своей милостью не оставит! На том живем. Кто добра не желает державе своей да чуточку и себе добришка! Афанасий весело рассмеялся: - Ну добро, Первой. Проведи к боярину. Уж я тебя не забуду! 2 Афанасий Лаврентьич Ордин-Нащекин все же добился свиданья с царем через царского тестя, боярина Милославского. Он высказал государю все свои мысли по поводу восставшего Пскова и теперь скакал царским гонцом с посланием к боярину Хованскому. Вместе с ним, слегка приотстав, ехал посланный Милославским для тайной службы боярский холоп Первушка. Ордин-Нащекин сумел убедить царя в том, что помощь его необходима Хованскому в борьбе против псковских мятежников. Царь посылал его как нужного и полезного советчика к боярину. Только что возведенный в чин окольничего, недавний стольник, кроме грамоты, вез изустный тайный наказ царя, что было великой честью и служило знаком доверия. Окольничий знал, что царская грамота требует от Хованского во избежание кровопролития в Новгород не входить, а, приблизясь к нему, послать к мятежникам с уговорами. Но вести, мчавшиеся навстречу царскому гонцу, говорили о том, что он запоздал с царским наказом: народ по дорогам рассказывал, что, с барабанами и распустив знамена, боярин Хованский ринулся в бой и вломился в новгородские стены. Вначале Ордин-Нащекин не верил "дорожным вракам", как звал он слухи, но "враки" все более крепли, а войска Хованского не было видно. Проскакав до глубокой ночи, пристав ночевать в деревушке и выехав с первым лучом рассвета, окольничий заметил в рассветном тумане на пригорке толпу людей при дороге. На всякий случай он ощупал пистоль за пазухой и разобрал поводья. Первушка при этом внезапно отстал. - Эй, где ты там? - крикнул Ордин-Нащекин. - Подпруга чего-то... - отозвался Первушка. Окольничий сдержал коня. - Вот чего, малый, я, слышь, тебя плетью подпружу! Царское письмо у меня. Ну-ка, живо скачи вперед ведать, что там за люд. - А вдруг, осударь Афанас Лаврентьич, там шиши придорожны, тогда что? - сказал Первой. - Да сабля на поясе у тебя к чему? - возмутился окольничий. - Вишь, их сколь - что тут сабля! - отозвался Первой. - Стой, кто едет?! - крикнули впереди. - Дворянин в боярина Хованского стан! - откликнулся Ордин-Нащекин, держа наготове пистоль, и тронул коня. Толпа оказалась стрелецким обходом, пущенным для береженья дорог. - Где ныне боярин? - спросил Афанасий Лаврентьич. - В Новгороде наш боярин, - сообщили стрельцы. - Был намедни пятидесятник с объездом, сказывал - в городе пир горой: молодухи новгородские пекут и жарят для нашего войска - в радость за избавление от воров... - Много ль воров побито? - спросил Афанасий Лаврентьич. - Сказывал пятидесятник - без крови пустили. Куда ж им деться - вон сколько войска! - ответил стрелец, и в голосе его послышалось как бы сочувствие сдавшимся мятежникам. Ордин-Нащекин помчался дальше. К полудню солнце пригрело. Военный доспех, подбитый овчиной, казался не в меру тяжелым. Из-под шлема по лицу и по шее струился пот. Дворянин обнажил голову, подставив ее встречному весеннему ветру. В лесу, по которому приходилось скакать, пахло весенней прелью и смолистыми почками деревьев. На косогорах под полуденным припеком выглядывали синенькие подснежники и ранние анютины глазки. С земли подымалась прозрачная дымка. Пахари кое-где мерными, словно задумчивыми движениями взрывали борозды яровых полей. Мелькнули первые бабочки. "Вишь, как у бога все мирно, а род людской и жужжит, и жужжит, и мятется, как окаянный!" - подумал окольничий. По вечерней заре доскакали к грозным новгородским стенам. Воротники{395} заставили их показать подорожный лист{395}. Воротный старшина, прочтя грамоту, скинул шапку. Караул расступился. Из-под скромно опущенных век воротного старшины сверкнула злоба вчерашнего мятежника. "Крови б ему дворянской, то-то упился бы!" - подумал Ордин-Нащекин. Пущенный с места вскачь жеребец ударил обоими задними копытами в стоявшую у ворот вонючую лужу, и старшина воротников с руганью отшатнулся, вытирая шапкой забрызганное лицо... Первушка нагло усмехнулся ему в глаза... Они поскакали по улицам Новгорода, еще вчера непокорного и буйного, а сегодня утихшего под тяжелой махиной стрелецкого войска, ввалившегося в его стены. Все было мирно, только кое-где побитые двери лавок да пожженный дом торгового гостя Стоянова говорили о минувшей грозе. На дороге стояли лужи, в них плавали гуси. Звонили колокола. Народ шел к вечерне. "Вот так-то и Псков утихнет, - подумал Ордин-Нащекин. - Да все ли то, все ли?! - засомневался он. - Уймут мятеж, а за ним и опять новый зреть учнет, так и будет, покуда не переменится весь уряд в государстве. Государства и чести дворянской блюсти мы ленивы. Корысть заела. И большие бояре не лучше: хоть князь Хованский - моим умом в воеводы влез, а теперь государю угоден. Скажет - собою мятеж задавил!.." У кремлевских ворот их опять задержал караул из стрельцов Хованского. Окольничий узнал стрелецкого сотника, дворянина Волошина. - Государево письмо везу к боярину. Где его скорым делом сыскать? - В митрополичьих палатах, - сотник указал на ворота Софийского дворца{395}. 3 Боярин Хованский был раздражен. Победитель мятежного Новгорода - "умиротворитель земли Новгородской", как назвал его после молебна торговый гость, новгородец Стоянов, - Хованский был приглашен к митрополиту новгородскому Никону. Избитый мятежной толпой на улице, митрополит почти целый месяц болел и только сегодня, поддерживаемый под руки двумя иеромонахами, поднялся, чтобы служить молебен. После молебна он попросил к себе боярина, и, когда Хованский в простоте поздравил его с вызволением из мятежного плена, Никон надменно сказал, что Новгород покорился не ратному страху, а отступился от мятежа, убоясь греха. - Смута была беснованием мимолетным, - сказал Никон. - Ветер безумия веял над градом попущением божьим, да и утих от креста господня. Кабы не пастырска сила, боярин, стоять бы тебе да стоять под стенами! "Пастырска сила!" - теперь размышлял про себя боярин, сидя у печки перед огнем и глядя на мирное трескучее пламя. - "Пастырска сила!.." А сам доселе болячек избыть не поспел. Без войска бы много успел ты с той пастырской силой. Тебя по бокам колотили, доселе с обвязанной шеей, а подвиг лишь твой, что мятеж утих, а мы, бедненькие, сбоку припека!" Когда боярин сказал, что развесит мятежников по березам на Псковской дороге, Никон опять вступился. - Повесишь - и псковски заводчики ожесточатся, их тогда не уймешь. Мы царским именем обещали новгородцам милость за то, что ворота отворят. Тебе государь повелел быть со мною в совете, - напомнил митрополит. "А что я - дите? - размышлял боярин. - Советчик мне надобен в рясе! Отколь у него, у монаха, ратная сметка!.." В дверь покоя раздался стук. - Входи, кто там! - крикнул боярин, не обернувшись. - Здрав буди, боярин Иван Никитич! - произнес знакомый, недавно слышанный голос. - Кто? - так же, не обернувшись, спросил Хованский. - Окольничий Афанасий Ордин-Нащекин. - Окольничий?! Вот те на! Здоров, Афанасий, по батюшке как, не упомню, - сказал Хованский, вставая с места. - Отколе принес бог? - С царским письмом к тебе, боярин, из самой Москвы. Велел государь тебя спрошать о здоровье, - сказал дворянин, подавая письмо Хованскому. - Стало, добился и царские очи видел. Что государь? - Здоров, слава богу. Боярин склонился к огню и читал царский лист. - Вишь, Афанасий Лаврентьич, неволей я стал ослушником царским. Чаял государь, мне не войти без бою. Ан я и влез! - воскликнул боярин. - Государь будет рад. Опасался он усобного кровопролитья, - сказал окольничий. - Честь и слава тебе, боярин! - Ну, на честь да на славу охотников ныне много, - не выдержал, прорвался Хованский. - Я в Новгород войско привел, а Никон, митрополит, за то себе чести чает. Пастырской силой, мол, он ворота отворил! - Чужим умом жить охотников много, боярин, - сказал Ордин-Нащекин, про себя разумея самого Хованского, - бог с ними. Впереди тебе труд велик - Псков одолеть. За то одоление пожалует государь. А я, боярин, рад тебе пособити. Тебе славы ратной надо, а мне не много - сесть воеводой во Пскове. - Просился у государя во Псков на корма? - спросил прямо боярин. - Сказал государь, как промысел будет над мятежом, по делам глядеть станет. А я чаю, боярин, князю Василию Петровичу Львову ныне сидеть воеводой во Пскове невместно - какой воевода, когда его горожане били да ныне в тюрьме держат! - И то, - согласился Хованский. - А как ты мыслишь Псков унимать? - Мыслю монастыри округ города войском занять, дороги отнять округ города, крестьян по добру сговорить на воров да в городе лучших людей поднять на заводчиков. - А кто ж тебя в город пустит?! Князь Василия Львова держат в тюрьме, князь Федор Волконский в тюрьме же вместе с дьяком, Собакина-воеводу в тюрьму посадили, архиепископа так же, как Никона, волокли и колотили. А ты чаешь в город влезти да на заводчиков добрых людей сговорить. - Со мной человек боярина Милославского, холоп Первушка Псковитин. Родичи у него во Пскове да многие знакомцы. И мне боярин Илья Данилыч дал того человека, чтобы во Псков послать и тебе дать помогу через псковских дворян. - Что же тот холоп - сам заводчик, что пустят его во Псков? - Он сколько лет и во Пскове не был. Да шлю я с ним письма ко всяких чинов людям, к стрелецкому голове, к дворянам, к подьячим. А те люди меня слушать станут, по моему письму учинят. - Стало, так - войска не надобно, а на место боярина князь Хованского с войском один холоп Милославского будет силен?.. Так, что ли? - ядовито спросил Хованский. - Там - Никон, а тут - тьфу ты, просто холоп!.. - И так и не так, боярин, - объяснил окольничий. - Воры псковские злы. Осадой придешь - биться станут. А ты не ходи осадой. Сиди в Новегороде, жди. Станут они лазутчиков слать: что в Новегороде учинилось? Скажут лазутчики: учинилось добро - повинное челобитье писали, пришел боярин, нового воеводу в съезжую посадил для разных дел, а никого не обидел. Давай отворим ворота и боярина призовем во Псков. - Никон, что ли, тебя научал? - спросил недоверчиво Хованский. - Я, боярин, привычен своим умом жить! - вспыхнул Ордин-Нащекин. - Я тебе ранее сказывал, где войско держать подо Псковом, а ныне дворянам то же скажу, и она нам помешки чинить не станут, к стенам допустят... - По плечу ли холопишке экое дело - сердцами заводчиков завладеть? - усумнился Хованский. - Не он станет сердцами владать, боярин, мы станем. Он лишь письма свезет. Человек сей верен. Там у него отец. Заводчика Прошку Козу он знает. С моим человеком верным, подьячим Захаркой, знаком, - пояснил окольничий. - Боярин Илья Данилыч на промысел надо Псковом его обещал во дворяне возвесть - разорвется холоп ради чести. - Из холопов дворян деять?! - воскликнул Хованский. - Много берет на себя кум Илья Данилыч! Эдакий дворянин, глядишь, на дворянской девице женится, а через два колена внуки станут себя от князя Рюрика почитать!.. С тобой холоп? - Коней у двора бережет, - сказал Афанасий. Первушку призвали в дом. Войдя в покой, он помолился на образ, прежде чем отдал поклон боярину. Хованский разглядывал его, пока он крестился. - Во дворяне лезешь, холоп? - резко спросил он. - Государю служу по силе, боярин. Чего заслужу, тем пожалует, - отвечал Первой. - Как же ты к ворам пойдешь? Головы не снесешь! - Наше дело - куды укажут, туды идти. А башки что жалеть - не боярская голова: холопий кочан и срубят - иных много! - Ты сметлив, - довольно сказал Хованский. - Чем бог послал, - скромно отозвался Первушка. - Иди. Как надобен будешь - скличу, - сказал Хованский. - Сей в дворяне влезет! - признал он задумчиво, когда вышел Первушка, и добавил: - Что же, раз государь указал - оно и закон: будем сидеть в Новегороде, волховску семгу ясти да письма к ворам слать. ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ 1 Конюхи и боярские слуги зубоскалили у дворцовых ворот, ожидая выхода бояр из Думы, которая нынче слишком засиделась