Томила, схватив его за локоть. Он увидел в Иванке друга, которому можно выплакать всю обиду и горечь: - Совсем ведь один я остался... Слышь, Ваня, брожу по базару, мотаюсь, как бес, в тоске. В глаза заглядаю людям, и очей-то нет человеческих: во всем городу гляделки пустые зыркают по углам, как в стыде... - То и стыд, что креста целовали изменой! - прервал Иванка. - Кори, кори нас, окаянных! - согласился Томила. - Поверили мы боярам, ан всех похватали. Один я еще маюсь да своего часа жду... - Пошто ждать! Беги к воеводе, просись. Авось и посадит!.. - Глумишься! - Ты сам над собой глумишься, Томила Иваныч! Прежде Мининым стать посягал, а ныне колоду на шею в радость себе почитаешь!.. - С кручины, Ваня. Когда Гаврилу стрельцы повели во съезжую избу, народ зашумел на торгу. Я чаял - вот-вот весь город взмятется... Ан земский староста выскочил, пес Устинов: мол, так и так - не за то Гаврилу схватили, что заводил мятеж, а за то, что пороху много истратил из царской казны... Ну, все и утихли... - Сказывали приезжие мужики, - махнув рукою, вставил Иванка. - Мошницына взяли, и тоже все закипело: пол-Завеличья сбежалось к плавучему мосту. Стрельцы у Власьевских бердышами трясут... Думал я - во сполох бы ударить, и сызнова все учнется... Ан снова утихло!.. Единства нет, нет и силы... Томила умолк. В лавчонку поминутно входили новые люди, покрякивая, бранили мороз, похлопывали рука об руку и приплясывали, толпясь вокруг дымной и жаркой каменной печи, громко требовали сбитня и жадно пили, обжигая рты и шумно втягивая воздух. В разноголосом шуме можно было слышать друг друга лишь сидя рядом, и, потому не опасаясь, Иванка заговорил: - Я затем и к тебе, Томила Иваныч. Сам ведаешь, что у нас нынче творится: уезды кипьмя кипят. Что куст, то ватага. Ой, сколь нас там! Кабы экая тьма народа да под одним ватаманом, вот то бы сила! Гаврилу Левонтьича надо... Иванка взглянул на летописца. Он увидел блеск, загоревшийся в его серых глазах, и зашептал еще горячее, схватив его за руку: - Слышь, Томила Иваныч, поедем со мной, по лесам мужиков соберем, тайно в город пролезем, нагрянем - в отобьем Гаврилу и всех со съезжей, да вон из города и - в леса... Гаврила Левонтьич там все ватаги в одно, всех ватаманов к рукам приберет: не сила, а силища станет!.. Иванка глядел вопрошающе в глаза летописца. Томила схватил свою кружку и быстрыми большими глотками опорожнил. Он глубоко перевел дыханье... - Где же такую уйму народу найти, чтоб отбить их? - спросил он. - Как в город пролезть?.. - На масленой влезем, - сказал Иванка, - посадских, стрельцов по улицам пропасть, крестьян на торга понаедет с маслом, сметаной да всячиной... Тут и пройдем в ворота неприметно, а в городе... Груз тяжелых и долгих недель, протекших со дня падения Пскова, словно свалился с узких мальчишеских плеч Томилы... Он встрепенулся. - Постой, погоди, - перебил он Иванку, - ведь их в двух местах держат - в съезжей избе и в Земской. - А мы и ватагу поделим да разом туды и сюды ударим! - Коней бы сыскать повострее... - Ух, прытких спроворю! - с уверенностью воскликнул Иванка. - Что ж, едем со мной, Томила Иваныч! Пошли сейчас, покуда открыты ворота! - Куды же я один?! - неожиданно возразил Томила. Иванка опешил. Видя оживление летописца, он был уверен, что для начала тотчас же увезет его изо Пскова. Ему не терпелось немедленно приступить к осуществлению своей выдумки. - Гаврила с Михайлой за пристава взяты. Как я их спокину! - сказал Томила. - Мы же после наедем и отобьем их! - Не дело, Иван. Когда земских старост на Рыбницкой обирали, я тогда перед городом обещал, что с ними буду стоять в ответе... Куды ж мне от них!.. Отобьете нас, так уже вместе!.. Иванка не успел возразить летописцу. Дверь лавочки распахнулась. Облако морозного пара окутало стоявшего на пороге человека. - Томила Слепой тут? - спросил голос из облака. - Чиркин! - шепнул Иванка Томиле, узнав дворянина по голосу. - Хоронись, Томила Иваныч. - Так-то лучше, Иван, - ответил Томила. - Меня с ними вместе посадят, и я упрежу, чтобы готовы были Гаврила с Михайлой. На масленой, значит... - Площадной подьячий Томила Слепой тут, что ли?! - нетерпеливо воскликнул Чиркин. - Тут я! - отозвался Томила. Он шагнул к дверям. - Дверь затворяй! Кой там черт! Затворяйте, не лето! - послышались выкрики. Томила шагнул за порог. Дверь захлопнулась. Иванка вскочил и выбежал вслед за Томилой... Народ на торгу стоял кучками, глядя вслед удаляющемуся, окруженному четверыми стрельцами Томиле. - Почем уголь? - окликнул Иванку какой-то посадский. - Продал! - выкрикнул он, опомнившись. Он отвязал свою лошадь от коновязи и погнал вслед Томиле. - Углей, углей! У-утоль! - кричал он, едучи по улице сзади и желая, чтобы в этом привычном крике Томила слышал его обещание все же наехать на город и вызволить всех. - У-уголь! У-у-уголь! - воинственным кличем неслось над Псковом... - Почем угольки-то, касатик? - выбежав из свечной лавки, спросила бабка Ариша и бойкими старушечьими шажками заковыляла к чумазому. - По голосу своего-то признала. Не то что угольщиком, и медведем не утаишься! - шепнула она. - Все жду ведь, все жду, что придешь ко старухе... Глаза ее радостно смеялись. Занеся куль углей, в сенях Иванка обнял бабку. - Замазал, чай, всю! "Ишь, скажут, старая ведьма, в трубу, знать, летала!" Ты небось, небось, заходи, никого чужих нету, - хлопотливо приговаривала бабка. После известия о смерти отца и бегства Иванки с Федей черноглазая тихая Груня ушла в монастырь, а бабка ютилась в углу, в семье решетника... Иванка ссыпал у бабки угли. - Где ж, бабка, остров Буян? - шутливо и грустно спросил он. - Время хватит, Ванюша, еще набуянишь по всем островам! - утешала бабка. - Да слышь, головы береги! Пошто в город лезешь? Признают и схватят. - Надобно, бабка. Михайлу-то взяли в тюрьму! - А как же Аленушка? Старая дура, я-то не знала! Взяла бы ее, приютила!.. - Я в лес увезу ее, бабка. Будет мне за хозяйку... Прощай! - заспешил Иванка. В коробе было еще полно углей, но Иванка уже без крика гнал лошадь по улице к Власьевским воротам, пристально вглядываясь в закутанных на морозе платками встречных женщин и девушек, боясь по дороге разминуться с Аленкой. "Вдруг в тюрьму понесет харчи для Михаилы!" - думал он. У переезда через Великую, под Пароменской церковью, как всегда, толпился Торжок - продавали студень, горячие пироги, сбитень, гречевники, медовые пряники... Ехавшие из города с торга крестьяне задерживались возле торговок, чтобы купить в гостинец детишкам писаный пряник или леденцового петуха. У Торжка стояло с пяток крестьянских возов, бродил мостовой караульный земский ярыжка Еремка, летом, бывало, собиравший с крестьян мостовые деньги за перевоз. В толпе покупателей и продавцов Иванка заметил старую крендельщицу. "Если Аленка в застенье прошла, Хавронья ее видела", - подумал Иванка и задержался, чтобы, купив кренделек, спросить про Аленку. Он вылез из короба. Пальцы его застыли от мороза, и он на ходу зубами развязывал узелок, в котором были деньги. - Иванка! Признал я тебя, воровской ватаманишка! Ты мне попался! - торжествующе выкрикнул, видно, издали проследивший Ивана Захарка и кинулся между Иванкой и угольным коробом. - Иванка, спасайся, беги! - гаркнул кто-то в толпе. - Эй, земский! Еремка! - истошно заголосил Захарка ярыжному. - Зови Соснина со стрельцами! Иванка метнулся к лошади, но Захарка бросился на него и вцепился сзади, боясь упустить дорогую добычу. - Еремка, живее, дурак! Ватамана держу воровского! Их обступила толпа. Кто-то пронзительно свистнул. Иванка старался достать врага за спиной, но тот крепко впился ему в локти. С середины Великой послышался крик Еремки: - Соснин! Эге-гей, Тимофей! Беги живо сюда со стрельцами, тут вора поймали! Иванка в отчаянии бросился на землю, увлекая врага. Они покатились по снегу. Иванка успел извернуться, освободил руки и впился в горло Захарки. - А, плюгаща душонка! Я, я до тебя добрался, а не ты до меня! - прохрипел он. Дерущиеся подкатились к самым саням Иванки, и вдруг кто-то, словно в забаву, опрокинул на них всю корзинку угля, подняв тучу угольной пыли. Со всех сторон сбегались зеваки. Толпа росла с каждым мгновением. - Дави его! Крепче дави! - выкрикивали вокруг неизвестно кому из двоих. И в куче угля, задыхаясь, кашляя и хрипя, оба грязные, черные, катались они на черном снегу, давя друг друга за глотки. - Раздайсь! Разойдись! Разойдись! - послышались возгласы от Великой. Толпа шарахнулась и сбилась еще тесней. Десятки людей навалились со всех сторон на дерущихся, тесно их окружив и стиснув телами. - Раздайся! - еще повелительнее крикнул Соснин, прибежавший через Великую от Власьевских ворот, где держал караул. - Держи! Убежал! - послышались крики в толпе. Весь в саже, черный, как святочный черт, выскочил встрепанный парень навстречу стрельцам из толпы. - А-а, дьявол! - воскликнул Соснин. Он вырвал саблю из ножен и, боясь упустить беглеца, рубанул его без пощады по голове. Тот всплеснул руками и молча свалился на снег, обрызгав соседей кровью. - Зарубил! Гляди, насмерть срубил! - зароптали в толпе. - Вишь, все крови им мало!.. - Что ж о ними, бавиться, что ли! - огрызнулся со злобой Соснин. - Клади его в угольны сани, давай в приказную избу! - коротко указал он стрельцам, прибежавшим с ним от ворот. Они наклонились поднять убитого. - Тимофей Данилыч, да ты ведь Захара срубил! - удивленно воскликнул один из стрельцов. - Захара... - в смятении подтвердил и земский ярыжный Еремка. - Как Захара?! - оторопел Соснин. Толпа расступилась, освободив дорогу стрелецкому пятидесятнику. - Жил, как пес! Околел, как собака! - выкрикнул кто-то. - А где же тот? Где разбойник? - спросил Соснин, растерянно озирая толпу. - Угольщик где? - взвизгнул он, наступая на передних в толпе. - А ты б ему соли на хвост насыпал! - откликнулись сзади. - Ухватил бы лягушку за ушки!.. - Эй, стрельцы! Лови вора! Держи! Не пускай никого от реки! - в исступлении ревел Соснин... 5 - Не мамки мы - горожанам их вожаков выручать! - возразил Иванке Максим, узнав о его выдумке. - Коли сами посадские робки, никто им не пособит!.. Такие дела не сват и не кум вершат - всяк сам для себя старайся! - сурово отрезал он. Но разгоревшаяся мечта уже рисовала перед воображением Иванки, как, усадив освобожденных колодников в сани, он мчится из города, увозя их вместе с семьями... Иванка поделился своим замыслом с Кузей. Они решили не откладывать надолго освобождение вожаков, и Кузя собрался поехать разведать дорогу и городу. В тот день возвратился с базара из Пскова хозяин избы, где стоял Иванка, Лукашка Лещ. Он привез бочонок вина в хвалился всех напоить для "престольного праздника", в канун которого возвратился. "Для почину" поднес он чарку в дорогу Кузе. В нагольном тулупе, с одним топором, Кузя выехал на разведку, будто бы в лес по дрова. Но едва только смерклось, он прискакал назад. Спрыгнув с дровней, он постучался в избу, где стоял Иванка. Лукашка Лещ вышел на стук. - У-у, Июда-предатель, злодей! - крикнул Кузя, подняв топор. - Кузька, Кузька, прости! Не секи, покаюсь!.. - воскликнул Лукашка, но Кузя махнул топором, как рубят дрова, и Лукашка в крови рухнул мертвым. - Кузька! Что ты?! Кузьма! - оторопело вскрикнул Иванка, выскочив из избы. - Седлать коней, да живой отсюда! Измена! - ответил Кузя. Иванка понял, что некогда рассуждать. - Федюнька, живей вели всем запрягать! Уходим! - крикнул он брату. Федя пустился бегом по дворам деревеньки. Только тогда увидел Иванка у Кузи в санях мальчишку-подростка, в лисьей шубейке и ушастой шапке, а за санями привязанного лихого крутозадого жеребца под богатым седлом. - Что за малый? - спросил Иванка в недоумении. - Потом!.. - отмахнулся Кузя. В деревне уже все кипело. Во всех дворах звякала сбруя, слышалось отпрукивание, лязг оружия. Не прошло и часа, как они покинули насиженное гнездо. Впереди и сзади обоза скакали всадники. Вожаком впереди всех, перемогая боль в раненой ноге, ехал в санях Максим Рогоза. Он вел всех к себе, в недальнюю глухую деревушку, укрытую в лесу в болотах еще лучше, чем только что покинутая. Ватага разбилась по избам. Иванка с Федюнькой, Гурка, поп Яков и Кузя поместились в одной избе. В первую ночь опасались выпрячь коней, ожидая, что их по следам нагонят. Поставив за околицей двойной караул, они уселись с дороги повечерять. - Ну, Кузьма, теперь сказывай, как ты узнал об измене Леща? - спросил Иванка. - Так и узнал: тот малый поведал, - кивнул Кузя с ласковой усмешкой на подростка, прискакавшего с ним. - Иди сюда, малый, - позвал Иванка. Мальчишка шагнул к огню. Иванка взглянул на него и увидел что-то знакомое в выражении его лица. - Сказывай, что там стряслось? - спросил он. - Кто в избе сидит в шапке! Иконы святые! - строго сказал поп Яков мальчишке. Малый замялся. Тогда Федюнька озорно и ловко сшиб с него шапку. Длинные темные косы неожиданно упали по плечам "мальчишки"... Иванка и Гурка сразу узнали Аксюшу. - Кусака! - воскликнул Гурка. Аксюша потупилась и залилась румянцем. Все с удивлением смотрели на девушку в странном наряде, и больше всех остолбенел от собственной дерзости Федюнька... - Откуль ты взялась? - спросил Иванка. - В деревню скакала да вот на Кузю наехала, - сказала она. - Неужто одна изо Пскова?! - воскликнул Гурка. - Мне бы ехать с Лукашкой! - насмешливо ответила она. - Ты как про Лукашку узнала? Чего он сказал? Кому? - допытывался Иванка. - У нашего стольника был он, да к куму зашел, к старику. Сказал старику, а тот Афанасию Лаврентьичу рассказал, где вы стоите. Всех назвал по именам. Я стала пуще слушать, да будто шитье потеряла, хожу, да и тычусь по дому туды да сюды, - рассказывала Аксюша. - Вот наш и послал к воеводе: вина, мол, пошлю с мужиком, напьются шиши. Воевода велел бы, мол, сотне стрельцов собираться скакать в деревеньку... Ульянке Фадееву из лесу, Невольке - с реки... - Собаке собачья и смерть! - сказал Иванка. - Кому смерть? - спросила Аксюша, бледнея. - Лукашке. - Неужто убьете его? - со страхом спросила Аксюша. Иванка хотел сказать, но Кузя кашлянул и поглядел на всех так свирепо, что все смолчали. - А как же ты из дому убежала? - спросил Кузя. - Выбегла я из горницы - да в конюшню... Малого, конюшка молодого, одежку схватила. Коней тогда тот вон увел, - не глядя, кивнула она на Гурку, - все квелы остались, да стольника коник-то добрый, на коем сам ездит. Ну и взяла... Кто догонит!.. Я в той деревеньке бывала, дорогу знала... - А что тебе за беда, кабы нас побили?! - в восторге глядя на девушку, спросил Гурка. - Чай, мыслишь, тебя упасти прискакала?! Ан я вовсе Кузьку избавить, да вот... попа!.. - задорно сказала девушка. Кузя смутился. Но Гурка обрадовался ее словам, уверенный теперь, что не для Кузи, а именно для него и скакала она из дома... - Не трещи-ка, сорока, садись вечерять, - сказал он, стараясь казаться суровым, - закусим, а там отец Яков вас с Кузькой и обвенчает... - Доброе дело! - шутливо сказал поп. Аксюша вспыхнула алым румянцем, а Кузя смутился еще пуще прежнего. Скоморох подвинулся к краю, уступая Аксюше место у миски, и поневоле ей пришлось сесть рядом с ним. - Оголодала, краса? - спросил поп. - Вчера пообедать поспела, - прихлебывая просяную похлебку, ответила Аксюша. - Ну, дева, не так-то венчаться, как надо тебе скорее нас, грешных, покинуть, - сказал поп с заботливой теплотой. - Да что ты, дочка, своим в доме скажешь? - Что ни что, там надумаю, батюшка, - глухо ответила она, снова залившись румянцем. И вдруг сорвалась: - Пойду коня посмотрю, загнала я его по дороге... да враз и поеду. Кузя, прихлебывая похлебку, исподлобья взглядывал на девушку и сопел. Он понимал, что ей не место здесь, в этой ватаге, где каждый миг подстерегает опасность... При общем молчании хлебнув еще несколько ложек и наскоро перекрестившись, Кузя незаметно нашарил шапку, чтобы тайком от других помочь Аксюше с конем и проводить ее к городу, но во мраке конюшни он вдруг услыхал шепот и затаился в двери. - ...И конь, вишь, дрожит весь, сама устала, и ночь на дворе, да и черт его знает, кто там на дороге встретит, чего содеет! - А что мне тут делать?! Зачем поскакала, то сполнила! Матка, чай, дома плачет... Кузя, узнав голоса Аксюши и Гурки, хотел войти. - А поп обещал тебя с Кузькой венчать, - сказал Гурка с насмешкой. Кузя замер в двери... - Сам с ним венчайся!.. Пусти уздечку! Дай нуздать, не мешай!.. - со злостью воскликнула девушка. Кузя услышал возню и бряцанье уздечки. - Ну что, что? Опять, что ль, укусишь? Кусай! - Уходи, окаянный! Пусти меня к Кузьке! - Кусай! - Не хочу!.. Скоморохи поганы... Последнее слово ее оборвалось, словно ей накинули платок на рот... Кузя стоял, не переводя дыхания. Лошади в конюшне хрустели овсом и лениво переступали с ноги на ногу. Было так тихо, что, казалось, слышно, как опускаются и садятся в сугробы снежинки. - Скоморошить-то кинешь? - спросила Аксюша. Голос ее стал детским и нежным. - Не от сладкой жизни во скоморохах, - ответил Гурка. - Малым украли меня от отца и матери... Один был, как дуб, во всем свете... - А ныне? - еще нежней и томительнее спросила она. - А ныне? - переспросил скоморох, и все снова утихло... Кузя хотел уйти, но не мог сдвинуть ноги. - Мыслишь, бесстыжая... к парню сама прискакала... - услышал Кузя шепот Аксюши, прерывающийся быстрым, тяжелым дыханием. - Теперь мне и всем-то в глаза глянуть стыдно - любовь свою всем показала... - А что за беда! За любовь кто корит?! - сказал Гурка. - Наше дело молодое: не гулять, не любить, так зачем и жить?! Медовая ты, - добавил он тихо, - цалуешься сладко... - Пусти, Гурушка, милый, пусти, срамно... люди узнают, - молила Аксюша. - Обычай не мой - из сетей рыбу в воду спускать! А ты рыбка-то не проста - золото перо... Сколь девок меня любили, а такой не бывало! - Голос Гурки дрожал и срывался. - Ой, Гурка, не лапай, срамно! - вскрикнула девушка. - Что за срам?! Мыслишь - Кузька любить не станет? - с насмешкой сказал скоморох. Кузя услышал возню в конюшне. Он не выдержал и с прерывистым вздохом толкнул дверь... - Кто тут? - спросил Гурка из темноты. - Я, - глухо откликнулся Кузя. - Иди, брат, иди-ка в избу... Что те надо? - нетерпеливо прикрикнул Гурка. Кузя почувствовал жар на щеках и ушах и, не помня себя, быстро выскочил за ворота... 6 - Не к месту дева-то завелася в ватаге, - сказал поп Яков. - Спасибо ей, всех упасла, а ноне бы ей и к дому. Соблазн один с ними, и братства не станет, пойдут раздоры да вздоры... Не девичье дело война!.. Кузя вздохнул. Вздохнул и Иванка, и каждый из них - о своем: Кузя видел любовь Аксюши к Гурке и боялся, что сам полюбил ее, навсегда обрекая себя неудачной тяжелой доле. Иванка же тосковал, с горечью вспоминая Аленку. "Кабы удача была и увез бы из воеводского плена старост и выборных земских, и мне бы Михайла теперь ее отдал!" - мечтал он. - Влезем все-таки в город, Кузьма? - спросил Иванка. - Влезем, Ваня! - решительно согласился Кузя. Кузя не хотел оставаться в одной избе с Гуркой и девушкой. Едкая и мучительная ревность терзала его. Не раздумывая, собрался он на разведку дорог и поспешно выехал по направлению ко Пскову, обещая вернуться с рассветом. Иванка, пройдя по дороге в обе стороны от деревеньки, проверил расставленные засады и караулы, сам посмотрел коней и щедро подсыпал овса, готовясь к отважному делу. Но к утру Кузя не возвратился... Иванка выехал вслед за ним на дорогу. Мирная снежная целина лежала повсюду по сторонам. Дорога шла неглубокой лощинкой, и лишь потому ее можно было узнать под снежком. Встречных не было. Едва заметные вешки оставлял за собой в снегу Кузя, и за ночь их уже занесло, но все же Иванка ехал по вешкам, торчавшим кое-где близ дороги. И вдруг он услышал зловещий грай воронья. Он знал его по голосам птиц, этот крик, подымавшийся над телами убитых. Оглянувшись, Иванка увидел на холме, на одинокой сосне, повешенного человека. У него стеснилось дыхание. Он подхлестнул коня и, не опасаясь, взлетел на пригорок. Вспугнутые вороны затмили от него свет... Иван поднял голову, вгляделся в едва качавшееся тело казненного и с криком спрянул с седла: выклеванными темными глазницами глядел на него обезображенный пытками и вороньем труп любимого друга, Кузи... В слезах, скрежеща от боли зубами, мешая страшную брань, обращенную к палачам, с нежными именами, которыми называл Кузю, Иванка дрожащими руками привязал к сосне коня, скинул тулуп и бросился к дереву... Окровавив ладони о сучья и сам не заметив этого, он добрался до ветвей и ножом обрезал веревку. Застывший труп тяжело рухнул в сугроб, подняв снежную пыль. Испуганный конь в страхе шарахнулся и захрапел... - Эх, Кузьма, Кузьма! Кузя, Кузя, мой Кузя! - твердил Иванка, не находя больше слов и, сам дрожа, стараясь взгромоздить застывшее, негнувшееся тело на спину дрожащего коня. - Эх, Кузя, Кузенька, Кузя!.. Эх, Кузя, мой брат дорогой! - крепко сжав зубы, твердил Иванка, на измученной лошади пробираясь назад к своим... Когда Иванка подъехал к деревне, все вышли его встречать и перед мертвым Кузей в молчании скинули шапки. - Ой, штой-то! Кузенька! Господи, Кузя! - страшно взвизгнула Аксюша, залившись слезами, и неведомо зачем кинулась в избу... Вся ватага стояла в молчании... - За лопаты, братцы, - первым опомнившись, просто сказал Гурка. Он сам помогал рыть могилу, широкими взмахами выбрасывая мерзлые комья земли. Поп Яков плакал, читая надгробное слово Кузе. - "Приидите, последнее целование..." - произнес поп и больше не мог служить панихиду. - Кузенька, милый, голубчик!.. - всхлипнув, залепетал он и сам, наклонившись, приник губами к холодному выпуклому лбу мертвеца. Аксюша вскрикнула и повалилась в снег, закрыв руками лицо, словно чуя свою вину в этой смерти. Вся ватага терла глаза кулаками. На бородах застывали слезы. Встав с колен от свежей могилы, Иванка подобрался, надел шапку и обратился к товарищам. - На кони, - сказал он сурово. Никто не расспрашивал его ни о чем. Всем было понятно, что Кузя требует мести, и вся ватага дружно и молча взнуздывала коней... - Ты, Гурей, останься тут с дву десятками наших. Неравно налезут стрельцы, и было бы кому отбиться, - сказал Иванка. И Гурка с небольшим отрядом остался. 7 Расправившись с Кузей и зная, что он был близким другом Иванки, самого смелого атамана крестьянской ватажки, пятидесятник Ульянка Фадеев разослал почти всех стрельцов в разведку по селам и деревням, чтобы найти следы неуловимой и дерзкой ватаги. Наутро он ждал подкрепления в пятьдесят стрельцов во главе с пятидесятником Неволей Сидоровым. Они уже сговорились, что будут действовать заодно и постараются окружить Иванкиных шишей, чтобы поймать Иванку живьем и получить за него объявленную награду. Оба боялись, что эту добычу могут выхватить у них московские стрельцы, которых, по слухам, выслали для подавления крестьянских восстаний... В ожидании, когда возвратятся лазутчики из окрестностей, а из Пскова прибудет полсотня Невольки, Ульянка коротал вечер в помещичьем доме с хозяином и местным попом. - Слышал я, господа, - рассказывал хозяин, - заехал намедни к островскому дворянину проезжий помещичий сын. Разговорились про шишей. Дворянин говорит: "К другим Иванка-вор проберется, а ко мне николи". - "Что так?" - спрашивает проезжий. "А псы у меня голодны, как волки, всякого загрызут!.." Хватили они по чарке вина - да спать. Утре проснулся хозяин связан... Дверь настежь, мороз... Кричит... Никого! Кое-как сам распутался, вышел, глядь - собаки висят на заборе мертвы и хвостами связаны, а людей - ни души. Стал ходить, наводить порядок, глядит - корыто, и тесто замешено. Понюхал - винищем разит. Подивился. Ан тут собаки и ожили на заборе, а были они не мертвы, а пьяны да спали связаны за хвосты. Как учали рваться, визжать - вот хвосты оторвут да потом хозяина в клочья! Испугался он, заперся в доме, а там письмо: "Голодны кобели до беды довели"... Ан то сам Иванка к нему наезжал - и пограбил, и дворню свел. - Сказывают, хитер! - согласился Ульян Фадеев. - Да завтра придет конец его хитростям. Я его уследил... - А не с тобой ли то было, что ты его мертвым схватил? - спросил сельский поп. - Как мертвым, когда он живой! - удивился Ульян. - А так: ездит с ним бунтовской поп Яков. Раз их окружили стрельцы, а в ватаге ни зелья нет, ни свинцу. Иванка и лег мертвым. Сладили ему гроб. Зажгли свечи, а поп стал молитвы петь. Стрельцы их схватили. Они дались да стали просить, чтоб сначала похоронить ватамана. Пятидесятник стрелецкий не хочет, говорит: "Представлю его живым или мертвым, за то меня наградят". Сковали всех, повезли. И стали шиши рассказывать по пути страшные басни про мертвецов. А есть у Иванки товарищ Кузька... - Врешь, поп! Был Кузька, да весь вышел: повесил вчерась я Кузьку. Крепок был вор. Один порубил семерых стрельцов, - вставил Ульянка. - ...Вот ехал тот Кузька, царство небесно, в одних санях с упокойником, - продолжал поп рассказ. - Он и просит пятидесятника: "Укажи гроб забить - боюсь я к ночи с мертвецом, а тут еще страшное бают, а он, глянь-ко, си-ний лежит..." Пятидесятник смеется, а у самого и поджилки взыграли. "Где, бает, синий?" Пошел к саням, а Иванка - скок! Да как взвоет! Стрельцы - кто куда, и ружье покинули. А Иванка-то был незакован... - Поп оборвал рассказ и прислушался. Во дворе подняли лай собаки. - Кого-то послал господь?! - с тревогой молвил хозяин. - Не бойтесь - товарищ мой, верно, - сказал Ульянка, но в голосе его была неуверенность, которой он не хотел показать другим. Со двора послышались голоса. Скрипнули ворота. Хозяин и гости тревожно переглянулись. Стрельцов почти не осталось в сельце, и случись, напали б шиши, некому было оборонить дом. Кто-то в сенях околачивал сапоги от снега и стукнул в дверь. Хозяин окликнул: - Кто там? - Государевы слуги - стрельцы. - Еще стрельцы! - со вздохом сказал хозяин. - Все ныне пожрут!.. А много ли вас? - спросил он. - Людей со мной сотня, так я их в селе оставил, а сам к тебе. Хозяин скинул крючок. Стрелецкий сотник шагнул через порог. Он был весь в снегу и в инее. На бровях, в усах, в бороде и кудрявых волосах его заблестели капли. Он снял шапку и стал молиться на образа. Потом поклонился хозяину и гостям. - А ты кто таков? - спросил он Ульяна. - Стрелецкий пятидесятник из Пскова, Ульян Фадеев. - Здоров, пятидесятник. Слыхал про тебя. Окольничий Афанасий Ордин-Нащекин мне сказывал: шиша Иванку полгода ловишь. - Не я один! С десяток таких, как я, ловят. - Стыда-то, ратные люди! - сказал сотник. - Дождались, что нас государь из самой Москвы послал! - А мы тут - не ведаю, как тебя величать, - про него, про Иванку, все толковали, - сказал хозяин, - хитер, бес!.. - Басни баете! - остановил московский сотник. - Те басни стрельцы псковские выдумали себе в оправдание перед государем: он, мол, бука така, что его не одолеть ни пулей, ни саблей! Колдун ваш Иванка, что ли?! - Бука не бука, колдун не колдун, а хитер! - возразил Ульянка. - И я было раз изловил его, да он и меня обошел... - Врешь! - перебил сотник. - Ей-богу! - воскликнул Ульян. - Укрепляешь баснями вора. За такое тебя самого, как вора, - в тюрьму! - крикнул сотник. Он навел на Ульянку пистоль и твердо сказал: - Смирно сидеть, Иванка-псковитин! Я тебя разом признал, шиш проклятый! - Кой я Иванка, чего ты грезишь! - воскликнул Ульян. Он привстал, но сотник крикнул: - Сиди, убью! Ульянка покорно сел. - Поп, вяжи-ка его, да покрепче! - сказал сотник. Испуганный поп стал вязать Ульянку. - Ты и не знаешь Иванки, - запричитал Ульян. - Он молодой, у него ни бороды, ни усов... - Может, и ты нацепил! - возразил сотник. - Ну-ка, поп, рви с него бороду, - приказал он. Поп дернул за бороду, Ульян вскрикнул. - Своя у него борода, - неуверенно сказал поп. - А-а, вон вы как! Стало, ты, поп, с ним заодно! Ты, стало, и есть поп Яков! - воскликнул московский сотник. - Смилуйся, господин сотник, я тутошний поп Егорище! - завопил поп. - Коли не врешь, рви шишу бороду! - потребовал сотник. Поп снова дернул Ульяна за бороду. Пятидесятник взвыл. - Не ори! - сказал сотник. - Москва слезам николи не верит. Крепче дери, поп! Поп дернул крепче и вырвал клок бороды. Ульянка перекосился. - Еще! - приказал попу сотник. - Не стану! - вдруг взбунтовался поп. - Я поп - не палач! И вор - человек! Иванка-псковитин других не хуже, пошто его драть! Сами его гоните, и он тем же вам платит!.. Поп вдруг опомнился и замолчал. - Ай да поп! - воскликнул московский сотник. - Спасибо! Не Иванку ты, поп, связал, а псковского изменщика Ульянку. А борода у него своя, не как у меня! Московский сотник дернул себя за бороду и оторвал ее вместе с усами. - Ива-анка! - заголосил Фадеев. - Не старайся орать, изменщик, - сказал Иванка. - Стрельцы твои все повязаны, а за Кузю тебе, проклятому, собачья смерть! Повешу тебя на том самом суку, где ты Кузю весил! Со двора послышался говор многих людей. - Вот и ватага моя к дворянину в гости! - сказал Иванка. Дверь распахнулась, во вместо Иванкиной ватаги на пороге стоял псковский стрелецкий пятидесятник Неволька Сидоров, и за его спиною толпились стрельцы... Глаза Иванки расширились от удивления и смятения. - Держи Иванку, робята! - крикнул Ульян. Взмахнув пистолем, Иванка рванулся к двери, но несколько дюжих рук схватили его... - Вот и кончились басенки про Иванку! - сказал Ульянка, уже развязанный тем же попом. Ватага Иванки, войдя в сельцо, захватила и повязала оставшихся там стрельцов и готова была прийти на помощь своему атаману, как было условлено, когда внезапно прибыл из Пскова со свежей полсотней Неволя Сидоров... Он проехал прямо к дворянскому дому и неожиданно захватил Иванку в самый решительный миг для Ульяна Фадеева. - Везти его наскоре, что ли, во Псков, - вполголоса предложил Неволя. - Ночное время - куды! Того и гляди, отобьют, - шепотом возразил Ульянка. - Шиши тут каждую тропку знают. Пождем до утра... - Расспросим его легонько, - сказал Неволя. - Слова не скажет, проклятый. Уж я их знаю! - Спрос не беда! - Эй, Иван! - громко обратился Ульянка к пленнику. - Как ты, курья башка, полез на меня один?! Аль не знаешь указ воеводский - где тебя словят, там и по" весить! - Дурак! - сказал Иванка, стараясь казаться спокойным. - Что я - мальчонка, что ли? На мне "государево слово и дело" - как ты меня повесишь! - А я и не ведал - Иванка ты али нет: поймал шиша, да на сосну! - Ты сперва до сосны меня доведи - кто из нас вперед в петле будет? - проговорил Иванка. - Мыслишь, твои шиши две сотни стрельцов одолеют?! - вызывая на дальнейшую откровенность, сказал Неволя. - Прежде нос вытри, потом тебе воевода две сотни даст! - отрезал Иванка. - Моих пятьсот мужиков али вашу силу не одолеют! Ульянка вызывающе захохотал: - Тебе бы орешками торговать - дорожишься! Али с пытки правду сказывать хочешь? - Пытай. Тебя впятеры мучить станут! - сказал Иванка. Пятидесятники переглянулись. Дерзкая угроза связанного пленника говорила о том, что какая-то сила повстанцев поблизости есть и что Иванка надеется получить от них помощь. Однако шиши не нападали. Это позволило стрельцам заключить, что их не достаточно много для нападения... Они послали разведку к селу и ждали. Лазутчики не возвращались... - Силу копят шиши! - убежденно сказал Неволя. - Надо наскоро уходить, покуда можно пробиться. - Отобьют они по дороге проклятого кобеля, - опять возразил Ульянка. - Одно остается: в рот кляп да покинуть его в подвале. Кто станет искать? А после наехать с сотней да вынять его и везти во Псков! - Не к тому схватили, чтобы самим его кинуть! - взъелся Неволька. - Ехать, так и его везти. В рот кляп забьем, привяжем вора к седлу, окружим стрельцами. Ночью кто его разберет!.. По знаку Невольки двое стрельцов повалили связанного Иванку, и, прежде чем он успел вскрикнуть, в рот его всунули кляп и завязали платком... 8 Постоянные наезды ватажек в деревню, удалые рассказы о смелых выходках будоражили юную кровь Федюньки. От рассказов Иванки и его товарищей у него кружилась голова. Он мечтал быть героем и участником битвы. "Хоть бы раз меня взяли, я бы им показал, каково я дите!" - размышлял огорченный Федюнька, оставленный Иванкой в деревне. Он сидел насупленный и угрюмый, глядя в огонь светца. Аксюша в задумчивости сидела тут же, изредка прерывая молчание тяжким вздохом. - Куды ни глянь - кругом панихида! - насмешливо сказал Гурка, входя со двора и взглянув на обоих. - Брось крушиться, Федюнька! Меня вот и тоже с собой не взяли, гляди - не скулю! - добавил он утешающе. - Тебе что! Ты вон сколь дворян посек! - отозвался мальчишка. - Топором-то? - Ага. - То не в счет. Плаха - не ратное поле! - И в поле ты бился... - Постой, поживи-ка на свете. И на твой век подраться достанется... Так-то, брат тезка!.. - заключил скоморох, широкими руками взъерошив курчавые волосы Федюньки. Мальчишка капризно и недовольно мотнул головой, вырываясь. - Пусти!.. Какой я те "тезка"! - Такой и тезка! Тебя ведь Федором звать? - Ну, Федькой... - И меня тоже - Федькой... Скучающий Федюнька оживленно придрался к словам скомороха, надеясь услышать какую-нибудь забавную шутку: - А как же ты Гуркой стал? - Так и стал: "Поп крестит Иваном, а люди зовут болваном!" Федюнькой меня батька с маткой махоньким звали, а как в скоморохи попал, стали Гуркой кликать. - А бачка твой был скоморох? - с любопытством спросил Федюнька. - Бачка был звонщиком в церкви. - И мой тоже звонщик! - уже о оживлением подхватил Федюнька, в болтовне забывая свое огорчение. - Ну вот! А ты говоришь - не тезка!.. - Гурка снова взъерошил волосы на голове Федюньки. - А как твоего бачку звали? - спросил он шутливо. - Истомой... Пальцы Гурки впились в мягкие кудри Федюньки. - Постой... ты не балуй!.. - словно с какой-то угрозой сказал он. - Ты вправду скажи, как звали?! - Чего ты?! - удивленно воскликнул Федюнька. - Я правду баю - Истомой. - Постой, погоди... а матку как? - нетерпеливо, каким-то треснувшим голосом спросил скоморох. - Авдотьей?.. - Она потонула, - отозвался Федюнька. - И брата Иванка искал на Москве - Первушку! - воскликнул Гурка. - Какой он брат нам: изменщик, боярский холоп!.. - откликнулся в негодовании Федюнька. - А еще у вас братья были? - необычным, дрожащим голосом добивался суровый, всегда спокойный Гурка. Федька в испуге взглянул на него. Даже в сутемках избы глаза скомороха блеснули волнением. Его беспокойство передалось Федюньке. Мурашки пошли у него от затылка по всей спине и во рту пересохло, будто от страха. - Был брат... Федюнька... - пролепетал он, с трудом выговаривая слова и глядя на Гурку вытаращенными вопрошающими глазами... В этот миг за окном послышался топот скачущей лошади. Гурка и Федя, оба встрепенувшись, прислушались. Всадник спрыгнул с седла у крыльца, и вслед за тем дверь избы распахнулась. Задыхаясь, вбежал молодой удалец из ватаги, Власик Горюха. - Ивана схватили! - воскликнул он, тяжело дыша. - Скорей, дядя Гурей! Стрельцов понаехало - сила!.. Гурка уже напяливал полушубок. - Беги, живей всем запрягать! - решительно приказал он. Вестник выбежал из избы. Федюнька вскочил и схватился за шапку. - Брось шапку, Федя, сиди, - властно сказал Гурка. - А ты чего встрепенулась, дева? Страшишься? Обыкнешь тут, не беда. На свете чего не бывает!.. - Не могу я тут... к матке хочу! - простонала Аксюша. - Боюсь я тут с вами!.. Пустили б меня домой... - Ладно, ладно, как ворочусь - потолкуем... - прервал ее Гурка, засовывая за пазуху пистоль. Прицепив сбоку саблю, он скинул шапку. - Давай обнимемся, что ли... как знать!.. Он трижды поцеловался с Федюнькой, шагнул к Аксюше, но не нагнулся к ней, а лишь заглянул в ее испуганное лицо и выскочил вон... В морозном лесу меж стволов гулко свистел отзвук от мчавшихся по дороге пяти саней. Впереди, далеко обогнав санный поезд, скакали верхами Гурка и Власик Горюха. Власик рассказывал на скаку, как они перевязали стрельцов Ульянки, но запоздали предупредить Иванку о внезапном прибытии Невольки с полсотней, и как оказался Иванка, словно в мышеловке, в руках врага. Слова были отрывисты, сбивчивы, и Гурка не слушал их. Он горел лишь одним нетерпением - доскакать и скорее ввязаться в битву за жизнь любимого друга и брата... брата! Хотя разговор с Федюнькой был прерван известием о несчастье, но Гурке все было ясно: он не мог потерять семью в тот самый миг, как нашел ее после долгих лет... Случись с Иванкой такая беда вчера или месяцем раньше, Гурка так же скакал бы на помощь... Он так же летел бы на выручку Кузе, если была бы вовремя подана весть, но сознание того, что в беду попал его родной брат, так чудесно найденный в людском море, жгло и гнало его все сильней... Никакая скорость коня не могла угодить ему. Он поминутно со свистом взмахивал плеткой, стараясь ускорить бег... - ...Людей бы у нас и хватило, да без ватамана не сладить... вразброд!.. - сквозь топот и свист встречного ветра выкрикивал Власик, гнавшийся вслед за Гуркой. - Далеко еще? - нетерпеливо спросил Гурка. На пригорке замаячил темным пятном помещичий дом. - По той березине обушком надо вдарить, - сказал Власик, указав на белевший среди елок толстый высокий ствол в стороне от дороги. - Пошто ее вдарить? - Галочьи гнезда на ней: закрачут и весть дадут нашим. Власик отъехал с дороги. Тотчас же в морозной тиши послышался галочий и вороний грай. Гурка слышал позади себя хлест кнутов по лошадиным бокам и спинам, конское фырканье и визг санных полозьев. Не доезжая двора, вся ватага спрянула на ходу с саней и побежала к воротам. В темноте заскрипели доски забора под тяжестью перелезавших людей. Гурка ждал схватки, криков и выстрелов. Он кинулся в ворота, сжимая пистоль, но ворота были отворены... Перебежав двор, с толпою товарищей он вбежал на крыльцо. Дверь в сени стояла распахнутой... Сердце Гурки замерло... - Огня! - крикнул он. Сразу в трех местах в темноте забряцали кресала, посыпались искры... Через несколько мгновений почуялся запах пенькового дыма и вспыхнуло смоляное пламя. Оно осветило покинутое жилье... - Братцы! В погоню!.. - Куды во тьме гнаться! - воскликнул Власик. - А зажегчи дворянское гнездо, то и путь осветит! Пали дом! А мы, братцы, на кони!.. Скорей! - крикнул Гурка. Он первым выбежал и вскочил в седло. Ватага вся завалилась на сани. Гаркнули ездовые и засвистали кнуты... Вдруг в ворота дворянского дома въехал целый обоз с криком и гамом. - Стой! Кто?! - крикнул Гурка. - Свои, дядя Гурей. Стрельцов половили. Начальников сразу двоих. - А Иванка?! - Нет ватамана с ними... Сноп огня вырвался в э