и противопоставляет натуралистам, говоря: вот вам явственное доказательство божественного провидения, ставящего себе цели. Однако с этими явлениями природы дело обстоит так же, как и с теми случаями из человеческой жизни, в которых теист усматривает очевидные доказательства существования особого, над человеком бдящего провидения и которые я разобрал уже на одном примере в моих комментариях к "Сущности религии". Это всегда случаи, имеющие отношение к человеческому эгоизму, и, хотя существуют также и другие столь же удивительные явления, которым мы, однако, не колеблясь, даем естественное, причинное объяснение, мы, тем не менее, выдвигаем лишь эти явления, интересующие человеческий эгоизм, проходим мимо их сходства с теми, другими, для нас безразличными явлениями, и рассматриваем их, как доказательство особого, сознающего свои цели провидения, как, так сказать, естественные чудеса. "При более низкой температуре, - говорит Либих, - мы выдыхаем больше углерода, чем при более высокой, и мы должны в соответственной пропорции потреблять больше или меньше углерода в пище: в Швеции больше, чем в Сицилии, в наших местностях зимой на целую восьмую больше, чем летом. Даже тогда, когда мы в холодных и теплых местностях потребляем одинаковое количество пищи по весу, бесконечная премудрость устроила так, что эта пища весьма неодинакова по количеству содержащегося в ней углерода. Плоды, потребляемые жителями южных стран, содержат в себе в свежем состоянии не более 12 процентов углерода, тогда как сало и жир потребляемые жителями полярных стран содержат от 66 до 80 процентов углерода". Но что это за бесконечная премудрость и сила, которая устраняет лишь последствия беды, нужды? Почему не устраняет она самой беды, не касается самой причины? Если экипаж, в котором я еду, сломается, но я при этом не сломаю себе ноги, то должен ли я причину сего приписать божественному провидению? Не могло ли бы оно прежде всего помешать поломке экипажа? Почему не предотвратят божественные мудрость и благость холод полярных стран, заставляющий даже скалы давать трещины? Разве бог не может создать рая? Что толку в божественном существе, которое помогает лишь потом, задним числом? Разве жизнь обитателей полярных стран не является, несмотря на их богатые углеродом сало и жир, в высшей степени жалкой жизнью? И как можно при подобных явлениях искать прибежища в религиозном представлении о божественной мудрости и благости, когда даже сама религия представляет себе мир, каков он есть, ввиду его противоречий божественной благости и мудрости, вышедшим из рук божиих не таким, как он есть, но принимает, что грех, дьявол исказил его, и именно поэтому рисует перспективу божественного, лучшего мира? И нельзя ли найти естественное основание для указанного явления? Почему бы нет? Бедный обитатель полярных стран, который по временам, как, например, гренландец, поддерживает свое жалкое существование даже при помощи старых мехов своей юрты и башмачных подошв, разумеется, не вкушает южных фруктов и других лакомств южных стран, но лишь по той простой причине, что они у него не произрастают; в силу горькой необходимости он вынужден довольствоваться главным образом салом и жиром тюленя и кита; однако сало и жир встречаются отнюдь не в одних только северных полярных странах. Кит только преследованиями людей отогнан на крайний север, а морской слон, за которым охотятся из-за его обильного жира, встречается также, например, и у берегов Чили. Но если бы даже и в самом деле находились особенно значительные массы углерода близ северного полюса, то и для этого явления мы могли бы указать аналогию в том опыте, который гласит, что дрова, нарубленные зимой, бывают плотнее, более тяжелы и, следовательно, более богаты горючим веществом или углеродом, чем нарубленные весной или летом, что, очевидно, происходит оттого, что в это время под влиянием света и теплоты растение не только разлагает углекислоту, то есть усваивает себе углерод и выделяет кислород, но в период наливания почек, цветения, оплодотворения полностью уничтожает углерод; поэтому в сахарном тростнике, как замечает Ж. Дюма в своем "Опыте химической статики органических существ", сахар, накопившийся в стебле, оказывается совершенно исчезнувшим, когда бывает закончено цветение и оплодотворение. Тот же самый Либих, который в сале и жире бедных жителей полярных стран усматривает доказательство бесконечной божественной мудрости, объясняет, впрочем, другие столь же удивительные явления, которые равным образом могут быть объясняемы и объясняются теологически, в высшей степени простыми естественными причинами. "Находят достойным удивления, - говорит он, - что виды травяных растений, семена которых служат пищей, следуют за человеком, как домашние животные. Они следуют за человеком по таким же причинам, по каким соляные растения следуют за морским берегом и солончаками, марь - за мусорными кучами; как навозные жуки вынуждены питаться экскрементами животных, точно так же и соляные растения нуждаются в соли, мусорные растения - в аммиаке и азотнокислых солях. Ни одно из наших хлебных растений не может дать хорошего семени, семени, дающего муку, без обильного количества фосфорнокислого горькозема и аммиака, необходимых для образования этого семени. Эти семена развиваются только в такой почве, где эти три составные части встречаются соединенными вместе, и нет почвы, ими более богатой, чем места, где животные и люди живут вместе на подобие семьи; они (хлебные растения) следуют за мочой, за экскрементами животных и людей, ибо без их составных частей они не в состоянии дать семени". Таким образом, мы имеем здесь в высшей степени удивительное и для человека важное явление, которым теист может тыкать натуралиста, как самым разительным доказательством существования особого провидения, если только он ничего не знает об естественных причинах этого явления, - явления, сопоставленного с другими столь же удивительными явлениями, но для человека безразличными (потому что марь, встречающаяся большей частью также вблизи человеческих жилищ - за исключением, самое большее, одного вида, листья которого употребляются для охлаждающих примочек, - не приносит пользы ни скоту, ни людям) и объясненного из взаимоотношения между жизнью растений и животными экскрементами, из того взаимоотношения, стало быть, из которого мы вообще пытались объяснить в последней лекции явление целесообразности природы. К уже приведенному примеру я присоединяю еще другой. "Наиболее распространены, - говорит химик Мульдер в своей физиологической химии, - те соли, которые... столь же необходимы для жизни, как и органические четыре элемента... Большая часть этих солей абсолютно необходима для крови и находится как в питьевой воде, так и в соках растений, служащих пищей для людей и животных; это - факт, указывающий на тесную связь между обоими царствами природы, которые в науке слишком привыкли отделять друг от друга!" И хотя в природе достаточно имеется явлений, физическую, естественную причину которых мы еще не открыли, нелепо, однако, раз мы какое-либо явление не в состоянии объяснить физически, естественным путем, прибегать по этому случаю к помощи теологии. То, чего мы "еще не познали, познают наши потомки. Как неисчислимо много явлений, которые наши предки могли объяснить себе только при помощи бога и его намерений, мы объяснили теперь существом природы! Когда-то даже самое простое, естественное, необходимое объясняли лишь при посредстве телеологии и теологии. Почему люди не одинаковы, почему у них различные лица? - спрашивает один старый теолог и отвечает на это: для того, чтобы их можно было отличить друг от друга, для того, чтобы их друг с другом не смешивать, для этого дал им бог различные лица. Мы видим в этом объяснении прекраснейший пример сущности телеологии. Человек, с одной стороны, из невежества, с другой - из эгоистического стремления все объяснять по себе, все мыслить по своему образцу, превращает непроизвольное в произвольное, естественное - в намеренное, необходимое - в свободное. Что человек отличается от других людей, есть необходимое, естественное следствие его индивидуальности и его существования; ибо если бы он не был отличен, он не был бы и особым, самостоятельным, индивидуальным существом, и если бы он не был отдельным существом, индивидуумом, то он бы не существовал. Нет двух листьев на одном и том же дереве, говорит Лейбниц, которые бы вполне походили друг на друга, и он вполне прав; лишь бесконечное, необозримое разнообразие есть принцип жизни; одинаковость уничтожает необходимость существования; если меня нельзя отличить от других, то безразлично, существую я или не существую; другие заменяют меня; короче говоря/ я есмь потому, что я отличен; и я отличен потому, что я есмь. Уже в непроницаемости, в том, что то место, которое я занимаю, никто другой не может занимать, что я всех исключаю из своего места, в этом заключается моя самостоятельность, то что отличает меня от других. Короче говоря, у каждого человека свое собственное лицо, потому что у него своя собственная жизнь, свое существо. Но то же, что применимо к данному случаю, применимо и к бесчисленному количеству других, объясняемых человеком телеологически, с тою только разницей, что поверхностность, невежество и смехотворность телеологии в других случаях не так явственна, очевидна, как в данном примере, к которому, впрочем, можно было бы присоединить еще много других. Я только что сказал, что я те явления природы, которые теист объясняет телеологически, отнюдь не хочу считать объясненными вышесказанным. Я иду дальше и утверждаю, что если бы даже многие явления природы и могли бы быть объяснимы только телеологически, то отсюда бы еще далеко не следовали все выводы теологии. Я допускаю, стало быть, вместе с телеологами, что глаз может быть объяснен только при помощи существа, которое при формировании или создании глаза задавалось целью, чтобы глаз видел, что, следовательно, глаз видит не потому, что он организован таким, каков он есть, а что он организован для того, чтобы он видел. Я делаю в этом, стало быть, уступку телеологам, но я отрицаю, что отсюда вытекает наличность существа, к которому подходит имя бога, отрицаю, что мы тем самым выходим из пределов природы. Цели и средства в природе всегда лишь естественные, каким же образом могли бы они отсылать к существу сверх и внеестественному? Вы не можете объяснить себе мира без того, чтобы не принять личного духовного существа за его творца, но я вас все же прощу, будьте любезны, объясните мне, как из бога может произойти мир, каким образом дух, каким образом мысль - действия же духа суть прежде всего только мысли - может сотворить плоть и кровь? Я вместе с вами охотно допускаю, что цель, как цель, что цель, как вы ее себе представляете в вашей голове независимо от содержания, предмета, материи цели, указует на бога, на некий дух, но я утверждаю, что эта цель и ее автор, существо, цели ставящее и осуществляющее, так же живут только в вашей голове, как первопричина теизма есть лишь олицетворенное понятие причины, существо бога - лишь сущность чувственных существ, освобожденная от всех особых предназначений, бытие бога - лишь родовое понятие бытия. Ибо цели столь же различны, столь же материальны, как и орудия этих целей; как же вы можете, как же, стало быть, вы хотите отделить цели от орудий? Как отделить, например, цель глаза, зрение, от склеры, от сетчатой оболочки, от сосудистой оболочки, от водянистой влаги, от стекловидного тела и других необходимых для зрения тел? Но если вы не в состоянии отделить цель глаза от его материальных средств и органов, то как же вы хотите то существо, которое создало цель глаза, отделить и отличить от существа, создавшего эти многообразные, целям содействующие, материальные части. Может ли, однако, существо не материальное, не телесное быть причиной целей, являющихся следствием материальных, телесных средств или органов? Как можно от целей, зависящих только от материальных, телесных условий и средств, заключать к нематериальному, бестелесному существу как причине? Ведь существо, которое осуществляет свои цели только при помощи материальных средств, по необходимости само только материальное существо. Каким же образом, стало быть, являются, могут явиться творения природы доказательствами и творениями бога? Бог есть, как мы еще дальше увидим, опредмеченное существо человеческого воображения, сделавшееся самостоятельным, бог располагает всеми чудесами воображения; бог все может; он ничем не связан, как и фантазия, как и желание человека; он может из камней делать людей; он даже из ничего творит мир. И так как бог творит только чудеса, то и сам он в своем существе есть чудо. Бог видит без глаз, слышит без ушей, думает без головы, творит без орудий, короче говоря, он есть все и делает все, не употребляя и не имея нужных для этого делания средств и органов. Но природа слышит только при помощи ушей, видит только при помощи глаз; как же можно, стало быть, выводить природу из бога, как орган слуха - из существа, которое слышит без ушей, как условия и законы природы, с которыми связаны все ее явления и действия,-из существа, которое не связано ни с какими условиями и законами? Короче говоря, творения бога только чудеса, но не действия природы. Природа не всемогуща; она не все может; она может только то, к чему есть условия; природа, земля, например, не может произвести зимой на деревьях цветение и дать плоды; ибо не хватает нужной для этого теплоты; но богу это сделать ничего не стоит. "Бог, - говорит Лютер, - может и кожу кармана превратить в золото, и из пыли сделать сплошь зерно, и воздух обратить в погреб, полный вина". Природа не может создать человека, если нет налицо двух различных, но равноправных организмов, мужского и женского, действующих совместно; но бог из чрева девы без содействия мужчины творит человека. "Может ли для господа быть что-либо невозможно?" Короче говоря, природа - республика, результат существ или сил, взаимно друг в друге нуждающихся и производящих, совместно действующих, по равноправных. Весь животный организм - мы этим примером характеризуем всю природу - может быть сведен к нервам и крови. Но нерв ничто без крови, кровь ничто без нерва; в природе именно поэтому неизвестно, кто повар, кто официант, ибо все одинаково важно, одинаково существенно; здесь нет привилегий; самое простое так же важно, так же необходимо, как и высшее; пусть мои глазные нервы превосходно организованы, но если не хватает той или другой жидкости, той или другой оболочки, мой глаз все-таки не может видеть. Именно потому, что организм есть республиканское общежитие, происшедшее только из взаимодействия равноправных существ, происходит материальный вред, борьба, болезнь, смерть; но причина смерти есть и причина жизни, причина зла есть и причина блага. Бог, наоборот, монарх и притом абсолютный, неограниченный самодержец, он делает и может, что хочет, он "стоит над законом", но свои произвольные заповеди он делает законами для своих подданных, как бы они ни противоречили их потребностям. Как в республике господствуют лишь законы, выражающие собственную волю народа, так и в природе господствуют лишь законы, соответствующие собственному существу природы. Так, существует закон природы, имеющий силу, по крайней мере для более высоко организованных животных, что рождение детей и размножение зависит от существования и совместного действия двух в половом отношении различных индивидуумов, но это закон не деспотический; для существа высших организмов характерно то, что различие в половом отношении приводит к формированию различных самостоятельных индивидуумов, что они, следовательно, появляются на свет более трудным и опосредствованным образом, чем низшие организмы, которые размножаются, как, например, полипы, простым делением. И если для закона природы мы и не можем указать основания, то все же аналогия обязывает нас к вере или; скорее, к уверенности в том, что существует соответствующее естественное основание. Но бог предоставляет деве привилегию произвести человека без мужа, приказывает огню, чтобы он не жег, чтобы он действовал, как вода, и воде, чтобы она действовала, как огонь, чтобы она, стало быть, оказывала такое действие, которое противоречит ее природе, ее существу, как веления деспота противоречат существу его подданных. Короче говоря, бог навязывает природе свою волю, он правит абсолютно произвольно, как деспот, ожидает от людей самого неестественного. Так, например, император Фридрих 2 в своем законе об еретиках предписывал: "Так как оскорбление величества, направленное против бога, более велико, чем направленное против людей, и так как бог взыскивает за грехи отцов с детей, то дети еретиков должны считаться неспособными занимать какие бы то ни было общественные должности и почетные места, за исключением, однако, тех из детей еретиков, которые донесли на своего отца". Есть ли еще более противоречащее природе человека исключение и предписание, чем это? Вильгельм Завоеватель в числе своих прочих тиранических законов издал предписание, чтобы в городах все общества расходились и огонь и свет были погашены, как только в 7 часов вечера прозвучат вечерние колокола. Может ли быть более недостойное человека, более неестественное ограничение человеческой свободы, чем это? Впрочем, подобные же предписания мы пережили еще немного лет тому назад в наших монархических государствах. Томас Пэн рассказывает, что некогда один брауншвейгский солдат, взятый в плен во время войны за независимость североамериканцев, сказал ему: "Ах, Америка - прекрасная, свободная страна! Она стоит того, чтобы народ за нее сражался; я понимаю это различие, ибо я знаю свою страну. Когда в моей стране государь говорит: ешьте солому, мы едим солому!" Но может ли быть приказание, предписывающее человеку большее, более противо и сверхъестественное самоотречение, чем приказание есть солому! Не есть ли, следовательно, единоличный, монархический, по крайней мере абсолютно монархический, режим - режим чудес как в политике, так и в природе? Как согласуется, однако, этот режим с существом природы? Где найдем мы в природе, где все естественно, все происходящее согласуется с существом естественных вещей, где найдем мы следы режима чудес? Желать вывести из природы бога, то есть сверхъестественное чудодейственное существо, так же неразумно, так же свидетельствует о незнакомстве не только с существом природы, но и с существом бога, как если бы я из республики или, беря уже, из главы республиканского государства, президента республики захотел создать государя, короля или императора, доказать, что и он также монарх, правитель соответственно смыслу наших государств, и что поэтому ни одно государство не может обойтись без государя. Президент вышел из крови народа; он одной сущности, одной породы с народом, он лишь олицетворенная народная воля, он не может того, чего он хочет, он выполняет лишь законы, установленные народом. Государь же есть существо, от народа особое или, вернее, отличное по своему роду, как бог отличен от мира; он - монаршей крови; он господствует над народом не как олицетворенная воля народа, он господствует над народом как существо особое, стоящее вне народа, как бог над природой, как особое, сверхъестественное существо: именно поэтому действия обоих являются только произвольными велениями силы, чудесами, знамениями. В природе же, как уже сказано, республиканский режим. Человеческая голова есть, правда, президент моего тела, но никоим образом не абсолютный монарх или правитель божией милостью, ибо голова есть такое же существо из плоти и крови, как желудок, сердце; она сделана из той же массы, из того же органического основного вещества, из которого сделаны и прочие органы; она, правда, стоит над другими органами; она "глава" (caput), первое существо; но не существо иное, чем они, по роду, по происхождению; она не имеет поэтому деспотической власти; она приказывает другим органам лишь такие действия, которые отвечают их существу; именно поэтому она не безответственна, она наказуется, лишается своей власти, когда вздумает разыгрывать из себя государя и требовать от желудка, от сердца или еще от какого-либо органа того, что противоречит их природе. Короче говоря, как в республике, по крайней мере демократической, которую одну мы здесь имеем в виду, управляют лишь народные существа, а не государь, так и в природе управляют не боги, а только естественные силы, естественные законы, естественные элементы и существа. И потому, скажем мы, возвращаясь к прежнему примеру, так же нелепо выводить бога из существа, господствующего над природой, как было бы нелепо и свидетельствовало бы о недостатке разума и способности суждения из президента республики вылущивать государя или монарха. ШЕСТНАДЦАТАЯ ЛЕКЦИЯ. Вера или представление того, что бог есть творец, хранитель, правитель мира, - представление, которое человек заимствовал из себя, из политического строя и перенес на природу, - основывается на незнакомстве с природой; оно ведет поэтому свое происхождение от детских времен человечества, хотя бы оно и сохранилось вплоть до сегодняшнего дня, и оно лишь там уместно, лишь там оно является, по крайней мере субъективно, правдой, где человек при своем религиозном простодушии и невежестве приписывает богу все явления, все действия природы. "Было естественно, - говорит современный теолог-рационалист Бретшнейдер в своей работе "Религиозное учение о вере согласно разуму и откровению для мыслящих читателей" - что в древнейшие времена благочестивое: чувство рассматривало все или большую часть природных изменении как непосредственные действия богов или бога. Дело в том, что чем меньше знали природу и ее законы, тем решительнее должны были для этих изменений подыскивать сверхъестественные причины и - следовательно- искать волю богов. Так, у греков Юпитер был тем, кто посылал грозу, метал молнии направо и налево. Благочестивое чувство еврейского народа так же относило все пли во всяком случае большую часть к богу как к непосредственной причине. Согласно Ветхому завету, Иегова дает взойти семени, оберегает жатву, доставляет хлеб, масло, вино, посылает урожайные и неурожайные годы, болезни и эпидемии; побуждает чужеземные народы к войнам, добрых награждает долгой жизнью, богатством, здоровьем и другими благами, злых наказывает болезнью, ранней смертью и так далее; выводит на небо Солнце, Луну и звезды и руководит по своему желанию всей природой, как и судьбами народов и отдельных людей". Мы должны, однако, тотчас же заметить этому рационалисту, что этот род представления основан на сущности религии, что лишь там вера в бога является еще истинной, живой, где все объясняется только теологически, а' не физически. Мы находим поэтому такое представление не только у древних народов, по и у древних христиан, да и вообще у благочестивых христиан, сохранивших древние, то есть истинные, представления религии и веры в бога, у благочестивых христиан, у которых культура ума еще не победила и не разрушила религиозных представлений, и это служит явственным доказательством того, что это представление истинно религиозно. Мы встречаемся поэтому с ней и у наших реформаторов. Различие между обычным ходом вещей в природе и чудом, по их мнению, заключается лишь в том, что, когда бывает чудо, действие бога бросается в глаза, между тем как обычный ход вещей в природе имеет своей предпосылкой такое же чудесное действие бога, но только в силу своей обычности он не является таким чудом в глазах толпы. Все действия природы, по их мнению, - действия бога; различие между чудом и действием природы, с их точки зрения, лишь то, что в одном случае бог действует в противоречии с природой, в другом же - в согласии, по крайней мере с ее проявлениями. "Не хлеб, - говорит Лютер, - а слово божие питает тело, точно так же естественно, как оно творит и сохраняет все вещи. Если есть хлеб, то бог питает хлебом и под видом хлеба так, чтобы этого не видели и полагали, что это делает хлеб. Там же, где его не имеется, там он питает без помощи хлеба одним лишь словом так же, как он это делает под видом хлеба. Вообще же все создания - маски и переодевания бога ("бессильные тени бога", - как выражается Лютер в другом месте), которые он хочет заставить действовать с ним и помогать ему творить всяческое, что, однако, он может сделать и без их содействия, да и на самом деле делает". Так же говорит и Кальвин в своем "Учреждении христианской религии"; так, например: "божественное провидение предстает перед нами далеко не всегда в обнаженном виде, часто оно, наоборот, облекается в форму естественных средств, оно часто помогает нам при помощи отдельного человека или неразумной твари, оно помогает нам также, не прибегая к естественному средству или даже в противоречии с природой", следовательно, очевидно, чудесным путем, то есть другими словами: все действия природы являются, собственно говоря, только действиями бога, все вещи - лишь инструменты, орудия бога и притом инструменты безразличные, не инструменты, подобные инструментам природы, которая видит только при помощи глаза, но не уха, не носа, но инструменты, с которыми бог по желанию, лишь силою своей воли, сочетал те или другие действия, действия, которые он может поэтому произвести и без помощи этих инструментов. "Бог мог бы, - говорит Лютер в одной из проповедей, - производить детей без помощи отца и матери... Но он создал людей для этого и производит на свет и вскармливает детей через посредство родителей, отца и матери. Он мог бы произвести и день без солнца, подобно тому, как первые три дня творения были день и ночь, а между тем не было тогда еще создано ни солнца, ни луны, ни звезд. Подобное бог мог бы еще сотворить... если бы этого захотел; но он этого не хочет делать". Разумеется, странное ограничение, странное "но", которое значит, что он не хочет делать того, что он может делать. По этим изречениям древних, истинно верующих в бога, мы можем судить, как мало физика или физиология согласуются с теологией, до какой степени даже те явления, которые рационалистический теист рассматривает как цели и приводит в качестве доказательств существования бога, плохо выводятся из бога. Между таким органом, как глаз, или средством видения, и целью глаза, актом видения, существует в природе необходимая связь; в самой организации, в природе глаза заложена та особенность, что только глаз, а не какая другая часть тела может видеть; в теологии же воля бога нарушает эту необходимую связь; бог может, если захочет, сделать так, чтобы человек видел и без глаз или даже при посредстве органа, противоположного глазу, даже при посредстве органа, лишенного чувства, даже при посредстве заднего прохода. Кальвин определенно утверждает, что бог в Ветхом завете создал свет раньше солнца, дабы люди могли отсюда видеть, что благотворные явления света отнюдь не необходимо связаны с солнцем, что бог и без солнца может сделать то, что он теперь, то есть при обыкновенном, но совсем не необходимом естественном ходе вещей, делает через солнце или при посредстве солнца. Мы имеем в этом случае одно из наиболее убедительных доказательств того, что природа отрицает существование бога и, наоборот, существованием бога отрицается природа. Если есть бог, то зачем же существует мир, существует природа? Если есть совершенное существо, - совершенное существо, каким его себе представляют в виде бога, - то зачем еще несовершенное? Не отрицает ли существование совершенного существа необходимость, основу существа несовершенного? К несовершенству совершенство, правда, подходит; но как подходит к совершенству несовершенство? Смысл несовершенства заключается в совершенстве: несовершенное хочет стать совершенным, мальчик - мужем, девочка - женщиной, то, что находится внизу, стремится вверх, хочет подняться: но как могу я, будучи в здравом уме, из высшего существа вывести ниже его стоящее, низшее существо? Если я в уме, как могу я из разумного существа дать произойти существам, лишенным разума? Как может дух производить на свет существа, лишенные духа? Стало быть, если я себе мыслю бога и хочу правильно умозаключить и действительно заставить его мысленно что-либо создать, хотя божество есть всегда нечто непроизводительное, то спрашивается: что может бог создать кроме богов, кроме существ, которые ему равны? И если бог есть, то есть, есть существо, которое видит без помощи глаз и слышит, то есть все воспринимает, не имея ушей, то как могу я от него вывести глаза и уши? Ведь смысл, цель, существо, необходимость существования глаз и ушей есть только зрение и слух; но если уже есть существо, видящее без помощи глаз, то зачем же тогда глаза? Не исчезает ли с тем вместе основа его существования? "Кто создал ухо, как может тот не слышать, кто создал глаз, как может он не видеть?" Но тот, кто уже видит, зачем ему делать глаз? Глаз существует, потому что без него нет видящего существа, но он существует не потому, что есть видящее существо. Глаз является следствием страстного желания природы видеть, жажды света, потребности, необходимости глаза для жизни, по крайней мере, высшего организма. Часто говорилось: мир необъясним без бога; но истинно как раз обратное: если есть бог, то существование мира необъяснимо; ибо он совершенно излишен. Мир, природа лишь тогда объяснимы, мы лишь тогда находим разумное основание их существованию, если только мы таковое ищем, если мы признаем, что нет существования вне природы, нет другого, кроме телесного, естественного, чувственного существования, если мы предоставим природу самой себе, если мы, стало быть, признаем, что вопрос об основе природы совпадает с вопросом об основе существования. Но вопрос о том, почему вообще что-либо существует, есть глупый вопрос. Следовательно, мало того, что мир не имеет в боге своего основания в противоположность тому, что говорили древние теисты, но основа мира уничтожается, если бог существует. Из бога нельзя ничего вывести; все иное кроме него излишне, пусто, ничтожно; как же могу я это другое выводить из бога и желать им обосновывать? Но также верен и обратный вывод. Раз есть мир, раз этот мир есть истина и эта истина ручается за его существование, то бог есть лишь сон, лишь существо, которое человек себе вообразил, которое живет лишь в его воображении. К какому же мы присоединимся заключению? К последнему, ибо мир, природа есть нечто непосредственно, чувственно достоверное, нечто, что не подлежит сомнению. Из существования какого-либо предмета заключать к его необходимости и существенности, без сомнения, куда разумнее и вернее, чем из необходимости какого-либо существа заключать к его существованию; ибо эта необходимость, та необходимость, которая не основывается на бытии, может быть лишь субъективной, лишь воображаемой. Но вот нет же человека, нет жизни, если нет воды, нет света, нет теплоты, нет солнца, нет хлеба, если, короче говоря, нет средств существования. Мы, следовательно, имеем полное право из их бытия заключать к их необходимости, полное право заключать, что жизнь, которая без них, без неорганической природы не существует, существует только благодаря им. Мы чувствуем, мы знаем, что мы умрем от жажды, засохнем без воды; что мы умрем от голода, погибнем без еды; мы чувствуем, мы знаем, стало быть, что своеобразная сила воды и пищи, основанная на их индивидуальной природе, есть то, что оказывает на нас это благотворное действие. Зачем же мы хотим похитить у природы эту силу и приписать ее отличному от природы существу, богу? Зачем думаем мы отрицать то, о чем так отчетливо говорят нам чувства и разум, а именно, что мы только этим силам, этим существам природы обязаны нашим существованием, что нас бы не было, если бы их не было, что они - необходимые элементы и основы нашего существования, что не бог при посредстве этих вещей, а эти вещи при посредстве их собственной силы поддерживают нас без бога; ибо зачем бы богу нуждаться в подобных небожественных, обычных средствах, как вода и хлеб, но также зачем бы и воде и хлебу иметь надобность в боге для того, чтобы проявить те действия, которые коренятся в их собственной материальной природе? Однако вернемся опять назад! В образе действий бога мы различаем три ступени или три разновидности: из них первую мы можем назвать патриархальным образом правления или действия, вторую - деспотическим или абсолютистски-монархическим и третью - конституционно-монархическим. Первая ступень есть та, когда бог является, собственно говоря, лишь выражением аффекта, выражением удивления, поэтическим именем для каждого предмета природы, производящего на человека особенное впечатление, когда человек хотя и говорит вместо: гром гремит или дождь идет - бог гремит, бог посылает дождь, по этот бог все же не выражает еще ничего особого, ничего от природы и ее явлений отличного, ибо в том-то и дело, что человек еще не имеет никаких познаний, никакого даже самомалейшего представления о существе и действиях природы, когда именно поэтому еще нет чудес, по крайней мере, в собственном, в нашем смысле этого слова, ибо человеку еще все представляется чудесным; чудо же выражает нечто отличное от естественного, закономерного или, по крайней мере обычного, хода вещей. Я называю это представление патриархальным, ибо оно самое древнее, самое простое, наиболее естественное для похожего на ребенка необразованного человека, ибо патриархальная форма правления есть такая, при которой правитель находится в таком же отношении к управляемым, в каком отец находится к детям, отец, который отличается не по существу от детей, а только возрастом, большей силой и большим умом, ибо и правитель природы и человечества в данном случае так же еще не отличается ничем от природы. Зевс есть бог, от которого исходят гром и молния, град и буря, ливни и метели. Он владыка, то есть очеловеченная, олицетворенная причина этих явлений; он повелевает этими действиями природы по своему желанию и произволению; постольку он, стало быть, - однако только для нас, - отличное от них существо, но его отличие теряется в испарениях и синеве неба; Юпитер есть - так он и называется - небо, эфир, воздух; вместо холодного воздуха, сырого воздуха поэты говорят даже - холодный Юпитер, сырой Юпитер; его отличие истекает с каждой дождевой каплей, которая падает с неба на землю, оно улетучивается, как метеор, с каждой стрелой молния. Так, например, Плиний называет молнию то творением Юпитера, то частью Юпитера. Поэтому для римлян сама молния представляла собой нечто священное, божественное; она у них прямо называется священною молнией, священным огнем. Как мало существо этих богов, по крайней мере первоначально, отличается от существа природы, до какой степени их существо растворяется в существе природы, не имеет характера устойчивой личности, мы увидим, если ближе ознакомимся с древними религиями и заметим, как они даже те явления природы, которые в наших глазах совсем не представляются и не воспринимаются в виде личностей, существ, тем не менее почитали за богов. Так, например, персы обожествляли дни и времена дня, утро, полдень, послеполуденное время, полночь; египтяне обожествляли даже часы; греки - kairos, благоприятный момент, движения воздуха, ветра. Также и персы, что, однако, в данном случае безразлично. Но бог, существо которого есть ветер, - что это за улетучивающееся, преходящее существо? Или кто может бога ветра отличить от ветра? Греческие и римские исторические книги кишат чудесными историями, но эти чудеса отнюдь не имеют значения чуда в смысле монотеизма, по крайней мере развитого монотеизма, они имеют более поэтический, наивный характер, они создания скорее натуралистического, чем теологического суеверия, они совсем не такие доктринерские, преднамеренные чудеса, как чудеса монотеистические. От обмана жрецов мы, разумеется, здесь отвлекаемся. В монотеизме же существо бога, хотя оно первоначально есть не что иное, как отвлеченное и отделенное от чувств существо природы или мира, представляется существом, отличным от мира и его существа. Здесь поэтому идут насмарку поэтическое простодушие и патриархальный уют политеизма. Здесь начинается рефлексия, бог критически отделяется от мира; здесь во главе мира, природы, становится бог-деспот, перед волей которого сгибается и воле которого безвольно и безлично подчиняется все, деспот, который простым приказом вызвал к жизни мир. "Как он говорит, - значится в Библии, - так и делается, как он приказывает, так оно и есть". "Он приказывает - и так творится". "Он может творить все, что хочет". Стоя на этой точке зрения, хотя и не в самом начале, но при дальнейшем развитии монотеизма, человек именно потому, что он различает природу и бога, человек имеет уже представление о способах деятельности природы в отличие от способов божеских. Он верит в особые действия бога, которым он в отличие от действий природы дает имя чудес. Тем не менее, однако, и на этой точке зрения стоя, до тех пор, пока его религиозные представления еще не ограничены разумом, неверием, пока он еще живет в ненарушимой, деятельной вере, он еще представляет себе действия природы действиями бога. Остановимся по этому случаю на уже приведенном нами из Лютера примере с хлебом. Если бог сохранит человека без пищи, без хлеба, то это - явственное чудо, ибо здесь человек, очевидно, сохраняется чудесным образом, но если бог сохраняет человека при помощи хлеба, то и здесь не в меньшей степени есть действие бога, есть чудо, ибо бог здесь действует в равной море, но только под видом хлеба; ибо не сила хлеба, а сила бога питает и сохраняет тело. Существа природы - личины, тени, за которыми и под видом которых действует бог. Поэтому хотя различие между действиями природы и действиями бога здесь уж осознано человеком, тем не менее здесь все же еще налицо, собственно говоря, только чудеса, поступки, действия бога; ибо действия природы - только кажущиеся действия, обычные действия и явления природы, - только затаенные замаскированные действия бога, чудеса же в собственном смысле слова - лишь свободные от покровов, обнаженные действия бога; в одном случае бог действует только инкогнито, в другом же - во всем своем божественном величии. Короче говоря, как при патриархальной или политеистической точке зрения бог теряется в природе, его отличие от природы неуловимо, ничтожно,- так здесь наоборот, при точке зрения настоящей веры в бога, теизма или монотеизма, теряется природа; ее существо стушевывается перед существом бога; за ней не признается существования собственной силы и самостоятельности. Здесь бог есть единственно действительное, единственно действующее и деятельное. Магометанство высказало эту мысль со всей энергией восточной фантазии и пыла. Так, например, один арабский поэт говорит: "все, что не бог, ничто", а в "Развитии понятий магометанского исповедания веры" Эль Сенуси значится: "невозможно, чтобы рядом с богом что-либо существовало и при том самостоятельно действовало". Точно так же ведется борьба против тех магометанских философов, которые утверждают, что бог не является в каждый данный момент заново действующим и творящим в мире, но что мир продолжает самодеятельно существовать благодаря той силе, которая однажды в него была вложена богом; против них ведется борьба и выдвигается утверждение: "Ничто не имеет действенной сил