Ее лицо было бледным в тусклом свете, падавшем сквозь дверной проход, бледным и ужасно испуганным. - Это соль и сера... А еще у тебя есть горшочек с углями... Он повернулся к двери и крепко сжал ее маленькие холодные руки в своих. - Послушай, я не сильно боюсь за него, все это только из-за погоды. Но ведь он не будет рисковать в такую бурю. Ведь не пожелает же он молний? - Он вообще не может ничего пожелать, ни того, ни другого. С чего бы он смог? Саша почувствовал внезапный испуг, глубоко охватившее его беспокойство о принятом решении. Все, казалось, было готово опрокинуться или так, или эдак, все стало переменчивым и опасным. - Я отыщу его, - пообещал он ей едва слышно и нырнул прямо в бурю, вниз по отмытым дождем доскам деревянного настила. Он добрался до ворот по покрытой сплошными лужами дорожке и остановился как от толчка, чувствуя сзади себя сильное желание Ивешки, которая, как он увидел, стояла в дверях, напоминая ему тот призрак, каким она когда-то была. Поторопись, говорило это желание. И он глубоко вздохнул, толкнул ворота и зашлепал по тропинке, а потом прямо по мокрой и тяжелой от воды траве, с которой ветер и дождь уже смыли и унесли след, что оставался там от Петра. Вероятнее всего, раздумывал Саша, что Петр, выехав просто проехаться в полдень, тут же выбросил из головы это свое обещание: "по дороге туда и обратно", в тот самый момент, как только был предоставлен самому себе. Петр никогда не имел сомнений на счет того, чтобы во всем поступить по-своему, не более, чем Саша, наблюдавший, как тот собирался на прогулку в хорошо знакомый ему лес. Но вот Ивешка беспокоилась с самого начала. Она отругала его и назвала дураком по поводу банника, он же, тем не менее, все еще продолжал верить ему, стараясь увидеть невидимое, чтобы понять смысл его предсказаний... Петр был обычным человеком, он был глух и слеп к какому-либо влиянию. Все происходящее вокруг него, условно выраженное лишь слабыми виденьями, имело очень малую силу над ним, в сравнении с колдуном, до тех пор, пока источник этих перемен не приближался к нему на расстояние вытянутой руки. Саша желал себе, чтобы он прислушивался к Ивешке, чтобы с самого начала слушал ее. Он вызвал банника, и он появился у них в тот самый момент, когда над лесом опустилась эта тишина, и этот банник был таким же кособоким и вертлявым, как тот дом, что они построили для него. Он в беспорядке выбрасывал им отдельные фрагменты видений, которые отражали либо нависшую над ними угрозу, либо события давних лет. На них можно было смотреть, думать и сомневаться, и вновь смотреть: ведь колдун должен знать, он хотел знать и продолжал это до тех пор, пока не оставалось уже никаких сомнений в происходящем. Но и сам этот процесс все время претерпевал изменения, а от этих изменений возникали новые сомнения... Остерегайся моей дочери, подсказывали ему воспоминания, полученные от Ууламетса: старик никогда не верил ей. Но при этом он искал ее советов, и не пользовался ими, когда она давала их ему, даже не прислушивался к ним, он был слишком уверен в своей правоте... Обдумай все как следует, всегда советовал ему Ууламетс. Старайся сделать все возможное, и не приступай, пока не будешь до конца уверен во всем... Что-то неладное происходило вокруг них, но ведь для этого было много причин: это мог быть просто сильный дождь, или это могла быть появившаяся у них лошадь, или это могли быть их собственные страхи о тех виденьях, которые они наблюдали в бане, но так или иначе, оставалось ужасное ощущение того, что все желания идут слишком криво, а вместе с ними и вся их безопасность подвергается риску в этом отнюдь уже не безопасном лесу. Но времени на раздумья нет, уговаривал он самого себя, не было времени для пророчеств, не было места, где можно было посидеть и спокойно обдумать все от начала и до конца. Сейчас у него было единственное и ясное желание: добраться до Петра прежде, чем это сделает кто-то еще. Дождь довершил сложившуюся ситуацию, так по крайней мере подумал об этом Петр. Он ехал, подгоняемый сильным ветром, промокший с ног до головы, и не имел никакого представления, куда он направлялся, плутая по этому лесу. - Господи, - пробормотал он, постукивая зубами, и закричал изо всех сил, как только дождь превратился в сплошной ливень: - Мисай! Но вокруг не было никаких признаков присутствия ни леших, ни его друзей. Потоки дождя обрушились на него с новой силой, и единственное тепло, которое он получал, исходило от постоянно движущегося Волка, хотя его спина и была не самым удобным местом, чтобы сидеть на ней в данный момент. Волк же шел, продолжая вертеть головой, прижимая уши, чтобы защитить их от воды, потряхивая шеей и фыркая, будто выражая таким образом протест против окружавшего их безумия. Еще один порыв, обрушивающий на них и воду и ветер, заставил Петра пригнуться, выплюнуть воду, прочистить нос и глаза. Сверху на них накатывался не только дождь: это были куски старых листьев, осколки коры, грязь и еще Бог знает что. Он сказал, похлопывая Волка по плечу: - Ну, хватит, хватит, этого уже вполне достаточно, приятель. Вокруг них был старый дремучий лес, где не было ничего кроме мертвых деревьев, ни молодого дерева, ни кустов, достаточно густых, чтобы из их веток можно было сделать хоть какое-то укрытие. Только случайно выбившийся на поверхность каменный выступ мог обеспечить им хоть какую-то защиту от ветра. Петр слез с коня и подвел Волка почти вплотную к этому укрытию, рядом с которым торчали две засохших сосны, которые дополнительно защищали их от бокового ветра. Волк фыркал и сопротивлялся, несомненно привыкший к теплой конюшне и к изрядной порции сухого сена, особенно в такую погоду, как эта, а не к тому, чтобы стоять на холодном ветру после такой напряженной скачки, когда даже у Петра постукивали от холода зубы. Он вытер Волка скрученными листьями папоротника, и от этой работы оба слегка разогрелись, во всяком случае настолько, насколько силы позволяли ее выполнять. Сверкнула молния, и на мгновенье лес принял белый зимний вид. Петр и Волк оба вздрогнули. - Полегче, - заметил Петр и чуть толкнул Волка, удерживаясь за него. Он подумал о том, что самое последнее, чего бы он очень не хотел, так это потерять Волка в этом лесу. - Да, Небесный Отец сегодня явно не в духе, но уверяю тебя, что он не имеет ничего против лошадей. Волк что-то проворчал, дернулся в сторону, пытаясь обнюхать его ребра, будто рассчитывая отыскать там несомненно причитающийся после такой работы ужин. Он наверняка должен быть где-то там, в самой глубине волшебных карманов его хозяина. Петр почесал под мокрым подбородком и сказал: - У меня ничего нет, ни там, ни там, приятель. Но обещаю, что в будущем позабочусь о тебе как нельзя лучше. Последовала новая вспышка и раскат грома. Дождь поливал их шеи. Где-то совсем рядом со старого дерева свалилась ветка и, падая вниз, обрушила массу новых. - Не очень-то приятный вечерок, - пробормотал Петр, потеснее прижимаясь к коню. - Я просто не понимаю, приятель, что происходит, на самом деле не понимаю. Саша, черт возьми, разве ты не заметил, что собирается дождь? Никто из них не любил вмешиваться в дела погоды более, чем, например вызвать легкий ветерок, из-за боязни засух, наводнений или других подобных бедствий, о которых всегда должны были помнить колдуны. И вполне понятно, что они не могли пойти так далеко, чтобы остановить этот дождь только для его спасения, но ведь могли же они заметить, что его до сих пор нет дома. - Саша, ради Бога, пойми, что если ты не хочешь направлять в мою сторону никаких желаний, так ведь это не должно означать, что я собираюсь провести здесь целую ночь! Ведь действительно, два колдуна могли бы как-нибудь решиться на то, чтобы как-то сообщить ему, где же все-таки находится их дом... Иначе... Раздумывая над этим, он пришел к мысли, что и в их доме что-то шло не так, и посильнее прижался к теплому боку лошади, неожиданно почувствовав изнутри такой же холод, как и снаружи. Ведь у них были враги, и прежде всего - водяной. А тут еще замолчали лешие, а ведь он звал и звал на помощь Мисая до тех пор, пока не охрип. Происходящее все труднее и труднее укладывалось в его голове: сначала исчез Малыш, затем Петр перестал узнавать окружавший его лес, причем сбой в памяти произошел так быстро и был таким устойчивым, что время от времени он начинал думать, что такого места, где над рекой стоял их дом, вообще не было и в помине, а иногда его охватывало почти безумное предчувствие, что он никогда не доберется туда, хотя и должен. Временами же ему казалось, что он избежал княжеского правосудия только благодаря тому, что сам ускакал на Волке из города. А что касается волшебства и прочих подобных дел, так ведь это только сумасшедший может думать об этом, а он, Петр, смотрит на все случившееся в этих лесах как на сущую небылицу, которой и вообще-то никогда не было. - Мисай! - вновь закричал он, чувствуя подступавшее отчаянье, чем даже испугал Волка. Но если и было в лесу что-то уж совсем неуловимое, то, разумеется, это были лешие. И уж если в этом лесу было что-то изменяющее свой облик до невидимого обычному человеку, это не могло быть чем-то простым и осязаемым, как, например, старый дом перевозчика, стоявший на берегу, а это были бы именно лешие, которых обычный человек всегда первыми замечает на свою беду. - Мисай! - продолжал он кричать, пока не сорвал голос, пока не устыдился самого себя, стоящего здесь и взывающего к тому, что было всего лишь игрой воображения. Но если он и вел себя как дурак, то слава Богу, что свидетелей этому здесь не было. Тогда громко и уверенно он произнес прямо в окружающее его пространство: - Малыш, будь ты проклят, отправляйся домой, если у тебя не никаких других дел, и приведи сюда Сашу. Ветер резко подул в новом направлении, скользнул вокруг холма и добрался до них. Под гривой Волка было самое теплое место, где Петр мог отогреть свои руки, а лошадиный бок был единственным источником тепла для промокшего насквозь человека. Петр как можно крепче прижался к лошади, продолжая думать о доме, сам внешний облик которого начинал размываться и ускользать от него, словно и эти воспоминания тоже были затянуты туманной вуалью. Он должен был бы счесть себя сумасшедшим, если бы продолжал думать о том, что был знаком с такими лесными существами, как лешие, о том, что у него была жена и друг, поджидавший его возвращения. Все, что он твердо помнил, так это что он был сыном игрока, сбежавшим от правосудия. Он отчетливо помнил, как бежал по городским улицам. Помнил, как миновал стражу у городских ворот... ...А затем как-то заблудился в пути и оказался здесь совершенно один, замерзающий под этим дождем, в незнакомом лесу, пытаясь найти спасенье, которого никогда не было или, по крайней мере, не было до сих пор. Он с силой зажмурил глаза, пока не почувствовал боль, пока не перестал видеть картины окружавшего леса и вспышки молний. Да, черт возьми, этот дом над рекой все-таки был, как была и сама река, и ему на память пришли чьи-то слова, сказанные неизвестно кем и неизвестно когда: если человек заблудился, то путь к дому он всегда мог найти, если шел, придерживаясь реки, не обращая внимания на пройденное расстояние, не обращая внимания на все неуловимые повороты пройденного пути и непривычный вид окружавших его деревьев. Он должен верить тому, что река находится на западе, и тогда утреннее солнце укажет ему верную дорогу. Он мог надеяться на спасенье, пока помнил это единственное правило... - Что-то случилось, очень серьезное, - сказал он, обращаясь к Волку. - Что-то очень серьезное приключилось с нами, приятель. Он уставился в том направлении, где, как казалось ему был дом, стараясь удерживать перед собой его расплывающееся изображение, стараясь представить поджидающих его друзей, тепло очага... В этом доме был старик, который очень напугал его своими ножами, еще в то время, когда Петр болел, а около дома бежала река... Все это могло быть лишь игрой воображения, но это же было и единственным теплым местом во всем мире, куда он стремился и где были друзья, которым он верил, сам не зная почему... Там же, недалеко, был и водяной, свернувшийся кольцами в своей пещере на берегу реки, всякий знает... всякий знает, что он был. Ивешка, до боли стиснув руки, мерила шагами пол. А в это время старый змей шептал ей: "Ивешка, Ивешка, послушай меня..." И шепот продолжался: "Глупо доверять сердцу... Оно такое хрупкое..." И еще: "Ты на многое была способна, всегда могла сделать очень многое, а сейчас так растерялась..." "Замолчи, папа", - сказала она, потому что последние слова вообще не имели никакого отношения к змею: это были ее собственные воспоминания. Сами стены шептали это, а эхо в подвале только усиливало эти звуки: "Глупая, глупая, ты не должна прислушиваться к советам. Не верь никому, по крайней мере никому, кто говорит о том, что принимает твои заботы близко к сердцу... Не пытайся желать вообще что-либо, лучше вообще ничего не желай. Все твои желанья вернуться к тебе, глупышка, разве ты не понимаешь этого? Ведь даже когда колдун желает чего-то для самого себя, все равно при этом кто-то попадает в беду". Она же в своих желаньях затрагивала и леших, и Петра, и желала при этом прорваться сквозь окружавшую тишину. Но в ответ она услышала и еще чей-то шепот, обращенный к ней: "Послушай, Ивешка..." 8 Все лесные ручьи вышли из своих берегов. Деревья стояли в воде, что само по себе было достаточной причиной, чтобы надеяться, что Петр в такой ситуации постарается просто переждать грозу. Так уговаривал себя Саша, видя как надвигается ночь, а дождь не стихает. И его кафтан и сапоги насквозь промокли, и, вероятно, подмок и горшочек с углями, который был укрыт среди поклажи. Ему вновь пришлось свернуть с дороги в сторону, чтобы осторожно забраться на выступающее из воды дерево и, воспользовавшись им как мостом и держась за ветки ивовых деревьев, перебраться на другой берег. Он добрался до того места, где уже мог спрыгнуть с дерева, и приземлился на скользкий берег, хватаясь руками за листья уже подросших новых папоротников, надеясь и желая одновременно, чтобы их корни, уходящие в промокшую землю, выдержали его усилия, и даже не пытался проверить, работают ли сейчас волшебные силы, за исключением, разумеется, того, что папоротники выдержали его и не дали свалиться в воду. Даже это небольшое доказательство добавило ему надежду, и в то же время вселило дополнительный страх: надежду на то, что его способности все еще могут оказать ему помощь в поисках Петра, а страх по поводу того, что сам факт исчезновения Петра из пределов его, сашиной, досягаемости, заставлял думать о чем-то невообразимом. Но, тем не менее, он продолжал свой путь почти бегом, до самой темноты, наполненной мраком и грозой, и даже в этих условиях абсолютно доверял своему владению колдовством, и отчасти поэтому был абсолютно уверен, что находится сейчас к северу от дороги. Ему по-прежнему не давал покоя вопрос, где же все-таки находился Петр и что он думал. Саша чувствовал, как что-то продолжает удерживать его на выбранном направлении, но было ли это только слепым следованием колдовским инстинктам, он не мог сказать с уверенностью, так как по-прежнему не мог чувствовать присутствия Петра ни в одном из направлений. Он хотел подать ему знак, что спешит к нему на помощь, что ищет его, и единственным требованием было то, чтобы Петр не покидал своего убежища, какое бы оно ни было, а дождался прихода Саши. Он с трудом продирался сквозь залитые дождем папоротники и разводил руками заросли кустов, которые цеплялись и за меч и за мешок. Сумерки сгущались и в подступавшей темноте папоротники скрывали от него порой и край обрыва и все, что еще могло встретиться на его пути. Он сделал шаг в сторону и продолжал идти, сопровождаемый яркими отблесками молний, стряхивая воду, застилавшую глаза. И в этом мерцании показалось, что папоротники, выстроившиеся на вершине противоположного холма в длинную цепочку, движутся прямо к нему. Он пожелал себе благополучного пути и вытащил меч, чтобы иметь его под рукой на всякий случай. Он ощутил на себе какое-то странное воздействие и почувствовал дополнительный вес на собственной ноге, затем эта тяжесть стала с неистовой силой подниматься по нему вверх, несмотря на все усилия задержать ее, и остановилась, ухватившись как можно крепче за его шею. Это была очень знакомая хватка, которая прежде всего означала, что его желания пока еще не пропали даром. - Малыш? - спросил он, все еще подрагивая. - Малыш, ради Бога скажи, а где же Петр? Но тот только покрепче ухватился за него, стараясь, словно в нору, просунуть свою голову ему за воротник: разумеется, это был отчаявшийся и абсолютно промокший Малыш, почти неразличимый в полной темноте, кроме как при вспышках молний. Дождь постепенно перешел в мелкую изморось, и как следовало оценивать это в предстоящую бесконечную ночь Петр еще не представлял. Он подумал, что если бы у него еще оставались силы, он попытался бы наломать сорной травы и папоротников, столько, сколько бы смог, и использовать всю эту кучу как укрытие от холода. Но он отбросил эту попытку, думая о том, как он уже замерз, и надеясь, что рассвет принесет с собой тепло: до восхода солнца оставалось уже недолго, подумал он, прижимаясь покрепче к лошади, и оно может взойти в любой момент, и только сгустившиеся грозовые облака задерживают рассвет. Но гроза не кончалась, а солнца так и не было видно. Волк мотнув головой, решил выбраться на открытое пространство, не обращая внимания на крупные холодные капли, падавшие с деревьев. - Тпру-у, приятель, - пробормотал Петр, удерживая его, и тот на время задержался, но уже продолжал испытывать беспокойство. И он решил, что если не даст замерзнуть и коню, то тот вернет ему это тепло. Отыскав точку опоры под ногами, Петр взял в руку повод, а другой ухватился за лошадиную гриву и вскочил, распластавшись, на мокрую спину Волка, чтобы вновь скакать в темноте, если у того вдруг появилось такое желание. На запад, напомнил он самому себе, стараясь освободиться от путаных мыслей о том, куда именно ведет этот путь, или о том, что он вообще делает в этом месте, и не сон ли это его намерение отправиться на запад, чтобы отыскать реку. Он окоченел от холода, он чувствовал озноб, он не мог вспомнить почему это произошло с ним, и точно так же не мог вспомнить, почему он, полузамерзший, скачет по лесу без седла и без надлежащей уздечки. Но там, на западе, у него оставалась поджидающая его жена, горящий очаг, Саша, конюший из "Петушка", которого все старались избегать, он тоже был там, у реки, и ждал Петра. Он не представлял, что они могли делать там все вместе, но у него было убеждение, что они все были друзьями и все вместе жили в доме... В доме с деревянным крыльцом, с садом, с баней, которую вместе построили Петр и Саша... У его жены были роскошные светлые косы, ее волосы, когда не были заплетены, разлетались словно отблески света, в которые она могла почти вся завернуться... И она очень любила голубое. У нее было любимое платье, рукава которого были расшиты узором из листьев, а кромка юбки расшита цветами. Эта вышивка была колдовской, как она объясняла ему. Еще у нее был сад и маленькие участки в лесу, где она заботливо выращивала деревья и травы, которые не могли свободно расти ни в каком другом месте. Единственное, чего он сейчас не мог, так это представить себе ее лицо, кроме нескольких деталей, которые никак не хотели соединяться вместе, и он с усилием пытался соединить их, несмотря на то, что они никак не подходили друг к другу, чувствуя, как из его памяти ускользает все, что он когда-то любил, ускользает все быстрее и быстрее... Он видел себя в комнате вместе с Сашей, который что то писал. На глазах Саша стал расти, и черты его лица постепенно теряли детское выражение, становясь все больше и больше похожими на лицо молодого человека... Река должна обязательно привести его к дому... Так или иначе, но к дому. Но он не знал наверняка, что из этого получится. Старики рассказывали длинными зимними вечерами, что в лесах есть существа с вывернутыми назад ногами, которые и сбивают проезжих с пути. Лешие могут изменять свой облик, и такие вот похожие на деревья существа могут двигаться и изменять дорожки, проложенные людьми, вовлекая их таким образом в беду. Как я смог оказаться здесь, думал про себя Петр, чувствуя, как у него тяжелеют и вот-вот закроются глаза, но тут Волк сделал неожиданный бросок в сторону, а Петр едва не потерял поводья, когда на их пути появилась фигура хмурого седобородого старика, освещенного молниями. Петр на какое-то мгновенье ощутил, что он очень хорошо знаком ему, этот старик, и перепугался, увидев его так ясно и отчетливо... И все потому, что он не рассчитывал когда-либо вновь увидеть это лицо. - Ведь ты мертв, - сказал Петр, обращаясь к своему тестю, и тут же множество воспоминаний вновь вернулось к нему: вся внутренняя обстановка дома, жестокий старик, упражняющийся со своими ножами, и даже его проклятое гнусавое пение... Тот самый старик, дочь которого была призраком с ледяными пальцами... - Ты заблудился, - сказал Илье Ууламетс, сгорбившись и опираясь на свой посох. - Не очень удивительно для меня. И вот ты здесь, ты, избранник моей дочери. Бог хранит нас. Волк был все еще раздражен и пытался повернуть. Петр крепко держал повод, заставляя лошадь метаться из стороны в сторону. Его сердце тяжело билось с той самой минуты, как только этот призрак предстал перед ним... Но ведь Ивешка после своей смерти часто посещала берега реки, Петр очень отчетливо припомнил это. Он встречал призраков и раньше, а его собственная жена сама была одним из таких призраков, благодаря усилиям вот этого самого старика. Он вспомнил об этом как о простом факте, который не вызвал у него никаких страданий. Странным был сам Ууламетс, который после своей смерти, казалось бы, уже не должен был заниматься никакими делами... Боже мой, подумал Петр, чувствуя, что не в состоянии понять, что произошло или что происходило с ним прямо сейчас. - Мне нужно попасть домой, - сказал он Ууламетсу, осторожно похлопывая Волка по шее, а сам не переставал дрожать, в то же время успокаивая лошадь. Ему все еще казалось, что он делает все это во сне, сам оставаясь абсолютно неподвижным. - Мне кажется, что-то идет не так, и я думаю, что может что-то случиться. Ууламетс оперся о свой посох и сердито взглянул на Петра, ничуть не приятней, чем смотрел на него прежде. Затем произнес: - Следуй за мной, - и направился в темноту. Волк же не показывал никакой склонности продолжать путь. Петр понукал его не один раз, прежде чем тот начал мелкими шагами спускаться вниз по неровному размытому склону, следуя за стариком в том же самом направлении, как они двигались и до этой встречи. Новые и новые обрывки воспоминаний приходили на ум Петру во время этого спуска: как Ивешка ждет его дома, как умер Ууламетс, там, в верховьях реки, как он сам отправился на верховую прогулку и заблудился в лесу, настолько потеряв память, что в первый момент даже и не узнал своего тестя. То, что призрак Ууламетса должно быть явился к нему скорее для помощи, не было само по себе чересчур невероятным: они не любили друг друга, Бог тому свидетель, но очень легко можно было поверить тому, что Ууламетс оставался здесь долгое время в виде призрака: старый подлец никогда и никому ни в чем не доверял, и меньше всего он доверял собственной дочери в том, что она сделает хоть один правильный поступок. И Ивешка, со своей стороны, имела много оснований для скрытности и обид. Все же, ему казалось, что Ууламетс, будучи мертвым, должен был бы быть немного бледнее, светиться в темноте как подобает настоящему призраку, а не показываться вот так запросто при свете молний, отбрасывая тень... Он пригласил Петра следовать за собой. Но что бы это могло означать, когда призрак становится все более и более осязаемым? Что он подразумевал под этим? Бог мой, это мне очень не нравится, подумал Петр. - Дедушка? - окликнул он старика, стараясь говорить как можно уважительнее. Ууламетс мог и не слышать, как Петр обратился к нему. Но это на самом деле не отличалось от того, как он вел себя и при жизни. Петр пустил Волка быстрой иноходью, когда они добрались до подножья холма, преодолевая сопротивление лошади, предчувствующей что-то дурное, пока они приближались к идущему впереди старику. - Дедушка, может быть ты знаешь, что происходит вокруг? Может быть ты знаешь, что сейчас делается дома? Ответа и на этот раз не последовало. Естественно, следовало и ожидать, что призрак будет вести себя по-особому, может быть немного сердитым и раздраженным, особенно этот. Но именно его фигура отбрасывала вполне определенную точно ему соответствующую тень, чего никак нельзя было ожидать от призрака. Может быть, за исключением русалки, когда ей удавалось украсть небольшую часть чьей-нибудь жизни, или, мелькнула у него пугающая мысль, если только он сам не сбился с пути настолько, что его занесло прошлой холодной ночью туда, где преимущественно обитают только сами призраки, и до сих пор еще не понял этого. Но он все еще чувствовал, как бьется его сердце, ощущал свою грудь, чувствовал под собой тепло, исходившее от коня, и слышал как потрескивали прошлогодние папоротники под его копытами: ведь так или иначе, он был способен почувствовать очень многое, если бы на самом деле пересек эту границу. Если бы даже замерз под дождем, то Волк-то определенно должен был уцелеть. Он не успел вовремя увернуться. Ветка ударила его поперек лица, и когда он поднес к этому месту руку, то почувствовал, как кровь растекается по щеке. Впереди слышалось постукивание посоха о землю, слышался треск раздвигаемых Ууламетсом кустов, точно такой же, как раздавался и от них с Волком, хотя Ивешка, будучи призраком, двигалась так, что при этом не шевелился ни один лист. Ни солнце, ни луна не могли оказывать воздействие на русалку, пока она не набралась сил где-то еще... а русалка могла получить их только от чего-то живого. Обычно русалками становились девушки-утопленницы, как доводилось ему слышать, которые топились из-за несчастной любви. Несомненно, можно считать, что своенравные старики превращались в обычных призраков, с холодными мертвыми пальцами, страшными глазами, которые только выли и пугали людей, но не были на самом деле так опасны, как выглядели. - Дедушка, - в очередной раз робко позвал старика Петр, все менее и менее уверенный в том, с чем все-таки он имеет дело. Ууламетс же продолжал идти. И в какой-то момент Петр пожалел, что обратился к тому, что двигалось впереди него. Он надеялся на Бога, что это существо не обернется в его сторону. Он сдержал коня, заставляя его остановиться, отвернул свою голову... В этот момент из кустов что-то бросилось прямо на него, издавая рычанье. Петр припал к коню, стараясь удержаться на его спине, в тот момент, когда Волк метнулся в сторону и понесся прямо через кусты, перевитые плющом, вверх по склону, очень скользкому от прошедшего дождя. Петр почувствовал, как лошадь заскользила, и старался удержаться на ее спине, когда она резко меняла направление на уходящем вниз склоне. Низкий сук очень сильно задел Петра за плечо, когда они проскакали под деревом, и чуть не сбросил его с лошади. Ветки со всех сторон хлестали его по плечам, и у него больше не было желания останавливаться, впрочем также как и у лошади, он только следил за движением и направлял Волка туда, где между кустов чернел зияющий прогал. Бледная фигура неясно вырисовывалась перед ними. Волк поднял голову, становясь на дыбы и вновь опускаясь вниз, неуверенный и ошеломленный, и все еще в том состоянии, когда ничто не может остановить перепуганную лошадь. Призрак, стоящий перед ними, поднял вверх руки и произнес сашиным голосом: - Петр, с тобой все в порядке? Петр натянул поводья, вздрагивая не меньше, чем Волк. Саша сделал шаг навстречу, производя легкий шум старыми листьями. Но Петр начал разворачивать Волка в сторону от него. - Это я, - сказал Саша. - Я искренне надеюсь, что так оно и есть, - все еще вздрагивая проговорил Петр, - потому что только что здесь был Ууламетс, и я так и не знаю, что же происходит. - Здесь где-то еще и Малыш, - сказал Саша, сбрасывая с плеча мешок и подхватывая его рукой. После этого он начал рыться в нем. - Я принес твой кафтан. Ивешка прислала немного хлеба и домашние колбаски... Оборотень может быть очень правдоподобным, и то, что в облике Ууламетса был оборотень, Петр абсолютно уверен: ведь в появлении его были определенные странности, такие же, которые бывают при появлении любого оборотня, и о которых ему говорила Ивешка, но ничего подобного он не заметил, глядя на Сашу. Саша же подошел ближе, протягивая ему одной рукой кафтан, а другой успокаивая Волка, который тут же затих, что и окончательно подсказало Петру, кто был перед ним на самом деле. Он надеялся на Бога, что это действительно так и было. - Дома все в порядке? - спросил он, забирая сухой кафтан. Он решил, что Волк какое-то время постоит спокойно, если он отпустит повод. - Ивешка страшно беспокоится, - сказал Саша, продолжая удерживать руку на шее Волка. - Теперь у нас появился банник. Но нам так и не удалось отыскать, в каком именно месте ты был. Временами описания событий, которые делал Саша, казались лишенными чего-то главного, особенно тогда, когда человек, первый раз попавший в беду, начинает прислушиваться к тому, что тот говорит. Наконец Петр продолжил, все еще чувствуя оцепенение: - Я потерял Малыша, а потом оказалось, что все вокруг выглядит как-то не так. Я так и не понял, где очутился. - Но ты чувствуешь себя хорошо? - Прекрасно, только давай поскорей выбираться отсюда. - Быстро, как только сможем, - сказал Саша, похлопывая Волка по шее, и тут же тронулся в путь. Итак, они двинулись к дому. Это было то, что нужно. Именно это Саша и должен был сделать. Вот это и было основным содержанием его разговора. И хорошим знаком было то, что неожиданно в темноте послышалось тяжелое дыханье и быстрое топ-топ-топ по старым листьям где-то совсем рядом около ног Волка и Саши. И хотя не было никакой возможности увидеть хоть какие-нибудь признаки появления дворовика, Петр был уверен, что это именно он. И только после этого он начал осознавать, что был в полной безопасности. "Марш домой", - почти беззвучно скомандовал Саша Малышу, когда шел рядом с Петром. Они решили вывести Волка на ровный участок земли, туда, где можно было вновь ехать по дороге. "Отправляйся домой, Малыш, успокой Ивешку, сообщи ей, что все в порядке..." Но Малыш, упрямый, как и все, явившееся из волшебного мира, настойчиво продолжал оставаться с ними, может быть с целью добиться еще колбасок, а может быть по желанию Ивешки или его самого - Саша не знал этого наверняка. - Не могу понять, что это случилось с ним, - заметил Саша. - Не могу понять, что происходит. Малыш не хочет слушаться, или не может, не знаю. Все идет не так, как надо, за исключением, может быть, вот твоих поисков. - Слава Богу, что ты сделал это, - пробормотал Петр, и чуть помолчав спросил: - А что с этим проклятым банником? Саша покачал головой. - Не знаю. Он появился вскоре, как ты уехал, и я не знаю, почему. Я надеялся, что он может помочь. - Помочь в чем? Иногда Петр вопросы, которые задавал Петр, казались чрезвычайно ясными и четкими, а сашины собственные ответы были до глубины дурацкими. - Я право, не знаю. Он только неожиданно объявился, как раз почти в то самое время, когда все остановилось... - Что ты имеешь в виду, когда говоришь - остановилось? - Вещи. Люди. Все они как бы остались там. - Он не совсем был уверен, как обычные люди ощущают тот мир, который повседневно окружает их. Он только думал, что знает. Так, по крайней мере, ему показалось однажды, прежде чем он встретился с Ууламетсом и только начал пользоваться своим колдовским даром, доставшимся ему от рожденья. Однако позже он засомневался в том, что знает хоть что-нибудь не только про обычных людей, но и про самого себя. - Например, прямо как сейчас: словно наблюдаешь за качающимися деревьями, но не слышишь шума листьев. - Какая-то глупость! - сказал Петр, но выглядел при этом очень обеспокоенным. - Так что, ты так и прислушиваешься к этому все время? - Это не совсем похоже на простую работу слуха. Это... - Все, что бы он не сказал, прозвучало бы глупо. - Я просто знаю, что они находятся там, например, точно так же, как ты знаешь в какой стороне находится лес, даже если твои глаза закрыты. Это похоже на то, как если бы вдруг прекратился ветер. Ведь при этом устанавливается тишина. И это неестественно. Петр задумчиво взглянул на него, и Саша заметил это. - Итак, становится тихо, - продолжил Петр. - Ты не можешь слышать меня, и, тем более, я не могу сделать, чтобы меня слышал и Малыш и лешие. Но почему? Что происходит? - Я не знаю, - уже в который раз признался ему Саша, не сводя глаз с дороги, лежащей перед ними: петляющий путь среди пересаженного леса. - Происходит что-то, чего не должно происходить. Ведь я не знаю очень многого, Петр, клянусь тебе. Ивешка думает, что ее отец оставил мне массу всего, но на самом деле это не так. Она думает, что я помню, а на деле - нет. Я не помню многого, как могло бы быть, будь ее отец все еще жив. Но его нет, и я не могу объяснить ей, что без него я не могу знать все. - Я говорил ей об этом, я сам говорил ей об этом. Ты здесь ни при чем. Она беспокоится о многом, что происходит вокруг: и о том, что я могу заблудиться, и о том, что я начал думать про Воджвод, и о том, что Бог знает, в какую ловушку, расставленную стариком, могу попасть. И ведь это уже не первый раз, когда ты не слышишь меня... - Это касается не только тебя. Что-то случилось. Я почувствовал это с тех пор, как появился Волк... - Волк, Волк... Да какое он имеет отношение к происходящему? Пропадает лошадь. Ну и что? Что должно случиться? Из-за пропавшей лошади царь объявит нам войну? - Сейчас я говорю не про царя, а про банника. - Я уверен, что во всем происходящем есть определенный смысл. - Я не могу слышать лес, - сказал Саша. - И я не смог отыскать Малыша, я не могу "слышать" ничего, за исключением, может быть сам Ивешки, да и то когда она совсем рядом. Я не могу "слышать" даже тебя, когда ты прямо рядом со мной. Все это каким-то образом должно быть связано с банником, потому что началось с его появлением здесь, так же, как и с появлением Волка. - Наверное, ты просто недосыпаешь, - сказал Петр. - Это виновата все та проклятая книга. Знаешь, мне кажется, что все те крючковатые значки, которые ты выводишь в ней ночи напролет, не смыкая глаз, довели тебя до этого... - Все в окружающем нас мире идет не так, как надо, Петр. Просто все идет не так! - И ты заявляешь это лишь только потому, что ты не слышишь деревьев. - Я не имею в виду именно это. Это не просто звук, пойми меня, Петр... - Господи, да мне плевать на то, что это есть на самом деле. Ведь ты сам сказал однажды, что если человек начинает сомневаться в своих возможностях сделать что-то, то в конце концов может так случиться, что он этого и не сделает. Так может быть, ты просто споткнулся о собственную ногу? - Я думаю об этом. - В таком случае пожелай, чтобы все исправилось. - Я и так стараюсь изо всех сил! Но у меня ничего не получается, Петр. С тех пор, как появился банник, я все еще не уверен, сам ли я пожелал его. Ведь я точно знаю, что Ивешка не хотела заводить его, и вот теперь все пошло не так. Петр положил руку на сашино плечо, и так они шли вдвоем, а Волк сопровождал их, предоставленный самому себе. - Послушай, может быть Ивешка права, и тебе лучше забыть Ууламетса. Оставь эту чертову книгу в покое, оставь на время все занятия. Брось думать о беде, пока она еще не случилась. Ведь это очень тяжело. Разве ты не можешь пожелать, чтобы поступить именно таким образом? Забудь все, а мы возьмем лодку и, может быть, сплаваем на ней прямо до Киева, ты, я и Ивешка... Сама эта мысль повергла его в беспокойство. Неожиданно все то, что связывалось в его представлении с таким путешествием, тут же обрушилось на него: все те люди, все желания, которые наполняли тот незнакомый мир. И его сердце сжалось под их тяжестью точно так же, как от происходящего здесь, рядом с ними. Нет, сейчас он не был готов к этому. Господи, только не сейчас. Да и Ивешка вряд ли сможет выдержать это: ведь ей было так трудно даже с двумя людьми, которых она очень любила. - А там есть и девицы, - продолжал Петр. - И все они будут думать, что ты будешь для них чертовски хорошим уловом. - Ну уж нет! - Жизнь вертится не только вокруг этой единственной проклятой книги, парень! Саша перевел дыхание и на какой-то момент прервал свои мысли, не прислушиваясь даже ни к собственным ушам, ни к колдовским инстинктам, так что все, о чем разглагольствовал Петр, было для него не более чем бессмысленным звуком. Он научился этому еще в те времена, когда дядя выводил его из душевного равновесия: отвлекал себя от окружающего, пока не успокаивалось собственное сердце. - А, парень? - спросил Петр, потряхивая его за плечо. - В чем дело? - Просто мне хочется вернуть назад свое восприятие леса, мне хочется, чтобы все шло так, как надо. - Он старался больше не думать ни о Киеве, ни о людях, ни о девушках, ни даже о самой идее такого путешествия, напоминающего побег, которую высказал Петр. Все это лишь пугало его и подводило к пределу желаний, которые заполняли жизнь обычных людей, а он не хотел этого. Он не мог позволить себе ту жизнь, которую вели обычные люди, помня о том, какую ошибку совершил Ууламетс. А Петр не мог этого понять. Петру ничего не оставалось, как только отпустить его через минуту, несчастного и обеспокоенного: ему не нужно было напрягать свой слух, чтобы хорошо понять это. Он заметил, обращаясь к Петру и стараясь говорить как можно понятней и разумней: - Я хочу, чтобы все наши труды не пропали даром, я хочу сохранить все, сделанное нами. - Да и так все идет хорошо. Ведь ты нашел меня, разве не так? А я, как видишь, даже не сломал шею. Все, что так или иначе пугало тебя, уже прошло. А если этот старый змей вновь примется за свои трюки, мы сделаем с ним то, что уже делали не раз. - Когда у нас появился банник и Ивешка пыталась узнать у него, где ты находишься, то все, что он показал нам, были лишь ветки да колючки... - Ну и что, разве это не было правдой? Хотя и не нужно было большого дара пророчества, чтобы узнать это... Колючки, покрытые кровью... - Так он показал все, что нужно? Саша боялся отвечать ему. Сам по себе ответ ничего не означал, и его можно было тут же изменить, как только он подумал о нем. - Все, что связано с будущим, очень изменчиво, - тихо заговорил он. - Ведь все, что мы делаем, приводит к изменениям во многом из того, что еще не случилось. Вот почему банники не любят колдунов. - Ивешка говорила об этом. По крайней мере, последний из них очень не любил Ууламетса, но мне все это не очень понятно. Итак, теперь у нас есть банник, окружающий нас лес затих, ты видел колючие кусты и это очень обеспокоило и напугало тебя. Но все, что ты говоришь, не и