оему, и пока это ему удавалось, он действительно был замечательным человеком. Ууламетс хотел заполучить и Сашу. Старик сразу вцепился в него, приговаривая: "А, вот, вероятно, очень доверчивый славный малый..." Итак, продолжал рассуждать Петр, мы отправляемся на его поиски, а в результате он получает свою дочь, своего наследника и своего собственного врага, и всех в одной корзине... А что же остается делать мне? Но, возражал он сам себе, Саша не видит причин, по которым этот старый вор включает сюда и меня. То же самое касается и Ивешки. Скорее всего, он хочет взять меня для каких-то совместных с ними дел, но что это могут быть за дела? В каких таких делах колдуны захотят получить чью-то помощь, если они не боятся вызывать молнии или переносить поближе к себе самого царя? Можно заработать головную боль, ломая над этим голову. Тогда он обратился к Саше, чье задумчивое освещенное пламенем лицо видел через легкую туманную дымку: - А ты случаем не дал и мне того же проклятого питья, а? Последовал удивленный взгляд широко открытых карих глаз: - Нет, разумеется, не давал. Иногда Саша пугал его, и Петр временами думал о том, что у него нет выхода: малый может сделать с ним все, что хочет. И может быть, в один прекрасный день и сделает. Ему оставалось надеяться только на Бога. Петр спал, свернувшись как ребенок и даже позабыв взять одеяло. Саша встал и укрыл его, а лишние куски парусины накинул на Черневога. После этого он уселся, накинув на плечи свое одеяло. Ему очень хотелось, чтобы Малыш вернулся назад. Но тот не желал отвечать ему, так же как и Ивешка, и в конце концов его стали раздражать многочисленные бесполезные попытки. То, что сказал ему Черневог, вызывало тревожные воспоминания о том, что Саша прочитал в его же книге. Там говорилось о том, что присутствие сердца всегда таит в себе опасность для того, кто посвятил себя занятиям волшебством, потому что все созданья, связанные с этим необычным и загадочным миром, могут понимать и чувствовать сердце. Они не могут проникнуть в суть колдовских намерений, а колдуны, в свою очередь, не могут понять их. Волшебный мир был многообразен. Малыш представлял одну его сторону, водяной совершенно другую, а лешие вообще очень часто поступали так, что очень трудно было отыскать в их действиях хоть какой-то смысл. Желания этих существ были очень далеки от желаний обычных людей, или точнее от желаний добрых людей. Он сам никогда не стал бы писать этого в своей книге. Он больше не хотел записывать туда ничего, что так или иначе было связано с волшебством. Он не хотел даже думать об этом, за исключением... За исключением лишь того факта, что в тех трудностях, с которыми они столкнулись за последнее время, было нечто общее: все они имели один и тот же общий источник, который формировал единственную разновидность желаний. Что бы это ни было, оно пугало Малыша, и заставило убежать Ивешку и не давало возможности им, даже теперь, когда завеса тишины упала, услышать хоть что-нибудь от нее. Она была отрезана от них способом, о котором он сейчас не хотел говорить с Петром, по крайней мере до тех пор, пока у них еще оставался выбор. Он все еще надеялся, хотя с каждой попыткой его опасения возрастали. Он боялся, что, стараясь прорвать тишину, может провести по пути своих желаний что-то лишнее. Он не имел никаких представлений, почему он так думал или что было еще за всем этим, кроме детского страха перед ночными привидениями, но дело обстояло именно так. Страх узнать ответ мог препятствовать самой возможности его получения, действуя столь же эффективно, как и в случае с лешими. Или же причиной неуспеха могли быть его собственные желания, которые спасали молодого и наивного колдуна от катастрофы. Его собственные мысли ходили по этому замкнутому кругу, хотя он и подозревал, что как раз то самое, что Петр называл его проклятым беспокойством, чрезмерно возросшим за последние годы, и могло быть той самой защитой, которая спасла Петру жизнь в самом начале этих бед, соткало ту самую паутиной желаний, которая не дала оборотню завести Петра в западню и помогла им добраться до леших до того, как Черневог смог сам освободиться от сна. Петр мог позволить себе иронически относиться к их попыткам постигнуть чье-то волшебство, наблюдая, как два колдуна рядом с ним в течение нескольких лет беспокоятся о нем будто курицы-наседки. Возможно, что колдуны о себе заботятся слишком мало. Однако можно предположить, как особый пример, что Ивешка заботится только о себе. Можно предположить... Хотя с годами Ивешка становилась наоборот все более обреченной и обидчивой. Ее состояние беспокоило Петра, беспокоило Петра так сильно, что Саша регулярно замечал это. Петр очень изменился с тех пор, как они покинули Воджвод. Эта мысль испугала его, испугала так ужасно, что он подумал: "Что Ивешка сделала ему?" Он подумал и о том, что Ивешка все время чего-то боялась. Она хотела так много сделать для счастья Петра... но ее побег в лес, ее поведение... Она больше всего боялась использовать то, что она знала. Волшебство. Ее знанием было волшебство русалки, а не простое колдовство. Господи... И тут он подумал о том, что они оба, и он, и она, так и не расстались со своими сердцами. 17 Раздался ужасный треск, лодка врезалась во что-то, и поперечная перекладина, ограждавшая руль, подскочила вверх. Ивешка ухватилась за нее и со страхом уставилась в темноту, в окружавшие ее деревья, чьи ветки почти целиком накрыли нос лодки и трещали, ломаясь о борта и парус. Она хотела, чтобы лодка освободилась, хотела как можно скорее выйти из этого затруднительного положения, прежде чем лодка прочно осядет на мели, так, что никакое колдовство не поможет сдвинуть ее с места. Но рядом был ее отец, который прошептал: - Все хорошо, все хорошо, дочка. Как раз сюда лодка и должна была прийти. - Куда? - Она не видела ничего, кроме очертаний деревьев, ивовых кустов, склонившихся над водой и запутанного переплетения густых веток, в которые лодка врезалась так основательно, что у нее не было надежд высвободить ее. Она очень хотела, чтобы Петр оказался сейчас рядом с ней, и еще, с отчаянной безнадежностью, она хотела, чтобы здесь оказался и Саша, потому что у нее было ужасное ощущение, что она может больше никогда не увидеть их вновь. В эту ночь, на этом странном берегу, ей казалось, что она все глубже и глубже погружалась во что-то бесконечно протяженное и не имевшее законченной формы, и если в первый момент она с готовностью пошла на этот риск ради спасения Петра, то сейчас она потеряла уверенность в том, что у нее вообще был хоть какой-то выбор. - Куда мы идем? - спросила она. - Папа? Она вновь была маленьким ребенком, сердитым и обманутым. - Не сомневайся, - прошептал отец-призрак. - Разве я не учил тебя, как поступают в подобных случаях? Ночью он выглядел почти как в жизни, его тень, будто обретшая реальность, выделялась на темном фоне ивовых веток. Лодка почти не двигалась, ее нос оказался в ловушке. В следующий момент ей показалось, что тень отца как-то изменилась, начала опускаться в воду и отдаляться от нее. - Папа? - позвала она и в тот же момент обнаружила, что стоит совсем одна на палубе лодки, окутанной со всех сторон, будто саваном, ветками ивы. - Я так никогда и не смог дать тебе совет, - прошептал призрак откуда-то издалека. - Очень опасно, дочка, становиться взрослой и вести себя таким образом: ты всегда предполагала, что можешь сама найти верный путь, и не слушала моих советов. Ты называла это свободой, хотя ты еще до сих пор следуешь чужим путем, сама не осознавая этого. А есть ли у тебя хотя бы представление о своем собственном пути? - Ты никогда не давал мне возможности понять, чего же я хочу на самом деле! - Но ты никогда не могла отличить моих желаний от своих. Поэтому ты отвергала все, даже собственный здравый смысл. Теперь-то ты понимаешь? - Папа, то, что ты говоришь, не имеет вообще никакого смысла! - Я не могу задерживаться здесь. Я не могу сказать тебе... самое главное... Что за чертовщина! - Папа? Она смогла услышать лишь треск и скрип лодки, шелест листьев, да плеск воды о борта. И ничего больше. - Папа, почему ты привел меня сюда? Ради Бога, скажи, что ты хотел, чтобы я сделала?.. Черт побери, папа, вернись назад! Только ивы вздыхали, склоняясь друг к другу. Наконец она почувствовала, что здесь было что-то еще, что указывало ей направление и являло собой некий зловещий смысл происходящего, скрытый в темной лесной глуши. Это было волшебство. Она знала, как можно было почувствовать его: почти неуловимое, неслышное и опасное желание, заставляющее ее покинуть лодку и пойти вперед. Оно уверяло ее в полной безопасности, оно предлагало ей... Господи, да ведь она покинула дом с чувством опасности, ей казалось, что она отправляется в лес, чтобы проверить леших, и вот с тех пор все пошло не так. Прежде всего, перед ней предстал отец, который завел ее именно сюда, он сказал ей, что у нее будет ребенок, о котором она до того и не подозревала. Она никогда не задумывалась о детях: ведь она всегда считала себя такой молодой, что даже не строила таких планов. Но теперь, кажется, это случилось, и ее жизнь изменилась, на этот раз по чьему-то принуждению, почти так же, как когда-то отец принуждал ее изменить свою жизнь, пытаясь заставить и ее, и Кави делать все только так, как нравилось ему. Этот незапланированный ребенок был чертовски глупой ошибкой. Ведь она не задумывалась над такой возможностью, и поэтому едва ли желала воспротивиться этому. А теперь это случилось. Она оказалась в ужасной ситуации, вынужденная теперь задумываться о том, чего, по ее убеждению, не должно было никогда произойти... а папа... Папа привел ее лодку в это страшное место, прочитал ей нотацию о том, что пора браться за ум, и куда-то исчез. Папа хотел этого, папа хотел того, и вся ее жизнь, казалось, состояла сплошь из одних его желаний, а затем... он предложил ей сделать выбор. Но она не хотела иметь никаких дел и с Черневогом. Папа хотел этого ребенка. Папа всегда чего-то хотел, а было это хорошо или плохо, узнать у него было нельзя... Но ребенок, рожденный от колдуньи, сущее бедствие для нее и ужасная опасность для Петра. Это был конец их намерениям устроить свою жизнь так, как они намеревались. Нет же, черт побери, кто-то еще хотел этого ребенка. Этого не должно было случиться, это не должно было разбить всю ее жизнь именно таким образом, если только кто-то не захотел этого против ее желаний. - Папа, - сказала она, а ивы, перешептывались над лодкой, и из ее глаз текли слезы. - Папа, будь ты проклят, что же ты делаешь со мной? Достаточно часто за всю свою жизнь Петр просыпался пристыженный, и много раз при этом испытывал слабое удивление от того, что до сих пор был жив, глубоко осознавая, что не заслуживал этого. Обычно, оба этих чувства охватывали его перед самым рассветом. По мере того, как замешательство от внезапного пробуждения улетучилось, он обнаружил, что так и держит кувшин с водкой в руках, а бедный верный их страж, Саша, спит сидя, так и не выпустив из рук ни перо, ни книгу. И совсем рядом с ними, завернувшись в их парусину, спал Черневог. Петр прикрыл чернильницу и чуть тронул Сашу за плечо, приговаривая: - Это я, приятель, можешь продолжать спать. - Затем он убрал книгу в сторону и уложил Сашу на груду одеял, чтобы тот смог еще немного отдохнуть. Он не спускал настороженных глаз с Черневога все то время, пока вздувал огонь, грел воду для бритья и готовил завтрак, с осторожностью притрагиваясь ко всему в сумраке надвигающегося рассвета. Ему не хотелось рано будить малого, несмотря на то, что он чувствовал жар, а живот сводило холодной судорогой, которую не мог заглушить даже горячий завтрак - во всяком случае, он действовал не больше, чем выпитая ночью водка. И не важно, что он беспокоился об Ивешке, попавшей в какую-то ужасную беду: ведь если они имели дело с Ууламетсом, то в этом случае Ивешка сама по себе была вне опасности, а если опасность и была, то она поджидала только их, как поджидала их все эти годы. Но если это было что-то гораздо большее, то отдых в такое утро был самым мудрым решением: было весьма безрассудно, да и бесполезно, вникать в происходящее с уставшей головой. Торопиться следует тогда, когда все уже вычислено и обдумано. Но он при этом очень испугался, что может потерять свое преимущество, забыв об уроках зря растраченной юности... Сейчас он привык в значительной мере полагаться на колдовство, а не на собственные мозги, что само по себе было опасно. Саша сам не раз говорил, что колдуны наиболее восприимчивы к колдовству и волшебству (которые, как оказалось, Бог знает почему, на взгляд Черневога, а позднее и Саши, являют собой две, прямо противоположные вещи). Они, разумеется, были склонны заблуждаться, и поэтому в их компании должен быть кто-то, пользующийся собственным умом. Природа и волшебство. Саша сравнивал это с катящейся галькой. Но, ей-богу, этот камень не был так прост и легок. Чай закипел, переливаясь через край, и тут же начали потрескивать и шипеть угли. Петр даже порезал подбородок, бросившись к нему. - Проклятье! Он обжег руку и выронил горшок. Саша привстал на одеялах и спросил: - Петр? - Это всего лишь проклятый чай закипел и пролился на угли. - Подбородок щипало, а палец дергался от ожога. Он взял прут и вытащил горшок из углей. - Жаль, чай пропал, остались лишь одни колбаски. Саша встал на ноги и взглянул на кучу парусины, под которой спал Черневог. Можно было лишь надеяться, что он спит. Петр взглянул в том же направлении, почувствовав внезапные опасения и не забывая про ошпаренный палец. - Хорошо, если это его лучшая проделка, то и он кое-что потеряет, во всяком случае, останется без чая. - Он лизнул ожог и помахал рукой. - Черт возьми, малый, ведь может быть это просто случайностью? - Случайности исключены, - сказал Саша. Петр с интересом взглянул на него. - Во всяком случае, что касается меня, - добавил тот. Петр кивнул на Черневога. - Думаешь, это он? И ты полагаешь, что мы должны вскипятить новую порцию чая? - Честно говоря, я даже не знаю. - Тогда получай свои колбаски. А он пусть потерпит. Мы погрузим его вместе с багажом. - Это не имеет ко мне никакого отношения, - донесся до них через костер голос Черневога из-под парусины. - Я мог бы попросить, чтобы меня не будили, но при таком шуме уснуть видимо не удастся. - Чай, - коротко бросил Петр. - Отравите меня, и дело с концом. - Похоже, что у него болит голова, - весело заметил Петр, и неожиданно поймал себя на мысли, что с удовольствием швырнул бы голову Черневога под копыта лошадей. Затем он выудил из горшка колбаску и сказал: - Твой завтрак, Змей. - Будь ты проклят. А Петр заметил, обращаясь к Саше: - Мне кажется, что он стал искреннее. Они могли сколько угодно шутить по поводу боли, когда его самое простое желание, облегчавшее ее, стирало ту самую границу, где прекращалось колдовство и вступали в дело волшебные силы. С тех пор, как он узнал это, прошло много лет, и поэтому, стараясь вылечить себя от такой пустячной головной боли, Черневог должен был вернуться в свое прошлое, чтобы там отыскать самое раннее, самое простое из своих желаний, которое он когда либо посылал. Он должен был вернуться в те далекие времена, когда еще не было Совы. В те времена рядом с ним был какой-то мелкий колдун, возможно это была его бабка, как знать? А может быть и нет. Он жил вместе с ней, и они ненавидели друг друга. С годами он становился все хитрее, а она желала только одного: чтобы он пропал навсегда. Он желал только ее смерти. В конце концов, он сбежал... Вот как ощущались желания в те давние времена, когда не было ни Совы, ни Драги: нужно было только искренне поверить, что события произойдут в положенное для них время, в соответствии с тем, как они должны произойти. При этом не должно быть никаких дополнительных раздумий, никакого возврата желаний. Должны быть лишь страх, гнев и чертовски непредсказуемые последствия. Его волшебство могло обрушить молнии и заставить задрожать землю, а для того, чтобы вылечить какую-то самую незначительную боль, он должен уменьшить свои возможности до уровня слабых детских желаний: он должен был просто попытаться поверить в определенность, в то время как волшебство отрицало ее, а этот проклятый невежественный малый делал это без всякого труда. Они смеялись, показывая, сколь беспомощным он представлялся им, но Саша на самом деле знал, какие карты держал на руках. Поэтому его надеждой по-прежнему оставался Петр, но даже и он порой приводил его в смущение. Можно очень легко посчитать человека за дурака, но это как правило служит лишь простой уверткой. Он мог принять его скорее за вспыльчивого и опрометчивого в поступках человека, и тем не менее, когда все было упаковано, Петр подошел к нему и сказал, что он поедет некоторое время верхом, хотя, добавил Петр с кислой миной, он и не заслуживает этого. Возможно, это сработало его, Черневога, собственное желание. Это могло быть, по каким-то причинам, желание Саши, и в конце концов это могло быть просто собственным решением Петра, чьи представления могли оказаться гораздо тоньше, чем мог представить себе Черневог: нужно признаться, дураком Петр не был. А это не сулило ничего хорошего при попытках провести либо одного, либо другого. Тем не менее он сказал, когда уже ехал рядом с сашиной кобылой, а Петр вел в поводу его лошадь: - Я думаю, что вам обоим не дает покоя мысль, как отделаться от меня. Саша очень подозрительно взглянул на него. - Я не могу понять, чего ты хочешь? - продолжал Черневог. - Но я могу согласиться с чем угодно. - И добавил, не без приступа тошноты в желудке: - В моих словах нет никакого подвоха, уверяю тебя. - И свинья может летать, - коротко бросил Петр. Черневог пропустил это мимо ушей и продолжал расспрашивать Сашу: - Так что же ты собираешься делать? Все, что ни пожелает Ууламетс? Всю жизнь? Тебе пора освободиться от него. Ведь ты можешь получить все, что только захочешь. - Как ты? - усмехнулся Петр. Но Черневог был терпелив и на этот раз приготовился к нападкам Петра. Он специально повернулся к Саше: - Вы, наверное, думаете, что должны будете меня обменять, но это будет самым худшим из всего, что вы сделаете. Вы одержали победу: вам удалось поставить меня в ужасное положение, но вы сможете победить все и всех только если будете слушать меня. - И сейчас нам делают серьезное предложение? - спросил Саша. - Послушай меня! Волшебство, как таковое, заключает в себе очень немногое. Оно ни живое, ни мертвое, оно просто есть, и все те существа, что могут дать тебе волшебную силу, не понимают, что именно им нужно в окружающем нас мире, пока мы сами не укажем им на это. Если бы у тебя была хоть доля рассудка, ты никогда бы не уступил меня им... - Я обменяю тебя, - мрачно пошутил Петр, - на мешок репы. - Ты не понимаешь меня! Они используют нас тем же способом, каким мы используем их. Уверяю тебя, что у леших больше нет сил, чтобы выдержать это, и вы поступаете глупо, если надеетесь выиграть. Все, что происходит вокруг нас, направлено непосредственно против моей слабости и твоей невежественности. - Я не хочу пользоваться твоим способом волшебства, - сказал Саша. - Я не хочу его, и оно не может коснуться меня. - Оно может добраться до Ууламетса, оно может добраться и до Ивешки. Ведь само существование русалки - это уже по сути волшебство. И волшебство же вернуло ее назад. Это то же самое волшебство. Разве ты можешь сказать мне, что тебе нечего терять? - Нам не нужна твоя помощь, - сказал Петр. - Но ты потеряешь ее. Прежде всего ты потеряешь ее, затем - Петра. И, что совершенно неизбежно, пропадешь сам... Петр повернулся и остановил лошадь. - Ты убил мою жену, ты, проклятая собака, на твоей совести опустошение здешних мест, ты пытался убить меня, и ты еще хочешь, чтобы мы прислушивались к твоим словам? - Петр, - предостерег его Саша. - Он прав, - сказал Черневог. - Разумеется, он прав. Все это сделал я, и кое-что еще, о чем ты не знаешь. Но теперь вы нужны мне. И в этом-то и состоит вся разница. Петр от неожиданности открыл рот. Затем, обретя дар речи, он сказал: - Я не думаю, что мне доводилось слышать более ясные речи. Господи, Саша, да перед нами честнейший человек! - Саша, Саша Васильевич... ты ведь понимаешь, о чем я говорю. Здесь нет никакой случайности. Слабость, охватившая леших, не случайна, и я знаю, с чем мы имеем дело. Это хитросплетения лжи и обмана, которые даже не почувствуют твоих желаний. Но в то же время это огромная сила, и она у тебя в руках. Твое дело только лишь использовать ее. Некоторое время Саша молчал. Лошади беспокойно разошлись. Петр нарушил тишину. - Саша, это змей. Он был и всегда останется ей. Но Саша тем временем слушал и обдумывал услышанное. Черневог заговорил снова, очень осторожно, чуть вздрагивая от напряжения: он хотел удержать себя в рамках учтивости и опасался отказа от разговора. - Спроси меня, Петр Ильич, спроси меня, о чем хочешь. Я ни в чем не могу отказать тебе. - Слезь с лошади! Черневог спрыгнул с коня и стоял, стараясь заглянуть Петру в глаза и чувствуя сашино сопротивление... Возможно, что Петр тоже почувствовал опасность. Он сжал губы, нырнул сзади него и с завидным проворством вскочил на лошадь. Обладая теперь преимуществом, Петр со злостью посмотрел вниз. Черневог же сказал, стараясь быть как можно более искренним: - Ты мог бы спасти свою собственную жизнь, Петр Ильич, ты мог бы остановить все это безумие, ты мог бы остановить это в одно мгновенье, но вся беда в том, что ты не хочешь верить мне. Разумеется, Черневог хотел, чтобы Петр спросил Сашу, каким это образом он может спасти их, и чего, по вполне веским причинам, Петр делать не собирался. Во-первых потому, что Черневог несомненно посылал к нему свои желания, и теперь было самое время, как считал Петр, побеспокоиться о них, а во-вторых потому, что было очевидно его намерение поссорить их с Сашей. Поэтому он и заставил его идти пешком, а они вместе с Сашей могли ехать рядом и не спускать с него глаз. Тут он опять подумал о том, что как колдуны ни пытаются опутать друг друга своими желаниями, хороший кусок веревки никогда не бывает лишним. Он сказал об этом Саше, но тот ответил отрицательно. По его мнению, Черневог не собирался сбегать от них. Все это засело в глубине его сознания, и время от времени Петр чувствовал беспокойство от этих мыслей. Пожалуй, это было самым трудным на свете, по крайней мере для него, иметь готовый вопрос и не иметь возможности задать его. И прежде всего его беспокоило лишь одно: он очень хотел знать, почему все-таки, если во всем, что говорил Черневог не было ни слова правды, Саша даже не побеспокоился о том, чтобы разоблачить эту ложь. Петр очень хорошо знал сашины дурные привычки, одна из которых состояла в том, чтобы обвинять себя самого во всех грехах, а другая, которую он наверняка перенял от Ууламетса, скрывать свое беспокойство от других. Может быть он делал это, чтобы спасти своих друзей от беспокойства, или просто потому, что иногда забывал, что просто отвык разговаривать вслух. Так Петр и ехал рядом с Сашей, не произнося ни слова, но это, черт возьми, очень беспокоило его. - Ты так и не смог ничего услышать? - спросил его Петр на коротком привале, когда они остановились около воды. Саша побрызгал водой на лицо и даже на шею, вытер лицо руками и тяжело вздохнул, как бы подтверждая всю тщетность попыток. Его охватывало леденящее душу чувство по мере того, как они углублялись в этот молодой лес, что он так и не услышал ответа от Ивешки, и было глупо не сказать Петру об этом прямо. Но глядя на его лицо, которое выражало и надежду, и прощение всех его ошибок, он не мог заставить себя сделать это. Как он мог сказать ему: "Послушай, Петр, мне очень жаль, но я боюсь, что она пропала, она исчезла, и я не хочу больше стучаться в эту дверь". Петр понял бы весь этот риск. Саша не сомневался в этом. "...Голова должна управлять твоим сердцем, молодой болван..." Почему-то именно сейчас ему на ум пришли эти слова старого Ууламетса. А что, если это Ууламетс, Боже мой, что если это действительно Ууламетс преследует их? Ведь Ивешка часто говорила Саше, что он повторяет его мысли и поступки... Что, если, следуя рассуждениям Петра, он хочет всех нас вернуть? Что если этим и закончатся наши поиски? - Я ничего не смог услышать, - сказал он, глядя, как тяжело вздохнул Петр, как он закачал головой. - Возможно, - он запнулся, и в этот момент Петр взглянул на него. Теперь он должен был продолжать, просто было глупо тянуть время. - Возможно, что это было ее собственное решение. Она могла решить... - Неожиданная мысль словно ударила его, и он ухватился за нее без лишних рассуждений. - Она могла просто-напросто решить, что у леших были веские причины для молчания, и поэтому она намеревалась последовать их примеру. Возможно, что она просто не поверила тому, что услышала от нас. Честно говоря, я не уверен... - он хотел было сказать: "...что поверил бы в то, что услышал от нее". Это было бы чистой правдой, но он оставил это недосказанным. Но, Господи, ведь Петр прислушивался к тому, что он только предполагал. И он со всей горячность пожелал, чтобы он держал свой рот на замке. Тем временем Черневог умывался чуть выше их по течению ручья. Возможно, что он слышал так или иначе часть из сказанного между ними, а об остальном мог догадаться. Может быть и был прав Петр, когда предлагал налить ему еще одну чашку чая, а потом положить на лошадь и таким образом прекратить выслушивать его советы и возражения, по крайней мере до тех пор, пока они не отыщут Ууламетса. - Время ехать, - сказал Петр, вытирая руки о колени, поднимаясь и глядя на Черневога. Но вдруг он неожиданно остановился, глубоко вздохнул и, все еще глядя вперед, сунул руки за пояс. - Змей хочет, чтобы я спросил тебя, - начал он, обращаясь к Саше, - о том, о чем он с тобой говорил. Я не хочу, чтобы ты отвечал, если ты не хочешь отвечать мне. Но если в этом заключается безопасность Ивешки и если есть что-то, что я могу сделать, то ты должен понять меня Саша мне это действительно хотелось бы знать и самому. Петр никогда не спросил бы его подобным образом. Ни в связи с Ивешкой, ни в связи с какой-то бедой. - Он сказал, - Саша начал говорить почти шепотом, - что все происходящее вокруг нас вызвано волшебством. Оно явно настроено враждебно к нему, но насколько это правдиво, я не знаю. В связи с этим он говорит, что если у него будет возможность использовать свое волшебство, то нечто отыщет его. Что собой являет это нечто, он не говорит, и об этом ничего не сказано в его книге. Но он утверждает, что это может использовать Ууламетс, и это может как-то повредить Ивешке... - Господи, - только и смог произнести Петр, едва шевеля губами. - Петр, я не знаю. Он говорит, что если волшебство наложит руки на колдуна, подчинив его себе тем или иным образом, то тогда оно будет способно делать в нашем привычном мире все, чего оно не может делать без такого условия. Он утверждает, что когда оно доберется до него, то следующими окажемся мы. - И каково же мое место во всем этом? - Он хочет поместить в тебя свое сердце, чтобы заняться своим колдовством с минимальным риском для себя. - Он сумасшедший! - Я не думаю, что он сумасшедший, но я определенно знаю, что нам он не друг. И я не могу сказать, насколько он правдив. Его книга ничем не помогла мне. Я не знаком с волшебством, по крайней мере с тем, которым владеет он. Этого не знает даже Ууламетс. Петр прикусил губу. - Твое волшебство, его волшебство: для меня в этих словах очень мало здравого смысла, ты и сам знаешь об этом. - Каждый колдун пользуется лишь определенным видом волшебства. Ведь колдун получает его в дар при рождении. Но какой бы ни был этот дар, с возрастом ты не сможешь так просто воспользоваться им. Возможно, что в этом случае твои знания становятся все больше и больше, и гораздо труднее выяснить с достоверной точностью, чего именно ты хочешь. Вот, к примеру, этот кувшин с водкой... Ууламетс сказал, что такая работа удается лишь раз или два в жизни, и это самое настоящее волшебство, которое удалось мне. Этот факт не имеет ничего общего с миром естественных вещей и во многом совпадает с другими разновидностями волшебства. Но я не могу повторить его. Ууламетс прав: когда ты становишься старше, то начинаешь видеть, сколь сложен окружающий тебя мир вещей, и становишься не уверен в своей правоте... - На этот счет все колдуны имеют очень плохие привычки. - Очень жаль. - Саша... только честно ответь мне. Что означают все эти разговоры о сердце и что именно он собирается сделать? - То же, что он сделал с Совой. Но я не знаю, как это может сказаться на тебе. - Если он поймет, что я могу сопротивляться ему, то вполне возможно, что он и не предложит мне этого. - Не знаю. Я не уверен... - Саша тут же поймал себя на слове и взъерошил рукой волосы. - Извини, Петр... Господи! - Но я ничего не понимаю в этом: волшебство, которое на самом деле волшебством не является... - Я пользуюсь волшебством, Петр, но с его точки зрения это вообще не волшебство. Петр внимательно посмотрел на него, и в этом взгляде было заметно замешательство. Саша бросил в его сторону беспомощный взгляд и сказал: - Мы ведь понимаем, что имеем в виду. - Господи. - Я использую то, что получил в наследство при рождении. Я передвигаю мелкие камни, и это являет собой всего лишь самую незначительную часть волшебства. Но зато это моя часть. Он же замахивается на гораздо большее, чем получил от рожденья. И этот факт является уже большим отличием. Он никогда не беспокоился о мелких камнях, он хотел двигать и рушить целые холмы, что ему и удавалось. Он никогда не принимал в расчет последствий, потому что волшебство способно отгородить его от их воздействий, и никак не заботился об остальном мире. - Ты хочешь сказать, что он в какой-то мере криворукий? - Да, в некотором роде. Но так можно было бы рассуждать, имея дело с дураком, однако он уже сформировался как колдун. Он без труда может делать мелкие вещи, и вещи крупные. Подобно тому, как я вытягивал силы из деревьев, он черпает их в том самом месте, откуда приходит Малыш. - Так значит поэтому Малыш остерегается его? - Возможно. Я не знаю, что именно он может делать, и я не знаю, каково вообще то место. Ууламетс как-то сказал, что самой непростительной ошибкой, которую может совершить колдун, возможно заключается в том, что он пожелает гораздо больше волшебства, чем в состоянии воспринять. Я думаю, что здесь он был прав, хотя... В его доводах была солидная брешь, огромная черная дыра, как раз в том самом месте, где было произнесено слово "возможно". - Он взглянул Петру в глаза, раздумывая над этим, потому что в том случае, если их дела будут на самом деле плохи, Петр не должен оставаться в неведении об этом. - Не знаю. Я не знаю, что именно мог знать Ууламетс. Я думал, что может быть мне удастся сделать это гораздо лучше, может быть я сделаю то же самое, но более верным путем. А может быть, я делаю ужасную ошибку, не связываясь с волшебством... Петр вдруг сказал, сильно нахмурившись: - Саша... - Я просто боюсь делать это. И ты прав, Малыш прячется. Я только не знаю, от меня ли он прячется или от него. - Саша... может быть, сейчас самое время тебе послушаться Ууламетса. - Ууламетс мог и ошибаться, ты знаешь об этом. Он мог и просто опасаться, так же, как опасаюсь я. - Он мог быть прав. Я никогда не думал, что вдруг приму его сторону, но Саша, ради Бога... - Я опасаюсь. И от моих опасений не будет вреда. - Тогда любой колдун мог бы сделать это. И Черневог как раз один из них. Это не достаточно подходящая рекомендация? - Ууламетс сказал еще кое-что по поводу колдовства: побуждения всегда создают отличия. - Но Ууламетс умер, и это вообще можно не считать за рекомендацию. - Может быть, он не был так силен, как Черневог, а может быть и наоборот. Ведь я не говорил, что подумываю о том, как использовать волшебство. Я лишь говорю о том, если он начнет ускользать от меня и, если у нас не будет другого выбора, то это будет единственная, чего бы это ни стоило, возможность, которую я обязательно использую, чтобы удержать его. Если это произойдет, если он сделает что-то, а у меня не будет иного выбора, то я хочу, чтобы ты понимал, что происходит. Я хочу, чтобы у тебя была полная ясность на этот счет. И еще я хочу, чтобы тогда ты отыскал Малыша. Я думаю, что, в отличие от меня, к тебе он придет. Только ради Бога, не вздумай задерживаться поблизости. Петр медленно вздохнул. Затем еще раз. Он был явно обеспокоен, и Саша видел это. Наконец Петр сказал: - Может быть, на этот раз нам подождать, чтобы спросить об этом Ууламетса? Ведь почти об этом говорили и лешие. Они же не сказали тебе, чтобы ты становился вторым Черневогом. Разве не так? Ведь не это же ты предполагаешь сделать? Петр обладал завидным уменьем порой разрешать неразрешимые ситуации. Разумеется, это не означало, что он всегда был прав, но Петр имел способность вовремя обрести почву под ногами. - Нет, - с облегчением выдохнул Саша. - Нет, этого они не говорили. - Он хочет, чтобы мы сделали какую-нибудь глупость. И ты знаешь это. - Петр с силой сжал его плечо. - Только не слушай его. А заодно будь осторожен и со стариком! Я не верю ни одному из них. - Я пытаюсь как раз так и поступать, и все время желаю, чтобы это оказалось правильным. Я продолжаю думать, что мы не должны слушать его, кроме тех случаев, когда в его доводах есть здравый смысл. - Талантливые обманщики всегда выглядят рассудительными. Ты ведь должен помнить Дмитрия. - Все должно проясниться, Петр. На что тот ответил: - Но только не в том случае, когда он не хочет этого. - Но я по-прежнему опасаюсь! Я не знаю, что здесь лучше. И я не знаю, прав ли я! - Вот черт. Так мы можем пропасть. Сделай свой выбор. Любой. Пусть твои кости лягут раньше, чем его. Пусть твой ход в этой игре будет первым. Только следи за тем, как лягут кости. Он чуть задержал дыханье, затем заговорил вновь, с выдохом: - Мы, должно быть, уже недалеко от этого дома. Мне кажется я помню это место, где мы сошли с моста, это скорее всего и есть тот самый ручей. - Я тоже так подумал. - ...Хотя я и не думаю, что Ууламетс знает ответы на все вопросы. Петр, ведь он оставил мне все, что мог. А я не уверен, что он был прав насчет волшебства, что его мнение можно принять за ответ. Лешие не понимают колдунов... - Послушай. - Саша почувствовал, как пальцы Петра впились в его плечо. - Он мог и ошибаться по поводу самых разных вещей, но давай не будем верить и этому парню, во всяком случае не чаще одного раза на день, да и то только тогда, когда он согласен с нами. Но, ради Бога, перестань думать о сомнениях, ведь ты знаешь, откуда они приходят. - Я не уверен в этом, Петр. Я все-таки думаю, что они мои собственные... - Тогда переложи все сомнения и беспокойства на меня. Я гораздо лучше справляюсь с ними. А ты займись тем, что пожелай медведя, или что-то подобное. - Не смей... - ...шутить над этим? Но ведь это гораздо лучше, чем слушать его. - Возможно, что ты и прав. - Возможно. Может быть. Если. Возьмись за ум, приятель! Вот этот кувшин никогда не разобьется и никогда не опустеет. Ты черт, а не колдун, когда знаешь чего хочешь. Почему бы тебе не пожелать, чтобы Черневог полюбил нас пылко и нежно? - Кувшины не сопротивляются, - мрачно заметил Саша. - Ты хочешь сказать, что они не толкают вредных мыслей в твою голову? Тогда сунь хоть несколько в его. Разве ты не сможешь? - Я не... - Он в замешательстве вспомнил своего единственного врага, двоюродного брата Михаила, вспомнил грязную лужу и то, свое единственное необузданное, абсолютно злобное желание, которое возникло у него после многих лет унижений. Все злонамерения Петра для него, как для молодого колдуна, пытающегося брести силу и овладеть искусством без необходимости убивать кого-либо, всегда казались лишь игрой безрассудного воображения. - Я не хочу вступать в борьбу с ним, я не могу... - Боже мой, тогда что же, по-твоему, мы делаем все это время? Как ты думаешь, малый, что происходит здесь? Проснись! На это ему нечего было ответить. - Чувство юмора, - сказал Петр, ударяя его по руке. - Я готов держать пари на что хочешь, но уверяю тебя, что именно это может чертовски смешать его карты. - С этими словами Петр ухватил поводья Волка, вскочил на его спину и оттуда взглянул на Черневога. - Идем, Змей, мы двигаемся дальше. Ивешка писала в своей книге, на палубе старой лодки: Я не знаю, что и пожелать, думая о ребенке. Папа сказал бы при этом: ты можешь уничтожить все, кроме прошлого. Петр, если эта книга попадет к Саше, и ты узнаешь, что здесь говорится, верь, что я люблю тебя, хотя я и не могу вернуться домой, пока не узнаю, что завело меня сюда и зачем. Ты не ожидал получить ребенка от колдуньи, и я не хочу огорчать этим тебя. Я хочу чтобы ты знал это. Может быть ты услышишь меня. Но я не могу услышать ни тебя, ни Сашу, как бы ни старалась. И я не вернусь домой, пока не узнаю больше, чем знаю сейчас. Итак, мне пора отправляться на поиски. Она убрала чернильницу и закрыла книгу. 18 В лесу вновь появились области холода, будто проносились невесомые ледяные заряды. С них все всегда и начиналось. Эти невидимые, неизвестно откуда взявшиеся потоки холода, пронизывающие пространство, очень раздражали лошадей. Петр, поругиваясь, слегка похлопывал Волка по шее и приговаривал: - Ничего, приятель, это всего лишь кажется. В свое время он и сам слышал точно такие же уговоры и чувствовал страх за собственный рассудок. Ему не давала покоя мысль, что волшебство, к разговорам о котором он так привык, на самом деле было уже не просто волшебством, а волшебством, использующим силы злых духов. И из всех существ, имеющих отношение к этому странному и пугающему миру, сын игрока предпочитал видеть только Малыша, который приходил из этого мира к Саше и Ивешке. По мнению Петра все происходило не самым лучшим образом, и хотя призраки, появившиеся в лесу, уже не были для него чем-то удивительным, он не хотел их присутствия, и еще меньше их в них нуждался Саша: он и без того был рассеян и утомлен. А, главное, в этих надоедливых, в беспорядке проносящихся холодных сгустках скрывалась опасность. "У вас нет надежды", - шептало очередное облако, проносясь миме его уха и обдавая холодом. - Заткнись! - рявкнул он, пытаясь прихлопнуть его, но эта попытка кончилась безрезультатно. "Отчаянье, отчаянье", - завопил очередной призрак. - Пошел прочь! - сказал Саша, пожелав, чтобы все они исчезли. И на некоторое время восстановилась тишина. Но вот раздался новый крик: "Убийца!" - и призрак возник, на этот раз прямо перед Черневогом, который шел впереди лошадей. Петр даже получил некоторое удовлетворение, увидев, как тот шарахнулся от него. "Черневог!" - закричало сразу несколько голосов. "А, Черневог! Черневог!" - будто шепот пронесся по лесу. - Теперь мы в самом пекле, - сказал Петр и