узнать его или не смог узнать в нем своего друга. Теперь Саша не мог и припомнить, о чем он только что думал и не сделал ли он чего-нибудь такого, что могло обидеть Малыша. Или тому не понравилось что-то в происходящем: возможно, что какой-то сашин проступок Малыш так и не смог простить, например, тот факт, что Саша оставил Петра. Господи, нет, он не должен думать об этом, не должен, ради Петра, ради себя, ради Ивешки. - Пошли, - сказал он. - Хозяюшка, держись, девочка, нам надо продолжать путь. Но лошадь так устала, так устала, что заставлять ее идти дальше было просто нечестно. Она с большим удовольствием осталась бы стоять здесь и отдыхать, пока они подзывали Малыша. Она не видела никакой опасности вокруг и хотела получить яблоко. Где оно? - Позже, - пообещал он. - Сейчас у нас нет на это времени. - С этим он потянул поводья и повел ее, обещая ей яблоки, обещая позаботиться о ней, если она будет пока продолжать идти и следить за своими ногами... - Ну, пожалуйста, Хозяюшка. Она любила его. И ему это было очень приятно. Ни тот, ни другой ничего не чувствовали, кроме боли. Он все-таки покормил Хозяюшку, собрав для этого все, что мог, и, разумеется, не забыл про соль, пересыпав ее в свой мешок, который перекинул через плечо. Черт побери, он очень хотел, чтобы Малыш вернулся назад. Он не хотел и думать о присутствии водяного, хотя сегодняшнюю погоду никак нельзя было назвать сухой. Но вот проклятье! Ему очень не нравилось не оставлявшее его ощущение, как будто что-то преследовало его, и еще что-то было впереди... Как раз впереди было место, которое не подходило, было не под стать остальному лесу. Он еще не мог решить, чем оно отличалось: оно воспринималось как лес, или почти как лес, но оно двигалось, и двигалось прямо к нему, будто край облака скользил по земле. Однако оно было почти невидимым: скорее это было похоже на звук, на ощущение прохлады или ощущение, возникающее от прикосновения к земле. У него хватило времени лишь на то, чтобы подумать: "Мне очень не нравится это...", подхватить лошадь за узду и пожелать им обоим добра, прежде чем подступавшая волна накроет их, вызывая внезапное головокружение и одышку... - О, Боже! - воскликнул он, стараясь изо всех сил сопротивляться, но несмотря на его желанья, накатывающаяся волна расширялась, заметала их с головой и неслась дальше через оставшийся за их спиной лес, прежде чем где-то вдалеке остановилась и задержалась. Он хотел дышать, он хотел уберечь и себя и лошадь от этого кошмара, но когда он попытался выяснить причины случившегося, чтобы принять меры, то прежде всего даже не смог понять, кто бы мог сделать такое... Ивешка хотела его, прямо сейчас, Ивешка должна стоять за всем этим... Ее призыв он ощущал как многоголосое эхо, как будто Ивешка говорила с ним со дна колодца, и из-за этого он не мог понять, что именно она говорила, а ее присутствие и ее желания вызывали у него точно такое же ощущение, как орда призраков. Хозяюшка начала опускаться на землю: ноги едва держали ее. - Нет, нет, - напрягая всю свою волю желал он, из последних сил тянул ее за узду, дергал и останавливался после каждого неуверенного шага. - Идем, девочка, идем, нам нельзя останавливаться. Ивешка поступает просто глупо, мы не хотим разговаривать с ней. Злобное эхо обволакивало его, по меньшей мере вызывая перемену в ощущении окружающего. Голова кружилась, сердце билось с перебоями, и он никак не мог понять, чего же хочет Ивешка. Но вот впереди замелькала лесная опушка. Он еще сильнее натянул повод, заставляя лошадь идти еще быстрее. Быстрее, быстрее, черт побери! Он не хотел оставлять ее в опасности и не собирался бросать ее здесь умирающей. Он чувствовал близость той границы, где заканчивалось волшебство. Он был изможден, а кружившее вокруг них невидимое облако предлагало им все ответы на происходящее вокруг них, предлагало вернуть утраченные силы, стоило ему лишь принять это предложение и покориться... Все силы, которые он потерял в этом столкновении, будут возвращены, таково было обещание. - Идем! - продолжал он упорствовать, подгоняя Хозяюшку, упрашивая ее быть всего лишь послушной лошадью, вызывая в ее памяти былые картины, вспоминая вместе с ней город, знакомый холм и хозяина, который звал ее. Он рассчитывал хотя бы таким образом заставить ее идти вперед. И она шла, из последних сил переставляя ноги, раз за разом преодолевая повисшую над ними тяжесть и самый крутой из всех встречавшихся в ее жизни холмов... Наконец она все-таки опустилась, но не на твердую землю, а прямо в мягкую грязь, замотала головой и попыталась вновь подняться. Саша не разрешил ей, уговаривая ее, что она в полной безопасности, опустился на колени и прислонился к ее плечу, чувствуя как все окружающее кружится вокруг него в затихающем хороводе. Его не собирались убивать. Об этом он был извещен. Сила, остановившая его, хотела лишь его молчания, его согласия и его сердца. "Нет", - сказал он в ответ, без всякой уверенности в том, что последует за этим. Но никаких изменений не произошло. Голоса, похожие на журчанье, зазвучали вновь, а он прижался к лошади и пытался лишь придерживаться за нее и не слушать их, пока они бормотали о том, что он должен прислушаться к ним, о том, что им нужен Петр, что им нужен он, о том, что оба они получат убежище, где Черневог не доберется до них, а он лишь должен пойти навстречу: сделать своими руками то, что не удается сделать с помощью ее волшебства. То, как с ним разговаривали, без всяких сомнений напоминало ему Ивешку, по крайней мере это был ее голос: "Я могу остановить Кави, но лишь тогда, когда он больше не сможет использовать против меня Петра. Вырви Петра из его рук, сделай хоть раз что-нибудь без ошибки. Будь проклято твое тупое высокомерие! Сделай это, и я прощу все, что ты делал до сих пор". Затем последовало продолжение: "Ты ничто, ты не более чем орудие желаний моего отца, Саша. Ты его последнее желание в этом мире, и ты повторяешь все его ошибки. Так не смей убивать Петра ради него. Ты слышишь меня? И не показывайся здесь, пока не приведешь его". Дождь колотил по листьям, с которых вниз падали тяжелые холодные капли. Они ощущались как сильные удары, на месте которых оставалась онемелость. Он по-прежнему прижимался к лошадиному плечу и, закрыв глаза, сдерживал внутри себя болезненный клубок и продолжал думать... Главным образом он думал о том, чтобы не сойти с ума, но мысли путались, и он вдруг неожиданно вспомнил, как тетка Иленка частенько причитала: "Я знаю, кто в нашем доме приносит несчастье..." Затем он вспомнил треснувшую чашку, которая все еще сохранялась, скрепленная желаниями... Лошадь заворчала и двинула ногой, раз, затем еще. Видимо, ее мучили судороги. Она вся промокла, да еще лежала на холодной земле. Она ведь не понимала, почему находилась здесь, а только лишь тяжело дышала и чувствовала себя явно неуютно. Саша понимал, что дальше они иди просто не смогут, потому что лошадь нуждалась в помощи. Он встал, распутал повод, снял поклажу с ее спины и толкнул ее несколько раз сзади, пытаясь заставить встать на ноги. Она встала, покачиваясь из стороны в сторону, встряхивая головой, разбрызгивая вокруг себя грязную воду. Саша обнял ее за шею, приговаривая: - Славная девочка, - и похлопал по плечу. Дождь тем временем не кончался. В горле у него теперь так и стоял ком, перекочевавший туда из груди. От этого слезились глаза, а боль во всем теле отвлекала его внимание, что было очень плохо, особенно при таком дожде и окружавших его голосах, из-за которых он и так едва не потерял рассудок. Его беспокоило и сердце, но к его болям он привык, и старался не обращать на них внимания, хотя иногда и подумывал о том, чтобы переложить эти заботы на Хозяюшку, но всегда успокаивал себя тем, что это еще успеется. Он покопался в мешке с яблоками и пару из них отдал лошади. Затем завернулся в парусину, прихватив горсть сушеных ягод, и пожевал их, убеждая себя в том, что хотя его тело и достаточно истощило себя, он все-таки не будет вытягивать силы из окружающего леса. То, с чем он столкнулся, было новостью для него: он никогда не встречал ничего подобного, обладавшего столь изрядной силой. Он раздумывал над тем, как действовала эта сила. Она не походила полностью на колдовство, но тем не менее по манере общения очень напоминала ему Ивешку. Он понимал, что Ивешка могла злиться на него, и в этом не могло быть никаких сомнений. Но если это была Ивешка, то ее поступок был явно не из лучших. То же самое сказал бы об этом и Петр. Она поступала не лучшим образом... Она назвала его "последним желанием". А желанье, насколько ему было известно, было связано прежде всего с русалкой. Русалка, вот где было самое сильное, самое ужасное желание. Она сама являла его, она сама была своим собственным желаньем, и некоторым образом являлась желаньем ее собственного отца, который хотел видеть ее живой. Она старалась подчеркнуть, что Ууламетс и сам не знал, что делал, однако лешие никогда не считали так. Лешие сказали ему: "Отведи Черневога к Ууламетсу..." А разве он сделал это? Все пошло не так, как следовало, и так продолжается до сих пор. Из всех существ, принадлежащих к волшебному миру, он должен был верить только лешим и Малышу. В то время как Малыш, именно сейчас, перестал ему верить. Почему? Тогда он подумал о том, что забыл, где находится. Ведь сейчас он был в лесу, которым владеют лешие. Может быть в этом и заключалось все дело. Возможно, они ушли, возможно, они не могут оказать ему помощь, но все-таки этот лес был по-прежнему их, и глупо было забывать об этом. И если сейчас Саша не чувствовал ответственности ни перед кем, то он должен чувствовать ее перед Мисаем. Если же и тот мертв, если все лешие мертвы, то скорее всего он и есть их последнее желание. Неожиданно он почувствовал волнение в лесу. Он даже смог ощутить его центр, как смог ощутить и то, что присутствующих здесь было несколько, и тут же одна единственная мысль ударила его: "Драга...", - подумал он. Ууламетс частенько повторял: "Драга". Происходящее теряло всякий смысл: то долгий путь верхом через лес под моросящей водяной пылью, то очередное пробуждение под проливным дождем, верхом, вдвоем на одной лошади, стоящей очень тихо, вновь ощущение на себе руки Черневога и звуки его вкрадчивого голоса: - Твой приятель попал в беду. Он действительно попал в большую беду. - Где? - спросил Петр, не обращая внимания ни на дождь, ни на боль в ребрах, там где Черневог держался за него. Он хотел без промедления ехать туда, и уже натянул поводья Волка. Но Черневог тут же сказал, предупреждая его движения: - Послушай меня, но только не спорь. Послушай. Я хочу, чтобы ты отправился к нему, он совсем недалеко от нас. Я хочу, чтобы он вернулся сюда, и не хочу никакой ссоры. Ты будешь той жертвой, которую я приношу в знак доверия. Ты понял меня? - Нет. - Он на самом деле ничего не понял и продолжал тихо сидеть, не делая ни единого движения, только сказал: - Это проклятая ловушка! - Я хочу, чтобы ты сделал это, - настаивал Черневог, - но хочу предупредить: если что-то будет не так, то хочу, чтобы ты вернулся сюда, и немедленно. Однако Петр не имел таких намерений. Если бы что-то пошло не так, он-то знал, где собирался быть, но старался не думать об этом, иначе Черневог ни за что бы не отпустил его. Он должен поступить так, как ему было сказано. В точности. Черневог же и здесь предупредил его. Он еще сильнее обхватил его своими руками: - Мой дорогой друг, ты чертовски плохой лжец. Я хочу, чтобы ты вернулся вместе со своим другом. Вы мне нужны здесь оба, моя дорогая Сова. - Будь ты проклят, - сказал Петр. - Лучше попытайся сделать, то что я сказал. - С этими словами Черневог отпустил Петра и соскочил с лошади, прихватив с собой и багаж. - Я желаю, чтобы ты отыскал его. Следуй своим самым малым, самым туманным намекам - и будь уверен: они всегда будут моими. Он молча взглянул на Черневога и подобрал поводья. Черневог же в ответ одарил его все той же проклятой леденящей улыбкой. Единственным проводником в пути ему теперь служила та холодная щемящая пустота, которую Черневог оставил в его сердце и которая, как он надеялся, должна вернуться к нему обратно вместе с ним. Поэтому Петр знал, куда пролегал его путь. Он развернул Волка в этом направлении, и тот быстро набрал скорость: то ли это была просто склонность Волка к быстрому ходу, когда ноша на его спине уменьшилась вдвое, то ли это было колдовское желание, Петр не знал. Господи, да он не мог сказать даже сам себе, почему он делает это и кому принадлежит он сам. Дождь ослабел. Тяжелые капли, шлепавшиеся в лужи, падали теперь лишь с деревьев. Саша прислушался. Хозяюшка, которая понемногу приходила в себя, подкрепившись порцией зерна и остатками приправленной медом каши, чувствовала себя чуть лучше и уже не так беспокоилась в спокойном и тихом лесу. Теперь ей можно было и поразмыслить о своих делах, когда молодой колдун расположился на самом опасном участке лесной границы. У него было немного еды, чтобы хоть чуть-чуть наполнить пустой желудок, и парусина, в которую он завернулся, и которая спасала его от прохлады, спустившейся после дождя. Сейчас он просто отдыхал, прислушиваясь к лесу. Он читал, чтобы удержать свои мысли от ненужных блужданий. Он читал единственную оставшуюся у него книгу. "Когда я была совсем маленькой девочкой, я обычно сидела и наблюдала за проходящими мимо меня людьми. Я вовсе не намеревалась разговаривать с ними, наоборот, предполагалось, что я должна наблюдать за ними из укрытия. Но на самом деле я не пряталась. Они дарили мне разные безделушки, а я желала им добра. Я носила венки из цветов и лент, которые они дарили мне, а безделушки прятала от папы... Папа злился на меня за это, когда узнавал, и пугал меня тем, что пожелает, чтобы дорога стала непроходимой..." И он перелистывал страницы, чтобы отыскать более последние записи: "Петр на самом деле ничего не понимает ни в огороде, ни в саду. Например, он сажает горох так глубоко, что мне кажется, он не прорастет даже с помощью желаний... Сегодня Саша очень расстроил меня. В этой книге едва ли будут записаны какие-то желания: просто лишь пересказы случившегося. Я даже и не могу пожелать ни о каком счастье. Наследник моего отца, он не говорит прямо, что я дура. Я же хочу, чтобы он перестал подозревать меня всякий раз, когда что-то происходит тем или иным образом. Вот мое желание. Оно может быть даже опасным, но я не жалею..." Он еще раз вдумался в слова: "Оно может быть даже опасным..." Да это уже, опасно. Слепо верить ей, вот в чем главная опасность... Почему она не поговорила со мной? Почему она не рассказала мне, что чувствует? Может быть, она пыталась. Может быть, это я не стал ее слушать. В этом деле я не без ошибок, видит Бог, нет. Я должен был бы разглядеть, я должен был бы попытаться, но она была так чертовски скрытна по поводу своего волшебства... "Сны так и не оставляют меня в покое. Я так напугана ими... и я не могу захотеть, чтобы они прекратились: это может быть очень опасно. Я хотела сказать об этом Саше, но я уже слышала однажды его совет: "Папа сказал бы, что перед тем, как делать что-то, хорошенько пойми, что именно ты собираешься делать". Но я не могу знать последствий, Господи, я не могу их знать, потому что я не знаю, что я являю собой, что собственно я есть. Я сомневаюсь в своей собственной жизни, я сомневаюсь в своем собственном существе, и я хочу знать, что же все-таки лежит в той самой пещере под ивовым деревом, и в то же время я боюсь узнать это, я боюсь отправиться туда одна. Я не могу попросить об этом Сашу, потому что он не может держать секреты от Петра, а больше всего я не хочу, чтобы Петр отправился туда и обнаружил, что я все еще нахожусь в этой могиле. Я не думаю, что он озабочен этим до сих пор, но после этого как он сможет забыть? Когда я вернулась в эту жизнь, куда делись кости из той пещеры? Откуда появилось мое тело? Из чего же я создана в таком случае? Только лишь из одних желаний моего отца? Я иногда задумываюсь над тем, какие ужасы должно быть снятся Петру... и что и откуда я все время краду, чтобы поддерживать жизнь, которую имею... Мы только что закончили строить баню. Я пыталась ничего не желать по этому поводу, и слава Богу, ничего не случилось..." Хозяюшка оторвалась от поисков остатков зерна и подняла голову. Ее уши насторожились. Саша пожелал, чтобы она стояла как можно тише, и она застыла неподвижно, чуть подергивая передней ногой, прислушиваясь и принюхиваясь. Она учуяла: это был Волк, а вместе с ним еще одно знакомое лицо. Она была рада. А Саша на этот раз не разделял ее радости. Он закрыл книгу и поднялся на ноги, думая про оборотней и про водяного, и молил Бога, чтобы Малыш появился прямо сейчас... То, что он увидел, действительно выглядело так, как будто сквозь деревья к ним приближался Петр. И лошадь под ним выглядела как Волк. Но с первого взгляда бывает трудно отличить оборотня, потому что эти существа очень точно вписываются в знакомый облик и даже принимают соответствующий образ украденных мыслей. Петр подъехал прямо к Хозяюшке, спрыгнул на землю и направился в его сторону. Саша пожелал, чтобы он не делал этого, и Петр тут же остановился, сделав по направлению к нему слабое беспомощное движение. Это было больно видеть. - Он послал меня сюда, - сказал Петр. - Он сейчас не так далеко отсюда. Он хочет, чтобы ты вернулся туда... - Что ты сказал? - Не знаю, - неуверенно сказал тот. - Не знаю. Он был, для Змея, достаточно убедителен. - При этом он дотронулся до своего сердца. - Ведь это все еще со мной, ты знаешь. Он подслушивает почти все время... Он не хотел, чтобы Петр испытывал эту боль, но он и не хотел идти назад, к Черневогу, он хотел лишь одного: чтобы Петр был свободен, черт побери! - Ехать до него совсем недалеко, - сказал Петр и тронул поводья Волка. - Он хочет, чтобы я вернулся назад, а тебе просил передать, чтобы ты не спорил с ним. Сам же я никак не пойму, что происходит. - Не вздумай шутить с ним. - Он говорит, что у него есть вопрос, - Петр слегка передернул плечом и, забросив поводья на голову Волка, оглянулся назад. - Саша, все в порядке. Не делай ничего, что покажется тебе глупым. Я подумал, что у тебя есть своя голова на плечах, и поэтому не стал спорить. Я должен был сделать для него эту работу. - Подожди! - Саша сорвал с себя парусину и начал скатывать ее, пока Петр стоял и в нерешительности держался за гриву Волка. - Черт побери, Хозяюшка не сможет выдержать меня, она и так достаточно устала. - Он говорит... говорит, что она сможет. - Петр оставил Волка, подошел и поднял самый тяжелый мешок, на минуту остановился, глядя на Сашу, будто хотел возразить что-то, но почувствовал вдруг такие сомнения в самом себе, в том, что они делали, и в том, куда собирались отправиться. Саша подслушал эти мысли, послал Черневога к черту и сказал, обращаясь к Петру, как мог более жестко и грубо: - Ивешка попала в беду. Ее мать оказывается жива. Он тут же почувствовал, как запаниковал Черневог. Он почувствовал, как будто Петра ударили ножом в сердце, и сказал все так же резко, подхватывая остатки вещей: - Оставь их. Я сам скажу Черневогу. Если она направляет свои желания на тебя, чтобы заставить тебя повернуться в ее направлении, то это может нам помочь. - Он схватил Петра за руку, заставляя его взглянуть ему в лицо. - Петр. Мы намерены воспользоваться этим. Он должен делать то же самое. Саша пристроил свои вещи на спину Хозяюшке, с помощью Петра забрался на нее, всякий раз вздрагивая при мысли что их в любой момент могут подслушать. Он подумал, когда Петр отъехал вперед: "Слава Богу, что он еще не безнадежен, слава Богу". Но он старался не прислушиваться к своему сердцу, потому что сейчас он просто не нуждался в нем, весь поглощенный страхом и готовностью сделать все, что он мог, для освобождения Петра. Черневог натянул один из двух кусков парусины между двумя березами и развел огонь. Этот соответствующим образом подготовленный лагерь и увидел Саша, когда они вместе с Петром подъехали ближе, а Черневог поднялся им навстречу. Саша разумеется понимал и опасался, что это могла быть ловушка, в которую они въезжали по собственной воле, как понимал также и то, что Черневог мог иметь разные пути, чтобы использовать и его, и Петра для своей собственной выгоды, чего с его собственными небогатыми знаниями он мог и не предвидеть. Но Черневог не был расположен к немедленному вероломству: говоря по правде, он выглядел обеспокоенным и встревоженным. Они спешились. Саша спускался с Хозяюшки, держась за ее гриву, стараясь делать все как можно осторожней, повернувшись лицом к лошади и не надеясь на свои ноги. Он даже не мечтал так держать равновесие и работать ногами, как Петр. Некоторое время он думал об этом, не надеясь когда-нибудь дорасти до такого мастерства, которым владел Петр, он уже упустил время для этого, и теперь, видимо, так и останется чуть-чуть неловким и в значительной мере осторожным... Он сказал про себя, обращаясь к Черневогу: "То, что ты не справился... говорит о том, что тебе нужна помощь". На что тот ответил: "Все, что ты можешь предложить. Только не проси меня изменить наши планы, они подготовлены очень хорошо". Змей, так Петр называл его. Саша глубоко вздохнул и сказал: "Если бы все было так хорошо, ты бы не стал рисковать, посылая его за мной". 27 Теперь два колдуна стояли в полной тишине и обменивались мыслями друг с другом, что продолжалось уже так долго, что любой мог бы усомниться в здравости их ума: судя по виду, оба они чувствовали себя глубоко несчастными. Вот что видел Петр, стоя около лошадей, которых он придерживал за поводья, и полагал при этом, что их положение оказалось намного лучше, чем могло бы быть. Два колдуна обсуждали подробности, касавшиеся Петра и его собственной жены, и Бог знает что еще, затрагивающее судьбу окружавшего их мира. - Ууламетс знал об этом? - где-то в самом начале спросил Черневог, и после этого долгое время все происходило молча, хотя Саша постоянно хмурился. Их немой разговор продолжался, и все это время холодная пустота неподалеку от его сердца вела себя очень неспокойно. В отчаянии он отвернулся, прислонился к плечу Волка и постарался вообще не думать о том, что они могли сказать друг другу. Колдуны делают то и борются с тем, о чем разумные люди даже не имеют представления... И только один Бог знал, смог ли Саша вообще отстоять свои позиции, или согласился на требование Черневога: оставить Петра заложником, чтобы таким образом угрожать его жене. У него все еще был меч, и он все еще продолжал сжимать его рукоятку, даже не задумываясь, что находится у него в руках. Но что-то остановило его от рассуждений в этом направлении: возможно, мысль о том, что они нуждаются в Черневоге. И Петр даже не стал задумываться над тем, была ли это его собственная мысль или циничная уловка Черневога. "Нет у тебя такой возможности", - твердила она, а леденящая пустота шевелилась, пронзая холодом его спину. Он припомнил, как Черневог поддразнивал его, приговаривая: "Я буду любить то же, что и ты, ненавидеть то, что ты сам ненавидишь, я предоставил тебе такую власть надо мной..." А затем добавил: "Разумеется, все может происходить и несколько иначе..." "...Будь ты проклят, если не может, Змей. Послушай лучше меня!" Он тут же подумал про Сашу и про Ивешку, не хорошо, и не плохо, а только лишь как о факте их существования. Он вспомнил и про холодную пустоту, поселившуюся в его груди, которая легко скользила там, внутри него, и о том мальчике, который однажды много лет назад уже помещал ее внутрь Совы. Петр задумался над тем, каковы могли быть новые условия для сердца Змея, которое он теперь постоянно ощущал в себе? Тот мальчик знал в жизни и насилие и жесткость. Все это Петр тоже очень хорошо знал и понимал, потому что значительную часть своего детства провел в поисках вечно пьяного отца, всякий раз ощущая себя так, будто бы и на самом деле все беды взрослого человека были исключительно ошибкой ребенка, который и должен всю жизнь расплачиваться за нее... В детстве он никогда не смог бы понять это похожее на мышь молчаливое привидение из "Петушка", которым ему казался тамошний конюший, и тем более был уверен в том, что будучи молодым человеком, он не смог бы понять Ивешку. Ему бы следовало давным-давно расстаться с Сашей и поступить с Ивешкой подобно последнему негодяю... он большую часть своей жизни провел в таких условиях, фактически попусту растратив ее, наблюдая людей только со стороны, и не вникая в сущность происходящего... Мы ведь совершили одни и те же ошибки, Змей, рассуждал он. Будь ты проклят, если это не так. Ты тоже потерял все давным-давно. Черневог повернулся и взглянул на него, взглянула уверенно и прямо, так, как Петр за всю свою жизнь разрешал смотреть на себя только Саше или Ивешке. Но сейчас он лишь подумал, весь внутренне содрогнувшись: "Ну, ну, Змей, продолжай, я не буду останавливать тебя". Но Змей на этот раз не был уверен в том, что же именно он делал или что это могла быть за ловушка, хотя и подумал про себя с удивлением: "Не будешь?" В этот момент Саша, видимо, захотел сказать что-то. Его желание было очень сильным, и Змей откликнулся на это. Петр почувствовал, что все продолжается, и сказал громко, как может сказать только простой человек, уверенный в том, что это единственный способ донести до другого свои мысли: - Саша, все хорошо. Наш Змей лишь... Он тут же почувствовал боль и неожиданную вялость. - ...немного опасается, не правда ли? - закончил он, стараясь сбить спесь с Черневога. Черневог чувствовал сашино присутствие за своей спиной, видел стоящего прямо перед собой Петра, и от этого чувствовал безысходность и собственную уязвимость. И он был в высшей степени глуп и самонадеян, когда доверил этому человеку хранить собственное сердце... Все могло произойти совсем по-другому... "А может быть, прогуляемся по крыше, Змей? Давай, отправимся туда вместе со мной, пьяные и с завязанными глазами?" Лицо Черневога было бледным и зловещим, он и сам напоминал сейчас одного из тех призраков, которые частенько встречались этом в лесу. Но он все же рассмеялся: это было скорее похоже на то, как жизнь слегка проступила сквозь белую жестокую маску: глаза вспыхнули и мрачное удивление чуть перекосило угол его рта. - Я же на много лет старше, Сова. Я навсегда перерос того мальчика. - Так же и я, - сказал Петр. Последовала, и это было на самом деле, улыбка, которая скорее походила на пугающую усмешку. Черневог передернул плечами, и тихо смеясь ушел от них прямо к костру. - Боже мой, Петр, - сказал Саша. Петр удивился, что его дрожь уменьшилась. Он приложил руку к своему сердцу, спрашивая сам себя, почувствовала ли эта мрачная холодная пустота хоть какое-нибудь неудобство? Черневог уселся у костра, помешал угли, а затем взглянув в их сторону, все с тем же мрачным выражением подозвал Сашу. Петр понял, что его Черневог не хотел видеть около себя, и только лишь бросил в его сторону тихим, но отчетливым голосом: - Я на столько лет старше тебя, Сова, что ты не сможешь даже вообразить этого. Петр наблюдал, как Саша шел к костру, а потом некоторое время просто стоял, раздумывая о том, что у него, в сущности не было никаких дел. Тогда он присел на корточки и стал наблюдать за продолжением все той же молчаливой беседы, главной темой которой была, разумеется, Ивешка. Но почему именно она? Что она могла сделать? И что вообще происходит? Ему однако было ясно, что если бы были хоть какие-то хорошие новости, то они вряд ли говорили бы вот таким образом, не глядя на него, и Саша наверняка постарался бы его успокоить. Но Саша не имел привычки обманывать его. И то, что Саша вообще не сказал ему ничего об Ивешке и уклонился от того, чтобы поддержать его расспросы и догадки относительно нее, означало, что никаких хороших известий у него не было. Ведь она не любила прибегать к волшебству, вспоминал Петр. Что могла означать тогда вся эта путаница из заклинаний, которые слышал Саша? Она не могла сделать это. Петр был абсолютно уверен в этом... Он припомнил, как она беспокоилась о доме и о нем самом, едва ли не подавляя малейшее его движение своим беспокойством... И она любила его. Он был уверен, что любила. Она любила его насколько могла... Всякий, кто поближе познакомился с Черневогом, мог немного больше понимать, насколько Ивешка была осторожна. "Гораздо старше", - могла сказать она. Как и Змей. "Гораздо старше, Петр. Ты не можешь этого даже вообразить..." "Я не могу освободиться от этих снов..." - писала Ивешка. И продолжала, с холодной педантичностью: "Мне снятся волки... Волки рвут меня на куски. Мне снится вода, в которую я погружаюсь..." Черневог перевернул страницу и задумался. Драга... Он оторвал глаза от книги и вгляделся в сашино лицо. Его все время не покидало чувство раздражения от того, что этот малый смотрел на него с такой искренностью, с какой только Ивешка когда-то смотрела на него, и он никогда не доверял такому взгляду. Сейчас он был напуган тем, что вынужден держать около себя этого парня в наказание за Петра. Того самого Петра, который так мало знал обо всем, что находилось за границами мира естественных вещей, так ничтожно мало, что верил, будто и впрямь мир устроен так, каким он его видит. Петр был как раз тем самым, во что Черневог мог поверить точно так же, как он верил в деревья, в дождь и в солнце. Петр был именно таким, каким он выглядел, и если уж Черневог был вынужден положиться на что-то, то он должен был положиться именно на Петра. Петр никогда не подводил его. Он верил в это, по крайней мере иногда, гораздо чаще, чем верил во что-то еще. Но в то же время он думал и о том, что его уверенность ненадежна: "Как я могу знать что-то наверняка? Драга обманывала меня с самого начала, до самого последнего дня, я мог видеть ее смерть и не знать, что она все еще жива". Ведь видел же он смерть Ивешки? Видел ее погружение в темную воду и смерть, точно такую же, какую он переживал в собственных снах в доме Драги. Он постарался передать эту мысль Саше, не приукрашивая ее полного уродства, чтобы остановить его назойливый взгляд. На что Саша ответил ему: "Я знаю". И добавил: "Это знал и Ууламетс, ведь он жил с ней рядом". Он не пытался передать эти сны Петру, не желая причинять ему боль до такой степени. Саша тоже знал об этом. Он сказал Черневогу, почти точно так же, как однажды сказала Ивешка: "Я твой должник". Черт побери, как он ненавидел и то, и это. Черневог встал, отошел от костра прямо под мелкий моросящий дождь и только тогда увидел, что Петр поднялся со своего места и теперь стоял, с неприязнью глядя на него. Петр не мог причинить ему никакого вреда, и он, сочтя свои страхи по меньшей мере абсурдными, взглянул прямо ему в лицо и нисколько не удивился, почувствовав присутствие Саши за своей спиной. Он слышал, как Саша предупреждал его в отношении Петра, готовый сразиться с ним за его безопасность. Черневог повернулся в очередной раз, предпочитая, чтобы за его спиной оставался Петр, пусть даже и вооруженный мечом, и сказал: "Прекрати давить на меня, малый, я тебе не приятель". На что Саша сказал: "Я читал твою книгу, запомни это. И я читал книги Ууламетса и Ивешки". "Я же читал твою", - сказал Черневог. "Она на удивление короткая". "В основном", - сказал Саша, "я учился, когда делал там записи. Мне понравились твои ранние мысли, во всяком случае, некоторые из них". "В те годы я был круглым дураком". На что Саша возразил: "Тебя учила Драга, а у меня был Ууламетс. Но Драга была уже не та, когда она пришла к Ууламетсу. Она была уже не той молодой девчонкой, которую он запомнил в доме Маленки". Черневог попытался было отбросить эту мысль, но она вновь овладела им: если Драга была жива, то нечего было и говорить о том, чтобы вернуть себе все былые знания. А Саша продолжал: "Она оставалась у Маленки гораздо дольше, чем Ууламетс. Многие годы... А что стало с ее книгой?" "Она оставалась в моем доме. Разве вы не нашли ее?" Саша покачал головой. "Нет, мы ее не нашли. Пожар был очень большой и много чего сгорело. Все, что осталось, нам вернули лешие. Но ее книги там не было". Черневог на мгновенье задумался, пытаясь более отчетливо связать все имеющиеся факты... постепенное увяданье леших, потеря ими этой книги, пока они сосредоточили все внимание на нем... "Драга?" - спросил Саша. Черневог взглянул ему в лицо, и в его взгляде все меньше и меньше оставалось уверенности, что каждому из них удастся сохранить свою жизнь, что они хорошо представляли себе все это. "Сейчас я не уверен ни в чем", - сказал он наконец. Саша припомнил, что встретилось ему в лесу, то самое возмущение стихии, напоминавшее вырвавшуюся на свободу силу, которая обращалась к нему голосом Ивешки... Он вспомнил об ивешкиной книге, где она записала свой недоуменный вопрос: "Из чего же я все-таки создана? Неужели только из одних желаний моего отца?" Черневог сказал рассеянно: "Ее жизнь - это всего-навсего лишь жизнь ее отца. Сердце и душа - ее. Остальное? Только Богу известно, что это. Не говоря уже о ребенке..." Итак, разговор, который вели колдуны продолжался, так и не прерываемый ни единым словом, произнесенным вслух. Петр вычистил лошадей, сел и начал точить свой меч, скорее на всякий случай, а затем вновь занялся лошадьми, все это время стараясь не думать и ничему не удивляться, пока Саша и Черневог, по-прежнему не склонные к сотрудничеству, тем не менее пролистали несколько книг, то и дело покачивая головами и часто хмурясь, что сопровождалось постоянными скачками находящегося в груди Петра сердца Черневога, причиняя ему беспокойство, которого он не мог не замечать. Тем временем озабоченность Черневога все возрастала, и это можно было видеть по нему. Петр догадывался, что этим утром случилось что-то плохое, как раз в то время когда он спал. Что-то изменилось в происходящем, о чем знают только эти двое, а Саша ничего не говорит ему об этом. В этот момент Саша взглянул в его сторону и сказал: - Петр, ты ничем не обеспокоишь нас, если немного закусишь. - А может быть, и вы хотите что-то? - спросил он, надеясь на продолжение разговора. На что Саша ответил немного рассеянно: - Да, это было бы неплохо. Тогда он вновь разжег притухший было костер, порылся в многочисленных мешках и приготовил ужин. Ивешка всегда говорила, что его кулинарные попытки были в лучшем случае безнадежны. Но ведь нельзя же отправляться в полную неизвестность, подкрепившись только остатками колбасы да черствым хлебом, который Саша захватил с лодки, очевидно, вместе с ивешкиной книгой, которую Петр узнал по знакомым каракулям. А ведь Саша ни слова не сказал ему о том, что нашел ее. Всегда мог быть соблазн поверить в то, что Саша проявлял заботу о нем в подобной компании, но он лишь закусил губу и постарался отвлечься вообще от мыслей об этом: он не хотел даже интересоваться причинами, по которым Саша поступил именно так, и отказывался даже понимать, почему Саша вернулся сюда и что значило для него предложение Черневога: ведь Змей был слишком хитер, а вопросы, которые могли быть при этом заданы, он, разумеется, слышать не мог. Не знал он также еще и о том, чего именно из возможных последствий боялись они. Петр слышал лишь одно слово: Драга. Саша назвал это единственное имя, которое Петр связал с происходящим. Кроме этого, Саша говорил что-то о том, что расстояние влияет на колдовство, а Черневог говорил, что на самом краю этих лесов им было бы немного безопасней, чем там, где они находились именно сейчас, но ему кажется, что "что-бы-это-ни-было", оно может чертовски легко подняться вновь и заткнуть эту брешь. Это самое "что-бы-это-ни-было" включало в себя... и Драгу, и ивешкину книгу, и ее собственную жизнь, и какова ни была бы на самом деле беда, в которой оказалась Ивешка, Петр был уверен, что эта беда была связана именно с этим. Ему нужны были ответы, черт побери. На западе уже вновь слышались раскаты грома: он прислушивался к нему с возраставшей надеждой, рассчитывая на то, что приближающаяся буря могла быть результатом их действий и что в ней мог быть заключен какой-то смысл. Но сумерки быстро приближались, а гроза все задерживалась, и, потеряв терпенье, он встал, отыскал кувшин с водкой и вновь вернулся на прежнее место, позади костра, поближе к лошадям. Там он уселся, сделал глоток-другой и задумался... Первая мысль была о Малыше. Он пролил каплю, но она упала на землю: никто не поймал ее. Он попытался проделать это еще раз, изо всех сил желая, чтобы на этот раз все вышло по-другому. Неожиданно прогремел гром, и как ему показалось, совсем близко. Ему ничего не оставалось, как пожелать, чтобы близившаяся буря оказалась на их стороне. Он подумал и про надвигающуюся отвратительную распроклятую ночь, которая напомнила ему о тех существах, которые не любят свет, и о призраках, подобным тому, которого они собирались отыскать здесь. Это еще ничего не означает, что старик появлялся ненадолго. Что-то холодное задело его по лицу и тут же унеслось прочь. Черневог продолжал упорствовать. Он не был согласен с тем, чтобы привлечь к этому Ууламетса. Нет и нет. Сашины доводы не имели для него никакого смысла: старик не потерпит присутствия Черневога. Саша подумал, что тот просто боится, а может быть и подслушивает его мысли. Во всяком случае, тот бросил на Сашу обиженный взгляд. Но ведь это было правдой, именно страх охватил Черневога при упоминании Ууламетса, так же как страх охватывал Сашу от предложений Черневога: "Освободись от своего сердца. Послушай меня, ведь позже ты сможешь вернуть его. Ради Бога, не думай, что это безвозвратная потеря... вот, взгляни на меня. Волшебство и сердце... они не могут быть рядом. Ты не сможешь ничего поделать с ней, пока не разрешишь этот вопрос!" Саша подумал, испуганно прислушиваясь к недальним раскатам грома, о том, что говорил учитель Ууламетс: "Никогда не пытайся причинить вред своими желаниями..." - Господи, - на этот раз в полный голос воскликнул Черневог, - тебе не следует слушаться этого старого дурака. Колдовство не поможет нам, малый, не поможет, и оно не может защитить твоего друга... "Прекрати", - тут же пожелал в его сторону Саша, испугавшись, что их разговор может услышать Петр: он прекрасно понимал, о чем еще думал Черневог. О том, что колдовство не сможет преодолеть все то, что случилось с Ивешкой. "И как долго ты собираешься не говорить ему об этом?" - спросил Черневог, направляя эту же мысль и Петру. "Не забывай, приятель, что у него находится мое сердце, а я знаю всю правду. Мне не известно, что может произойти, ведь до сих пор я имел дело только с Совой, а она ничего не понимала в происходящем". Это означало, что Черневог не доволен тем, что Саша поддерживал благодушное настроение Петра. Поэтому он возразил ему: "Ведь для него не будет ничего хорошего в том, что он потеряет меня? Сам ты никого и ничего не любишь, и никогда не любил. И поэтому ты не понимаешь, как сильно это ранит". "...И слава Богу, что не знаю", - воскликнул Черневог. "Ты