сестра, за ней другая. Следом затопали башмаки часового. Все прошли мимо него. Отлично! Он оглянулся. Экзетер сидел на койке - лицо бледное, глаза широко раскрыты. - Заградительный огонь, старина! - ободряюще сказал Смедли, помахал культей и вышел. Если кому-нибудь из сестер взбредет в голову выйти за чем-нибудь и она увидит доктора в коридоре... но этого не случилось. Смедли вернулся на свою койку и плакал, пока не подействовала его снотворная таблетка. В воскресенье почти весь день лил дождь. Он все утро тренировался в письме левой рукой. Вечером он сходил в деревню и отправил два письма по адресам, которые дал ему Экзетер. 4 В эти каникулы Фэллоу напоминал морг. Через неделю начнут возвращаться ученики, и начнется новый учебный год. А пока в школе оставались только полдюжины учителей и три-четыре жены. До войны ученики, родители которых находились за границей, проживали в школе круглый год. Теперь же проблемы со штатами - как преподавательскими, так и с прислугой - вынудили совет попечителей отказаться от этой практики - на неопределенное время. В это "неопределенное время" Англию могла захлестнуть революция, и только отдаленное будущее покажет, какие из этих мер действительно были временными. Рано утром во вторник Дэвид Джонс отправился на велосипеде в Вассел, где сел на местный поезд до Грейфрайерз. Поезда ходили на этой линии из рук вон плохо, но местные автобусы были еще хуже - собственно, в Англии 1917 года они были почти так же редки, как, к примеру, дронты. Подождав на конечной станции минут двадцать, он еще раз вверил свою бессмертную душу теперь уже Западной железнодорожной компании и направился на восток, в сторону Лондона. Поезд был битком набит людьми, половину из которых составляли военные. Он решил уже, что придется простоять всю дорогу в коридоре, но молодой пехотинец встал и уступил место пожилому джентльмену, за что тот был ему весьма благодарен. А если учесть, что Джонс направлялся исполнить свой долг по отношению именно к военным, эта любезность казалась почти иронией судьбы. Через два часа он был уже на Пэддингтоне. Оттуда он добрался на метро до Кэннон-стрит и вынырнул на поверхность в серое сырое утро, провонявшее углем и бензином. Неторопливо, не обращая внимания на толпы спешащих куда-то людей, он пересек Лондонский мост и наконец оказался около больницы Гая. Оставшуюся часть утра он провел в беседе с Уильямом Дерби, еще одним старым выпускником Фэллоу - ну, собственно, не таким уж и старым. Вряд ли ему было больше двадцати пяти. Он ослеп и был весь переломан при Сомме, но его душевное состояние казалось еще более душераздирающим. С теми, кого достаточно просто подбодрить, в общем-то легче. Подобно Джулиану Смедли, большинство из них были счастливы уже самой возможности вырваться из боев и относились к своим увечьям почти с благодарностью. Со временем они вернутся к реальности. К началу ленча Джонс покончил со своими делами. Он не любил Лондон. До войны он бывал здесь только проездом. Слишком уж он был большой, суетный и грязный. Война добавила городу какого-то лихорадочного, нездорового блеска, что не улучшило мнения Джонса о нем. Его новое занятие - добровольное посещение раненых - уже несколько раз за последние два месяца приводило его сюда. Первое, чему он здесь научился на собственном горьком опыте, - это привозить ленч с собой, так что он съел свои сандвичи, присев на сырую скамейку на набережной Виктории. Десять лет назад все кэбы в Лондоне приводились в движение лошадьми. Теперь поблизости не было видно ни одной лошади. Город сменил свой запах, но бензиновую вонь вряд ли можно считать приятным новшеством. Впереди у него был целый день. Он успеет навестить многих увечных молодых людей, хотя среди них нет ни одного, у кого бы он еще ни разу не был. Однако его беспокоили проблемы того, кого он никак не мог повидать, - Эдварда Экзетера. За более чем тридцать лет преподавания он не припоминал ни одного другого мальчика, над которым бы витало такое проклятие. Его родители были предательски убиты во время беспорядков в Кении. Сам он обвинялся в другом убийстве, причем будучи серьезно раненным. Теперь ему угрожал расстрел как шпиону. Безумие какое-то! Что такого он сделал, чем прогневил Небеса? Из сотен мальчиков, прошедших через руки Джонса за годы его педагогической карьеры, он не знал никого, кого бы ценил выше Эдварда Экзетера. Единственное, на что он сейчас надеялся, - это найти Алису Прескотт. В последний раз он видел ее в 1914 году, когда она приезжала в Грейфрайерз навестить своего младшего кузена в больнице. Уже тогда она отличалась завидным самообладанием. Экзетер страдал довольно тяжелой формой детской любви, но ее сердце - так, во всяком случае, подозревал Джонс - принадлежало кому-то другому. Она, несомненно, была привязана к Эдварду, поскольку они вместе росли в Африке, но она явно не видела в нем будущего любовника. После Джонс пару раз писал ей, сообщая ту скудную информацию, которую смог собрать относительно исчезновения Экзетера. Потом переписка сама собою прекратилась. Когда через два года умер ее знаменитый дядя, преподобный Роланд Экзетер, Джонс послал ей открытку со своими соболезнованиями. Открытка пришла назад за отсутствием адресата. С тех пор война разгорелась еще сильнее. С тех пор она вполне могла выйти замуж или водить санитарную машину в Палестине. Однако он обещал Джулиану Смедли, что попытается придумать, как помочь Экзетеру, если верить в то, что загадочный Джон Третий в Стаффлз - действительно пропавший три года назад Эдвард Экзетер. За прошедшие дни Джонсу не пришло в голову ничего полезного. Он написал осторожную записку овдовевшей миссис Боджли, но от нее вряд ли стоило ожидать особой помощи юноше, которого она плохо знала, тем более подозреваемому в убийстве ее единственного сына. Нет, вся надежда была только на Алису Прескотт. Насколько ему известно, она единственная оставшаяся родственница Экзетера. Он скормил крошки неугомонным голубям и снова направился к метро. Последний известный ему адрес мисс Прескотт находился в Челси - скромном районе, но, должно быть, удобном для ее клиентов. Она учила игре на фортепиано, а в расположенном по соседству Южном Кенсингтоне проживало достаточно богатых семейств, считающих, что их детям не повредит это искусство. Он нашел квартиру. Дома никого не оказалось, что было неудивительно в середине дня. Он позвонил в несколько соседних дверей, переговорил с несколькими растрепанными, недоверчивыми женщинами и наконец нашел одну, помнившую мисс Прескотт. В конце концов прошло ведь целых три года. Ему пришлось выдумать историю о давно пропавшем родственнике; его выдумка, а может быть, его произношение убедили даму, что он не сборщик налогов. После долгого ожидания в темном коридоре он был наконец награжден адресом в Хэкни. Приподняв на прощание шляпу, Дэвид Джонс отправился на поиски ближайшей станции метро. Само собой, Хэкни лежал на другом конце города. Такси он не мог себе позволить, так что оставались на выбор автобус, трамвай или метро. Последнее имело одно преимущество: на станциях висели карты. Даже такая деревенщина, как он, не заблудится в метро. Сколько раз за три года юная дама может сменить квартиру? Дважды. Три раза, и каждый раз на худшую. А ведь когда-то в семье водились деньги. Снова пошел дождь. Уже стемнело, когда он оказался в Ламбете, на южном берегу. Не так далеко от больницы Гая - места, с которого он начал сегодня свое путешествие. Чем бы ни занималась мисс Прескотт в этом угрюмом рабочем районе, она наверняка не давала уроки игры на фортепиано избалованным отпрыскам богатых дам. День выдался утомительный, и ноги болели. Стояла кромешная темнота, ибо угроза немецких воздушных налетов заставила ввести светомаскировку. С одной стороны, он понимал, что ущерб от бомб весьма невелик, да и жертв - в сравнении с миллионами беззащитных жителей, брошенных на произвол судьбы - немного, но с другой стороны, не хотелось бы пополнить собой статистику. Вход он нашел рядом с табачной лавкой и приятно удивился, обнаружив, что мисс Прескотт проживает не в одном из этих ужасных многоквартирных домов на задних улицах. Дом оказался угловым, трехэтажным, с гордостью демонстрирующим дату постройки - 1896. Желтый кирпич стен, конечно, потемнел от вездесущей лондонской копоти, но в целом вид у здания был вполне приличный. Он устало поднялся на два пролета крутой лестницы, вдыхая ароматы тушеной капусты и горелого жира. На верхней площадке он оказался перед дверью с четырьмя кнопками звонков и четырьмя табличками, которые он никак не мог прочесть в темноте. Он мысленно подбросил монетку и нажал наугад. Дверь сразу же открылась, и он зажмурился - свет ударил прямо в глаза. Он приподнял шляпу: - Я ищу мисс Алису Прескотт. - Это я, - произнес воспитанный, не-ламбетский голос. Слава Богу! - Дэвид Джонс, мисс Прескотт. - Иисусе Христе! - сказал воспитанный голос, и дверь захлопнулась. Джонс не помнил, чтобы женщины использовали при нем именно эти слова в качестве ругательства. Впрочем, и мужчины не злоупотребляли ими. Прежде чем он успел опомниться, звякнула цепочка и дверь снова отворилась. - Заходите, мистер Джонс! Какой приятный сюрприз! Давайте сюда свой плащ. Я как раз заварила чай... Очень деятельная юная леди и к тому же с неизменным самообладанием. Его препроводили из крохотной прихожей в маленькую гостиную и усадили в кресло. Он огляделся, сначала с удивлением, а потом с восхищением. Возможно, адрес и был сомнителен, а обои на стенах достойны сожаления, но мебель - ни в коей мере. Почти все пространство маленькой комнаты занимало пианино розового дерева, два кресла и диван; они были старыми, но в хорошем состоянии. Ковер под ногами - мягкий и яркий. Бархатные занавески, дубовые журнальные столики. На полке над газовым рожком красовалось несколько фарфоровых статуэток и вставленная в серебряную рамку фотография мужчины в военной форме. Шкафчик с мраморной крышкой и двухконфорочная газовая плита с кипевшим на ней чайником служили кухней. Чашки и блюдца были от Споуда. Осколки семейного благосостояния, нашедшие пристанище в Ламбете. Его удивленный взгляд переместился на стены и висевшие на них акварели. - Да, настоящий Констебль, - сухо сказала мисс Прескотт. - Вы не откажетесь от чашки чая? Одна из неизбежных проблем преклонного возраста... - Вы не будете возражать, если я сперва приведу себя в порядок? - Ну конечно! Первая дверь направо. Подождите, я найду вам полотенце. Туалет - размером с собачью конуру. Ванная напротив - чуть побольше, но все равно водопровод и канализация выделяли эту квартиру из большинства соседних. С учетом ситуации с жильем в Лондоне в военное время она жила очень даже неплохо. Простой, практичный костюм позволял предположить, что она работает в каком-то административном учреждении, а не на заводе боеприпасов, как тысячи британских женщин. Вот идиот! Какие заводы боеприпасов в центре Лондона? Вытирая руки, Джонс решил, что Алиса Прескотт работает секретарем и ходит отсюда на Уайтхолл пешком. Он вернулся в гостиную. Она улыбнулась ему. - Один кусок сахара или два? - Должно быть, так римские матроны взывали к своим домашним богам. Алиса не обладала классической красотой - ее нос и зубы слишком выступали. Унаследуй она черные как смоль волосы и фантастические голубые глаза своего кузена, она производила бы потрясающее впечатление. Впрочем, даже так мисс Прескотт была симпатичной молодой женщиной. Джонс с благодарностью принял чай, отпил глоток и почувствовал на себе пристальный взгляд. Она не стала тратить зря слов. - Где он, мистер Джонс? - Я не совсем уверен в этом, я сам не видел его, но... вы помните Джулиана Смедли? - Да. - Он утверждает, что Экзетер лежит в Стаффлз, временном военном госпитале в Кенте. - Под каким именем? - Под псевдонимом, разумеется. "Джон Третий". Он притворяется, будто страдает амнезией, но Смедли уверен, что это ваш кузен. Алиса прикусила губу. Но все, что она сказала вслух, было: - Продолжайте. Пока чай восхитительно горячей амброзией растекался по его жилам, Джонс повторил рассказ. Ноги в ботинках горели, колени ныли. Ему не хотелось думать о предстоящей поездке домой, но снять номер в лондонской гостинице было теперь нереально. Она пробормотала какое-то извинение и подала ему блюдце с печеньем. Интересно, когда он входил, блюдца не было. Он ограничился одним бисквитом. Разговаривая, он исподволь оглядел комнату в поисках других изменений. Разожжен камин... передвинут столик... Ага! С полки исчезла фотография. Любопытно! Когда он закончил рассказ, она заговорила не сразу, что немного удивило его. - А как дела у вас в Фэллоу? - спросила она. - Почти как всегда. Полагаю, мы меньше других испытываем нужду. Она недоверчиво приподняла бровь. - Ну, и каково вам воспитывать следующую порцию пушечного мяса? - Не очень приятно. - А каким светлым и героическим все это представлялось поначалу! - горько улыбнулась она. - Когда я видела Эдварда в последний раз, его больше беспокоило то, что его не возьмут в армию из-за сломанной ноги, чем обвинение в убийстве. Еще чаю? Но теперь-то мы знаем гораздо больше, не так ли? Огорченный такими пораженческими замечаниями, Джонс согласился еще на чашку. - Насколько я поняла, Эдвард обнаружился во Фландрии, - сказала она, налив чай. - Должно быть, он записался добровольцем сразу же, как только зажила нога. Это несомненно. Но для того, чтобы записаться, ему необходимы были документы. И потом, то, что его нашли без одежды... Она снова обратила на гостя свой строгий взгляд. Сама королева Мария не устыдилась бы такого взгляда. - Я не посещаю спиритические сеансы, мистер Джонс. Я не гадаю на спитом чае, я не обращаюсь к цыганкам на ярмарках. И все же я убеждена: в чем бы ни оказался замешан мой кузен три года назад - это носит мистический характер. Джонс вздохнул: - Если честно, я все время старался уйти от такого вывода, но думаю, вы правы. Слишком много запертых дверей, слишком много необъяснимого. Рациональное объяснение... его нет! - Эдварду казалось, что он влюблен в меня. Интересно, чем отличается кажущаяся влюбленность от настоящей? - Он не делал из этого особого секрета. - Я говорю это только потому, что я действительно верила в то, что он погиб. Он ни за что бы не бежал добровольно, не оставив мне по меньшей мере записки. А теперь вы говорите, что он вернулся при таких же загадочных обстоятельствах. Не следует ли из этого, что его увезли из больницы против воли, а теперь он вырвался? - С раскаленной сковороды? Она улыбнулась и отвернулась, глядя на горящий газ. - Мне надо увидеть его. - Я сказал Смедли, что навещу его еще в пятницу. - Нет, у нас в пятницу присутственный день. - В глазах ее загорелась озорная искорка. - Главное преимущество того, что ты женщина, мистер Джонс, в том, что шеф-мужчина слишком стесняется вникать в подробности, если ты просишь отгул. - Да. - Он осторожно кашлянул, смутившись сам. - Так что оставайтесь-ка вы сегодня у меня. - О, вряд ли это... - Мои друзья говорят, что этот диван вполне удобный. Не думаю, чтобы мои соседи заметили что-нибудь, и, будем надеяться, цеппелины тоже не заметят. Хотя нет, цеппелинов сейчас почти уже нет - они перешли на эти большие бомбовозы. У меня есть треска, и картошкой снова торгуют, слава Богу. Если вы удовольствуетесь половиной трески, двумя картошинами и диваном, вы будете более чем желанным гостем. - Вы восхитительно добры! - Я очень благодарна вам, мистер Джонс, за ваш визит, - мрачно произнесла Алиса. - Расскажите, каким образом вам удалось выследить меня? Кстати, как вы обыкновенно организуете побеги из тюрьмы? 5 Среда принесла Смедли несчастье. И не одно, а целых три. Что бы ни творилось на войне, это не особенно сказалось на работе Королевской почты, которая исправно доставляла корреспонденцию. Первые две беды пришли с утренней почтой. Мисс Алиса Прескотт по адресу в Челси "не значилась". Проживает ли Джонатан Олдкастл, эсквайр, в Дубах, Друидз-Клоуз, Кент, почтовая служба не сообщила, поскольку вообще не знала такого адреса. Одной рукой, помогая себе ногой, Смедли изорвал оба письма на мелкие клочки, а потом расплакался. Третье несчастье оказалась еще страшнее. Ему было приказано собирать вещи. Он просил. Он умолял. Он рычал. Чертовы слезы как назло не шли - как раз тогда, когда были бы кстати. Одна мысль о Чичестере приводила в отчаяние. Это все равно что похоронить себя заживо. После смерти матери дом превратился в гробницу. Слуг сейчас днем с огнем не сыщешь - значит, он останется наедине с отцом. Хуже того, в следующую субботу ему исполнится двадцать один год, так что все его тетки, дядья и кузены соберутся поздравить вернувшегося с войны героя. Он будет дергаться и реветь в три ручья, и они все с ума сойдут, глядя на это. - Таков приказ, капитан, - беспощадно заявил врач. - И потом, у нас не хватает коек, старина. Его увольнение из армии будет действительно с момента, когда он явится во дворец получать медаль. До той минуты он числится в отпуске по состоянию здоровья. Следующий автобус в 12:10. Так вот! Тут он вспомнил Экзетера, который так и будет ждать, не зная, почему не возвращается его спаситель. В пятницу приедет Джинджер Джонс - возможно, он уже что-нибудь придумал, ведь сам Смедли ничего не может сделать. От этой мысли у него наконец начался приступ. Лицо задергалось, как рассерженный осьминог. Слезы хлынули ручьем. Его затрясло так сильно, что он испугался, как бы повязка не слетела с руки. Он захлебнулся словами. - Ну... - нехотя кивнул врач. - Следующий завоз у нас в пятницу. До тех пор мы можем еще подержать вас здесь. Смедли даже не мог поблагодарить его. Еще два дня! Ему, как туземцу, хотелось облобызать доктору руку. Казалось, уже полночь, хотя на самом деле даже до ленча было еще далеко. Он вышел в прихожую - почти единственное место в здании, открытое для посетителей. В дождливый день вроде этого она была битком набита людьми в форме, теми, кто мог самостоятельно передвигаться. Помимо бинтов, костылей и инвалидных колясок, здесь были еще домино и шашки, бридж и газеты, и еще больше разговоров, по большей части так, со скуки. Из главной двери появился доктор Стрингер. Смедли повернулся, бросился в свою палату и переоделся в гражданское платье. Если повезет, он уложится в двадцать минут. Он попросил рыжеволосую сиделку повязать ему старый галстук выпускника Фэллоу - так будет лучше. - Мистер Стрингер очень занят! - буркнула секретарша. Хирургов никогда не называют "доктор", но, к счастью, Смедли знал это. Он мог бы и раньше догадаться, что хирургов, словно Золотое руно, стерегут монстры. Этот монстр подготовился к обороне основательно: ее стол наверняка был бронированным; шкаф с больничными картами отгораживал ее от холла. Внешняя линия обороны - столы и стулья - вряд ли была бы надежнее, проектируй ее немецкий генштаб. Потребовалась бы по меньшей мере дивизия, чтобы прорваться к заветной двери. Если она и не была огнедышащей, по ее внешности никогда этого не скажешь. - Вы не являетесь его пациентом, капитан... - О, я займу его совсем ненадолго! Я по делу семейного характера. - Семейного? - недоверчиво переспросила старая ведьма. Ну конечно, такой выдающийся хирург, как мистер Стрингер, не может состоять в родстве ни с кем в звании ниже полковника. - Можно сказать, да, - ответил Смедли, сникнув под ее свирепым взглядом. Он потеребил свой галстук. - Видите ли, просто хотел засвидетельствовать свое почтение. Возможно, в молодости она была школьной наставницей. Волосы собраны в пучок, и на вид - явно за тридцать. Черты ее лица казались высеченными из гранита. Но, узнав галстук, глаза василиска сузились. - Я узнаю, может ли он уделить вам минуту, капитан Смедли. Прошу вас, садитесь. Он сел на жесткий деревянный стул и, покрывшись испариной, стал ждать. Стрингер тоже выпускник Фэллоу, но вряд ли он знает Экзетера, ведь тот учился на много лет позже его. Да, поговорив с ним, Смедли нарушает данное им слово. Но есть ли у него выбор? Меньше чем через два дня его выгонят из Стаффлз, и он потеряет последнюю надежду помочь Экзетеру. Это его единственный шанс. Да потом он и не обязан называть настоящее имя Джона Третьего. Он только задаст несколько вопросов. Чтобы понять истинное положение вещей. Возможно, лицо покажется ему знакомым? Осмелится ли он зайти так далеко? И если врач распознает его игру, дежурный сержант тут же растерзает Смедли на части. Он просмотрел "Иллюстрейтед Лондон ньюс", не разобрав ни строчки. Странно, но рука не дрожала - газета даже не шелохнулась. Забавно. Ни намека на припадок. - Мистер Стрингер готов принять вас, капитан. Кабинет представлял собой маленькое прямоугольное помещение с высоким узким окном и выкрашенными в зеленый цвет стенами. Вполне возможно, изначально оно служило буфетной - следы на стене отмечали места, где висели полки. В нем едва хватало места для стола, двух шкафчиков с папками и пары стульев. Стул, стоявший по ту сторону от стола, казался довольно удобным. Тот, что стоял ближе, - не очень. Стрингер поднялся и протянул ему левую руку. Смедли так и не понял: из вежливости или чтобы выказать покровительство. В любом случае это говорило о быстроте его реакции. Невысокого роста, лет под сорок, с уже появляющимся брюшком. Волосы разделены пробором. Костюм обошелся ему на Сейвил-роу гиней в пятьдесят, не меньше. Манеры отличались резкостью и надменностью - вполне естественной для хирурга. Лицо обладало нездоровой больничной бледностью, словно он редко бывал на солнце. У него были выпуклые рыбьи глаза, и они сразу же заметили галстук. - Садитесь, капитан. Сигарету? - Стрингер протянул ему резную сигаретницу красного дерева. Английские и египетские. Смедли с благодарностью сел и взял "Данхилл". Стрингер выбрал то же и зажег спичку, потом откинулся назад, разглядывая своего посетителя и вежливо улыбаясь. - А я и не знал, что мы в родстве. - Приемные сыновья, сэр. - Esse non sapere? [Не в мудрости суть? (лат.)] - Это особо уместно применительно к Фландрии! Быть, но не знать... - Фэллоу внес более чем достойную лепту в эту войну, капитан, - одобрительно кивнул Стрингер. - По последним данным, сорок четыре наших выпускника принесли Высшую Жертву. Жаль тех ребят, которые учатся сейчас там. Веселенькие перед ними открываются перспективы, верно? - Просто жуть. Да, перспективы перед нынешними шестиклассниками открывались куда худшие, чем перед процветающим хирургом с доходной практикой на Харли-стрит, для которого еженедельные консультации в Стаффлз - максимум того, что страна может требовать от него для победы в этой войне. А уж полевые госпитали наверняка ниже достоинства такого медицинского светила. Он и улыбался-то ему этакой профессорской улыбкой - так профессора-светила разговаривают со своими любимыми студентами. - Ваше имя навсегда войдет в школьные анналы, капитан. Жаль, я раньше не знал, что вы здесь. Мы все гордимся вами. Смедли почувствовал приближение приступа и усилием воли отогнал его. Брови Стрингера поползли вверх. - И чем я могу помочь вам? Больше всего на свете Смедли хотелось сказать: "Не дайте отослать меня отсюда!" Но он смог произнести только: - Э... - Да? - Э... - Он захлебывался, не в состоянии даже вздохнуть. - Э... э... Стрингер вежливо стряхнул пепел с сигареты, глядя только на пепельницу. - Э... Врач не поднимал глаз. - Не спешите, старина. Требуется некоторое время, чтобы ваш организм избавился от этого. Слава Богу, вы уже не на фронте. - Э... - У нас полно народа куда тяжелее вас. Конечно, вы не по моей части. Увы, память ампутировать невозможно. Они все в Стаффлз говорили подобную чушь, но на самом-то деле думали совсем по-другому. На самом деле они думали: "Трус и слабак", - в точности как отец. Когда Смедли вышвырнут отсюда, ему придется лицом к лицу столкнуться с миром, который считает так же. Стрингер продолжал изучать кончик своей сигареты, а лицо Смедли пылало, как закат, и дергалось, дергалось без остановки. Его губы и язык не могли ничего, кроме как пускать слюни. Зачем он пришел сюда? Чего доброго, еще ляпнет что-нибудь про Экзетера... - Некоторые бедолаги даже имен своих не помнят, - беззаботно заметил Стрингер, засовывая сигарету обратно в рот. Он взял из проволочной корзинки письмо и просмотрел его. - У нас тут наверху есть один парень - так он не сказал ни слова с того дня, когда его привезли сюда. Правда, английский он понимает. Реагирует - не хочет этого показать, но реагирует. Немецкий тоже понимает. "Боже правый! Он знает!" - Но я не думаю, что немецкий в данном случае что-то значит, - заметил Стрингер, хмуро глядя в бумаги. - Возможно, и нет, - согласился Смедли. У Экзетера всегда были способности к языкам. Стрингер знает, кто он! - Забавный парень. Подобран в самом пекле без единой нитки на теле, неподалеку от Ипра. Непонятно, как он там оказался. А он не может нам этого рассказать. Или не хочет. Ходили разговоры, что его поставят к стенке. - Так почему этого не сделали? - произнес какой-то голос; Смедли с удивлением понял, что это его собственный. Стрингер осторожно поднял глаза и, похоже, одобрительно отнесся к тому, что увидел. Он бросил письмо обратно в корзину. - Ну, тут много подозрительного. Например, его волосы. - Волосы, сэр? - У него была длинная борода, и волосы закрывали уши, как у женщины. Думаю, нет нужды напоминать вам, капитан, королевский устав на этот счет, и вряд ли кайзер относится к вшам по-другому. - Стрингер затянулся сигаретой, иронично сдвинув брови, словно призывая относиться к этому как к очевидной шутке. Рыбьи глазки блеснули. Он повернулся на стуле и выдвинул ящик с папками. - Так или иначе, - сказал он через плечо, - наш таинственный незнакомец не солдат. Это совершенно ясно. И потом - его загар. Я полагаю, такой возможно получить только на юге Франции. - Загар, сэр? - Скорее больничная бледность... - Он был загорелый. Дочерна. - Стрингер повернулся обратно, лицом к собеседнику, копаясь в папке. - Ага, вот оно: "Будучи обнаженным, пациент выглядел так, будто на нем белые шорты. Подобная пигментация сравнима единственно с длительным пребыванием в тропическом климате". И после этого он оказывается под Ипром в самое дождливое лето за последние пятьдесят лет. Странно, вы не находите? Теперь хирург пустил в ход свой профессорский взгляд, но Смедли даже не заметил этого. Теперь он знал, почему Экзетера не расстреляли как шпиона. Да, ненамного он продвинулся. Где-то на заднем плане продолжало маячить убийство, и оставался еще вопрос - откуда знает Стрингер... Хирург улыбался. - Как? - слабым голосом спросил Смедли. Ухмылка. - Лучший подающий школы с начала века. До сих пор помню его подачу в том матче с Итоном. Боже, разве кто-нибудь забудет тот день! Новый приступ подобрался к глазам Смедли и подергал их. - Просто удивительно, как никто до сих пор не узнал его! - вздохнул Стрингер. - Что, черт возьми, нам делать? - Вы? Вы, сэр? Вы поможете; сэр? - А вам этого не хочется? - Да! О да! Вы поможете? Я хочу сказать, он был, наверное, моим лучшим другом, и я сделаю все, что смогу, чтобы вызволить его и избавить... - А, да. Значит, так? Смедли вдруг пронзила ужасная мысль - он угодил в западню. Он ведь никогда раньше не говорил с этим человеком, а теперь, возможно, предает своего друга. Мысль о том, что Стрингер пожертвует своей блестящей карьерой и пойдет на риск вплоть до тюремного заключения, вряд ли могла бы прийти в голову даже контуженному... Впрочем, доктор и так знал. - Ничего серьезного, - пробормотал Стрингер, справившись в папке. - Несколько грязных ссадин, конечно, есть опасность инфекции. Впрочем, газовая гангрена, столбняк - все это не так уж и страшно. Слава Богу, у нас теперь есть антитоксины. Не то что в пятнадцатом году. - Он осторожно покосился на Смедли. - Но в физическом отношении он здоров. Вы говорили, что учились вместе? Мне казалось, он младше вас года на два. - Он просто хорошо сохранился. - Сам Смедли сохранился значительно хуже. - Сэр, я никогда не поверю, чтобы Экзетер мог убить человека ударом в спину! Стрингер скривился: - Да, в мое время в Фэллоу этому не учили! Видите ли, расследование проводилось кое-как. Какой-то деревенский бобби, никогда не имевший дела ни с чем серьезнее потравы посевов. Министерство внутренних дел впоследствии уволило его. Об этом не говорилось, но это так. Ему надо было обратиться в Скотленд-Ярд или хотя бы запросить помощи в соседнем графстве. Но что же им теперь делать? - Да, и еще, - продолжал Стрингер, косясь на часы. - В его деле не фигурируют отпечатки пальцев. Так мне, во всяком случае, сказала миссис Боджли. Что ж, мне пора делать обход. Потом мы попросим его сюда и поговорим еще. Вы можете уделить нам полчаса или около того? Он улыбнулся и положил папку на край стола. Потом загасил сигарету, встал и вышел в своем дорогом костюме. А Смедли так и остался сидеть, открыв рот. 6 Спроси у Смедли раньше, сможет ли он просидеть в этом тесном кабинете целых полчаса, - он бы ответил, что верит в это не больше, чем в то, что его батарея способна обстреливать из Фландрии Берлин. Тем не менее он не двинулся с места. Стены не обрушились на него. Приступы больше не повторялись, хотя прошел почти час, прежде чем его снова потревожили. Ему было чем занять голову. Он просто должен был придумать способ, как вытащить Экзетера из Стаффлз. Немного подумав, он решил, что это возможно. Хорошо, ну а что потом? Он подумал про Чичестер, и его чуть не стошнило. Ну, вообще-то пустой дом без любопытных слуг мог бы стать неплохим убежищем, но куда деться от орды сердобольных теток? Еще неизвестно, как к этому отнесется отец. Он обвинял Экзетера-старшего в ньягатской резне и утверждал, что это вышло из-за того, что тот сам сделался туземцем. Он поверил в то, что младший Экзетер убил Боджли. Нет, Чичестер придется вычеркнуть. Еще оставался Фэллоу. До начала семестра - десять дней. Джинджер что-нибудь придумает. Значит, решено. Теперь ему надо каким-то образом передать эту информацию Экзетеру, когда того приведут, причем прямо перед носом у Стрингера, - вторая ночная экспедиция в западное крыло была бы слишком явным искушением судьбы. Чистый лист бумаги он нашел на полке. Писать левой рукой было уже сложнее. Только не начинай словами "Дорогой Экзетер!" "Завтра ночью устрою пожарную тревогу. Постарайся улизнуть в суматохе. Налево от крыльца. Через стену можно перебраться. Иди направо. Ищи колесницу Боадицеи на перекрестке в полумиле от забора. Удачи". Он добавил "С Богом!" и сам немного засмущался. Даже складывать лист одной рукой было нелегко, но он все же сложил его маленьким квадратиком и сунул в карман брюк. Потом принялся за изучение папки, великодушно оставленной ему Стрингером. Колесницей Боадицеи они звали старенький "остин-родстер" Джинджера. Смедли мог написать наскоро письмо и отослать его с вечерней почтой. Оно должно дойти до Фэллоу к утру - возможно. Если оно не придет к полудню, вся затея пойдет псу под хвост. Нет, лучше он сходит после обеда в деревню и оттуда позвонит. Он сообразил, что сидит, уставившись пустым взглядом в текст, написанный неразборчивым почерком, на непереводимом медицинском жаргоне. Он собрался с мыслями - точнее, с тем, что от них осталось, - и начал читать. Дойдя до конца, он так ничего и не понял за исключением одного: врачи знали, что Джон Третий - симулянт. Его очень скоро бросят в тюрьму. Хотя нет, вот еще: санитары, свидетели его появления, как один утверждали, что он свалился с неба. Смедли подпрыгнул - дверь открылась и на некоторое время заслонила от него того или тех, кто стоял за ней. - Передайте мне вон тот стул, мисс Пимм, - произнес голос Стрингера с непререкаемой властностью. Ну да, в госпитале хирургов ставят выше Господа Бога. - Прошу меня не беспокоить. Вам незачем ждать, сержант. Я дам знать, когда его нужно будет вести обратно. Заходите, Третий. В комнатке явно не хватало места для еще одного стула, двух человек и закрывающейся двери. Экзетер не ожидал увидеть Смедли. На мгновение его голубые глаза вспыхнули яростным огнем и снова погасли. На нем были пижамные штаны, куртка из твида и сорочка без галстука. Он стоял, как манекен у портного. Хирург протиснулся мимо него к своему столу. Стрингер сел и посмотрел своим рыбьим взглядом на пациента. Смедли заерзал на месте. Экзетер стоял, уставившись в стену. Он был высокий и стройный - собственно, таким он был всегда. При дневном свете на его скулах еще можно было разглядеть этот необъяснимый загар. Но подбородок, уши... длинные волосы, как у женщины? У Экзетера? - Садитесь, Экзетер, - сказал хирург. Ничего не изменилось, и он вздохнул. - Я знаю вас, старина! Я жал вам руку в июне четырнадцатого. Мы долго обсуждали ваше странное исчезновение с миссис Боджли. Я читал рапорт о вашем не менее загадочном возвращении. О ваших странных делах я знаю, наверное, больше всех в мире. Никакой реакции. Сколько он еще так выдержит? Если верить папке, он не произнес ни слова по меньшей мере три недели. - Вам будет гораздо удобнее сесть, Экзетер, - резко сказал Стрингер. Похоже, он редко встречал сопротивление. - Сигарету? Ничего. По коже Смедли побежали мурашки. Когда сигаретница переместилась к нему, он покачал головой. Ему нужен был еще "Данхилл", но еще больше ему нужна была свободная рука. - Капитан? - сказал хирург. - Попробуйте вы. - Эдвард, я ничего не говорил ему. Он уже знал. Никакой реакции. Смедли почувствовал приближение нового приступа. Экзетер считает его предателем. Стрингер хмурился - словно это он во всем виноват. Неужели они не видят, что он просто сломленный трус, контуженный человеческий обрубок? Они что, не понимают, что он сломается и разревется при одном только виде неприятности? "Боже, Боже, только бы меня сейчас не трясло!" - Я уезжаю послезавтра, Эдвард. Доктор... мистер Стрингер показал мне твою карту. Они знают, что ты не тот, за кого себя выдаешь! Я написал тем двоим, чьи адреса ты мне дал, и оба письма вернулись. - Он глянул на это неподвижное, лишенное выражения лицо и вдруг взорвался: - Ради Бога, старина! Мы же хотим помочь тебе! С таким же успехом он мог обращаться к столу. Экзетер даже не моргнул. - Самый замечательный случай esse non sapere, который я когда-либо видел, - сухо усмехнулся Стрингер. Смедли обнаружил, что стоит глядя Экзетеру прямо в глаза - значит, он встал на цыпочки, ибо он был на три дюйма ниже Эдварда. Он вцепился ему в лацканы здоровой рукой, попробовал вцепиться и обрубком - Экзетер отшатнулся от внезапного нападения. - Ты чертов ублюдок! - завопил Смедли. - Мы хотим помочь тебе! Ты мне не веришь! Ну и черт с тобой, ублюдок проклятый! - Еще пронзительнее. Он не думал о такой возможности, но раз она подвернулась, грех было отказываться. Он стоял спиной к Стрингеру. Он запихнул записку за ворот сорочки Экзетера. - Я не собираюсь тратить еще ночь, пытаясь помочь неблагодарному ублюдку, который... который... - Черт, он снова плакал! Его лицо дергалось. Припадок, на всю катушку! - Прости, старина, - тихо сказал Экзетер, осторожно отодвигая его в сторону. - Мистер Стрингер? Хирург встал и потянулся через стол. - Я горжусь возможностью снова пожать руку, сокрушившую ряды итонцев. - Славное было время, - невесело вздохнул Эдвард. Он сел. - У вас хорошая память на лица, сэр. - У меня хорошая память на крикет. Вы убили Тимоти Боджли? - Нет, сэр. - Вы изменили нашему королю? - Нет, сэр. Радуясь тому, что на него не обращают внимания, Смедли тоже сел, трясясь, как желе. Он сделал это! Он передал записку! - Возможно, сигарета мне сейчас не помешает, сэр. - Он взял ее сам и наклонился вперед к спичке, всасывая в легкие благословенную струю дыма. Стрингер тоже затянулся, разглядывая своего пленника. Экзетер, не дрогнув, встретил его взгляд. Хирург выпустил колечко дыма. - Вы говорите, что вы не изменник, и я принимаю ваше слово. Но когда вы столь эффектно объявились на поле боя, вы говорили... - Это шок, сэр. Такое случается с теми, кто... Просто шок. - Допустим. Но вы бормотали что-то про предательство и шпионов. Если вы обладаете важной информацией, она мне нужна. Это ваш долг перед... Эдвард покачал головой. - Это не имеет никакого отношения к войне, сэр. - И все же? - Это касается моих друзей в другой войне. Я не ожидал попасть туда, где оказался. Меня обманули, предали. - Вам стоило бы объяснить подробнее. - Не могу, сэр. Вы все равно отвергнете это как бред сумасшедшего. Это не имеет никакого отношения ни к немцам, ни к Империи, ни к французам... Это никак вас не касается, сэр. Даю вам слово. Двое холодно смотрели друг на друга через стол. - Вы говорили, что кто-то желает вашей смерти, не так ли? - Совершенно верно, сэр. Но мне не стоит даже пытаться объяснить. Нога Экзетера мягко наступила на носок Смедли. Тот чуть не поперхнулся дымом, вспомнив, как Джинджер Джонс сидел на той скамейке в субботу. "Кто-то пытался убить его в Фэллоу, - говорил тогда учитель. - Они копьем проткнули его матрас. Кто-то пытался убить его в Грейндж, но вместо него попался молодой Боджли. Когда он исчез из больницы Альберта, я боялся, что они наконец поймали его. Теперь вы утверждаете, что он возник на поле боя? Похоже, его не так-то просто убить". Стрингер? Уж не пытается ли Экзетер сказать, что это хирург хочет убить его? Возможно, у капитана Смедли все-таки не самая тяжелая контузия в Стаффлз. Стрингер сдался первым, издав свой покровительственный смешок. - Надеюсь, не палач? - Гм, возможно, и он, сэр. Но также и личные враги. - Идет! Я принимаю ваше слово и в этом. - Он улыбнулся и сел обратно на свой удобный стул. - Так и так, это еще одна причина, чтобы вытащить вас отсюда. Смедли поперхнулся. Выражение лица Экзетера совершенно не изменилось. - Зачем? Зачем вам рисковать своей карьерой, помогая беглецу от правосудия? Хирург усмехнулся спокойной, профессионально-холодной улыбкой. - Не правосудия, только закона. Мы ведь не можем позволить, чтобы доброе имя школы смешали с грязью, нет? И если за вами охотятся какие-то тайные головорезы, то мы тем более должны вам помочь. Если мы сумеем вытащить вас отсюда, найдется ли кто-нибудь, кто сможет упечь вас обратно? Экзетер бросил на Смедли горький взгляд. - Думаю, может найтись. Хотя скорее всего нет. - Мне кажется, я знаю одно безопасное место, - сказал Смедли. - А! Действительно безопасное? - ласково спросил хирург. Чего это он спрашивает? И нога Экзетера снова предостерегающе пнула его. - Язык на замке - меньше взысканий, сэр. Стрингер снова усмехнулся, но глаза его беспокойно забегали - или это только кажется? - Если его задержат, капитан, мое участие в этой афере может выплыть наружу. Я должен быть уверен, что у вас имеется надежное убежище для него. Застрелен при попытке к бегству? Нет, это какое-то безумие! Выдающийся хирург предлагает подозреваемому в шпионаже и убийстве бежать из-под его опеки? А вышеупомянутый шпион намекает, что вышеупомянутый хирург на деле хочет убить его, - и Джулиан Смедли верит им обоим? Он окончательно рехнулся. - У школьного друга, сэр. У Алана Джентила. Мы с ним вместе были при Сомме. Он получил благословение. - Что-что? - удивился Экзет