ваясь, выискивая признаки чего-нибудь знакомого и ничего не находя. Пошел вперед, рассчитывая хотя бы обнаружить табличку с названием улицы. И неожиданно, как удар, вновь появилось чувство цели. Рюб развернулся на сто восемьдесят градусов, вернулся на квартал назад, повернул на запад и замер. Вот оно! - Вот оно! - повторял он про себя. - Вот оно... - Оно - что? Шестиэтажное здание из красного кирпича - глухие стены без окон, лишь в дальнем углу, на уровне улицы, застекленная контора. Выглядит вроде бы так, как надо. Крыша плоская, над ней возвышается деревянный конус старенькой водонапорной башни. Так, именно так. А чуть пониже крыши - полоса выцветшей краски: "Братья Бийки, перевозки и хранение грузов, 555-8811". Да, именно так. Поясняющая реклама в рамке: "Междугородные и местные перевозки. Складские работы и хранение грузов. Подряды по всем объединенным грузовым автолиниям". У железных ворот, прорезающих боковую стену, стоял зеленый грузовой фургон с золотистыми буквами "Бийки" на борту. Никаких сомнений - это и есть цель, что бы она ни значила, и Рюб Прайен зашагал вдоль занимающего целый квартал здания к двери, которая должна была там быть. Дверь оказалась на месте. В самом конце фасада. Обычная, ничем не примечательная дверь, побитая непогодой, - серая краска там и сям отслаивалась узкими ленточками. Он постучал. Послышались шаги, дверь отворилась, и на пороге вырос тот, кого Рюб внутренне ожидал увидеть - молодой человек в белой спецовке. Его имя было вышито красными нитками над нагрудным карманом. - Привет, - сказал он. - Заходите... Молодой человек отступил вглубь, Рюб вошел следом. Спецовка была фирменная, на спине ее красовалась надпись полукругом: "Братья Бийки, перевозчики". Чуть осмотревшись, Рюб притворил за собой дверь. Он определенно узнал эту комнатку с обшарпанным дубовым столом, за который молодой человек и уселся, - надпись над кармашком утверждала, что этого парня зовут Дейв. Узнал Рюб и простой деревянный стул подле стола, который Дейв предложил посетителю. Узнал фотографии на стенах, где были запечатлены шоферы и грузчики возле своих грузовиков, - фотографии были снабжены подписью "Наша команда". Иные из грузовиков казались прямо допотопными - кабины без крыш и без ветровых стекол, огромные рулевые колеса торчат вертикально вверх. Даты съемок, выписанные белым, - самые разные: 1935, 1938, 1912, 1919... - Чем могу вам помочь? Не садясь, но ухватившись за спинку стула, Рюб проговорил: - Вы меня не знаете? Не узнаете? - Извините, не припомню, - последовал вежливый ответ. - А ведь я бывал здесь раньше, уверен, что бывал. - Дейв по-прежнему отрицательно качал головой, и пришлось срочно что-то выдумывать. - Мм... У меня небольшой бизнес, и мне надо бы отдать кое-какое барахло на хранение. Могу я осмотреть помещения? - Безусловно. Дейв поднялся, подошел к внутренней серой двери, обшитой металлом, отворил и придержал ее, пропуская Рюба вперед. Они очутились в коротком коридорчике с бетонным полом, под резким светом одной-единственной мощной лампы. Дейв нажал на кнопку лифта, сверху донесся лязг, затем ровный гул спускающейся кабины, а Рюб изо всех сил пытался казаться бесстрастным - но до чего же все здесь было знакомо, вплоть до царапин на зеленой эмалированной дверце! И тем не менее - чего ему ждать, что он увидит? Они поднялись на самый верхний этаж; едва лифт остановился, Рюб рванулся наружу и тут же встал как вкопанный - Дейв едва уклонился от столкновения. Перед ними открылся проход шириной с небольшую улицу, такой длинный, что казалось, стены вдали смыкаются. Потолочные лампы под сетками светили скупо, но было видно, что деревянные половицы исцарапаны колесами грузовых тележек. По бокам проход замыкали бессчетные ряды клеток - проволочные, на деревянных рамах, пронумерованные, как дома на улице, и каждая с висячим замком. Рюб опять, опустив плечи, рванулся вперед, как разъяренный бык, и завертел головой по сторонам: в ближайшей клетке - домашняя мебель, стулья вверх ножками на столах; следующая клетка завалена кипами картин, каждая кипа высотой по грудь, дальше опять мебель... Не в состоянии дольше бороться со вскипающей яростью, он выкрикнул: - Что это? Черт побери, что это такое? Дейв ответил без всякого выражения, хоть и не сразу: - Складские помещения. А вы чего ждали? Это же фирма по перевозкам и хранению, не так ли? - А что у вас еще... что на других этажах? - Три похожи на этот. А ниже - склады временного хранения, где грузы для дальних перевозок комплектуются по направлениям. Вы же уверяли, что бывали здесь раньше?.. Однако Рюб уже кинулся назад к лифту. На улице он двинулся быстрым шагом на восток, на Шестой авеню нашел такси, распахнул дверцу и собрался было сказать: "В библиотеку на Пятой", - но вместо этого назвал свой домашний адрес. Минутой позже, откинувшись на сиденье и обдумывая, что он увидел и чего не увидел, Рюб ни с того ни с сего пробормотал: - Оскар... - Помолчав, намеренно повторил имя снова: - Оскар... Он думал, что вслед за именем всплывет и фамилия, но эта надежда не оправдалась. Рюб выругался про себя и принялся просто смотреть в окно. Вечером, когда габардиновый костюм давно отправился в шкаф, Рюб уселся лицом к окну на единственный в меблированной квартире приличный стул. Рюб был босиком, в одной нижней рубашке без рукавов и в выцветших синих пижамных штанах. На коленях лежала дощечка с чистым листком бумаги и пришпиленной к нему ручкой. Рюб ничего не читал, ни к чему не прислушивался и ни на что особо не смотрел, ни о чем особо не думал - он просто сидел. Уличный фонарь отбрасывал на потолок слабые оранжевые отсветы. Время от времени Рюб прихлебывал из стаканчика виски с содовой, смотрел за окно и ждал, ждал... Сильные кисти рук, мощные бицепсы томились в бездействии. Но утром, едва зазвенит будильник, он первым делом бросится на пол и начнет отжиматься. Наконец он произнес: - Дан... - Еще подождал, сосредотачиваясь. Что же дальше? - Дан... форт? Дан... бери? - Потряс головой, урезонил себя: - Не форсируй события... И вновь намеренно расслабил как мозг, так и зрение. Вывел на листке печатными буквами имя: "Оскар". Ниже пририсовал три буквы: "Дан", украсил их завитушками, оттенил маркером, вновь откинулся на стуле и уставился в окно. Отхлебнул из стаканчика, вновь поставил его на подоконник. Сделал еще одну попытку вспомнить: - Дан... иэль? Дан... сер? Данбабах? Данбрехун? Дансвистун? Ладно, оставь его в покое... Небо над крышами домов на противоположной стороне улицы стало, как он заметил, действительно небом - не сероватой дымной завесой, а черно-синей бездной с яркими редкими звездами. В окне напротив зажегся свет, потом погас. Рюб встал и принялся бродить по всем трем комнатам, напевая, по обыкновению, какую-то старую песенку, некогда безумно популярную, теперь хорошо и прочно забытую: "Дайте мне новую комнату, синюю - сменяю на две других..." Вне сомнения, он, Рюб Прайен, одинокий человек - ну и что?.. Оскар Россоф! Стремительно перейдя в гостиную, он бросился к столику, который при случае использовал как письменный, и снял с длинной некрашеной сосновой полки, прибитой собственноручно, телефонную книгу Манхэттена. Россоф, Майкл С. ... Натан А. ... Николас... О.В. ... Олив М. ... Омин... Оскар! Он набрал номер. На третьем звонке отозвался мужчина: - Алло! - Мистер Россоф? Оскар Россоф? - Я самый. - Меня зовут Прайен, Рюбен Прайен. По буквам: П-Р-А-Й-Е-Н. Я майор американской армии и беспокою вас потому, что у меня был некогда сослуживец по имени Оскар Россоф. Здесь, в Нью-Йорке. Вот я и подумал, не вы ли это. Вы меня помните? Помните Рюба Прайена? - Н-нет, - протянул в ответ собеседник. Отрицание было вежливым, неохотным, и он тут же добавил: - В сущности, я не вполне уверен. Прайен, Рюбен Прайен... Звучит как будто знакомо. - Собственная осторожность его позабавила, и он рассмеялся. - Может быть все-таки, что я вас знаю. Напомните какие-нибудь детали. Однако Рюб мало чем мог помочь: для него самого картина была более чем расплывчатой. - Ну, Оскару Россофу, которого я знал, было, пожалуй, за тридцать. Немного за тридцать... тогда, несколько лет назад. - И вдруг припомнилось еще кое-что: - У него были темные волосы и стриженые усы. - Что вам сказать? Сейчас я усов не ношу, но раньше носил. Регулярно подстригать их - такая морока... Да, у меня темные волосы, и мне сейчас тридцать семь. Рюб Прайен, Рюб Прайен... Так и кажется, что вот-вот вспомню. Где это было? Слова пришли сами собой: - Мы оба были участниками Проекта. Только Рюб, хоть убей, не мог бы объяснить, что именно он имел в виду. Тон собеседника мгновенно стал ледяным. - Какого проекта? Слушайте, что это значит? Вы уже второй, кто звонит мне по поводу какого-то проекта... - Второй?! А кто был первым? - Сначала я хотел бы понять, что происходит. - Пожалуйста, мистер Россоф, умоляю! Мне совершенно необходимо знать, кто был первым! Россоф поколебался и все же ответил нехотя: - Он сказал, что его фамилия Макнотон. Джон Макнотон. Из Уинфилда, штат Вермонт. - Большое, большое вам спасибо, - торопливо откликнулся Рюб. - Не стану вас больше задерживать, извините за беспокойство... Он нажал на рычаг. Чуть помедлив, опять взялся за трубку, вызвал справочную, узнал код Вермонта, соединился со справочной штата. И услышал: - К сожалению, абонент Джон Макнотон у нас не значится... Словно справочная могла увидеть его и словно он предугадывал, что ответ будет именно таков, Рюб кивнул и, вновь потянувшись к телефонной книге, стал искать страницу, где перечислены агентства по прокату автомашин. 4 На следующее утро, в начале десятого, он свернул с автострады на боковую асфальтированную дорогу. Еще десять миль, и еще поворот - на дорогу совсем узенькую, извилистую, обросшую с обеих сторон сорняками, некогда мощеную, а теперь выщербленную, местами очень основательно, - покрытие отсутствовало целыми глыбами. На то, чтоб одолеть последние одиннадцать миль, ушло больше получаса. И наконец очередной поворот вывел прямо на Мейн-стрит - главную улицу города Уинфилда, штат Вермонт. Рюб медленно проехал первый квартал, пригнув голову к рулю, чтобы ориентироваться получше, потом свернул на стоянку. Вышел из машины, нащупывая в кармане мелочь для счетчика, но все до одного указатели оказались в положении "занято", хотя на стоянке больше никого не было, да и впереди на три квартала он заметил лишь два пикапа. "Ну и черт с ним, - подумал он, - скорее всего, здесь не окупается даже сбор выручки..." Он вышел на улицу и осмотрелся: во всю длину Мейн-стрит, на протяжении всех пяти кварталов, никакого движения и ни единой души. Безмолвный тротуар под утренним солнышком - лишь его собственная короткая тень пересекает бетон до бровки мостовой; направляясь к центру, он не слышал ничего, кроме звука своих шагов. Наконец неподалеку впереди появился человек в джинсах, клетчатой рубашке и старомодной фуражечке с козырьком - он вынырнул из какой-то лавчонки и забрался в красный пикап на толстенных шинах. Молодой, плечистый, но уже отяжелевший, толстобрюхий, с висячими усами на мексиканский манер. С грохотом хлопнул дверцей, звук несколько раз эхом отразился от противоположных стен улицы - и опять тишина, пока толстобрюхий не завел мотор и не уехал. Рюб миновал магазин мужской одежды - вывеска уверяла, что здесь продается именно одежда, хоть одна из двух витрин была заполнена рабочими ботинками и сапогами на застежках и без. Затем шли два бара - заглянуть внутрь не удалось: бары оказались закрыты. Потом лавочка, где в витрине лежала фанера, лежала так давно, что внешний слой вздулся мелкими пузырями. Большинство строений были двух-, изредка трехэтажными; в окнах верхних этажей попадались вывески: врач, адвокат, хиромант. Угловые дома отличались от остальных домов улицы закругленными, нависающими над тротуаром эркерами, и каждый эркер имел крутую конусную крышу. На перекрестках Рюб заглядывал в боковые улочки и всякий раз убеждался, что там нет ничего, кроме стареньких деревянных домишек. Некоторые крылечки были когда-то затейливо украшены, но украшения обломились и сохранились лишь частично. Все домики до единого давно не знали свежей краски - правда, кое-кто из владельцев обшил стены серенькой или зеленой дранкой. Попался и дом, где окна завесили одеялами - одно шерстяное, другое - вылинявшее лоскутное. Лужаек возле домов не было и в помине, только проплешины, где росли сорняки и виднелись пятна зимней грязи со следами колес. Иногда на этих "лужайках" попадались брошенные как попало машины. Впрочем, кое-где сохранились подъездные дорожки, грунтовые или гаревые. Все машины были старые, большие, американского производства и все - выцветшие, щербатые, а то и покореженные. Правда, на Мейн-стрит двумя колесами на тротуаре стоял еще один пикап. Издали было заметно, что это единственная новая машина на весь Уинфилд. Рюб увидел два крошечных кинотеатрика - афиш нет, стекла выбиты, у входа крупными буквами: "Закрыто". На следующем углу - бакалейная лавка: дверь распахнута, и у самого входа витрина с десятками сортов виски, джина, водки и бренди. Все в мелкой расфасовке по полпинты, и витрина заперта на висячий замок. Рюб, войдя, обратился к пожилому продавцу: - У вас есть справочник с адресами жителей? Продавец затряс головой, глаза его смеялись: - Такого вообще не существует. - Ну а ратуша здесь есть? - И ратуши нет. Была, да прикрыли. Мы и городом-то больше не считаемся, просто поселок. А кого вы ищете, приятель? - Джона Макнотона. Продавец опять покачал головой, решительно и удрученно: - Нет тут никакого Макнотона. Вернувшись на перекресток, Рюб вновь осмотрелся. Неподалеку от него находился небольшой сквер. Тротуары в городишке когда-то были выложены брусчаткой, но за ней давным-давно никто не следил, и многие камни вспучились по зиме, а иные просто выпали. Площадь вокруг сквера была когда-то заасфальтирована, однако асфальт пошел трещинами, обнажая грязные проплешины, и в память о находившейся здесь когда-то стоянке кое-где сохранились следы белых разметочных линий. Что же теперь? Кофе, конечно кофе! Еще через несколько шагов - заведение под вывеской "Ларрисплейс". Рюб подошел к дверям, понял, что открыто. Владелец в переднике стоял за стойкой, и в заведении был один-единственный посетитель. Рюб взгромоздился на табурет, заказал кофе, мельком глянул на него, а тот вдруг уставился на Рюба, как на привидение: - Майор!.. Майор Прайен!.. Господи Боже мой... Как поживаете? - Спасибо, Джон, все хорошо, - ответил Рюб, не задумываясь, и тем не менее усомнился: а знаком ли он с этим человеком? Тот понял и произнес с улыбкой: - Не вполне уверены, кто я такой, да, майор? - Человек был крупный, широкоплечий, лет сорока, в потрепанном коричневом пиджаке поверх серой фланелевой рубашки. Теперь он подвинул вдоль стойки свою чашку и пересел на табурет рядом с Рюбом. - Ну присмотритесь, присмотритесь внимательнее... Лицо какое-то старомодное, подумал Рюб, худое, словно высохшее, и очень обветренное. Так и должны были выглядеть коренные американцы, и прическа под стать - никаких вам завивок, никаких бакенбардов, острижен коротко, особенно с боков, чтобы не вспоминать о волосах чаще чем раз в месяц. - Вы похожи на ветерана Первой мировой... - Сам себе кажусь таким иногда. Ну и что? Узнаете меня? - Не знаю. Может быть. Только вы смотритесь как провинциал, а я из Нью-Йорка. Вы местный? - Это как взглянуть. При случае - в определенных пределах, конечно, - я не прочь притвориться деревенским недотепой. Но, в сущности, по натуре я действительно провинциал. Прическа - не притворство, я такой и есть. - Но при всем при том вы еще и умны. - Пожалуй, да. Только ничего не изменилось бы, будь я глуп как пробка. Это не играло бы никакой роли - я все равно жил бы так же или почти так же, как живу. Я простой человек, мне нравится жить просто, и в общем-то мне нет нужды быть умным. Если хотите, это растрата сил. Конечно, какая-то смекалка нужна и для того, чтобы оставаться простым и не испытывать разочарования. Но я остался бы таким, как есть, даже родись я полным тупицей. Вы меня понимаете? - Не вполне. Может, я сам туповат. - Какие у вас увлечения, майор? Какие виды спорта вы любите? - Ну, видите ли, Джон, я люблю, чтобы все выходило по-моему. И трачу на это времени и сил больше, чем другие. И не люблю, когда меня водят за нос. Так что выкладывайте все напрямую. Может, я вас и знаю, но память подводит. Поворошите ее. - Помните Кей Вич? Такую тоненькую, темноволосую? - Рюб отрицательно покачал головой. - Сотрудница Проекта. Я звонил ей. Живет в Вайоминге, но не помнит ни меня, ни сам Проект. Ну а как насчет Нейта Демпстера? Выглядит лет на тридцать, лысый, носит очки... - Рюб опять покачал головой. - Тоже был участником Проекта и тоже ничего не помнит. А Оскар Россоф - это имя вам знакомо? - Оскар - да. Я говорил с ним по телефону, он и рассказал мне о вас. И назвал ваше имя. - Вот как? - Макнотон улыбнулся. - Оскар был не очень доволен моим звонком. Не мог меня толком вспомнить. И Проект вспомнить не мог. Почти вспомнил - и все-таки нет. Даже рассердился, когда я стал наседать на него насчет Проекта... - Проект, проект, да еще вроде как с прописной буквы... Что это, к чертовой матери, за проект? - Ну так и быть. - Макнотон пригубил кофе, поморщился, опустил чашку. - Никак невозможно привыкнуть к этой бурде!.. Представьте себе, майор Прайен, большое здание, размером с целый квартал. Здание кирпичное, без окон. Надпись по фасаду: "Братья Бийки, перевозки и хранение грузов", и номер телефона - что-то в этом духе. Но это одна видимость - внутри здание выпотрошено. Этажей, кроме самого верхнего, вообще не осталось. На верхнем этаже - кабинеты, а ниже - одни стены, пустое пространство. А внизу... - "Большая арена"!.. - Именно! Вы делаете успехи. Внизу, на "Большой арене", нечто похожее на декорации в киностудии. Участки разделены стенами. Индейский вигвам и кусочек прерий, и стены разрисованы так, чтобы прерии выглядели бескрайними. На другом участке - траншеи, как во времена Первой мировой войны, а перед ними - нейтральная полоса, обнесенная колючей проволокой. На третьем участке - настоящий дом. Точная копия дома здесь, в Уинфилде, в том виде, каким он был в двадцатые годы. И в доме живет человек - это я... Он замолчал и смотрел на Рюба, посмеиваясь. Тот поторопил: - Ну же, ну! Я весь внимание... - В вигваме - настоящие индейцы племени кроу. Правда, сперва их пришлось учить родному языку. Ребята в траншеях одеты в форму 1917 года. Понимаете, все мы должны были почувствовать, как оно было на самом деле. Почувствовать прежде, чем нас перебросят на реальное место действия. Индейцев - в нетронутую прерию. А солдат - во Францию, в восстановленные траншеи Первой мировой. Потому что, майор, Проект заключался в том, чтобы найти способ отправиться в прошлое. Он опять умолк в ожидании хоть какой-то реакции. Майор пристально смотрел на собеседника, однако без всякого выражения. Макнотон улыбнулся, наклонился поближе. - Ведь это вы, майор, были первым, кто рассказал мне обо всем этом в день, когда я согласился присоединиться к Проекту. Мы стояли на мостках над "Большой ареной" - по этим мосткам можно было пройти в любой конец и увидеть, что делается внизу, на любом из участков. А на потолке над нами - множество прожекторов и всяких машин, способных имитировать день и ночь, солнечную и облачную погоду, дождь - да все, что угодно. Машины контролируют температуру - на одном участке зима, на другом жарища. Мы с вами стоим и смотрим вниз, я еще совсем зеленый новичок. И вы говорите, что, согласно Эйнштейну, время подобно узкой извилистой реке. Мы плывем по ней в лодке без весел и видим вокруг себя только настоящее. А прошлое остается за изгибами и поворотами позади нас. Увидеть его мы не можем, но оно не исчезло, оно по-прежнему существует. Так считал Эйнштейн, и его надо понимать буквально. И вот доктор Данцигер... - Какие у Данцигера были инициалы? - Е.Е. - Точно! Точно - Е.Е.Данцигер... - Майор, давайте уйдем отсюда. А то хозяин начинает прислушиваться. Заплатите ему за - как он, называет свою бурду? - кажется, кофе... Они вышли на улицу и подошли к одинокой скамейке в скверике. - Данцигер утверждал, что если прошлое действительно существует - а Эйнштейн ведь не сомневался, что это так и есть, - то должен существовать и способ до него добраться. Это заняло два года, но Данцигеру удалось получить деньги на свой Проект. От федерального правительства. - От кого же еще? - Можно подумать, что вам, майор, платит не правительство, а кто-то другой... Рюб ответил усмешкой. - Сколько ему дали? Наверное, несколько миллионов. Денег хватило не только на покупку здания - их было достаточно, чтобы купить этот городок. Да-да, весь городок. Надо думать, за него не так уж дорого и запросили - взгляните сами на эту мусорную кучу. Вокруг ничего, кроме истощенных полей, зарастающих кустарником. И тут никого, кроме пропойц, наркоманов и неудачников. Нигде у них ни черта не вышло, вот они и потянулись сюда, получают пособие и пьют. Или выращивают марихуану на земле, которая им не принадлежит. Отбросы общества. Голь перекатная... - Вы и себя относите к их числу? - А чем я лучше? Но когда городок перешел в собственность Проекта, его реставрировали и сделали таким, каким он был в двадцатых годах. Рюб демонстративно огляделся: городишко явно пришел в упадок, глазу отдохнуть не на чем. Макнотон ухмыльнулся: - Понимаю, что сейчас этого не видно. Тут какая-то тайна, майор, но давайте обо всем по порядку. Пока что поверьте мне на слово, местечко было полностью реставрировано и стало "калиткой в прошлое" - так это называл доктор Данцигер. "Калитки" облегчают переход от симуляции на "Большой арене" к настоящему путешествию во времени. Мне это удалось. Удалось перейти в подлинный Уинфилд двадцатых годов. Надо сказать, что добиться этого удавалось немногим. Вам, майор, не удалось. Вы пробовали - и не сумели. А кое-кто все-таки сумел, и я среди них. И черт возьми, майор, - я очутился именно там, где мечтал очутиться всю жизнь. Видели бы вы этот городишко в двадцатые годы! Он был прекрасен, просто прекрасен! Тихие проселочные дороги и деревья, деревья повсюду. А в аптеке... - Избавьте меня от ностальгии!.. - Терпеть не могу это словечко. Знаете, кто пользуется им чаще всего? Завзятые патриоты. Те, кто живет в лучшей стране на свете. Как же ей не быть лучшей, если они здесь живут? И ясное дело, они живут в лучшем из всех возможных времен - еще бы, ведь это их время! А если вы хотя бы намекнете, что бывали времена и получше, они тут же завопят: "Ностальгия, ностальгия!.." Даже не удосужившись разобраться, что значит это слово. А означает оно, по-моему, излишнюю сентиментальность, и больше ничего. - Да черт с ними, с патриотами, Джон! - Ну поглядите на эту улицу сегодня - с души воротит. Но видели бы вы ее, о Господи, видели бы вы ее в двадцатые годы! Скажем, летом, в субботу вечером. На Мейн-стрит яблоку негде упасть - и горожане, и окрестные фермеры. И все знают друг друга, останавливаются поболтать. Потом подойдет еще кто-нибудь, и вот на тротуаре уже толпа. Не то что в нынешних проклятущих торговых центрах. Зайди в один и тот же центр хоть сто раз, и все равно не встретишь никого или почти никого, одни незнакомцы, которых ты никогда не видел и никогда больше не увидишь. В двадцатые годы этот чахлый, погибающий скверик был великолепен: деревья, трава, кусты, тропинки, зеленые скамейки - и люди, люди! Некоторые фермеры приезжали в колясках или в фургонах. Вдоль тротуаров были коновязи, а не счетчики для парковки. Хотя машины уже были. По большей части "форды" модели "Т" [первый массовый американский автомобиль, выпущенный в 1908-1927 годах в количестве 15 миллионов штук]. А я работал механиком в гараже для лимузинов "пирс-арроу". - Удивительно, что вы возились с автомобилями, Джон. И вас не раздражала вонь выхлопных газов?.. - Может, и раздражала. Может, лет за двадцать - тридцать до того Уинфилд был еще лучше. Был бы рад увидеть и сравнить. Майор, я должен вернуться туда - должен, и все тут! - Какого же черта вы там не усидели? - Не поверите: помешало то самое любопытство, которое кошку сгубило. Я вернулся в настоящее - думал, всего на день-другой, поглядеть, что стало с Проектом. Знаете, как только Проект оказался успешным, его возглавили вы. Вместе с Эстергази. Вышвырнули Данцигера вон. На ваш вкус, он был чересчур осторожен, все беспокоился, как бы не изменить что-нибудь в прошлом. Потому что, как он говорил, никому не известно, как перемена повлияет на настоящее. Опасно, повторял он, очень опасно! А вы с Эстергази потирали себе руки. Вам не терпелось доподлинно выяснить, что может случиться. Но я, майор, возвращаюсь к тому, что уже фактически сказал. "Калитка" исчезла. Я не могу вырваться из этой мерзости! - Джон, все это весьма и весьма интересно. И вы так хорошо рассказываете! Только я побывал там, где размещался ваш Проект. Не далее как вчера. Там контора братьев Бийки и склад. И всегда был склад, и ничего больше - видно с первого взгляда... - Верно. В определенном смысле совершенно верно. - И чтобы этот городишко превратился в то, что он есть, нужно с полсотни лет, никак не меньше. Его никогда не реставрировали! - Опять верно. В определенном смысле. - В каком же? Макнотон несколько раз кивнул Рюбу и самому себе, потом сказал: - Видите ли, майор, месяц назад или чуть раньше я отправился автобусом в Монтпилиер, столицу штата. Зашел в библиотеку, и там мне разыскали здешнюю газетенку "Уинфилд мессенджер". У них она за все годы, с 1851-го до 1950-го, - самую капельку не хватило до векового юбилея. Я взял подшивку с 1920-го по 1926-й год и, признаться, кое-что спер оттуда, вырезал на память. И постоянно держу эти вырезки при себе. Потому что они - единственное, что у меня осталось... Из внутреннего кармана он извлек аккуратную плотную папку и передал Рюбу Прайену. Открыв папку, Рюб обнаружил вклеенный кусок газеты шириной в три колонки. Сверху часть заголовка - "...ессенджер", потом, меж двух линеек, дата: 1 июня 1923 года. А еще ниже "шапка" над фотографией - Рюб прочитал ее вслух: - "Толпа преградила путь шествию". - Рюб склонился над фотографией, вглядываясь в детали: колонна марширующих юношей с винтовками на плече, все в плоских стальных касках и мундирчиках со стоячими воротниками. Во главе колонны двое одетых точно так же парней несут американский флаг и транспарант. Рюб снова начал читать вслух - то, что было написано на транспаранте: - "Американский легион треб..." - Да не обращайте внимания на шествие, смотрите на зрителей! Как же он сразу не заметил! На обочине меж стволами старых деревьев выстроились мужчины, женщины, дети, собаки. И среди них высокий человек в плоской соломенной шляпе с черной лентой. Человек заметил фотокамеру и улыбается. А под жесткими полями шляпы - ясно, резко, вне всякого сомнения - лицо сидящего рядом на скамейке! Поняв, что его узнали, Макнотон потянулся за своей папкой. - Вот именно. Это я. Здесь, в Уинфилде. На этой самой улице. Наблюдаю за шествием в День поминовения весной 1923 года. Да, майор, сегодня Проекта нет, не существует. Но он существовал. Несомненно существовал. - Допустим. Но почему я ничего о нем не помню? А вы, в отличие от меня, помните? - Что-то произошло, майор. В прошлом случилось что-то такое, что изменило настоящее. - Что, например? - Понятия не имею. Все, что угодно. Но когда это случилось, я сам был в прошлом, и меня изменение не коснулось. Я сохранил свою память в полном объеме, свозил ее в Нью-Йорк и обратно. Только реальности она больше не соответствует. Я вернулся, но не в реставрированный Уинфилд, а в эту кучу дерьма, которую никто никогда не трогал. И сошел с ума. Бросился опять в Нью-Йорк, к зданию Проекта, последний квартал бегом бежал. И увидел фирму братьев Бийки в ее первозданном виде - и ничего больше. Хуже того, - он придвинулся к Рюбу и понизил голос, - хуже того, оказалось, что Данцигера больше не существует. Его нет в телефонной книге. Я взял в библиотеке старые телефонные справочники вплоть до 1939 года - и не нашел Е.Е.Данцигера ни в одном из них. Ни в одном! В ратуше нет записи о его рождении. И в Гарварде о нем никто никогда не слышал. Его нет! - Значит, он сделал это! - Рюб медленно поднялся, наливаясь кровью. - Вот сукин сын! Добился-таки своего!.. - Кто сукин сын? - Кто?.. Как его звали - Марли? Нет, Морли! Саймон Морли! Мы отправили его в прошлое, так? В девятнадцатый век с определенным заданием. И он это сделал! - Что? - Не знаю, что именно. - Рюб посмотрел на Макнотона печально и беспомощно. - Что-то такое там, в прошлом, отчего Данцигер... ну просто не родился, и все. И Проекта не стало. Как бы и не было никогда. - Он опять опустился на скамейку, и некоторое время оба молча сидели и смотрели на пустынную улицу. Потом Рюб заговорил снова: - Джон, что вас держит в этой дыре? - Работа. Автомеханик с неполным рабочим днем. Платят - хуже некуда. Зато и комната - дешевле не бывает, разве что в Индии... - Вам случалось драться? Я имею в виду - заниматься боксом? - Дрался немного. Когда был в армии. - Выступали в тяжелом весе? - В общем, да. Однажды согнал вес до полутяжелого - тогда я был молод, мне это удалось. И одержал легкую победу. Противником был сержант интендантской службы, совеем слабак. Весили-то мы одинаково, только я оказался куда крепче. - Выходит, боксером вы были хорошим? - Неплохим. Выигрывал чаще, чем проигрывал, хоть и проигрыши тоже случались. Потом побывал дважды в нокауте и ушел с ринга. Какие мозги у меня ни есть, но захотелось их сохранить. - А убивать вам не доводилось? - По правде говоря, нет. Однажды чуть было не убил, однако ситуация изменилась. Но если бы нет, убил бы. Даже продумал как. - Это тоже в армии? - Да. Только он пошел на повышение и его перевели. Повезло ему. Да и мне, без сомнения, тоже. - Слушайте, Джон, а есть ли на свете что-нибудь, чего бы вы не сделали, лишь бы попасть обратно? В тот, другой Уинфилд? - Ради этого я сделал бы что угодно. - Вам известно, каким образом Саймон Морли переходил в девятнадцатый век? - Прошел подготовку. Изучил все, что касается того времени, почувствовал его душой. А потом использовал "калитку" - "Дакоту". - "Дакоту"? - Это такой жилой дом в Нью-Йорке, который построен в прошлом веке и уцелел до сих пор. Проект обставил в "Дакоте" одну из квартир, добыл ему подходящий гардероб, и квартира стала "калиткой"... - А вы смогли бы повторить то же самое? Забраться туда, куда попал Саймон Морли? - Уверен, что смог бы. - Он усмехнулся. - Если уж вы в принципе способны на перемещение, то можете повторить его сколько угодно раз. Майор, там вдали видна "тойота" - это ваша? Рюб кивнул. - Немного тесновата, на мой вкус. - Японцы тоже не великаны. - Ладно, как-нибудь умещусь. - Он решительно поднялся на ноги, и теперь стало ясно, что он заметно выше Рюба. - Подбросьте меня до моей конуры. И дайте пять минут на сборы. Даже три, если я потороплюсь. А я потороплюсь. Не сомневайтесь - потороплюсь... 5 Была зима, давно стемнело, погода была сырой и промозглой - и все-таки человек продолжал сидеть в Центральном парке на скамейке, сидеть и пристально следить за дорожкой слева от него. Свет уличного фонаря едва достигал человека, и он казался темной неподвижной глыбой. Воротник пальто был поднят и прикрывал подбородок, шляпа натянута почти до бровей. Руки утонули в карманах, а глаза продолжали неотрывно следить за дорожкой, и лишь когда он увидел того, кого поджидал (как раз вовремя, заметил он про себя), то опустил взгляд и принялся смотреть себе под ноги, вроде бы в глубоком раздумье. Прохожий шел быстрыми шагами и ни на что не обращал внимания. На нем было черное пальто намного ниже колен, на голове - коричневая меховая шапка. Пропустив его на дюжину шагов вперед, сидящий человек встал, выпрямился во весь свой немалый рост и последовал за ним. За Саймоном Морли. (...Едва я вышел из парка на Пятую авеню, как мимо меня неспешно протарахтел фургон для доставки продуктов; усталая лошадь брела, низка опустив голову, а на задней оси болтался керосиновый фонарь. По тротуару прошествовала женщина в черной шляпке с перьями, в меховой накидке на плечах, приподняв длинную темную юбку на дюйм выше мокрых каменных плит. Я повернул к югу (высокий человек в двадцати ярдах позади повернул следом) и двинулся по узенькой, тихой Пятой авеню, застроенной жилыми особняками, поглядывая на желтый свет окон и ловя мимолетные впечатления: вот лысый бородач устроился почитать газету у камина - самого камина не видное но на оконную раму падает его красноватый отблеск; вот по комнате прошлась горничная в белом переднике и белом чепчике; вот женщина с вощеным фитилем в руках зажгла свечи на рождественской елке месячной давности на радость стоящему рядом пятилетнему мальчишке... ...Миновав Мэдисон-сквер, я направился по Бродвею вверх вдоль Риальто, театрального района города. Улица здесь была запружена свежевымытыми отполированными экипажами, а тротуары - толпами народа. Добрая половина тех, кто шел мне навстречу, были в вечерних туалетах, в воздухе висел возбужденный гомон, радостное предвкушение развлечений и зрелищ.) Следуя всего в нескольких шагах, высокий человек всматривался в лица прохожих, время от времени чуть наклонялся, чтобы заглянуть в проходящие мимо экипажи, и улыбался, улыбался - находиться здесь было для него удовольствием. (...Я быстро шел мимо освещенных театров, ресторанов, великолепных гостиниц, пока не добрался до отеля "Гилси" между Двадцать девятой и Тридцатой улицами. Там, в киоске у входа, я купил длинную сигару и бережно засунул ее в нагрудный карман сюртука. Затем...) Высокий человек шел теперь не спеша - тротуар был заполнен вечерней толпой. Он подождал, пока Саймон Морли не выйдет из отеля "Гилси" и не спустится по ступенькам, засовывая в карман сюртука только что купленную сигару. Потом высокий прибавил шагу и почти поравнялся с преследуемым, держась всего в шаге-двух позади него. И вот наконец у него появился шанс. Короткий лестничный пролет с медными перильцами вел вверх, к солидным двойным дверям, вывеска золотой фольгой по стеклам гласила: "Уэллмен и Кo, страховые агенты". А ниже другой, более крутой пролет вел вниз, в подвальную парикмахерскую, на что указывал полосатый столбик у бровки тротуара. За полшага до того, как Саймон Морли поравнялся с подвальной лестницей, высокий нагнал его и вдруг ударил сбоку всем весом, да еще вдобавок двинул бедром в бедро. Морли был гораздо ниже и легче, его буквально подбросило, обрушило на острые каменные ступеньки и покатило вниз, к запертой двери парикмахерской. А высокий пошел себе дальше не спеша, как ни в чем не бывало и на Тридцатой улице завернул за угол. Кое-кто провожал его глазами, но он возвращал взгляд, и никто не посмел его остановить. А Саймон Морли добрые полминуты лежал без движения и почти без сознания. Потом он ощутил боль в костях, в правом плече и правом бедре, в ладонях рук и застонал. Кое-как он приподнялся, опасаясь, не сломал ли что-нибудь. Чтобы встать, ему пришлось опереться на стенку обеими руками и головой. Наконец он выпрямился и в слабом свете, долетавшем с улицы, оглядел свои заляпанные грязью и кровью руки, увидел порванные брюки и в прорехах - ноги в кровавых ссадинах. Цепляясь за чугунные перила, он с трудом выкарабкался наверх и, очутившись опять на тротуаре, пустился - нет, не бежать, а отчаянно ковылять в прежнем направлении. (Я увидел впереди здание с вывеской "Театр Уоллака". Рекламные щиты у входа оповещали, что дают спектакль "Как делать деньги". Увидел я и тетушку Мэри - старуху, промышлявшую торговлей яблоками у театральных подъездов, - и попытался бежать, отчаянно протискиваясь сквозь толпу, огибая прохожих и сталкиваясь с ними; прохожие недоумевали, сердились, но я спешил, потому что перед тетушкой Мэри остановился высокий молодой франт в вечернем костюме. Она заговорила с ним, и - не померещилось ли мне? думаю, что нет, - я уловил, как блеснула переданная ей золотая монета. А между нами оставались еще добрая дюжина ярдов и несколько человек; франт повернулся на каблуках, кто-то из идущих впереди придержал дверь, и он вошел в театр. Последнюю дюжину ярдов я прошел не торопясь, миновал тетушку Мэри, выкликавшую: "Яблоки, кому яблоки? Берите яблоки, отборные яблоки!.." Она было сунула яблоко и мне, но я покачал головой и уставился внутрь фойе, и там, на плиточном полу, стояла группа, которую я и искал глазами: бородатый папаша с рубиновой булавкой в крахмальной белой манишке, улыбчивая мамаша в вечернем туалете и две дочки, младшая в прелестном, без всяких украшений бархатном платье цвета весенней листвы. Когда она улыбалась - а заметив молодого франта, давшего тетушке Мэри золотую монету, она улыбнулась, - то и впрямь была очень мила. Я должен был услышать их разговор, просто обязан! Я втиснулся в фойе и подобрался к ним поближе, пряча свои окровавленные руки, прижимая их к бокам. Папаша обратился к младшей: "Дорогая, позволь представить тебе моего молодого друга, мистера Отто Данцигера..." Высокий франт поклонился, и осталось лишь осознать: что должно было случиться, то и случилось, я опоздал. Двое молодых людей встретились, и я не сумел это предотвратить. Со временем они поженятся, и у них появится сын. И уж мне-то известно, что в далеком будущем, в XX веке, откуда я сбежал, этот сын, когда вырастет, станет доктором Е.Е.Данцигером и затеет сумасшедший Проект в старом складском здании братьев Бийки, - и Проект по-прежнему реализуется, теперь под контролем майора Рюбена Прайена, полковника Эстергази и тех, кого они представляют. Однако все подобные мысли относились к отдаленному будущему, к которому я больше не имел отношения. Я бросил еще один взгляд на красивую молодую пару и, сам того не желая, вдруг улыбнулся им. И вышел из фойе на улицу.) Высокий вновь увязался за Морли - тот вернулся к Тридцатой и повернул на восток. Внимательно присмотревшись, преследователь понял по шагам Морли - тот шел медленно, по-видимому, ему было больно, - что владевшее Саймоном стремление к какой-то неотложной цели отпустило его. И понял, что все кончено: каково бы ни было намеченное Морли действие, оно предотвращено. Тем не менее они шли друг за другом еще квартал, затем еще полквартала. И высокий уверился - не ведая, что случилось, не догадываясь, что же такое задумывал Морли: сам он явился сюда не зря и добился того, на что рассчитывал. И на следующем углу, предоставив Морли тихо хромать и дальше, высокий отвернулся и принялся искать кэб. (Я направлялся к Грэмерси-парку и всматривался в окружающий меня мир. Обвел взглядом ряды домов из бурого песчаника, освещенных газовым светом. Поднял глаза на ночное зимнее небо. Что говорить, этот мир тоже несовершенен, но - я вздохнул полной грудью, и легкие ощутили колкую прохладу, - воздух тут еще чистый. И реки еще чистые, какими были от начала времен. И до первой из ужасных войн, развративших человечество, еще несколько десятилетий... Я выбрался на Лексингтон-авеню, повернул на юг и зашагал к желтым огонькам, мерцавшим впереди, к дому N_19 на Грэмерси-парк.)