овым от погибшего человека. - Это невероятно! И люди потом поправляются? - Ну, не то чтобы очень надолго. Метод еще не совершенный. Но его, конечно, усовершенствуют... - А сколько лет люди живут теперь? Лет сто, наверно, или даже больше? Я читала в "Атлантик мансли", что в будущем... - Честно сказать, Джулия, люди живут ненамного дольше, чем в ваше время. Дело в том, что появились... э-э... некоторые новые факторы, которых не было раньше и которые сокращают нам жизнь. Загрязнение атмосферы, например. Правда, у нас есть кондиционеры... - А что это такое? - Это машины, которые летом охлаждают воздух. - По всей Земле? - Нет, нет. Только в помещениях. У меня такой аппарат под окном в спальне, если вы обратили внимание. В любую жару температура в комнате не поднимается выше двадцати градусов. - Какая роскошь! - Да, неплохо. Кондиционеры есть теперь почти во всех учреждениях, в ресторанах, кино, гостиницах... - Что такое кино? Вы однажды упоминали о нем. Я объяснил, что кино похоже на телевидение, только экран гораздо больше, изображение гораздо ярче и все в целом - не всегда, но подчас - гораздо лучше. Потом я зачем-то заговорил об электрических одеялах, магазинах самообслуживания, воздушных путешествиях, стиральных машинах, машинах для мойки посуды и, да простит меня бог, о сверхскоростных шоссейных дорогах. Джулия допила кофе, взяла у меня пустую чашку с блюдцем и вместе со своими отнесла на кухню. Вернулась она со словами: - Но что случилось за эти годы, Сай? Что происходило на свете? Пока я раздумывал, какие из исторических событий достойны упоминания, она прошлась по комнате, потрогала занавеси, заглянула за телевизор, несколько раз подряд зажгла и погасила свет. Я не знал, с чего начать. Это как письма: можно расписать на нескольких страницах приключения одного уик-энда, но попробуй сжато рассказать старому другу о событиях пяти лет, и поймешь, что задача не из простых. Что же происходило главного на протяжении почти столетия? - Ну, начать с того, что у нас теперь пятьдесят штатов. - Пятьдесят? - Да, пятьдесят, - подтвердил я самодовольно, словно был к этому причастен. - Все прежние территории теперь штаты. Да еще Аляска и Гавайи. И на флаге у нас теперь пятьдесят звездочек... Джулия заглянула на журнальную полочку у изголовья дивана и обнаружила там газету. - Что же еще? - продолжал я. - В Сан-Франциско было землетрясение... кажется, в 1906 году. Город сильно пострадал, особенно от пожаров после землетрясения... - Жалко! Я слышала, это красивый город. - Она раскрыла газету, которую держала в руке. - Значит, вы придумали способ воспроизводить в газете фотографии?.. Джулия положила газету и направилась к книжному шкафу. - И даже, если нужно, цветные. Где-то у меня валялся номер журнала "Лайф" с цветными фотографиями... Господи, как же я забыл! Мы же запускаем ракеты в космос! С людьми на борту. И на Луну садились ракеты. Тоже с людьми. И вернулись потом на Землю... - Не может быть! На Луну? С людьми? - Истинная правда. Слетали и вернулись. И опять в моем голосе проскользнула нотка нелепого самодовольства, словно эти полеты явились делом моих рук. Джулия была в совершенном восхищении. - И люди ходили по Луне? - Ну да. Ходили. - Как интересно! Я помолчал немного, потом заметил: - Да. Наверно, интересно. Только совсем не так интересно, как я воображал, когда мальчишкой читал научную фантастику. - Джулия бросила на меня недоуменный взгляд, и пришлось продолжить: - Трудно это объяснить, Джулия, но... полеты на Луну оказались какими-то ненужными. Вокруг первого полета, разумеется, подняли ажиотаж, его передавали по телевидению, если вы в силах представить себе такое. Все мы своими глазами видели людей на Луне и слышали их голоса. А потом я почти и забыл о них. Сразу же, и редко когда вспоминал потом. Безусловно, участники полетов проявили незаурядный героизм, и все-таки... Не было в этих полетах какого-то большого, настоящего смысла... Я замолчал - она меня не слушала. Она стояла у книжного шкафа и читала названия на корешках. Одну книжку она сняла с полки и начала перелистывать - и внезапно резко повернулась ко мне, волна густой краски залила ей лицо и шею до самого воротничка блузки. - Сай, такие вещи... - она смотрела на раскрытые страницы с непритворным ужасом, - такие вещи теперь печатают в книгах? - Она захлопнула томик, будто слова могли выползти из строк. - В жизни не поверила бы, что это возможно!.. Она не смела поднять на меня глаза. А мне нечего было ей сказать. Как объяснить перемены в образе мышления, происшедшие на протяжении многих десятилетий? В конце концов я усмехнулся: в сущности, книжка ей попалась довольно безобидная. На полках рядом стояли и такие, которые заставили бы ее, по всей вероятности, упасть в обморок. Сгорая от стыда, Джулия наобум схватила с полки другую книгу и прочитала название вслух. Она едва ли слышала, что читает, ею владело единственное желание - похоронить непристойную тему, на которую она нечаянно натолкнулась. - "История первой мировой войны в фотографиях", - произнесла она. Потом значение прочитанных слов начало доходить до нее. - Войны? Мировой войны? Что это значит, Сай? Она хотела было открыть книгу, и тут я вскочил на ноги и быстро подошел к ней. Удивления достойно, с какой молниеносной скоростью срабатывает иногда мозг, какую цепь мыслей и образов способен он создать за малую долю секунды! Я давненько не заглядывал в книгу, которую Джулия порывалась открыть. Но пока я делал два быстрых шага, что отделяли меня от нее, я припомнил десятки приведенных там фотографий: разрушенный город - груды камня, обломки стен, а на переднем плане мертвая лошадь в придорожной канаве... Беженцы на грязном проселке и маленькая девочка, испуганно глядящая в объектив... Самолет, объятый пламенем... Окоп, чуть не доверху полный трупов в гимнастерках, галифе и обмотках; одно из лиц совсем уже разложилось, остался череп с прилипшими к нему волосами. И - фотография, которая запомнилась мне больше всех остальных: на бруствере окопа сидит солдат с непокрытой головой. Он жив, свесил ноги по щиколотку в воду, залившую окоп, а там, в воде, лежит мертвый. Солдат курит и смотрит в аппарат запавшими, ничего не выражающими глазами, и вид у него такой, будто он никогда не улыбался и никогда не улыбнется, сколько бы ни довелось ему прожить. И я со всей очевидностью понял, что нельзя показывать Джулии эти ужасы, если только она не собирается остаться в мире, который их породил. С принужденной улыбкой я взял книгу из рук Джулии до того, как она успела ее раскрыть, и ответил небрежно: - Была такая война, - я мельком глянул на корешок, словно хотел удостовериться, та ли это книга, - была, но давно... - Но почему мировая? - Потому что... ее назвали так потому, что весь мир проявлял к ней интерес. Понимаете, она касалась всех и каждого, и... ну, в общем ее быстро прекратили. Я почти и забыл о ней. Насколько я понимаю, получилось у меня не слишком убедительно - Джулия немедля спросила: - Но тут написано - первая мировая. Значит, были и другие мировые войны? - Была еще вторая. - А та была какая?.. Она, бесспорно, заподозрила меня во лжи. И вновь мой мозг совершил обыкновенное чудо. В тот раз я за несколько секунд - прежде чем солгал - окинул мысленным взором четыре года сраже- ний первой мировой войны. Теперь я так же мгновенно подумал о второй мировой - о городах, стертых фашистами с лица земли вместе с женщинами, стариками и детьми, о массированных налетах американской авиации, несших смерть опять же старикам, женщинам и детям. И о конструкторе, которого я неоднократно пытался себе представить, - каждое утро от вставал, завтракал, шел на работу, садился за чертежную доску, бережно закатывал рукава рубашки и принимался, тщательно прорисовывая тушью детали и скрупулезно вникая в технические подробности, за разработку приспособления, замаскированного под душ и предназначенного для умерщвления миллионов людей на фабриках смерти. Подумал я и о сотнях тысяч убитых еще более эффективно, об их мгновенной гибели в ослепительных вспышках двух атомных взрывов над Японией. Какой была вторая мировая война? Невероятно, но факт - она была хуже первой, и никакой другой ответ, никакая глупая ложь на сей раз даже не приходила в голову. Джулия поняла. Она догадалась, что войны называются мировыми не ради красного словца. Посмотрела снова на толстый том, который я отобрал у нее, затем мне в глаза и сказала: - Не надо. Не хочу слышать об этом. - А я не хочу говорить об этом. Я поставил книгу на полку, и мы вернулись на диван. Однако Джулия присела на самый краешек, сложив - вернее, сжав - руки на коленях. Довольно долго она молчала, глядя прямо перед собой, собираясь с мыслями, и наконец произнесла: - Весь день я думала о том, как мне поступить. Я думала, что можно бы остаться здесь, если бы только каким-то образом дать тете Аде знать, что случилось. Когда мы сегодня шли по Пятой авеню, я совсем уж было решилась остаться... - Я сидел рядом с Джулией, она повернулась ко мне лицом и вымученно улыбнулась. - Никогда не предполагала, что смогу сказать что-либо подобное мужчине, но, оказывается, могу. Вы меня любите? - Люблю. - И я вас. Чуть не с первого взгляда, хотя сначала и не догадывалась об этом. А Джейк догадался сразу. Что-то такое почувствовал. А теперь я и без него знаю. Что мне делать, Сай? Чего вы хотите? Чтобы я осталась здесь? На мгновение мелькнула мысль, что надо бы все основательно взвесить, - и вдруг я понял, что это не нужно, что все уже взвешено. Я сидел и смотрел на Джулию, и она полагала, видимо, что я обдумываю ответ. А я - я мысленно разговаривал с ней. "Нет, Джулия, - говорил я, - я не позволю тебе остаться здесь. Потому что мы теперь народ, отравляющий самый воздух, которым дышим. И реки, из которых пьем. Мы уничтожаем Великие озера; озера Эри уже нет, а теперь мы принялись и за океаны. Мы засорили атмосферу радиоактивными осадками, отлагающимися в костях наших детей, - и ведь мы знали об этом заранее. Мы изобрели бомбы, способные за несколько минут стереть с лица земли весь род людской, и бомбы эти стоят на позициях в боевой готовности. Мы покончили с полиомиелитом, а американская армия тем временем вывела новые штаммы микробов, вызывающие смертельные, не поддающиеся лечению болезни. Мы имели возможность дать справедливость нашим неграм, но, когда они ее потребовали, мы им отказали. В Азии мы в буквальном смысле слова сжигаем людей заживо. А у себя дома, в Штатах, равнодушно смотрим, как недоедают дети. Мы разрешаем кому-то делать деньги на том, чтобы по телевидению склонять подростков к курению, хотя прекрасно знаем, что принесет им никотин. В наше время с каждым днем все труднее убеждать себя в том, что мы, американцы, хороший народ. Мы ненавидим друг друга. И уже привыкли к ненависти..." Я остановил себя - ничего этого я ей не скажу. Все это груз, который незачем взваливать на ее плечи. Я спросил: - Вы бывали в Гарлеме? - Ну, конечно. - Вам нравится там? - Еще бы нет - там очаровательно. Я всегда любила деревню. - А случалось вам прогуливаться по Сентрал-парку ночью? - Разумеется. - Вы гуляли одна, без спутников? - Да, одна. Там очень тихо... Бесспорно, эпоха Джулии знала и свои теневые стороны. Бесспорно, семена всего того, что я ненавидел в своем двадцатом веке, были уже высажены и пустили ростки. Но эти ростки еще не расцвели. В Нью-Йорке тех времен люди еще могли лунной ночью мчаться на санях по свежему снегу, могли окликать друг друга, смеяться и петь. В их представлении жизнь еще имела цель, имела смысл; великая пустота еще не наступила. Теперь добрые времена, когда жизнь казалась благом, кажется, прошли безвозвратно. Джулия захватила, быть может, самые последние годы. - Вам надо вернуться, Джулия, - сказал я, взяв ее руки в свои. - Поверьте мне - ведь я люблю вас. Вам нельзя оставаться здесь. Она помолчала, потом ответила медленным кивком. - А вы, Сай? Вы тоже вернетесь?.. Сама мысль о возвращении принесла мне радость, я не сумел скрыть эту радость, и Джулия улыбнулась. Но вслух мне пришлось сказать: - Не знаю. У меня здесь есть кое-какие дела, которые непременно надо уладить... - И главное - вы не знаете, сможете ли вы прожить с нами всю жизнь, ведь правда? - Да, я хотел бы увериться, что не делаю ошибки. - Конечно. Ради нас обоих. - Несколько мгновений мы смотрели друг другу в глаза, потом она заявила: - Я вернусь сегодня же. Сейчас. Иначе я стану умолять вас вернуться вместе со мной. А уйти навсегда из своего времени - такое решение если уж принимать, то наедине с собой. Тут она была, безусловно, права. - А вы сумеете вернуться без моей помощи? - Думаю, что да. Сюда, в будущее, какое и во сне не приснится, я сама попасть не могла бы: это вы перенесли меня. А свое время я вполне себе представляю, ощущаю его, знаю, что оно существует, - знаю гораздо лучше, чем вы, когда впервые перенеслись к нам... В мозгу у меня молнией вспыхнули опасения, о которых я совершенно забыл, - так далеко они отстояли от этой комнаты, от этого века. - А Кармоди?! Вы не можете вернуться, Джулия! Кармоди вас... - Ничего он мне не сделает. - Она уверенно качнула головой. - Помните, что я делала, когда за нами приехал инспектор Бернс? Вы читали внизу, в гостиной, а я... - Вы были наверху. - Вот именно. В комнате Джейка. Складывала его вещи в чемодан. Я как раз заворачивала его ботинки, когда услышала, что меня зовут. Сегодня днем меня вдруг, без всякого повода, осенило. Помнится, я подняла ботинки с полу, и тут зазвонил входной звонок. Я тогда обратила внимание на каблуки. Гвозди на них образовали узор - девятиконечную звезду, вписанную в окружность. Понимаете, Сай, это Джейк спасся от пожара, вовсе не Кармоди! Это Джейк сидел в доме Кармоди, весь покрытый бинтами. И кипящий ненавистью. И я понял, что это правда. Я понял наконец, что произошло. - Бог мой, Джулия! Значит, он каким-то образом выбрался из огня. Весь обожженный, но в голове у него уже созревал план. Он отправился, я уверен, прямиком к дому Кармоди, встретился с его вдовой, и - представьте себе только! - они тут же договорились. Без Кармоди она потеряла бы все свое состояние - вот Джейк и стал Кармоди. Когда мы видели ее на благотворительном балу, она уже знала, что муж ее утром погиб, она уже вступила в сделку с убийцей! Бывало ли от начала времен, чтобы кто-нибудь жаждал денег и власти больше, чем эти двое? Вот уж действительно подходящая пара!.. - Чему вы улыбаетесь? - Разве улыбаюсь? Я и не заметил. А если улыбаюсь, то, пожалуй... это нелегко объяснить, но улыбаюсь я тому, что Джейк такой отпетый негодяй! Я, кажется, в жизни не употреблял подобного выражения, но к нему оно подходит как нельзя лучше. Он негодяй в каждой своем поступке. Ну и, кроме того, он человек своего времени. Улыбаюсь я еще и тому, что, несмотря на все свои грехи, он мне чем-то нравится. Старина Джейк, переодетый под Кармоди, наконец-то он очутился на Уолл-стрит. Надеюсь, на бирже ему повезло... - Воистину, - сказала Джулия, - он был проклят. Хочу думать, он нашел свое счастье, а впрочем, вряд ли. - Она, конечно, не поняла меня: для нее в слове "негодяй" не слышалось никакой нарочитости, никакой сценической условности. - Но теперь он не сможет причинить мне зла. Я знаю, кто он, и как только он поймет, что я это знаю, я окажусь в безопасности. И вы... вы тоже, если вернетесь. Она резко встала и пошла в спальню переодеться. Я отвез Джулию на такси. Уже совсем стемнело, она откинулась на спинку сиденья, и никто, кроме шофера, не видел, как она одета. Остановились мы за полквартала от цели, метрах в двадцати от ближайшего фонаря. Я расплатился, и Джулия под руку со мной быстро пошла к гигантскому гранитному основанию Манхэттенской башни Бруклинского моста. Добравшись до самой густой тени, я взял ее руки в свои и посмотрел на нее долгим взглядом. В своей длинной юбке, пальто и капоре, с муфтой, свисающей на шнурке с запястья, она выглядела превосходно - точно так, как и должна выглядеть Джу- лия. - Я хотел бы вернуться вместе с тобой. Я хотел бы остаться с тобой на всю жизнь, но... - Я понимаю. Мы повторили то, что говорили друг другу уже много раз. Я обнял Джулию и долго не выпускал ее. Потом я поцеловал ее, и мы снова посмотрели друг другу в глаза, потом одновременно вздохнули, оба хотели что-то сказать... И промолчали, сдержали дыхание и грустно улыбнулись: все уже было сказано. Джулия подняла руку, коснулась пальцами моей щеки и качнула головой - произнести слова прощания не удавалось. Взявшись за руки, мы отошли на несколько шагов от гранитной стены, обернулись и взглянули на нее в упор; теперь она поднималась над нами чудовищным каменным занавесом, закрывшим от нас весь мир. - Там, - вымолвила Джулия, - там лежит время, которому я принадлежу телом и душой. Оно для меня много реальнее, чем то, в которое я заглянула сегодня. Мой мир... я очень тоскую по нему, для меня он очень дорог и очень реален. А для тебя?.. Я кивнул ей. Говорить я не мог. Джулия быстро поцеловала меня, отпустила мою руку и торопливо пошла наискось к углу исполинской стены. На углу она приостановилась, оглянулась, будто намереваясь что-то сказать, но так ничего и не сказала, просто сделала еще шаг и исчезла из виду. Громадное основание башни скрыло ее и почти сразу же погасило звуки ее шагов. Тишина. Я медленно двинулся к тому же углу, потом побежал изо всех сил и достиг его раньше, чем Джулия одолела бы десяток метров. Но ее уже нигде не было. 22 - Не исключаю, что вам это представится недопустимо поспешным и неэтичным... Полковник Эстергази обвел рукой кабинет доктора Данцигера. Он сидел за письменным столом; мы с Рюбом расположились на обитых кожей металлических стульях для посетителей. - Я занял эту комнату, - продолжал Эстергази, - исключительно потому, что у нас катастрофически не хватает помещений, а это единственный свободный кабинет. И должен же кто-то возглавить проект с тех пор, как ушел доктор Данцигер... - Он пожал плечами; судя по всему, это должно было обозначать сожаление. - Поверьте, я предпочел бы, чтобы здесь по-прежнему сидел он, а не я... Я промолчал. Кабинет - я внимательно оглядел его - был почти таким же, как при Данцигере, только чуть-чуть опрятнее. - Как я уже сообщал по телефону, - заявил Рюб, - результаты перепроверки по всем статьям положительны. Это, безусловно, весьма отрадно. Ведь на сей раз, - он ухмыльнулся и обернулся ко мне, - ты не станешь жаловаться на отсутствие острых ощущений, не правда ли? Спасся с пожара. Удрал от этого... как его? - Инспектора Бернса. - Вот-вот. И от милашки Джулии тоже пришлось дать деру, ведь так, а?.. Я кротко усмехнулся, и оба они осклабились, не спуская с меня глаз. Все утро я провел в "отделе перепроверки", диктуя на пленку длиннющий перечень взятых наобум фактов, составляя подробный доклад о пережитом в течение последнего "путешествия", как мы, теперь уже привычно, называли мои переносы во времени. Единственное, о чем я не упомянул, так это о том, что Джулия очутилась в двадцатом веке вместе со мной. Поскольку ложь ни в малейшей степени не влияла на успех или провал моего задания, я сказал, что посреди ночи, когда мы прятались в руке статуи Свободы, Джулия вдруг припомнила узор на каблуках ботинок Джейка. Мы поняли, что отныне нам ничто не грозит, и на рассвете я отвел ее домой на улицу Грэмерси-парк, 19, забрал свои деньги и на извозчике отправился в "Дакоту". А весь вчерашний день якобы отсыпался у себя на квартире. - Уж если после таких приключений перепроверка показывает, что все в порядке, значит, поток событий прошлого... - ...именно таков, как мы и подозревали, - докончил за Рюба Эстергази. - Гипотеза "веточки в реке", - напомнил он мне походя. - Поток событий прошлого - воистину могучий поток, и воздействовать на него отнюдь не так просто. Даже если это и случается - а мы столкнулись с подобным явлением, - то последствиями можно пренебречь. Во всяком случае, последствиями в историческом плане. Вместе с тем мы, как и доктор Данцигер, не сомневаемся, что умышленно повлиять на поток событий вполне возможно... Я неопределенно кивнул: - Ну, и хорошо. Значит, джентльмены, миссия моя, по-видимому, закончена. Целесообразно ли изучать события прошлого, учитывая риск, которому неизбежно подвергается ваш посланец, вовлеченный в эти события, - решать уже вам, а не мне. А у меня накопилась куча собственных дел, мне надо в них разобраться, так что, если я вам больше не нужен, я хотел бы, - тут я усмехнулся снова, - уволиться по собственному желанию. С минуту по крайней мере я ждал, пока кто-нибудь из них ответит мне. Но они лишь смотрели на меня, а затем друг на друга. Наконец Эстергази сказал: - Вот что, Сай. Прежде чем мы примем решение, я должен кое-что вам рассказать. Вы, конечно, вправе уволиться, если хотите. Вы отлично выполнили задание, сделали все, на что мы надеялись, и даже больше. Однако я уверен - вас заинтересует то, что вы сейчас услышите. И тогда вы, может статься, повремените с увольнением... В дверь заглянула девушка, которой я раньше здесь не видел. - Остальные прибыли, полковник. - Прекрасно. Пусть войдут. Эстергази поднялся за столом и воззрился на дверь с вежливой улыбкой. Вошли двое, и я их сразу узнал. Один был молодой профессор истории - тот, с крупным носом и гривой редеющих темных волос, который всегда напоминал мне комика из варьете; фамилия его была Мессинджер. За ним появился Фессенден, личный представитель президента, человек лет пятидесяти, зачесывающий каштановые с сединой волосы наискосок через блестящую плешь. Оба поздоровались со мной, а профессор Мессинджер пересек всю комнату, чтобы пожать мне руку. - С возвращением! - воскликнул он и поднял над головой пачку отпечатанных на ротаторе и скрепленных вместе листков - мой отчет о последнем "путешествии". - Феноменально, - добавил он, потрясая бумагами, - просто феноменально... Голос у него оказался под стать внешности - актерский, хорошо поставленный голос. Фессенден сперва сухо кивнул мне, затем, подражая Мессинджеру, решил улыбнуться и помахать своим экземпляром отчета. Это была ошибка - радушие и сердечность явно не входили в его привычки. Рюб ногой пододвинул ему свой стул, а себе и Мессинджеру взял от стенки два складных. Когда все уселись полукругом перед столом, Эстергази тоже сел со словами: - Таков теперь совет, Сай, в полном своем составе. Плюс еще сенатор - он сегодня проталкивает в конгрессе какой-то законопроект и потому прийти не смог. И еще профессор Баттс, которого вы, возможно, помните: профессор биологии из Чикагского университета. Но у Баттса совещательный статус без права голоса, и он присутствует, только когда нам требуется его суждение как специалиста. Старый совет был слишком многолюден - так гораздо практичнее. Джек, вы не могли бы ввести Сая в курс дела? Мессинджер повернулся ко мне, улыбаясь легко и непринужденно; Фессенден неотрывно следил за ним, и мне показалось, что личный представитель президента завидует Мессинджеру. - Ну что ж, мистер Морли. Или вы разрешите называть вас по имени? - Конечно. - Договорились. А вы зовите меня Джек. Так вот, Сай, мы тут тоже не сидели сложа руки. Пока вас не было, мы занимались тем же, что и вы: изучали персону мистера Эндрю Кармоди, хоть и не в такой непосредственной близости. Я сидел в Вашингтоне с прикомандированной секретаршей. Очень толковой, хотя вы, - ухмылка в сторону Эстергази, - могли бы выбрать и поинтереснее. Нам было так уютно вдвоем в подвалах Национального архива - мы рылись там в документах, относящихся к обоим срокам правления президента Кливленда. А остальные, кто входил в мою группу, основательно покопались в других отделах архива. И выяснили, что Кармоди действительно стал советником Кливленда, одним из многих, несколько лет спустя после вашего, Сай, "путешествия". К политике Кармоди обратился весной 1882 года, когда Кливленд был губернатором штата Нью-Йорк. Из некоторых записок, из протоколов совещаний и упоминаний о Кармоди в двух письмах Кливленда я узнал, что в период первого его президентства они уже были в дружеских отношениях. Как и почему они сдружились, я не знаю. Никаких объяснений этому мы не нашли, да и что тут можно найти. Насколько я могу судить, влияния на Кливленда он в то время не имел никакого. Но Кармоди - а в действительности Пикеринг, как нам теперь известно, - всячески подогревал эту дружбу, и в девяностые годы, в период второго президентства Кливленда, она достигла своей наивысшей точки. Из документов, найденных нами в архивах, явствует, что Кливленд иногда прислушивался к мнению Кармоди - естественно, что он повсюду значится как Кармоди, так что и мы, будем называть его этим именем. Влияние его никогда не было значительным и не выходило за рамки второстепенных вопросов, за исключением одного-единственного случая, зато в отношении этого случая не остается даже тени сомнения. Когда Кливленд во второй раз вступил на пост президента, назревал конфликт с Испанией из-за Кубы, и некоторые влиятельные газеты, как могли, раздували пожар. Кливленд хотел избежать войны, и ему предложили неплохой способ разрешения конфликта без войны, а именно откупить Кубу у Испании. Все это хорошо известно и недвусмысленно подтверждается документами; об этом говорится в любом подробном исследовании, посвященном второму сроку правления Кливленда. Прецеденты такого рода тоже известны: покупка Луизианы у Франции и Аляски у России. Более того, Испания с радостью ухватилась бы за возможность избежать войны - ведь шансов выиграть войну у нее не было. Вот тут-то я и нашел место Пикеринга - Кармоди в истории: это он уговорил Кливленда отвергнуть первоначальный план. Уж не знаю, что точно он сказал президенту: обнаруженные сведения скупы и отрывочны. Но вместе с тем они, несомненно, точны. Вот, собственно, и все. Единственный раз он сыграл какую-то роль в истории - и то чисто негативную, достойную лишь подстрочного примечания роль, которой он нынче вряд ли стал бы хвалиться. По окончании второго президентского срока Кливленда Кармоди совершенно исчез с горизонта, и проследить его дальнейшую судьбу мне не удалось. Мессинджер замолчал, а я сидел, обдумывая услышанное; спору нет, мне это было небезынтересно. - Ну что ж, - сказал я наконец, - я рад, что внес свой вклад, выяснив, что Кармоди - в действительности Пикеринг, хотя, по-моему, сегодня это не играет никакой роли. Лично мне даже импонирует мысль о том, что старина Джейк Пикеринг запросто хаживал в Белый дом и давал советы президенту Кливленду... - Мы очень довольны вами, Сай, - прервал меня Эстергази. - Честно говоря, мы втайне надеялись на что-нибудь подобное, и вот - пожалуйста. Вклад ваш гораздо значительнее, чем вы себе представляете. Хотите продолжить, Рюб? Теперь настала очередь Рюба повернуться ко мне; чтобы удобнее было смотреть на меня, он перекинул ногу через подлокотник, а главное - улыбнулся той самой, замечательной своей улыбкой, которая заставляла гордиться тем, что он твой товарищ, и заранее поддерживать все, что бы он ни предпринял. - Сай, - заявил он, - ты парень смышленый. Ты понимаешь, что от нашего проекта ждут практических результатов. Прекрасное дело - способствовать расширению академических знаний, но одного этого мало. Нельзя тратить миллионы, отрывать от работы ценных людей лишь для того, чтобы написать примечание к учебнику истории о человеке, про которого никто все равно не слышал. Твой успех поразителен - нет таких слов, чтобы дать всему заслуженную оценку, - и он сделал возможным переход нашей деятельности в новую стадию. Действовать на этой новой стадии надлежит так же осторожно и осмотрительно, как и раньше. Но потенциальная выгода столь велика... - Неизмерима, - вставил Эстергази. Рюб кивнул, соглашаясь: - Вот именно, неизмерима для Соединенных Штатов. Вопрос был всесторонне рассмотрен советом, и наше единогласное решение одобрено в Вашингтоне в самых высоких инстанциях. Сегодня утром мы без малого час беседовали с Вашингтоном по прямому проводу... Эстергази сидел, облокотясь на стол и сомкнув пальцы рук в самой, казалось бы, непринужденной манере. Но тут он наклонился ко мне, и я заметил невероятную вещь: руки его были сжаты так крепко, что кончики пальцев побелели. Он не смог удержаться и снова перебил Рюба: - Мы хотим, Сай, чтобы вы отправились в прошлое еще раз. Вслед за тем, если вы не передумаете, ваше заявление об уходе будет удовлетворено с присовокуплением самой искренней благодарности от правительства - я уполномочен обещать вам это. Настанет день - думаю, не при нашей жизни, но рано или поздно наша деятельность перестанет быть государственной тайной, - и тогда вы займете подобающее место в американской истории. Ваши, Сай, открытия сделали возможным следующий шаг, и теперь мы хотим, чтобы вы использовали их на благо своей страны. Вы должны отправиться в прошлое снова и с одной-единственной целью: разоблачить самозванного Кармоди. Вы сделаете его секрет достоянием гласности, заявите во всеуслышание, что он лишь мелкий клерк по фамилии Пикеринг, что он несет ответственность за гибель настоящего Кармоди и за пожар в здании "Всего мира". Весомых доказательств у вас, конечно, не будет. Его не посадят, не отдадут под суд, ему даже не предъявят никакого обвинения. Но он будет дискредитирован. Как он того и заслуживает. Вы сумеете выполнить это задание, Сай?.. Я прямо-таки обалдел, он совершенно сбил меня с толку. - Но... зачем? Чего ради?.. Эстергази ухмыльнулся, предвкушая удовольствие объяснить мне все до конца. - Неужели не понимаете? Это же и есть следующий логический шаг - небольшой, тщательно контролируемый эксперимент... с незначительным изменением хода прошлых событий. До сих пор мы, насколько могли, избегали вмешиваться в историю - и правильно делали. Теперь мы знаем по опыту, что вероятность случайного изменения хода событий крайне мала и ею, можно просто пренебречь. Даже если такое изменение происходит, оно оказывается несущественным. Теперь настала пора для следующего осторожного шага, для небольшого, тщательно продуманного воздействия на события прошлого... на благо настоящего, на благо нашей страны. Подумайте сами! Мы можем не дать Кармоди - или Пикерингу, как мы установили теперь, - возможности стать советником, хотя бы и третьестепенным советником, президента Кливленда. И у нас есть основания полагать, что это приведет к изменению хода истории. Если бы в девяностых годах прошлого века Куба оказалась владением Соединенных Штатов... - Он усмехнулся. - Думаю, нет нужды распространяться о том, какую мы извлекли бы пользу. Имя Фиделя Кастро осталось бы навсегда никому не известным. Таков следующий шаг, Сай, и, если он удастся, наша страна не только получит прямую выгоду, но и откроет себе путь к достижению еще более величественных целей. Бог мой!.. - Голос его понизился до трепетного шепота. - Исправить ошибки прошлого, имевшие неблагоприятные последствия для настоящего, - да перед нами открываются поистине безбреж- ные возможности!.. Последовало долгое молчание. Я был ошеломлен. Всю жизнь я считал себя маленьким человеком и к тому же много лет хранил в неприкосновенности детскую уверенность в том, что люди, которые нами управляют, знают больше нас, видят глубже нас и вообще умнее и достойнее нас. Только в связи с войной во Вьетнаме я понял наконец, что важнейшие исторические решения принимаются подчас людьми, которые на деле нисколько не осведомленнее и не умнее остальных, что собственные мои суждения и взгляды могут быть ничуть не хуже, а то и лучше, чем у деятелей, принимающих самые ответственные решения. Но какие-то остатки прежнего благоговения, преклонения перед власть имущими все еще жили во мне - и сейчас, перед столом Эстергази, в напряженной, выжидательной тишине, я сам не мог поверить, что некий ничтожный Саймон Морли возьмет да и поставит под сомнение решение совета. И суждение вашингтонских инстанций, одобривших это решение. И тем не менее я знал - другого пути нет. И не собирался искать его. Однако заговорил я путано, невразумительно, да и начал, видимо, с самого банального из всех мыслимых возражений: - Вернуться в прошлое, чтобы преднамеренно дискредитировать Джейка? Разрушить его жизнь? Имею ли я... э-э... имеет ли кто-нибудь такое право? - Да ведь он давным-давно умер, Сай, - ответил Эстергази мягко, будто обращаясь к дурачку, которого грешно обижать. - Теперь важны наши нынешние интересы. - Там, где мы с ним встречались, он остается самым что ни на есть живым. - Это так, но, Сай, люди нередко идут и на большие жертвы, чем он. На благо своей родины... - Его же никто не спросит!.. - И тех не спрашивают: призывают в армию, и весь разговор. - А может, следовало бы спросить?.. Он искренне не понимал меня. - Что вы хотите этим сказать? - Хорошо ли заставлять человека вопреки его воле идти в армию и убивать других людей? Они таращились на меня, словно впервые видели. Все, о чем я говорил, до них попросту не доходило, и я осознал, что начал спор не оттуда, откуда следовало бы. - Полковник Эстергази, Рюб, мистер Фессенден, профессор Мессинджер! Выслушайте меня. Годится ли... Вправе ли мы переделывать прошлое? То есть кто может знать, надо ли его переделывать? Кто может быть уверен в этом?.. - Да все мы, вместе взятые, черт вас возьми! - вскипел Эстергази. - Не станете же вы отрицать, что Куба - территория в составе Соединенных Штатов - лучше, чем Куба - коммунистическое государство в ста сорока километрах от наших берегов? Я неуверенно пожал плечами. - Да нет, не стану. В конце концов мое личное мнение не имеет значения, я вполне могу и ошибаться. Но кто может с уверенностью утверждать, что Куба в будущем составит для нас угрозу? Маленькая страна, не сделавшая нам пока ничего плохого... - Но ведь они пытались! Пытались или нет?.. - Эстергази почти кричал. Подчеркнуто вежливо, с явным намерением усмирить страсти, Фессенден напомнил: - Ракетный кризис... - Ну, допустим, - ответил я. - Хоть Роберт Кеннеди и утверждал, что это военные пытались навязать его брату мысль об опасности, а на деле она была не так уж и велика. Но я не собираюсь встревать в споры о Кубе. Кто бы там ни оказался прав, я считаю, что ни у кого в целом свете недостанет божественной мудрости переустроить настоящее, переделывая прошлое. Это уж слишком! Да вы сами взгляните непредвзято на то, что происходит. Ученые совершают фантастические открытия, и на эти открытия немедля накладывает лапы группа, нет, горстка людей, решающих все за всех. Наука открывает способ расщепить атом, а они тут же решают, что лучшее применение новому открытию - испепелить Хиросиму!.. - А вы считаете, что это не так? - холодно спросил Эстергази. - Или мы должны были обречь сотни тысяч американских солдат на смерть на берегах Японии? - Да не знаю я! И никто не знает. И самые ответственные из решений принимаются людьми, которые тоже не знают. Они только думают, что знают. Они, видите ли, знают, что допустимо и необходимо отравить атмосферу радиоактивными осадками. Они знают, что использовать открытия генетиков надо для того, чтобы вызвать к жизни новые ужаснейшие болезни. И они не считают нужным испросить согласия у остальных девяноста девяти целых и девяносто девяти сотых процента живущих на Земле людей. А сегодня еще один ученый, доктор Данцигер, сделал еще одно великое открытие - и вот он сидит дома, вынужденный уйти в отставку, и ему не позволено решать, что и как с этим открытием делать. А вам - вам все позволено. Вы опять уже знаете, что лучшее применение новому открытию - уничтожить Кубу Фиделя Кастро. А откуда вы это знаете? "Кто дал горстке людей, которые уже отравили все вокруг, которые имеют реальную возможность смести с лица земли весь род людской, право контроля над судьбами и будущим человечества? Ведь мы, большинство человечества, и имен-то этих людей не слышали, не говоря уж о том, что мы их не выбирали!.. Я поочередно оглядел всех присутствующих и понизил голос. - Даже если вдруг вы правы, в чем я лично сомневаюсь, посмотрите, куда это поведет дальше. Ко все более значительным переменам в истории, к тому, что кучка генералов примется переписывать прошлое, настоящее и будущее, подгоняя их под свои представления о пользе человечества. Нет, джентльмены, увольте - я отказываюсь. У Эстергази ноздри напряглись от ярости так, что края их побелели прямо на глазах. Он стиснул зубы и со свистом втянул полную грудь воздуха, намереваясь, видимо, разнести меня в пух и прах. Рюб тоже заметил приближение грозы и, прежде чем Эстергази открыл рот, проговорил: - Позвольте мне!.. В голосе его явственно прозвенели нотки приказа, и я не без удивления понял, что эта и есть приказ - приказ майора Прайена полковнику Эстергази. Выходит, я и понятия не имел об истинных взаимоотношениях среди руководящей верхушки проекта. Эстергази, подчиняясь, с усилием сжал губы. Рюб вновь повернулся ко мне и начал в спокойной, ровной манере, не подлаживаясь под меня, не стремясь успокоить, а просто-напросто разъясняя мне положение вещей - а там уж дело мое: - Нам очень жаль, что ты отказываешься. Сегодня ты наш лучший исполнитель. Разумеется, мы продолжаем поиски новых кандидатов, и наши требования не стали ни на йоту легче. Тем не менее подходящие люди есть, и мы их ищем. Да и другие наши замыслы осуществляются понемногу. Успех сопутствовал не только тебе, Сай. Человек, который провел несколько секунд в средневековом Париже, сумел перенестись туда еще раз. Четыре дня назад мы вновь посетили Денвер 1901 года, правда, ненадолго. В Северной Дакоте нам не повезло, провалились и попытки у Вими и в штате Монтана. Еще более серьезная неудача подстерегала нас в Уинфилде, штат Вермонт. Наш человек добился полного успеха, перенесся в прошлое раз и другой, но из второго своего "путешествия" он не вернулся. Почему - этого мы не знаем, только догадываемся. К чему я клоню? Честно и откровенно скажу тебе, что мы сталкиваемся с серьезными, подчас весьма специфическими трудностями. Повторяю, ты, может статься, лучший работник из всех, какие у нас есть и какие бу- дут. Не скрою, мы очень надеемся, что ты передумаешь... - Он сделал передышку, посмотрел на меня без тени улыбки, затем закончил тихо и бесстрастно: - Если ты не передумаешь, мы найдем на твое место другого. И если мы не сможем провести эксперимент с Джейком Пикерингом в Нью-Йорке в 1882 году, мы проведем его в другое время, в другом месте, с кем-нибудь другим. Я не заинтересован в том, чтобы затягивать наш спор. Пойми одно: то, что решено, будет сделано. Секунд десять он, не шевелясь, смотрел мне прямо в глаза. Потом на лице его появилось слабое подобие прежней улыбки. - Я согласен, - заявил он, - кое с чем из того, что ты сказал и что думаешь. Чувства твои делают тебе честь. И все же, Сай, могу лишь повторить: то, что решено, будет сделано. Со всеми возможными предосторожностями, но будет. А теперь подумай. Поразмы