лечо. - Расслабься, Джим. Поверь, никто не хочет обидеть тебя. - М-м-гм. Конечно. Вы не хотите обидеть меня. Вы просто собираетесь перекроить мои мозги. Джесси вздохнула, закатив глаза к небу. - Джим, мы ничего не собираемся делать. Ты все сделаешь сам. Мы не можем заставить человека сделать что-нибудь, если он сам не захочет. - Я не хочу, чтобы меня перепрограммировали. - В тебе говорит солдат. Когда ты поймешь, что тебе действительно требуется, ты горько пожалеешь о затяжке. Мы не перепрограммируем людей. Мы освобождаем их от запрограммированности. Но ты должен сам захотеть избавиться от всех своих старых программ, прежде чем что-нибудь случится. - Она сжала мою руку и отпустила ее. - Не волнуйся и не торопи события. Все произойдет, когда ты будешь готов к этому. Ты сам попросишь принять тебя в Племя. - Черта с два. Джесси рассмеялась: - Совершенно очевидно, что ты еще не готов. Почему бы тебе не помочь Валери и Лули прополоть огород? Хоть какая-то польза. - А если я откажусь? Она пожала плечами: - Без еды мы все будем голодать. - Вам это не грозит. Я видел, что вы едите. - Попробуй испытать голод - настоящий голод - хотя бы ненадолго, Джим, и ты поймешь, что это такое. Она была права. Я пошел выдергивать сорняки. Фальстаф последовал за мной. К нему присоединился Орсон, и оба они развалились на траве, как два огромных, толстых и мохнатых баллона из-под газированной воды. Черви напевали вполголоса и попукивали, ожидая, не совершу ли я какую-нибудь глупость. Я только начал вторую грядку, когда меня разыскал Джейсон. - Зачем это, Джим? Ты же наш гость. Я выпрямился, отряхивая руки. - Джесси сказала, что, если я не буду работать, мне не дадут есть. Нахмурившись, Джейсон покачал головой. - Сомневаюсь, чтобы она так выразилась, Джим. Но я уверен, что именно так ты понял. Выброси это из головы. Лучше прогуляемся. Он взял меня под руку, и мы пошли по тенистой тропинке, окружающей центральную часть лагеря. Фальстаф с недовольным видом полз немного позади. - Я знаю, как тебе тяжело, Джим. Люди с военным складом ума переживают это труднее остальных. Спроси Рея - он тоже служил. Пусть он тебе расскажет, как пришел к свету. Я пожал плечами. Возможно, я и побеседую с Реем, как он пришел к предательству, как нарушил присягу поддерживать, охранять и защищать Конституцию Соединенных Штатов. - Ты хочешь о чем-то спросить, Джим? - Нет. - Не надо лгать. У тебя масса вопросов. Послушай меня. Все, что мы имеем - единственное наше достояние, - это наша речь. Если правильно ею пользоваться, то результаты ошеломляют. Но если ты будешь с ее помощью скрывать свои мысли, пытаться объяснить, успокоить, запутать, оправдать или извинить, то все закончится крушением надежд, разочарованием и обидами как для тебя самого, так и для окружающих тебя людей. Самое омерзительное, что можно делать с помощью своего языка, - это лгать. - Он сурово и очень холодно смотрел на меня пронзительно-голубыми глазами. От его взгляда нельзя было спрятаться. - Пожалуйста, больше никогда не лги мне, Джим. Я промолчал, мобилизуя вес свои силы, чтобы выдержать его взгляд. - Не бойся задеть мои чувства, Джим. У меня их нет. Если хочешь вообще что- нибудь сказать, то прошу тебя говорить правду. Я кивнул: - Хорошо. - Итак, что ты хотел спросить? Оглядевшись вокруг, я опустил глаза на ботинки, покосился на Фальстафа и снова посмотрел на Джейсона. Покачав головой, я сказал: - Мне не нравится состояние пленного. - Ты не пленный. Ты наш гость. - Если я гость, значит, могу уйти в любое время, не так ли? Что произойдет, если я возьму да и пойду отсюда? Что сделает Фальстаф, а? - Попробуй - и увидишь, - посоветовал Джейсон. - Ну, что же ты? - Он махнул рукой в сторону дороги. - Иди. - Ладно, - решил я. - Пошли, Фальстаф. Фальстаф сказал: "Брурр" - и последовал за мной. Его тело выгнулось горбом и заскользило по земле. Мы добрались по середины склона, когда Фальстаф решил, что уже достаточно. - Нрррт, - предупредил он. Я продолжал идти вперед. - Нррр-рррт, - снова заревел червь. Я оглянулся на Деландро, наблюдавшего за нами с насмешливой улыбкой. Он помахал мне рукой. Я помахал в ответ и пошел дальше. Фальстаф сказал: "Бррратт" - и, догнав меня, заскользил рядом. Одна из его длинных суставчатых рук, отделившись от туловища, расправилась, поднялась вверх и потянулась ко мне. Клешня на конце раскрылась и опустилась мне на плечо, осторожно, но твердо сжав его. Без всяких усилий Фальстаф развернул меня лицом к себе и держал так близко, что до его морды можно было дотронуться. Со знакомым растерянным выражением плюшевой игрушки он по очереди скосил на меня глаза - сначала один, потом другой. Это могло показаться до смешного нелепым, если бы не было так страшно. - Нрр-ррр-рррт, - сказал он. Слова я, разумеется, не понял, но тон его сомнений не оставлял. Он говорил мне: "Нет". Клешня скользнула вниз по моей руке. Я думал, она будет холодной и твердой, как металл, - ничего подобного. Она напоминала подушечки на собачьих лапах - немного шероховатая и жесткая, но теплая. - Все понял, Фальстаф. Спасибо. Я взял его клешню в свои руки. Червь не сопротивлялся. Я посмотрел ему в глаза, потом на его ладонь. Поразительный образец биологической конструкции! Я потрогал пальцем подушечки. Между ними виднелась темная кожа, из которой росли розовые волосы, почти как на собачьей лапе. Фальстаф хихикнул. По крайней мере, так это прозвучало. - Щекотно? - улыбнулся я, глядя ему в глаза, огромные, черные и бесконечно терпеливые. Потрясающее существо! Если я прежде и сомневался, сейчас мне стало ясно: хторранские гастроподы были гораздо разумнее, чем мы думали. Максимум, куда их помещали ученые из Денвера, - в разряд чуть выше макак, павианов и дельфинов. Я снова заподозрил, что мы недооцениваем их. В который раз! Тем временем Фальстаф занялся моей рукой. Взяв кисть обеими клешнями, он повернул ее и обследовал подушечки моих пальцев точно таким же образом. Едва касаясь, словно пером, провел по чувствительной стороне ладони - от его прикосновения я тоже невольно хихикнул. Мне вдруг захотелось обнять его и прижаться к его меху. От хторра исходил острый запах. Но уже в следующий момент я вспомнил, что играю в "ладушки" с полутонным людоедом, и отступил назад. - Хватит. Пошли домой. Фальстаф рыгнул, заурчал и. пополз следом за мной. У подножия с горделивой улыбкой нас ждал Деландро. - Ты вел себя отлично, Джим. Первый шаг самый трудный, но и самый необходимый. Ты должен перестать видеть в черве своего врага. - А вместо этого увидеть в нем своего тюремщика? - О нет. Фальстаф остановил тебя ради твоего же блага. Кругом дикие черви. Они не знают, что ты настроен мирно, и могут убить тебя, Фальстаф пропустил бы тебя, если бы был уверен, что тебе ничто не грозит, но он знал, что это не так. Его задача - и Орсона тоже - охранять лагерь от разных мародеров. Ты наш гость, поэтому защита распространяется и на тебя. Беседуй с ним почаще, Джим. Говори ему спасибо. Он это любит. Отличная работа, Фальстаф. - Деландро повернулся к червю. - Дай пять, - сказал он, протягивая руку. Червь легонько шлепнул по его ладони правой клешней. Деландро рассмеялся, нежно обнял его и начал энергично чесать загривок перед мозговым утолщением. Фальстаф выгнул спину, издав рокочущий звук. - Не отставай, Джим. Он любит, когда его чешут. Попробуй сам. Деландро отодвинулся в сторону, уступая мне место. Я шагнул к червю - он был величиной с лошадь - и начал осторожно поглаживать его по спине. Он взял мою руку и стал водить ею у основания глазных стеблей. - Он показывает, где ему приятнее, - объяснил Деландро. - Ты ему нравишься, Джим. - Я... э... польщен, - буркнул я и стал чесать червя. - Сильнее. Ты не сделаешь ему больно. Он так любит. Я старался изо всех сил. Червь рокотал и порыгивал. Я узнавал звуки, выражающие удовольствие. Тело Фальстафа было плотным и неподатливым, как автомобильная шина. Я подобрался к глазным впадинам. Мохнатая шкура вокруг глазных стеблей висела свободными складками, а глаза вращались взад и вперед, как у дурацкой куклы. Толстые хрящи и мышечные тяжи под кожей походили на скелет. Оба глазных стебля вылезали из теплых углублений, выстланных густым мехом. Их сила и твердость и особенно шелковистые волосы дарили почти эротическое наслаждение. Один глаз Фальстафа развернулся назад и уставился прямо на мою руку, казалось, одобряя мои действия. Затем глаз внимательно посмотрел на меня - как бы запоминая мое лицо. Клешня Фальстафа распрямилась и легла на мои плечи. Она лежала там, отдыхая, пока я чесал его. - Все, хватит, Фальстаф! - Деландро похлопал червя по боку. - Достаточно, не то в следующий раз ты захочешь залезть к Джиму в постель, а он, по-моему, еще не готов к этому. - Фальстаф освободил мои плечи и подался назад, снова превратившись в огромную лепешку розоватого мяса. Он произнес что-то похожее на "барру-у-упп". - Ты ему понравился, Джим. Цени это. - Я ценю, - сдавленно ответил я. - Просто в истерике от счастья. Или отчего-то еще. - Знаю, - сказал Деландро. - Сначала это отталкивает. Существует масса предрассудков, от которых ты не хочешь отказаться. Ты вкладываешь в них слишком много своих жизненных интересов. Нелегко вдруг обнаружить, что все они ложные. - Ну, если бы кто-то сказал мне, что можно нежничать с хторранином, я бы точно не поверил. Не представляю, как можно рассказать об этом человеку, который не видел этого собственными глазами, и сделать так, чтобы он поверил. Деландро кивнул. Обняв меня за плечи, он отправился на тенистую поляну. Фальстаф, отдуваясь, грустно пополз за нами. - Джим, - начал Деландро, - я знаю, что многие наши действия смущают тебя. Ты стараешься пропустить это через фильтры своей системы мышления, а они не способны переварить то, что ты в действительности видишь. Послушай, я хочу, чтобы ты понял только одну вещь. - Он остановился и посмотрел мне прямо в глаза. Его взгляд был таким острым и пронизывающим, что я почувствовал себя прозрачным. - Все, что происходит не здесь - в том мире, который мы называем обычным, - происходит на другом уровне. Там люди живут обычной жизнью. То, что они называют общением, напоминает разговор двух телевизоров - оба шумят, но ни один не слышит, о чем говорит другой. Мы же находимся на сверхуровне. Знаешь ли ты, что результата можно добиться, только если действовать на сверхуровне? - Нет, не знаю. - Ты идешь по жизни, день сменяется днем, а ты все продолжаешь жить своими мелкими заботами. Сможешь ли ты достичь чего-нибудь важного? Нет. Просто ты стареешь. Но если восстать против этого, если бросить вызов, поставить себя в иные условия, при которых можно проявить себя полнее, то результаты не заставят ждать. Это и есть сверхуровень; большинство едва ли могут его достичь, не считая редких моментов ярости и еще более редкого состояния, которое люди называют радостью любви. То, чему мы посвятили себя здесь, - это целенаправленное и постоянное созидание радости жизни. Только на таком уровне достигаются сверхрезультаты. Он говорил поразительно искренне. Я просто не мог долее таить в себе враждебность и злобу, моя ненависть улетучилась. - Думаю... Я не знаю, - неуверенно протянул я. Деландро излучал удовольствие. - Это хорошо. Потому что честно. Большинство ни за что не признаются в неведении, скорее выдумают что-нибудь. Только что ты разрушил в себе этот стереотип. То, что я сейчас скажу, очень важно для тебя. Ты уже находишься на сверхуровне. Ординарных людей не интересуют такие беседы. Ординарные люди не рассуждают о сверхобычном, так что даже разговор об этом - уже сверхуровень. Я начал понимать, куда он клонит. И еще кое-что. Я понял, что должен стать членом шайки, если хочу узнать их секреты, касающиеся хторран. Джейсон, по-видимому, заметил, как изменилось мое лицо, потому что сказал: - Джим, я долго ждал тебя. Я не знал, кто ты, когда мы встретились, но я был уверен, что узнал тебя. Вот почему я рад, что ты здесь. Ты можешь здорово помочь нам. Понимаю, тебе нужно время для освобождения от фильтра предрассудков. Подождем. Время работает на нас, оно на стороне новых богов. Это ты тоже должен знать. Ты сам решаешь свою судьбу. Никто иной. Ты изучал глобальную этику, не так ли? - Да, изучал. - И ты в это веришь? Я пожал плечами: - Конечно. - Ну, разумеется. А мы, Джим, в нее не верим. Мы просто живем по ней. В этом и состоит разница между верой и реальностью. Ты сам увидишь. Достаточно один раз испытать личную ответственность - стать первопричиной всего происходящего с тобой, - и человек начинает требовать от себя многого. Потрясающе многого. Вот чем мы здесь занимаемся. Мы подняли для себя планку. Выбрали более крутой подъем. Сделали выбор труднее, чтобы удовлетворение от результатов было глубже. Когда ты начнешь понимать, что твои убеждения ничего не значат, что Вселенной наплевать на твою веру, тогда у тебя появится шанс отбросить все свои предрассудки и действительно начать жить, по-настоящему ощущая свое бытие. Понимаешь, вера во что бы то ни было - это ложь, устаревшая карта. Подчиняться своей вере как совокупности правил, которым надо неукоснительно следовать, - все равно что настаивать, будто карта верна, хотя отмеченной на ней дороги давно уже нет. - А что, если дорога по-прежнему на месте? - спросил я. Деландро улыбнулся. - Ты сам знаешь ответ. Карта лишь бумага, а не местность, по которой едешь. - Он дружески похлопал меня по плечу. - У меня есть предложение. Каждый вечер мы собираемся в круг. Иногда устраиваем семинары - обсуждаем, чего добились. Иногда играем в игры или тренируемся, обучаемся приемам. Иногда делимся собой. Все эти собрания имеют только одну цель - поддерживать Племя на сверхуровне. Мне хотелось бы, чтобы ты присоединился к нам сегодня вечером; Совершенно естественной реакцией был бы отказ. Я ощущал, как плечо вдруг онемело под его ладонью. Джейсон, казалось, не замечал этого. Он продолжал сверлить меня взглядом. Ощущение было таким сильным, словно он занимался со мной любовью. Хотя я не удивился бы, если... - Хочешь присоединиться к нам? - напрямую спросил он, Я колебался: - Мне немного страшно. - Так. Ты боишься. Что кроется под твоим страхом? - Не уверен, что могу доверять вам. - Спасибо за откровенность. Что-нибудь еще? Я мог бы сказать, что мне не нравится его реакция на мои слова: если не считать взгляда, он никак не реагировал, словно все инстинктивные отклики были у него отключены. Его манера сохранять неизменно доброжелательный вид казалась неодушевленной - почти механической. Это раздражало. И пугало. - Вы слишком скользкий. - Так. Хорошо. Спасибо и за это признание. Что еще? - Я видел, что делают хторране. - Дикие? - Да - Поэтому у тебя предубеждение против всех хтор-ран, верно? - Э... Да, верно. Я боюсь хторран и ненавижу их. - Да, я знаю. Что-нибудь еще? - Нет, пока, наверное, все. - Хорошо. Спасибо. Ты присоединишься к нашему кругу сегодня? - Мне казалось - я объяснил, почему не хочу этого делать. - Да, объяснил. Ты привел свои доводы. А теперь выслушай меня внимательно. Снимаю приглашение прийти. Я спрошу иначе: испытываешь ли ты помимо перечисленного - всех своих страхов и мнительности - любопытство и желание поучаствовать? Ты по-прежнему не обязан приходить, просто мне хочется знать, что ты чувствуешь. Итак, у тебя есть желание прийти? - Э... да. Мне любопытно. - Хорошо. Любопытство - это уже проявление интереса. Наиболее мягкая форма желания. - О! У вас получается, что я сам захотел. - Нет, это ты сказал. Говори правду: хочешь прийти? - Да. - Хорошо. Все в твоих руках. Можешь сидеть в комнате и перебирать свои доводы, свои страхи, все свои оправдания, объяснения - и лепить конфетки из этого говна до тех пор, пока до смерти не опротивеешь самому себе. А можешь оторвать свою задницу и прийти на круг - что, кстати, тебе и хочется сделать - и открыть для себя истину. - Я должен ответить прямо сейчас? - Нет. Я узнаю твой ответ, когда ты там появишься. Или не появишься. Разреши задать тебе один вопрос. Что самое худшее может произойти там с тобой? - Я могу умереть. - Когда-нибудь ты все равно умрешь, но твое любопытство останется неудовлетворенным, не так ли? - Так. - Я поневоле рассмеялся. Пусть Деландро мерзавец, но в очаровании ему отказать нельзя. - Я знаю, - сказал он, - что ты все еще считаешь меня кем-то вроде главы секты наподобие масонов, верно? - Я подтвердил это кивком. - Ты думаешь, что под личиной моей доброжелательности скрывается чудовище, так? Трудно выдерживать такой взгляд. Глаза Джейсона блестели. - Э... верно, - признался я. - Хочу сказать тебе правду, Джим. - В его голосе звучала неподдельная искренность. - Я - чудовище. По всем человеческим меркам. Я не укладываюсь ни в какие рамки ваших старых предрассудков, и поэтому ты видишь во мне нечто нечеловеческое. Я - угроза. Нет, не для тебя лично, а для того, во что ты веришь. Твой разум настолько отождествляется с предрассудками, что готов уничтожить все грозящее системе твоих верований. То есть меня. Я - чудовище. И я знаю об этом. А ты знаешь, что сделало меня чудовищем? Тот факт, что я принадлежу к избранным. Большинство людей на планете по-прежнему обречены бороться за выживание. И ради этого они готовы на все. Вот что действительно чудовищно - на что способны люди, лишь бы выжить. Это страшный заговор посредственностей всего мира, неписаная договоренность о том, что человеку достаточно простого выживания. Но его недостаточно, Джим. Для меня этого мало. Я принадлежу к избранным. Я при-частен к божественности человека. Джим, посмотри на меня. Можешь ли ты положа руку на сердце утверждать, что в мире, где ты жил еще вчера, тебя окружали люди, стоящие на следующей ступени эволюции? Или же они просто старались выжить? Скажи, Джим, не увиливай. О чем свидетельствует твой опыт? Пахло ли от твоих сослуживцев божественностью? - М-м... - Это было тяжко. Мое горло болезненно сжалось. - Там есть очень хорошие люди! - Я спросил тебя не об этом. Может, они и хорошие люди, но меня интересует их выбор. Чему они посвятили свою жизнь? - Искоренению хторранского заражения. - Правильно. Выживанию. - Э... - Я прав? - Да. - Подумай об этом, Джим. Относились ли к тебе как к богу на ваших занятиях? Нет. Готов дать руку на отсечение, к тебе даже не относились как к живому существу. Обращались как с машиной, не так ли? Согласись с этим. Тебя оскорбляли, предавали, обманывали, вероятно несколько раз ставили в смертельно опасные ситуации, не удосужившись объяснить, зачем это надо. Тебе просто не позволяли отвечать за самого себя, не разрешали проявить все лучшее, что есть в тебе, не давали жить достойной тебя жизнью. - Откуда вы это знаете? - Знаю, потому что они поступают так со всеми. - Он усмехнулся. - Но ты относил это только к себе, не так ли? В ответ я усмехнулся. - Разве у других не так? Наедине можно поиграть в откровенность. Джейсон снова похлопал меня по плечу. - Нравится тебе или нет, но ты наш гость, Джим, Не будем усложнять себе жизнь. Давай договоримся: ты поживешь здесь некоторое время, присмотришься к нам. Обещаю, никто не обидит тебя и не заставит делать то, чего тебе не хочется. Мы будем относиться к тебе с такой любовью, на какую только способны. - Но уйти я не смогу. Джейсон погрустнел. - При других обстоятельствах я бы не задерживал тебя ни минуты. Если бы знал, что ты действительно хочешь уйти. И не сомневался бы, что ты не предашь. Но лагерь должен продержаться здесь еще некоторое время, а мы оба знаем, что ты сразу же вернешься сюда с вертушками и огнеметами, и это только подтвердит мои слова о твоем армейском стиле мышления, направленном исключительно на выживание. Однако я тоже несу ответственность - за выживание всего Племени. Поэтому мы не можем отпустить тебя ни прямо сейчас, ни до тех пор, пока не будем готовы к перебазированию. Когда лагерь уйдет отсюда, ты сможешь выбрать: остаться с нами или вернуться в свое прежнее состояние. - Долго мне придется ждать? - поинтересовался я. Джейсон немного подумал. - Два, может быть, три месяца. Времени более чем достаточно, чтобы разобраться в наших делах. Я тоже подумал - и нахмурился. - Не нравится, да? - спросил Джейсон. - Ты по-прежнему видишь во мне обманщика, верно? - Мысли вы тоже читаете? - в сердцах огрызнулся я, но долго злиться на Джейсона было трудно. - Некоторым образом. Кроме того, прочесть твои не составляет труда. Он улыбнулся. Любые слова ему удавалось обращать в дружескую шутку. - Я хочу знать все о червях. - Наконец-то я добрался до главного. - Знаю, - ответил Деландро. - Я видел, как ты глядел на них. - Его взгляд на мгновение обратился куда-то вдаль, потом снова сосредоточился на мне. - Джим, вот что я тебе предлагаю. Испытай меня. Себя испытай. Воспользуйся случаем, чтобы понять, чего ты хочешь на самом деле. Речь идет о нашей человечности, Джим. Твоей, моей - всех нас. - При чем здесь хторры? - Они - тоже ее часть. - Не вижу в этом смысла. - Знаю, что не видишь. Это нормально. Пока тебе достаточно понять только одно: здесь сосредоточено невероятно огромное количество любви. Откройся ей. Если ты впустишь в себя любовь, придут и другие ответы. Он изучал мое лицо с интересом, даже с состраданием и преданностью. Он был полностью на моей стороне. Его рука по-прежнему лежала на моем плече. Я не стал больше сдерживать себя - тоже поднял руку, положил ему на плечо и ответно заглянул в глаза. Мы смотрели друг на друга так долго, что время замерло. Мы становились частью друг друга. Я почувствовал, что исчезаю. Растворяюсь в Джейсоне. Глаза мои наполнились слезами. Я хотел верить этому человеку. И вдруг ощутил, что он действительно любит меня. Захотелось отдаться нарастающему во мне чувству. И оно пришло: началось с покалывания в паху, взвилось, как пламя, по позвоночнику, разрослось вширь и прорвалось слезами. Джейсон обнял меня и дал выплакаться. А когда я успокоился, он вытер мои слезы своим носовым платком, улыбнулся и дружески поцеловал меня. - Я знаю правду о тебе, Джим. Она ничем не отличается от правды про каждого из нас. Все вы действительно готовы пожертвовать собой. Все, чего вы в действительности хотите, - это любить и быть любимыми. Вот и я хочу, чтобы ты знал: я люблю тебя. Мы все любим тебя. Испытай нас. Убедись, что это правда. Ибо мы знаем, что, несмотря на весь внешний мусор, ты тоже хочешь любить нас. Я кивнул. Он прав. Все, чего я хотел, - это быть частицей настоящей семьи. Я поблагодарил его, а потом, повинуясь импульсу, схватил и обнял. Крепко. - Спасибо, - сказал Деландро. Я вернулся в свою комнату смущенный. Чувствовал себя прекрасно. И чувствовал себя ужасно. Мысли перепутались. Я здесь сойду с ума. Что со мной происходит? Я любил Джейсона и ненавидел - он заставил меня полюбить его. Хторране - мои враги. Враги ли? Снаружи Фальстаф рыгнул и зарокотал. Враги ли они? Страшно была неразборчива Глория. (Да, вот такая случилась история.) Соблазнила Гарри, Моу, Майка, Ларри, Говарда, Керли, Бориса и Морри, Джонни, Ричарда, Роба и Билли, Лонни и Причарда, Боба и Филли, Доналда с Фредди, Роналда с Брэди, Томми и Сэмми, Дика и Вилли. И... Пита и Поля, Тедди и Тода, Мэттью и Гэри, Горация, Рода, Брюса с Марком, Бобби с Кларком, Но не кончала - в течение года! Выжала Бена, Денниса, Хьюго, Кена - и Бена по новому кругу, Джералда с Луи, Дэвида с Дьюи И Бену опять предложила услуги. Джеку, и Дэнни, и Фреду дала, С Маком, и Мэнни, и Дугом спала, С Гарей, Дэвидом, Леном. (Снова с выжатым Беном.) И - стойте! Кажись, она померла! 14 НА КРУГУ Если "Ты есть Господь", тогда прославление Бога - не что иное, как акт самовосхваления. А молитва - просто беседа с самим собой. Соломон Краткий Я был вечером на кругу. И все последующие вечера тоже. Мы занимались там тремя вещами. Первой были Определения. Деландро считал, что мы владеем своей речью гораздо хуже, чем она владеет нами. - Речь направляет мышление по определенному руслу. Ваш язык демонстрирует то, как вы мыслите. Опытный наблюдатель способен сделать такие тонкие заключения, что вы можете заподозрить его в чтении ваших мыслей - он, между прочим, это и делает. Он читает то, как ваш мозг выражает себя. Потом Деландро сказал, что вырваться из порочного круга можно, лишь научившись общаться без помощи языка, но, поскольку это, к сожалению, нам не по плечу (пока что), мы будем вынуждены пойти более сложным путем: научиться тому, как заставить язык служить нам. То есть научиться использовать свою речь с максимальной точностью. - Точно определите понятия, которые выражаются словами. Выучите истинные значения слов, и язык станет совершенно иным. Так вы начнете действительно обмениваться информацией и таким же способом осмысливать процессы. Итак, первым шагом к пробуждению стало определение понятий. Мы часами, а порой и весь вечер обсуждали и спорили, что в действительности обозначают различные слова, что кроется за ними, под ними и внутри них. И что мы стараемся сказать - и говорим - вместо этого. Как ни странно, но большинство обсуждений проходило очень весело, хотя одно или два, особенно проблемы "желания", "необходимости" и "любви", вызвали большое смущение. А однажды мы потратили целую неделю, рассуждая о честности. - Честность абсолютна, - утверждал Деландро. - Честность не может иметь прореху, в таком случае ее вообще нет. Не важно, насколько хорош воздушный шар, если в нем есть пусть даже крошечная дырочка - воздух все равно выйдет через нее. Второе, чем мы занимались на кругу, - упражнения. Самые разные. Иногда мы садились в большой круг, медитировали, закрывая глаза, и Джейсон предлагал нам представлять себе разные вещи, или думать о чем-нибудь, или не думать вообще, а просто подмечать, как мы реагируем на происходящее. В этом и состояла цель упражнений - стать чувствительными к собственным реакциям. Прислушаться, какие воспоминания или эмоции всплывают на поверхность. - Не пытайтесь понять, что они означают, - предупреждал Джейсон. - Это вообще ничего не означает. Просто отмечайте: так я реагирую, такое при этом всплывает воспоминание. Запоминайте, с какой эмоцией связано данное воспоминание. И так далее. Иногда упражнения выполнялись с открытыми глазами, но все они касались того, как мы ощущаем самих себя и свою жизнь - насчет этого Джейсон выразился так: "Прежде чем ополоснуть голову, надо посмотреть, что за дерьмо плавает в тазу". Тьфу, пакость! Но он попал в точку. Одним из самых страшных упражнений было раздевание догола. Джейсон разделил нас на группы. Каждая группа по очереди должна была стоять перед остальным Племенем - обнаженными. Требовалось прочувствовать, насколько неудобно стоять нагишом на виду у других людей. В первый раз я думал, что не выдержу до конца. Потом стало легче. Джейсон утверждал, что одежда - это способ лгать о своем теле: мы демонстрируем друг другу охапку одежд, прически и макияж, вместо того чтобы показать то тело, в котором мы действительно живем. В чем тут разница, я не понял, но юмор оценил., - Большинство из вас боятся, - сказал он, - что ваше тело вызовет неодобрение у людей. - И, после того как мы усвоили эту мысль, добавил: - Под этим скрывается ваше собственное недовольство своим телом. Вы злитесь, что вынуждены в нем жить. Оно слишком старое, чересчур жирное или слишком тощее, кожа очень темная или очень бледная, торс или чересчур короткий, или чересчур уродливый, или чересчур какой-нибудь еще. Таким образом, жизнь в собственном теле вызывает у вас отрицательные эмоции, вы не хотите даже ощущать его. Вот почему люди принимают наркотики и напиваются. Вот почему превращаются в безудержных обжор, заядлых развратников и тому подобное - потому что боятся раскрыться и просто быть с другими представителями своего биологического вида. Вы не одобряете свое тело и знаете, что другие его тоже не одобряют. Злой был тот вечер. Я точно не знаю, кто это спровоцировал. Очевидно, один мальчишка, который застыдился перед девочкой. И Джейсон это заметил. Такая благопристойность взбесила его, Пару недель после этого он заставлял нас ходить голыми. Многие обгорели на солнце, но дело было сделано. Спустя некоторое время все наши титьки, попки и письки казались на одно лицо. Разные, но одинаковые. Так сказать, вариации на тему. Стыда больше не существовало. Пустяки. Главное - я должен быть здесь. Третье, чем мы занимались на кругу, называлось Обратной Связью. Джейсон говорил: - Большинство людей нечувствительны к тому, какой эффект они производят на окружающих. Вы даже не осознаете, что творите. Или позвольте выразиться иначе: вы писаете друг на друга, вываливаете друг другу на голову дерьмо, избиваете друг друга словами, как дубинками, до смерти! И все время лжете! Несете дикую чушь! А словесные выкрутасы! Увещевания, извинения, оправдания, объяснения - вместо того чтобы просто сказать правду/ Расплата же в том, что ваша жизнь подменяется суррогатом. Вот почему мы будем учиться обратной связи. Она даст вам возможность поделиться своим внутренним "я" и, главное, разобраться, какое впечатление вы производите на окружающих. Следите за людьми и их реакцией - ведь именно это вы и привносите в мир. Там было много чего. Самое забавное, что большая часть занятий приносила огромную радость! Почти всегда мы покидали круг переполненными чувствами, вдохновленными и с нетерпением предвкушающими завтрашнее занятие. Даже когда Джейсон бранился, это продолжалось лишь до тех пор, пока мы не улавливали соль шутки. Он всегда все сводил к шутке. - Жизнь - шутка, которая нас забавляет, - любил повторять он. - Трагичной ее делает лишь то, что большинство не желают шутку понять. Поэтому мы блуждаем в потемках, превращая жизнь в тяжкий груз и повседнев-ные мелочи, вместо того чтобы сделать ее интересным вызовом. О червях он говорил мало. Это не было главной целью круга. Он предназначался для людей. А для червей - ночи Откровения. Многого я не понимал и постоянно требовал объяснений. Люди смеялись, когда я задавал вопросы. Джейсон успокаивал их: - Не надо смеяться. Глупых вопросов вообще не существует. Единственный глупый вопрос - тот, что не задан. А тебе, Джим, надо понять, что они смеются не над тобой. Они вспоминают свои собственные недоумения. Они смеются, потому что находятся уже по другую сторону этих вопросов. Ты должен знать, что все объяснения ничего не значат. Истинное понимание приходит, только когда сам испытаешь что-нибудь. Я мог бы объяснять всю ночь напролет, как надо кататься на велосипеде, но это не научит тебя ездить на нем. Однако как только ты сам сядешь на велосипед, никаких объяснений больше не потребуется. Теперь ты понимаешь, что объяснения ничего не значат? - Э... - Я вспыхнул, смутившись. - Да. - И сел на место. Все зааплодировали. Мы аплодировали каждому и по любому поводу, подогревая свое возбуждение. - Жизнь - не то, что с нами случается, а то, что мы сами создаем для себя. Здесь мы создаем наш энтузиазм. Лучше бы мы этого не делали. Энтузиазм выглядел чересчур искусственным. Я не желал испытывать его, а потому встал и заявил: - Я расстроен. Круг пришел в восторг: - Ура! Джим расстроен. Джейсон поблагодарил: - Спасибо за признание. Я спросил: - Ну и что вы собираетесь делать? - Ничего. Ведь это ты расстроен. Выпутывайся сам. - Вы даже не хотите знать почему? - Нет, не хочу. Но ты испытываешь желание поделиться с нами, не так ли? - Кажется, да, испытываю. - Тогда давай. Мы готовы разделить твое плохое настроение. - Мне не нравится ваше веселье, вопли, крики. От них несет фальшью. - Понятно. Что-нибудь еще? - Нет, это все. Я сел. Раздались аплодисменты. Я чувствовал себя глупо, но настроение поднялось. Кто-то похлопал меня по спине. Остальные дружески улыбались. Джейсон сказал: - Сегодня я буду говорить о трансформации. Все шумно выразили одобрение. Это была любимая тема. Джейсон продолжал: - Но сначала нам необходимо поговорить об опыте, потому что я часто буду использовать слово "опыт". И вы должны четко представлять, о чем идет речь. Когда я говорю о вашем опыте, я не имею в виду историю, не говорю о принципах, убеждениях и разных сказках, которых вы придерживаетесь. Все это ерунда. Все в прошлом. Я имею в виду настоящее. Сегодня. Сейчас. - Деландро прищелкнул пальцами, чтобы закрепить свою мысль. - Сейчас, сейчас, сейчас - и так далее. Настоящее - это всегда настоящее. Это то, где вы живете. - Он сделал паузу и улыбнулся нам. - Сейчас, сейчас, сейчас. Почти сразу же круг начал скандировать вслед за ним: "Сей-час, сей-час, сей-час..." - пока он не поднял руку, как ножом отрезав наш смех. - Правильно. Вы поняли меня. Момент настоящего и есть то, что вы представляете в действительности. Вы - место, где живет опыт настоящего. Ваше "я" не сводится к вашим мыслям и рассуждениям. Вы - это даже не ощущения в чистом виде. Вы - место, где это происходит, и не более того. Вы - не ваше тело. Не ваше имя. Усвойте это! Вы - не вещь. Вы - не ваши отношения, ваши взгляды и убеждения. Все это лишь представления, которые вы создаете, которых придерживаетесь и которым следуете. Но вы не тождественны своим представлениям. Вы - просто то место, где все происходит. Вы - место, где вы творите свою жизнь. Сейчас мы проделаем упражнение, которое даст вам возможность испытать свою способность творить себя как личность. Эту игру выигрывают все, проиграть невозможно. Так что не бойтесь сделать что-нибудь не так. Что бы вы ни делали, все будет правильным. Просто вы должны испытать состояние игры, в ней человек создает себя. Прочувствуйте все, что придет к вам. А теперь встаньте. Сперва надо выбросить все из головы. Она переполнена разными мыслями, так что сначала мы вытрясем их оттуда, все до одной. Итак, пусть каждый найдет себе партнера... - Джейсон подождал, пока мы разобрались по парам. Моим напарником оказался Франкенштейн. - Теперь возьмитесь за руки и прыгайте. Раз-два, раз-два, по кругу, по кругу... Это было потрясением - видеть чудовище Франкенштейна улыбающимся, смеющимся, хохочущим и скачущим вверх-вниз, вверх-вниз. Я старался попадать в такт, ибо в противном случае он оторвал бы мне руки. Джейсон тем временем командовал: - Продолжаем прыгать! Раз-два! Раз-два! Танцуем друг с другом! Танцуем! Все расслабились! Не спите! Теперь смеялись все. Я не поспевал за Франкенштейном. Тогда он по-медвежьи сгреб меня в охапку, как ребенка, и поскакал по кругу. Все улюлюкали и показывали на нас. Потом мы упали на траву, и Франкенштейн стал меня целовать и говорить, что любит меня, а я почувствовал себя таким счастливым, что поцеловал его в ответ и сказал, что тоже люблю его. Потом мы поднялись с земли и приступили к следующему упражнению. - Теперь, - сказал Джейсон, - вы должны установить контакт со своим дыханием. Все положили руки на колени. Опустили головы. Закрыли глаза и медленно дышим. Задержали дыхание. Теперь выдохнули. Не дышим. Медленно вдохнули. Прочувствуйте собственное дыхание. Сконцентрируйтесь на нем. Не дышим. Теперь выдох. Будьте своим дыханием. Вдохнули. Сначала я чувствовал раздражение. Потом расстроился. А через минуту заскучал, Долго ли это будет продолжаться? Я сконцентрировался на дыхании. Перестал прислушиваться к словам Джейсона, начал считать про себя и дышать, считать и дышать; я жил внутри своих легких. Спустя какое-то время остальная Вселенная исчезла. Голос Джейсона доносился откуда-то издалека. Он был ориентиром, если бы я захотел вернуться. Но я не хотел. - Все, хватит, хорошо - Прекрасно. Теперь пришло время потянуться. Потянулись и достали до неба. Все тянемся. Давай, Джим, тянись до самого неба. Как можно выше. Затем он заставил нас раскачиваться. Мы превратились в деревья. Мы качались на ветру. Мы чувствовали, как ночной бриз шевелит наши листья. Мы качались, как лес из людей-сосен, поворачиваясь к Джейсону - Солнцу, в то время как он ходил вокруг нас. Среди нас были маленькие деревца, тянущиеся, чтобы увидеть его лицо, и великаны, спокойные и величавые. Деревья-мужчины и деревья-женщины. Негнущиеся и гибкие, шумящие и молчаливые. Мы дышали. Раскачивались. Проходили дни. Сменялись времена года. Наступила весна, и мы расцвели. А потом мы стали птицами, парящими над деревьями. Мы плыли в потоках воздуха. Смотрели на своего вожака и летели следом за ним. Ловили восходящие потоки и лениво поднимались вверх. Мы кружили и кувыркались. Парили в бело- голубом океане воздуха. После этого мы были водой. От холода мы превращались в снежинки, беззвучно падавшие на траву. Мы медленно оседали на землю, друг на друга и таяли там. Мы перетекали друг в друга, мы становились друг другом. А в конце мы были обезьянами, голыми, приседающими и подпрыгивающими, издающими вопли. Мы жались друг к другу перед лицом ночи. Кроме жестов и хриплых звуков, другого языка не существовало. Слова еще не изобрели. Мы снова были приматами, животными, человекоживотными. Детеныши уже свернулись клубочками и спали. Две обезьяны начали тихонько спариваться. Самка была слишком стара, чтобы иметь талию. Груди у нее обвисли. Совсем молоденький самец охотно и радостно оседлал ее. Я с одобрением наблюдал за ним. Рядом со мной сидела молодая самка с. большими грудями. Я потянулся к ней и похлопал ее по спине. Она шлепнула меня в ответ. Мы потерлись носами. Это было приятно. Я решил спариться с ней - это тоже было бы приятно. Я похлопал ее еще немного, начал щупать груди. Она засмеялась и оттолкнула мои обезьяньи лапы. Пожав плечами, я отвернулся посмотреть, что происходит в стае. Высокая обезьяна, наш вожак, издавала звуки. Она изобретала слова. - Довольно, пора возвращаться. Давайте придумаем века. Много веков. Придумаем наш век, двадцать первый. Давайте придумаем человека разумного. Станем на какое-то время людьми. Я огляделся. На траве сидели голые люди. Разные - чересчур жирные или слишком тощие. Или грязные. Или растрепанные. Мальчишка с прыщами на ягодицах разлегся на пожилой женщине, лишенной всякого стыда. Я смутился. Чувство стыда еще не покинуло меня. Мне не понравилось быть человеком. Я захотел снова превратиться в обезьяну, встал и признался в этом. Все рассмеялись и зааплодировали. Джейсон самодовольно улыбнулся. - Видишь, что произошло. Едва ты вернулся к своим суждениям, отношениям, мнениям, как они автоматически отрезали тебя от твоей семьи. Так что же реальнее: чувства, испытанные тобой в обезьяньей стае, или твое мнение об этих людях? - И то и другое реально, - ответил я. - Разве нет? - В твоей голове - да, - парировал он. - Но одно - это настоящий чувственный опыт, а другое - лишь созданное тобой представление о том, какими должны быть твои чувства. От чего ты получил большее удовлетворение? - От чувств. - Правильно. Мнения и суждения о них не способны принести удовлетворение. Пойми, прошу тебя, Д