(ему так и суждено все время проваливаться в эти колодцы?) - и он растянулся на листьях, в шею ему уткнулся древесный корень, а рядом нескончаемо и безмятежно пела река. Он перевел дух. - Котт? Но она исчезла. Быть может, вернулась назад в Страну Чудес. Ответы... Что же, кое-какие он, пожалуй, получил, но они только наталкивали на новые вопросы. Он вернулся в мир, который считал своим, мир, где имелись часы, ружья, летательные аппараты, где волки расхаживали в вольерах зоопарков, а девушки носили туфли. И один долгий день продолжал сменяться другим, будто ничего необычного не произошло. Каждый был четок, как миниатюра, а процессия их сливалась в полотно побольше, в картину, написанную по памяти. Летний солнцеворот давно миновал, и с приближением августа золотые вечера еле заметно укорачивались, и каникулы Майкла скользили в прошлое, как песок в песочных часах. Котт больше не возвращалась, и, хотя Майкл бродил по лесу точно индеец, он не видел ничего необычного. Или почти ничего. Он натыкался на следы и уговорил тетю Рейчел брать ему в библиотеке книги о природе, о жизни леса, о лесных животных и о доисторических временах - истории про пещерных людей, как выразилась тетя Рейчел. Тем не менее ее и бабушку приятно удивило, что он тратит каникулы на чтение. Следы были следами животных, обычных для северо-западных европейских лесов - но тысячу лет назад. По определителю выходило, что в лесах тут водятся кабаны и волки, благородные олени, туры и медведи. Медведи! Однако они оставались невидимыми и неслышными животными-призраками, и о них напоминали только следы в мягкой глине. В капканы Муллана попались лисица и пара кроликов, хотя в одном, видимо, побывал кто-то крупный, но он исчез, оставив на память о себе помятый, разогнутый капкан и переломанный подлесок вокруг. В солнечное утро на исходе августа Майкл, Пат и старый ветеран стояли, разглядывая это место. Пат сдвинул кепку на затылок и присвистнул. - Натворил тут кто-то дел! Капкан все еще был прикован к вбитому в землю колу, но звенья цепи были растянуты, а дуги разогнуты. Муллан, поскрипывая старыми костями, нагнулся, чтобы лучше разглядеть. Он снял клок жесткой черной шерсти, прилипший к металлу. - Барсук? - спросил Пат. - Непохоже. Слишком длинная и темная. И даже барсука такой капкан удержал бы, либо он отгрыз бы себе лапу... Нет, черт меня дери, понять не могу, кто это был... разве что чертовски большая собака. И ни капли крови. Можно подумать, что этот зверь каким-то образом разомкнул дуги, а не выдрал из них ногу. Очень это странно. - Как бы он за овец не принялся, - мрачно сказал Пат. - Надо будет предупредить Сиббета и Маклолина, что тут бродит бездомный пес и может уже стал настоящим хищником. Окот, конечно, давно кончился, хоть это хорошо... Да тише вы, успокойтесь Христа ради! - последние слова были обращены к двум его колли, которые рычали и поскуливали в некотором отдалении, отказываясь подойти ближе. Они, казалось, то пугались, то злились. - Бестолочь! - сказал Пат не без нежности. Он хлопнул Муллана по плечу так, что старик пошатнулся и не сумел встать с колен. - Вот и весь толк от твоих капканов. Несколько десятков шиллингов потрачено зря. - А завтра будет пирог с крольчатиной, - буркнул Муллан, хрипло откашлялся и, сплюнув, прижал коричневый кулак к крестцу, а потом сказал морщась: - В жизни такого не видел. Может, ребята баловали. Оба они посмотрели на Майкла. - Я ничего такого не видел. Они засмеялись - две скрипучие двери повернулись на петлях. - А совесть-то нечиста! - сказал Пат. - Ну да они все такие в этом возрасте. Майкл насупился. - Так что же теперь? - спросил Муллан. - Просто побережемся? Пат кивнул. - В это время года всякое бывает. Вы с Майклом, если хотите, можете еще раз обойти лес, подежурить ночку-другую. - Надо бы устроить настоящую охоту, вот что! - Муллан достал из кармана трубку. - На лошадях и с собаками. Это его выкурит, где бы он ни прятался. - На лошадях тут далеко не уедешь, - возразил Пат, оглядывая густой подлесок и низко нависающие ветки. Однако предложение Муллана вызвало блеск в его глазах. Зимние охоты - настоящие праздники. Пятьдесят лошадей несутся по лугам следом за лающей сворой. Пат уже много лет не принимал участия ни в одной - последнего гунтера продали, когда Майкл еще ходить не научился. Феликс и Плутон были рабочими лошадьми, и даже Мечта с натяжкой себя оправдывала, но Шон поставил на этом точку, когда последний гунтер Пата, гигант с норовистым взглядом, издох. Пошел на собачье мясо. Да и Пат был уже не в том возрасте, чтобы носиться по лугам, как оголтелый, и перемахивать через все препятствия, какие ему подвернутся, говорила бабушка Майкла. - Этот лес никогда не расчищали, - рассеянно заметил Пат. Взял у Муллана скрученный табачный лист и растер его между пальцами. - Он тут рос, когда фермы и в помине не было. И вдвое больше места занимал, когда я пешком под стол ходил. Но тут сплошные холмы и овраги, да и сырость. Так что лучше его не трогать. - Шон его очистит, - сказал Муллан, беззубо улыбаясь вокруг мундштука раскурившейся трубки. - Шон комара обдерет ради его шкуры, - буркнул Пат и бросил на внука быстрый виноватый взгляд. - Черт побери, Майкл, ну и длинным же ты вымахаешь! Майкл неловко переступил с ноги на ногу. - Это уж не моя вина. Он чувствовал, что дед - да и Муллан тоже - ждет, что он скажет что-нибудь, откроет ему какую-то тайну. Он упрямо разглядывал землю. Дед заполнил паузу, раскурив трубку, и сизый дымок колеблющейся струйкой потянулся в просветы листвы. - Костяк Феев. У нас в семье все высокие. - И всегда были лошадниками, - добавил Муллан. - Да, и это тоже. На ферме до пятнадцати лошадей бывало. Упряжные, тяжеловозы. И еще морган, с подлым норовом вороной. Четырех мы отправили на войну. И больше их не видели. Зазря пропали. Муллан плотно сжал губы, и Майкл не усомнился, что трубка прячет резкую отповедь. Но старик кашлянул и сказал: - Пока коров напоить. Пьют теперь как губки. Пат кивнул. - Так ты будешь посматривать? - спросил он Майкла. - Конечно. - Вот и хорошо. Надо бы пристрелить подлюгу до зимы. А то он оголодает, если останется тут, и не успеем оглянуться, как пойдут пропадать ягнята. С одобрения деда Майкл начал учиться стрелять из дробовика, осваивая принципы осторожности, меткости и чистки. В доме их было три. Два одинаковых двенадцатого калибра, а третий старый с резным прикладом, легкий, словно игрушечный. Русского производства, приклад и ложе глянцевито блестели от возраста и воска. Отец Пата купил его на ярмарке еще до рождения сына и вырезал на прикладе красивыми буквами "Майкл Фей, Боллинеслоу, 1899". - Ты еще мальчишка, - сказал Пат, - но голова у тебя хорошо привинчена. А раз на нем твое имя, имя моего отца, так ты и должен его получить. Но если будешь стрелять около дома или около скотины, я его отберу. Понял, Майкл? И Майкл кивнул. Глаза у него сияли. Теперь можно было не бояться волков. С дробовиком в руках он от них одни клочья оставит. На западном берегу реки он соорудил шалаш к югу от моста: ему казалось, что именно там творится самое странное и больше всего следов. Шалаш был примитивный - три стенки, накрытые слоем папоротников в фут толщиной. Майкл закопал череп волка-оборотня перед открытой стороной и соорудил над ним очаг из речных камней. Он надеялся, что огонь удержит его там, хотя иногда он ему снился: рычащий, костлявый, высохший, остатки десен оттянуты от почерневших клыков. Он наблюдал и ждал, увидел, как сентябрь добавился к году и окрасил листья, чувствовал, как ветер набирает силу среди древесных вершин. С дробовиком в руках он ежедневно проверял капканы Муллана. Ягдташ хлопал его по боку, но лесное зверье не попадалось, как он ни маскировал их, в каких бы местах ни ставил. В конце концов он унес капканы, и лес вновь стал чистым и нетронутым. Над его горизонтом черной тучей маячила школа. Вечера становились все короче, посвист ветра и шепоты деревьев наводили жуть. Один раз он услышал, как кто-то пел в глубине леса голосом прелестным, как летние трели дрозда, но он почувствовал, что волосы у него на затылке встают дыбом. Голос пел старую, старую песню, превращая ее в причитания, в плач по умершим мечтам. Я слышу голос милого, Как истомилась я, Так долго ждать, так долго ждать, Тебя, любовь моя. Порой тоска меня гнетет, И плачу я опять. Порой хочу к нему пойти И все ему сказать. Но если к милому пойду, Мне милый скажет "нет". За смелость дерзкую меня Разлюбит он в ответ. Быть может, это был голос баньши, и в семью придет смерть. Но ведь смерть уже была, сказал он себе. И, может быть, их было две. Одно он знал: лес обладал жизнью, восприятием. Он помнил и следил. Входя в него, Майкл всякий раз ощущал устремленные ему в спину глаза. Не враждебные, но настороженные, оценивающие. Словно его взвешивали на весах. Но для чего? Ответа он не находил. 8 В тот вечер, когда вновь появилась девушка, которую звали Котт, он сидел перед шалашом, у его ног весело потрескивал огонь, а он пробовал изготовлять разное оружие. В книге, которую Рейчел взяла для него из библиотеки, были картинки пещерных людей, закутанных в шкуры, держащих копья и странного вида топоры, кремневые ножи и скребки. Кроманьонский человек, самый высокий из доисторических людей, который примерно шестьдесят тысяч лет назад двигался на север следом за отступающими ледниками. Майкл пытался привязать к ореховой палке осколок камня - кремней в этом краю не было. Он стер пальцы чуть не до крови. Веревка оказалась недостаточно крепкой, и он сердито охнул, когда каменный наконечник снова сдвинулся. А когда поднял голову, по ту сторону очага стояла Котт и смотрела на него. У него екнуло сердце, и одна рука легла на дробовик, который он всегда брал с собой сюда. Она с улыбкой приподняла бровь и без приглашения села напротив него. Даже в эту холодную осеннюю погоду на ней был тот же белый балахон. И он заметил, что тепло огня ей приятно - сколько-то человеческого в ней есть! Он отложил копье и порылся в ягдташе. - Ты голодна? Она кивнула. Яблоко, расплющенный бутерброд с ветчиной и остатки чая в термосе. Она жадно набросилась на еду, запивая чаем прямо из фляжки. Локти у нее были в крови, заметил Майкл, и его разобрала досада, словно у нее отняли частицу прелести. И, сказать правду, от нее пахло. Не цветками дрока на этот раз, но ею самой. Запах без названия, одновременно отталкивающий и волнующий. Пошел дождь - капли стучали по поредевшему своду листвы и падали им на головы. Надвигался вечер, тучи гуще заволакивали небо. Майкл подбросил в огонь еще сук, взметнув искры, и залез в шалаш. Котт поглядела на небо с какой-то покорностью. Она показалась ему усталой, и он только теперь заметил, что лицо у нее грязное, а на балахон налипла глина. Дождь припустил сильнее, капли шипели на раскаленных углях. - Забирайся сюда, - сказал ей Майкл. Уже ее волосы намокли и прилипли к вискам. - Я люблю дождь, - и улыбка. - А еще лучше бы - буря с громом. Она вдруг стала так похожа на Розу, что Майкл одернул себя. Хлынул ливень. По опавшей листве побежали ручейки, промывая русла в обнаженной глине, лес наполнился шумом струй, хлещущих по стволам. Капли начали просачиваться сквозь кровлю шалаша, но Майкл не раз пережидал в нем ливни и посильнее, он знал, что кровля выдержит. Пол был застелен старым одеялом. Он встряхнул его и позвал Котт. - Иди же! Не то простудишься насмерть. Откинув голову, она ловила ртом дождевые капли и даже высунула язык. Теперь она оглянулась на Майкла, пожала плечами и забралась в шалаш. Там вдруг стало очень тесно. Она промокла насквозь. И почему ей нравится быть мокрой? Он ощущал ее тепло, с ее обнаженных рук уже поднимался пар. Темный сосок, казалось, вот-вот проткнет мокрую ткань. Она прижалась к нему, и он завернул затхлое одеяло вокруг них обоих, мучаясь от страха, опьяненный ее близостью. Его одежда сразу отсырела. От ее волос пахло землей, дождем и снова чуточку цветками дрока, совсем по-летнему, как запах скошенной травы. Он поцеловал ее мокрый висок, почувствовал, как под его губами затрепетало веко. Ее рука скользнула ему под куртку, ладонь забралась под джемпер и ледышкой прильнула к ребрам. Пальцы у нее застыли, хотя все тело было теплым, исходящим паром и запахами. Она уже спала. - Котт? (Шепотом). Никакого ответа. Так значит, и феи спят. Он откинулся на стенку шалаша, услышал зловещее поскрипывание и уставился на огонь, сражающийся с дождем. Котт остыла, ее кожа пошла пупырышками, и он притянул ее к себе на колени, крепко прижал к собственному теплому телу и закутал своей курткой. "Я влюблен", - подумал он и тихонько засмеялся дождю и пустому лесу. Потом дождь перестал, и он опять сдвинул ее, чтобы дать отдохнуть рукам. Котт сразу проснулась. Зрачки в открывшихся глазах были расширены, и в сумраке глаза казались совсем черными. В очаге, дымясь, дотлевала одна головня. Под прикрытием дождя на них надвинулась ночь. Котт, вся дрожа, села, ее волосы слиплись в мокрые крысиные хвосты. Сырость пробралась и до затекшего тела Майкла. Она проспала в его объятиях не меньше часа. Поскрипывая суставами, он выбрался из шалаша и потянулся. С веток на его лицо сыпались капли. Огонь совсем погас. Надо возвращаться домой. Котт сидела, обхватив колени руками, натянув одеяло на плечи, и смотрела на него. - Что с тобой? - спросил он. - Ничего... Ну, я замерзла, если хочешь знать. - Так надевала бы приличную одежду. - _Приличную_, он говорит! - она осторожно потерла ссадины на локтях. - Тебе-то хорошо! - Ты о чем? - Неважно. Разведи огонь. Не мое это время года! Холодные дожди, листья осыпаются, ночи длиной в день. Нет-нет. Майкл занялся очагом, стараясь понять, о чем она говорит. Внезапно она стала сердитой, ворчливой. Ну да согреется и повеселеет, решил он. На их лицах заиграли желтые отблески огня. Балахон Котт остался таким же мокрым, и Майкл не знал, хватит ли у него духа посоветовать, чтобы она его сняла и подсушила. Хрипловатый смешок, перешедший в хихиканье. Она обнаружила его копье. - Могучим же ты станешь охотником с таким оружием! - поворотом кисти она сдернула каменный наконечник с древка. - Э-эй! - его охватило возмущение. Он попытался выхватить у нее наконечник, но она вывернулась, как угорь, и швырнула камень куда-то в темноту. Он опрокинул ее на сырую землю, навалился на нее всем весом, не отдавая себе отчета в том, что делает, но прежде чем он разобрался, ее узкий кулачок шмякнул его по носу, и из глаз у него посыпались искры. Он перекатился на сторону, хватаясь за лицо, а ее смех звенел в ночном воздухе. - Чересчур торопишься, Майкл! - Ты... чертовка, - пробурчал он, а по его верхней губе ползли струйки крови. Он стер их, вымазав тыльную сторону ладони. Котт мгновенно оказалась рядом с ним, ее колени погрузились в размокшую глину. Она пощупала кончиками пальцев его расквашенный нос. - Прости. Я не хотела. - Да ладно. Она притянула его к себе. - Я никогда не причиню тебе зла, Майкл. Отразился ли в ее глазах огонь, или в них зажегся свет, желтый, как свет свечи? Она слизнула кровь с его губы, точно кошка, лакающая молоко, и он ощутил вкус этой крови, когда ее язык скользнул к нему в рот. И опять то же напряжение, тот же разгорающийся жар у него под животом. Ее пальцы погладили его там, и он вздрогнул, задохнулся. - Кто ты? - прошептал он. Его голос замер у нее во рту. Они лежали возле потрескивающего огня, и она вздернула балахон выше пояса. Он увидел черную курчавость между ее ног, густую, как мех, и расстегнул брюки. Холод воздуха и жар огня на его обнаженной коже. Он лежал на ней, а она направляла его, тихо шептала ему что-то, словно он был конем, которого требовалось успокоить. И он там, в ней. - Господи! Он нажимал, толкал, подчинившись чему-то новому в себе. Ее пальцы когтями впивались ему в плечи, и он услышал, как она застонала, когда он вдавил ее ягодицы в холодную землю. Ветер гудел в древесных вершинах по-особому, точно море в раковине: бешеная гонка его бурлящей крови. А затем его словно свела судорога, он вскрикнул в ее плечо, почувствовал ее ладонь у себя на затылке. Он был в лесу, _внутри_ леса, вплетен в ткани деревьев. И лес был внутри него, корни леса - сеть его артерий. На миг ему почудилось, будто он знает, что такое Иное Место, где оно скрыто. Но все исчезало. Его локти глубоко ушли в глину, лицо прижималось к ключице Котт. Он выскользнул из нее, дряблый, истощившийся. Внизу было мокро, скользко, словно от растаявшего масла. - Мой! - пробормотала Котт. - Что? Внезапно улыбнувшиеся губы были в дюйме от его собственных. Она чмокнула его в нос, ее колени стиснули его бока. - Весь мой. Блуд, подумал он. Вот, что это было. От библейского слова его пробрала дрожь. Он встал, стыдясь обмазавшей его слизи, и торопливо натянул брюки. Котт одернула балахон. "Я ... фею", - вдруг понял он. Жуткое запретное слово вползло в его сознание, как змея. Это смертный грех? Ему на миг представилась исповедь - что скажет об этом священник в своей темной будочке? Что он сказал Розе, когда она призналась ему? - У тебя будет ребенок? - спросил он Котт. Она спокойно помешивала головни. - А ты этого хочешь? - ее это словно позабавило. - То, что мы сделали. Так зачинаются дети. Я знаю. Она рассмеялась. - Ты слишком много тревожишься, Майкл. Сядь. Он послушался. К ее спине налип лесной мусор. Он счистил листья, и его ладонь осталась там, радуясь тугим мышцам под балахоном. Темные волосы полуночным каскадом ниспадали с одного плеча, и в них тоже запутались листья, веточки, кусочки коры. - Ты сказала "мой". Что это значит? Что я твой? - А я твоя, - ответила она, не отводя взгляда от огня. - Мы принадлежим друг другу. Он растерянно отнял руку. Ему нужно было помочиться, но при ней он не мог. - Послушай, Майкл! - она словно ожила, повернулась лицом к нему и взяла его руки в свои. - Не хотел бы ты отправиться куда-то? В неведомые места, каких ты никогда не видел? Куда-то далеко-далеко? - Волки... - неуверенно сказал он. - Не только волки. Там есть много другого. Замки и соборы, города и корабли, плавающие по морям. Это целый мир, Майкл. Он вспомнил то, что видел всего мгновение, - долину Ванна с единственным огоньком во мраке. Волки-оборотни и первозданная глушь. Сон или кошмар? Он не знал. Но это-то была явь - девушка и то, что произошло между ними. Она была такой же подлинной, как земля, и лес, и камень. Такая же из плоти и крови, как и он. Хотя только он мог ее видеть. - Не знаю - час был поздний. Бабушка, наверное, беспокоится. Сколько времени он уже здесь? - Ты думаешь это сказка, Майкл. Но это не так. Все это тут, все. Я тебе могу многое показать, - ее рука погладила его по животу. - Я... я не знаю. Уже поздно. Мне надо идти. - Они будут беспокоиться. Ты уже это говорил. Он почему-то почувствовал себя виноватым. - Тебе еще холодно? - Ты меня согрел. В свете огня его лицо стало багровым. - Пойдем со мной, - сказала она. - Останься со мной. Он встал, поднял дробовик и ягдташ. Ему не терпелось помочиться. - Не могу. Не могу, Котт, - на мгновение ему представилось, как они вдвоем едут по залитой солнцем дороге, а на горизонте развиваются знамена замка. Рыцарь и его дама, как в романах. Лес был безмолвным и темным, с листьев капали капли. Его одежда была вся выпачкана в глине. Он чувствовал себя глупо, голова налилась свинцом. Глаза Котт были точно два темных провала на ее лице. Ему захотелось сделать это еще раз, и его охватил стыд. - Я люблю тебя, Майкл. Его сердце заколотилось, и он невольно улыбнулся. И она ответила своей широкой улыбкой, а потом тоже встала. Балахон покрылся светло-темным узором - белая ткань и черная земля. И еще кровь. Он увидел пятно, похожее на раздавленную землянику вверху ее ног. Он поранил ее? Она обняла его, словно он был ребенком, - как Роза в грозовые ночи. Глаза их оказались на одном уровне. "Я вырос", - подумал он. Уже не ребенок. Так, значит, мужчина? - Я не пойду с тобой, - сказал он, а она затолкнула его в шалаш. Ее ловкие пальцы уже расстегивали пуговицы. - Я знаю. Желание помочиться исчезло. Он увидел, как балахон соскользнул на землю вокруг нее, точно бледная вода. И она уже была с ним, на нем, под ним, ее запах обволакивал его, а он дивился, каким это было чудом - прикасаться к запретным местам. - Мой, - еле слышно шепнула она, когда он слился с ней. - Весь мой. Они не заметили, как погас огонь, и не увидели, как зашла луна. Она взошла над огромным лесом. Лига за лигой он разливался по миру, накатываясь на отроги гор. Деревья вздымали могучие ветви к звездам, а у их подножья осеребренные луной реки терпеливо петляли на пути к неведомому океану. Холмы и долины были равно одеты густыми дебрями, и в низинах курчавился туман, точно шерсть ягнят. Там и сям башни крепости вырывались из цепких объятий дубов и вязов, лип и кленов, каштанов и тисов. В речных долинах росли ивы, ольха, терн, а на склонах холмов - березы, сосны и ели. У их подножья ютились шиповник и папоротник в ожидании весны. Через лес вели дороги, и вдоль них на вырубках, очищенных огнем и топором, теснились хижины, оспаривая власть деревьев, и в лунном свете курился древесный дым. Дома жались вместе, словно боясь сырых дебрей, окруженные частоколом, оберегаемые распятиями. Посреди каждой деревушки, точно копье, торчала церковная колокольня. Но нигде в этом широком краю, в этом лунном царстве нельзя было встретить человека. Люди на ночь запирали двери, и во мраке бесстрашно бродили звери, щурясь на свет в окошках, властвуя над дебрями. Майкл лежал обнаженный, обнимая ее. Костер погас, один-единственный тлеющий уголь насмешливо смотрел на него, как красный немигающий глаз. Она спала, но он лежал и слушал звуки ночи. Жесткий шум фазаньих крыльев, крик охотящейся совы. Другие, дальние звуки он не мог определить, а один раз до него донесся басистый рык какого-то большого зверя. Лес был полон звуков - бесконечные шорохи и шелест. Ему почудилось, что стоит застыть в неподвижности, и он услышит биение сердца этого края, огромного, звериного. Какой-то ночной зверек невидимо обнюхал дерево в десятках шагах от него, а затем протопал дальше. - Котт. (Нежно, как дыхание летнего ветерка.) Котт, проснись! Она пошевелилась. Он увидел, как открылись темные глаза. - Ты устроила это? Устроила! Мы снова там. Она села, оттолкнув его. Ему показалось, что ее ноздри втягивают воздух. Как далеко он от дома? На расстоянии скольких миль, или миров? Он грубо встряхнул ее за плечи. - Котт! - Ш-ш-ш! - ее пальцы впились ему в руку. Внизу их тела были переплетены. Его пенис лежал на его бедре, как обрезанная пуповина, и он чувствовал, как под холодным воздухом стынет пот, который еще покрывал его. - Господи, Котт, что ты сделала? - Помолчи! - резко, как пощечина, но тихо, чтобы никто не услышал. Он не видел ничего, кроме их белесых тел. Одежда лежала под ними, но дробовик скрывала тьма, где-то там, среди листьев. Страх свел его внутренности. Он почувствовал себя пещерным человеком на заре мира. Кроманьонцем, дрожащим в доисторической тьме. - Одевайся, - ее голос был тихим шипеньем. Они неуверенно, путаясь, разбирали свою одежду. Он ведь даже снял сапоги. В них насыпались сухие веточки, а к его куртке, точно репьи, прилипли листья и куски сухой коры. Они одевались молча, наощупь. Он пошарил в листьях, и его пальцы коснулись холодного металла - ствол ружья. Ему сразу стало легче. - Чертов Дэвид Крокетт [Дэвид Крокетт (1786-1836) - американский первопроходец и политический деятель], - пробормотал он. Они постояли, прислушиваясь. Казалось рискованным говорить вслух, шуметь. Котт впилась ему в губы поцелуем, а потом дернула за руку. - Пошли! Она способна видеть в темноте, подумал он. Ее глаза. Недаром ее зовут Котт. Он побрел за ней, прочь от шалаша. Несколько шагов в непроницаемой тьме - и он уже забыл, где шалаш. Его рука крепче сжала руку Котт. Если он останется здесь один, то уже навсегда исчезнет. Его родные никогда не узнают, куда он девался. Как это произошло? Как было устроено? Он был всего в четверти мили от своего дома, а в следующий миг очутился в какой-то первобытной глуши. Темный край фей - и волки. Он молчал, подавленный колоссальностью этой загадки, и брел за Котт. Позади него было что-то. Он знал это так же точно, как слепой знает, где солнце. Оно было большим - ему чудилось над головой тихое дыхание - и двигалось почти совсем бесшумно. Точно фильм ужасов, когда героя хватают сзади. Дробовик под собственным весом скользнул в его пальцах, пока они не сомкнулись над спусковым крючком. Шорох шагов в ритме с его собственными. Он попытался предупредить Котт, но она, казалось, полностью сосредоточилась на дороге вперед, куда бы та ни вела. А горло у него пересохло и сжалось. Он обернется и выпалит в это из обоих стволов, как Оди Мерфи, как тогда Муллан в волка-оборотня на заднем дворе, только волк убежал целый и невредимый. - Колдовство не колдовство, но два заряда дроби двенадцатого калибра усмирят кого угодно. Он вырвал руку из пальцев Котт, вскинул дробовик и выстрелил. Отдача отшвырнула его на нее, и они оба упали. Он был оглушен, ослеплен, ушиблен. "Получил свое, волосатый подлюга!" - подумал он злорадно. Но раздался только приглушенный крик. На миг во вспышке выстрела он увидал массивный торс, нечеловеческий, только похожий, а над ним - вроде было лицо, звериное, угрюмое. И тут же сомкнулся непроницаемый мрак. Он лежал, не отзываясь на крики Котт, на ее шарящие руки. Что-то с треском продиралось сквозь деревья, ломая ветки, но никаких других звуков не было... - разве что глухое бормотанье, ворчанье грома. - Что ты сделал? Что ты _сделал_? - пальцы Котт впились в его ушибленное плечо. - Ох, отпусти! Это было чудовище. Я его застрелил. - Чудовище? Какое чудовище? Ты его видел? Великан, подсказала ему память. Тролль. Но он мотнул головой перед ее невидимым лицом. - Точно не знаю, но я в него попал. Оно убежало. Вновь от ее звонкой пощечины у него из глаз посыпались искры. На мгновение ошеломление парализовало его, а потом он протянул руки туда, где могла быть ее шея, но его пальцы сомкнулись в пустом воздухе. - За что? - слезы ярости обожгли его глаза. - Ты теперь не дома, Майкл. Ты не можешь стрелять в кого попало из своего ружьеца. Тут другие правила. Послушай. Он прислушался, все еще бесясь. В лесу царило безмолвие - мертвенная тишина, такая, какая бывает в оскверненной церкви. - Это еще не значит, что ты можешь хлестать меня по лицу, чертова девчонка! - Да замолчи ты, глупый мальчишка. Вот опять! Он скрипнул зубами. Надо будет ее проучить. - Надо уходить отсюда, да побыстрее. Нам нельзя тут задерживаться. Они ринутся за нами как пчелиный рой. - Кто? Но она пропустила вопрос мимо ушей. Рывком подняла его на ноги и потащила за собой, как упирающегося ребенка. Да и он чувствовал себя ребенком, обиженным и виноватым. Ежевика царапала его лицо, нижние сучья грозили пробить дырку у него в голове. - Как тебе удается видеть хоть что-то? И опять она ничего не ответила, и они молча продирались сквозь полуночный лес. Когда они наконец остановились, он пошатывался от усталости. Ему было уже все равно, где они и куда идут. Дробовик оттягивал ноющую руку. Котт ухватила его за другую руку и прижала ее к грубой коре дерева. - Лезь! - Ты что, шутишь? - Лезь, если хочешь дожить до утра. - С ним я не могу, - он взмахнул дробовиком в темноте. - Черт бы тебя подрал. Дай его мне, - он мог бы поклясться, что, забирая у него дробовик, она вздрогнула. - Я ничего не вижу... Звуки за деревьями, отдаленное ворчание. Долгий пронзительный вой. - Лезь! Он подчинился. Грубая кора обдирала его ладони. Он обхватил ствол и взбирался, цепляясь дрожащими ногами и руками, наткнулся на крепкий сук и пыхтя уцепился за него. Они тут были не одни. Он подтягивался, шарил рукой по стволу, пока не нащупывал, за что ухватиться. Вдруг что-то маленькое когтистое пробежало поперек его кисти, и он чуть не сорвался. Теперь он ругался про себя тихо и злобно. До чего он устал! Руки его не держали, а правая нога не находила, на что опереться. Рука ухватила его за щиколотку. "Вот сюда". Его ступня обрела безопасную опору. - Ну хватит, - сказала она потом. - Забирайся на сук, - он боязливо послушался над невидимым провалом в темноту. Сук был в ярд толщиной, а рядом изгибались другие. Можно было сесть, откинуться и расслабиться. Рядом шуршала Котт, а потом ему на колени легла холодная тяжесть дробовика. - Ну вот. Теперь можно и поспать. - Поспать! Ладонь ласково погладила щеку, и Котт поцеловала его в ухо, в уголок рта, и ее волосы щекотали его нос. - Прости, Майкл. - Да ладно, - он против воли смягчился. Она обняла его плечи тонкой рукой, и он почувствовал себя в полной безопасности. Его голова прижалась к ее шее под подбородком. Ах, черт, до чего же он устал, и глаза слипаются, как у ребенка! Он не слышал, как позднее под ними кружила стая, как стук лошадиных копыт разносился в пустом воздухе над вершинами деревьев, как перекликались тролли. Его разбудил бьющий в глаза свет. Он разлепил отяжелевшие веки, весь окостеневший, и его пробрала холодная дрожь. На секунду он был ошеломлен: качающиеся ветки вокруг, пение птиц, яркий свет утреннего солнца, пробирающегося сквозь листья. Тут воспоминания нахлынули на него. Он пошевелился в объятиях Котт, дробовик соскользнул с его колен и снизу донесся глухой звук его удара о землю. - Черт! Котт пошевелилась, но не проснулась. Рука, к которой он прислонялся, совсем посинела и застыла. Он начал осторожно ее растирать, чтобы восстановить кровообращение. В свете зари ее лицо дышало строгой красотой, хотя щеки были в грязи, а кожа покрыта царапинами. Он выпутал из ее волос золотого от солнца жука. В животе у него урчало, и он тоскливо подумал о яичнице с грудинкой, горячем чае, хлебе на соде. И о ванне, полной горячей воды. Но и в этом было что-то чудесное: сидеть здесь на одной высоте с птицами, смотреть, как восходит солнце, а рядом с ним эта девушка. Почему-то голод придавал всему этому особую остроту. Когда он протер глаза, то почувствовал себя совсем бодрым и слизнул росу с побуревшего листа, чтобы смочить язык. Он снова посмотрел на нее и увидел, что она проснулась. Ее глаза были огромными и полными солнечного света, как отмели летнего моря. Она потягивалась и разминалась, шевелила грязными пальцами на ногах. - Теперь уже безопасно? Она зевнула и улыбнулась. - Пожалуй, безопаснее. Можно спуститься на землю. Ты спал крепко. - Куда мы идем? - Я отведу тебя домой. Ты еще для этого не готов. Его укололо разочарование, и он удивился. Наверное, причина - хрустальная чистота утреннего воздуха, бриллиантовый свет солнца, деревья, звенящие птицами. Приключения. Страна Чудес. - Ты можешь мне объяснить? Она, посмеиваясь, покачала головой. - Так, чтобы ты понял - нет. И зачем искать причины? - Не знаю. У всего есть причины. Она начала спускаться по стволу. И тут он увидел, что спали они на большой высоте - по меньшей мере тридцать футов. С соседней ветки на них без всякого страха с любопытством смотрела белка. Он подобрал дробовик, осторожно прочистил дуло, а Котт нюхала воздух и вглядывалась в деревья, словно какой-то гибкий зверь. Он опять хотел ее, но не мог заставить себя сказать хоть что-нибудь. Подлесок оказался куда менее густым, чем ему чудилось накануне ночью. Под деревьями были прогалины, ежевика умирала с осенью, и солнце заливало землю сквозь поредевшие листья. Где-то ворковали горлицы, насвистывал дрозд. Прочие песни он определить не сумел. А в остальном вокруг царила почти полная тишина, нарушаемая только бурчанием в его пустом животе. Он был весь в грязи, как и Котт. Только, казалось, ей, лесному существу, это было безразлично. Майкл переломил дробовик и сунул гильзы в карман. Котт посмотрела на него с неодобрением, и он защелкнул ствол, не перезарядив ружья. В ягдташе позвякивало стекло, и он понял, что фляжка разбилась. - Ну и намылят же мне голову, - сказал он со стоном. - Прошлялся где-то всю ночь, даже не предупредив. Бабушка с него всю шкуру спустит. Котт нетерпеливо махнула рукой, и они вновь побежали ровной рысцой между деревьями - он за ней, точно в игре "следуй за мной". - Как мы переходим из одного места в другое? - спросил он, когда начал дышать ровнее. Дробовик больно бил его по плечу. - Ходим пешком, как все бедняки, - ответила она коротко. - Да нет же! Ты знаешь, о чем я говорю. Из моего дома сюда, в это место. Как ты это делаешь? Как ты проводишь нас насквозь? - Не я. - Ну а кто же? - Может, ты сам? - Не мели ерунды. Объясни, Котт, или ты сама не знаешь? Она пошла шагом, так что он мог идти рядом. - Здесь есть ямы, ведущие туда, где ты живешь, и всегда были. Они передвигаются, исчезают и опять возникают, но некоторые постоянны. И мы можем пользоваться ими. - А как ты узнаешь, где они? - Знаю, и все. Ну как знаю, где север или где поляны. - И здесь все покрыто лесом? - Почти. Лес протянулся на несчитанные лиги во всех направлениях. А за ними холмы и большая река, а на юге - горы. Огромные горы, на которые никто никогда не поднимался. - Ну а города, деревни, люди? (_Лисьи люди_?) - У нас все это тоже есть. - А какие они? - Ты изведешь меня вопросами, Майкл. Все это ты узнаешь сам - и скоро. А пока я высматриваю завтрак. - Завтрак! - Ш-ш-ш! Не так громко. Завтрак в этом краю еще надо поймать, - она бросила на него лукавый взгляд, и горло у него сжалось... От любви? От похоти? Чувство было настолько сильным, что у него закружилась голова и ему захотелось кричать, чтобы его услышал весь мир. - Я подстрелю что-нибудь, - сказал он, - и поджарим на вертеле. - Даже не думай. Тут не место треску и буханью. Лесу это не понравится. Или вчерашняя ночь тебя ничему не научила? Он вспомнил массивную тень, озаренное вспышкой лицо. Человеческое или нечеловеческое? Как гигантский неандерталец. - Кто это был? - Скорее всего тролль. Ну а хороший или плохой, судить трудно. Ты не дал ему шанса. - Хорошие и плохие тролли, - задумчиво произнес Майкл. - В сказках они так не делятся. - Это же не сказка, - она остановилась. - У тебя есть огниво и кремень? У него вытянулось лицо. - Нет, конечно. Только спички. - Ну, придется обойтись ими, - она хихикнула. - Ну а нож? - Перочинный. - Замечательно. Дай его мне. Он неохотно протянул ей ножик. - Зачем он тебе? - Чтобы приготовить завтрак. Разведи нам костер. Я вернусь не скоро. Она сбросила балахон и стала кататься голая по земле и листьям, а Майкл смотрел на нее, разинув рот. Она встала, превратившись в дикарку со спутанными волосами и коричневой кожей. В кулаке поблескивал нож. Она подмигнула ему и ускользнула за деревьями, так же бесшумно, как... как охотящийся кот. - Черт побери, - сказал Майкл и начал собирать хворост для костра. Длинное голодное утро все тянулось и тянулось. Вблизи журчал ручеек Прозрачный поток меньше фута шириной. Майкл напился, разделся до пояса и мылся, охая от холодной воды. Потом обсох у костра. Среди деревьев было полно хвороста, и он собрал порядочную кучу. И даже изготовил подобие вертела, обломав веточки. Огонь был бездымным, и воздух над ним превращался в жаркое марево. Что она старается поймать для них? Без грудинки с ветчиной, во всяком случае, придется обойтись. Внезапно он обернулся. Кто-то метнулся за древесный ствол. - Черт бы тебя подрал, Котт! - его рука скользнула к дробовику. Движение такое быстрое, что он еле его уловил, но ему показалось, что в листве бука мелькнули руки и ноги тонкие, как у паука. Из развилки сучьев выглянуло лицо - черное, треугольное, ухмыляющееся. Щелки глаз, заостренные уши, торчащие из густых волос цвета мха. Мелькнуло и исчезло. Взрыв пронзительного смеха, точно смех сумасшедшего ребенка. И вновь все было тихо, только откуда-то донесся перестук, словно дождь барабанил по листьям. Шаги? Как знать? И снова тот же смех, только более далекий, веселый и пугающий. Он затих и оборвался. Майкл перезарядил дробовик... И обернулся на шум. Но это просто Котт бросила на листья мертвое животное и уставилась на дробовик, сощурив глаза на перепачканном лице. - В деревьях было что-то, - сказал он неловко. - В деревьях есть много чего. Всех ты не перестреляешь. Она нагнулась и начала свежевать свою добычу - крупного поросенка, буро-коричневого, если не считать черных полосок, тянувшихся вдоль всего тела от рыла до хвоста. Он завороженно следил, как Котт перерезала горло и подняла тушку за задние ноги, давая стечь густой струе темной крови. Кровь еще дымилась на земле, а Котт уже разрезала живот и вытащила теплые внутренности. Наконец она кончила, облизала пальцы и принялась заострять палки. Завтрак. Почему-то у Майкла поубавилось аппетита. - Как ты его поймала? - Очень просто, - она поместила нанизанные куски мяса над огнем, и он зашипел. - Идти по их следу очень просто и схватить поросенка очень легко, если умеешь бегать быстро. Остерегаться надо матери. Дикие свиньи очень заботятся о своем потомстве. - Ты вся перемазалась. - Я охотница. Последи за мясом, а я приведу себя в порядок. Она схватила балахон и побежала к ручью. Он следил за ней взглядом, всматриваясь в спутанные волосы, которые падали до ягодиц, в игру мышц ее икр, в крутой изгиб ее бедер, когда она встала на колени над водой. Вонь крови и свежих внутренностей у него за спиной теперь заглушалась заманчивым запахом жарящейся свинины. Ему снова захотелось есть. Котт плескала на себя воду и напевала - темные звуки, сладкие, как мед. Мотив этот ему довелось услышать в лесу дома. Он поморщился. Она набрала пригоршню зеленых листьев и натерла ими руки, груди, живот, бедра, вдавливая их в кожу. Он отвел взгляд, сглотнул и подергал брюки, чтобы они не так давили. Когда она вернулась к нему одетая, с мокрыми волосами, ему пришлось понюхать, чтобы определить запах, который вплелся в аромат жарящегося мяса. - Жевательная резинка. Она покачала головой. - Листья мяты. Я нашла несколько кустиков у кабаньего следа. Уже подувяли, но еще сохранили сок. Вот! - она сунула запястье ему под нос, и он вдохнул благоухание мяты и слабый женский запах, заглушенный им. И поцеловал запястье. Она засмеялась и принялась вытаскивать свинину из огня. Снаружи мясо было черным и обугленным, но белым под этой коркой, в глубине розовым. Они ели молча, лица их залоснились от жира, горячие куски обжигали пальцы, их приходилось перебрасывать из руки в руку. - Расскажи мне про то, что в лесу, - сказал Майкл, когда они наелись до отвала. Котт облизала жирные пальцы и вытерла их о грязный балахон. Когда-то белый, теперь он обрел цвет буковой коры. - Люди боятся леса. Люди вроде тебя. Они отгораживаются от него, сжигают деревья, чтобы они не прикасались к их домам. Ставят всюду кресты, чтобы отгонять зверей, и никогда не покидают своих жилищ после наступления темноты. Они сеют зерно, пасут скот, строят дома, ссорятся из-за денег. Но есть и другие. Племена, кочевники, которые бродят по лесам, где хотят, поселяются где-нибудь на несколько дней или на год и отправляются дальше. Они строят шалаши, ловят рыбу в ручьях, охотятся на кабанов и волков. Живут свободной жизнью. - Как ты. - Не как я, - она нахмурилась. - Они же люди, понимаешь? - А ты кто? - Фея, - она встала в позу