ел, и единственный, на кого я могу положиться, -- Алиса. В половине одиннадцатого я наконец решился. Набирая ее номер, я трижды вешал трубку и только в четвертый раз заставил себя дождаться ответа. Сначала она и слышать не хотела о новой встрече со мной. Но я не сдавался: -- Ты мне нужна, ты всегда давала хорошие советы. -- И пока она еще колебалась, добавил: -- Ты должна помочь мне! Ты сама сказала, что чувствуешь ответственность за меня. Если бы не ты, я никогда не влез бы в эту историю. Ты просто не можешь отмахнуться от меня! Наверно, она что-то уловила в моем голосе, потому что согласилась встретиться со мной в том самом кафе, где мы ужинали. Я повесил трубку и уставился на телефон. Почему мне так важно знать, что она думает, что чувствует она? В течение года единственным моим желанием было порадовать ее. Не потому ли я и согласился на операцию? У кафе я долго вышагивал взад и вперед, пока стоявший поодаль полицейский не начал подозрительно поглядывать на меня. Я зашел внутрь и взял чашку кофе. К счастью, столик, за которым мы сидели в прошлый раз, оказался свободным... Алиса сразу заметила меня и помахала рукой, но, прежде чем подойти, задержалась у стойки и тоже взяла кофе. Она улыбнулась, и я сразу сообразил, что причина этого -- знакомый столик. Романтическое совпадение. -- Конечно, уже поздно,-- начал извиняться я, -- но, клянусь, мне очень нужно поговорить с тобой. Я чуть не рехнулся... Прихлебывая кофе, она молча выслушала мой рассказ о том, как я уличил Джимпи, о моих собственных чувствах и противоречивых советах, что я получил, а потом задумчиво сказала: -- Чарли, ты поражаешь меня. Ты так вырос в последнее время, а нерешителен как дитя. Я не могу решать за тебя. Если не хочешь остаться ребенком навеки, нельзя ждать подсказок от других. Ты должен найти решение в себе самом -- почувствовать, что будет правильно. Научись доверять себе. Мое раздражение достигло крайней точки и вдруг: до меня дошло, что она имеет в виду. -- Так что же, по-твоему, я сам должен... Она кивнула. -- Кое-что я уже понял. Кажется мне, что Штраус и Немур оба неправы. Она внимательно смотрела на меня. -- С тобой что-то происходит, Чарли. Какое у тебя сейчас лицо! -- Ты права! Происходит! Передо мной висела дымовая завеса, а ты разок дунула -- и ее не стало. Простейшая идея. Доверяй себе. Раньше мне ничего подобного и в голову прийти не могло. -- Чарли, ты просто молодец! Я поймал ее руку и крепко вцепился в нее. -- Это ты. Ты коснулась моих глаз и подарила мне свет. Алиса залилась краской и высвободила руку. -- В прошлый раз я сказал, что ты нравишься мне. Нужно было быть решительнее и сказать, что я люблю тебя. -- Не надо, Чарли. Подожди. -- Ждать!? Тогда ты сказала то же самое. Чего ждать? -- Ш-ш-ш... И все-таки подожди. Заканчивай учебу и посмотри, куда она тебя приведет. Ты меняешься слишком быстро. -- Ну и что? Мои чувства к тебе никогда не изменятся. Если я и поумнею, то полюблю тебя еще больше. -- Не в том дело... Случилось так, что я -- первая женщина на твоем пути. Именно как женщина. Я была твоим учителем, то есть человеком, к которому обращаются за помощью и советом, и было бы странно, если бы ты не влюбился в меня. Посмотри на других женщин. Дай себе время. -- Ты хочешь сказать, что дети обязательно влюбляются в своих учителей, а эмоционально я еще ребенок? -- Не играй словами. Для меня ты совсем не ребенок. -- Эмоционально отсталый взрослый? -- Нет! -- Так что же я такое? -- Не дави на меня, Чарли. Я не знаю. Через несколько месяцев, а может и недель ты станешь другим человеком. Может случиться, что тогда мы уже не сможем общаться на интеллектуальном уровне, а когда ты повзрослеешь эмоционально, просто не захочешь видеть меня. Чарли, мне нужно подумать и о себе. Поживем -- увидим. Запасемся терпением. Конечно, в ее словах был определенный смысл, но я просто не мог позволить себе вникнуть в него. -- Прошлый раз...-- выдавил я.-- Ты представить себе не можешь, как я ждал этого... Я чуть не сошел с ума, пытаясь понять, как себя вести и что говорить, как произвести впечатление. Меня ужасала мысль, что я могу чем-нибудь рассердить тебя. -- Я совсем не сердилась. Наоборот. -- Когда я увижу тебя снова? -- У меня нет права привязывать тебя к себе. -- Разве ты не видишь, что я уже привязан?!-- закричал я, но, заметив, что из-за соседних столиков на нас смотрят, понизил задрожавший от гнева голос.-- Я -- личность, человек, мужчина, я не могу ограничивать себя книгами, кассетами и электронными лабиринтами. Вот ты сказала: "Посмотри на других женщин". А как, если я не знаю никаких других женщин? Все вокруг кричит о тебе. Я смотрю на страницу в книге и вижу на ней твое лицо -- не размытое пятно из далекого прошлого, а настоящее, живое лицо. Я прикасаюсь к нему, и оно исчезает... Тогда мне хочется разорвать книгу в клочья и вышвырнуть в окно! -- Чарли, прошу тебя... -- Когда я увижу тебя снова? -- Завтра, в лаборатории. -- Ты же знаешь, что я не это имею в виду. К чертулабораторию. К черту университет. Наедине. Я чувствовал, что ей хочется согласиться -- моя настойчивость явно оказалась для нее сюрпризом. Я и сам был весьма удивлен, но знал, что не оставлю Алису в покое, пока не добьюсь своего. От страха У меня перехватило горло, ладони вспотели. Чего я больше боялся? Ее "да" пли ее "нет"? Если бы она не ответила еще минуту, со мной случился бы обморок от напряжения. -- Хорошо, Чарли. Пусть не в лаборатории, но и не с глазу на глаз. Нам пока не следует оставаться наедине. -- Где угодно, -- выдохнул я. -- Мне хочется быть с тобой и не думать про тесты, статистику, вопросы, ответы... Алиса на секунду задумалась. -- В Центральном парке дают бесплатные весенние концерты. На будущей неделе можешь пригласить меня туда. Когда мы подошли к ее дому, она повернулась и быстро поцеловала меня. -- Спокойной ночи, Чарли. Я рада, что ты позвонил мне. Увидимся завтра, в лаборатории. Она исчезла за дверью, а я стоял и смотрел на свет в ее окне, пока он не погас. Никаких вопросов. Все ясно. Я ее люблю. 11 мая. Поразмышляв и помучавшись, я понял, что Алиса права --нужно больше доверять собственной интуиции. Сегодня я внимательно наблюдал за Джимпи и трижды заметил, как он кладет в карман часть выручки. Причем проделывал он это только с постоянными, проверенными клиентами, и мне пришло в голову, что их вина ничуть не меньше -- без их со гласия Джимпи не удалось бы воровать так легко. Но почему именно он должен стать козлом отпущения? Эта мысль и заставила меня пойти на компромисс с самим собой. Наверно, решение не было идеальным, но оно было моим собственным и при сложившихся обстоятельствах показалось мне наилучшим. Я предупрежу Джимпи, дам ему понять, что знаю все. Я застал его в душевой. Увидев меня, он вздрогнул и отпрянул назад. Не мешкая, я приступил к делу. -- Мне нужно посоветоваться с тобой. У одного моего друга возникли трудности -- он случайно узнал, что один из его знакомых обкрадывает своего хозяина, и не знает, что ему делать. Ему не хочется доносить и портить тому парню жизнь, но мой друг очень любит хозяина и не может молча смотреть на это безобразие. Джимпи уставился на меня. -- Ну и что же этот твой друг собирается делать? -- Вот это как раз самое трудное... Ему ужасно не хочется ничего делать. Сам посуди, если воровство прекратится, то какой смысл болтать о нем? Он просто забудет об этом, как будто ничего не случилось. -- Твой друг слишком любит совать нос в чужие дела, -- проворчал Джимпи, отстегивая деревянную ногу.-- На такие вещи нужно закрывать глаза. Неужели он не знает, кто его настоящие друзья? Босс -- это босс, а рабочие должны держаться вместе. -- Моему другу так не кажется. -- Это не его дело. -- Если он промолчит, часть вины ляжет и на него. А вот если обман прекратится сам собой, тогда и говорить будет не о чем. В противном случае он расскажет хозяину все. Как ты считаешь, согласится вор с такими условиями? Я видел, что Джимпи стоит огромных трудов сдержать себя. Ему ужасно хотелось врезать мне как следует, но он только бессильно сжимал кулаки. -- Скажи своему другу, что у того парня просто нет другого выхода. -- Вот и отлично. Мой друг очень обрадуется. Джимпи отвернулся, помолчал, потом нерешительно посмотрел на меня. -- Этот друг... Он не захочет войти в долю? -- Нет. Его единственное желание -- чтобы все это поскорее кончилось. Глаза Джимпи злобно вспыхнули. -- Ты еще пожалеешь, что впутался в это дело. А я-то всегда стоял за тебя... Пора мне навестить психиатра... -- И он упрыгал прочь. Может быть, и стоило рассказать об этом Доннеру. Скорее всего, Джимпи пришлось бы расстаться с пекарней. Не знаю... Я свое дело сделал. Но сколько таких Джимпи процветают еще на белом свете! 15 мая. Учеба продвигается успешно. Университетская библиотека стала мне вторым домом. Для меня выделили отдельный кабинет. За секунду я успеваю прочесть целую страницу, и когда я пролистываю книги, вокруг обязательно собирается толпа любопытных студентов. Сейчас меня больше всего интересуют этимология древних языков, новейшие работы по вариационному исчислению и история Индии. Просто удивительно -- между несопоставимыми на первый взгляд понятиями существуют, оказывается, глубокие связи. Я вышел на следующий уровень, и потоки из разных областей знания сблизились, словно текут из одного источника. Споры студентов о религии и политике кажутся мне теперь детским лепетом. Я больше не получаю удовольствия от обмена идеями на таком примитивном уровне. Люди почему-то обижаются, если сказать, что они не понимают, например, всей сложности какойлибо проблемы, не могут постичь всей ее глубины. Жизнь наверху тоже не слишком сладка. Барт познакомил меня в кафетерии с одним профессором экономики, известным своими работами по влиянию экономических факторов на банковские учетные ставки. Мне давно хотелось обсудить кое-что с серьезным экономистом. Например, меня весьма интересует нравственная сторона применения экономической блокады как оружия в мирное время. Я спросил, что он думает о предложении некоторых сенаторов перейти к политике эмбарго и военно-морской блокады отдельных, малых стран по примеру первой и второй мировых войн. Он молча выслушал меня, глядя в пространство. Мне показалось, что он обдумывает ответ, но через несколько минут он прочистил горло и отрицательно покачал головой. Такие вопросы, пояснил он, лежат вне его компетенции. Его интересуют учетные ставки, а не военная экономика. Мне следует побеседовать с доктором Весси, опубликовавшим однажды статью о мировых экономических связях в период второй мировой войны. Не успел я и рта раскрыть, как он схватил мою руку и с жаром потряс ее. Он был счастлив познакомиться со мной, но ему некогда -- нужно успеть подготовиться к лекции. Только я его и видел. То же самое случилось, когда я попробовал поговорить о Чосере со специалистом по американской литературе, расспросить востоковеда об островах Тробриан и обсудить с психологом, экспертом по делам молодежи, связь автоматизации производства с безработицей. Все они просто-напросто боялись обнаружить узость своих знаний и всегда находили. способ улизнуть от меня. Окружающие кажутся мне теперь совсем другими. Каким же глупцом надо было быть, чтобы всех профессоров чохом причислять к гигантам мысли! Мало того, что все они лишь самые обычные люди, они еще и одержимы страхом, что остальной мир поймет это. Алиса -- тоже человек, а не богиня. Завтра вечером я веду ее на концерт. 17 мая. Почти утро, а я не могу уснуть. Пытаюсь разобраться в том, что произошло вчера. Вечер начался довольно удачно. Когда мы пришли, вся лужайка оказалась занятой, и нам с Алисой пришлось пробираться среди растянувшихся на траве парочек, пока мы не отыскали свободное место под деревом. О человеческом присутствии вокруг свидетельствовали лишь протестующий женский смех и редкие огоньки сигарет. -- Останемся здесь,-- решила Алиса.-- Вовсе необязательно сидеть посреди оркестра. -- Что они играют?-- спросил я. -- "Море" Дебюсси. Нравится? -- Я еще плохо разбираюсь в такой музыке. Нужно поразмыслить о ней. -- Не надо, -- прошептала она,-- старайся почувствовать ее, пусть она захлестнет тебя. Она легла на траву и повернула голову туда, откуда доносилась музыка. Не знаю, чего она ждала от меня. Как далеко все это было от чистых линий науки и процесса систематического накопления знаний! Я твердил себе, что вспотевшие ладони, тяжесть в груди, желание обнять ее -- всего лишь биохимические реакции. Я даже проследил всю цепь раздражитель -- реакция, чтобы понять, что привело меня в столь нервозное состояние. Однако дальнейшие действия представлялись мне расплывчатыми и неопределенными. Обнять ее или нет? Желает она этого или нет? Рассердится она или нет? Я сознавал, что веду себя как мальчишка, и это раздражало меня. -- Вот...-- выдавил я из себя.-- Устраивайся поудобнее. Положи голову мне на плечо.-- Она позволила обнять себя, но даже не взглянула в мою сторону. Казалось, она настолько захвачена музыкой, что перестала воспринимать окружающее. Так хочется ей этого или она просто терпит меня? Я положил руку ей на талию. Алиса вздрогнула, но не оторвала глаз от оркестра. Она притворялась, что занята только музыкой. Это освобождало ее от решения вопроса: отвечать мне или не стоит? Слушая музыку, она могла делать вид, будто не замечает моей близости: пожалуйста, пользуйся моим телом, только душу не трогай. Довольно грубо я взял ее за подбородок и повернул лицом к себе. -- Почему ты не смотришь на меня? Притворяешься, что я не существую? -- Нет, Чарли,-- прошептала она,-- я притворяюсь что не существует меня: Я притянул ее к себе. Она вздрогнула и напряглась Тут это и случилось -- в ушах зашумело электрическая пила: далеко-далеко: Потом холод: по рукам и ногам побежали мурашки : онемели пальцы: Вдруг я почувствовал на себе чей-то взгляд. : Резкое переключение восприятия. Из какой-то точки в темноте, совсем рядом, я увидел нас самих в объятиях друг друга. Я посмотрел по сторонам и заметил юнца лет пятнадцати, притаившегося за деревом. -- В чем дело?-- выдохнула Алиса. -- В чем дело?-- повторила она. Я вскочил, и он исчез в темноте. -- Ты видела? -- Нет,-- ответила она, разглаживая юбку нервними движениями. -- Я никого не заметила. -- Он стоял вот здесь. Подсматривал. Совсем близко. -- Чарли, куда ты? -- Он не мог убежать далеко. -- Успокойся, Чарли. Это ничего не значит. Для нее, может, и не значит. Спотыкаясь о чьи то ноги, я бросился в темноту, но, конечно, никого не нашел. Чем больше я думал о нем, тем сильнее становилось тошнотворное ощущение, за которым обычно следует обморок. Я постарался взять себя в руки и вернулся к Алисе. -- Догнал? -- Нет, но он был здесь. Я видел его! Она как-то странно посмотрела на меня: -- Тебе плохо? -- Какое-то жужжание в голове: Скоро пройдет. -- Пойдем отсюда. Пока мы добирались до ее дома, у меня не выходил из головы этот парень и то, что на секунду я увидел нас его глазами. -- Хочешь зайти ко мне? Я сварю кофе. Конечно, я хотел, но что-то удержало меня. -- Лучше не надо Мне нужно еще кое над чем поработать. -- Чарли, неужели я сказала или сделала чтонибудь не так? -- Не в этом дело. Тот парень. Он совсем выбил меня из колеи. Алиса стояла вплотную ко мне и ждала поцелуя. Я обнял ее, но тут же все началось снова. Если я не убегу сию же минуту, то хлопнусь в обморок прямо на ступеньках. -- Чарли, ты совсем больной. -- Ты видела его, Алиса? Только не обманывай меня: Она покачала головой. -- Нет. Было слишком темно. Но я уверена : -- Мне пора идти. Я позвоню тебе. -- И не дав ей прийти в себя, я выскочил из подъезда. Я почти уверен, что все случившееся было не чем иным, как галлюцинацией. Доктор Штраус полагает, что эмоционально я еще не вышел из того возраста, когда близость к женщине или мысли о сексе вызывают не только волнение и панику, но даже галлюцинации. Необычайно быстрое умственное развитие обмануло меня, заставило поверить, что я могу жить нормальной эмоциональной жизнью. Нельзя не признать, что последние события достаточно ясно показали мою неподготовленность к полноценному общению с женщиной типа Алисы Кинниан. 20 мая. Меня выгнали из пекарни. Понимаю, что глупо цепляться за прошлое, но что то родное было в ее стенах из белого кирпича, обожженных жаром печей : Она была мне домом. За что они так ненавидят меня? Мне не в чем винить Доннера. Он должен думать о своем предприятии, о других рабочих. И все же: Он был мне больше чем отцом. Он вызвал меня к себе в кабинет, усадил в единственное кресло, стоявшее рядом с его древним столом, и, глядя в сторону, сказал: -- Мне нужно, поговорить с тобой, Чарли. Ни к чему откладывать... Твой дядя Герман был моим лучшим другом, и я обещал ему, что как бы ни шли мои дела, у тебя всегда будет работа, доллар в кармане и крыша над головой... -- Это мой дом и... -- ...и я относился к тебе, как к собственному сыну, отдавшему жизнь за эту страну. А когда Герман умер -- сколько тебе было? семнадцать? -- я поклялся... Я сказал себе: Артур Доннер, пока ты владеешь этой пекарней, ты не бросишь Чарли на произвол судьбы. У него будет постель и кусок хлеба. Когда тебя хотели забрать в Уоррен, я объяснил, что ты будешь работать у меня, и я сам присмотрю за тобой. Ты не провел в Уоррене ни дня. Я дал тебе комнату... Как, по-твоему, сдержал я свое слово? Я кивнул, но по тому, как он теребил в руках какие-то бумажки, было видно, насколько тяжело ему говорить мне все это. -- Я старался... Я никогда не работал плохо... -- Знаю, Чарли. Но сейчас я говорю не о работе. Что-то произошло с тобой, и я не понимаю, что именно. И не только я... Все говорят только о тебе. Им страшно, Чарли... Я вынужден просить тебя уйти. Я хотел перебить его, но он покачал головой. -- Вчера вечером ко мне пришла целая делегация... Чарли, пойми, я не могу допустить, чтобы моя пекарня прогорела! Он смотрел на свои руки, на скомканный листок бумаги в них, словно надеясь найти там то, чего раньше не было. -- Прости меня, Чарли. -- Куда же мне идти? Он посмотрел на меня, в первый раз за время разговора. -- Ты прекрасно знаешь, что эта работа тебе больше не нужна. -- Мистер Доннер, я не знаю никакой другой. -- Давай рассмотрим этот вопрос. Ты уже не тот Чарли, каким был семнадцать лет назад, и даже четыре месяца назад. Ты не объяснил мне, что случилось с тобой. Согласен, это твое дело. Может быть, случилось чудо. Ты стал блестящим молодым человеком, а работать на миксере и разносить заказы -- неподходящее занятие для блестящего молодого человека. Несомненно, он был прав, но что-то во мне упорно сопротивлялось его решению. -- Позвольте мне остаться, мистер Доннер. Вы же обещали дяде Герману, что у меня будет работа. Она все еще нужна мне, мистер Доннер. -- Нет, Чарли, не нужна. Если бы это было так, я послал бы всех их к черту и стоял бы за тебя. Но они боятся тебя до полусмерти! Я не могу забывать и о своей семье. -- А если они передумают? Я поговорю с ними. -- Разговор зашел совсем не туда, куда хотелось мистеру Доннеру, но я уже не мог остановиться.-- Они поймут,-- умолял я. -- Ну, ладно,-- вздохнул он наконец.-- Попробуй, но предупреждаю: ты услышишь мало приятного. -- Когда я вышел из кабинета, Фрэнк Рэйли и Джо Карп как раз проходили мимо, и я сразу понял, что Доннер не преувеличивал. Видеть меня было для них слишком большим испытанием. Фрэнк взял поднос с булочками, и когда я окликнул его, оба обернулись. -- Видишь, Чарли, я занят. Потом. -- Нет, сейчас. Вы избегаете меня. Почему? Фрэнк, болтун, бабник и жулик, внимательно посмотрел на меня и поставил поднос на стол. -- Почему? Я скажу тебе, почему. Потому что ты стал большой шишкой, всезнайкой, умником! Ты теперь вундеркинд, яйцеголовый. Всегда с книжкой, и знаешь ответы на все вопросы. Ну и что? Думаешь, ты лучше нас? 0'кей, проваливай. -- Что я тебе сделал? -- Что ты сделал? Слышишь, Джо? Я скажу тебе, что ты сделал, мистер Гордон. Ты выпендривался со своими предложениями, и теперь мы, все остальные, выглядим бездельниками. Но я скажу тебе еще коечто. Для меня ты все тот же кретин, каким был всю жизнь. Может, я и не понимаю всяких мудреных слов и названий твоих книг, но это не значит, что я хуже тебя. -- Ага,-- кивнул Джо, поворачиваясь, чтобы подчеркнуть этот вывод для появившегося откуда ни возьмись Джимпи. -- Я не прошу вас быть моими друзьями,-- сказал я.-- Не имейте со мной никаких дел. Только оставьте мне работу. Мистер Доннер сказал, что это зависит от вас. Джимпи пронзил меня взглядом, с отвращение сплюнул и злобно прошипел: -- Однако крепкие же у тебя нервы! Убирайся к черту!-- Он повернулся и тяжело захромал прочь. Вот так. Все было прекрасно, пока они могли смеяться надо мной и чувствовать себя умниками за мой счет, но теперь они оказались ниже кретина, над которым вдоволь поиздевались в свое время. Удивительным ростом своих способностей я заставил их "я" сильно уменьшиться в размерах и вытащил на свет Божий все их недостатки. Я предал их, и за это они возненавидели меня. Фанни Бирден оказалась единственной, кто не желал моего увольнения, и, несмотря на сильное давление, так и не подписалась под их требованием. -- Но это совсем не означает,-- сказала она мне, -- что я не замечаю, как сильно ты изменился, Чарли Ты стал совсем другим! Не знаю, не знаю... Ты был простым, хорошим, надежным человеком, не слишком головастым, зато честным. Что ты сделал с собой, чтобы вот так, сразу, поумнеть? Это неправильно. -- Что может быть плохого в том, что человек хочет стать разумнее, получить знания, понять мир и самого себя? -- Почитай повнимательнее Библию и поймешь, что человек не должен превосходить назначенного ему Господом. Чарли, если ты не сделал ничего такого: с дьяволом, например, или еще чего .., то, может, еще не поздно отказаться от всего этого? Оставайся таким, каким был раньше. -- Нет, Фанни, все пути уже отрезаны. Я не сделал ничего плохого. Я похож на слепого от рождения, которому позволили увидеть свет. Это не может быть грехом! Таких, как я, скоро будут миллионы. Такое чудо подвластно науке. Она посмотрела на жениха и невесту, украшавших свадебный пирог, и едва шевеля губами, прошептала: -- Когда Адам и Ева отведали плод с древа познания, то увидели, что они наги, узнали похоть и стыд. Это был грех. После этого врата рая навсегда закрылись для них. -- Если бы они не поддались уговорам змея, нам не пришлось бы стареть, страдать и умирать. Больше мне нечего было сказать ни ей, ни другим. Никто не смотрел мне в глаза. Раньше меня презирали за невежество и тупость, теперь ненавидят за ум и знания. Господи, да чего же им нужно от меня? Разум вбил клин между мной и всеми, кого я знал и любил, выгнал меня из дома. Никогда еще я не чувствовал себя таким одиноким. Интересно, что случится, если Элджернона посадить в клетку с другими мышами? Возненавидят ли они его? 25 мая. Я открыл, как человек может начать презирать самою себя. Это происходит, когда он сознает, что поступает неправильно, но не может остановиться. Ноги сами привели меня к Алисе. Она удивилась, но впустила меня. -- Ты совсем промок. Даже с носа капает. -- Дождь. Хорошо для цветов. -- Заходи. Сейчас принесу полотенце, а то схватишь воспаление легких. -- Мне больше некуда идти. Можно побыть у тебя? -- Кофе закипает... Вытрись, а потом поговорим. Пока она ходила на кухню, я огляделся. Что-то сразу же обеспокоило меня. Кругом чистота. Фарфоровые статуэтки на подоконнике стояли строго в ряд и все смотрели в одну сторону. Подушки аккуратно разложены на софе. Журналы поровну распределены по двум столикам так, чтобы видны были их названия: на одном -- "Репортер", "Сатердей ревью", "НьюЙоркер", на другом -- "Мадемуазель", "Хаус бьютифул" и "Ридерс дайджест". На дальней от софы стене висела репродукция Пикассо "Мать и дитя", а напротив нее -- изображение бравого придворного эпохи Возрождения, в маске и с мечом в руке, обороняющего от неведомой опасности перепуганную розовощекую деву... Словно Алиса никак не могла решить, кто она и в каком мире предпочитает жить. -- Что-то тебя давно не видно в лаборатории,-- окликнула Алиса меня из кухни.-- Профессор волнуется. -- Мне стыдно смотреть в глаза людям. Вроде бы стыдиться и нечего, но я уже несколько дней не работаю, и от этого внутри какая-то пустота -- мне не хватает пекарни, печей, друзей... Две ночи подряд мне снилось, что я тону. Она поставила поднос точно на середину кофейного столика -- салфетки свернуты треугольничками, пирожные разложены идеальным кругом. -- Не принимай этого так близко к сердцу, Чарли. Ведь не ты же виноват, что так получилось. -- Пробовал, не помогает. Все эти люди... они были моей семьей. Меня будто вышвырнули из родного дома. -- А тебе не кажется, что это -- символическое повторение детских впечатлений? Родители тоже отвергли тебя... отдали... -- Боже мой! Ну зачем вешать на все чистые аккуратные ярлычки? До этого проклятого эксперимента я считал их друзьями! А сейчас мне страшно... -- У тебя есть друзья. -- Это не одно и то же. -- Страх -- совершенно естественная реакция. -- Не совсем. Страшно мне бывало и раньше. Я боялся ослушаться Нормы, боялся переходить Хауэлл-стрит -- там была одна компания, которая буквально терроризировала меня. Я боялся учительницу, миссис Либби,-- она связывала мне руки, чтобы я не играл предметами на парте. Но все это было реально -- я знал причину страха, знал, чего именно я боюсь. Теперь все по-другому... -- Возьми себя в руки. -- Ты не сможешь понять меня. -- Чарли, рано или поздно, но это должно было случиться. Ты словно прыгаешь первый раз с вышки, и мысль о том, что, спасительная доска вот-вот уйдет из-под ног, ужасает тебя. Мистер Доннер хорошо относился к тебе, и все эти годы у тебя была крыша над головой. Просто удар оказался для тебя слишком сильным. -- Я все прекрасно понимаю, но от этого не легче. У меня нет больше сил сидеть одному в своей комнате. Я бесцельно брожу по улицам, пока не заблужусь... и обнаруживаю, что вернулся к пекарне. А вчера вечером я прошагал от Вашингтон-сквер до Центрального парка и уснул там. Какого черта мне нужно? Чего я ищу? Чем больше я говорил, тем грустнее становилась Алиса. _ Чарли, а я... могу я тебе чем-нибудь помочь? -- Не знаю... Я как зверь, которого выпустили из чудесной безопасной клетки. Она села рядом со мной. -- Тебя толкают вперед слишком ревностно. Ты не знаешь, как жить дальше. Хочешь стать взрослым, а внутри остаешься маленьким мальчиком. Ты один, и тебе страшно. Алиса положила мою голову себе на плечо, и в эту секунду я понял, что нужен ей. Как и она мне. -- Чарли,-- прошептала она,-- о чем бы ты не думал... не бойся меня. ...Однажды, разнося заказы, Чарли едва не хлопнулся в обморок, когда женщина средних лет, только что из ванной, решила развлечься тем, что распахнула перед ним халат. Ты видел раньше голую женщину? Знаешь, что нужно делать? Чарли так смешался и так жалобно застонал, что она перепугалась, туго запахнула халат, дала ему четвертак и приказала забыть все, что он видел. Я только проверяла тебя... чтобы посмотреть, хороший ли ты мальчик. -- Я стараюсь быть хорошим мальчиком,-- ответил ей Чарли,-- и никогда не смотрю на женщин, потому что мама всегда била меня за это... Вот мать Чарли, зашедшаяся в крике, с ремнем в руке, и отец, пытающийся удержать ее. -- Хватит, Роза! Ты убьешь его! Уйди!-- Мать рвется из его рук, чтобы еще раз ударить извивающегося на полу сына. -- Ты только посмотри на него! -- кричит Роза. -- Он не может научиться читать и писать, но умеет подглядывать за девочками! Я выбью из него эту грязь! -- Он не виноват, что у него эрекция. Это нормально. Он же ничего не сделал. -- Ему даже думать нельзя о девочках! К сестре приходит подруга, а ему лезут в голову грязные мысли! Я проучу его на всю жизнь! Слышишь? Только прикоснись к какой-нибудь девочке, и я засажу тебя в клетку, как животное, навсегда! Ты слышишь меня?.. Да, я слышу тебя, мамочка. А может быть, я уже свободен? Может, страх и тошнота уже не море, в котором тонут, а всего лишь лужа, криво отражающая прошлое? Я свободен? Наверно, я не поддался бы панике, если бы смог прикоснуться к Алисе чуть пораньше, прежде чем прошлое поглотило меня... прежде чем я вспомнил... Я успел сказать: -- Ты сама... сама... Обними меня!.. Прежде чем я осознал, что происходит, Алиса уже целовала и прижимала меня к себе так крепко, как никто раньше. Но в это самое мгновение, единственное в моей жизни, все началось снова -- шум в ушах, холод, тошнота. Я отвернулся. Алиса стала успокаивать меня, говорить, что это не имеет значения, что мне не в чем винить себя. От стыда я заплакал. Так, плача, я и уснул в ее объятиях, а приснились мне бравый рыцарь и розовощекая дева. Только во сне не он, а она держала в руке поднятый меч. ОТЧЕТ No 12 5 июня. Немур сердится -- вот уже две недели он не видел моих отчетов. В какой-то степени он прав, потому что фонд Уэлберга начал платить мне жалованье и его нужно отрабатывать. Это избавляет меня от поисков работы. До Международного симпозиума психологов в Чикаго осталась всего неделя, и, естественно, Немуру хочется, чтобы доклад прозвучал как можно внушительнее. Мы с Элджерноном -- самые яркие экспонаты. Отношения наши с каждым днем становятся все напряженнее. Надоели его постоянные разговоры обо мне, как некоем лабораторном образце. Его послушать, так до эксперимента меня вообще не существовало. Я сказал Штраусу, что слишком занят осмыслнием мира и своего места в нем и мне не хватает терпения водить ручкой по бумаге. Ужасно непроизводительный процесс. Он посоветовал мне научиться печатать на машинке, и теперь -- при скорости семьдесят пять слов в минуту -- жить стало проще. Он же напомнил, что следует выражать свои мысли как можно доступнее, чтобы люди могли понимать меня. Язык, выразился он, иногда вместо дороги превращается в барьер. Ведь теперь я живу по другую сторону интеллектуального забора. Мы встречаемся с Алисой, но никогда не говорим о том, что произошло между нами. Трудно поверить, что меня выперли из пекарни всего две недели назад. По ночным улицам за мной гоняются призраки. Когда я оказываюсь у пекарни, дверь ее закрыта, и люди внутри никогда не оборачиваются, чтобы посмотреть на меня. Жених и невеста на свадебном пироге хохочут и показывают на меня пальцами, а купидоны размахивают своими стрелами. Я кричу. Я стучу в дверь, но никто не открывает. Я вижу Чарли, он смотрит на меня из окна. Или это просто отражение в стекле? Кто-то хватает меня за ноги и тащит прочь от пекарни в тени черных аллей, они обволакивают меня, и я просыпаюсь. Иногда окно пекарни открывается, я заглядываю внутрь и вижу другую обстановку и других людей. Удивительно, как прогрессирует моя способность вспоминать. Я еще не могу пользоваться ею в полной мере, но в те минуты, когда я поглощен чтением или решением какой-нибудь проблемы, мысли приобретают необыкновенную ясность. Мне кажется, это нечто вроде подсознательного предупреждения, и теперь, вместо того чтобы ждать воспоминаний, я вызываю их сам. Скоро я научусь контролировать их полностью и смогу исследовать не только сумму случаев из моей прошлой жизни, но и скрытые возможности мозга. Я вижу окно пекарни... Я протягиваю руку и касаюсь его... холодное стекло... оно становится теплее... обжигает пальцы. Стекло превращается в зеркало, и я вижу юного Чарли Гордона, лет четырнадцати или пятнадцати. Он смотрит на меня из окна своего дома и, что вдвойне странно, совершенно не похож на меня... Он ждет, когда сестра вернется из школы. Вот она появляется из-за угла, и он с криком "Норма! Норма!" выскакивает на крыльцо. Норма размахивает тетрадкой. -- У меня пятерка за контрольную по истории! Миссис Баффин сказала, что это лучшая работа в классе! Я знала все ответы! Норма -- миловидная девочка, со светло-каштановыми волосами, аккуратно заплетенными в косички и уложенными вокруг головы наподобие короны. Она поднимает глаза на старшего брата, и улыбка превращается в гримасу. Она осторожно обходит его и вбегает в дом. Радостно смеясь, Чарли бежит за ней. Родители на кухне, и Чарли, которого распирает гордость за сестру, выпаливает, прежде чем она успевает раскрыть рот: -- У нее пятерка! У нее пятерка! -- Нет!!! -- вопит Норма.-- Не ты! Молчи! Это моя отметка, и я сама скажу про нее! -- Минуточку, юная леди!-- Матт откладывает газету и резко говорит Норме:- Не смей так разговаривать с братом! -- Он не имеет права говорить за меня! -- Не в этом дело!-- Матт сердито смотрит на нее поверх грозящего пальца.-- Он хочет тебе только добра, нельзя так кричать на него. Норма ищет поддержки у матери. -- Моя пятерка -- одна на весь класс. Теперь у меня будет собака? Ты обещала. Ты сказала, как только я получу пятерку за контрольную. У меня пятерка. Коричневую собаку с белыми пятнами. Я назову ее Наполеоном, потому что на этот вопрос я ответила лучше всего. Он проиграл битву при Ватерлоо. Роза кивает: -- Иди на веранду и поиграй с Чарли. Он целый час ждал тебя из школы. -- Не хочу играть с ним. -- Иди на веранду!-- произносит Матт. Норма глядит на отца, потом на Чарли. -- Не пойду. Мама сказала, что я могу не играть с ним, если не хочу. -- Мне кажется, юная леди,-- Матт встает и идет к ней,-- что ты должна извиниться перед братом. -- Никогда!-- вопит Норма, прячась за стулом, на котором сидит мать.-- Он совсем глупый! Он не умеет играть в Монополию, и в шашки... ни во что : он все путает. Никогда больше не буду играть с ним! -- Тогда иди в свою комнату! -- Мама, ты купишь мне собаку? Матт с треском бьет кулаком по столу. -- Пока ты так ведешь себя, в этом доме не будет собаки! -- Но я обещала ей, если она будет хорошо учиться... -- Коричневую с белыми пятнами!-- добавляет Норма. Матт показывает на прижавшегося к стене Чарли. -- Ты уже говорила своему сыну, что мы не можем завести собаку. Мол у нас нет места и некому о ней заботиться. Забыла? Он ведь тоже просил собаку. Почему ты молчишь? -- Я буду заботиться о своей собаке, -- настаивает Норма.-- Я буду кормить ее, купать, гулять с ней... Чарли, который до этого играл большой красной пуговицей, привязанной к нитке, неожиданно произносит: -- Я помогу Норме заботиться о собаке! Я тоже буду кормить ее, расчесывать и не дам другим собакам кусать ее! Прежде чем Матт или Роза успевают вставить слово, Норма в отчаянии кричит: -- Нет!!! Это будет моя собака! Только моя! -- Вот видишь? -- говорит Матт. Роза садится рядом с дочерью и примирительно гладит ее по голове. -- Нужно же делиться, дорогая. Чарли поможет тебе. -- Нет, только я! Это я получила пятерку, а не он! Он никогда не получал хороших отметок, так почему он будет помогать мне? А потом собака полюбит его и станет собакой Чарли, а не моей! Если так, то я вообще не хочу никакой собаки! -- Договорились,-- произносит Матт, поднимает упавшую газету и усаживается на стул.-- Собаки не будет. Норма хватает тетрадку, которую она всего несколько минут назад с торжеством принесла домой, рвет ее и швыряет обрывки в лицо удивленного Чарли: -- Ненавижу! Ненавижу тебя! -- Норма, прекрати сейчас же!-- Роза протягивает к ней руки, но та вырывается. -- И школу ненавижу! Ненавижу! Я брошу школу и стану таким же идиотом, как Чарли! Я забуду все, чему научилась, и мы с ним станем похожи друг на друга!-- И с криком -- Я уже забываю, забываю : Я уже ничего не помню!--выбегает из комнаты. Роза в ужасе бросается за ней. Матт молчит и смотрит в газету, лежащую у него на коленях. Чарли напуганный всеми этими криками, вжимается в стену и тихо всхлипывает. Что он плохого сделал? По его ноге стекает что-то горячее, и он ждет неизбежной пощечины от матери, когда та вернется. После этого случая Норма стала проводить все свое время или с подругами, или запершись одна в комнате. Дверь ее всегда была закрыта, и мне запрещалось входить без разрешения. Помню, как однажды, играя с подругой, Норма сказала: -- Чарли мне не настоящий брат Он просто мальчик, которого мы пожалели и взяли к себе жить. Это мне мама рассказала и разрешила говорить всем, что он мне не брат! Хорошо, если бы это воспоминание оказалось фотографией, чтобы я мог разорвать ее, а клочки в отместку швырнуть в физиономию Нормы. Мне хочется крикнуть ей. "Плевать мне на эту собаку. Она принадлежала бы только ей! Я никогда не допустил бы, чтобы она полюбила меня больше Нормы. Мне хотелось только, чтобы Норма играла со мной, как и раньше и чтобы ей никогда не было плохо." 6 июня. Первая настоящая ссора с Алисой. Моя вина. Мне захотелось увидеться с ней. В этом не было ничего необычного -- после пережитых воспоминаний или кошмаров один только ее вид успокаивает меня. Ошибкой было то, что я зашел за ней на работу. После операции я еще не был в Центре обучения умственно отсталых взрослых, и возможность увидеть его снова показалась мне заманчивой. Он расположен на Двадцать третьей улице, восточнее Пятой авеню. в старом школьном здании, которое университет Бекмана вот уже пять лет арендует для экспериментального обучения -- специальные классы для неполноценных. Уроки кончались в восемь, но меня тянуло побывать в классе, где еще совсем недавно я с трудом учился разбирать буквы и отсчитывать сдачу с доллара. Я поднялся по лестнице, подошел к знакомой двери и украдкой заглянул в маленькое окошко Алиса была на своем месте за учительским столом, а рядом с ней сидела незнакомая мне женщина с изможденным лицом, на котором было написано нескрываемое удивление. Интересно, что именно втолковывала ей Алиса? У доски в инвалидном кресле сидел Майк Дорни, а первую парту украшал собой Лестер Браун, самый способный, по словам Алисы, ученик в классе. Над чем я корпел целыми днями, Лестер схватывал сразу, но появлялся он в школе, когда хотел, а иногда подрабатывал натиркой полов и пропадал неделями. Уверен, что если бы мы с Лестером относились к учебе одинаково, на операционный стол лег бы он, а не я. Многие из сидевших в классе были мне незнакомы. Я набрался духу, открыл дверь и вошел. -- Да это же Чарли!-- воскликнул Майк, разворачивая кресло. Я помахал ему рукой. Бернис, красивая блондинка с пустыми глазами, тупо посмотрела на меня и улыбнулась: -- Где тебя носило, Чарли? Какой у тебя шикарный костюм! Еще несколько человек поздоровались со мной, и я помахал им в ответ рукой. Тут я заметил, что Алиса сердится. -- Уже почти восемь часов,-- объявила она. -- Пора собираться. Дел было много -- убрать мел, ластики, тетради, у