аверно, растяжение. Я думал, что от танцев, но Фэй уверяет, что я упал с проклятой кушетки. Поведение Элджернона снова становится хаотичным. У меня такое впечатление, что Минни боится его. 9 июля. Сегодня случилось нечто совершенно ужасное. Элджернон укусил Фэй. Я просил, чтобы она не играла с ним, но ей всегда нравилось кормить мышку. Обычно, когда Фэй входила в комнату, он бежал ей навстречу, но сегодня все было иначе. Свернувшись в белый пушистый комок, Элджернон лежал у дальней стенки. Фэй просунула внутрь руку, и он забился в угол. Ей захотелось выманить его, открыв дверь в лабиринт, и не успел я предупредить ее, как она совершила ошибку, попытавшись взять Элджернона в руки. Он цапнул ее за палец, злобно посмотрел на нас и убежал в лабиринт. Минни мы нашли в другом конце лабиринта, в комнатке для наград. Из ранки на ее груди капала кровь, но она была еще жива. Когда я захотел взять ее в руки, к нам ворвался Элджернон и прямо-таки бросился на меня -- ухватился зубами за рукав и висел, пока я не стряхнул его. После этого он успокоился. Я наблюдал за ним целый час. Хотя он и продолжал решать новые проблемы без видимых наград, в действиях его появилась не свойственная ему раньше торопливость. Вместо прежних осторожных, но решительных движений по коридорам лабиринта -- суетливые, неконтролируемые броски. Раз за разом он поворачивает за угол слишком быстро и врезается в барьер. Я не тороплюсь с выводами. Они будут зависеть от многих факторов. Обязательно нужно взять Элджернона с собой в лабораторию. Получу ли я дотацию от фонда Уэлберга? Завтра утром позвоню Немуру. ОТЧЕТ No 15 12 июля. Немур, Штраус, Барт и еще несколько человек ждали меня в кабинете. Все постарались сделать вид, что рады мне, но трудно было не заметить, как хотелось, например, Барту забрать Элджернона. Ни кто не сказал ничего плохого, однако я сознавал, что Немур не скоро простит меня за то, что я обратился в фонд Уэлберга через его голову. Ну и пусть. Мне нужна была уверенность, что я смогу вести свои собственные исследования. Если отчитываться перед Немуром в каждой мелочи, не хватит времени на работу. Решение совета директоров фонда было уже известно ему, и потому прием носил прохладный и формальный характер. Он протянул мне руку, но улыбки на его лице не было. -- Чарли,-- сказал Немур,-- все мы рады твоему возвращению и предстоящей совместной работе. Лаборатория и персонал в твоем полном распоряжении. Вычислительный центр будет брать твои расчеты вне всякой очереди и, конечно, если я сам могу быть чемнибудь полезен... Немур изо всех сил старался казаться приветливым, но на лице его было написано сомнение. Прежде всего, я не имел никакого опыта в экспериментальной психологии. Что я знал о технической стороне эксперимента, на разработку которой он потратил столько лет? Но, как я уже упоминал, он старался казаться дружелюбным и готов был отложить свои суждения до будущих времен. У него просто не было выбора. Если не удастся объяснить поведение Элджернона, вся его работа летит к чертям. В случае успеха я вознесу вместе с собой и всех остальных. Я прошел в лабораторию, где Барт уже запустил Элджернона в один из множества лабиринтов. Вздохнув и покачав головой, Барт сказал: -- Бедняга многое забыл. Такое впечатление, будто почти все самые сложные ответные реакции стерлись из его памяти. Он работает на весьма примитивном уровне. -- Тебе так кажется? -- Раньше он мог рассчитывать простые последовательности образов, например, что нужно входить только в каждую вторую дверь или в каждую третью, только в красную дверь или только в зеленую. Сейчас он проходит лабиринт уже в третий раз и все еще ошибается. -- А может, причина в том, что он просто давно здесь не был? -- Не исключено... Пусть пообвыкнется, а завтра посмотрим. Раньше я много времени проводил в лаборатории, но теперь пришла пора оценить все ее возможности. За несколько дней мне предстояло усвоить то, на что у других уходили годы. Барт четыре часа водил меня по комнатам, и я смог получить довольно цельное представление о месте, где мне предстояло работать. В самом конце обхода я заметил дверь, в которую мы еще не заглядывали. -- Что там? -- Холодильник и печь для сжигания.-- Барт толкнул тяжелую дверь и включил свет.-- Прежде чем сжечь умершее животное, мы его замораживаем. Помогает избавиться от запаха. Он уже хотел выйти, но я остановил его. -- Только не Элджернона! Слушай... если... когда... в общем, я не хочу, чтобы он попал сюда... Отдай его мне, я сам позабочусь о нем. Он не улыбнулся. Он только кивнул. Немур приказал ему исполнять все мои желания. Наперегонки со временем. Если я хочу успеть получить ответы на свои вопросы, нельзя терять ни минуты. Я взял у Барта список необходимых книг, у Немypa и Штрауса -- их записи и уже собрался уходить, но тут мне в голову пришла странная мысль. Я спросил Немура: -- Объясните мне одно обстоятельство. Я видел вашу печь для сжигания погибших экспериментальных животных. Какие планы были у вас в отношении меня? Мой вопрос ошеломил его. -- Что ты имеешь в виду? -- Я уверен, что вы с самого начала продумали все возможные варианты. Что должно было случиться со мной? Профессор растерянно молчал, но я не унимался: -- Я вправе знать все, что имеет отношение к эксперименту. В этот перечень входит и моя собственная судьба. -- Что ж, не вижу причин отказывать тебе в этом. -- Немур поднес спичку к уже дымящейся сигарете.-- Ты, конечно, понимаешь, что мы были практически уверены в необратимости результатов эксперимента и до сих пор... есть надежда... -- Понимаю, понимаю... -- Конечно, в твоем случае мы взяли на себя большую ответственность. Не знаю, что ты помнишь о начале эксперимента или как отдельные его стадии складывались в твоем мозгу в единое целое, но мы ясно дали тебе понять, что повышение уровня разумности может оказаться временным. -- Да, это записано в отчетах,-- согласился я.-- Хотя в то время я вряд ли мог понять, что это означает. -- Мы решили рискнуть,-- продолжал Немур,-- поскольку чувствовали, что вероятность причинить тебе вред ничтожно мала, особенно по сравнению с вероятностью того, что ты станешь человеком. -- Не надо оправдываться. -- Нам нужно было получить разрешение на операцию от кого-то из твоих ближайших родственников Решить этот вопрос сам ты был не в состоянии. -- Мне известно и это. Вы говорите о моей сестре Норме. Я читал газеты и вряд ли ошибусь, если предположу, что разрешение на экзекуцию она дала весьма охотно. Немур поднял брови, но решил не заострять внимание на этих словах. -- Мы объяснили ей, что, если эксперимент провалится, вряд ли ты сможешь вернуться обратно в пекарню. -- Почему? -- Ты стал бы другим. Хирургическое вмешательство и инъекции гормонов могли дать эффект со значительной задержкой. На тебе могли оставить отпечаток впечатления и жизненный опыт, приобретенные уже после операции. Я имею в виду возможные эмоциональные расстройства, которые могут осложнить обычное слабоумие... -- Изумительно. Как будто у меня других забот не хватало. -- И еще... Неизвестно, вернешься ли ты в свое прежнее состояние. Не исключена регрессия и до более примитивного уровня. Вот он и выдал мне самое худшее. Снял груз с души. -- Мне нужно узнать все, пока я еще в состоянии влиять на ход событий. Каковы были ваши дальнейшие планы? -- Фонд устроил все так, что тебя отослали бы в Уоррен. -- Какого черта?! -- В соглашении с мисс Гордон было оговорено, что все расходы по твоему содержанию возьмет на себя фонд Уэлберга. Он же обязался до конца твоей жизни выделять ежемесячно сумму, необходимую для твоих личных потребностей. -- Но почему туда? Когда умер дядя Герман, я ухитрялся обходиться сам. Даже Доннер не допустил, чтобы меня забрали в Уоррен, я жил и работал у него. Почему мне предназначили именно Уоррен? -- Если ты сможешь заботиться о себе сам, никто не станет держать тебя там насильно. Людям разрешают жить отдельно в куда более тяжелых случаях... Но мы должны были обеспечить тебя -- на всякий случай. Конечно, он прав. Мне не на что жаловаться. Они подумали обо всем. Уоррен -- самое логичное решение, там я смогу спокойно дожить до глубокой старости. -- Ну что же, по крайней мере это не печь. -- Что? -- Не обращайте внимания. Шутка.-- Мне пришла в голову мысль.-- Скажите, можно ли посмотреть лечебницу в Уоррене? В качестве посетителя. -- У них там все время посетители. В рамках взаимоотношений с общественностью. Но зачем? -- Мне хочется узнать, что произойдет со мной, пока я еще могу что-то изменить. Пожалуйста, организуйте мне такое посещение, и чем скорее, тем лучше. Видно было, что идея ему не по вкусу. Как будто я примерял собственный гроб. Не могу винить профессора. Он просто не понимает, что познание самого себя включает не только прошлое, но и будущее, не только те места, где я был, но и те, где буду. Я не только некто, но и способ существования этого некто -- один из многих способов, и мне необходимо не только знание той дороги, по которой я иду, но и всех возможных дорог. На несколько дней я погрузился в книги: клиническая психология, психометрия, обучение, экспериментальная психология, психология животных, физиологическая психология, теория поведения. Аналитические, функциональные, динамические, органистические и все прочие древние и новые учения, школы и течения. Плохо то, что большинство идей, на которых психологи строят свои заключения о человеческом разуме и памяти, представляют собой ничем не подкрепленные умозаключения. Фэй хочет посмотреть лабораторию, но я запретил ей. Не хватало только, чтобы она столкнулась тут с Алисой. Как будто у меня других забот нет. ОТЧЕТ No 16 14 июля День для поездки в Уоррен я выбрал явно неудачный -- серый и дождливый -- и этим отчасти объясняется тяжелый осадок, с которым связаны воспоминания о нем. Хотя не исключено, что я просто обманываю себя, и сумеречное состояние духа объясняется тем, что я и сам могу оказаться в лечебнице. Автомобиль я одолжил у Барта. Алиса хотела поехать со мной, но она помешала бы мне. Фэй я вообще не сказал, куда направляюсь. Полтора часа езды привели меня в фермерскую общину Уоррен, Лонг-Айленд. Найти нужное мне место не составило труда. Широко раскинувшееся серое поместье являло миру только вход в него -- два бетонных столба по сторонам боковой дороги и до блеска отполированная медная табличка: ГОСУДАРСТВЕННАЯ ЛЕЧЕБНИЦА СПЕЦИАЛЬНАЯ ШКОЛА УОРРЕН Знак у дороги гласил, что скорость ограничена пятнадцатью милями в час, и в поисках административного здания я медленно повел машину мимо серых домов. Через луг по направлению ко мне двигался трактор, на котором, кроме водителя, примостились еще двое. Я высунулся в окно и крикнул: -- Не подскажете ли, где найти мистера Уинслоу? Водитель остановил свою машину и показал рукой: -- Главный госпиталь. Поверните налево, и он окажется справа от вас. Я не мог не обратить внимания на прицепившегося сзади к трактору молодого человека, на чьем небритом лице блуждала тень пустой улыбки. На голове его была матросская шляпа с широкими, по-мальчишески загнутыми полями, защищавшая глаза от солнца. На мгновение я поймал его вопросительный взгляд и сразу отвел глаза. Когда трактор затарахтел дальше, я заметил в зеркале, что человек не сводит с меня любопытных глаз. Он до того был похож на Чарли, что мне стало не по себе. Главный психолог удивил меня своей молодостью. Он оказался высоким, стройным мужчиной, и хотя лицо его выглядело усталым, в голубых глазах читались воля и решительность. Он показал мне свои "владения" из окна собственного автомобиля -- залы для развлечений, больницу, школу и двухэтажные кирпичные здания, в которых обитали пациенты и которые он называл коттеджами. -- Почему не видно забора? -- спросил я. -- А его и нет. Только ворота и живая изгородь для защиты от праздношатающихся. -- Но как вы охраняете: их: Они ведь могут уйти... Он улыбнулся и пожал плечами. -- Да, некоторые уходят, но большинство возвращаются. -- Вы разыскиваете их? Уинслоу посмотрел на меня так, словно почувствовал, что в моих вопросах скрыто нечто большее, чем пустое любопытство. -- Нет. Если у них случаются неприятности, мы очень быстро узнаем об этом от соседей-фермеров. Или полиция привозит их обратно. -- А если нет? -- Тогда нам остается только предполагать, что они нашли некий удовлетворяющий их способ существования. Поймите меня правильно, мистер Гордон, это не тюрьма. Власти требуют, чтобы мы предпринимали все мыслимые усилия для предотвращения побегов, но мы не в состоянии постоянно держать под наблюдением четыре тысячи человек. Бегут в основном легкие пациенты, хотя их у нас становится все меньше и меньше. В последнее время наш главный контингент составляют больные с повреждениями мозга, требующие неусыпного надзора, но для остальных свобода передвижения не ограничена. Побыв на "воле" неделю-другую и поняв, что там для них нет ничего хорошего, беглецы возвращаются. Общество отвергает их и не затрудняется в выборе средств, чтобы дать им понять это. Мы выбрались из машины и подошли к одному из коттеджей. Стены внутри были выложены белой плиткой, пахло хлоркой. Из холла первого этажа дверь вела в большой зал, в нем несколько десятков мальчишек сидели на расставленных вдоль стен скамейках и ждали, когда звон колокольчика позовет их к ленчу. Первым, на кого упал мой взгляд, был один из старших ребят -- он сидел в углу и баюкал на коленях голову другого, лет четырнадцати. При нашем появлении все лица повернулись к нам, а самые храбрые из мальчишек подошли и уставились на меня. -- Не бойтесь,-- сказал Уинслоу, заметив выражение моего лица,-- они не сделают вам ничего плохого. К нам подошла заведующая отделением -- крупная, красивая женщина. Рукава ее рубашки были закатаны до локтей, а поверх накрахмаленной белой юбки был повязан фартук. На поясе позвякивала связка ключей. Когда она повернула голову, я заметил, что одна сторона ее лица покрыта багрово-красным родимым пятном. Она сказала: -- Мы никого не ждали сегодня, Рэй. Ведь обычно ты всегда приводишь посетителей по четвергам. -- Это мистер Гордон, из университета Бекмана. Ему хочется оглядеться вокруг и получить представление о нашей работе... А что касается тебя, Тельма, я же знаю, что тебе все равно, какой сегодня день, любой хорош. -- Точно! -- громко и весело засмеялась Тельма.-- Но по средам мы меняем матрасы, и по четвергам тут пахнет значительно лучше. Я заметил, что пряча родимое пятно, Тельма старалась держаться слева от меня. Она показала мне спальни, прачечную, кладовую, обеденный зал -- столы были уже накрыты и ждали только, когда еду доставят из центральной кухни. Разговаривая, Тельма улыбалась, и пучок волос на голове делал ее похожей на танцовщицу Лотрека. Она ни разу не посмотрела мне в глаза. Интересно, на что будет похожа жизнь, доведись Тельме надзирать за мной? -- Им хорошо у нас,-- сказала она.-- Но знаете... Триста ребят, по семьдесят пять в отделении, а нас, чтобы присматривать за ними, всего пятеро. Так трудно держать их в узде! Но все равно здесь куда лучше, чем в "грязных" коттеджах. Вот там люди долго не задерживаются. С младенцами как-то не обращаешь на это внимания, а вот когда дети взрослеют и все так же делают под себя... -- Мне кажется, вы очень хороший человек,-- сказал я.-- Ребятам повезло с вами. Она довольно улыбнулась, глядя все так же перед собой. -- Я не лучше и не хуже остальных. Просто мне нравятся эти ребята. Конечно, работа нелегкая, но стоит подумать, как ты нужна им... -- Улыбка исчезла.-- Нормальные дети слишком быстро вырастают... уходят... забывают тех, кто любил их и заботился о них. Но эти ... Им нужно отдавать всего себя, всю жизнь.-- Она снова улыбнулась, словно устыдившись собственных слов. Тяжелая работа, но стоящая. Внизу, где нас ждал Уинслоу, прозвенел колокольчик, и ребята потянулись в столовую. Я заметил, что парень, который держал младшего на коленях, ведет его к столу за руку. -- Интересно,-- сказал я, кивнув в их сторону. Уинслоу тоже кивнул. -- Джерри, это большой, а второй -- Дасти. Мы часто видим такое. Ни у кого нет для них времени, и они начинают искать доброту и любовь друг в друге... Дальше наш путь лежал к школе, и когда мы проходили мимо одного из коттеджей, до нас донесся громкий то ли вопль, то ли стон, которому тут же ответило еще несколько голосов. Окна этого здания были забраны решетками. Впервые за утро я заметил в поведении Уинслоу некоторую неуверенность. Он объяснил: -- Коттедж "К" со специальными мерами безопасности. Легковозбудимые больные, при малейшей возможности причиняют увечья себе или друг другу. Они постоянно заперты. -- Буйные пациенты здесь, у вас?! Разве их место не в психиатрических больницах? -- Конечно, конечно: Но как определить границы такого состояния? Некоторые из них далеко не сразу проявляют подобные наклонности, некоторых определил сюда суд, и мы просто вынуждены были принять их. Настоящая беда в том, что нигде ни для кого нет места. Знаете, сколько народа ждет очереди к нам? Тысяча четыреста человек. В конце года мы, может быть, примем из них человек двадцать -- тридцать. -- Где же сейчас эти тысяча четыреста? -- Дома. Или еще где-нибудь. Ждут... Наши проблемы несколько отличаются от обычной нехватки больничных коек. Больные обычно остаются здесь до конца жизни. Мы подошли к новой школе, одноэтажному зданию из стекла и бетона, с большими светлыми окнами, и я попытался представить, каково будет ходить по его коридорам в качестве пациента, стоять в очереди в классную комнату в компании себе подобных. Может быть, я стану одним из тех, кто везет своего собрата по несчастью в инвалидной коляске, или ведет кого-то за руку, или баюкает на коленях маленького мальчика... В столярной мастерской группа старших ребят делала сиденья для парт, и когда мы вошли, они тут же с любопытством окружили нас. Учитель отложил пилу и тоже подошел. -- Это мистер Гордон из университета Бекмана,-- представил меня Уинслоу.-- Хочет посмотреть наших больных. Подумывает, не купить ли ему наше заведение. Учитель рассмеялся и махнул рукой в сторону своих учеников: -- С-с-согласны. Т-только ему п-п-придется т-т-тогда забрать и нас. А н-нам н-нужно б-будет м-много д-дерева д-д-для работы. Он начал показывать мне мастерскую, и я заметил, какие необычно молчаливые здесь ученики. Они работали -- ошкуривали скамейки, полировали их, но не разговаривали. -- Это м-мои т-тихони,-- почувствовав мое недоумение, сказал учитель.-- Г-г-глухо-н-немые. -- У нас их сто шесть,-- добавил Уинслоу.-- Их обучение финансирует федеральное правительство. Просто удивительно! Насколько меньше дано им, чем другим людям! Умственно отсталые, глухие, немые -- и с таким рвением полируют скамейки! Один из ребят -- он зажимал кусок дерева в тиски -- оставил свое занятие, похлопал Уинслоу по плечу и показал рукой в угол, где на полках сохли уже законченные изделия. Он указал на подставку для лампы на второй полке, потом на себя. Это была неуклюжая подставка, неумело сделанная, кособокая, лак на ней расплылся неровными пятнами. Уинслоу и учитель с энтузиазмом стали хвалить его. Юноша гордо улыбнулся и посмотрел на меня, ожидая, что я тоже присоединюсь к хору похвал. Я кивнул и, преувеличенно четко выговаривая слова, сказал: -- Очень хорошо... Просто прекрасно ... Я сказал это, потому что он нуждался в моих словах, но в душе моей была пустота. Юноша улыбнулся и слегка коснулся моего рукава. Так он говорил мне "До свиданья". Сердце мое сжалось, и пока мы не вышли из мастерской, мне стоило огромного труда не расплакаться от жалости к нему. Директором школы оказалась невысокая пухлая дама, совсем не строгая на вид. Она усадила меня перед плакатом, на котором аккуратными буквами были выписаны различные типы пациентов, а также число учителей и перечень предметов, предназначенных для каждой из групп. -- Конечно,-- объяснила она,-- теперь у нас мало пациентов с высоким КИ. Тех, у кого он от шестидесяти до семидесяти, все чаще и чаще обучают в обычных школах, правда, в специальных классах. Общество в какой-то степени заботится о них. Большинство вполне способны жить самостоятельно в приютах, общежитиях, работать на фермах, заниматься ручным трудом на фабриках или в прачечных... -- Или в пекарнях,-- подсказал я. Директриса задумалась. -- Да, мне кажется, это не выходит за пределы их возможностей. Мы делим наших детей -- независимо от возраста я всех их называю детьми -- на "чистых" и "грязных". Когда в коттедже пациенты только одного типа, ими значительно легче управлять. Некоторые из "грязных" -- пациенты со значительными повреждениями мозга и обречены лежать, пока жизнь их не кончится: -- Или пока наука не найдет способа помочь им. -- Боюсь,-- сказала директриса, -- что этим уже ничто не поможет. -- Нельзя терять надежды. Она растерянно, но вместе с тем пристально посмотрела на меня. -- Да, да, конечно, вы правы... Надежда -- это главное: Я нарушил ее душевный покой и улыбнулся про себя, подумав, в какую категорию запишет она меня: "чистых"? Или нет? Мы вернулись в кабинет Уинслоу. Он заварил кофе и повел речь о своей работе. -- Это неплохое место. У нас нет штатного психиатра, только консультант, он появляется раз в две недели. В общем, это не имеет значения. Все наши психологи работают, не щадя себя. Можно было бы нанять и психиатра, но на те же деньги я держу двух психологов -- людей, которые не боятся отдать нашим пациентам частицу самого себя. -- Что вы имеет в виду под "частицей самого себя"? Сквозь усталость Уинслоу мелькнуло раздражение и в голосе появились недовольные нотки. -- Масса людей дает нам деньги или оборудование, но мало кто способен отдать время и чувства. Вот что я имею в виду! Он показал на пустую детскую бутылочку, стоящую на книжной полке. Я сказал, что уже обратил на нее внимание. -- Там вот, многие ли из ваших знакомых готовы взять на руки взрослого мужчину и кормить его из этой самой бутылочки, рискуя оказаться при этом обделанными с ног до головы? Вы удивлены! Вы не можете понять этого, сидя в своей научно-исследовательской башне из слоновой кости. Откуда вам знать, что значит быть отрезанным от человечества? Тут уж я не мог сдержать улыбки. Уинслоу сразу же встал и ледяным тоном попрощался со мной. Если я в конце концов попаду сюда и он узнает мою историю, он поймет. Такой человек способен понять. Я вел машину в Нью-Йорк, и ощущение холодной серости вокруг меня дополнилось внутренней отрешенностью от всего. Никто из тех, с кем я говорил, ни словом не упомянул об излечении своих больных, о возможности того, что когда-нибудь их можно будет вернуть обществу... и самим себе. Ни единого слова надежды. Пациенты были для них живыми мертвецами -- нет, хуже, никогда не жившими людьми, обреченными бездумно воспринимать пространство и время в бесконечном чередовании дня и ночи. Я вспомнил хозяйку дома -- женщину с багровокрасной родинкой в поллица, заику-учителя, добрую директрису, молодого психолога с усталым лицом. Как они нашли дорогу сюда, чтобы посвятить себя служению этим молчаливым умам. Подобно парню, державшему на руках младшего собрата, каждый из них нашел смысл жизни в том, чтобы отдать часть ее обделенным жизнью. ... А коттеджи, которые мне не показали? Может быть, и я вернусь сюда и проведу в Уоррене остаток жизни. В ожидании : 15 июля. Раз за разом откладываю встречу с матерью. Мне ужасно хочется повидать ее, но я понимаю, что пока не разберусь, что же собственно ждет меня, проку от этой встречи будет мало. Элджернон отказывается бегать по лабиринту, никакая награда на него не действует. Сегодня я зашел посмотреть на него и столкнулся с Немуром и Штраусом, они с обеспокоенным видом наблюдали, как Барт насильно кормит его. Странно видеть этот белый пушистый комочек привязанным к лабораторному столу и Барта, склонившегося над ним с пипеткой в руке. Если и дальше будет так, придется поддерживать в нем жизнь инъекциями. Не сводя глаз с извивающегося под ремешками Элджернона, я представил, как они охватывают мои собственные руки... ноги : Я начал задыхаться и в поисках свежего воздуха выскочил из лаборатории. Пора бы перестать отождествлять себя с ним. Я зашел в бар Мюррея и выпил, потом позвонил Фэй, и мы совершили обычный обход злачных мест. Фэй раздражена тем, что я перестал выводить ее на танцы. Вчера вечером она разозлилась и ушла, не попрощавшись. Она не имеет ни малейшего представления о моей работе. Ей просто наплевать на нее, но мне трудно винить в этом Фэй. Ее интересуют только три вещи -- танцы, живопись и секс. Единственное, что способен разделить с ней я,-- это секс. Глупо даже пытаться заинтересовать ее своей работой. Так что она ходит танцевать без меня. Позавчера она рассказала, что ей приснилось, будто она подожгла все мои книги и записи, и как мы потом весело плясали вокруг костра. Нужно быть с ней поосторожнее -- она начинает предъявлять требования. Я только что осознал, что моя квартира стала походить на квартиру Фэй, постепенно превращаясь в грязную свалку. И я слишком много пью. 16 июля. Вчера вечером Алиса и Фэй наконец-то встретились. Алиса пришла, узнав от Барта, что произошло с Элджерноном. Она догадывается, что это может означать, а кроме того, чувствует себя виноватой в том, что втравила меня в это дело. Мы долго пили кофе и разговаривали. Я знал, что Фэй умчалась в "Звездную пыль" и не ждал ее так рано. Однако примерно без четверти два мы были поражены внезапным появлением моей соседки на пожарной лестнице. Она постучала в окно, открыла его, влезла и, вальсируя, прошлась по комнате с бутылкой в руке. -- Устроим вечеринку. Я принесла свою долю. Я уже рассказывал ей, что Алиса тоже работает в университете, и упоминал Алисе о существовании Фэй -- так что встреча не оказалась для них неожиданной. Бросив друг на друга несколько оценивающих взглядов, они заговорили об искусстве, обо мне и, казалось, забыли о моем присутствии. Да, они понравились друг другу. -- Надо еще кофе сварить,-- пробормотал я и поплелся на кухню, оставив женщин наедине. Когда я вернулся, Фэй уже сняла туфли и сидела на полу, отхлебывая джин из бутылки. При этом она объясняла Алисе, что, по ее глубокому убеждению, для человеческого тела нет ничего лучше солнечного загара и что колонии нудистов -- готовое решение моральных проблем человечества. Алиса несколько нервно посмеялась над предложением присоединиться к упомянутой колонии и приняла от Фэй стаканчик с выпивкой. Мы просидели почти до утра, и мне захотелось проводить Алису домой. Она попыталась сказать, что в этом нет надобности, но Фэй тут же заявила, что только совершенная дура может выйти в такой час одна на улицу. Я вышел из дома и поймал такси. По дороге Алиса сказала: -- Что-то в ней есть. Не знаю, что именно... Открытость, откровенность, полное отсутствие эгоизма... С этим я не мог не согласиться. -- И она любит тебя. -- Нет. Она любит всех, а я -- всего лишь сосед по лестничной клетке. -- А ты любишь ее? -- Единственная женщина, кого я любил и люблю, -- это ты. -- Давай не будем говорить об этом. -- Ты лишаешь меня интереснейшей темы для разговора. -- Чарли, меня очень беспокоит твое пьянство. Я знаю кое-что об этих похмельях... -- Передай Барту, чтобы он хранил свои наблюдения и выводы в соответствующих рабочих журналах. Я не позволю ему настраивать нас друг против друга! Я сам знаю, сколько мне можно пить! -- Мне уже приходилось слышать такое. -- Но не от меня. -- Это -- единственное, что мне не нравится в Фэй. Она заставляет тебя пить и мешает работать! -- С этим я тоже справлюсь. -- Чарли, твоя работа важна не только для человечества вообще, но и для тебя самого! Не позволяй связывать себе руки! -- Вот когда правда выходит наружу,-- поддразнил ее я.-- Просто тебе хочется, чтобы я пореже с ней виделся. -- Я этого не говорила! -- Подразумевала. Если Фэй и в самом деле помеха, я вычеркну ее из жизни. -- Ну, зачем же так сразу... Она -- то, что тебе нужно. Женщина, много повидавшая в жизни. -- Мне нужна ты! Алиса отвернулась. -- Но не так, как она. Она снова посмотрела на меня. -- Сегодня я пришла к тебе, готовая возненавидеть ее. Мне хотелось увидеть ее злобной, глупой шлюхой, и у меня были грандиозные планы насчет того, как я встану между вами и вырву тебя из ее когтей. Но, поговорив с ней, я поняла, что не имею права судить. Я лишилась уверенности в себе. Она нравится мне... хотя ее поведение... Все равно, если тебе приходится пить с ней и проводить время в кабаках, -- она стоит на твоем пути! Эта проблема мне не по зубам, ее можешь решить только ты сам. -- Опять? -- рассмеялся я. -- Не отрицай, что ты глубоко увлечен ею! -- Не так уж глубоко. -- Ты рассказывал ей о себе? -- Нет, -- ответил я и сразу увидел, что Алиса успокоилась. То, что я не выдал Фэй своего секрета, означало, что я не посвятил себя ей полностью. Мы оба знали -- какой бы расчудесной ни была Фэй, она не поняла бы ничего. -- Я нуждался в ней, и не знаю почему она тоже нуждалась во мне. Мы оказались соседями -- что ж, это было удобно. Вот и все. Разве это любовь? Это совсем не то, что существует между нами. Алиса внимательно рассматривала свои ногти. -- И что же существует между нами? -- Нечто настолько глубокое и важное, что Чарли внутри меня приходит в ужас при мысли о том, что мы можем провести ночь вместе. -- Но не с ней? -- Именно поэтому я и знаю, что это не любовь -- Фэй ровным счетом ничего не значит для Чарли. Алиса рассмеялась: -- Прекрасно! И сколько иронии! Когда ты так говоришь, я ненавижу его. Как тебе кажется, разрешит он нам... -- Не знаю. Надеюсь. Прощаясь, мы пожали друг другу руки и, странно, жест этот оказался куда более нежным и интимным, чем возможные объятия. 27 июля. Работаю круглые сутки. Не взирая на протесты Фэй, в лаборатории поставили для меня диван. Она стала слишком властной и обидчивой. Мне кажется, она стерпела бы присутствие другой женщины, но полная самоотдача в работе выше ее понимания. Я, хоть и был готов к этому, начинаю терять терпение. Каждая минута, отданная работе, бесценна, нельзя красть мое время. Расчет уровня умственного развития -- восхитительное занятие. С этой проблемой я так или иначе сталкиваюсь всю жизнь. Именно она -- точка приложения всех моих знаний. Время приобретает иное значение. Мир вокруг и прошлое кажутся далекими и искаженными, словно время и пространство растянуты, перепутаны, искривлены до неузнаваемости. Реальны только клетки, мыши и приборы в лаборатории на четвертом этаже главного корпуса. Нет ни дня, ни ночи. Как впихнуть в несколько недель всю жизнь ученого? Я понимаю, что надо иногда отдохнуть, расслабиться, но не могу позволить себе этого до тех пор, пока не узнаю, что же происходит со мной. Алиса -- вот кто настоящий помощник. Она носит мне кофе с бутербродами и ничего не требует. О моем восприятии: все ясно и четко, каждое ощущение поднято на небывалую высоту и высвечено так, что красные, желтые и голубые цвета буквально полыхают. То, что я сплю здесь, производит странный эффект: запахи лабораторных животных -- собак, обезьян, мышей -- возвращают меня в прошлое, и трудно понять, испытываю я новые впечатления или вспоминаю старые... Невозможно определить их соотношение, и я оказываюсь в странной мешанине прошлого и настоящего, ответных реакций, хранящихся в памяти, и ответных реакций на происходящее в комнате. Словно все, что я знаю, сплавилось в некую кристаллическую вселенную, она вращается передо мной, и на ее гранях вспыхивают изумительные по красоте сполохи света... ...В середине клетки сидит обезьяна и смотрит на меня сонными глазами, подпирая щеки маленькими, по-стариковски сморщенными кулачками... Чини... чини... чини... Вдруг она взлетает по прутьям клетки вверх, к качелям, где, тупо уставившись в пространство, сидит другая обезьяна. Она мечется по клетке, раскачивается и хочет схватить другую обезьяну за хвост, но та все время убирает его, без суеты, спокойно. Чудесная обезьяна... красивая обезьяна... с огромными глазами и длинным хвостом. Можно мне дать ей орех? Нет, вон тот раскричится. Там написано, что нельзя кормить животных. Это шимпанзе. Можно погладить его? Нет. Я хочу погладить ши-па-зе. Ну, хватит, пойдем посмотрим слона. Толпы ярких солнечных людей одеты в весну. Элджернон неподвижно лежит в куче нечистот, и запах становится невыносимым. Что же будет со мной? 28 июля. Фэй завела себе нового приятеля. Вчера вечером я зашел домой, чтобы побыть с ней. Заглянул в свою квартиру, взял бутылку и вылез на пожарную лестницу. К счастью, прежде чем влезть к Фэй, я заглянул в окно. Они развлекались на кушетке. Странно, но меня это не только не трогает, я испытываю прямотаки облегчение. Я вернулся в лабораторию, к Элджернону. Бывают моменты, когда он выходит из летаргии, а иногда даже бегает по лабиринту, но если заходит при этом в тупик, реакцию его можно описать только как безудержную злобу. Когда я вошел, он был оживлен и узнал меня. Ему хотелось работать, я пересадил его из клетки в лабиринт, и он быстро побежал по коридорам. Дважды он проделал это успешно, но на третий раз запутался на перекрестке, замешкался и повернул не в ту сторону. Я знал, чем это кончится, мне захотелось протянуть руку и забрать его оттуда прежде, чем он запутается окончательно, но я сдержался. Вот Элджернон обнаружил, что двигается по незнакомой тропинке, остановился. Действия его стали хаотичными: старт, пауза, поворот назад, еще поворот, снова вперед... и так до тех пор, пока он не оказался в тупике и легкий электрический удар не оповестил его об ошибке. Он забегал кругами, издавая похожий на скрип граммофонной иглы писк, потом начал бросаться на стену лабиринта, снова и снова, подпрыгивая вверх, падая и снова прыгая. Дважды ему удавалось зацепиться коготками за проволочную сетку, прикрывавшую лабиринт сверху, и оба раза он, громко вереща, срывался. Наконец он прекратил тщетные попытки и свернулся в маленький, тугой комочек. Я поднял его, но он не сделал ни малейшей попытки развернуться, оставаясь в состоянии, похожем на ктатоноческий ступор. Я положил его обратно в клетку и наблюдал за ним, пока он не пришел в себя и не начал двигаться нормально. Непонятно, что представляет собой подобная регрессия -- особый случай? Изолированная реакция? Или в самой процедуре изначально заложен принцип, обрекающий нас на неудачу? Если мне удастся понять закономерность, добавить хоть одну запятую к тому, что уже известно об умственной отсталости и возможности излечения таких, как я, я буду удовлетворен. Что бы ни случилось со мной, я проживу тысячу нормальных жизней лишь тем, что смогу дать другим, еще не родившимся. Этого хватит. 31 июля. Я на самом верху и сознаю это. Всем вокруг кажется, что я убиваю себя работой, но они не понимают, что сейчас я живу на самой вершине ясности и красоты, о существовании которой и не подозревал. Все мои составляющие настроены на работу. Днем я впитываю, а вечерами -- в моменты, прежде чем провалиться в сон, -- идеи фейерверком взрываются в голове. Нет в мире большего наслаждения. Невозможно поверить, что произойдет нечто такое, что истощит эту кипящую энергию, рвение, наполняющее все мои дела. Словно все знания, приобретенные мной в последние месяцы, соединились и вознесли меня на вершину света и понимания. Это истина, любовь и красота, сплавленные воедино. Это наслаждение. Как смогу я отказаться от всего этого? Жизнь и работа -- лучше этого человек не может иметь ничего. Ответы уже внутри меня, и скоро, очень скоро они ворвутся и в мой мозг. Если бы только мне удалось решить одну крохотную проблему! Я молюсь, чтобы ее решение оказалось именно тем, чего мне не хватает. Но чем бы оно ни оказалось, я постараюсь быть благодарным за него. Оказывается, новый приятель Фэй работает учителем танцев в "Звездной пыли". У меня не осталось времени для нее, а она ни в чем передо мной не виновата. 11 августа. Последние два дня -- тупик. Ничего. Где-то я свернул не туда. Я получаю уйму ответов на разнообразнейшие вопросы, кроме самого главного -- каким образом регрессия Элджернона связана с основными теоретическими предпосылками эксперимента. К счастью, мне достаточно известно о работе мозга, чтобы мучиться впустую. Я не поддамся панике и не сдамся (или что еще хуже -- не начну искать ответы там, где их нет). Я перестану думать о проблеме и дам ей созреть. Возможности сознательного уровня исчерпаны, так что пусть поработает таинственное подсознание. Удивительно, как все мои силы концентрируются на одной-единственной задаче. Но если я поддамся этому чувству и начну отдавать все силы ей одной, это ничему не поможет. Интересно, сколько загадок остались нерешенными только из-за того, что ученые или слишком мало знали, или слишком верили в себя и возможности управления процессом созидания? Я решил ненадолго оторваться от работы и сходить на коктейль, который миссис Немур устраивала в честь двух членов совета директоров фонда Уэлберга, чьи голоса имели решающее значение при распределении дотаций. Я пригласил Фэй, но она сказала, что у нее свидание и вообще она лучше пойдет потанцует. Вечер я начал с благим намерением быть приятным собеседником и завести новых друзей. В последнее время у меня возникает много трудностей в общении с людьми. Не знаю, кто больше виноват в этом, но любой разговор, затеянный мной, иссякает уже через две минуты. Почему? Неужели меня боятся? Я взял бокал и отправился в путешествие по огромной гостиной. Несколько маленьких компаний оживленно что-то обсуждали. Присоединиться к такой группе для меня -- дело совершенно невозможное. В конце концов миссис Немур загнала меня в угол и представила Хайраму Харви, одному из директоров. Миссис Немур -- привлекательная женщина: сорок или чуть больше, светлые волосы, много косметики я длинные ярко-красные ногти. Уцепившись за локоть Харви, она осведомилась у меня: -- Как продвигается работа? -- Хорошо, благодарю вас. Как раз сейчас я бьюсь над довольно трудной задачей. Она улыбнулась и закурила. -- Все очень, благодарны вам за помощь. Правда, мне представляется, что вы охотнее занялись бы какой-нибудь собственной темой. По-моему, куда интереснее создавать что-то свое, чем заканчивать работу, начатую другими. Надо отдать ей должное, они ни на секунду не давала Харви забыть, что именно ее муж должен получать кредиты. Я не мог удержаться от искушения ответить в том же стиле. -- Никто не в состоянии предложить нечто совершенно новое, миссис Немур. Каждый исследователь начинает работу на развалинах идей предшественников. Значение имеет только конечный вклад в сумму знаний.