шенно мне незнакомые -- были высажены в
клумбах различной конфигурации и во множестве виднелись просто среди травы.
На отдельных террасах или в разбитых на крышах садах можно было увидеть
более крупные и яркие цветы, отнюдь не радовавшие глаз своими
отвратительно-хищными формами -- эти, вне всякого сомнения, были плодами
искусственной селекции. Невероятной величины и окраски грибы располагались в
соответствии с определенной схемой, что выдавало наличие хорошо развитой
садоводческой традиции. В больших парках внизу еще можно было заметить
стремление сохранить естественный растительных покров, но садики на крышах
были ухожены вплоть до фигурной стрижки кустов и деревьев.
Небо почти постоянно было затянуто тучами, временами я становился
свидетелем потрясающих грозовых ливней. Изредка появлялось и солнце -- оно
было куда крупнее обычного -- или луна, на поверхности который я не смог
обнаружить никаких известных мне примет. В одном-двух случаях, когда небо
прояснялось, я мог наблюдать созвездия, но почти ничего не узнавал. Даже те
немногие, что казались мне знакомыми, были как-то странно искажены и
смещены; по их положению на небе я определил, что нахожусь где-то в южном
полушарии, в районе тропика Козерога.
Дальний горизонт скрывался в дымке, сквозь которую я различал за
пределами города полосу джунглей, состоявших из гигантских папоротников,
пальм,
лепидодендронов4 и
сигиллярий5 --все это
фантастическое нагромождение крон, стволов и ветвей призрачно колебалось в
поднимавшихся от земли потоках испарений. В воздухе над городом
чувствовалось перемещение каких-то тел, но пока еще я не мог разглядеть их
как следует.
Начиная с осени 1914 года меня начали посещать сны, в которых я как бы
совершал медленный полет над городом и его окрестностями. Я видел широкие
дороги, уходившие через дремучие заросли к другим расположенным поблизости
городам столь же причудливо-мрачной архитектуры. Я видел чудовищные
сооружения из черного либо радужного камня на полянах и расчищенных участках
леса и длинные дамбы, перерезавшие темное пространство болот.
Однажды подо мной открылось протянувшаяся на много миль равнина, сплошь
усеянная руинами базальтовых строений, близких по стилю к тем лишенным окон,
закругленным башням, что привлекли мое внимание еще в первом городе.
И только много позднее я в первый раз увидел море -- туманное
пространство, уходившее в бесконечность за каменными молами одного из
гигантских городов и отвлекавшее утомленный взор от этого невероятного
скопления дворцов, куполов и арок.
3
Как я уже отмечал, эти видения далеко не сразу начали проявлять свою
зловещую природу. Многим людям, случается. снятся и более странные сны --
составленные из бессвязных обрывков дневных впечатлений, картин и
прочитанных книг, прихотью воображения слитых в одну фантастическую сюжетную
форму.
Иной раз я пытался воспринимать свои сны как нечто вполне естественное,
хотя никогда ранее не был предрасположен к вещам подобного рода. Часть из
этих кажущихся аномальными явлений -- убеждал я себя -- в действительности
могли иметь массу самых простых и обыденных источников, выследить и раскрыть
которые мне не удавалось по каким-то чисто субъективным причинам; другие же
могли отражать почерпнутые из книг сведения о растительном мире и прочих
деталях жизни планеты в доисторическую эпоху, каких-нибудь сто пятьдесят
миллионов лет назад -- в Пермский или Триасовый период.
По прошествии нескольких месяцев, однако, чувство страха начало
постепенно брать верх над всеми остальными. Сны к тому времени уже приобрели
вид непосредственно личных воспоминаний, тогда-то я и попробовал провести
связь между ними и абстрактными ощущениями иного рода -- наличием некого
барьера, блокирующего отдельные участки моей памяти, нарушением временного
восприятия, пребыванием в моем теле чуждого мне разума в период между 1908 и
1913 годами, и, наконец, необъяснимым отвращением к своему внешнему облику,
которое я так и не смог в себе побороть.
Когда же в мои сны начали проникать отдельные конкретные подробности,
постоянно испытываемый мной ужас возрос тысячекратно, и однажды -- это
случилось в октябре 1915 года -- я решил предпринять кое-какие практические
шаги. Именно с того дня я приступил к интенсивному изучению всех прошлых
случаев амнезии, чувствуя, что мне необходимо найти реальное объяснение
всему, что со мной происходит, и вырваться из сжимающих мое сознание тисков.
Однако -- как об этом уже говорилось -- первые же результаты
исследований оказали на меня совершенно противоположное действие. Я был
потрясен, узнав, насколько полно дублировались мои сны: в ряде аналогичных
случаев, особенно если учесть, что многие описания их были сделаны задолго
до того, как человечество достигло современного уровня геологических знаний
-- таким образом была опровергнута моя идея о книжном происхождении
представлявшихся мне доисторических ландшафтов.
Вдобавок ко всему, многие отчеты содержали ряд самых неожиданных
рассуждений, связанных с картинами огромных дворцов, садов, джунглей и
прочих уже знакомых мне по снам вещей. Ладно бы речь шла только о самом
зрелище и оставленных им смутных и тяжелых впечатлениях, но отдельные
встречавшиеся мне мысли граничили с откровенным безумием или же с
откровенным богохульством. Самым страшным было то, что мои собственные
псевдовоспоминания приобрели как бы дополнительный импульс, позаимствовав
многое из прочитанного. При этом большинство врачей по-прежнему считали
продолжение моих поисков наиболее целесообразным и разумным в данной
ситуации.
Тогда же я основательно взялся за изучение психологии; Уянгейт вскоре
последовал моему примеру -- именно эти занятия положили начало его научной
деятельности и принесли ему впоследствии профессорскую должность. В
1917--1918 годах я прослушал специальный курс лекций в Мискатоникском
университете. Мой интерес к вопросам медицины, истории, антропологии с
годами не ослабевал; я предпринял серию поездок в отдаленные библиотеки, в
конечном счете добравшись до мало кому известных трудов по мистике и черной
магии, столь привлекавших некогда моего не в меру любознательного двойника.
Среди прочих мне попались и несколько книг, побывавших когда-то в его
-- то есть в моих собственных-- руках, и я с волнением прочел пометки на
полях и даже поправки, внесенные прямо в текст странным уродливым почерком и
в выражениях, указывающих на несвойственные нормальному человеку стиль и
образ мышления.
Пометки делались на том языке, на котором была написана каждая из этих
книг --писавший, похоже, знал их одинаково хорошо, хотя это знание явно
отдавало академизмом. Но одна из надписей на страницах "Unaussprechlichten
Kulten" фон Юнцта резко отличалась от всех прочих. Она была выполнена теми
же чернилами, что и пометки на немецком языке, но состояла из причудливых
криволинейных иероглифов, не имеющих, насколько я мог судить, ничего общего
с любым земным иероглифическим письмом. Зато они полностью соответствовали
тому алфавиту, надписи на котором постоянно фигурировали в моих снах --
надписи, смысл которых порою начинал смутно доходить до моего сознания, но
всегда останавливался, не пересекая последней зыбкой грани между реальной
памятью и сновидением.
В окончательное замешательство меня привели работники читального зала,
утверждавшие на основании данных предыдущих осмотров книг и записей в
картотеке их выдачи, что все указанные пометки могли быть сделаны только
мною самим -- то есть тем, кто, пользуясь моим обликом и именем, изучал эти
тома до меня. Достаточно сказать, что сам я ни в каком виде не владел тремя
языками из числа задействованных.
Собрав воедино все имевшиеся у меня материалы, старинные и современные,
медицинские и антропологические, я обнаружил гораздо более тесное
переплетение древних мифов и описанных позднее галлюцинаций, чем это можно
было заключить из первых беглых осмотров. Непонятно, каким образом вполне
правдоподобные описания пейзажей палеозойской или мезозойской эры могли
войти составной частью в мифологические сюжеты, создававшиеся во времена,
когда возможность получения столь точных научных данных была совершенно
исключена. Факты здесь противоречили здравому смыслу и одновременно они же
подсказывали первопричину формирования столь схожих между собой
галлюцинаций.
Без сомнения, повторявшиеся случаи амнезии постепенно создали некую
общую мифологическую модель, которая, разрастаясь, начала со временем
оказывать уже обратное влияние на людей, ставших жертвами этой болезни,
возвращаясь к ним в виде одних и тех же псевдовоспоминаний. Лично я в период
своего беспамятства прочел и изучил все эти древние сказки -- мое позднейшее
расследование это полностью подтвердило. Почему тогда не допустить, что мои
сны и эмоциональные переживания явились лишь отражением тех знаний, что были
получены мной через посредство загадочной второй личности?
Некоторые из упомянутых выше мифов близко соприкасались с другими
известными легендами о мире, существовавшем на Земле до появления человека
-- прежде всего с древнеиндийскими сказаниями, где говорилось о неизмеримых
и ошеломляющих безднах времени -- теми, что позднее вошли составной частью в
современную теософию.
Древние мифы и посещавшие меня галлюцинации были схожи в главном: и те,
и другие недвусмысленно намекали на то, что человечество являлось лишь одной
из множества высокоразвитых цивилизации, в разные времена населявших эту
планету. Если верить преданиям, существа странного, непередаваемого облика
воздвигли башни до небес и проникли во все тайны природы задолго до того,
как первый земноводный предшественник человека триста миллионов лет назад
выполз на сушу из теплых океанских волн.
Некоторые из хозяев планеты прилетали сюда с далеких звезд -- истоки
этих цивилизаций порой терялись в глубинах космоса, который сам по себе был
их ровесником; другие зарождались в земных условиях, опережая появление
первых бактерий нынешнего жизненного цикла в той же степени, в какой сами
эти бактерии опережали появление собственно человека. Измерение велось в
миллиардах лет и сотнях галактик. Разумеется, здесь не могло быть и речи о
времени в его человеческом понимании.
Но большая часть легенд и снов была связана с одной сравнительно поздно
появившейся расой, представители которой, внешне резко отличавшиеся от всех
известных нашей науке форм жизни, населяли Землю за сто пятьдесят миллионов
лет до человека. Эта раса была величайшей из всех, ибо она одна смогла
овладеть секретом времени.
Научившись проецировать свое сознание через миллионы лет в прошлое и
будущее, они смогли узнать все, что когда-либо было известно, и все, что еще
только будет известно прочим цивилизациям этой планеты за долгое время ее
существования. Вмешательством этой расы в жизнь ее предшественников и
последователей и объясняются все легенды о прорицателях и ясновидцах, в том
числе и те, что вошли в мифологию человечества.
В их громадных библиотеках были собраны тексты и картины, содержавшие
весь объем накопленных землянами знаний -- начиная с истории развития и
физиологии каждой разумной расы и заканчивая полным описанием ее достижений
в любых областях жизни, многообразия ее языков и особенностей психологии.
Из этого громадного объема информации Великая Раса выбирала и
заимствовала те идеи, творения искусства и технические новшества, которые
казались ей подходящими к ее собственных условиям. При этом добывать
сведения в прошлом, когда перемещенному сознанию запрещалось вселяться в
материальные формы, оказалось намного труднее, чем иметь дело с будущим.
В последнем случае все происходило примерно таким образом: с помощью
специальных технических средств личность исследователя проецировалась в
будущее и двигалась по экстрасенсорным каналам вплоть до нужного временного
отрезка, где после нескольких предварительных проб выбирала более-менее
подходящего по уровню интеллекта представителя разумной расы, преобладавшей
на планете в данный исторический период. Утвердясь в его мозгу и завладев
соответствующим телом, исследователь отправлял замещенное сознание по
обратному маршруту и вынуждал последнее обитать в телесной оболочке своего
визави вплоть до завершения тем необходимой ознакомительной программы и
возвращения каждого из них на свое место.
Спроецированное сознание, принимая физический облик представителя
будущей расы, обычно выступало в качестве рядового члена данного общества и
старалось в максимально короткий срок собрать всю возможную информацию о его
достижениях.
Между тем вытесненное сознание, оказавшееся в чужом времени и чужом
теле, находилось под неусыпным наблюдением и охраной. Особо следили за тем,
чтобы оно не нанесло вреда телу -- своему временному обиталищу; одновременно
из него с помощью особой системы тестов извлекали все, что могло
представлять хоть какой-нибудь интерес для исследователей. Часто допрос
велся на его родном языке -- если соответствующие сведения были получены в
ходе предыдущих экспедиций в будущее. Когда существа, принадлежавшие к
Великой Расе, оказывались не в состоянии физически воспроизвести язык, на
котором изъяснялся тот или иной носитель пришлого сознания, в дело вступали
хитроумные машины, игравшие роль переводчика.
Сами эти существа внешне представляли собой огромные складчатые конусы
высотой до десяти футов, голова и некоторые другие органы которых помещались
на концах толстых эластичных отростков, выходивших из вершины конуса. Мысли
свои они выражали посредством щелкающих и скребущих звуков, издаваемых
огромными лапами или клешнями, венчавшими два из четырех упомянутых
отростков, а передвигались путем расширения и сжатия нижней части конуса,
покрытой каким-то особым клейким ферментом.
Когда перенесенная во времени личность истощала свое изумление и
законное негодование по поводу происшедшего, и когда -- учитывая все
физиологические различия -- она немного привыкала и приспосабливалась к
своему новому облику, ей давали определенную свободу передвижения и
возможность знакомиться с окружавшим ее непривычным миром.
С предусмотренными в таких случаях предосторожностями и в обмен на
особого рода услуги ей позволялось странствовать по всем обитаемым районам
планеты в гигантских воздушных кораблях или в сухопутных аппаратах с
атомными двигателями, стремительно проносившихся по широким и гладким
трассам; ее также допускали в библиотеки, где хранились все сведения о
прошлом и будущем Земли.
Подобное отношение вскоре примиряло пленников со своей участью; обладая
живым и гибким умом -- не зря же перед захватом их тел производилась
своеобразная селекция -- они быстро осваивались в новой для них обстановке
и, преодолевая периодически приступы ужаса и отчаяния, бросались в
головокружительную бездну времени, жадно поглощая сведения о прошлом и
будущем -- и прежде всего о ближайшем будущем тех рас и эпох, из которых они
сами происходили.
Порой отдельным пленникам дозволялось даже встречаться друг с другом и
вести разговор как бы через века, тысячелетия и миллионы лет, разделявшие
две точки во времени, когда их внешние формы были захвачены бесцеремонными
пришельцами. Кроме того, каждый из них был принужден составить на своем
родном языке подробный отчет о себе, своей цивилизации и том историческом
периоде, в котором он жил; позднее эти документы направлялись в хранилища
Центральных Архивов.
Из общего числа плененных сознаний следует выделить группу,
пользовавшуюся особыми привилегиями. Это были так называемые "окончательные
переселенцы", обитавшие в дряхлых телах тех представителей Великой Расы,
которые, чувствуя близость смерти, пожелали предотвратить неизбежное
угасание своего разума, перенеся его в будущее и вселившись в чужой, молодой
и здоровый организм. Количество этих злосчастных узников было не так уж и
велико, ибо долголетие, вообще свойственное Великой Расе, ослабило в ней
любовь к жизни -- в первую очередь это касалось как раз наиболее ярких и
незаурядных умов, которые только и были способны к проецированию. Именно
такое переселение сознаний и породило случаи внезапных -- и окончательных --
изменений личности, примеры которых можно найти в истории человечества.
Что же до обычных исследовательских экспедиций, то, узнав все, что его
интересовало в будущем, пришелец создавал проекционный аппарат наподобие
того, который переправил сюда его сознание, и осуществлял обратную проекцию.
В результате он и его недавняя жертва вновь оказывались каждый в своем
собственном теле.
Подобная реставрация была невозможна лишь в одном случае -- когда
какое-нибудь из двух тел умирало до завершения экспедиции. Тогда сознание
исследователя -- подобно тем старикам, кто стремился проецированием отдалить
свою смерть -- оставалось доживать чужой век в далеком будущем, либо же -- в
ином варианте -- его невольный партнер превращался из временного пленника в
окончательного и был обречен на существование среди Великой Расы до тех пор,
пока не иссякнет жизнь в доставшейся ему телесной оболочке.
Подобная судьба казалась менее ужасной, когда пленник и сам принадлежал
к Великой Расе -- каковые обмены случались не так уж и редко, ибо они
чрезвычайно интересовались будущим собственной цивилизации. В то же время
количество окончательно переместившихся представителей Великой Расы было
крайне невелико -- прежде всего благодаря строжайшему запрету на
проецирование престарелых и умирающих особей на своих будущих соплеменников.
Выследив нарушителей запрета с помощью все той же проекции, их
подвергали суровому наказанию в их новом облике или же осуществляли
насильственный обратный обмен.
Случаи вторжения в прошлое исправлялись с особой тщательностью. Тем не
менее в каждый конкретный период истории, начиная с момента изобретения
мысленной проекции, в обществе присутствовала очень небольшая, но легко
узнаваемая и контролируемая прослойка временных перемещенцев из древних эпох
Великой Расы.
Прежде чем возвратить плененное сознание на его место в будущем его
подвергали операции выборочного гипноза, блокируя те участки памяти, где
содержались сведения о Великой Расе -- это делалось во избежание возможных
нежелательных последствий неконтролируемого переноса во времени больший
объемов информации.
Несколько случаев обратного проецирования без предварительного стирания
памяти уже вызвало и еще вызовет в будущем серьезнейшие катастрофы. Два
таких случая -- как мы можем включить из мифологических источников -- и
стали причиной того, что человечество узнало о существовании Великой Расы.
Из всех ее материальных памятников уцелели лишь остатки каменных руин,
утерянные в глухих и труднодоступных местах планеты, да еще не поддающиеся
расшифровке фрагменты текста из так называемых Пнакотикских Манускриптов.
Итак, возвращенное в свой век сознание сохраняло только ничтожные
обрывки воспоминаний обо всем происшедшем с ним после внезапного приступа
болезни. Все, что могло быть стерто, было стерто, и чаще всего период
пребывания в амнезии оставался в памяти в виде сплошного пробела, лишь
иногда тревожимого смутными тенями сновидений. Некоторым удавалось запомнить
больше, и случайное соединение уцелевших обрывков воспоминаний могло отчасти
прояснить картины прошлого.
Пожалуй, не было в истории такого периода, когда различные тайные секты
не пытались бы придать этим воспоминаниям культовое значение. В
"Некрономиконе" содержалось упоминание об одном из таких культов,
приверженцы которого несколько раз оказывали помощь людям, чье сознание
возвращалось из глубин прошлого, из эры Великой Расы.
Эта последняя, сделавшись меж тем почти всеведущей, обратила свой взор
к другим обитаемым мирам, исследуя с помощью мысленной проекции их прошлое и
будущее. Она попыталась также проникнуть в древние тайны той бесконечно
далекой, давно уже мертвой планеты, откуда однажды произошел их собственный
разум -- ибо разум Великой Расы был гораздо старше ее физической оболочки.
Обитатели того умиравшего мира, овладев всеми возможными знаниями и
секретами Вселенной, принялись спешно подыскивать себе новую планету и новую
разумную расу, телесную форму которой они могли бы захватить массовым
броском многих сознаний через пространство и время. Такая раса нашлась --
это были конусообразные неуклюжие существа, населявшие Землю около миллиарда
лет назад.
Таким образом и возникла Великая Раса, а мириады сознаний исконных
хозяев Земли в один прекрасный миг вдруг обнаружили себя в ужасном качестве
вымирающих жителей далекой и неизвестной планеты. Рано или поздно должно
было наступить время, когда нынешняя Великая Раса тоже начнет вырождаться,
после чего неизбежно встанет вопрос о новой массовой миграции ее самых
выдающихся умов в тела другой расы, имеющей лучшие перспективы физического
развития.
Такова была общая картина, составленная мною на основании тесно
связанных между собой древних легенд и моих собственный сновидений. Когда же
в 1920 году я всерьез занялся их сравнительным анализом, то очень скоро
пришел к некоторым утешительным для себя выводам. Оказалось, что, если
отбросить все домыслы и фантазии, здесь вполне могло найтись место и для
более рационального объяснения. Пребывая в состоянии амнезии, я прочел
огромное количество редких старинных книг - в том числе содержавших и
описанные выше легенды; я также неоднократно встречался с членами разных
тайных обществ и сект. Все это в конечном счете и составило основу
сновидений, начавших досаждать мне тотчас по возвращении памяти.
Что касается якобы моих собственных пометок на полях книг, выполненных
странными иероглифами и на языках, которыми я до сих пор не владею, то за
время своего беспамятства я вполне мог расширить свои лингвистические
познания -- впоследствии вновь их утратив -- а иероглифы просто измыслить,
руководствуясь их описаниями в старых легендах, позднее перешедшими и в мои
сны. Пытаясь проверить эту версию, я вступил в сношения с некоторыми из
предводителей таинственных культовых общин, но не добивался здесь
взаимопонимания.
И все же удивительное совпадение клинических случаев, разделенных порой
веками и пространствами континентов, продолжало меня беспокоить, хотя, с
другой стороны, я отметил, что соответствующая фольклорная традиция имела
куда большее распространение в прошлом, чем в наши дни. Вероятно, в прежние
времена жертвы подобной формы амнезии были гораздо лучше моего осведомлены
обо всех сопутствующих этому преданиях и непроизвольно начинали
ассоциировать себя с существами из своих же доморощенных мифов -- сказочными
чудовищами, изгоняющими душу человека из его тела. Руководствуясь этими
мотивами, они принимались активно загружать "пришельцев" всеми сведениями,
какие по их мнению должны были представлять интерес в фантастическом мире
далекого прошлого. Позднее, когда память их восстанавливалась, у них
возникал обратный ассоциативный процесс, и они начинали утверждать, будто
являются бывшими пленниками, вернувшимися в свое тело, временно побывавшее
во власти инородного разума. Отсюда уже брали свое начало сны и
псевдовоспоминания, дополнявшие таким образом общую мифологическую модель.
Несмотря на кажущуюся громоздкость и неуклюжесть этой теории, она в
конце концов потеснила в моем сознании все остальные -- прежде всего в силу
неубедительности любого иного истолкования. К тому же данная идея нашла
поддержку некоторых видных психологов и антропологов.
Чем больше я размышлял на эту тему, тем более доказательными
представлялись мне мои собственные аргументы, так что я постепенно выработал
своеобразный иммунитет против назойливых снов и видений. Предположим, я вижу
по ночам странные вещи -- ну что из того? Это всего лишь отражение
услышанного и прочитанного ранее. Предположим, я испытываю необъяснимое
отвращение к некоторым вещам, меня мучают предчувствия и тревожат
псевдовоспоминания? Ничего особенного -- это все лишь отголосок тех мифов,
что были восприняты мною в состоянии амнезии. Никакие мои сны, никакие мои
абстрактные впечатления не имеют и не могут иметь реального веса.
Вооружившись такой философской концепцией, я сумел вернуть себе
душевное спокойствие, несмотря даже на то, что видения появлялись все чаще,
с каждым разом дополняясь новыми подробностями. В 1922 году я почувствовал
себя способным возвратиться к работе в университете, где я нашел
практическое применение своим вновь обретенным знаниям, взявшись читать курс
лекций по психологии. К тому времени моя профессорская должность была давно
уже занята другим лицом -- да и сама методика преподавания политической
экономией претерпела в последние годы значительные изменения. Мой сын как
раз тогда закончил последний курс колледжа и готовился к научной
деятельности, так что мы много и плодотворно работали вместе.
4
Вне зависимости от происходивших со мной перемен я продолжал аккуратно
записывать все увиденное в снах, расценивая эти отчеты как важные
психологические документы. Сны между тем становились все более яркими и
живыми, и мне порой стоило немалых трудов убедить себя в том, что это была
лишь игра воображения, а никак не реальные воспоминания.
В своих записях я изображал эти фантасмагории без каких-либо пояснений,
в том виде, в каком они являлись мне из глубин сознания; наяву же я
относился к ним так, как вообще следует относиться к иллюзиям. Я никогда ни
упоминал об этом в частных беседах, но слухи о моих нелепых и странных
дневниках все же просочились в местное общество; кое-кто уже начал
поговаривать о наличии у меня опасных умственных отклонений. Справедливости
ради должен отметить, что подобные мысли высказывались обычно людьми
далекими от науки и не были поддержаны ни одним более-менее известным
психологом или психиатром.
Из числа сновидений, посещавшим меня после 1914 года, я упомяну здесь
лишь некоторые, поскольку полные отчеты и записи не являются секретом и
могут быть предоставлены к услугам всех желающих, стоит лишь обратиться в
соответствующий раздел университетской библиотеки. Понемногу сознание мое
освобождалось от сжимавших его прежде тисков, и масштабы видений заметно
расширились. Но и теперь это были только разрозненные фрагменты без
какой-либо ясной мотивировки.
В своих снах я с каждым разом обретал все большую свободу перемещения.
Я двигался по залам огромных каменных зданий, переходя из одного в другое
широкими подземными коридорами, служившими, судя по всему, основными ходами
сообщения. Изредка на самых нижних ярусах мне попадались на глаза все те же
опечатанные люки, неизменно вызывавшие во мне чувство растерянности и
страха.
Я видел грандиозные, отделанные мозаичной плиткой бассейны и комнаты,
полные самых удивительных и невообразимых вещей. Перед моим взором вставали
колоссальные подземные цеха, заполненные сложными машинами и приборами,
назначение которых мне было неизвестно. Звуковой фон этих цехов начал
проникать в мои сны лишь через несколько лет после первого появления их
визуальной картины. Надо сказать, что зрение и слух были единственными из
моих чувств, находившимися под воздействием галлюцинаций.
Самое ужасное началось в мае 1915 года, когда я впервые увидел живых
существ. Это произошло еще до того, как я познакомился с древними мифами и
описаниями аналогичных случаев в истории медицины, и потому я был застигнут
врасплох.
Еще ранее, по мере ослабевания барьеров, разгораживавших мое сознание,
я начал замечать странные сгустки тумана в отдельных местах внутри здания
или на улицах. Постепенно туманные пятна становились более плотными и
определенными, пока однажды я не узрел очертания этих монстров во всех их
красе. Передо мной возникли громадные, переливавшиеся радужными цветами
конусообразные тела около десяти футов высотой и столь же широкие у
основания конуса. Их толстая складчатая кожа была покрыта подобием чешуи, а
из верхушек конуса выступали по четыре гибких отростка, каждый толщиною в
фут, имевших ту же складчатую структуру, что и сами тела. Отростки эти могли
сжиматься до минимума и вытягиваться, достигая десятифутовой длины. Два из
них имели на концах нечто вроде огромных клешней, третий оканчивался
четырьмя ярко-красными раструбами, а последний нес желтоватый, неправильной
формы шар диаметров примерно в два фута, по центральной окружности которого
располагались три больших темных глаза.
Эта уродливая голова была увенчана четырьмя длинными стебельками с
утолщениями, напоминавшими по виду цветочные бутоны, а из нижней ее части
свисали восемь бледно-зеленых усиков или щупалец. Основание конуса было
окаймлено серым пружинящим материалом, который, растягиваясь и сокращаясь,
передвигал таким образом всю эту громоздкую массу.
Действия этих существ, хотя и совершенно безвредные, напугали меня еще
больше, чем их внешний облик -- труднее всего было представить столь жутких
тварей делающими самые обыденные вещи, характерные, казалось бы, только для
человека. Они неторопливо передвигались по залам дворца, брали с полок
отдельные книги и переходили с ними к столам или же, наоборот, возвращали
книга на свои места, предварительно сделав кое-какие записи особыми
стержнями, которые они ловко сжимали бледно-зелеными щупальцами нижней части
головы. Массивные конечности-клешни использовались ими при переноске книг и
для разговора -- речь их состояла из шорохов и пощелкиваний.
У них не было никакой одежды, но имелись своеобразные рюкзаки или
ранцы, одеваемые на верхнюю половину конуса. Как правило, они держали голову
на одном уровне с вершиной тела, но при желании могли ее опускать или
поднимать гораздо выше.
Три других отростка, находясь в бездействии, обычно свисали вдоль тела,
вытянутые примерно на пять футов. По той скорости, с какой они прочитывали
страницы книг, писали и управлялись со своими машинами -- в частности, со
стоявшими на столах аппаратами, которые имели какое-то отношение к
мыслительной деятельности -- я заключил, что степень развития их интеллекта
была неизмеримо выше человеческой.
Позднее я уже видел их повсюду -- они сновали по коридорам и громадным
залам, обслуживали механизмы в сводчатых подземных цехах и мчались по
широким дорогам в тяжелых остроносых машинах. Я довольно скоро перестал их
бояться, обнаружив, что они на редкость гармонично -- если слово "гармония"
здесь вообще применимо -- дополняли собой окружающий абсурдный пейзаж.
Понемногу я научился различать их между собой, отметив, что некоторые
особи держатся как-то скованно и неуверенно. Не выделясь среди прочих по
внешнему виду, они резко отличались своим поведением и самой манерой
двигаться -- причем отличались не только от основной массы, но и друг от
друга.
Эти последние много писали -- сквозь дымку сновидений я разглядел, что
их страницы были исписаны самыми разными типами знаков, но никогда я не
видел выходящими из-под их пера обычные здесь криволинейные иероглифы. Пару
раз, как мне показалось, промелькнул даже латинский алфавит. Большинство
этих особей работали значительно медленнее, чем основная масса их собратьев.
В то время мое присутствие в снах ограничивалось ролью пассивного
бестелесного наблюдателя, свободно перемещавшегося во всех направлениях, не
сходя, впрочем, с проторенных дорог и не превышая обычных здесь скоростей
передвижения. Однако с августа 1915 года меня начали тревожить первые намеки
на мою телесную форму. Я сказал -- намеки, потому что в начальной фазе это
было чисто абстрактное чувство, какой-то необъяснимый страх, связывающий мои
сновидения с теми приступами брезгливости, что я еще прежде испытывал по
отношению к своему телу. До той поры в снах я всячески избегал смотреть вниз
на самого себя и, помнится, был рад отсутствию зеркал в огромных комнатах
призрачного дома. Одновременно
меня беспокоил тот факт, что я запросто мог обозревать поверхность
каменных столов, каждый из которых был высотой не ниже десяти футов.
Искушение взглянуть на свое тело во сне между тем росло, и настал
момент, когда я не смог уже ему противиться. Сперва, посмотрев вниз, я
вообще ничего не увидел. Чуть погодя я понял, что причина этого заключалась
в невероятной длине моей шеи. Втянув голову в плечи, я осторожно повторил
свой опыт и на сей раз увидел внизу чешуйчатое, переливающееся всеми цветами
радуги конусообразное туловище -- мое туловище! Это случилось в ту самую
ночь, когда половина Аркхэма была разбужена диким безумным воплем, с которым
я вырвался из объятий кошмара.
Понадобилось несколько недель повторяющихся ночных ужасов для того,
чтобы хоть как-то приучить меня к своему новому уродливому облику. Во снах я
двигался среди множества аналогичных тварей, читал книги, снятые с кажущихся
бесконечными полок и часами писал, стоя у монументальных столов и держа
стержень в зеленых щупальцах, растущих прямо из моей головы.
Кое-что из прочитанного сохранилось в моей памяти. Это были описания
других миров и вселенных, а также той смутной нематериальной жизни, что
таится за границами всех вселенных вообще. Были там и повествования о
разумных расах, населявших наш мир в незапамятные времена, и потрясающие
хроники жизни суперинтеллектуальной цивилизации, которая будет населять его
миллионы лет спустя после исчезновения последнего представителя
человечества.
Я прочел те главы нашей собственной истории, о существовании которых не
подозревает ни один из современных исследователей. Большая часть всего этого
была написана на языке иероглифов, который я довольно быстро освоил с
помощью специальных учебных машин -- грамматические формы здесь
образовывались по принципу
агглютинации6 при
структуре корневых систем, не имеющей аналогов в нашей лингвистике.
Многие тома были заполнены совершенно другими видами знаков, изученными
мной точно таким же образом. Попадались -- хотя и редко-- книги на знакомых
мне языках. Большим подспорьем в моих занятиях были очень толковые картины и
рисунки, помещенные как среди текста, так и в отдельных к нему приложениях.
Сколько помню, я составлял описание своей жизни и своего времени на
английском языке. Из тех книг, что я читал, я по пробуждении мог вспомнить
лишь незначительные и бессмысленные обрывки иноязычных фраз, так легко
дававшихся мне во сне, но, независимо от этого, сама суть прочитанного
нередко оставалась в моей памяти.
Так я узнал -- задолго до того, как наяву изучил сходные случаи амнезии
и древние мифы, от которых косвенно брали начало все мои сны -- что
окружавшие меня существа были величайшей в истории расой, подчинившей себе
время и рассылающей своих невидимых разведчиков по всем эпохам и всем
обитаемым мирам. Я узнал также, что мой разум был перенесен сюда на тот
срок, в течение которого чужой разум будет владеть моим телом, и что рядом
со мной находилось немало таких же плененных сознаний. Я даже как будто
общался -- на щелкающем языке Великой Расы -- с другими пленниками из разных
областей галактики и, прежде всего, нашей Солнечной Системы.
Там был один разум с планеты, известной нам как Венера, которому
суждено будет жить еще в очень и очень далеком будущем, и другой -- с одного
из спутников Юпитера -- живший шесть миллионов лет назад. Из числа земных
обитателей мне встречался один, представлявший крылатую звездоголовую
полурастительную расу, господствовавшую в Антарктике в эпоху палеогена; трое
-- от живших на Крайнем Севере покрытых густым мехом предшественников
человека, поклонявшихся богу Цатхоггуа; один -- от совсем уж чудовищной расы
Чо-Чо; трое -- от паукообразной цивилизации, населявшей Землю в позднейший
период ее существования; пятеро -- от тех жесткокрылых тварей, что придут на
смену человечеству и станут в свое время объектом массового переноса
сознаний Великой Расы, когда та столкнется с угрозой гибели; встречал я и
представителей своей собственной расы.
Я общался с сознанием Юанг-Ли, философа, который будет жить около 5000
года н. э. в жестокой империи Цан-Чан; с одним из полководцев большеголовых
темнокожих людей, владевших югом Африки за пятьдесят тысячелетий до Христа;
с Бартоломео Корци, флорентийским монахом из 12-го столетия; с королем
Ломара, правившим своей жуткой полярной страной за сто тысяч лет до
сокрушительного нашествия с Запада низкорослых желтых Инутов.
Я беседовал с сознанием Нуг-Зота, колдуна, возглавлявшего черных
завоевателей в 16-ом тысячелетии н. э., с римлянином по имени Тит Цемпроний
Блэз, квестором времен Суллы; с Хефнесом, египтянином из эпохи 14-й
Династии, поведавшим мне страшную тайну Нарлатхотепа; со жрецом периода
расцвета Атлантического царства; с Джеймсом Вудвиллом, джентльменом из
Суффолка, свидетелем бурной Кромвелевской эпохи; с придворным астрономом
до-инкского Перу; с австралийским физиком Нэвелом Кингстон-Брауном, который
умрет в 2518 году; с великим магом страны Ыхе, бесследно исчезнувшей в Тихом
океане; с Теодотидом, греко-бактрийским чиновником из 3-го века до н. э.; с
пожилым французом Пьером-Луи Монтенью, современником Людовика XIII; с
Кром-Йа, киммерийским вождем, жившим за пятнадцать тысяч лет до н.э. -- и
еще со многими другими, кого я не берусь уже перечислять.
Каждое утро я просыпался в холодном поту и не раз после того пробовал,
опираясь на данные современной науки, решить этот вопрос радикально -- либо
полностью опровергнуть, либо подтвердить реальную значимость своих снов, но
тогда все наши традиционные понятия о ходе история предстали бы в совершенно
ином, слишком уж фантастическом свете.
Я не мог не содрогнуться при одной только мысли о тайнах, скрывавшихся
в нашем прошлом, и об опасностях, подстерегающих нас в будущем. Многое из
того, что я узнал от существ, чьи расы придут на смену человечеству, я до
сих пор не решаюсь опубликовать.
После исчезновения людей господство на планете перейдет к
могущественной цивилизации насекомообразных, в тела которых и переселятся
лучшие умы Великой Расы, когда их старший мир окажется на пороге ужасающей
катастрофы. Позднее, когда жизненный цикл Земли будет на исходе, они вновь
переместятся во времени и пространстве, захватив похожие на луковицы тела
растительных существ на Меркурии. Но и после их ухода на Земле еще будут
существовать разумные расы -- отчаянно цепляясь за остывающую планету и
проникая все глубже в земные недра, они продержатся вплоть до ее неизбежного
окончательного разрушения...
Между тем в снах я все еще продолжал писать труд о своем времени --
отчасти по собственной воле, а отчасти подгоняемый обещаниями расширить
доступ к архивам и предоставить свободу передвижения по населенным районам
планеты. Главное хранилище знаний, по заказу которого я выполнял эту работу,
находилось глубоко под землей в самом центре города. Это грандиозное
сооружение намного превосходило по прочности своих конструкций все иные
созданные Великой Расой и было рассчитано на то, чтобы пережить любые
природные катаклизмы,
Все, что было записано на больших листах плотного и очень крепкого
материала, сделанного на основе волокон целлюлозы, переплеталось в книги,
которые хранились каждая в отдельном ящике или контейнере из сравнительно
легкого нержавеющего металла; на крышке его