езапно просто мучительным, а бледно-зеленая туника Ививис перестала быть объектом восхищения и предлогом для комплиментов и превратилась в препятствие, от которого следовало избавиться как можно быстрее, с соблюдением лишь минимально необходимых приличий. Мышелов перехватил инициативу и повел Ививис самой прямой дорогой, какую мог вспомнить, почти без разговоров, к тому чулану, который он предназначил для своей добычи, на два Уровня ниже Гваэева Зала Волшебства. Наконец он нашел тот коридор, который искал - увешанный по обеим сторонам толстыми пурпурными коврами и освещенный немногочисленными медными канделябрами, каждый из которых свисал с каменного потолка на трех цепях и поддерживал три толстые черные свечки. До сих пор Ививис следовала за Мышеловом, лишь слегка игриво упираясь и задавая - с невинным взглядом - минимум недоуменных вопросов по поводу того, что Серый собирается делать и почему нужна такая спешка. Но теперь ее колебания стали убедительными, в глазах появилось непритворное беспокойство или даже страх, а когда Мышелов остановился перед прорезью в ковре, за которой была дверь в его чулан, и с самой вежливой из похотливых ухмылок, на которую только был способен, дал ей понять, что они достигли цели, она резко отшатнулась и зажала рукой рот, подавляя готовое вырваться восклицание. - Серый Мышелов, - торопливо прошептала она со страхом и в то же время с мольбой в глазах, - мне следовало признаться тебе раньше, а теперь я должна это сделать немедленно. По одному из тех зловещих и издевательских совпадений, которыми полон весь Квармалл, ты выбрал для своего тайного убежища ту самую комнату, где... Хорошо, что Мышелов серьезно воспринял взгляд и тон Ививис, ибо он был по своей природе недоверчив, его чувства были постоянно настороже и, самое главное, его щиколотки теперь отметили легкий, однако непривычный сквозняк, идущий из-под ковра. Безо всякого предупреждения кулак, заканчивающийся темным стилетом, метнулся сквозь прорезь в ковре к горлу Мышелова. Ребром левой руки, поднятой, чтобы указать Ививис место, где будет их ложе. Мышелов отбил в сторону руку в черном рукаве. Девушка воскликнула, не очень громко: - Клевис! Правой рукой Мышелов поймал пролетающую мимо конечность врага и вывернул ее, ударив одновременно растопыренной левой рукой нападавшего в подмышку. Однако Мышелов слишком торопливо схватил руку противника, и поэтому захват вышел не очень надежным. Более того, Клевис не собирался сопротивляться, позволив таким образом Мышелову вывихнуть или сломать ему руку. Поэтому он умышленно крутнулся вместе с выворачивающим движением Мышелова, делая сальто вперед. В итоге Клевис уронил стилет с крестообразной рукоятью, глухо звякнувший о покрытый толстым ковром пол, но невредимым вырвался из рук Мышелова и, сделав еще два сальто, легко опустился на ноги, после чего мгновенно обернулся, вытаскивая рапиру. К этому времени Мышелов тоже вытащил Скальпель и кинжал Кошачий Коготь, но держал последний за спиной. Серый атаковал осторожно, пробными финтами. Когда Клевис начал мощную контратаку. Мышелов отступил, парируя каждый свирепый удар в самый последний момент, так что неприятельский клинок раз за разом, посвистывая, проносился совсем рядом. Клевис ринулся вперед с особой свирепостью. Мышелов парировал удар, на этот раз сверху вниз и не отступая. Через мгновение они оказались прижатыми друг к другу с поднятыми над головой, крепко сцепленными у рукоятей клинками. Чуть повернувшись. Мышелов блокировал колено Клевиса, направленное ему в пах, и одновременно нанес противнику удар снизу кинжалом, который тот до сих пор не заметил; Кошачий Коготь вонзился как раз под грудной клеткой Клевиса, проткнув печень, желудок и сердце. Отпустив кинжал. Мышелов отпихнул от себя тело и обернулся. Ививис стояла лицом к сражающимся, готовая пустить в ход зажатый в руке стилет Клевиса. Тело с глухим стуком упало на пол. - Кого из нас ты собиралась проткнуть? - осведомился Мышелов. - Я не знаю, - ответила девушка бесцветным голосом. - Тебя, наверное. Мышелов кивнул. - До того, как нас прервали, ты говорила: "Та самая комната, где..." что? - ...где я часто встречалась с Клевисом, - ответила она. Мышелов снова кивнул. - Значит, ты любила его, и... - Заткнись, идиот! - перебила она. - Он мертв?! В ее голосе одновременно звучали боль и раздражение. Мышелов, отступая, прошел вдоль трупа и остановился у головы. Взглянув вниз, он сказал: - Мертвее не бывает. Он был красивым юношей. В течение долгого мгновения они мерили друг друга взглядом, поверх трупа, словно два леопарда. Потом, чуть отвернув лицо, Ививис сказала: - Спрячь тело, болван. Его вид терзает мне душу. Кивнув, Мышелов нагнулся и закатил труп за ковер с противоположной от двери в чулан стороны коридора. Рядом с Клевисом он положил его рапиру, затем вытащил из тела Кошачий Коготь. Из раны вытекло совсем немного темной крови. Мышелов вытер кинжал о висящий на стене ковер, а потом отпустил тяжелую ткань, закрывая тело. Выпрямившись, Серый выхватил стилет из руки погруженной в задумчивость девушки и резким движением кисти швырнул его так, что клинок тоже исчез под ковром. Одной рукой он отвел в сторону ковер у входа в чулан. Другой взял Ививис за плечо и подтолкнул ее к двери, которую Клевис на свою погибель оставил открытой. Девушка немедленно вырвалась, однако прошла в дверь. Мышелов последовал за ней. Глаза обоих все еще сохраняли выражение, напоминающее о повздоривших леопардах. Чулан освещался одним-единственным факелом. Мышелов закрыл за собой дверь и задвинул засов. Ививис, подводя итог, сказала сквозь зубы: - Ты задолжал мне очень много, Серый Чужестранец. Мышелов обнажил зубы в безрадостной ухмылке. Он не задержался, чтобы взглянуть, не трогал ли кто-нибудь украденные им безделушки. В ту минуту это даже не пришло ему в голову. Фафхрд почувствовал облегчение, когда Фриска сообщила ему, что более темная щель в самом конце темного, длинного, прямого коридора, в который они только что вошли, и есть дверь в Зал Призраков. Это было торопливое, изматывающее нервы путешествие, во время которого приходилось то и дело выглядывать из-за угла и отскакивать назад, в темные альковы, если кто-нибудь проходил мимо; и спуститься вниз глубже, чем ожидал Фафхрд. Если сейчас они всего лишь достигли вершины Нижних Уровней, то тогда этот Квармалл должен быть бездонным. Однако настроение Фриски значительно улучшилось. Теперь она временами бежала почти вприпрыжку в сваей белой, низко вырезанной сзади сорочке. Фафхрд целеустремленно шагал, держа в левой руке ее платье и туфли, а в правой - топор. Облегчение, испытанное Северянином, ни в коей мере не уменьшило его настороженности, так что когда кто-то бросился на него из черного, как чернила, входа в тоннель, мимо которого они проходили, Фафхрд небрежно взмахнул топором, почувствовав, как лезвие наполовину погружается в чью-то голову. Он увидел миловидного белокурого юношу, теперь как нельзя более печально мертвого; его миловидность была основательно подпорчена топором, все еще торчащим в ужасной ране. Красивая рука разжалась, и шпага упала на пол. - Ховис! - услышал Фафхрд клик Фриски. - О боги! О боги, которых здесь нет! Ховис! Фафхрд поднял ногу в тяжелом сапоге и искоса ударил ею в грудь юноши, одновременно высвобождая топор и отбрасывая труп назад, в темноту тоннеля, из которого минуту назад еще живой человек выбежал так поспешно. Быстро оглядевшись и прислушавшись к тому, что делается вокруг, Фафхрд повернулся к Фриске, стоящей с белым лицом и остановившимся взглядом. - Кто этот Ховис? - спросил Северянин, слегка встряхнув девушку за плечо, когда она не ответила. Дважды ее рот открывался и закрывался, в то время как лицо оставалось таким же безжизненным и невыразительным, как у слабоумной или у рыбы. Потом, слегка глотнув воздуха, она сказала: - Я солгала тебе, варвар. Я встречалась здесь с Гваэевым пажом Ховисом. Не один раз. - Тогда почему ты не предупредила меня, девчонка? - спросил Фафхрд. - Ты, что, думала, что я буду порицать тебя за твою безнравственность, словно какой-нибудь седобородый горожанин? Или ты совсем не ценишь своих мужчин, Фриска? - О, не упрекай меня, - с несчастным видом попросила девушка. - Пожалуйста, не упрекай меня. Фафхрд похлопал ее по плечу. - Ну, ну, - сказал он. - Я забыл, что тебя недавно пытали, и ты вряд ли сейчас в состоянии помнить обо всем. Идем. Едва они успели пройти дюжину шагов, как Фриска начала одновременно вздрагивать и всхлипывать в быстро нарастающем крещендо. Потом она повернулась и бросилась обратно с криком: - Ховис! Ховис, прости меня! Фафхрд поймал ее прежде, чем она успела сделать три шага. Он снова встряхнул девушку, а когда это не остановило ее всхлипываний, свободной рукой закатил две пощечины, заставив ее голову слегка качнуться. Она тупо уставилась на Северянина. Он сказал ей, отнюдь не свирепо, а скорее угрюмо: - Фриска, я должен сказать тебе, что Ховис сейчас находится там, где твои слова и слезы его никогда уже больше не тронут. Он мертв. Этому уже не поможешь. И я убил его. Этого тоже нельзя изменить. Но ты еще жива. Ты можешь спрятаться от Хасьярла. И наконец, веришь ты в это или нет, можешь бежать со мной из Квармалла. А теперь идем, и не надо оглядываться. Она слепо повиновалась, и лишь самый слабый из всех стонов, какие только бывают, вырвался из ее груди. Серый Мышелов с наслаждением потянулся на черной с проседью медвежьей шкуре, брошенной на пол чулана. Потом приподнялся на локте, нашел ожерелье из черных жемчужин, украденное им у Гваэя, и в бледном холодном свете висящего сверху единственного факела примерил его на грудь Ививис. Как и предполагалось, жемчужины выглядели прекрасно. Он начал застегивать ожерелье на шее у девушки. - Нет, Мышелов, - лениво запротестовала она. - Это пробуждает неприятные воспоминания. Он не стал настаивать, откинулся назад на шкуру и беспечно сказал: - Ах, какой же я счастливый человек, Ививис. У меня есть ты, и у меня есть хозяин, который хоть и утомляет меня слегка своим колдовством и своими бесконечными тихими разговорами, однако кажется достаточно безвредным типом, и его, уж конечно, гораздо легче вынести, чем его братца Хасьярла, если хоть половина того, что я слышал об этом последнем, - правда. Голос Ививис оживился. - Ты считаешь Гваэя безвредным? И более добрым, чем Хасьярл? О-ля-ля, какие странные представления. Да ведь всего неделю назад он призвал к себе мою дорогую, ныне покойную, подругу, Дивис, которая была тогда его любимой наложницей, и, сказав ей, что это ожерелье из соответствующих камней, повесил ей на шею изумрудную гадюку, укус которой неизбежно приносит смерть. Мышелов повернул голову и уставился на Ививис. - А почему Гваэй сделал это? - спросил он. В ответ она безучастно посмотрела на него и недоуменно сказала: - Ну как же, да просто так, конечно. Все знают, что у него такая привычка. Мышелов сказал: - Ты имеешь в виду, что вместо того, чтобы объявить ей: "Ты мне надоела", он предпочел убить ее? Ививис кивнула. - Мне кажется, Гваэй так же не может оскорбить чувства человека, отвергнув его, как не может кричать. - А что, лучше быть убитым, чем отвергнутым? - простодушно спросил Мышелов. - Нет, но чувства Гваэя будут меньше оскорблены, если он убьет, чем если он отвергнет. Тут, в Квармалле, смерть повсюду. Перед глазами Мышелова промелькнул образ Клевиса, коченеющего за ковром. Ививис продолжала: - Здесь, в Нижних Уровнях, нас хоронят еще до того, как мы рождаемся. Мы живем, любим и умираем погребенными. Даже когда мы раздеваемся, на нас остается невидимый покров из земли. Мышелов сказал: - Я начинаю понимать, почему в Квармалле необходимо воспитать в себе некоторую черствость, чтобы вообще быть в состоянии наслаждаться любым мгновением удовольствия, выхваченным из жизни, или, может быть, из смерти. - Это как нельзя более верно. Серый Мышелов, - очень спокойно сказала Ививис, прижимаясь к нему. Фафхрд начал было срывать паутину, соединяющую две покрытые слоем пыли половинки приоткрытой высокой двери, усаженной гвоздями, но потом остановился и очень низко пригнулся, чтобы пройти, оставив паутину нетронутой. - Ты тоже нагнись, - сказал он Фриске. - Лучше не оставлять никаких следов. Позже, если это понадобится, я позабочусь об отпечатках наших ног в пыли. Они прошли вперед на несколько шагов и остановились, держась за руки, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте. Фафхрд все еще сжимал в руке платье и туфли Фриски. - Это и есть Зал Призраков? - спросил Фафхрд. - Да, - прошептала Фриска испуганным голосом. - Кое-кто говорит, что Гваэй и Хасьярл посылают своих покойников сражаться здесь. Некоторые говорят, что демоны, не подчиняющиеся ни тому, ни другому... - Хватит, девочка, - мрачно приказал Фафхрд. - Если мне придется сражаться с демонами или с покойниками, то оставь мне мой слух и мое мужество. После этого они немного помолчали, пока пламя последнего факела, висевшего в двадцати шагах по ту сторону полуоткрытой двери, медленно открывало им просторную комнату с низким сводчатым потолком, сделанным из огромных, грубо отесанных черных блоков, скрепленных светлым раствором. В комнате было немного мебели в чехлах, превратившихся в лохмотья, и много маленьких закрытых дверей. По обе стороны в нескольких футах над полом были установлены широкие кафедры, а в центре комнаты, как ни странно, находилось нечто, очень похожее на высохший фонтан с бассейном. Фриска прошептала: - Кое-кто говорит, что Зал Призраков был некогда гаремом владык-отцов Квармалла в течение нескольких веков, когда они жили код землей, между Уровнями, прежде чем отец нынешнего властителя, Квормала, поддавшись уговорам своей жены-русалки, вернулся в Главную Башню. Видишь, они ушли отсюда так внезапно, что новый потолок не был ни окончательно отполирован, ни полностью зацементирован, ни украшен рисунками, если таковые предполагались. Фафхрд кивнул. Он не доверял этому не опирающемуся на колонны потолку и думал, что помещение выглядело значительно более примитивно, чем комнаты Хасьярла с отполированными и завешенными кожей стенами. Это подало Северянину одну идею. - Скажи мне, Фриска, - попросил он. - Как получается, что Хасьярл может видеть с закрытыми глазами? Он что... - Неужели ты не знаешь? - удивленно перебила она. - Ты не знаешь даже тайну его страшного подглядывания? Он просто... Неясная, бархатистая тень с почти неслышно высоким писком пронеслась рядом их лицами, и Фриска, тихо вскрикнув, спрятала лицо на груди Фафхрда, крепко прижимаясь к Северянину всем телом. Перебирая пальцами ее пахнущие вереском волосы, чтобы показать ей, что там не пристроилась ни одна летучая мышь, и поглаживая вверх и вниз ладонями ее обнаженные плечи, чтобы продемонстрировать, что мышь не уселась и туда, Фафхрд начал полностью забывать о Хасьярле и о загадке его второго зрения - а также о своем беспокойстве, что на них может обрушиться потолок. Следуя обычаю, Фриска дважды вскрикнула, очень тихо. Гваэй томно хлопнул в свои белые, прекрасно ухоженные ладони и легким кивком показал ожидающим рабам, что они могут унести блюда с низкого стола. Принц лениво откинулся в глубоком, мягком кресле и из-под полуприкрытых век на мгновение взглянул на своего сотрапезника, прежде чем начать говорить. Его брат Хасьярл, сидевший по другую сторону стола, был далеко не в лучшем настроении. Но Хасьярл вообще редко испытывал что-либо, кроме раздражения или гнева, а чаще всего был просто угрюмым и злобным. Причиной этого служило, наверное, то, что Хасьярл был необыкновенно уродлив, и нрав уподобился телу; а возможно, все было как раз наоборот. Гваэю были безразличны обе теории: он знал только, что все, что его память говорила о Хасьярле, подтвердилось после одного-единственного взгляда; и он снова осознал всю горечь того, как велика была его ненависть к своему брату. Однако Гваэй заговорил мягко, низким, приятным голосом: - Ну что ж, Брат, может, нам сыграть в шахматы, эту дьявольскую игру, которая, как говорят, существует во всех мирах? Это даст тебе шанс снова восторжествовать надо мной. Ты всегда выигрываешь в шахматы, кроме тех случаев, когда сдаешься. Ну что, приказать, чтобы нам поставили доску? Затем он вкрадчиво добавил: "Я дам тебе пешку форы!" и чуть приподнял руку, словно собираясь снова хлопнуть в ладоши, чтобы его предложение могло быть выполнено. Хлыстом, который был привязан к запястью, Хасьярл стегнул ближайшего к нему раба по лицу и молча указал на массивную и богато украшенную шахматную доску, стоящую в другом конце комнаты. Это было очень типично для Хасьярла. Он был человеком действия и не любил произносить много слов, по крайней мере вдали от своей собственной территории. Кроме того. Хасьярл был в отвратительном настроении. Флиндах оторвал его от наиболее интересного и возбуждающего развлечения: пытки! "И для чего?" - думал Хасьярл. Чтобы играть в шахматы с самодовольным братцем, сидеть и смотреть на его смазливое личико, есть пищу, которая, без всякого сомнения, расстроит желудок; ждать результатов составления гороскопа, которые он уже знал - знал уже в течение многих лет; и, наконец, чтобы быть вынужденным улыбаться, глядя в ужасные, с кровавыми белками глаза его отца, единственные в Квармалле, не считая глаза Флиндаха, и поднимать тост за правящий дом Квармалла, желая ему благополучия в следующем году. Все это было как нельзя более отвратительно, и Хасьярл недвусмысленно это показывал. Раб, на лице которого быстро вздувался кровавый рубец, осторожно просунул шахматную доску между двумя братьями. Другой раб аккуратно расставил фигуры по клеткам, и Гваэй улыбнулся; ему пришел в голову план, как можно досадить брату. Как обычно, он выбрал черные фигуры и наметил гамбит, от которого, как он знал, его жадный соперник не в силах будет отказаться; гамбит, на который Хасьярл согласится к своей погибели. Хасьярл угрюмо откинулся назад в кресле и сложил руки на груди. - Мне бы следовало заставить тебя играть белыми, - пожаловался он. - Я знаю те презренные штучки, которые ты можешь выделывать с черными камешками - я видел, как ты, еще бледным, как девочка, ребенком швырял их по воздуху, чтобы напугать какое-нибудь рабское отродье. Как я узнаю, что ты не жульничаешь и не двигаешь свои фигуры без помощи пальцев, пока я сижу в глубокой задумчивости? Гваэй мягко ответил: - Моя презренная власть, как ты очень справедливо окрестил ее, Брат, простирается только на куски базальта, обломки обсидиана и другие камни вулканической природы, подобающие моему более низкому уровню. А эти шахматные фигурки сделаны из гагата, Брат, который, как ты несомненно знаешь благодаря своей великой учености, есть всего лишь сорт угля, растительный материал, спрессованный до черноты, и который даже не относится к тому же самому царству, что те, очень немногие материалы, подчиненные моим мелким чарам. Более того, Брат, если бы ты не разглядел даже ничтожнейший трюк своими глазами, искусно прооперированными рабом, то этому можно было бы очень удивляться. Хасьярл что-то прорычал себе под нос. До тех пор, пока все не было готово, он не шевельнулся; потом стремительно, словно метнувшаяся для удара гадюка, схватил черную ладейную пешку с доски и, хихикая и брызгая слюной, рявкнул: - Помнишь, Брат? Это та пешка, что ты мне пообещал! Ходи! Гваэй сделал знак стоящему рядом рабу выдвинуть вперед королевскую пешку. Хасьярл ответил таким же ходом. Минутная пауза, и Гваэй предложил свой гамбит: пешка на d4. Хасьярл жадно ухватился за очевидное преимущество, и игра началась всерьез. Гваэй, на спокойном лице которого играла непринужденная улыбка, казалось, меньше интересовался игрой в шахматы, чем игрой теней от мигающих ламп на тисненой обивке из телячьей, ягнячьей и змеиной кожи и даже из кожи рабов и более благородных людей; казалось, что он делает ходы экспромтом, без какого-либо плана, и в то же время уверенно. Хасьярл, с сосредоточенно сжатыми губами, не отрывал взгляда от доски, и каждый его ход был действием, тщательно продуманным как умственно, так и физически. Сосредоточенность заставила его на мгновение забыть о брате, забыть обо всем, кроме стоящей перед ним задачи; поскольку больше всего на свете Хасьярл любил выигрывать. Это всегда было так; даже когда они еще были детьми, контраст между ними был очевидным. Хасьярл был старшим; старше всего на несколько месяцев, которые его внешность и поведение растянули на несколько лет. Его длинный, бесформенный торс был неуклюже посажен на короткие кривые ноги. Левая рука была заметно длиннее, чем правая, а пальцы, которые соединяла тянущаяся до первого сустава странная перепонка, были короткими, похожими на обрубки, и узловатыми, с ломкими, покрытыми бороздками ногтями. Хасьярл был похож на головоломку, так плохо собранную из отдельных фрагментиков, что все они располагались ужасно криво и не подходили друг к другу. Это было особенно верно по отношению к чертам его лица. У него был нос отца, хотя более толстый и покрытый крупными порами; но этому носу противоречил рот с тонкими, плотно сомкнутыми губами, которые вечно были поджаты, так что в конце концов стали выглядеть постоянно сведенными судорогой. Волосы, прямые и без блеска, росли низко на лбу, а низкие, приплюснутые скулы добавляли еще одно противоречие. Когда Хасьярл был еще подростком, он, движимый какой-то извращенной прихотью, подкупил, уговорил или, что вероятнее всего, запугал одного из рабов, разбирающегося в хирургии, и заставил его выполнить маленькую операцию на его верхних веках. Само по себе это было незначительным происшествием, однако его скрытый смысл и результаты неприятно повлияли на жизни многих людей и никогда не переставали восхищать Хасьярла. То, что простое протыкание двух маленьких дырочек, которые при закрытых веках оказывались прямо против зрачков, могло вызвать столько беспокойства у других людей, было невероятно; однако это было так. Легкие, как перышко, колечки из гладчайшего золота, нефрита или - как теперь - слоновой кости не давали дырочкам сомкнуться. Когда Хасьярл глядел сквозь эти крошечные отверстия, это создавало впечатление засады и заставляло объект наблюдений чувствовать, что за ним следят; но это была наименее неприятная из многих, вызывающих раздражение привычек Хасьярла. Хасьярл ничего не делал легко, но он все делал хорошо. Даже в фехтовании постоянные тренировки и необычно длинная левая рука помогли ему сравняться с атлетически развитым Гваэем. Его управление подчиненными ему Верхними Уровнями было прежде всего экономичным и спокойным; потому что худо приходилось тому рабу, который плохо выполнял хоть какую-то мельчайшую деталь своих обязанностей. Хасьярл видел и наказывал. Хасьярл уже почти сравнялся со своим учителем в применении Искусства на практике; и он окружил себя сонмом волшебников, почти равных по калибру самому Флиндаху. Но столь тяжко доставшееся совершенство не доставляло ему радости, потому что между абсолютной властью, которой он жаждал, и осуществлением этой жажды стояло два препятствия: владыка Квармалла, которого он боялся больше всего на свете, и младший брат Гваэй, которого он ненавидел ненавистью, вскормленной на зависти и подкармливаемой его собственными ущемленными желаниями. Гваэй, в противоположность брату, был гибким, хорошо сложенным, с приятной внешностью. Его глаза, бледные и широко расставленные, были обманчиво мягкими и добрыми, они маскировали волю такую же сильную и готовую к действию, как сжатая стальная пружина. Постоянное пребывание на Нижних Уровнях, которыми он правил, сообщило его бледной гладкой коже специфический восковой глянец. Гваэй обладал завидной способностью - делать все хорошо без особых усилий и с еще меньшей практикой. В некотором роде он был гораздо хуже, чем его брат: если Хасьярл и убивал пытками и медленной болью, явно получая от этого личное удовлетворение, он, по меньшей мере, придавал какое-то значение жизни, поскольку отбирал ее с такой педантичностью. В то время как Гваэй, мягко улыбаясь, убивал без повода, словно шутя. Даже группа волшебников, которую он собрал вокруг себя для защиты и потехи, не была свободна от его фатальных и быстрых припадков плохого настроения. Некоторые думали, что Гваэю незнаком страх, но это было не так. Он боялся владыки Квармалла, и он боялся своего брата; или, скорее, боялся, что будет убит своим братом прежде, чем сам успеет его убить. Однако его страх и ненависть были спрятаны так хорошо, что он мог сидеть, расслабившись, меньше чем в двух ярдах от Хасьярла и весело улыбаться, наслаждаясь каждой минутой вечера. Гваэй тешил себя надеждой, что в совершенстве владеет всеми самими эмоциями. Шахматная игра прошла начальную стадию, ходы стали занимать больше времени, и теперь Хасьярл со стуком поставил ладью на седьмую линию. Гваэй мягко заметил: - Твой воин с башней зашел глубоко на мою территорию, Брат. По слухами ты нанял могучего бойца с севера. С какой целью, хотел бы я знать? В нашем-то, окутанном покоем, пещерном мире. Может, он что-то вроде живой ладьи? Он помедлил, неподвижно держа руку над одним из своих коней. Хасьярл хихикнул. - А если его задача - перерезать хорошенькие глотки, то тебе-то что до этого? Я не знаю ничего об этом воине-ладье, но говорят - болтовня рабов, без сомнения, - что ты сам привез себе из Ланкмара искусного рубаку. Может, мне стоит назвать его конем? - Да, в эту игру могут играть двое, - с прозаической философией заметил Гваэй и, подняв коня, мягко, но твердо поставил его на е6. - Меня ты в это не втянешь, - прорычал Хасьярл. - Тебе не удастся выиграть за счет того, что ты отвлечешь мои мысли. И, нагнув голову над доской, он вновь погрузился в свои всепоглощающие расчеты. На заднем плане двигались рабы, проверяя лампы и подливая в них масла. Для того, чтобы осветить комнату Совета, требовалось много ламп, поскольку в помещении был низкий потолок с массивными балками, увешанные коврами стены почти не отражали желтые лучи, а мозаичный пол был вытерт бесчисленными шагами прошлого до тусклого великолепия. Эта комната была вырублена в естественной скале; руки давно забытых мастеров установили массивные кипарисовые балки и хитроумно инкрустировали пол. Эти жизнерадостные, поблекшие от времени шпалеры были развешены рабами какого-то из древних властелинов Квармалла, захватившего проходивший мимо караван; таким же образом попали сюда все остальные богатые украшения. Шахматы и кресла, покрытые резьбой цоколи ламп и масло, питающее фитили, и рабы, присматривающие за ними: все это была добыча. Добыча многих прошедших поколений, когда властители Квармалла грабили страну вдоль и поперек и брали свою долю с каждого проходящего каравана. Высоко над той теплой, роскошно обставленной комнатой, где Гваэй и Хасьярл играли в шахматы, владыка Квармалла закончил последние расчеты, которые должны были завершить его гороскоп. Тяжелые кожаные занавеси закрывали теперь звезды, только что смотревшие вниз и дарившие свое благословение или предвещавшие судьбу. Единственным светом в заполненной инструментами комнате был крошечный огонек тонкой восковой свечки. Обычай требовал, чтобы окончательный гороскоп был прочитан при таком скудном освещении, и Квормалу приходилось напрягать даже свое острое зрение, чтобы правильно разглядеть Знаки и Дома. Пока он еще раз проверял окончательные результаты, его подвижные губы кривились в презрительной усмешке, в гримасе неудовольствия. "Сегодня или завтра", - думал он, чувствуя холод в груди. - "Самое позднее, завтра к вечеру". Да, у него действительно мало времени. Потом, словно развеселившись какой-то тонкой шуткой, он усмехнулся и кивнул, отчего его костлявая тень чудовищно заколыхалась на занавесях и прорезанной амбразурами стене. Наконец, Квормал отложил в сторону карандаш и от единственной горящей свечи зажег еще семь, более толстых. Теперь стало светлее, и он заново перечитал гороскоп. На этот раз он никак не выразил свое удовольствие или какие-либо другие эмоции. Он медленно свернул покрытый сложными диаграммами и исписанный пергамент в тонкую трубочку и засунул за пояс; потом, потирая худощавые ладони, усмехнулся снова. На столе рядом с ним лежали все ингредиенты, которые требовались для удачи его плана: порошки, масла, тонкие кожи и другие материалы и инструменты. Время поджимало. Он работал быстро; его сплющенные на концах пальцы совершали чудеса ловкости. Один раз он кое за чем подошел к стене. Лорд Квармалла не делал ошибок и не мог позволить себе этого. Через короткое время все было сделано к его удовлетворению. Погасив те свечи, что он зажег последними, Квормал, владыка Квармалла, расслабленно откинулся назад в кресле и при слабом свете единственной свечки призвал к себе Флиндаха, чтобы можно было огласить гороскоп тем, кто ждал внизу. По своему обыкновению, Флиндах появился почти сразу же. Он предстал перед своим хозяином, сложив руки на груди и покорно склонив голову. Флиндах никогда не злоупотреблял своим положением. Его фигура была освещена только снизу до пояса, а поверх этого тень скрывала то выражение заинтересованности или скуки, которое могло бы появиться на его отмеченном бородавками и пятнами лице. Подобным же образом было скрыто и изрытое оспинами, но все же более гладкое лицо Квормала, и только его бледные радужки фосфоресцировали в полумраке, словно две миниатюрные луны в темном окровавленном небе. Словно испытывая Флиндаха или будто увидев его в первый раз, Квормал медленно поднял взгляд от ступней до лба стоящей перед ним фигуры и, глядя прямо в затененные глаза Флиндаха, так похожие на его собственные, заговорил: - О Мастер Магов, в твоей власти оказать мне благодеяние сегодня ночью. Флиндах хотел было заговорить, но Квормал поднял руку и быстро продолжил: - Я наблюдал за тем, как ты из мальчика становишься юношей, и из юноши - мужчиной; я питал твои познания в Искусстве, пока они не стали уступать лишь моим собственным. Одна и та же мать выносила нас, хотя я был ее первенцем, а ты - ребенком ее последнего плодородного года; и это родство помогало нам. Твое влияние в Квармалле почти равно моему. Так что я чувствую, что твое усердие и верность заслуживают некоторой награды. И снова Флиндах хотел заговорить, но жест Квормала помешал ему. Квормал говорил теперь более медленно, сопровождая слова отрывистым постукиванием пальцев по свитку пергамента: - Мы оба прекрасно знаем и по слухам, и из непосредственных источников, что мои сыновья замышляют мою смерть. Правда также и то, что их планы должны быть каким-то образом расстроены, ибо ни один из двух не достоин стать владыкой Квармалла; и мне кажется невозможным, что кто-нибудь из них когда-нибудь достигнет подобной мудрости. В результате их склок Квармалл погибнет от запустения и небрежения, как погиб Зал Призраков. Более того, каждый из них, чтобы подкрепить действие своего колдовства, тайком нанял искусного рубаку из дальних краев - ты видел воина Гваэя - а это начало появления свободных наемников в Квармалле и верная погибель для нашей власти. Он протянул руку к темным плотным рядам мумифицированных и восковых масок и задал риторический вопрос: - Разве владыки Квармалла защищали и сохраняли наши, скрытые от глаз владения для того, чтобы капитаны-чужестранцы могли входить на наши советы, толпиться там и, в конце концов, захватить власть? Он понизил голос и продолжал: - А теперь гораздо более тайное дело. Наложница Кевисса носит в своем чреве мое семя: отпрыск мужского пола, согласно всем знамениям и пророчествам оракулов, - хотя это известно только Кевиссе и мне, а теперь и тебе, Флиндах. Если бы этот нерожденный побег достиг хотя бы отрочества, не имея братьев, я умер бы спокойно, оставив его под твое попечение с полным доверием и уверенностью. Квормал помолчал, сидя бесстрастно, как статуя. - Однако предупредить действия Хасьярла и Гваэя становится с каждым днем все труднее, ибо действия эти набирают силу и размах. Собственная врожденная порочность моих сыновей дает им доступ к областям и демонам, которых их предшественники могли лишь представлять в своем воображении. Даже я, уж на что сведущ в некромантии, часто чувствую отвращение. Он умолк и загадочно посмотрел на Флиндаха. Тот заговорил, в первый раз с тех пор, как вошел в комнату. Его голос был голосом человека, привыкшего к произнесению магических формул, глубоким и звучным. - Хозяин, то, что ты говоришь - правда. Однако как сможешь ты обойти их планы? Ты так же хорошо, как и я, знаешь тот обычай, который запрещает, пожалуй, единственное средство расстроить то, что они задумали. Флиндах сделал паузу, словно собираясь сказать еще что-то, но Квормал резко вмешался: - Я составил схему, которая может сработать, а может и нет. Ее успех зависит почти целиком от твоего сотрудничества. Он понизил голос почти до шепота, жестом призывая Флиндаха подойти ближе. - Даже у стен бывают уши, о Флиндах, а мне хотелось бы, чтобы этот план оставался в полной тайне. Квормал снова сделал призывный жест, и Флиндах подошел еще ближе, пока не оказался на расстоянии вытянутой руки от своего хозяина. Пригнувшись, он встал в такую позу, чтобы его ухо оказалось вблизи от губ властителя. Это расстояние было самым близким из всех, на которые он когда-либо приближался к Квормалу, и странное беспокойство заполнило его мозг, возрожденное небылицами детства. Этот древний человек, не имеющий возраста, с перламутровой радужкой глаз, так похожих на его собственные, казался Флиндаху нииракцам не сводным братом, а неким странным, беспощадным сводным отцом. Разрастающийся в нем ужас усилился, когда, он почувствовал, как жилистые пальцы Квормала смыкаются на его запястье и мягко заставляют его придвинуться ближе, почти стать на колени рядом с креслом. Губы Квормала быстро зашевелились, и Флиндах подавил в себе стремление вскочить и бежать, когда план начал разворачиваться перед ним. Свистящим голосом произнесена фраза, последняя фраза, Квормал замолчал, и Флиндах осознал всю чудовищность этого плана. В тот момент, когда это осознание проникало в его мозг, единственная свечка оплыла, и погасла. Наступила полная тьма. Шахматная игра была в разгаре; единственными звуками, не считая неумолчного шарканья босых ног и шипения фитилей в лампах, были глухое постукивание шахматных фигурок и отрывистое покашливание Хасьярла. Низкий стол, за которым сидели оба брата, стоял напротив широкой сводчатой двери - единственного видимого входа в комнату Совета. Был и еще один вход. Он вел в Главную Башню Квармалла; и именно к этой, закрытой ковром двери наиболее часто обращались взгляды Гваэя. Принц, был твердо уверен в том, что сообщение о гороскопе будет таким же, как обычно, но в этот вечер его охватило некое любопытство; он чувствовал смутное предзнаменование, возвещающее наступление какого-то неблагоприятного события; это было похоже на предвещающие шторм порывы ветра. Сегодня боги даровали Гваэю знамение; знамение, которое ни его некроманты, ни его собственное искусство не смогли истолковать к его полному удовлетворению. Так что он чувствовал, что умнее будет подготовиться к развитию событий и не предпринимать лишних шагов. Как раз в тот момент, когда Гваэй смотрел на шпалеру, за которой, как он знал, скрывалась дверь, откуда выйдет Флиндах, чтобы объявить о результатах составления гороскопа, эта шпалера вздулась пузырем и задрожала, словно на нее подул какой-то ветерок или легко толкнула чья-то рука. Хасьярл резко откинулся назад в кресле и воскликнул своим высоким тенором: - Шах ладьей твоему королю и мат в три хода! Он зловеще опустил одно веко и с торжеством посмотрел на Гваэя. Тот, не отрывал взгляда от все еще колышущейся шпалеры, сказал ясным, мягким голосом: - Мой конь вмешивается, заметив шах, Брат. Я ставлю мат в два хода. Ты снова ошибся. Ко как раз в тот момент, когда Хасьярл с грохотом смел шахматы на пол, ковер заколыхался еще сильнее. Два раба раздвинули его посередине, и прозвучал резкий удар гонга, сообщающий о приближении какого-то высокого сановника. Из-за завесы бесшумно выступила высокая худощавая фигура Флиндаха. Его скрытое в тени лицо, несмотря на безобразное родимое пятно и три бородавки, было исполнено великого и торжественного достоинства. А своей мрачной невыразительностью - невыразительностью, которую странным образом высмеивал многозначительный блеск, затаившийся глубоко в черных зрачках глаз с перламутровой радужкой и алыми белками - оно, казалось, предвещало какие-то плохие новости. Флиндах, стоящей в арочном проеме, обрамленном богатыми шпалерами, поднял одну руку в жесте, требующем молчания, и в длинном низком зале прекратилось всякое движение. Хорошо вышколенные рабы-прислужники застыли на своих местах, почтительно склонив голову; Гваэй остался сидеть, как и прежде, глядя на Флиндаха в упор: Хасьярл, который полуобернулся в тот момент, когда прозвучал гонг, также ждал сообщения. Они знали, что через мгновение их отец Квормал выступит из-за спины Флиндаха и, зловеще улыбаясь, объявит свой гороскоп. Процедура всегда была такой; и всегда, с тех пор как каждый мог вспомнить, Гваэй и Хасьярл в этот момент желали своему отцу смерти. Флиндах начал говорить, подняв руку в драматическом жесте: - Составление гороскопа было завершено, и заключение сделано. Судьба человека исполняется в тот самый момент, как ее предсказывают Небеса. И вот какие новости принес я Хасьярлу и Гваэю, сынам Квормала! Быстрым движением Флиндах вытащил из-за пояса тонкий свиток пергамента и, смяв его ладонями, уронил к своим ногам. Продолжая то же самое движение, он протянул руку за свое левое плечо и, выступив из тени арки, натянул на голову остроконечный капюшон. Широко раскинув руки, Флиндах заговорил голосом, который, казалось, шел издалека: - Квормал, владыка Квармалла, окончил свое правление. Гороскоп исполнился. Пусть скорбят все, кто находится внутри стен Квармалла. В течение трех дней место владыки будет вакантным. Так требует обычай, и так будет. Утром, когда солнце войдет во двор замка, то, что осталось от того, кто был некогда великим и могущественным властителем, будет предано огню. А теперь я иду оплакивать своего хозяина и наблюдать за выполнением похоронных обрядов и постов, молитвами готовясь к его уходу. Делайте и вы то же самое. Флиндах медленно повернулся и исчез в темноте, из которой пришел. В течение десяти полных ударов сердца Гваэй и Хасьярл сидели неподвижно. Это сообщение прозвучало для обоих, как удар грома. Гваэю на секунду захотелось хихикать, как ребенку, который неожиданно избежал наказания и которого вместо этого поощрили; но в тайниках своего мозга он был наполовину убежден, что все это время он знал, каким будет результат гороскопа. Однако он поборол свое ребяческое ликование и сидел молча, с неподвижным взглядом. Хасьярл, с другой стороны, прореагировал так, как и следовало от него ожидать. Он состроил несколько диковинных гримас и закончил непри