как мертвый груз. Но в то же время мне ее бесконечно жаль. И я с ней до ужаса крепко связан. Странно, как такая вот связанность переживает любые настоящие отношения. И ею пронизано решительно все. Розы. Даже мебель, черт ее подери! Рэндл говорил искренне. Он знал, что между тайной связью на стороне и гласным разрывом с женой - огромная разница, и боялся последнего по множеству причин. Но в то же время в нем жило, словно пронзая его дрожащим лучом света, чистое желание все разрушить, не оставить камня на камне. Чистота этого желания пленяла его. Ему страстно хотелось объяснить Линдзи, как ему нужно, чтобы она заразила его своей раскованностью. Его крошечная чистота тянулась к ее необъятной чистоте, как к почве, из которой сама родилась, и он без слов боролся с Линдзи, как мистик борется с богом. - Каким образом ты разберешься с женой - это твое дело, - сказала Линдзи. - Я не желаю об этом слышать. - Почему это всю черную работу я должен проделать один? - При условии, что ты ей больше не муж, - продолжала она, словно не слышала его вопроса. - Это ведь так? - Она снова повернулась к нему и смерила его жестким взглядом. В такие минуты лицо ее выражало силу, перед которой Рэндл пасовал. - Да, конечно. - Ну вот и действуй соответственно. - Да, ты-то честная. Ты настолько честнее меня. - Он чуть не добавил: "И сильнее", но удержался. Ему не хотелось убеждать Линдзи в ее превосходстве. Пусть Линдзи, у которой он под каблуком, остается в сфере его тайных фантазий. Линдзи улыбнулась. Всю свою силу до последней капли она вложила в эту улыбку. Другая сторона поворачиваемого винта. - Свет ни тебя, ни меня не назвал бы честными. Хотела бы я знать, очень ли ты боишься мнения света, Рэндл? Этого Рэндл и сам не знал. Он ответил, подражая ее грубоватому тону: - Время покажет. - И добавил: - Наверно, мы с тобой беспринципные люди? - Мы не живем по абстрактным правилам. Но наши поступки не случайны, каждый на своем месте. Они принадлежат нам. - Каждый на своем месте в общем узоре, - сказал Рэндл. - Да, в некой форме. Наша жизнь принадлежит нам. - И тут же подумал: какую чушь я несу. Моя жизнь уже давно не принадлежит мне. А потом подумал: но она _будет_ мне принадлежать - и почувствовал, как его пронзил тот луч света. Чтобы загладить свою последнюю фразу, он сказал: - Энн живет по правилам, и ее поступки не на своих местах, они просто нигде. Это удручающее зрелище. Я даже не знаю, почему оно меня так удручает. Такая иногда нападает тоска, что жить не хочется. Энн абстрактна. - В голосе его прорвалось отчаяние. Что же, что ему в этом так ненавистно? - Мораль всегда действует удручающе, - сказала Линдзи. С легкой улыбкой она одним пальцем соединяла мокрые круги на столе в сложный узор, похожий на розу. - _Твоя_ мораль - нет. Она подбадривает, вдохновляет, живит. У тебя поразительная моральная твердость. Ты вся насквозь честная и подлинная. Ты для меня лучшее лекарство. - Принеси мне еще стаканчик, милый. Рэндл встал и пошел к стойке. Просто выпить с Линдзи и то было блаженством. Он огляделся. В бар только что вошла новая группа посетителей. Навстречу им поднялась пожилая женщина. Перецеловалась со всеми по очереди. Они оживленно о чем-то заговорили. Рэндл смотрел на них с удивлением и любовью. Замечательные, самые обыкновенные люди, живущие реальной жизнью. - Ты знаешь, - сказал он Линдзи, ставя перед ней стакан, - мне ужасно хочется баловать тебя. Просто не верится, что ты никогда не выезжала из Англии. Это и хорошо - подумай, сколько всего я могу тебе показать. - Скорее, это я стала бы тебя баловать. Я бы тебе показала такое, о чем ты и не мечтал. Если ты этого заслужишь. В ее спокойном взгляде крошечной точкой мелькнула неудовлетворенность. Рэндл заметил это с радостью и одновременно от души пожалел ее, поняв, что она пытается увести его от мыслей о ее очень уж ограниченном опыте. Он весь преисполнился силы. - Мы с тобой друг друга стоим, верно? На это Линдзи улыбнулась и кончиком пальца коснулась его носа. - Линдзи, Линдзи, - проговорил он, задыхаясь от нежности, - скажи, ведь это начало чего-то? Мы с тобой уедем? - Не знаю. Я ведь тебе сказала - это надо заслужить. И не забывай, пожалуйста, что нам очень хорошо и так. - Да, нам, конечно, хорошо, - произнес Рэндл осторожно. Он не был уверен, насколько серьезно она говорит, и не хотел ошибиться. - И однако же я медленно, но верно схожу с ума. - А я нет! - Линдзи с притворным высокомерием надула губки. - Но ты уйдешь со мной? - Он жаждал, чтобы она его подстегнула. - Ради бога, Линдзи, ведь ты меня любишь? Она нахмурилась, и он, умоляюще глядя на нее, прочел в ее глазах страшный своей прозаичностью ответ. - Деньги, - сказал он. - Да. Линдзи кивнула. - Да, продолжал он, - деньги нам нужны. - Он не стал оскорблять ее словами: "Я могу заработать денег, если ты мне поможешь". Такой женщине этого не скажешь. Оборот, который приняла их беседа, отрезвил его, но холодное прикосновение пусть даже враждебной действительности после бестелесных фантазий всего прошедшего года приятно возбуждало. Наперекор всему в нем забрезжила надежда. Не уступая Линдзи в цинизме, который пьянил не хуже нежнейших любовных шуток, он спросил: - Капитал ее достанется тебе? Линдзи чуть улыбнулась понимающе и нащупала под столом его руку. - Только если я пробуду с ней до конца. - А конец близко? Она пожала плечами. - Она, мне кажется, притворяется старой, - сказал Рэндл, - а на самом деле не так уж стара. По-твоему, она больна чем-нибудь? - Ничем она не больна. Проживет сто лет. - Гм, - сказал Рэндл. - Тогда надо нам подумать о чем-нибудь другом. - Это тебе надо подумать о чем-нибудь другом. - Славно ты мне помогаешь, черт побери. - Он сжал ее руку. - Скажу тебе одно. Мы должны сойтись, дорогая, и очень скоро, иначе я умру от нереальности. Вы вдвоем умудрились превратить меня в какую-то фикцию. Я должен тобой овладеть, Линдзи, иначе я просто перестану существовать. Так что я предлагаю такую программу: сперва мы сойдемся, потом я как-нибудь раздобуду денег, потом мы подумаем, что делать дальше. - Нет, - сказала Линдзи, отнимая руку. - Программа такая: сперва ты думаешь, потом добываешь деньги, потом мы сходимся. - Так, - сказал он, - ты, значит, решила применить пытку? - Его трясло, но он обожал ее за это. - Да? Она ответила сердито: - Да, если ты этого пожелаешь. Пожелает, пожелает! Он покорно пробормотал: - Мучительница... - Да не будь ты таким слабым, Рэндл, - сказала Линдзи раздраженно и посмотрела на часы. - Пора нам идти домой. - Уже? О господи! - Он глянул на нее исподлобья. - А что, если я теперь же уведу тебя, просто не пущу домой? - Не можешь, - ответила она просто и встала. Это было так верно, что Рэндл даже не дал себе труда задуматься, в каким смысле это верно. Как пришибленный он вышел вслед за нею из бара. - Не вешай голову, - сказала Линдзи, беря его под руку. - Так или иначе, ты же должен подумать. Должен подсчитать издержки. Может быть, окажется, что я тебе и не нужна. Ты только вспомни, сколько в Грэйхеллоке чудесной мебели! - Дрянь ты, - тихо сказал Рэндл. - Я день и ночь подсчитываю издержки. Миранда. Остальное. Я все подсчитал, и ты мне нужна - и отлично это знаешь. - Миранда, - повторила Линдзи. - Да. - Она глубоко вздохнула и крепче оперлась на его руку. Он знал, что она боится этой темы, и сразу всполошился, не спугнул ли ее. Он не хотел, чтобы по его милости в ее сознании осталась заноза, которая могла бы постепенно обрасти неприязнью к нему. Он сказал: - Это не страшно. Миранда почти взрослая, и к тому же очень неглупый человечек. Вот увидишь. Она тебе понравится, и ты ей тоже. - Сомневаюсь, - сказала Линдзи. - Ну да это неважно. Право же, это неважно. Они дошли до ее дома и остановились в темном подъезде. Он взял ее за обе руки, посмотрел на нее, потом крепко обнял. И, едва удержавшись, чтобы громко не застонать от желания, спросил себя, почему в этот заветный час согласился пойти с нею в бар, а не увез ее на такси в свою квартирку в Челси. Но и этого он по каким-то неисповедимым причинам не мог сделать. А потом она прильнула к нему, и он почувствовал такой недвусмысленный отклик на собственную страсть, что все остальное исчезло. - Рэндл, Рэндл, - прошептала она, словно будя его после долгого сна, и мягко высвободилась. - Пошли. - Нет. Я не пойду. Иди одна. - Она огорчится, если ты не придешь. Не надо ее сердить. Она старенькая. Рэндл заколебался. - И все-таки нет, - сказал он. Сила так и распирала его. - Приду завтра. А сейчас - нет. Сейчас я хочу побыть один и думать о тебе. Не хочу, чтобы эта чудесная минута с тобой была испорчена, прежде чем я упрячу ее поглубже себе в душу. - Да, ты подумай, - прошептала она. - Но не обо мне. Ты думай практически, Рэндл, милый. Думай практически, хорошо? Покоренный ее нежностью, он ответил: - Да, да, да. - И с чувством почти что торжества, рожденного собственной воздержанностью, смотрел, как она уходит по длинному коридору. Зеленая дверь открылась и снова закрылась, наступила тишина. Он еще подождал минуты две. Если б знать, что они там говорят друг другу! 14 - Его преподобие Слон, - со смешком доложила Миранда, просунув голову в дверь, - эту простенькую шутку она готова была повторять без конца. И тут же затопотала вниз по лестнице. Энн, стиравшая пыль в комнате Рэндла, остановилась с тряпкой в руке. Ей не хотелось видеть Дугласа. Хотелось быть тихой и печальной и чтобы ее оставили в покое. Сама печаль уже была ценным достижением. Энн порой заходила в комнату Рэндла, но всегда под каким-нибудь предлогом. Сейчас, перед тем как уйти, она огляделась. Солнце освещало небольшую светлую комнату. Все было аккуратно прибрано. Дрезденские чашки с золотым ободком выстроились по ранжиру на камине. Ярко-синие изразцы с птицами блестели по обе стороны каминной решетки. На стене красовались гравюры с розами - по четыре на двух темно-красных паспарту. Белое с синим валлийское покрывало мягко взбегало на подушку. Ветхими в комнате были только две игрушки - Тоби и Джойи, сцепившиеся мягкими, вытертыми лапами на кровати. Тоби был коричневый, а Джойи белый, и оба за долгие годы потеряли по глазу и изрядную часть шерсти. Энн чувствовала, что она им сродни, что она тоже старый, пыльный предмет, с которого время от времени спадают какие-то шерстистые ошметки. Ее радовало, что игрушки еще здесь. Большой альбом Редутэ Рэндл увез с собой - она сразу заметила пустое место на белых книжных полках. Но туда, где живут Тоби и Джойи, туда он вернется. Невинную часть себя он оставил на ее попечение. У двери она снова остановилась. Чем-то все здесь было похоже на комнату мальчика, эстетствующего и немного женственного. Энн почти не видела Дугласа Свона после отъезда Рэндла - с того вечера, когда злосчастному священнику пришлось ретироваться, столь явно уронив свое достоинство. Тогда же серьезно заболела его мать, и он уехал за ней ухаживать. Таким образом, у нее еще не было случая обсудить со своим духовным наставником новую ситуацию - если посчитать ее новой. И сейчас она была далеко не уверена, прельщает ли ее перспектива выслушивать его утешения, а может быть, и советы. Ей часто казалось, что Дуглас Свон, возможно по профессиональным соображениям, толкует характер Рэндла слишком оптимистически. Нельзя было сказать того же о Клер, от которой Энн успела наслушаться бурных соболезнований и которая расписывала Рэндла в самых зловещих красках. Целомудренная симпатия Дугласа к Энн, конечно, не оставалась для нее секретом. Со своей стороны она проявляла несколько болезненный интерес к супругу Энн, как бы смакуя его эксцессы. Энн уже давно чувствовала, что Рэндл сильно занимает воображение Клер, и, когда после какого-нибудь очередного рэндлианского безобразия Клер восклицала с особенной горячностью: "От моего мужа я бы такого не стерпела! Я бы ушла!", Энн чувствовала в своей приятельнице прямо-таки тоску по неистовой страстности, тоску, которую мягкий, рассудительный Свон едва ли был способен утолить. Однако в самое последнее время (как подозревала Энн, следуя увещеваниям в письмах Дугласа) Клер сменила свое "Довольно терпеть такое обращение, дорогая!" на "Он вернется, дорогая, вот увидите". В том же духе, несомненно, будут и изустные увещевания самого Свона; и Энн, спускаясь по лестнице, испытывала чувство вины и безнадежности. Ее долгая битва с Рэндлом, казалось, постепенно лишала ее всех непреложных ценностей, которыми она жила, словно у нее исподволь, кусочек за кусочком, отнимали реальный мир и прятали его в каком-то неизвестном ей месте. В самих ценностях она от этого не разуверилась. Она не ждала, что внезапный поворот выключателя осветит совершенно новую для нее сцену. Но было уныние, была пустота. Не может она стать такой, какой ее хотели бы видеть другие. Это она чувствовала, готовясь выслушать слова, которые, несомненно, скажет ей Дуглас. И в то же время, подходя к дверям гостиной, она просто радовалась посещению друга. Дуглас Свон, стоявший у окна, повернулся к ней с приветственным восклицанием. Здороваясь с ним, Энн сердито отметила, что Миранда опять устроила посреди комнаты "кукольный дурбар". Ее "маленький народец" или "маленькие принцы", как она их иногда называла, в полном составе расселись полукругом на полу. Картина получилась яркая и страшноватая, поскольку вкусы по части одежды и украшений были у "маленького народца" экзотические и варварские. - Дорогая Энн, - заговорил Дуглас, обходя кукол, - дорогая... - Он взял ее за обе руки и потянул к диванчику в оконной нише. Глаза его излучали сочувствие. Энн высвободила руки и сказала бодрым голосом: - Страшно рада, что вы вернулись, Дуглас, и как мило, что сразу меня навестили. - Потом вспомнила, почему он уезжал, и устыдилась, что только о себе и думает. - Но как здоровье вашей мамы? Надеюсь, ей получше? Дуглас покачал головой. - К сожалению, нет. На улучшение мало надежды. Вернее, нужно свыкнуться с мыслью, что надежды нет. Конец ее пути уже близок. - Какое несчастье! - Энн сжала ему руку, и оба сели. - "Распад и смерть повсюду видим мы", - сказал Дуглас. - Нужно это принять. Но разлуки эти причиняют страшную боль. Боюсь, в этом сказывается недостаток веры. Недостаток веры, подумала Энн. А у нее есть вера? Верит она, что еще когда-нибудь увидит Стива? Нет. А между тем в бога она верит. Иначе нельзя. Бедный Дуглас! - Я находил в родителях такую поддержку, - сказал он, - такую неизменную поддержку. Наверно, мне посчастливилось. Энн посмотрела в окно. По лужайке мчалась Миранда, помахивая над головой, как тамбуринами, двумя белыми эмалированными мисками, в которых она каждый вечер выставляла своим ежам молоко. А Миранда находит в ней "поддержку"? В последние дни дочь держалась с нею холоднее обычного, даже перестала называть ее мамочкой, а внимание ее, когда было нужно, привлекала возгласами вроде "О!" или "У!". Да что там, трещина в ее отношениях с Мирандой появилась еще со смерти Стива. И с Рэндлом тоже. Словно все винили ее за смерть Стива. А может быть, дело в том, думала она иногда с обидой, что другим хотелось кого-то винить, а ей нет, вот она и оказалась вместилищем для их обвинений. Вдали под буками Энн увидела одинокую фигуру. Это был Пенн. Он смотрел, как Миранда пересекает лужайку, а потом растворился среди колеблющихся зеленых теней. Бедный фавн, наблюдающий людские дела. Чтобы отвлечь Дугласа от его горя, а также отсрочить разговор о Рэндле, она сказала: - Спасибо вам, что до отъезда принимали такое участие в Пенни, Он к вам очень привязался. - Он очень положительный мальчик, - сказал Дуглас. - Вам, вероятно, будет его недоставать? - Да. - Энн подумала, что ей будет страшно недоставать Пенни. Она вздохнула. - Вы знаете, по-моему, он немножко влюблен в Миранду. Смешно, правда? Мне кажется, он серьезно страдает, бедный малыш. Дуглас улыбнулся: - Как мы в юности умеем страдать! - Потом, словно спохватившись, что позволил себе бестактность, добавил: - Подождите, скоро Миранда сама подрастет и влюбится. Вот когда небу жарко станет! - Поэтому он, вероятно, и отказался ехать с Хамфри в Лондон. Не мог расстаться с Мирандой. А я-то ломала голову, с чего это он. - Я полагал, что вы сами раздумали его отпустить, поскольку Хамфри... - Ну что вы! Хамфри же разумный человек. А Пенни - святая невинность. Но сейчас мне его искренне жаль. Они умолкли. Энн, нервно потирая руки, снова вздохнула. Дуглас - воплощенная заботливость - наклонился впереди свесил руки, словно собираясь встать и сделать важное сообщение. Однако он не встал, но произнес смягчившимся голосом, не глядя на Энн: - От Рэндла, надо полагать, нет никаких известий? - Нет. Он не писал. Я, конечно, написала ему в Челси, но я даже не знаю, там он или нет. - Она смотрела на кукол, а они дружно глазели на нее, маленькие враждебные соглядатаи; ей на минуту померещилось, что Миранда нарочно их здесь посадила, чтобы держали ее под наблюдением. - Следует надеяться на лучшее, только на лучшее, - сказал Дуглас. - Конечно. - Энн почувствовала раздражение. - Не будем преувеличивать, милый Дуглас. Мало ли какие катастрофы могут произойти в браке, а брак все же остается, вы это знаете не хуже меня. - Я верю в это всей душой, - сказал Дуглас чуть высокомерным тоном человека, который сам счастлив в браке, а о таких вещах знает только понаслышке. - Брак есть таинство. И мы должны верить, что в таких случаях нашей любви содействует божественная благодать. - Моя любовь только злит Рэндла. - Энн хотелось свести разговор с небес на землю. - Но он вернется. По многим причинам - привычка, удобство. Благодарение богу, браки от любви не зависят. Дуглас, казалось, был слегка шокирован. - В чисто мирском смысле - может быть, и нет. Но в брачном богослужении содержится слово "любить". Это наш первый обет. Постоянство в любви есть долг, и оно управляется волей в большей степени, нежели в наши дни принято думать. Даже если оставить в стороне божественную благодать. Энн устала, ей не хотелось разбирать эту проблему ни с участием божественной благодати, ни без оного. Внимание Свона она ощущала физически - словно ее дергали за веревки. Словно он стремится ее сломить. Может быть, он и в самом деле, пусть бессознательно, стремится сломить ее, чтобы потом утешать. А у нее непочатый край работы. Она обещала Боушоту, что поможет поливать розы. И корректура каталога еще не прочитана. И нужно заняться бельем Миранды. Она сказала: - Сомневаюсь, чтобы у Рэндла еще осталось сколько-нибудь любви ко мне. В общем, это не важно. - Но это было очень важно. Только это, в сущности, и было важно. - Вы должны обвить его сетью доброты и христианской любви, - сказал Дуглас. Представив себе разъяренного Рэндла, запутавшегося в сетях, Энн чуть не расхохоталась, но тут же сердце ее залила жгучая, покровительственная нежность к мужу, так что в следующее мгновение она чуть не расплакалась. - Ну, не знаю, - сказала она. - Моя любовь к Рэндлу очень несовершенна. Едва ли она способна оказать такое магическое действие. - Наша любовь по большей части не многого стоит. Но всегда есть тонкая золотая полоска, тот кусочек чистой любви, от которой зависит все остальное... и которая все остальное искупает. Это, пожалуй, правильно, подумала Энн, но его экзальтация действовала ей на нервы. Она сказала: - Возможно. Но увидеть это в таком свете я не могу. Все, что видишь, бесформенно и нескладно. Произнося эти слова, она почувствовала: вот и я такая, бесформенная и нескладная. Нескладной она была еще в школе, ей тогда говорили, что это пройдет. Не прошло, и она научилась с этим жить, но по мере того, как она взрослела, легче не становилось. Давным-давно, когда ее полюбил Рэндл и когда волосы у нее были такие же рыжие, как сейчас у Миранды, в ней была - конечно же, была - какая-то грация, тем и порожденная, что ее полюбил блистательный, неотразимый Рэндл. Но это время теперь было трудно даже вообразить. А нескладность осталась, и еще - усилия, бесконечные усилия приноровиться к людям, с которыми приходилось общаться. А как было с Рэндлом? В дни своего счастья они жили как в тумане, и вопрос этот не возникал. Теперь туман рассеялся, и оказалось, что они несовместимы. А между тем общение с людьми - возможная вещь. Вот с Дугласом, например, она чувствует себя совершенно естественно. И с Феликсом. Коснувшись этого, мысль ее тотчас упорхнула. Это было место, куда мыслям не полагалось залетать. Вечно я говорю "нет", подумала Энн, все мои силы уходят на то, чтобы говорить "нет". Ни для чего положительного сил не остается. Вполне понятно, что Рэндл видит во мне смерть, говорит, что я убиваю его веселость. Но почему это так? И ей смутно припомнилась какая-то цитата насчет того, что дьявол - это дух, который все отрицает. - Бесформенно и нескладно, - сказал Дуглас. - Вот именно. Мы не должны стремиться к тому, чтобы придать нашей жизни зримую форму. Все наши жизни незримо формирует бог. Доброта приемлет такое положение вещей. И любовь его приемлет. Ничего нет пагубнее для любви, чем стремление во всем найти форму. - Рэндл во всем стремится найти форму, - сказала Энн, - но ведь он художник. - В первую очередь он человек, а уж потом художник, - произнес Дуглас авторитетно и строго. Энн почувствовала, что разговор этот ей невмоготу. Будто они вдвоем травят Рэндла. Она сказала: - Ну, меня ждет работа, - и попыталась встать. Дуглас Свен удержал ее. Он приблизил к ней свое гладкое лицо, втянув подбородок, подпертый пасторским воротничком, шире раскрыв темно-карие глаза, так искусно врезанные в углубления над щеками, и спросил: - Энн, вы ведь не перестали молиться? Вы молитесь? Энн ответила яростно: - Еще бы. Я каждый вечер молюсь, чтобы Рэндл вернулся, - и вдруг разрыдалась. - Полно, полно, дитя мое, - тихо сказал Свон. Теперь они стояли друг против друга. В тоне его слышалась удовлетворенность, как у человека, благополучно проведшего корабль трудным курсом. Он потянул к себе рыдающую Энн, приглашая ее склонить голову ему на плечо. Дверь гостиной распахнулась, вошла Милдред Финч. - Надо же! - сказала Милдред. В следующее мгновение Энн судорожно искала по карманам платок, а Дуглас Свон кашлял и смахивал с лацкана пылинки. - А-а, Милдред, - сказала Энн. Она нашла платок. Все ее лицо было мокро от слез. Просто удивительно, сколько слез может вылиться за одну секунду. Но так или иначе, секунда эта миновала, и Энн вытерла лицо и заправила волосы за уши. Милдред подошла к ней, описав полукруг, чтобы не наступить на кукол. - Успокойтесь, милая! - И метнула сердитый взгляд на Свона, который, отступив на несколько шагов, тревожно поглядывал на Энн. Энн, успевшая справиться с собой, сказала: - Я так рада вас видеть! - и высморкалась. - Не знаю, что на меня нашло. Я все время была в отличном настроении. Милдред скептически вздернула брови, а потом, слегка расставив ноги, приняла позу терпеливую, но упрямую, до грубости ясно давая понять, что она ждет, чтобы Свон удалился. Свон спросил Энн многозначительно-нежным голосом: - Ну как вы, ничего? - Какое там ничего, - сказала Милдред и продолжала тоном светской беседы: - А я была в деревне и решила заглянуть к вам. Кажется, дождь собирается. Хорошо, что я захватила зонтик. Свон все смотрел на Энн. Она сказала: - Ничего, Дуглас, обошлось. Спасибо, вы были так добры. Свон легонько потрепал ее по плечу, с улыбкой кивнул Милдред, промямлил что-то насчет того, что ему пора домой, и вышел из комнаты. - Скатертью дорога, - сказала Милдред. Энн села. Слезы обессилили ее. Она была рада Милдред, однако ощущала при виде ее смутное беспокойство, словно старая ее приятельница могла стать фигурой несообразно значительной, даже угрожающей. - Снимайте же пальто, - сказала она. - А то у вас такой вид, будто сейчас уйдете. Вы ведь позавтракаете с нами? - Еще не знаю. А пальто я не сниму. Мне холодно. Непонятно, почему вы камин не зажгли. Ну вот, что я вам говорила? Дождь пошел. Энн посмотрела в окно. Солнце скрылось, и, повинуясь одной из внезапных причуд, свойственных английскому лету, весь сад дрожал от ветра, деревья и трава намокли и потемнели. Энн почувствовала, что ей тоже холодно. Все на свете разом утеряло смысл. - О господи, я так устала... - Вам нужно отдохнуть, - сказала Милдред. Она стояла, все так же расставив ноги, с зонтом под мышкой, сунув руки в карманы теплого синего, в клетку пальто, светлые волосы топорщились вокруг доброго лица, которое к старости не столько покрылось морщинами, сколько смягчилось. - Отдохнуть! - Энн невесело рассмеялась. - А что? Здесь все будет идти своим чередом. С хозяйством справится Боушот. - Нет, не справится. Да не в том дело. Это неважно. - Только это она и говорит последнее время! - Надо полагать, от злодея Рэндла никаких известий? - Нет. - Он, надо полагать, прочно связался с этой Риммер? - С кем? - Ах ты господи! Неужели я сболтнула лишнее? Вы правда не знали, что у него роман с Линдзи Риммер, ну, знаете, компаньонкой Эммы Сэндс? Энн встала и сунула платок в рукав свитера. У нее мелькнула мысль, что Милдред отлично знает, что делает. Она ответила резко: - Я так и думала, что у него с кем-то роман. А с кем, не знала. Да сказать по правде, это меня особенно не интересует. - Вздор, моя милая, - сказала Милдред, внимательно посмотрев на нее. - Конечно, это вас интересует. Но я рада, что вы, как видно, списали Рэндла со счета. - Я его не списала. Просто мне нет дела до подробностей. Он вернется. - Энн говорила отрывисто, голос ее стал низким и хриплым, как на исповеди. Теперь Милдред заговорила мягче и плавнее, словно сменив проповедь на песнопение: - Не думаю, чтобы он вернулся, дорогая. - Нет, вернется, - сказала Энн. Она не хотела снова расплакаться. - Пошли в кухню. Там теплее и можно выпить кофе. - А Рэндл скотина, - сказала Милдред. - Скотина и хам. - Перестаньте, Милдред, прошу вас. Идемте в кухню. Кстати, как вы сюда добрались? Вы сказали, что пришли из деревни? - Да, а туда меня подвез Феликс. - Голос ее звучал сурово и вызывающе. - А-а, - протянула Энн. Выждав немного, Милдред продолжала: - Да, он поехал в Мэйдстон за новыми ножами для косилки. Так удобно, когда он у нас. Он привел в порядок все машины. Абсолютно все понимает в технике. - А как вы доберетесь домой? - О, он через час вернется. Я ему сказала, чтоб заехал за мной в трактир, а если меня там не будет, пусть едет сюда. Вы можете обоих нас пригласить к завтраку. Или мы вас захватим с собой в Сетон-Блейз. Почему бы вам не погостить у нас несколько дней, без всяких хлопот и забот? Энн потерла пальцем губы и поправила волосы. Снаружи душа ее была спокойна, но далеко внутри что-то рушилось, возвещало панику и бегство. - К сожалению, не могу, - сказала она. - Я должна позавтракать у Клер. Я уже столько раз откладывала. Она хочет обсудить со мной конкурс на лучший букет. - Но вы же пригласили меня завтракать! - Да, я совсем забыла про Клер. Простите ради бога. Сегодня не выйдет. - Ну так приезжайте завтра к нам. Феликс в любое время заедет за вами на "мерседесе". - Не могу. Я бы с радостью, но очень уж я занята. У нас сейчас самый горячий сезон. Нужно кончать каталог. Там в корректуре придется вписать много добавлений. Мы выбрасываем на рынок некоторые новые сорта из Германии, надо дать описания, фотографии и все такое. Спасибо вам. Но кофе-то вы на дорогу попьете? Милдред только глянула на нее и сказала: - Ах, Энн, Энн, Энн! Они помолчали, Милдред - неколебимая как скала, Энн - потупившись, методично растирая пальцами лоб и веки. Наконец Энн сказала устало: - Пошли, Милдред, я и сама с удовольствием выпью кофе. Милдред не сдалась. Она преградила Энн дорогу и сказала очень спокойно: - Вы ведь знаете, что Феликс в вас безумно влюблен? Энн молчала, и после ей казалось, что она размышляла очень долго. То, что она сейчас скажет и сделает, многое решит не столько для Милдред, сколько для нее самой. Милдред ловко подготовила свой театральный эффект, но его нужно сорвать, оставить ее ни с чем. Тут не должно быть никакой драмы, никакой зацепки для фантазий. То, что Милдред пытается вызвать к жизни, нужно обессмыслить, объявить несуществующим. Нужно убить это шуткой, похлопать Милдред по плечу и увести ее пить кофе. Нужно не выдать, что знаешь или интересуешься, не допустить ни смущенных взглядов, ничего. Опять сплошные "не" и "ничего". - Да, - сказала Энн. Последовало долгое молчание, и Энн опустила голову. Она чувствовала, что заливается краской. Голова была как тяжелый плод, который вот-вот сорвется с ветки. Милдред показала себя тактичной и милосердной. Это ей не стоило труда - ведь она уходила отнюдь не с пустыми руками. Она сказала: - Ну, не буду вас мучить. Вы совсем вымотались. Кофе я не хочу, спасибо. Мне еще нужно купить кое-что в деревне, благо есть время. Феликс меня там заберет. А вы, как надумаете, приезжайте. В любое время, мы всегда будем рады. - Она пошла к выходу и чуть не споткнулась о кукол. - Великовата Миранда играть в куклы, вам не кажется? - Она вгляделась в пестрые фигурки. Потом начала потихоньку опрокидывать их зонтом на пол. Одна за другой они падали навзничь и смежали восковые веки. 15 - Не верится, что ее здесь нет, - сказал Рэндл. Он стоял в гостиной у Эммы, держа Линдзи за руку. Магнитофон, запах табака, столик с сигаретами - все было как всегда, но большое кресло опустело. Эмма уехала в Грэйхеллок. - Если хочешь убедиться, можешь обыскать квартиру, - сказала Линдзи. - Я понимаю, что это глупо, но, кажется, я так и сделаю. - Он двинулся к двери. Потом пропустил Линдзи вперед. - Веди. Линдзи опять взяла его за руку и вывела в прихожую. Вот кухня, ее он знал, сколько раз носил туда и обратно подносы с чаем. Вот ванная, тоже, конечно, знакомая. Вот столовая, где он изредка у них обедал по торжественным дням, например в день рождения Эммы. Обычно же Эмма весь вечер работала, а на ужин съедала пару сандвичей. Потом шла комната для гостей, превращенная в чулан: у Эммы никто никогда не гостил. Потом спальня Эммы. Здесь Рэндл задержался. Это была просторная комната в итальянском духе, чем-то напоминавшая полотна Карпаччо, какая-то затаившаяся и значительная. Казалось, за окном должен быть светлый пейзаж с колокольней вдали, а не железная ограда, видная сквозь тюлевую занавеску. Рэндл был здесь впервые. Сладкий запах сухой травы словно исходил от старых бархатных драпри и от широкой кровати под красным с бахромой покрывалом до полу. - Может, заглянешь под кровать? - шаловливо предложила Линдзи. Рэндл опустился на колени и приподнял покрывало. Сердце у него колотилось, точно он и в самом деле ожидал увидеть в темноте скорчившуюся фигуру Эммы. Он увидел три пары туфель и чемодан. Едва он начал подниматься, как что-то ударило его в плечо. Он вскрикнул, поскользнулся на каблуке и, не удержавшись, упал на спину. В следующее мгновение Линдзи лежала у него на груди. - Это же только я! - воскликнула она. - Как сказал айсберг "Титанику". - Тяжело дыша, он сцепил руки у нее за спиной. - Да ты, кажется, правда испугался? Я думала, ты шутишь. Тебе, наверно, примерещилось, что это Эмма подкралась к тебе с каким-то тупым орудием? - Да, я боюсь. И не только Эммы. - Он провел руками от ее покатых плеч вниз, по спине. Локти ее упирались в пол по обе стороны его шеи, лицо нависло над ним так близко, что он видел только туманное смеющееся сияние. Чувствуя, как ее платье ласково скользит по шелку белья, он наконец коснулся рукой теплого тела над чулком и тихо застонал. Ноги их под кроватью перепутались с туфлями Эммы. - Не бойся, - шепнула она. Потом, перестав опираться на локти, тяжело навалилась на него, а руки ее запорхали над головой. Что-то мягкое и прохладное посыпалось сверху, заслонило свет - она распустила волосы. Рэндл задохнулся под внезапной тяжестью, под этим мягким каскадом. Линдзи снова приподнялась на локте и потрясла головой, так что волосы, скрыв ее лицо, упали ему на глаза. Их было очень много. Он неловко потянулся и, отведя волосы в сторону, увидел ее задорную улыбку. Минуту он смотрел на нее, напрягая шею, потом быстрым движением сбросил ее на пол. Оба сели, глубоко дыша и оглядывая друг друга, как кошки. - Ну, давай закончим обыск, - сказал Рэндл отрывисто. Он встал и обдернул покрывало на кровати Эммы. Линдзи, уже не держа его за руку, вошла с ним в последнюю комнату - свою спальню. Эта комната была поменьше и выходила в вечнозеленый садик. Здесь был узкий диван у окна, стол светлого дуба и длинная полка с книгами в бумажных обложках. Немногочисленные безделушки он подарил ей сам. Он узнал их - пресс-папье в виде руки, серебряное зеркальце, итальянская шкатулка, расчерченная ромбами, фарфоровая собачка. Словно она не умела сама для себя что-нибудь выбрать. Типичная комната прислуги - бедная, невзрачная и трогательная. Рэндл внимательно ее оглядел, потом перевел взгляд на Линдзи. Ее золотые волосы в беспорядке свисали на грудь. Вся она казалась моложе, меньше, проще. Рэндл не спеша обеими руками убрал волосы с ее груди и сгреб в толстый жгут на затылке. Потом одной рукой оттянул ее голову назад, другую приложил ладонью к ее щеке. Он с радостью заметил, что в глазах ее мелькнул испуг, и сказал: - Могу я заключить из этих банальных приемов обольщения, что ты перестроила программу, которую на днях мне излагала? Подбородок Линдзи торчал к потолку, губы приоткрылись. Но руки болтались безвольно, как у повешенной. Она спросила: - А если я скажу, что программа не меняется, что ты сделаешь? - Скорее всего, изобью тебя и наверняка изнасилую, - ответил Рэндл и понемногу отпустил ее волосы. Она снова надвинула их на лоб, растирая пальцами голову. Потом спросила тонким голоском: - Значит, придется мне изменить программу? - О господи! - сказал Рэндл. - Пойдем в гостиную, я хочу выпить. В гостиной Линдзи достала графин с виски, два стакана и кувшин с водой, очевидно приготовленные заранее. Рэндл выпил виски, не разбавляя. Потом уставился на Линдзи. Она запрятала волосы сзади под платье и была похожа на скромного мальчика. Никогда он ее не поймет. - Ну, - сказала Линдзи, - убедился ты, что ее здесь нет? Рэндлу все еще казалось невероятным, что Эммы нет в квартире. Она почти не выходила, и он видел ее вне дома только раз, на похоронах матери. Он ответил: - Да, пожалуй, убедился, что _сейчас_ ее здесь нет. - Ты хочешь сказать, что она могла подстроить нам ловушку? - Да, - сказал Рэндл, а сам подумал: или это вы вдвоем могли подстроить ловушку мне. В конце концов, почему Линдзи так упорно отказывалась приехать к нему в Челси? Теперь, когда он, как ему казалось, переходил из фантазии в реальность, реальный мир представлялся еще более фантастичным, чем тот сказочный дворец, в котором он обитал до сих пор. Он чувствовал себя любимым рабом, которого укладывали на подушки и поили шербетом, а потом подвели к воротам и сказали, что он свободен. Такие истории кончаются ударом ятагана. Линдзи стояла очень тихо, держа руки за спиной, слегка наклонив вперед голову. На ней было простое коричневое полотняное платье без пояса, напоминавшее какую-то нарядную форму, волосы, выбиваясь из выреза платья, уже повисли тяжелыми фестонами по обе стороны лица. Словно юный генерал какой-то экзотической страны обдумывал план сражения. Она сказала: - Ну, а если мы позвоним в Грэйхеллок по телефону, тогда ты успокоишься? О господи! Рэндл зашагал по комнате. Мысль, что Эмма в Грэйхеллоке, было трудно перенести. Его очень удивило и ее желание туда поехать, и легкость, с какой она уговорила его отца свезти ее. Разумеется, исходя из собственных интересов, он был отнюдь не против возобновления дружбы между отцом и Эммой, хотя подсознательно это его тревожило. Обидно было только, что первым обрядом, которым ознаменовалась эта новая дружба, оказалось посещение его дома. Он не мог понять, что это значит. Он был уверен, что Эмма что-то замышляет, и его - это было уже совсем неразумно - оскорбляло общение между отцом и Эммой, к которому он не был причастен. Он чувствовал, что у него отобрали роль покровителя; и он чуть ли не ревновал, хотя кого и к кому именно, было неясно. Проще и непосредственнее был страх и отвращение при мысли, что Эмма находится в Грэйхеллоке без него, что она вообще там находится; при этой мысли ему хотелось крикнуть: "Это же моя семья!" Важно было, чтобы не осталось сомнений, что Эмма далеко. Не менее важно - чтобы она не знала, что он сюда приходил. Тут уж ему пришлось положиться на Линдзи. Когда выяснилось, что Эмма уезжает на целый день, и притом без Линдзи, Рэндл не замедлил сделать из этого единственно возможный вывод, но тут же опять растерялся. А как же "программа" Линдзи? Он был далеко не уверен, что этот шантаж устоит перед лучезарной перспективой провести день вдвоем, в свое удовольствие. Он знал, твердо и радостно, как сильно в ней желание. Но была и другая трудность. Не мог он овладеть Линдзи с разрешения Эммы. Овладеть ею _без_ разрешения Эммы, было, конечно, очень рискованно, от одной этой мысли у него виновато екало сердце. Но иметь на это разрешение было бы уж вовсе отвратительно, и теперь его мучил страх, нараставший по мере того, как он недоумевал, почему Линдзи отказалась от своей "программы", - страх, что они сообща решили его спровоцировать. Эмму нужно было обмануть - это он внушил Линдзи. Пусть скажет Эмме, что его нет в Лондоне, он поехал навестить тяжело заболевшего друга - так неудачно, как раз в тот день, когда Эмма будет в Грэйхеллоке. Составляя этот план, Рэндл очень сомневался, что Эмма поверит, будто даже ради последнего прощания с близким другом он мог пожертвовать таким удовольствием, как день наедине с Линдзи, но Линдзи, видимо, обрисовала положение достаточно правдоподобно, и Эмма ничего не заподозрила. Позже ему пришло в голову, что, даже если она не поверила Линдзи, ее изобретательный ум, профессионально натренированный в переплетении сложных интриг, мог подсказать ей, что он задумал провести день не с Линдзи, а в Грэйхеллоке, шпионя за ней самой. В конце концов он решил так: поверила она или нет - установить невозможно, хватит и того, что она не уверена, что он с Линдзи. Но за всем этим оставалось ужасное, унизительное подозрение, что Эмма и Линдзи в сговоре против него. Звонить в Грэйхеллок по телефону ему претило. Сейчас он не хотел даже верить, что Грэйхеллок вообще существует. При мысли, что можно поднять трубку и вызвать к жизни весь этот мир на другом конце провода, его бросало в дрожь и в пот, как от малоприятного колдовства. Но едва Линдзи предложила позвонить, как он понял, что именно это и нужно. Это избавит его от бредовой картины, самой неотвязной в его галерее призраков, - как Эмма неслышно отворяет дверь и застает его в объятиях Линдзи. Он сказал: - Как же это устроить? - Очень просто. Ты соединяешься и передаешь мне трубку. Я прошу позвать Эмму. Она подходит, я передаю трубку тебе, и ты слышишь ее голос. Потом я с ней немножко поболтаю. Все получится совершенно естественно. - А может, лучше вам не болтать? Просто положить трубку? - Нет. Тогда уж она наверняка догадается. - Ну хорошо, - сказал Рэндл, подумав, и поднял трубку. - Недерден 28. Это в Кенте, возле Эшфорда. - Называя при Линдзи знакомый номер, он чувствовал себя предателем. Однако было в этом и что-то захватывающее. В наступившей тишине Рэндл широко рас