ниями бугенвиллей. -- Виной всему жара, -- прошептал доктор. -- А сделал ли я ей укол? Господи! Да он же уронил шприц, и тот разбился! -- Вы звали меня, доктор? -- мисс Нэнси, появилась в дверях в сопровождении темнокожей женщины и сиделки, на ходу вытирая руки о передник. -- Ничего страшного, просто жара, -- пробормотал доктор. -- Понимаете, я уронил шприц. Но у меня, разумеется, есть другой. Устремленные на него взгляды женщин были пристальными, изучающими. "Думаете, я тоже схожу с ума?" Но в пятницу доктор снова увидел того мужчину. В тот день он немного запоздал -- был срочный вызов в санатории -- и теперь, в час ранних осенних сумерек, торопливо шел по Первой улице, не желая мешать семейному обеду. К воротам он уже не подошел, а подбежал. Мужчина стоял в тени террасы, скрестив руки и опершись плечом о столб. Его темные, широко раскрытые глаза были устремлены на доктора, но взгляд их свидетельствовал о том, что незнакомец погружен в размышления. Высокий, худощавый, в безупречно скроенной одежде. -- Ага, значит, вы все же существуете, -- со вздохом облегчения пробормотал доктор. Поднявшись по ступенькам, он протянул незнакомцу руку. -- Разрешите представиться: доктор Петри. Но... Как передать это словами? На крыльце не было ни души. -- Теперь я точно знаю, что не ошибся, -- входя в кухню обратился доктор к мисс Карл. -- Я видел его на террасе, а потом он просто растаял в воздухе. -- А какое нам дело до того, что вы видели, доктор? -- вопросом ответила ему старуха. Весьма странные слова... До чего же все-таки резка эта женщина! Про нее не скажешь: дряхлая старуха. В своем извечном синем габардиновом платье мисс Карл стояла очень прямо, глаза ее за стеклами очков в проволочной оправе свирепо взирали на доктора, а сомкнутые губы сжались в тонкую линию. -- Мисс Карл, я уже видел этого мужчину возле моей пациентки. Ни для кого не секрет, что в настоящее время она совершенно беспомощна. И если неизвестный человек появляется здесь, когда ему заблагорассудится, и столь же беспрепятственно исчезает... Впрочем, его мнение никого не интересовало. Мисс Карл либо не поверила ему, либо ей было все равно. А мисс Нэнси даже не подняла головы от тарелки, шумно ковыряясь в ней вилкой. Однако, как заметил доктор, глаза мисс Милли встревоженно перебегали с него на мисс Карл и обратно. Ну и семейка! Охваченный раздражением, доктор вошел в пыльную кабинку лифта и нажал черную кнопку на медном пульте. Бархатные портьеры были задернуты, и в спальне царил почти полный мрак -- лишь маленькие свечки потрескивали в красных бокалах. Статуя Святой Девы отбрасывала на стену причудливую тень. Доктору не сразу удалось отыскать выключатель, а когда он его наконец нашел и повернул, зажглась лишь маленькая лампа возле кровати. Рядом с лампой стояла раскрытая шкатулка для драгоценностей. Да-а... впечатляющая вещица. При виде пациентки у доктора перехватило горло. Она лежала с открытыми глазами, черные волосы разметались по несвежей, в пятнах, подушке, на щеках играл непривычный румянец. Что это? Кажется ее губы шевелятся?.. -- Лэшер... Что она прошептала? Какое слово произнесла? Она ведь сказала "Лэшер", именно это слово. То самое, которое было вырезано на дерезе и которое доктор увидел начертанным на пыльном обеденном столе. К тому же... где-то он уже слышал это слово... И поэтому знал, что это имя. По спине поползли мурашки: его пациентка, находящаяся в состоянии кататонии, заговорила! Нет, хватит! Все это, конечно же, лишь плод его воображения! Причиной всему его непомерное желание, чтобы нечто подобное когда-нибудь случилось, чтобы с нею произошла чудесная перемена. Дейрдре, как обычно, лежала в состоянии транса. Любого другого такая доза торазина непременно убила бы... Доктор поставил свой чемоданчик сбоку от кровати. В то время как он аккуратно наполнял шприц лекарством, в голову снова пришла все та же мысль: что, если ввести пациентке лишь половину дозы, или четверть, или вообще не делать укол, а просто посидеть подле нее и понаблюдать?.. И вдруг доктор отчетливо увидел, как он поднимает Дейрдре на руки и выносит из дома... как везет ее на машине за город... Вот они бредут рука об руку по тропинке, вьющейся среди травы до самой дамбы над рекой. Дейрдре улыбается, и ветер треплет ее волосы... Что за ерунда! Уже половина седьмого, он изрядно запоздал с уколом. Ну вот, шприц готов. В этот момент его словно что-то толкнуло. Доктор был уверен, что именно так и было, хотя и не мог разобрать, куда пришелся толчок. Он качнулся, ноги подкосились, и шприц полетел на пол. Придя в себя, доктор обнаружил, что стоит на коленях и внимательно разглядывает густую бахрому пыли, скопившейся на полу под кроватью. -- Что за чертовщина! Восклицание вырвалось прежде, чем ему удалось совладать с собой. Шприц для подкожных инъекций куда-то запропастился. Наконец он увидел его в нескольких ярдах от себя, за комодом. Но шприц был сломан, нет, даже раздавлен, словно кто-то на него наступил. Весь торазин вытек из сплющенного пластмассового цилиндрика прямо на дощатый пол. -- Что происходит? -- прошептал доктор, поднимая с пола изуродованный шприц. Конечно же, у него были с собой запасные шприцы -- дело не в этом. А в том, что сейчас повторилась та же история, что и на террасе... Доктор подошел к постели и стал вглядываться в лежащую на ней женщину, снова и снова задавая себе все тот же вопрос: "Боже милостивый, что же здесь творится?" На доктора вдруг пахнуло жаром. Легкий шелест... Какое-то движение в комнате... Лишь бусины четок, висевших на медной лампе, вздрогнули. Доктор отер пот со лба. Он продолжал всматриваться в лицо Дейрдре, но до его сознания постепенно дошло, что по другую сторону кровати стоит темная фигура: темная жилетка, пиджак с темными пуговицами... Доктор поднял голову и увидел, что это мужчина. В доли секунды удивление сменилось ужасом -- происходящее не было ни галлюцинацией, ни сном. Мужчина находился здесь, и мягкий, внимательный взгляд его карих глаз был устремлен прямо на доктора. В следующее мгновение человек исчез. В комнате стало холодно. Ветер теребил портьеры. Доктор услышал собственный крик, точнее, если быть до конца честным, -- вопль. В тот же вечер, в десять часов, доктор был поставлен в известность о прекращении его визитов к Дейрдре. Старый психиатр лично явился в его квартиру. Они спустились вниз, к озеру, и медленно пошли по бетонной набережной. -- Ох эти старинные кланы, с ними не повоюешь. Не думаю, что вы захотите ввязаться в дело против Карлотты Мэйфейр. Эта женщина всех знает. Вы и представить себе не можете, сколько людей по тем или иным причинам считают себя обязанными ей или судье Флемингу. А этим людям принадлежит в городе едва ли не все. И если вы только... -- Говорю вам, я это видел, -- упрямо твердил доктор. Однако старый психиатр не обращал внимания на его слова. Старик не сводил со своего молодого коллеги цепкого взгляда, и в его глазах читалось плохо скрываемое подозрение, хотя тон беседы неизменно оставался вполне дружеским. -- Да, знаете ли, эти старинные кланы... Впредь доктору запрещено появляться в этом доме. Он больше ничего не сказал старому психиатру. Честно говоря, доктор чувствовал себя в дурацком положении. Ведь он ни в коем случае не принадлежал к тем, кто верит в привидения! Но в данный момент он не мог привести старику ни единого разумного довода относительно Дейрдре, ее состояния и необходимости пересмотра доз вводимого ей препарата. Его уверенность куда-то пропала. Да, доктор не сомневался, что видел ту фигуру. Трижды! И до конца своих дней не сможет забыть тот неясный, воображаемый разговор. Незнакомец действительно присутствовал, но в бестелесной форме! И доктор знал его имя: мужчину звали... Лэшер! Но даже если не принимать во внимание эту похожую на сон беседу, если обвинить во всем странную тишину усадьбы и адскую жару, если допустить, что имя было подсказано вырезанной на стволе надписью... есть то, что невозможно отбросить: ведь он своими глазами отчетливо видел человеческую фигуру. И никто не заставит его поверить, что этого не было. Проходили недели, но работа в санатории не смогла заставить доктора забыть о том, что произошло. Тогда он попытался описать увиденное, стараясь вспомнить все подробности, не упустить ни одной детали... Темные волосы незнакомца были слегка вьющимися. Глаза большие. Бледная кожа, такая же, как у несчастной Дейрдре. Молодой человек, на вид -- не более двадцати пяти. Невыразительное лицо. Доктор вспомнил даже его руки -- тоже ничего примечательного: просто красивые руки. Удивительно, но, несмотря на худобу, мужчина был пропорционально сложен. Необычной казалась лишь его одежда: не покрой костюма, который был достаточно распространенным, а сама текстура ткани, столь же гладкая, как и лицо незнакомца. Казалось, что одежда, тело и лицо были из одного и того же материала. Однажды утром доктор проснулся с поразительно четкой мыслью: тот таинственный человек не хотел, чтобы Дейрдре вводили седативные препараты! Он знал об их разрушительном действии. А больная, естественно, была беспомощна и не могла выступить в свою защиту. Призрак ее оберегал! "Ну кто, ей-богу, поверит во все это?" -- думал доктор. Ему захотелось вернуться в родной дом в штате Мэн и работать в отцовской клинике, а не в этом сыром, чужом городе. Отец сумел бы понять. Впрочем, нет. Его это лишь встревожило бы. Доктор попытался было "окунуться с головой в работу". Но санаторий, по правде говоря, был местом скучным. Работа не отнимала много времени. Старый психиатр поручил ему нескольких новых пациентов, однако их заболевания не представляли особого интереса. Тем не менее доктор понимал, что необходимо работать и вести себя как ни в чем не бывало, дабы развеять все подозрения старика на его счет. Когда осень сменилась зимой, доктору стала сниться Дейрдре -- здоровая, жизнерадостная: вот она стремительно идет по городской улице, и ветер развевает ее волосы. Всякий раз, просыпаясь после подобного сна, доктор гадал, жива ли еще несчастная женщина. Вполне могло случиться, что она умерла. Наступила весна. Доктор уже целый год прожил в Новом Орлеане. Ощутив однажды нестерпимую потребность вновь увидеть тот дом, он доехал в старом такси до Джексон-авеню и оттуда, как всегда прежде, пошел пешком. Ничего не изменилось: террасы все так же скрывались за пышно цветущими колючими бугенвиллеями, в запущенном саду мелькали маленькие белокрылые бабочки, сквозь черную металлическую решетку пробивались оранжевые цветки лантаны. И Дейрдре все так же сидела в кресле-качалке на боковой террасе, затянутой ржавой сеткой от насекомых. Доктор испытал нестерпимую душевную боль. Пожалуй, такого беспокойства он еще не чувствовала своей жизни. Хоть кто-нибудь должен как-то помочь этой женщине! Потом доктор бесцельно бродил по городу и в конце концов очутился на незнакомой грязной и людной улице. На глаза ему попался захудалый кабачок. Внутри заведения царили приятная прохлада -- спасибо кондиционерам! -- и относительная тишина. Лишь несколько стариков негромко беседовали за стойкой бара. Доктор взял пиво и отправился в самый дальний угол зала. То состояние, в котором по-прежнему пребывала Дейрдре Мэйфейр, вызывало в его душе мучительную боль. А тайна мужчины-призрака лишь усугубляла терзания. Доктор вспомнил о живущей в Калифорнии дочери Дейрдре. Набраться смелости и позвонить ей? Поговорить как врач с врачом... Но он даже не знает ее имени! -- К тому же у тебя нет права вмешиваться, -- шепотом убеждал он себя, с удовольствием потягивая холодное пиво и время от времени вслух произнося странное имя: -- Лэшер... Что это за имя -- Лэшер? Дочь Дейрдре непременно примет его за сумасшедшего! Доктор сделал еще один большой глоток. Ему вдруг показалось, что в зале стало чересчур жарко, словно кто-то открыл дверь и впустил раскаленный ветер пустыни. Даже старики, восседавшие за стойкой со своим пивом, заметили это. Доктор видел, как один из них вдруг вытер лицо грязным носовым платком, а потом вернулся к прерванному спору. Поднося к губам кружку, доктор увидел прямо перед собой все того же таинственного человека -- он сидел за столиком у входной двери. То же восковое лицо, карие глаза. Та же безупречная одежда из необычной ткани, настолько гладкой, что в полумраке кабачка казалось, будто она слегка светится. Старики за стойкой продолжали беседовать как ни в чем не бывало, а доктор ощутил нарастающий внутри неподдельный ужас, знакомый ему с того вечера в полутемной спальне Дейрдре Мэйфейр. Мужчина сидел не шелохнувшись и пристально смотрел на доктора. Их разделяло менее двадцати футов. Яркий дневной свет, проникавший сквозь окно, освещал сбоку его лицо и четко очерчивал линию плеча. Он здесь! Рот доктора наполнился слюной, к горлу подступила тошнота. Казалось, он вот-вот потеряет сознание. Люди подумают, что он перепил. Одному Богу известно, что случится в следующий момент... Доктор изо всех сил старался удержать в руке кружку. Только не дать панике завладеть им, как это случилось в спальне Дейрдре! Но произошло другое: мужчина задрожал, словно изображение на экране, и исчез прямо на глазах у доктора. По залу пронесся холодный ветер. Бармен обернулся и схватил грязную салфетку, не давая ей улететь. Где-то громко хлопнула дверь. Казалось, разговор за стойкой сделался громче. В висках у доктора застучало. -- Схожу с ума! -- прошептал он. Никакая сила на земле не уговорит его еще раз пройти мимо дома Дейрдре Мэйфейр. Возвращаясь домой вечером следующего дня, доктор он снова увидел странного незнакомца. Это произошло возле кладбища в районе Кэнел-бульвара. Мужчина стоял под фонарем, в желтом свете которого фигура совершенно отчетливо выделялась на фоне белой как мел кладбищенской стены. Видение было мимолетным, но доктор знал, что не ошибся. Его охватила непреодолимая дрожь. На какое-то время он словно забыл, как управлять машиной, а потом ринулся вперед, нарушая все правила и не думая о последствиях, как будто брюнет гнался за ним. Лишь оказавшись в собственной квартире, доктор почувствовал себя в безопасности. Еще через день, в пятницу, он увидел этого человека при ярком дневном свете на Джексон-сквер -- тот неподвижно стоял на траве. Проходившая мимо женщина обернулась и бросила мимолетный взгляд на стройного брюнета. Да, он, несомненно, был там, как, впрочем, до этого и в других местах! Доктор бросился бежать по улицам Французского квартала. У подъезда какой-то гостиницы он прыгнул в такси и приказал водителю ехать как можно быстрее. Не важно куда, только бы выбраться отсюда! В последующие дни страх доктора сменился ужасом. Он не мог ни есть, ни спать. Не в силах был на чем-либо сосредоточиться. В крайне подавленном состоянии он бродил из угла в угол. Встречаясь со старым психиатром, доктор неизменно взирал на него с немой яростью. Да разве мог он вести себя иначе с этим монстром, которого и близко нельзя было подпускать к несчастной женщине? Хватит уколов и шприцов! Довольно лекарств, получаемых из рук этого чудовища! "Неужели вы не видите, что я перестал быть вашим врагом?" Доктор сознавал: просить кого-либо о помощи или понимании рискованно для его репутации и даже для всей его будущей карьеры. Психиатр столь же безумный, как и его пациенты?.. Доктор был в отчаянии. Нужно бежать от этого призрака. Кто знает, когда тот может явиться снова? А что, если он способен проникнуть даже в его квартиру? В понедельник утром у доктора окончательно сдали нервы. Входя с трясущимися руками в кабинет старого психиатра, он не раздумывал над тем, что скажет. Все! Он больше не в состоянии выдерживать такое напряжение. Вскоре он поймал себя на том, что несет старику какую-то чушь насчет тропической жары, головных болей, бессонных ночей и необходимости побыстрее оформить его увольнение. В тот же день он уехал из Нового Орлеана. Только очутившись в Портленде и чувствуя себя в полной безопасности за стенами отцовского кабинета, доктор наконец нашел в себе силы рассказать всю историю от начала до конца. -- Его лицо никогда не выражало угрозу, -- объяснял он отцу. -- Скорее, оно было каким-то странным, совершенно без морщин. И ласковым... Как образ Христа, висевший на стене в ее комнате. Он просто внимательно смотрел на меня. Но этот призрак стремился помешать мне делать ей уколы! И он пытался меня напугать. Отец терпеливо выслушал доктора, но не спешил с ответом. Наконец он стал неторопливо рассказывать о странных событиях, свидетелем которых ему довелось быть за годы работы в психиатрических клиниках. Бывали случаи, когда врачи словно заражались неврозами и психозами от своих пациентов. Один его знакомый врач, лечивший кататоников, сам впал в кататоническое состояние. -- Самое главное для тебя сейчас, Ларри, это хороший отдых, -- сказал отец. -- Он избавит тебя от всех последствий пережитого потрясения. И больше никому не рассказывай об этом. Прошло несколько лет. Доктор успешно работал в своем родном городе в штате Мэн. Постепенно у него создалась собственная обширная частная практика. Что касается того призрака, он остался в Новом Орлеане, вместе с воспоминаниями о Дейрдре Мэйфейр, неподвижно сидящей в своем кресле. И все же доктору не давал покоя страх, что рано или поздно он вновь столкнется с таинственным существом. Ведь если такая встреча произошла однажды, она может повториться при совершенно иных обстоятельствах. Время, проведенное в сыром и мрачном Новом Орлеане, не прошло даром: тот ужас, который пришлось пережить доктору, навсегда изменил его восприятие мира. И вот теперь, стоя у окна в полутемном номере нью-йоркского отеля, доктор чувствовал, как минувшие события снова завладевают им. И он прибегнул к уже старому, тысячи раз испытанному способу: стал анализировать эту странную историю, пытаясь отыскать и постичь ее глубинный смысл. Действительно ли это привидение охотилось за ним в Новом Орлеане, или же он неправильно истолковал действия молчаливого призрака? Возможно, тот мужчина вовсе и не стремился его напугать. А что, если он всего лишь просил доктора позаботиться о несчастной женщине? Вполне вероятно и такое объяснение: появление призрака было результатом странной и необъяснимой проекции отчаянных мыслей самой Дейрдре, разум которой, лишенный каких-либо иных способов общения, посылал окружающим неясные образы. Но и эта идея не приносила успокоения. Слишком жутко вообразить, чтобы беспомощная женщина просила его о чем-то через посредничество... призрака, который к тому же по каким-то неведомым причинам не мог разговаривать, а лишь на несколько мгновений возникал перед доктором. Но кто способен постичь истинный смысл этой странной головоломки? Кто отважится подтвердить правоту доктора? Может, этот англичанин, Эрон Лайтнер, коллекционирующий истории о привидениях, который дал ему визитную карточку со словом "Таламаска"? Он говорил, что хочет помочь тому спасенному утопленнику из Калифорнии. Доктор вспомнил его слова: "Возможно, этот человек не знает, что подобное происходило и с другими. Быть может, мне необходимо рассказать ему, что и другие люди возвращались с порога смерти, обладая аналогичными способностями". Да, действительно. Вполне вероятно, что, узнав о встречах других людей с призраками, он испытает облегчение. Но увидеть призрака -- это еще не самое худшее. Нечто гораздо более ужасное, чем страх, заставляло доктора вновь и вновь возвращаться на террасу с проржавевшими сетками, к неподвижной фигуре женщины в кресле-качалке. Этим нечто было чувство вины -- непростительной вины в том, что он не предпринял более энергичных усилий, не сделал всего, что было в его силах, чтобы помочь Дейрдре, -- он даже не позвонил на Западное побережье ее дочери. Над городом вставал новый день. Доктор долго наблюдал, как меняется небо, как тускнеет свет реклам на грязных стенах окрестных домов. Наконец он направился к гардеробу и достал из кармана пиджака визитку англичанина: "ТАЛАМАСКА. Мы бдим. И мы всегда рядом". Доктор поднял телефонную трубку. К удивлению самого доктора, его рассказ длился уже целый час -- он старался воскресить в памяти малейшие детали минувших событий. Он не возражал против включенного маленького магнитофона, подмигивавшего красным глазком, -- в конце концов, он не называл ни конкретных имен, ни номеров домов, ни даже дат. Речь шла просто об одном из старых домов в Новом Орлеане. Доктор все говорил и говорил... И только завершив свое повествование, он сообразил, что за все это время не притронулся к завтраку, однако успел опустошить несметное число чашек кофе. Лайтнер оказался превосходным слушателем. Он ни разу не прервал рассказчика и лишь слегка кивал, словно подбадривая. Однако, закончив свой рассказ и наблюдая, как Лайтнер убирает в портфель магнитофон, доктор не испытал облегчения -- напротив, он чувствовал себя весьма глупо и даже не удосужился попросить копию записи. Первым молчание нарушил Лайтнер. -- Я должен вам кое-что объяснить, -- начал он, кладя поверх чека несколько купюр. -- Надеюсь, мои слова в какой-то мере помогут вам излечить свой разум. -- Что именно? -- Помните, я говорил вам, что собираю свидетельства о встречах с привидениями? -- спросил Лайтнер. -- Да. -- Так вот, я знаю тот старый дом в Новом Орлеане. Я видел его. У меня есть записи свидетельств многих людей, видевших мужчину, о котором вы говорили. Доктор буквально онемел от удивления, услышав, с какой убежденностью произнес эти слова Лайтнер -- столь авторитетно и уверенно, что в их правдивости не оставалось никаких сомнений. Доктор внимательно всмотрелся в Лайтнера, словно видел его впервые: англичанин был старше, чем показалось при первой встрече, -- возможно, лет шестидесяти пяти или даже семидесяти, -- но выражение его лица было столь любезным и благожелательным, что невольно располагало к ответному доверию. -- Многих?.. -- прошептал доктор. -- Вы уверены? -- Я слышал рассказы других людей, и некоторые из них имеют весьма много общего с вашим. Я пытаюсь убедить вас в том, что произошедшая история отнюдь не плод вашего воображения. А следовательно, у вас нет причин для беспокойства. Кстати, помочь Дейрдре Мэйфейр невозможно -- Карлотта Мэйфейр не позволит. А потому лучше всего начисто выбросить эту историю из головы и никогда больше о ней не вспоминать. Доктор почувствовал вдруг невероятное облегчение, словно побывал на исповеди и получил от священника полное отпущение грехов. Однако ощущение длилось недолго -- понадобилось лишь несколько мгновений, чтобы до него в полной мере дошел смысл сказанного Лайтнером. -- Вы знаете этих людей! -- в полнейшем замешательстве прошептал доктор, и краска бросилась ему в лицо. Ведь женщина, о которой он рассказал Лайтнеру была его пациенткой! -- Нет. Но я знаю о них. И, будьте уверены, сохраню полную конфиденциальность в отношении вашего рассказа. Как вы помните, при записи мы не упоминали никаких имен. И даже свои имена не назвали. -- Тем не менее я настоятельно прошу вас отдать мне пленку, -- возбужденно проговорил доктор. -- Я нарушил конфиденциальность. Мне и в голову не могло прийти, что вы с ними знакомы. С совершенно невозмутимым видом Лайтнер тут же вытащил кассету и отдал ее доктору. -- Разумеется, это ваше право, -- сказал он. -- Я понимаю. Доктор пробормотал слова благодарности, но его замешательство лишь усилилось. Однако и чувство облегчения не исчезло окончательно. Итак, другие люди тоже видели этого призрака. И англичанину об этом известно -- он не лжет. Выходит, доктор не сошел с ума и никогда не терял рассудка. Внезапно его охватила грусть, он испытывал горечь по отношению к своему новоорлеанскому начальству, к Карлотте Мэйфейр, к горластой мисс Нэнси... -- Важно, чтобы все случившееся отныне перестало вас тревожить, -- негромко заметил Лайтнер. -- Да, конечно, -- отозвался доктор. -- Ужасно все это... та женщина... лекарства... -- Все, хватит об этом! Доктор вдруг замер и уставился на кассету, потом медленно перевел взгляд на пустую кофейную чашку. -- А эта женщина, она по-прежнему... -- Да, все такая же. Я был там в прошлом году. Ваш главный недруг, мисс Нэнси, умерла. Мисс Милли покинула этот мир еще раньше. А со слов местных жителей и из отчета мне известно, что состояние Дейрдре не изменилось. Доктор вздохнул: -- Да, вы действительно все о них знаете... все имена... -- Поэтому очень прошу поверить мне: другие тоже видели этого призрака, -- сказал Лайтнер. -- И вы не должны страдать от безосновательного беспокойства о состоянии своего разума -- никакого помешательства не было. Доктор вновь медленно, изучающе оглядел Лайтнера. Англичанин застегнул портфель, проверил авиабилет, убедился, что все в порядке, и опустил его в карман пиджака. -- Мне пора на самолет, но прежде позвольте мне дать вам совет, -- сказал Лайтнер. -- Никому не рассказывайте о том, что произошло, -- вам не поверят. Понять и принять такого рода свидетельства может лишь тот, кто сам видел подобное. Как ни трагично, но это неопровержимый факт. -- Да, вы правы, -- ответил доктор. Ему страстно хотелось задать англичанину еще один вопрос, но он не мог решиться. -- Вы... -- только и произнес доктор и тут же умолк. -- Да, я его видел, -- сказал Лайтнер. -- Зрелище воистину пугающее, как вы и описывали. Он встал, готовясь выходить. -- Кто он? Дух? Призрак? -- Честное слово, я не знаю. Все истории очень похожи. Там все остается без изменений, все повторяется, год за годом... А теперь я должен идти. Позвольте мне еще раз выразить свою благодарность, а если у вас возникнет желание снова побеседовать со мной, вы знаете, куда обратиться. У вас есть моя визитная карточка. Лайтнер протянул руку. -- До свидания. -- Подождите. А дочь, что стало с нею? Я имею в виду ту женщину с Западного побережья. Тогда она была интерном. -- Ну, теперь она хирург, -- ответил Лайтнер, бросая взгляд на часы. -- Нейрохирург, кажется. Недавно сдала экзамены. Дипломированный специалист -- по-моему, это так называется? Однако в то время я не был знаком с нею. Я лишь иногда слышал о ней. Наши пути пересеклись лишь однажды. Англичанин замолчал, и на лице его промелькнуло некое подобие почти официальной улыбки. -- Всего хорошего, доктор, и еще раз спасибо. После ухода Лайтнера доктор долго сидел в задумчивости, ничуть, однако, не раскаиваясь в своем решении рассказать обо всем. Нельзя отрицать, что беседа с этим необычным человеком из Таламаски принесла ему невероятное облегчение. Фактически неожиданную встречу с англичанином можно воспринимать как подарок, как милость судьбы, позволившую снять с души самое тяжкое бремя из всех когда-либо выпавших на его долю. Лайтнер знал и понимал ход событий в этой истории. Лайтнер знал и дочь Дейрдре. Наверное, англичанин сообщит молодому нейрохирургу все, что той следует знать, если уже не сообщил... Да, с него сняли ношу, ее больше нет. А ощущает ли ее Лайтнер, его не волнует. И вдруг доктору пришла в голову мысль, не посещавшая его вот уже много лет, -- одна весьма любопытная деталь. Ему никогда не доводилось очутиться в Садовом квартале и в том доме во время ливня. А наверное, здорово было бы наблюдать, как хлещет за массивными окнами дождь, слушать, как тяжело стучат капли по крышам террас. Скверно, что он упустил такую возможность. Тогда он часто думал об этом, но никогда не попадал в дом Мэйфейров во время дождя. А дожди в Новом Орлеане были так прекрасны. Ну что ж, воспоминания наконец-то покидают его навсегда. Доктор снова поймал себя на том, что воспринимает заверения Лайтнера как непререкаемую истину, провозглашенную в стенах церкви, так, словно они действительно обладали некой религиозной силой. Все, хватит! Пора выбросить все это из головы! Доктор подозвал официантку. Он вдруг осознал, что голоден, и решил, что хороший завтрак ему отнюдь не повредит. Достав из кармана визитку Лайтнера, он рассеянно пробежал глазами по списку телефонных номеров -- тех номеров, по которым он может позвонить в случае необходимости, но по которым никогда не позвонит, -- а затем разорвал карточку на мелкие кусочки, сложил их в пепельницу и поджег спичкой. 2 Девять часов вечера. В комнате темно, если не считать голубоватого сияния телевизионного экрана. На экране -- мисс Хэвишем из его любимого романа "Большие надежды". Разумеется, это она, женщина-призрак в подвенечном платье. Сквозь широкие, ничем не прикрытые окна видны огни центральной части Сан-Франциско. Целые мириады огоньков перемигиваются сквозь пелену легкого тумана. А чуть ниже виднеются островерхие крыши выстроившихся вдоль противоположной стороны Либерти-стрит невысоких домов, построенных в стиле эпохи королевы Анны. Как он раньше любил эту улицу! Его красивый дом, судя по всему задуманный проектировщиками как особняк, величественно возвышался над всеми остальными строениями квартала. Шум и суета района Кастро его словно не касались. Он восстановил этот дом собственными руками и знал здесь каждый гвоздь, каждую балку и карниз. Он сам крыл крышу черепицей, работая на солнце без рубашки, и даже сам заливал бетонный тротуар. Теперь он чувствовал себя в безопасности только здесь и вот уже четыре недели никуда не выходил из этой комнаты, разве что в примыкавшую к ней небольшую ванную. Он часами лежал в постели, уставившись на призрачный черно-белый телеэкран. Рукам было нестерпимо жарко в черных кожаных перчатках, которые он не мог и не хотел снимать. Кассеты с записью любимых фильмов, на которые когда-то ходил вместе с матерью, -- а их у него было великое множество -- помогали воочию увидеть мечту. Это были "фильмы о домах", поскольку они рассказывали не только об удивительных судьбах прекрасных людей -- его любимых героев и героинь, -- но и позволяли лицезреть прекрасные здания. В "Ребекке" был Мандерли. В "Больших надеждах" -- гибнущий в запустении особняк мисс Хэвишем. "Газовый свет" дарил возможность побывать в уютном городском доме, стоящем на лондонской, площади. В "Красных туфельках" грациозная танцовщица отправляется в дом на самом берегу моря, чтобы именно там узнать о том, что вскоре станет прима-балериной труппы. Да, фильмы о домах, фильмы о детских мечтах, о людях, столь же величественных, как и те здания... Глядя на экран, он беспрестанно пил пиво, время от времени погружаясь в сон и вновь просыпаясь. Руки, закованные в перчатки, саднило. Он не отвечал на телефонные звонки и не выходил к посетителям. Этим занималась его тетя -- Вивиан. Она часто заходила к нему в комнату. Приносила новую порцию пива и еду. Ел он редко, а в ответ на привычную уже просьбу тети: "Майкл, поешь, прошу тебя", -- лишь улыбался: -- Потом, тетя Вив. Он ни с кем не виделся, за исключением доктора Морриса. Однако доктор Моррис не в силах был ему помочь. Равно как и друзья Майкла. Теперь им даже разговаривать с ним не хотелось -- они устали выслушивать монологи Майкла о том, как он в течение часа находился за порогом смерти, а затем вернулся к жизни. Сам же Майкл не испытывал ни малейшего желания общаться с сотнями жаждущих увидеть демонстрацию его паранормальных способностей. Эти способности уже невероятно утомили его. Странно, что никто этого не понимает. Самый заурядный балаганный трюк: снять перчатки, дотронуться до какого-то предмета и увидеть нечто банальное и малоинтересное, а затем с важным видом произнести что-нибудь вроде: "Этот карандаш вы получили вчера от вашей сослуживицы по имени Герта". Или, например: "Сегодня утром вы надели этот медальон, хотя на самом деле хотели надеть жемчужное ожерелье, но не могли его отыскать". Чисто физическое действие -- он словно живая антенна. Возможно, тысячи лет назад все люди обладали такими способностями. Неужели так трудно постичь, в чем состоит подлинная трагедия? Да в том, что он не может вспомнить то, что видел, когда утонул! Сколько раз он пытался рассказать об этом тете: -- Тетя Вив, там, наверху, я действительно видел людей. Мы были мертвы, все! У меня был выбор: возвращаться обратно или нет. Меня послали сюда с какой-то целью. Тетя Вивиан, бледная копия его покойной матери, лишь кивала головой: -- Я понимаю, дорогой. Возможно, со временем ты вспомнишь. Со временем... Его друзья высказывались куда более резко: -- Майкл, это бред сумасшедшего. Да, случается, что люди тонут и их возвращают к жизни. О какой еще особой цели ты говоришь? -- Майкл, да по тебе психушка плачет! Тереза лишь причитала сквозь слезы: -- Майкл, ну какой смысл мне оставаться здесь? Ты стал другим человеком. Да. Другим человеком. Прежний Майкл утонул. Он снова и снова пытался вспомнить детали своего спасения: ту женщину, которая вытащила его из воды и привела в чувство. Если бы он мог поговорить с нею еще раз, если бы только доктор Моррис разыскал ее... Майклу хотелось услышать из ее собственных уст, что тогда он ничего не сказал. Ему хотелось снять перчатки и взять женщину за руку -- кто знает, вдруг он таким образом сумеет вспомнить... Доктор Моррис настаивал на дальнейшем обследовании, но Майкл решительно отказывался: -- Оставьте меня в покое! Только разыщите эту женщину -- уверен, вы можете ее найти. Вы же говорили, что она вам звонила и сказала, как ее зовут. Хватит с него больничных палат, сканирования мозга, электроэнцефалограмм, уколов и пилюль. Пиво -- совсем другое дело. Майкл понимал в нем толк. И иногда пиво здорово помогало ему вспомнить... ...Там был целый мир. И великое множество людей. Но все виделось словно сквозь легкую дымку. И там была она... но кто? Она сказала... А потом все исчезло... "Я это сделаю! Даже если это вновь будет стоить мне жизни, я все равно сделаю!" Неужели он действительно так говорил? Но разве можно выдумать подобное -- выдумать мир, столь сильно отличающийся от его настоящего мира, плотного и реального? И откуда эти странные, мимолетные образы, будто он находится далеко отсюда, будто он вернулся домой, в город своего детства? Он не знал. Теперь он вообще практически ничего не знал. Он помнил, что его зовут Майкл Карри, что ему сорок восемь лет, что его состояние насчитывает пару миллионов долларов и он владеет собственностью примерно на такую же сумму, и это весьма кстати, поскольку его строительная компания прекратила свое существование. Майкл был более не в силах управлять ею. Его лучшие плотники и маляры ушли работать в другие компании. Он потерял важный заказ, который в свое время так много для него значил, -- на реставрацию старого отеля на Юнион-стрит. Майкл знал: если бы он снял перчатки и начал касаться окружающих предметов -- стен, пола, жестянки с пивом, раскрытых страниц "Давида Копперфильда", поток бесполезной информации немедленно свел бы его с ума. Если, конечно, он уже не лишился разума. Майкл знал: до того, как утонуть, он был счастлив. Не сказать чтобы полностью, но счастлив. И жить ему было хорошо. Утром того дня, когда все это случилось, Майкл проснулся поздно. Он нуждался в отдыхе, а начинавшийся день вполне подходил для этого. Его люди прекрасно работали самостоятельно, и сегодня их можно не проверять. Было первое мая. Майкл вдруг вспомнил эпизод далекого детства: долгую поездку на машине из Нового Орлеана во Флориду вдоль побережья. Должно быть, то были пасхальные каникулы. Сказать наверняка он не мог, а те, кто мог бы -- родители, дед, бабушка, -- уже умерли. Он отчетливо запомнил прозрачную зеленую воду и белый пляж -- день был очень теплым, а песок под ногами походил на сахарный. Майкл вспомнил, как на закате они отправились поплавать в волнах. Ни одного холодного дуновения ветра. И хотя большое оранжевое солнце все еще висело в западной части неба, прямо над головой сияла полная луна. "Смотри, Майкл, как чудесно!" -- воскликнула мама, указывая на представшее их глазам зрелище. Даже отец, который вообще не обращал внимания на подобные вещи, негромко заметил, что это красивое место. Воспоминания вызывали в душе боль. Холод был единственной особенностью Сан-Франциско, которую Майкл ненавидел всей душой. Впоследствии он так и не мог объяснить, почему воспоминание о южном тепле побудило его отправиться в тот день в Оушен-Бич -- по мнению многих, самое холодное место на всем побережье залива Сан-Франциско. уж он-то знал, как отвратительно плещется вода под белесым угрюмым небом. Знал, как пробирает до костей ледяной ветер, от которого не спасет никакая одежда. Тем не менее в этот бесцветный, унылый день желание побыть наедине с воспоминаниями о южном море, о том, как когда-то он ехал в старом "паккарде" с поднятым верхом, подставив лицо нежному, ласкающему южному ветру, заставило Майкла отправиться в Оушен-Бич. Выезжая из города, Майкл не стал включать в машине радио и потому не слышал предупреждения о высоком приливе. А если бы и слышал? Он и без того знал, что Оушен-Бич -- место опасное. Каждый год волны там уносили в пучину и местных жителей, и туристов. Возможно, мысль об опасности и мелькнула у него в голове, когда он шел к прибрежным скалам, над которыми возвышался ресторан "Клифф-Хаус". Что ж, там всегда скользко, и потому следует быть очень осторожным. Однако Майкл не боялся упасть. Его не пугало ни море, ни что-либо другое. Он снова думал о юге, о летних вечерах в Новом Орлеане, когда цветет жасмин. Он снова вспоминал запах цветов ялапы, которая росла в бабушкином дворе, и ее другое, более привычное, название: "четыре часа". Должно быть, от удара волны он потерял сознание, поскольку совершенно не помнил, как его смыло. Он лишь ясно помнил, как поднимается в пространство и с высоты видит собственное тело, качающееся на приливной волне, как указывают на него и размахивают руками люди, как кто-то бросается в ресторан за помощью. Да, Майкл отчетливо сознавал, что делают все эти люди. Он не то чтобы наблюдал за ними откуда-то с высоты -- он словно знал о них все. И до чего же радостно и безопасно было ему находиться там, в вышине! Впрочем, слово "безопасно" даже приблизительно не определяет его ощущения в тот момент. Майкл чувствовал себя свободным -- настолько свободным, что не мог понять, отчего те люди на берегу так суетятся, почему их столь заботит его тело, ставшее игрушкой волн. Последовавшее затем продолжение скорее всего относилось ко времени, когда Майкл уже умер и оказался в окружении других умерших... Сколько удивительного довелось ему увидеть! И он вдруг обрел понимание -- понимание всего, как самых простых, так и самых сложных вещей. Он понимал, зачем ему нужно вернуться назад. Он понимал, что такое портал и в чем смысл обещания... А потом он, невесомый, вдруг вновь оказался в своем теле, лежавшем на палубе яхты, в теле утопленника, которое в течение часа оставалось мертвым. Он ощутил все оттенки боли и вернулся в мир живых, оглядываясь по сторонам, знающий все и готовый делать именно то, ради чего его послали обратно. Какими невероятными знаниями он обладал! В первые несколько мгновений Майкл безуспешно пытался рассказать, где побывал и что видел, поведать о своем долгом странствии. Да, конечно, он пытался это сделать! Однако сейчас он помнил лишь неимоверную боль в груди, во всем