-- Курица, -- сказала она наконец. -- За полкроны только курица.
-- Курица? -- в полном ужасе спросил я.
-- Это не какая-нибудь перезрелая курица. Это шведская курочка.
Специально обученная всяким штучкам, которые нравятся мужчинам.
-- Я не собираюсь заниматься этим с курицей, -- заявил я. -- И кроме
того, я уже слышал этот анекдот.
-- Что за анекдот?
-- Ну, там мужик заходит в бордель, а денег у него нет, а ему хочется,
прямо надо вот, и он соглашается на курицу, а на следующий день он идет по
улице и думает: -- Стоп, меня надули, я бы в магазине курицу дешевле купил,
хоть в "Сентсбери". И он тогда приходит обратно в бордель, жалуется, и ему
говорят: -- Ладно, мы тебя бесплатно за это обслужим. И его приводят в
темную комнату, а там еще полно мужиков, и они через зеркальную стену
смотрят, как в соседней комнате настоящая оргия. Ну, он тоже насмотрелся,
потом говорит соседу: -- Ну круто, а? А сосед ему отвечает: -- Думаешь, это
круто? Ты бы вчера посмотрел...
-- Тут мужика с курицей показывали, -- сказала тетушка Чико.
-- Так вы тоже слышали.
-- Нет, я догадалась.
-- Короче, я не буду заниматься сексом с курицей, -- сказал я. -- И все
тут.
Тетушка Чико снова чудовищно улыбнулась и отложила блокнот.
-- Я тебя проверяла, -- сказала она. -- Просто чтобы посмотреть, есть у
тебя какие-то приличия, или нет. Рада видеть, что есть. Чаю хочешь?
-- Спасибо, с удовольствием.
Тетушка Чико приказала подать чаю, и его тотчас принесли. Меня поразил
чайник. Он был весь обшит кожей, и у него на ручке были шипы, а вокруг
крышки -- клепки.
-- Для особых клиентов, -- объяснила тетушка Чико.
Чико вразвалочку отправился в прачечную смотреть, как вертятся носки в
машинах, а я очень приятно провел время в компании его тетушки. Она
рассказала мне кое-что новое о женщинах, и наставила меня на путь истинный
во многих, многих отношениях. Женщины, сказала она мне -- не просто
сексуальный объект. Они тоже люди, и их надо уважать. Нет не означает да,
даже если ты к этому моменту употребил десять кружек пива. Никогда нельзя
пускать газы перед женщиной. Дождись, чтобы она сделала это первой [Юмор
(хотя едва ли уместный)]. И еще много, много других вещей, которые, следует
признаться, весьма помогли мне в дальнейшем при взаимодействии с
противоположным полом. Я не считаю, что, занимаясь любовью, думал только о
себе, и я никогда не изменял своим женщинам. Я не возводил женщин на
пьедестал, но и не принижал их. Я считал, что они тоже люди, и именно
тетушку Чико следует благодарить за это.
Она взяла с меня полкроны за консультацию, и я решил, что это недорого.
На прощанье она поцеловала меня в щеку, и я ушел из Исправительного дома с
тем, чтобы никогда не возвращаться.
Я еще побродил перед крыльцом некоторое время, размышляя, чем бы
заняться до вечера. Я как раз решил присоединиться к Чико в прачечной, и
посмотреть, как бесконечно вертятся носки, когда тетушкина дверь открылась,
и из нее вышел Т.С. Давстон.
-- Привет, -- сказал я, -- а ты что тут делаешь?
-- Я тут по делу, -- подмигнул мне Т.С. Давстон.
-- С женщиной?
-- Именно, -- ответил Т.С. Давстон, поправляя галстук.
Я вздохнул и оглядел его с головы до ног. И поинтересовался: -- А что
это у тебя за перышки на штанах?
7
Что за благословенный дар -- курение! Возможно, наилучший из всех,
которым мы обязаны Америке.
Артур Хелпс (1813-75)
Т.С. Давстон не спросил "Президент чего?". Он знал про Америку все. У
него была мечта: стать владельцем табачной плантации в Виргинии. Мечта,
которая ему впоследствии удалось осуществить.
-- Его, по всей вероятности, убили агенты тайной полиции, -- таково
было мнение Т.С. Давстона.
-- Тайной чего? -- спросил я.
-- Тайной полиции. Ты что, не помнишь, как я тебя водил к дядюшке Джону
Перу Джонсу? Он говорил, что тайная полиция охотится за ним.
-- Но он же совсем спятил.
-- Может быть. Но я так и не смог выяснить, что с ним сделали. Наверно,
они отвезли его в больницу св. Бернара, и заперли вместе с жертвами
уховерток. Но увидеться с ним мне не дали, и не говори мне, что то, что его
оранжерея сгорела дотла -- простое совпадение.
-- Так ты что -- думаешь, что есть какая-то всемирная организация
агентов тайной полиции, которая занимается такими делами?
-- Обязательно должна быть. Согласно тому, что называется "теория
заговора". В этом мире происходит гораздо больше того, о чем мы читаем в
газетах. Кругом одни тайны.
-- А ты правда занимался сексом с курицей? -- спросил я.
Но Давстон не ответил.
Мы, шаркая, пошли по Хай Стрит, останавливаясь на каждом шагу и
разглядывая витрины, которые ломились от красиво уложенных фруктов и овощей
и всяческих яств. И не только витрины -- снеди было столько, что она
буквально выплескивалась на тротуар из корзинок, бочонков, ведерок и ящиков,
выставленных перед магазинами. Нам очень понравилась витрина мясного
магазина мистера Бифхарта.
-- И фамилия у этого мясника подходящая -- "бычье сердце", -- размышлял
Т.С. Давстон, -- и он точно знает свое дело. Посмотри хотя бы на этот кусок.
Или вон на тот. Или вон еще. Смотри, специальное предложение: мясо антилопы
гну.
-- А вон: вепрь.
-- И росомаха.
-- И даже белый тигр.
-- Я бы купил вон тех бифштексов из кенгурятины, у меня вечеринка в
пятницу.
-- Вечеринка? -- на меня это произвело огромное впечатление. -- Я
думал, только крутые богатые ребята закатывают вечеринки.
-- Времена меняются, -- сказал Давстон, изучая моржовую вырезку. -- Мы
живем в шестидесятые годы. Никаких тебе продуктовых карточек и яичного
порошка. Премьер-министр говорит, у нас еще никогда не было таких хороших
продуктов.
-- У меня вообще никаких продуктов не было.
-- Ну тогда обязательно приходи ко мне на вечеринку. Никогда не знаешь,
где повезет. Да, кстати, и приведи своего друга, Лопеса, мне надо с ним кое
о чем поговорить.
-- Нет больше Лопеса. Он схватился за нож, и кто-то его пристрелил.
Т.С. Давстон покачал головой, и принялся разглядывать бизоний окорок.
-- Знаешь, если так будет продолжаться, сказал он, -- эти чиканос
перестреляют друг друга начисто, и тогда в Брентфорде больше не будет
мексиканского квартала.
-- Это вряд ли. В Брентфорде всегда был мексиканский квартал.
-- Запомни эти слова, друг мой. Это уже случалось и раньше. Помнишь
улицу Августовской луны?
-- Нет, -- сказал я. -- Не помню.
-- Потому что теперь ее переименовали в Моби-Дик-Террас. Там раньше
жили китайцы. Но они все друг друга изничтожили в пятьдесят третьем, когда
были большие разборки между брентфордсками тонгами. Это вроде мафии, только
китайской.
-- Папа, вроде бы, рассказывал что-то об этом.
-- А когда ты здесь последний раз видел пигмеев?
-- По-моему, вообще ни разу не видел.
-- Вот видишь. А ведь целое племя пигмеев жило на Мейфкинг Авеню, пока
они не повздорили с зулусами со Спрайт Стрит. А Мемориальный парк знаешь?
-- Знаю, конечно!
-- Когда-то был индейской резервацией. Племя навахо жило там сотни лет,
пока у них не начался спор с городским советом, еще во времена королевы
Виктории.
-- И о чем был спор?
-- Члены совета хотели поставить в парке горку и пару качелей. А
индейцы заявили, что это священная земля их предков.
-- И чем все кончилось?
-- Мэр отправил нескольких ребят на переговоры с вождем племени. Они
погорячились, и с них сняли скальпы.
-- О черт, -- сказал я.
-- Мэр вызвал кавалерию. Третий Брентфордский конно-пехотный полк. И
они быстро разделались с краснокожими.
-- В учебниках этого не было.
-- И не будет. Грязное пятно на всей истории Брентфорда. Так что это
держат в тайне, понимаешь? И я-то знаю об этом только потому, что мой
прадедушка там был.
-- Много индейцев он убил?
-- Да нет, -- сказал Т.С. Давстон. -- Он сражался не на той стороне.
Я открыл рот, чтобы задать еще несколько вопросов, но Т.С. Давстон
показал на горку сосисок из молодой волчатины. -- Вот таких я куплю для
своей вечеринки, -- сказал он.
Мы, шаркая, отправились дальше и дошли до прачечной как раз в тот
момент, когда Чико вышвырнули на улицу.
-- Сукины дети! -- кричал вожак банды Crads. -- С каких пор нюхать
носок запрещал законом?
-- Пригласи этого, -- сказал Т.С. Давстон. -- Он вроде забавный.
Мы оставили Чико разбираться, и, шаркая, пошли в кафе "Плюм". Там Т.С.
Давстон убедил меня занять у него полкроны, чтобы купить два кофе с пенкой,
сесть у окна и выглядеть круто.
-- Так по какому поводу вечеринка? -- спросил я, накладывая сахар в
кофе.
-- По поводу совершеннолетия, скажем. Половой зрелости.
-- А, я уже два раза отпраздновал. А ты... э... -- и я похлопал
локтями, как курица крыльями.
-- Еще раз заговоришь об этом, -- сказал Т.С. Давстон, -- и схлопочешь
по физиономии.
-- Так что, на вечеринке будут шарики и желе? И во что будем играть?
-- Ты, по-моему, еще не совсем привык к своей зрелости, а? И тебе что,
действительно нравится желе?
Я обдумал этот вопрос.
-- Нет, не очень. На самом деле мне нравится пиво.
-- Ну вот, это уже ближе.
-- И что, девчонки тоже будут?
-- Девчонки, и пиво, и проигрыватель.
-- Проигрыватель? -- Я даже присвистнул. -- Но я думал, только богатые
крутые парни...
Т.С. Давстон посмотрел на меня, подняв бровь.
-- Извини, -- сказал я. -- Шестидесятые годы. Помню.
-- И это будет маскарад, поэтому придти нужно в каком-нибудь костюме.
Придумай что-нибудь стильное и не приходи в полицейской форме.
Т.С. Давстон вытащил сигареты, и мы сидели, курили, прихлебывали кофе,
смотрели в окно и очень неплохо проводили время.
Примерно через час после того, как Чико вышвырнули на улицу, он
вернулся, сидя за рулем угнанного им "морриса" в компании нескольких
сородичей из уличных банд. И въехал на нем в витрину прачечной.
В прачечной работали только африканцы-ашанти и они ответили на этот
наезд на их собственность градом ассегаев. Похоже, к тому моменту они уже
долгое время находились в состоянии войны с бушменами из Калахари, которые
держали химчистку по соседству, потому что те тоже выскочили на улицу и
присоединились к сражению на стороне испаноязычных его участников.
Все смешалось в громко орущую кучу, и тут же из аптеки напротив
выскочили вспыльчивые инки и взялись за испанцев из галантерейной лавки
рядом с монгольским магазинчиком, где торговали редкими сортами сыра.
Т.С. Давстон вытащил из кармана брикет динамита и положил его на стол
передо мной.
-- Как считаешь, надо или не надо? -- спросил он.
Я как раз считал, что не надо. Но в этом конкретном случае его
предложение оказалось как нельзя кстати. Все это разноязыкое сборище росло,
как на дрожжах, и положение становилось все более угрожающим. Взрыв,
безусловно, подействовал на него успокаивающе. Мы сочли разумным удалиться
до того, как рассеется дым, и на начавшийся пожар прибудет пожарная команда.
Итак, на этот день мы уже совершили доброе дело, и не надо нас
благодарить.
Я рассказываю об этом инциденте только в качестве примера одного из тех
редких случаев, когда динамит Т.С. Давстона оказал умиротворяющее
воздействие, а не привел к самым разрушительным последствиям. В первой главе
я упомянул о его любви к тому, что он называл "Большим Апчхи". Но, если не
считать краткого упоминания о недоброй памяти эпизоде со взорвавшейся
собакой, я не слишком распространялся на эту тему. И не потому, что я
опасаюсь последствий, которые может вызвать опубликование подробностей его
детских увлечений детонацией. В конце концов, большинство зданий, взлетевших
на воздух, давно восстановлены, и все выжившие получили новые квартиры.
Лично я смотрю на это следующим образом. Все мы в молодости делаем
ошибки и совершаем поступки, о которых впоследствии сожалеем. Дети ведут
себя плохо, и не должны бы, но тут уж ничего не поделаешь, и намного лучше
просто "простить и забыть".
Конечно, то, чем они занимаются, повзрослев -- это совсем другое дело,
и я не испытываю ни малейших колебаний высказаться об этом здесь во весь
голос.
Особенно потому, что взорвал он именно мою собаку.
Ублюдок!
Мы расстались у ворот садовых участков, и Т.С. Давстон отправился
посмотреть, как растет посаженный им табак на участке его "дядюшки", старого
Пита.
Я же, шаркая, направился домой, и в голове у меня уже начал
складываться план, какой именно костюм я надену, чтобы произвести
впечатление на девушек на вечеринке. Что-нибудь стильное, сказал Т.С.
Давстон, и не в полицейской форме. Не в полицейской форме -- это сильно
сужало выбор. Кем можно одеться, если не полицейским? Пиратом, к примеру,
или попугаем. Или петрушкой, или прыщом, или Парнеллом.
Я всегда испытывал глубокое уважение к Парнеллу: Чарльзу Стюарту
Парнеллу (1846-91), тому, который возглавлял в Парламенте движение за
введение самоуправления Ирландии в рамках Британской империи и добивался
гомруля путем точно рассчитанного бойкота. В конце концов он одержал победу
над Гладстоном, но его карьера закончилась самым печальным образом после
скандала, в котором вышел наружу его адюльтер с миссис О'Ши.
Ну что же, и такое случается, но одеться Парнеллом -- это, наверно,
слишком очевидно. И мне не слишком хотелось, чтобы надо мной смеялись, когда
я приду, одетый Парнеллом, только для того, чтобы нос к носу столкнуться еще
с тремя Парнеллами, и всего одной миссис О'Ши на нас четверых.
У меня появился план. Очень умный и стильный, к тому же.
На следующий день в школе я рассказал Чико о вечеринке и спросил, хочет
ли он прийти. Чико выглядел изрядно помятым и слегка обугленным по краям.
Мне пришлось говорить очень громко, потому что, как он объяснил, у него
вчера в результате неожиданного взрыва повредило барабанную перепонку. Я
спросил его, кем он намерен одеться.
Я ожидал неизбежного ответа и был немало удивлен, когда он отверг
Парнелла в пользу какого-то революционного деятеля, которого звали Че
Гевара. И это при всем богатстве выбора. Возмутительно!
Чико спросил, можно ли ему привести с собой несколько новых членов
банды. Я сказал, что можно, конечно, если он пообещает, что они никого не
пристрелят. В конце концов, это была не моя вечеринка.
С этим он согласился, а потом спросил, будут ли на вечеринке шарики,
желе и во что будем играть.
Дети, право слово!
Вечером в пятницу весь наш район как-то оживился. Все говорили о
вечеринке Т.С. Давстона. Все, казалось, собирались на эту вечеринку.
Должен сказать, что я действительно ждал ее. Во-первых, я полностью
оторвался от своих старых друзей из Амбара. Когда они перешли в
грамматическую школу, а я -- к св. Аргентию, они словно бы потеряли желание
разговаривать со мной, хотя я даже представить себе не могу, что было этому
причиной. Единственный, кто остался близок со мной -- Т.С. Давстон. Но он, в
конце концов, был моим наилучшим другом, а я должен был стать его биографом.
Что меня смущало относительно вечеринки -- это как все, кто собирался
прийти, уместятся в доме Т.С. Давстона. В конце концов, это было самое
стандартное строение, две комнаты наверху, две внизу, сортир во дворе и
дворик два на два метра. Т.С. Давстон жил через шесть домов от нашего, на
солнечной стороне улицы.
И все же я был уверен, что он знает, что делает.
И он, конечно, знал.
Сейчас, оглядываясь назад через все прожитые годы, я не могу поверить
тому, что тогда не понял, к чему это приведет. Были причины задуматься, и
все достаточно очевидные. Неожиданно доставленный с нарочным пакет,
адресованный моим родителям, в котором были два бесплатных билета на
представление "Черно-белых менестрелей" вечером в пятницу, и еще чеки на
ужин на двоих в ресторане на Пикадилли. Тот факт, что Т.С. Давстон попросил
ключи от нашего сарая -- у него, дескать, "не хватило места для нескольких
ящиков пива". "Типографская опечатка" на приглашениях, которые он раздавал,
где в адресе вечеринки был указан номер моего дома.
Все самым очевидным образом указывало на то, что случится, но я
каким-то образом ухитрился этого не заметить.
В шесть часов вечера в пятницу мои родители уехали на представление.
Они сказали, чтобы я их не ждал, потому что вернутся они не раньше полуночи.
Мы распрощались, и я поднялся в свою комнату, чтобы заняться подготовкой.
Через пять минут позвонили в дверь.
Я, шаркая, спустился вниз и открыл дверь. За дверью стоял Т.С. Давстон.
Он выглядел настоящим франтом: волосы расчесаны на прямой пробор,
чистая рубашка от Бена Шермана с пуговичками на воротнике и узкий кожаный
галстук. Его пиджак был узок в плечах, но с широченными лацканами. Костюм
дополняли начищенные на носках ботинки солидного размера.
Я радостно ухмыльнулся, увидев его, и он ответил мне взглядом, полным
непередаваемой скорби.
-- В чем проблема? -- спросил я.
-- Случилось страшное. Можно войти?
-- Конечно.
Я провел его в гостиную, и он рухнул на наш потрепанный диван.
-- Кошмар, -- сказал он и закрыл лицо руками.
-- Что такое?
-- Мама и папа. Только что приходил доктор. Они слегли. У них чесотка
Люгвилера.
-- Боже мой! -- сказал я, насколько я помню, первый раз за день. --
Только не чесотка Люгвилера.
-- Чесотка Люгвилера, -- повторил Т.С. Давстон.
Я состроил гримасу, которая должна была означать "погоди-ка!". И
услышал, как мой язык произносит:
-- Так ведь чесотка Люгвилера -- это воображаемая напасть из книжки
Джека Венса.
-- Точно, -- сказал Т.С. Давстон.
-- А... -- сказал я.
-- Так что вечеринка отменяется.
-- Отменяется? Ее нельзя отменять. Я уже костюм сделал. Он стильный и
все такое.
-- Я собирался одеться Парнеллом. Но какая разница, раз все отменяется.
-- Какой облом, -- сказал я. -- Какой облом.
Т.С. Давстон печально кивнул.
-- Печальнее всего потеря престижа. Я имею в виду, что вечеринка
повышает твой авторитет. Если ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду.
-- Понимаю, -- сказал я. -- Авторитет -- это все.
-- Ну и вот: я облажался. Я стану мишенью злых шуток. Все почести,
которые могли бы быть моими: их нет и не будет. Лучше бы мне сквозь землю
провалиться.
-- Должен же быть какой-нибудь выход, -- сказал я. -- А больше негде
устроить вечеринку?
-- Если бы, -- Т.С. Давстон почесал нос. -- Если бы у меня был верный
друг, у которого бы никого не оказалось дома сегодня вечером. Я бы не
возражал, чтобы ему досталась вся слава, и чтобы у него повысился авторитет.
По крайней мере, я бы не обманул ничьих ожиданий. Ожиданий всех этих
красивых девушек. Которые сами упадут в руки хозяина вечеринки.
Наступила так называемая многозначительная тишина.
8
Виски, табак и буйные девки --
Вот что сведет тебя, парень, с ума.
Народное
Ну ясно, теперь-то я все понимаю.
А что я мог сказать тогда? Тогда это казалось самым разумным решением.
То есть это просто было самым разумным решением.
-- Школьный зал, -- сказал я Т.С. Давстону. -- Можно снять школьный
зал.
Если бы я только так сказал. Но нет.
-- Вечеринка здесь? -- сказал Т.С. Давстон. -- В твоем доме?
-- Самое разумное решение, -- сказал я.
-- Сначала надо бы спросить родителей.
-- Они уехали, и их не будет до полуночи.
-- Тогда решено. -- Т.С. Давстон поднялся с дивана, пожал мне руку,
подошел к входной двери и свистнул. И сразу же в дом хлынул поток парней,
которых я никогда не встречал, нагруженных ящиками с пивом, коробками с едой
и настоящим проигрывателем с пластинками.
В дом, из дома, снова в дом -- они двигались, как хорошо тренированные
рабочие. Т.С. Давстон знакомил меня с ними, когда они пролетали мимо.
-- Джим Пули, -- говорил он. -- А это Джон Омолли, а это Архикороль, а
там -- Малыш Дейв.
-- Где? -- спросил я.
-- Здесь, внизу, -- ответил Малыш Дейв.
-- А, привет. Они без костюмов! -- шепнул я Т.С. Давстону.
-- Ты тоже.
Это была правда. И в этом была вся проблема. Если вечеринка будет в
моем доме, каким образом я смогу сделать так, чтобы мой театральный выход
произведет наибольшее впечатление?
-- Может, тебе лучше переодеться? -- спросил Т.С. Давстон.
-- Да, но... ведь...
-- Слушай, -- сказал Т.С. Давстон. -- Ты -- хозяин вечеринки, и я
думаю, у тебя должен быть шанс произвести впечатление своим появлением.
-- Я как раз об этом и думал.
-- Тогда иди наверх, к себе, и приготовься. А я здесь займусь
подготовкой, и когда все придут, я поднимусь к тебе, и тогда ты произведешь
действительно сильное впечатление. Как тебе такой план?
-- Отлично, -- сказал я. -- Ты настоящий друг.
-- Я знаю. -- Т.С. Давстон отодвинул меня в сторону.
-- Сигареты на кухню, -- сказал он одному из своих подсобных рабочих.
-- Там я устрою свою лавочку.
И я поднялся к себе.
Мне не понадобилось много времени, чтобы приготовиться. Я опробовал
несколько живописных поз перед большим зеркалом и уселся на кровать,
прислушиваясь к тому, что происходило внизу.
Снизу всплывали звуки, срывающиеся с пластов новейших подростковых
вокально-инструментальных ансамблей, которые вертелись на проигрывателе со
скоростью сорок пять оборотов в минуту.
И хотя тогда я этого не понимал, в этот момент я творил историю. Видите
ли, в пятидесятые годы такого понятия, как "подростковая вечеринка", просто
не существовало. Парней призывали в армию в тринадцать лет и не выпускали в
народ, пока им не исполнялось двадцать. А в это время их уже считали
ответственными гражданами.
Мое поколение, появившееся в результате демографического взрыва после
войны, на год опоздало к призыву, и теперь, когда у нас еще никогда не было
настолько хороших продуктов и всего прочего, мы буквально изобрели
подростковую вечеринку.
Кроме того (о чем я не догадывался), вечеринка в моем доме стала самой
первой подростковой вечеринкой. Той, которая стала образцом для подражания
всем остальным подростковым вечеринкам.
Так что в этом отношении, я думаю, мне есть за что благодарить Т.С.
Давстона. И хотя он все-таки взорвал мою собаку, он же потом извинился.
Я сидел на кровати и возбуждался все больше и больше.
Через час или около того я начал волноваться. В комнате висел
сигаретный дым, поднимающийся из кухни, звуки разгульного веселья
становились все громче, а Т.С. Давстон все еще не шел за мной.
Я понял, что он ждет подходящего момента. То есть дожидается, пока
соберется весь народ.
Около девяти я начал подозревать неладное. Дожидаться подходящего
момента -- это, конечно, хорошо, но так я пропущу собственную вечеринку, и,
кроме того, я был почти уверен, что слышал, как внизу что-то разбилось. И не
раз. Как будто что-то уронили. Я просто не мог больше ждать.
Было почти десять часов, когда ко мне постучали. В комнате уже было
столько дыма, что я едва мог разглядеть дверь. Я добрался до двери и
распахнул ее настежь.
На лестнице стоял Джон Омолли в обнимку с юной девицей. Я радостно
ухмыльнулся. Омолли был одет Парнеллом, а девица -- миссис О'Ши.
Видимо, я произвел действительно большое впечатление, особенно в клубах
дыма, вырвавшихся из комнаты вслед за мной, и все такое. Девица завизжала, а
Омолли отпрянул назад, мелко крестясь.
-- А где Т.С. Давстон? -- спросил я.
Омолли несколько судорожно показал куда-то в направлении кухни.
Я пожал плечами. Больше ждать было невозможно. Я шел вниз, и все тут.
А вниз пройти было не так-то просто. Вся лестница была занята
целующимися парочками. Я пробирался между ними -- или поверх них --
повторяя: "Извините..." и "Простите, пожалуйста!" В нашей маленькой гостиной
было столько народу, что мне пришлось буквально проталкиваться вперед.
Входная дверь была открыта, и я увидел, что в садике, да и на улице перед
домом, тоже полно гостей. Я протиснулся в переднюю, отведенную для танцев, и
попытался -- без всякого успеха -- добиться, чтобы меня услышали.
Проигрыватель играл слишком громко, и никто не обратил на меня ни малейшего
внимания.
Должен признаться, что я уже был сыт всем этим по горло. То есть --
действительно сыт по горло. Я заорал "Эй!" со всей мочи, и в этот самый
момент пластинка закончилась, и я понял, что мне удалось обратить на себя
внимание абсолютно всех присутствующих.
Они все повернулись ко мне, и они все уставились на меня, и они все
завизжали. Ну, то есть девчонки завизжали. Парни издали другой звук --
словно задохнулись от ужаса. Слабак Поль Мейсон, с которым мы вместе учились
в Амбаре, и кто -- смешно сказать -- пришел одетый, как большой прыщ,
свалился в обморок. А потом началось общее смятение, толкание, и попытки
вообще броситься вон из дома.
Я не заметил, что Т.С. Давстон тоже был там. Впрочем, его костюм был
столь убедителен, что я бы его все равно не узнал. Нет, он был одет совсем
не как Парнелл. Он был одет как Ласло Вудбайн, частный сыщик: длинное
пальто, широполая шляпа, и шланг от пылесоса. Он сделал шаг вперед и
осмотрел меня с головы до ног. Я ухмыльнулся, и сказал:
-- Ну, как тебе?
Т.С. Давстон протянул руку, дотронулся пальцем до моей щеки, поднес
палец к носу и понюхал.
-- Это кетчуп, -- сказал он. А потом, повернувшись к безмолвной толпе,
продолжил: -- Все нормально, это просто кетчуп. А потом, повернувшись ко
мне, спросил:
-- Что это тебе, мать твою, в голову пришло? Вваливаешься сюда, голова
вся в кетчупе -- ты мне так всех гостей распугаешь!
-- Ты же сам сказал, чтобы костюм был стильный.
-- И ты нарядился бутылкой кетчупа?
-- Нет, -- сказал я. -- Президентом Кеннеди.
А вот потом я действительно разозлился. Ну то есть страшно разозлился.
Ну то есть выглядело это просто по-свински. Т.С. Давстон схватил меня за
шиворот и выволок из комнаты. В этом лишенном изящества положении он дотащил
меня до кухни, засунул мне голову в мойку и включил краны. Смыв весь кетчуп
с волос и лица, он поставил меня прямо, сунул мне в руки кухонное полотенце,
и обозвал меня уродом.
-- За что? -- поразился я. -- За что?
-- За то, что ты явился, одетый как мертвец, урод.
-- Ты тоже явился одетый, как мертвец, -- я стукнул себя кулаком в
грудь. -- И этот Джон Омолли -- он пришел, как Парнелл, а он тоже мертвец,
и...
Т.С. Давстон оборвал меня.
-- Я собирался сказать, что ты явился, как мертвец, до того, как я смог
все подготовить -- так, чтобы представить тебя, как нужно. Я знал, что ты
придешь, как Кеннеди, я видел, как ты утянул бутылку с кетчупом из кафе
"Плюм", и сделал правильные выводы. Я собирался поставить пластинку со
"Звездно-полосатым знаменем" -- ну, этот американский гимн -- и как будто
выстрелить в тебя, когда ты будешь спускаться с лестницы. А теперь ты все
облажал.
-- Ах черт, -- сказал я. -- Ну извини.
-- Еще бы -- "извини". Пиво будешь?
-- Конечно.
Первый раз, когда я попробовал пиво. Никогда не забуду этого момента.
На вкус оно было преотвратное. Почему мы питаем к нему такое пристрастие? В
чем его прелесть? В первый раз мне оно нисколько не понравилось; оно мне
показалось вонючим и противным. Но я чувствовал, что раз уж пиво пользуется
такой популярностью, и все совершеннолетние мужчины пьют его, в этом следует
разобраться со всей дотошностью. Я с трудом допил свою первую бутылку и
рыгнул.
-- Держи вторую, -- сказал Т.С. Давстон.
-- Не возражаю.
Вкус у второй был не так уж плох. У третьей -- намного лучше.
Я заглотнул четвертую бутылочку, сказал: "Ааааа!", и вытер губы.
-- Затягивает, а? -- спросил Т.С. Давстон.
-- Как? -- спросил я.
-- Затягивает, говорю!
-- А! Ну да! -- Как и он, я кричал во весь голос, потому что музыка
играла неимоверно громко, и в кухне стоял такой шум и гам, что разговаривать
было почти невозможно.
-- Иди потанцуй! -- крикнул Т.С. Давстон. -- Развлекись!
-- Ага. Точно. -- Я решил заняться именно этим. В конце концов, это
была моя вечеринка, и на ней, похоже, было страшно много девчонок. Я
протолкался обратно в гостиную, по дороге стараясь прижаться ко всем
девчонкам, попадающимся мне на пути. Девчонки были одеты как Пятачки, пажи,
и проститутки. Была даже одна Эммелина Панкхерст (1858-1928) -- лидер
английских суфражисток, которая основала воинствующий Социально-политический
союз женщин в 1903 году.
Я протиснулся рядом с девчонкой, одетой, как парашют, и протолкался в
прихожую. Веселье было в самом разгаре, и его размах поистине потрясал.
Здесь были и папы римские, и папуасы, и парикмахеры, и плотники. Даже
парочка Пушкиных. Кем бы ни был этот Пушкин.
Я только было собрался нырнуть в толпу и станцевать буги-вуги, как
кто-то хлопнул меня по плечу.
-- Буэнос ночес, старый хрен! -- заорали у меня над ухом.
Я обернулся. Это был Чико.
-- Я не старый хрен, -- крикнул я в ответ. -- Я президент Кеннеди!
-- Президент чего, старый хрен?
-- А?
-- Ладно, забудь!
Я оглядел Чико с ног до головы и даже обошел вокруг. На голову у него
было наброшено банное полотенце, которое удерживал на месте приводной ремень
от автомобильного вентилятора. Чико был весь завернут в занавески из
веселенького ситца, на поясе стянутые поясом от халата. Лицо у него было
вымазано ваксой, а на подбородок приклеена фальшивая бородка, сделанная, на
первый взгляд (впоследствии оказалось, что так оно и было на самом деле), из
кошачьего хвоста.
-- Ну и кого ты должен изображать? -- крикнул я.
-- Че Гевара! -- крикнул он в ответ.
На меня медленно снизошло озарение.
-- Чико, -- закричал я. -- Он Че Гевара, а не шейх Гевара!
-- Черт, опять слова перепутать.
Как мы смеялись!
Чико привел с собой новых членов банды, и позвал меня во двор, чтобы
представить их.
-- Отличные костюмы, ребята, -- сказал я. -- Вы точь-в-точь как бушмены
из Калахари.
-- Мы и есть бушмены из Калахари.
Как мы смеялись и на этот раз!
Чико подмигнул мне. -- Я еще приводить одна моя сестра.
-- Не ту, что с усиками?
Без всякого сомнения, мы бы снова засмеялись, но Чико вдруг решил
ударить меня. Помогая мне подняться, он прошептал мне в ухо:
-- Только чтобы новички видеть, и не обижаться.
-- Я и не обижаюсь, -- заверил я его.
В этот момент раздались грохот и звон: кто-то вылетел через окно
гостиной.
-- Здорово, -- сказал Чико. -- Где выпивка?
Я в ужасе уставился на лужу крови и разбитое стекло.
Моим родителям точно это не понравится.
В дверях появился Т.С. Давстон. Он подошел ко мне и протянул очередную
бутылку.
-- Насчет этого не беспокойся, -- сказал он.
-- Но...
-- И вот еще, -- продолжал Т.С. Давстон. -- Держи.
Он протянул мне толстую самокрутку, закрученную с одного конца.
-- Это что? -- спросил я.
-- Это косяк.
Мой первый косяк. Я никогда не забуду его. На вкус он был...
ВЕЛИКОЛЕПЕН.
Я поплыл обратно к дому и наткнулся на двух девчушек, одетых
принцессами, которые гладили большого слюнявого лабрадора.
-- Это твоя собака? -- спросила одна из них.
Я мечтательно кивнул.
-- Как ее зовут?
-- Когда она у нас появилась, -- начал я, -- я думал, что это мальчик,
и назвал ее Доктор Зло.
-- Ух ты, -- сказала одна из принцесс.
-- Но раз уж она оказалась девочкой, мама сказала, что мне придется
назвать ее по-другому.
-- Так как ее зовут?
-- Плюшка, -- сказал я.
Принцессы рассмеялись. Очень изящно рассмеялись, как мне показалось. И
еще мне показалось, что я вижу бледно-розовую ауру, которая окружала их, так
что я улыбнулся еще раз, глотнул пивка и затянулся косячком.
-- Попробуйте-ка, -- сказал я.
Думается мне, настоящее веселье началось около одиннадцати. До этого
момента всего одного гостя выбросили через окно, и тот отделался легким
испугом, если не считать шрамов, оставшихся на всю жизнь. А вот тому типу,
который взобрался на крышу, повезло куда меньше.
Сам я не видел, как он пролетел мимо окна родительской спальни и
приземлился на острия ограды. Я был в постели с одной из принцесс.
Мы вместе приветствовали половую зрелость.
Первый раз, когда я занимался сексом. Как бы мне хотелось хоть что-то
помнить об этом!
У меня остались смутные воспоминания о толпе народу, которая ворвалась
в спальню, и кричала, что я должен спуститься вниз, потому что произошел
несчастный случай. И мне кажется, что я помню, как, шатаясь, брел голый по
лестнице вниз, удивляясь, кто успел перекрасить стены во все цвета радуги. Я
не помню, как поскользнулся в луже блевотины на ковре в прихожей, хотя,
видимо, это вызвало у всех приступ здорового смеха. Как и вид моей
физиономии, когда я понял, что на крыльце начался пожар.
Я не имею не малейшего понятия, кто забрал холодильник и плиту. И, как
я и заявил членам городского совета, если бы я знал, что в моей спальне
происходит групповое изнасилование, которое снимают на пленку студенты
художественной школы, я бы что-нибудь предпринял.
Но вот что я помню абсолютно ясно, и это навсегда отпечаталось в моей
памяти -- это Плюшка.
Плюшка -- как она подбежала ко мне, когда я стоял в дверях, уставившись
на полицейские машины и пожарников, разматывавших шланги. Как она лизнула
мне руку и уставилась на меня большими карими глазами.
И еще я помню себя самого -- как я стоял, глядя на Плюшку, и пытаясь
понять, что за странное, наподобие разгорающегося фейерверка, шипение
слышится у нее из-под хвоста.
9
Рыло: табак (жаргон британских уголовников)
Я очнулся голый и весь в Плюшке.
Вам знакомо то паническое ощущение, когда вы просыпаетесь наутро после
того, как упились в дым и обкурились в хлам, и чувствуете, вот наверняка
чувствуете, что вчера сделали что-то неподобающее?
Ну вот, примерно так я себя и чувствовал.
Я долго пытался проморгаться, подавляя приступы тошноты, и ощупывал
себя и удивлялся, с чего это потолок в моей спальне вдруг оказался покрыт
кафелем.
Вам знакомо то паническое ощущение, когда вы просыпаетесь наутро после
того, как упились в дым и обкурились в хлам, и обнаруживаете, что вы лежите
голый в тюремной камере?
Нет?
Так вот, хуже не бывает, точно говорю.
Я закричал. Закричал очень громко. И я вытер лицо руками, и уставился
на кишки и темную запекшуюся кровь.
-- Плюшка! -- завопил я. -- Плюшка!
В тяжелой железной двери со стуком открылось маленькое окошко.
-- Хрен тебе, а не плюшка, ублюдок, -- услышал я в ответ.
-- Помогите! -- закричал я. -- Выпустите меня. Выпустите меня!
Но меня не выпустили. Меня продержали там весь день и дали только
тарелку хлопьев и чашку чаю, чтобы я не умер. А около трех часов дня
распахнулась дверь, и в камеру неторопливо вошел брат Майкл из школы св.
Аргентия.
Раз уж вам незнакомо то паническое ощущение, когда вы просыпаетесь
голым в тюремной камере, вы навряд ли поймете ту полную панику, которая
охватывает вас, когда вы сидите голым в тюремной камере наедине с
монахом-педофилом.
Это полная жопа, и я не шучу.
Брат Майкл покачал головой, показав выбритую тонзуру, и сел рядом со
мной на грязную узкую койку. Я отодвинулся от него, и положил ногу на ногу.
Брат Майк положил руку мне на колено.
-- Плохи дела, -- сказал он.
Я начал хлюпать носом.
-- Кто-то взорвал мою Плюшку, -- заревел я.
-- Порвал плюшку, а? -- брат Майкл дружелюбно улыбнулся. -- Что же
здесь плохого? Я помню, как мне первый раз порвали плюшку. Я тогда еще
только пел в хоре церкви св. Дамиана в Хирсте, и...
-- Не надо, -- оборвал я его. -- Я имею в виду свою собаку, Плюшку.
-- Кто-то порвал плюшку твоей собаке?
Я повернулся к монаху и с горечью в голосе объяснил:
-- Мою собаку звали Плюшка. Кто-то взорвал ее.
-- Что-то я плохо тебя понимаю, -- заметил брат Майкл, легонько сжимая
мне колено. -- Однако, мне кажется, нам следует подумать над вопросом, как
тебя защитить. Поскольку в твоем доме обнаружено значительное количество
наркотиков класса А, тебе придется согласиться с обвинением в торговле ими.
Но, думаю, нам удастся снять с тебя обвинение в предумышленном убийстве,
если...
-- Что? -- проговорил я. -- Что-что-что?
-- Тот тип, которого ты столкнул на ограду -- он что, твой конкурент?
Тоже торгует наркотиками? Мафиозные разборки? Мне бы не хотелось открыто
иметь к этому отношение, пока не получу разрешение у ребят. Я хочу сказать,
что я действительно монах, действительно католик, и вполне понятно, что я
мафиози, но я знаю, с какой стороны мне намазывают масло на облатку для
причастия. Если ты понимаешь, что я имею в виду, а я уверен, что понимаешь.
-- Что? -- продолжал я. -- ЧТО?
-- С другими обвинениями проще. Совращение малолетних, содержание
притона. Как тебе нравятся формулировки?
-- ЧТО? -- не останавливался я.
-- Тебе светит десять лет, -- сказал брат Майкл, и сжал мое колено
крепче. -- Но при примерном поведении выйдешь через восемь -- еще молодым,
вся жизнь впереди. Конечно, на тебе всегда останется клеймо приговора, и
скорее всего, на жизнь тебе придется зарабатывать мытьем сортиров. Но и это
не так уж плохо. В сортирах встречаются весьма интересные люди.
-- У-у, -- завыл я. -- У-у-у и у-ху-ху!
-- Какая жалость, что ты не монах.
-- У-у, -- выл я, а потом: -- Что?
-- Ну, если бы ты был монахом, не о чем было бы беспокоиться. У нас,
монахов, теологическая неприкосновенность, мы неподсудны обычному суду.
-- Неподсудны?
-- Конечно, нет. Мы отвечаем только перед высшими силами.
-- Перед Богом?
-- Перед Богом. И папой римским. И мафией, конечно. Если бы ты был
монахом, ты бы мог выйти отсюда прямо сейчас.
-- Как это?
-- Очень просто: если ты монах, ты вряд ли виновен в преступлениях,
правда? Ты когда-нибудь слышал о монахе-преступнике?
-- А Распутин? -- спросил я.
-- Именно.
-- Что?
-- Как бы там ни было. Если бы ты был монахом -- по крайней мере, не
напивался бы, как последний скот.
-- Как Роберт Фолкон Скотт (1868-1912), исследователь Антарктиды,
который руководил экспедицией, открывшей п-ов Эдуарда VII, а потом
экспедицией, достигшей Южного полюса на 33 дня позже Р. Амундсена, и погиб
на обратном пути?
-- Нет, -- сказал брат Майкл. -- С чего ты взял?
-- Просто так, -- я тяжко вздохнул. -- Хотел бы я быть монахом.
На лице брата Майкла появилась глубокая задумчивость.
-- Есть один способ, -- сказал он. -- Хотя нет.
-- Что "нет"? В каком смысле?
-- Ну, я бы мог сделать тебя монахом, и тогда бы тебя освободили от
всех обвинений, и не посадили бы в тюрьму.
-- Ну так сделайте, -- сказал я. -- Сделайте!
-- Ну, это не совсем традиционный способ. На самом деле это должно
происходить в ризнице.
-- Ну пожалуйста, -- умолял я его. -- Сделайте меня монахом здесь.
Сейчас.
-- Ну ладно. Ты меня уговорил. Сам обряд посвящения не слишком долог,
но может показаться тебе несколько неудобным. Выпей-ка лучше. -- Он вытащил
из-под рясы бутылку с бесцветной жидкостью. -- Выпей залпом и найди
что-нибудь занюхать.
Вот насколько я был близок к этому.
Если бы в эту самую минуту не открылась дверь, и полицейский не вошел
бы со словами, что я могу отправляться прямо домой, потому что никто не
выдвигал против меня никаких обвинений, потому что я еще несовершеннолетний
и серьезный ущерб нанесен практически только недвижимости, а не физическим
лицам...