огрета выпивкой и разнообразной отравой, к тому же необычайно любвеобильна под воздействием Домашнего Умиротворителя Хартнелла, и поэтому разразилась одобрительными криками и бешеными аплодисментами. -- Ненавижу этого старого козла, -- сказал Норман. Я продемонстрировал ему свой кулак. -- Как только он закончит, мы примемся за поиски этой кровожадной сам-знаешь-кого. -- Добрый вечер, дорогие мои, -- продолжал профессор Мерлин, молитвенно сложив руки. -- Мы собрались здесь, в этих стенах, кои облагородил изысканнейший декорум... -- он протянул руку, указывая на болтавшегося под потолком драконопса, и над толпой взвился грубый гогот. -- Мы собрались здесь, -- продолжил профессор, -- дабы отпраздновать рождение нового тысячелетия. Но также и вспомнить о жизненном пути замечательнейшего человека. Он был известен вам, как Титан Табака, Султан Сигар, Король Кальяна и Набоб Наргиле. Он был Князем Кисета, Маркизом Мундштука и Пфальцграфом Папирос. Разумеется, я веду речь о мистере Давстоне. Аплодисменты и дикий свист. И одобрительные вопли. -- Вы, -- профессор Мерлин поднял указательный палец и обвел им всех присутствующих, -- вы, ребята -- молодцы. Вы правите людьми и делаете их. Повелители контор. Важные шишки. Капитаны индустрии. Мадонны подиума. -- Профессор Мерлин галантно поклонился. -- Эпики экрана. Вы, служители Теспии. Вы, музыканты. Вы, мои дорогие друзья -- деловые люди. Снова аплодисменты, одобрительные вопли, дикий свист. -- Значит, вы заслуживаете того, чтобы развлечься. -- Профессор Мерлин щелкнул пальцами, и в руке его появилось сверкающее йо-йо. -- Уууууууууууууух ты, -- зашумела толпа, на которую это произвело сильное впечатление. -- Фигня, -- пробормотал Норман. -- Я тоже так могу. Профессор Мерлин подмигнул толпе, собранной в мозаику из множества лиц, обращенных к нему, и послал йо-йо на бреющем полете поверх голов. Оно сверкало, как драгоценность, а он посылал его в полет снова и снова по размашистым дугам. -- Как два пальца, -- пробормотал Норман. -- И в эту ночь ночей, -- возвысил голос профессор, -- в эти последние минуты нашего века, я начинаю особое представление. Забавное. Претенциозное. Увлекательное... чтобы... Развлечь, озадачить и обольстить, Наставить, подставить, возможно, польстить. Видеть вы будете или смотреть? Слушать иль слышать? Просто глазеть, Себе говоря: "Ерунда, ерунда, И что это значит? Ну прямо беда, Не понять, что к чему, и зачем? Почему? Может, это не нужно Уже никому?" И его йо-йо затанцевало, переходя от одной блестяще исполненной фигуры к другой, включая, естественно, и не утратившую актуальности "набитую норку". А также "пузатого пингвина", "каленую камбалу" и "беременного бабуина". -- А вот так ты уже не сможешь, -- сказал я Норману. -- Не вполне уверен, что мне в жизни этого захотелось бы. -- А теперь внимание, друзья мои, -- сказал профессор Мерлин, -- потому что ловкость рук обманывает глаз. -- И он снова послал йо-йо над головами. И -- подумать только! -- оно просто исчезло. -- Чем больше вы видите, -- сказал старик, -- тем больше, как вам кажется, вы знаете. И он хлопнул в ладоши. -- Кушетки, кресла, ковры! -- вскричал он. -- Кондиционный комфорт классной конгрегации! Изо всех углов огромного зала хлынули представители подающего персонала, бритые налысо гномицы и (чем-меньше-будет-о-них-сказано-тем-лучше) люди-пепельницы. Они несли кушетки и кресла, и, проворно двигаясь в толпе, расставляли их на каменных плитах пола. -- Садитесь, прошу вас, -- произнес церемониймейстер. -- Сядьте же, и внемлите, и все такое. Началось всеобщее оживление, подтягивание брюк на коленках -- у мужчин, подтягивание тесных юбок на попках -- у женщин, и гости принялись рассаживаться на разложенных коврах и комфортных кушетках. -- Я, пожалуй, отлучусь в сортир, -- сказал Норман. -- Как же, разбежался. Сядь и дождись, пока закончат. Норман сел. Я тоже. Всем всем всем -- сесть сесть сесть. -- Итак, -- вскричал профессор Мерлин. -- Пока вы имеете возможность наслаждаться нашим представлением, почему бы не куснуть кусочек тем инструментом, что сама природа предназначила для укушения?! Рай для рта, нега для неба! Искусное искушение! Праздник пирогопечения! Сногсшибательные сласти! Халявный хавчик! И он снова хлопнул в ладоши. Трубы на галерее разразились дикими звуками, а под ней, между невидимыми столбами, открылись двери, и из кухни показался знаменитый шеф-повар. И хлопнул в ладоши, он хлопнул в ладоши, В поклоне склонился, махнул он рукой, И хлынули в залу официанты, Которых он вызвал как будто на бой. -- Шевелитесь, тушки безмозглые! -- воззвал он. И из кухни парадным маршем прошествовали официанты и выглядели они (во всех мельчайших подробностях) именно так, как должны выглядеть официанты: накрахмаленные рубашки, безупречные бабочки, отутюженные фраки, прилизанные волосы, убийственные бакенбарды. И судя по фигурам, все они регулярно ходили в спортзал, а судя по загару -- в "Клуб Медитерранеан", и у всех в глазах было это специфическое -- "не-желает-ли-дама-розу?" -- выражение. -- Прав шеф насчет тушек, -- прошептал Норман. И чего только не было на сверкающих серебряных подносах, которые они несли: безумно благоухающие блюда, сочные соблазнительные сласти, вызывающе восхитительные вкусности. И по мере того, как официанты мерным шагом продвигались вперед, склоняясь к гостям, чтобы предложить им сии дары кулинарного искусства, профессор шаманствовал свысока, указывая на блюдоносцев, проходивших под его ногами. -- Воззрите же! -- возопил он для начала. -- Пирушка, попойка, прием, просто праздник какой-то! Сон Сарданапала! Любимые лакомства Лукулла! Воззрите и разуйте глаза, -- и он указал вниз. -- Филе-миньон Alytes obstreticans, припущенное в млеке раниды, в листве Taraxacum'a. -- Как звучит... деликатес! -- восхитился я. Норман скорчил гримасу. -- Ну, если тебе нравятся швейцарские жабы, вареные в лягушачьем молоке и вываленные на груду листьев одуванчика... -- Мда, некоторые иностранные блюда здорово теряют в переводе... -- Ффу! -- Норман отогнал назойливого официанта. Профессор продолжал показывать на проплывающие внизу блюда, называя каждое и пространно восхваляя их достоинства. И к каждой его фразе Норман добавлял свои переводы в стиле "Учили мы языки в школе, учили". Я отказался от легких и ливера. И от ягнячьих яиц и свиных сосочков. И обезьяньи мозги, как бы свежи и горячи они не были (а Шампусиковы выглядели особенно аппетитно в кисло-сладком соусе по-сычуаньски), тоже не произвели на меня впечатления. Не то чтобы я не был голоден. Вообще-то я умирал с голоду... Но, как-то... Когда тебе на выбор подсовывают под нос столько разных вкусностей, трудно решиться с чего-то начать. В конце концов я определился. Я решил обойтись без излишеств. Ничего сверхизысканного, что могло бы "отозваться". Обойдемся доброй, старой, домашней кухней. -- Фасоль в томатном соусе, сэр? -- наклонился ко мне официант. -- Ну уж на фиг, -- заявил я. -- Устрицы из Скалистых гор, требуха из меню каннибалов и влагалище овцы, вываренное в собственном (собственном, понимаете?) соку. Да, и еще пинту "шато-лафит" урожая 1822 года. В моей именной оловянной кружке. Вот как. Классно я выразился? Следует сказать, что мне доставило преогромное удовольствие наблюдать, как насыщались гости. Ну просто наслаждение было смотреть, как эти отъявленные гурманы набросились на бесплатное. А я подсматривал, как они поглощают предложенные им пирожки, печенку, птифуры, птицу, и прочие припасы, прочищая путь промеж подносимых подносов... На мой взгляд, слишком много "П". -- А ты что будешь, Норман? -- Мне просто фасоль. -- А что плохого во всем остальном? -- Да ничего плохого, -- сказал Норман, -- не дай Бог, все отлично, даже и думать не о чем. Просто я не очень голоден. Видимо, тот печеный слоновый член, которым я полдничал, был лишним. А пока гости заталкивали кормежку в ротовые отверстия, кое-что происходило под музыкальной галереей. Там воздвигли небольшую сцену, с рампой и рисованным задником. Мы как раз переходили от шестого блюда к седьмому, когда прозвучал удар гонга и снова послышался голос профессора Мерлина. -- Бум-шанка, бум-бум-бум! Вкушайте и насыщайтесь. Пусть в пляс шампанское идет по кругу, и пусть притушат свет, и музыку приглушат. И в этом чертовом зале погасли все до одного лампы, и мы остались сидеть в темноте. Но ненадолго. Загорелись огни рампы; сцена ярко осветилась. На нее вышел профессор Мерлин. Он принял величественную позу, широко расставив ноги и подбоченясь. Марьячи сыграли благозвучный припевчик, а профессор Мерлин сказал всего лишь: -- Пусть начнется представление. Сверкнула яркая вспышка, поднялся столб дыма, и он исчез. -- Я так тоже умею, -- прошептал Норман. Так вот: то, что последовало за словами профессора, без всякого сомнения, было самой необычайной постановкой, что когда-либо имели место на подмостках. Зрелище, достойное осмеяния, но и похвалы. Абсурдное и аутентичное. Придурочное и поучительное. Дзанни и дзен, все в одном флаконе. Оно было чудовищно странным и мы, боюсь, уже больше никогда не увидим ничего подобного. -- Ом, -- послышался голос профессора Мерлина. -- Ом, -- повторил голос. -- Ом, священный слог Наивысшего. Символизирующий триумвират богов: Браму, Вишну и Шиву. Рождение, жизнь, смерть. Ведь наша небольшая пиеса будет представлена вам в этих трех жизненно необходимых частях. Это то, из чего мы сотворены. Мы рождаемся. Мы живем. Мы исчезаем. Узрите Отрока. Мы узрели Отрока. Он поднялся между нами из-под ковра, где лежал в ожидании собственного появления. Мы зааплодировали появлению Отрока и аплодировали громко и долго. Поскольку это был, без сомнения, Основной Отрок. Этого отрока играла девочка. Красивая девочка, кстати. Юная, тонконогая, худенькая. С огромным ртом и огромными глазами. Великосветские уроды засвистели, вывалили языки и тяжело задышали, что твой волк из мультиков. Отрок медленно двинулся сквозь толпу. Медленно, шаркая ногами. Он устало вскарабкался на сцену. Повернулся лицом к зрителям, картинно тяжело вздохнул, всем своим видом показывая, что день, полный трудов и забот, закончен. Потом картинно и томно зевнул. Норман чуть не съехал. Я картинно поднес кулак к его носу. Отрок улегся на сцену. Кроме скудных лохмотьев, на нем ничего не было, и укрыться ему тоже было нечем. Так что дела, похоже, у него шли хуже некуда. Однако стоило ему только заснуть, как ему начал сниться сон, и перед нашими глазами развернулась поставленная с необычайной расточительностью сцена этого самого сновидения, в которой над отроком и вокруг него порхали мерцающие эльфики, а потом с небес спустился толстенький ангел (или это была пухленькая ангелица?) во фривольном корсаже и резиновых сапогах, который вдруг проникся к Отроку симпатией и осыпал его сияющей пыльцой. -- Это и есть придурочная, но поучительная часть? -- спросил Норман. Снова раздался голос профессора Мерлина. Как мне показалось, сказано было следующее: -- Дар передан. И дар получен. Насколько я мог судить, дальше основная сюжетная линия развивалась так: вот он, этот маленький мальчик, и ангел во сне подарил ему что-то такое особенное. Мы не знаем, что это такое особенное, но это, должно быть, что-то действительно особенное, потому что любой, с кем он теперь встречается, так и норовит урвать от этого кусочек. Первым появляется некий злобный дяденька. Он одет в черный тюрбан, и ему пририсовали черную бороду. Кроме всего прочего, у него отвратно пахнет изо рта. Последнее вызвало особенный смех в зале, как и позы, которые он принимал, снова и снова пытаясь застращать Отрока и отнять у него что-то особенное. Мы над ним смеемся. Мы его освистываем. Мы шикаем и улюлюкаем. Потом появляется команда развеселых мальцов, которые притворяются, что они Отроку лучшие друзья. Но мы-то знаем, чего им нужно. Они пытаются споить Отрока, но тот не расстается со своим особенным, и юные весельчаки начинают дурачиться, прыгать по сцене и налетать на невидимые столбы, падая со страшным грохотом. Мы смеемся. Потом перед нами предстает настоящий злодей. Князь Зла. У него офигенно роскошный дворец, со всякими служанками, крытой площадкой для гольфа в натуральную величину, и все такое прочее. Он применяет более тонкий подход к Отроку. Он приглашает Отрока в свой дворец. Дает ему сыграть разок в гольф бесплатно. И дарит Отроку подарки и суетится вокруг него, и все время норовит погладить его по голове. Сцена в гареме показалась мне несколько избыточной. Я-то думал, что знаю все о любых, самых невероятных комбинациях людей, животных, птиц и рыб, что только можно знать. И кроме того, я уже видел все видеозаписи отправлений всех естественных (на их взгляд) надобностей, которые отправлял кабинет министров в стенах замка Давстон. Но сейчас я был потрясен. И даже слегка возбудился. Не буду сейчас вдаваться в подробности, тем более, что они не особенно важны для развития сюжета представления в целом. Но честное слово: это было НЕВЕРОЯТНО. Впрочем, дальше. Отрок, целиком отдавшись оргии в гареме, и, соответственно, немало получив взамен, предлагает свое особенное (которое он каким-то образом ухитрился оставить при себе, даже когда в игру вступила форель) Князю Зла. В подарок, за то, что тот был так добр. И -- ни тебе "извини", ни тебе "поцелуй меня в за...тылок" -- Отрока хватает дворцовая стража, волочит его за дворцовую стену, задает ему хорошую трепку, и, посчитав мертвым, там и бросает. Тут мы начинаем дружно и громко свистеть. Хотя при этом никто не сомневается в том, что Отрок был довольно недальновиден, поверив этому злобному князю. Далее Отрок впадает во что-то вроде комы, и снова появляется откормленный ангел в сапогах и ругается, как сапожник. Потом, однако, он прощает Отрока и навяливает ему подарочек -- с виду похожий на мешочек волшебной пыли. В финальной сцене Отрок возвращается во дворец. Князь Зла в этот момент занят канонически королевским кутежом, и едва не помирает со смеху, потому что это ему теперь принадлежит что-то особенное. Но тут Отрок выскакивает из-под стола и сдувает с ладони волшебную пыль в пламя свечи. Раздается чудовищный взрыв, все окутывается дымом, а когда дым рассеивается, мы видим, что во всем дворце не осталось в живых никого. За исключением Отрока, который чудесным образом выжил. Он низко кланяется, получает охапку цветов, и на этом представление заканчивается. Если, конечно, не считать выходов на поклоны. Мы дружно освистываем злобного дядьку, и развеселых мальцов, и Князя Зла, и радостно приветствуем откормленного ангела, и мерцающих эльфиков, и еще раз -- Отрока. Вот теперь все. Ну, почти все. Под гром аплодисментов появляется профессор Мерлин. Он взбирается на сцену и кланяется. В очень непродолжительной речи он благодарит зрителей и вытаскивает из кармана табакерку. Очень изящную серебряную табакерку, в форме гробика. Он трижды стучит по крышке -- Отцу, Сыну и Святому Духу -- потом берет понюшку табаку и засовывает его сначала в одну ноздрю, потом в другую. И разражается громоподобным а-а-а-п-ЧХИ! Литавры бьют в последний раз. Сверкает молния, поднимается столб дыма. И вот он был -- и вот его нет. Исчез. 24 -- А-апчхи! -- Будьте здоровы. Народное Стихли крики и аплодисменты. Погасла рампа, и снова зажегся свет в зале. Как по сигналу, появились официанты с подносами, полными яств. Там были шкварки и шоколадки. Клубника в кокаине и кубки, полные абсента и мескаля. Оркестр-марьячи снова зашелся развеселой мелодией, и народ вокруг принялся дрыгаться и извиваться. Мало кто, впрочем, пытался подняться на ноги, и действительно пуститься в пляс. Слишком много было сожрано. И еще больше выпито. -- Ну и фигня, -- сказал Норман. -- Брось, -- сказал я. -- Это было великолепно. -- Ну и в чем тогда смысл? Я многозначительно поводил руками. -- Ясно. Ни фига ты не понял, -- сказал Норман. -- Но с ослом мне понравилось. -- Ладно, пойду скажу "спасибо большое" профессору Мерлину. Интересно, куда он делся? -- Исчез. Сделал ноги. А-апчхи, и всем привет. -- Который час? -- спросил я. Норман вытащил из кармана пижонские часы, щедро украшенные деталями конструктора. -- Без четверти двенадцать, -- сказал он. -- Как летит время, когда веселишься, а? -- Ладно. -- Я поднялся, расправил плечи, и сделал несколько глубоких вдохов. Вдох через нос, выдох через рот, как дышат, когда им предстоит что-то значительное, что-то БОЛЬШОЕ. Прыгнуть с вышки, к примеру. Или на мотоцикле -- через горящее кольцо. А может даже, броситься в водопад. Или в атаку на русские пушки под Севастополем, верхом на коне, с саблей в руке. Или... -- Ты чего это? -- спросил Норман. -- Я же сказал -- пойду схожу... -- Ты считаешь, меня интересует состояние твоего мочевого пузыря? Я снова показал Норману кулак, и изобразил, как я наношу им серию сокрушительных ударов. -- Бац-бац-бац, -- сказал я. --Норман в нокауте. Начинайте считать. Норман закатил глаза и тоже поднялся. -- Ладно, -- сказал он. -- Вот что нам нужно сделать. Нужно найти женщину с зеленой помадой. Если на ней еще осталась эта помада. Наверно, всю смазала, когда запихивала в глотку чибисовые члены. -- Вот уж не слыхал про чибисовые члены. -- Скорее всего, их почти и не осталось. Я почти все съел на обед. -- Пошли, -- сказал я Норману. -- Подкрути свой павлиний костюм, и покончим, наконец, с этим делом. Я с гораздо большим удовольствием буду звать Санта-Клауса, когда мы поймаем эту бабу, свяжем ее и посадим под замок. -- Справедливо. -- Норман возился с пультом управления. -- Что-то разладилось, -- сказал он, тряся пульт. -- Похоже, контакты отошли. -- С этими словами он нанес пульту -- который с виду требовал крайне осторожного обращения -- несколько сильных ударов. -- Ага, заработало, -- заявил он. -- Тогда пошли. Я объяснил Норману свой хитрый план, которого, как мне казалось, мы должны придерживаться. План был прост, но очевидно эффективен. Я сказал, что все, что нам нужно сейчас делать --прогуливаться посреди развлекающейся толпы как можно беззаботнее, чтобы не возникало и тени подозрения, и так небрежно по ходу дела перебрасываться парой слов с каждым индивидуумом женского пола, одновременно украдкой разглядывая его (ее?) губную помаду. И тот, кто ее найдет, просто заорет другому: "Вот она, сучка зеленогубая!" -- и мы вместе произведем гражданский арест. Ну что могло не сработать в этом плане? Ничего. Кроме того, рассудил я, у меня будет возможность поболтать со всякими там звездами-знаменитостями, а может быть, даже настроить себя соответствующим образом, чтобы наилучшим образом звать Санта-Клауса. По-моему, справедливо рассудил. В конце концов, это была моя вечеринка. -- Пошли, -- сказал я. -- Начинай. Норман начал, весьма незамысловато, со слов "Ну как настроение?", и я начал с того же. -- Как настроение? Нравится вечеринка? -- Все нормально? -- Будьте добры, сигары не тушите об пол. Вот, пожалуйста, идет пепельница. -- Еще порошочку к клубнике, ваше королевское высочество? И так далее, и так далее, и тому подобное. По-моему, все шло совсем неплохо. Мы обрабатывали зал квадратно-гнездовым методом, слаженно и единообразно двигаясь параллельным курсом, что выглядело как помесь знаменитых танковых "клещей" Роммеля и недоброй памяти "Танца маленьких утят". Я бы предпочел, чтобы это происходило позже. Когда народ дошел бы до кондиции, и взялся хором исполнять нетленные "Поедем, красавица, в Виндзор" и "Хорошо живет на свете Винни-Пух". На мой взгляд, именно тогда начинается главное веселье. После примерно полусотни об-какнастроенинных гостей женского пола я решил посмотреть, как продвигаются дела у Нормана. Дела у него шли лучше некуда, с какой стороны ни гляди. А именно: после всех моих "как настроение?" и "все нормально?" я продолжал движение в одиночку. А Норман -- нет. Похоже, все женщины, которых об-какнастроенил Норман, двигались за ним следом. Двигались следом, словно длиннющий хихикающий хвост из одних женщин, плящущих летку-енку. Я вздохнул, покачал головой, и продолжил свое занятие. Признаться, мне уже обрыдло как-настроенить, и я уже подумывал о том, чтобы переключиться и начать привет-давно-не-виделись-как-делишкать, просто чтобы было не так скучно. Обратите внимание, я вообще не понимаю, чего ради я старался рассыпать любезности. Ни одна из этих дамочек -- в роскошных платьях, в туфлях на высоком каблуке, в самой дорогой макияжной штукатурке, в состоянии крайнего алкогольного опьянения -- ни одна из них не выказала мало-мальски значимого интереса к моей персоне. Должен признаться, я был в ярости. Ну сами посудите: это, значит, моя вечеринка, они тут нажираются за мой счет, и наливаются моей дармовой выпивкой, и ловят кайф с моей травки. Минимум, чего я был вправе ожидать от этих расфуфыренных великосветских шлюх: предложения отсосать у меня. И что вы думаете -- предложили? Как же! Я решил притвориться ирландцем. Как правило, дамочки без ума от ирландцев. У ирландцев, видите ли, такой особый шарм, или такая особенно цветистая манера выражаться, или такое привлекательное от них исходит ощущение опасности. Или еще что-то такое от них исходит. Я думаю, все-таки цветистая манера. По крайней мере, решил я, стоит попробовать. -- И как в такую пору не сказать "С добрым утречком!"? -- обратился я к Потру-и-станет-больше [Сами догадайтесь.]. Непонятно почему, но это не произвело на нее большого впечатления. Ее приятелю, однако, это явно не понравилось. -- Отвали, придурок криворожий. -- Таков был его ответ. Я наклонился к нему. Я сразу его узнал. Это было одно из литературных светил, Сам-толст-и-волосат [Эрнест Хемингуэй?]. -- Иди, куда шел, -- продолжал он, картинно растягивая слова. -- Или нарвешься сам знаешь на что. Я уставился ему прямо в глаза, а потом ударил его головой. Прямо в лицо. День, понимаете, выдался длинный. И трудный. Сам-толст осел на пол, как груда тряпья, а я широко улыбнулся, повернувшись к Потру-и-станет-больше. -- Обморок, -- объяснил я. -- Пива перепил. Вы же его знаете. И я, бочком-бочком, двинулся дальше. И вдруг, знаете, точно гром среди ясного неба меня вдруг пронзила мысль. Я вдруг остановился и подумал: Что я здесь делаю? Нет, понимаете, что я здесь делаю? (А не что я здесь делаю?) И я подумал: Черт побери, я знаю, что я здесь делаю. Бочком-бочком, потихоньку, я втираюсь! Втираюсь. В высшее общество. Я не делал этого много лет. И вот -- снова занимался этим. Я потихоньку, бочком-бочком, втирался в общество всех этих богатеев. Всех этих действительно знаменитых богачей. Я им чужой. Чужой на этом празднике. Мелкая сошка, вот я кто. Всегда был, и остаюсь мелкой сошкой. И даже все то богатство, которое мне оставил Т.С. Давстон, не могло изменить того, что гнездилось у меня в душе. Я был просто мелкой сошкой. Точно так же, как в свое время Т.С. Давстон был мелкой сошкой. Точно так же, как мелкой сошкой был Отрок из показанной нам пиесы. Точно такой же сошкой. Точно такой же. И вот тогда меня словно ударило. До меня наконец дошло со всей ясностью, что означало представление профессора Мерлина [Вы-то, конечно, уже догадались. Так вы, наверное, закончили среднюю школу, в отличие от некоторых.]. Это была жизнь Т.С. Давстона. Вся. Рождение, жизнь и смерть. Как "ом". Брахма, Вишну и Шива. А что было в конце представления? Дворец разрушился, Князь Зла пал. А чем завершил все это действо профессор? Большим А-АПЧХИ! А что там сказал Данбери Коллинз? Собрать все Тайное правительство в одном зале, и отправить всех вместе в царствие небесное. Не с помощью динамита ли? Большое А-АПЧХИ! -- О черт, -- начал я. -- О черт! О черт! О черт! -- В яблочко, -- отозвался кто-то. Судя по голосу, ирландец. Передо мной стоял ирландец в женском платье. На губах у него была зеленая помада, а под мышкой -- духовая трубка. -- Именно так, О'Черт и есть, -- сказал он. -- Убийца-трансвестит, нанятый Тайным правительством. Чем я себя выдал? Надо было бороду сбрить, или что? -- Забудь, -- сказал я. -- Ты что, не понимаешь, что сейчас случится? -- Ну, -- начал О'Черт, -- чего же долго рассуждать, скорее всего, ты попробуешь меня схватить. На что, думается мне, я отвечу тем, что тебе до двери будет добраться труднее, чем головастику не превратиться в лягушку. Потому что мой напарник, О'Бормот -- вон он там сидит -- разом снесет тебе голову из своего замечательного "узи". -- Да нет же, -- отвечал я, схватив его за плечи, обтянутые платьем в блестках, и тряся что было сил. -- Мы сейчас все умрем! -- Что до меня, так думается мне, ты умрешь раньше. -- Прочь с дороги. Прочь с дороги. -- Я сбил О'Черта с ног и заорал во весь голос. -- Норман! -- заорал я. -- Беда, бегом сюда! -- Иду! -- отозвался Норман. -- Иду!!! Поблизости ворочался сбитый с ног, но не сдавшийся О'Черт. Он свалился в самые сливки общества. А это может оказаться очень некстати, если ты вообще-то мужского пола, но по какой-то непонятной причине влез в женское платье. -- Приве-е-е-е-ет, -- затянули сливки общества. -- Ручки убрали! -- вопил О'Черт. -- Убрали быстро ручки с моей задницы! -- Норман! Сюда! -- Иду! Иду!!! -- Норман бочком пробирался сквозь толпу. Бочком. Пробирался. Именно так. -- Нашел ее? -- крикнул Норман издали. -- Извините, я на вас не наступил? -- осведомился он, со всей силы опуская свой нелепый ботинок на высоченной платформе на ладонь какого-то бедолаги. -- Норман, скорее! За Норманном устремилась вся женская летка-енка. А за ней двигалась толпа разъяренных и весьма решительно настроенных мужчин. Я еще раз сделал серию вдохов через нос и выдохов через рот и подхватил Нормана, который едва не свалился, наступив на О'Черта. -- Норман, -- выдохнул я. -- Все сходится. У меня получилось! -- Должен заметить, что состояние твоей прямой кишки волнует меня еще меньше, чем твой мочевой пузырь. Я ударил Нормана. Кулаком, по носу. Не хотелось признаваться, но что мне было делать? Сгоряча, будем считать. -- Ууууууууууууууууу! -- загудели последователи Нормана, женского пола. -- А ну отстань от нашего красавчика. -- Не встревать, -- шикнул я на них, и ухватил Нормана за лацканы. Просто чтобы он не упал навзничь. -- Время? -- выдавил я сквозь зубы. -- Сколько времени? Норман держался за нос. -- Ты меня ударил. Всю нюхалку расквасил. -- Говори, сколько времени. Быстро, а то... -- Ладно. Ладно! -- Норман полез за часами. Вокруг нас толпились женщины. Те, кому не было видно, залезали на сиденья, и все они возбуждались все сильнее и сильнее. А их приятели, любовники, мужья -- кто там еще -- тянули их назад, и уговаривали отойти в сторону. -- Без пяти двенадцать, -- сказал Норман, -- утирая разбитое обонялище рукавом. -- И все это безобразие только чтобы узнать, который час? Стой! А разве мы не должны сейчас уже начинать петь "Забыть ли старую любовь"? -- Норман! -- Я встряхнул его изо всех сил. -- Я все понял. Не будет ничего про "старую любовь". Я знаю, что будет. -- Ты всегда так говоришь, когда выпьешь лишнего. -- Норман, тупая башка, послушай меня! -- А ну оставь Нормана в покое! -- вдруг заявила одна из женщин, отвешивая мне солидную плюху сумочкой. -- Не волнуйся, дорогуша, -- сказал ей Норман. -- Я могу с ним справиться, он просто чуть-чуть разнервничался. -- И тут Норман в самый-самый первый раз заметил, насколько много женщин собралось вокруг нас. -- О, приве-ет, дамы, -- сказал Норман. -- Да слушай же, -- замахал я руками. -- Послушай, что я тебе скажу. Представление профессора, ну? Это же все про Т.С. Давстона. -- Ну, положим, я догадался, -- сказал Норман. -- Я же все-таки закончил среднюю школу. -- Ну да, именно. А в самом конце, где этот малец взрывает все вокруг? И профессор -- со своим Большим А-апчхи! Неужели до тебя не доходит, что я хочу сказать? Норман задумчиво кивнул. -- Нет, -- сказал он. -- Все здесь, -- сказал я. -- Все здесь, -- и мне пришлось повысить голос, потому что вокруг нас уже начали толкаться и лезть друг на друга. -- Все здесь, все они здесь. Это они. Все они. Тайное правительство. Правители и создатели, все шишки человечества, как сказал бы профессор. Т.С. Давстон пригласил их всех сюда, и они все приехали, пусть даже он и умер. Потому что они знали, что этот бал будет потрясающим. Так он и будет потрясающим! Потрясение будет еще то -- Большое А-апчхи! -- Ты что конкретно хочешь сказать? Я пнул О'Черта, который пытался укусить меня за лодыжку. -- Я хочу сказать, Норман, что замок сейчас взлетит на воздух. Профессор предупредил нас. Он никогда не чихает, когда нюхает табак. Он предупредил нас, тебя и меня, чтобы мы смогли убраться вовремя. Не понял? Т.С. Давстон собирается отомстить, даже с того света. Держу пари, замок начинен динамитом. И держу пари, на что хочешь держу пари -- таймер установлен на полночь. Да ну же, Норман, ты знал Т.С. Давстона так же хорошо, как и я. Разве он сделал бы по-другому? -- В твоей логике должна быть ошибка, -- сказал Норман. -- Но будь я проклят, если я могу ее найти. Я посмотрел на Нормана. Норман посмотрел на меня. -- Пожар! -- завопил Норман. -- Все на улицу! Все на улицу! -- Ты что делаешь? -- Я попытался зажать ему рот. -- Ты че, не понял? Оставь его в покое! -- сказала какая-то другая женщина, отвешивая мне еще одну оплеуху сумочкой. -- Отойдите, не вмешивайтесь, -- и я оттолкнул ее. -- Как вы смеете толкать мою супругу, сэр? -- и какой-то сноб попытался съездить мне по уху. Я было увернулся, но в ногу мне вцепился О'Черт, и я свалился навзничь, потащив за собой Нормана. Мы грохнулись в сливки общества, которые, в свою очередь, пытались подняться, а их тут же сбивали с ног поклонницы Нормана и мужчины противоположной ориентации. -- Отвяжись! -- кричал Норман. -- Нужно всех предупредить! -- Зачем? -- я открыл рот от изумления. -- Зачем? Они -- это и есть Тайное правительство. Они -- наши враги. Это они расправились с Т.С. Давстоном! -- Да, -- согласился Норман. -- Тут ты прав. -- Он увернулся от ботинка, двигающегося в нашу сторону. -- Черт с ними, -- сказал он. -- Черт с ними. Так вот, здесь следует отметить, что Норман и я в этот момент были под галереей в дальнем конце главного зала. А нам хотелось бы быть в прямо противоположном конце. В том, в котором были огромные входные двери. Еще следует отметить, что все это пихание и толкание и всякого рода недостойное поведение было сосредоточено преимущественно вокруг нас. Большая часть гостей в этом участия не принимало. Они начинали проявлять некоторую заинтересованность, но, по большей части, только глазели на происходящее. А их было чертовски много, и все они старались подойти поближе, и если Норман и я собирались убраться восвояси, нам предстояло протиснуться сквозь эту толпу. -- Пошли, -- я поднял Нормана на ноги. -- Беззаботно и небрежно продвигаемся к двери. Мы выбрались из толпы настолько беззаботно и небрежно, насколько нам это удалось. Возможно, в других обстоятельствах нам это удалось бы намного беззаботнее и небрежнее, но время действительно поджимало. -- Лично мне кажется, что "беззаботно и небрежно" стоит отменить, -- сказал Норман. -- Лично мне кажется, что "со всех ног" будет намного уместнее. -- Лично мне кажется, что ты прав. И мы рванули со всех ног. Рванули? Как же! Все, на что мы были способны -- передвигаться скачками, пытаясь не приземлиться в лицо кому-нибудь на полу. Это очень напоминало самый нелепый из всех олимпийских видов спорта: тройной прыжок. Я надеялся, что нам удастся смыться втихую, но поклонницы Нормана не разделяли моего мнения. Они бросились в погоню. -- Отключи свой гребаный костюм, -- заорал я. Норман снова полез в карман. Что, как оказалось, не так уж просто, если одновременно ты совершаешь один тройной прыжок за другим. Тому, что произошло дальше, была присуща некая элегантность, которая присуща, скажем, замедленной съемке. Пульт управления выскользнул из руки Нормана. И взмыл в воздух. И спланировал на пол. И ударился об пол, и огромный ботинок Нормана на толстенной платформе опустился на него. Во все стороны полетели искры, как от бенгальского огня. На самом деле они летели от Норманова костюма. Костюм затрясся, распух, сдулся снова. И засветился. Раздался режущий ухо вой, заставивший всех гостей повернуться в нашу сторону. А тому, что произошло дальше, уже не была присуща элегантность. Дальше начался полный бардак. 25 Завтра принадлежит тем, кто может его предвидеть. Т.С. Давстон Позвольте мне обрисовать сложившуюся ситуацию. Представьте себе... попытайтесь представить себе мгновение как раз перед тем, как начался всеобщий бардак. Представьте -- если хотите -- огромный зал. Представьте себе все эти дутые украшения. Стены, грубо размалеванные по трафарету. Гнусное псоводраконье создание, болтающееся на люстре. Представьте себе оркестр марьячи на галерее под потолком. Это те же самые музыканты, которые когда-то играли на Брентстоке. Разумеется, у некоторых из них уже появилась лысина, но зато еще ни у одного не появилась одышка. Взгляните на их инструменты: трубы и флюгель-горны, корнет-а-пистоны, эвфониумы, и, конечно же, офиклеиды. Теперь представьте всех, кто толпится под галереей. Всех их, красивых, богатых и знаменитых. Их, владеющих всем и правящим всеми. Их, составляющих Тайное правительство. Смотрите, как хорошо они одеты. Все в праздничном убранстве. Некоторые стоят, но большая часть все еще валяется по всему полу, вяло подзывая официантов и бритоголовых гномов. И представьте себе -- если сможете -- Нормана. Сейчас он в самом центре огромного зала. И он все еще в шляпе. Нет, уже нет! Он сорвал шляпу с головы. Он хлопает ей по груди и ниже, похоже, пытаясь сбить огонь. Вокруг него -- яркий ореол, по всему телу. Плечи дымятся. И он мигает. То есть мигает его костюм. Как стробоскоп. И жутко завывает: тоненько, противно, так, что зубы скрежещут и лопаются барабанные перепонки. И все смотрят на Нормана. И начинают, зажав уши и воя в унисон, подниматься с пола. И вот здесь начинается всеобщий бардак. -- Аааааааа! -- вопил Норман и хлопал себя шляпой. -- Я приближаюсь к критической массе! Вообще говоря, настоящая драка начинается потихоньку и только потом, разрастаясь, достигает кульминации. Ну вроде как военные действия. Сначала мелкие стычки, а потом уже собственно битва. Обычно противники используют любую возможность выяснить силы неприятеля прежде, чем очертя голову ринуться друг на друга. Все так делают. Нельзя же просто перемешать и тех, и других, свалить всех в одну комнату и дать свисток, правда ведь? Это будет просто бардак. Правда? Правда. Но здесь, в этом в зале, лицом к лицу стояли непримиримые противники, причем все вперемешку. Вы спросите: кто они? Мужчины и женщины, отвечу я. Когда костюм Нормана достиг критической массы, высвободилась такая энергия, что остаться нейтральным было попросту невозможно. Заряд получили все. Женщины получили заряд любви, мужчины -- заряд абсолютной ненависти. Норман уже вовсе не был Норманом. Для женщин он стал наподобие Бога. Для мужчин -- Дьяволом во плоти. Дальше: женщина всегда знает, что у мужчин на уме, и будет драться изо всех сил, чтобы спасти любимого. И теперь, когда мужчины, как один, встали на бой с воплощением зла, женщины, как одна, встали на защиту того, кого был их единственной любовью. И если вам приходилось видеть, как две сотни женщин бросаются на две сотни мужчин и начинается общее, беспощадное, несусветное, кромешное побоище без всяких правил, то вы поймете, что я имею в виду, когда называю его жестоким. Кто-то с размаху засадил мне по голове окровавленной сумочкой. Женский пол восстал против мужского -- и наоборот. Именно о таком восстании всех женщин сразу, без сомнения, мечтала Эммелина Панкхерст (1858-1928), ставшая легендой предводительница английских суфражисток, которая в 1903 году основала воинствующий Женский Социально-Политический Союз. Это была война. Кстати, о войне: какой в ней смысл? Я вам скажу: ровно никакого. Война -- это ад. Женщины колотили мужчин, а мужчины молотили женщин. Норман сорвал с себя пиджак и подбросил его кверху. Вслед пиджаку из рук официантов полетели подносы, истосковавшиеся по любви гномы принялись кусать официантов за щиколотки, а я рванулся прямиком к двери, что твой Тарзан. И при этом был не одинок. Меня догнал Норман. Он бежал на четвереньках, запутавшись в спустившихся до лодыжек штанах. В руке у него была связка тех самых ключей. -- На улицу! -- крикнул он. -- Быстро, я запру дверь! Мы пулей выскочили на улицу и захлопнули за собой дверь под самым носом летящего по пятам бардака. Норман повернул ключ в замке. -- Вроде отбились, -- сказал он. -- Время! Сколько времени? -- Проклятье, -- пробормотал Норман, сбросил башмаки на платформе и подтянул дымящиеся штаны. -- У меня часы в пиджаке. Вряд ли у нас осталось много времени. Не больше пары минут. -- Тогда бегом к воротам. Давай, кто быстрее? Я уже встал в позицию для низкий старта, когда Норман сказал: -- Погоди-ка. -- Чего? -- спросил я. -- Что случилось? Норман вглядывался в темноту. -- Что-то там не то, -- сказал он. -- Ясно чую. Я прищурился. -- Да ну тебя. Нашел время бояться темноты. -- Слишком тихо. Слишком спокойно. -- Где? За дверью? Из-за стены замка Давстон доносился гул побоища. Звенели стекла, ломалась мебель. Иногда слышались глухие удары, когда кто-нибудь со всего размаху влетал в невидимый столб. Хотя на самом деле их не было слышно во всем этом гвалте. -- Смотри! -- и Норман показал куда-то в сторону. В неверном свете, который с трудом вырывался из окон зала, испещренных пляшущими силуэтами, мы увидели большие черные грузовики -- такие, у которых фургон прицепляется отдельно к кабине . Теперь задние двери у них были открыты, и к ним приставлены наклонные трапы. Норман осторожно (он шел в одних носках) зашагал к ближайшему фургону. -- У нас времени нет! -- крикнул я. -- Ну давай, Норман, пошли скорее! -- Нет, погоди, -- Норман наклонился и понюхал трап. -- Падаль, -- сказал он, -- воняет гнилым мясом. В фургонах пусто, но то, что там было, жрет мясо. -- Дикие звери, -- я тут же оказался рядом с Норманом. -- Их выпустили в парк, на тот случай, если кто-то не взорвется. -- О каждой мелочи позаботился этот Давстон, а? -- Как всегда, ничего не упустил из виду. -- О Боже, -- сказал Норман и снова куда-то показал, на этот р