что? -- спросил он. -- За что? Ну да, тебя посадили. Но разве я не рассчитался с тобой? Разве я не оставил тебе все свои деньги? -- Только для того, чтобы я воспел тебя в своей книге. Что денег, так это была просто краткосрочная ссуда, чтобы Великий Бал Тысячелетия обязательно состоялся. И ты прекрасно знал, что потом деньги не будут иметь никакой ценности. -- Но я ведь оставил запасы еды в подвалах! -- Просто чтобы я мог выжить, а потом, когда ты захватишь всю власть, написать твою чертову биографию. -- Так за что? -- Глаза Т.С. Давстона бегали без остановки. -- За что ты хочешь убить меня? -- За то, что ты сделал много лет назад. За то, что тебе тогда показалось пустяком. Развлечением. Шуточкой. Я написал об этом в книге. Просто упомянул, чтобы не спугнуть тебя. Я хотел, чтобы ты пришел ко мне, чтобы я мог убить тебя, за то, что ты сделал. -- Я не понимаю тебя! Что я такого сделал? Я наклонился к его уху и прошептал всего одно слово. Всего одно. -- Нет! -- Его глаза закатились. -- Только не это! Только не за это! -- За это, -- сказал я. -- Вот за это ты и умрешь. -- Прошу тебя... прошу... -- он молитвенно сложил руки. Я взвел курок. -- Прощай, -- сказал я. -- Нет, подожди! Подожди, -- он пошарил по карманам и вытащил маленькую серебряную табакерку. В форме гробика. -- Ты не можешь отказать мне в этом. Это работа всей моей жизни. Дай мне принять пилюлю прежде, чем спустишь курок. Для тебя это всего секунда. А для меня это будет вечность. Я буду бессмертен. Прошу тебя. Я задумчиво кивнул. -- Нет, -- сказал я и выхватил у него табакерку. -- Я лишаю тебя бессмертия. И приговариваю к смерти. Он умолял меня, раскачиваясь на стуле. Но я снова покачал головой. -- Жаль, что ты спал, когда вертолет шел на снижение. Если бы ты посмотрел вниз и увидел, как теперь растут деревья, ты бы знал, что произойдет. Ты бы прочел, что ими написано. Я дал тебе шанс. Шанс обмануть судьбу. Потому что когда я накачался твоим снадобьем на собственной кухне, я видел будущее. Это будущее. Этот самый момент. Я описал это в книге. Ты просто невнимательно ее читал. Прощай, Давстон. Я сунул табакерку в карман. Я бросил пистолет в сторону. Я схватил его за горло. И убил. А вот теперь мы действительно подходим к концу. И если вы читаете эту рукопись в Новом Государственном архиве, мы видите, что я не печатаю. Я снова пишу от руки. Ну естественно, так и должно быть. Вряд ли вам дадут машинку, чтобы записать последние слова, когда вы сидите на новомодном электрическом стуле и ждете палача. Вам дадут карандаш и бумагу. И скажут, что у вас есть пять минут. Я наверно, немного сдвинулся рассудком, когда убил его. Я понимал, что я сделал, но абсолютно не чувствовал вины. Да, я поступил очень плохо. Но моя жертва не была невинна. После того, как я его задушил, я взял садо-мазохистский чайник. Тот, обшитый кожей и утыканный шипами, который когда-то принадлежал тетушке Чико. И этим чайником я вышиб ему мозги. Видимо, я сильно шумел. Вертолет-педалисты ворвались в комнату и нещадно избили меня. Судья не был расположен проявлять милосердие. Он был молод и сказал, что его отец все рассказал про меня. Его отец тоже был судьей. В свое время он упек меня за решетку на пятнадцать лет. И судья сказал, что Новый Мировой Порядок не для таких как я. И нечего тратить на таких время. И он приговорил меня к Стулу. Я не слишком хорошо помню сам процесс. Он был закрытым, а решение явно вынесено заранее. В общем-то, я вообще не слишком хорошо, что происходило после того, как педалисты избили меня и втащили на вертолет. Хотя одно я помню хорошо и сейчас запишу, потому что это важно. Я помню, что сказал один педалист другому, когда они уселись по местам и вертолет поднялся в воздух. -- Бессмысленное убийство, -- сказал один. -- Просто бессмысленное. А потом он сказал: -- Эй, Джек, смотри-ка! Я этого даже и не заметил, когда мы сюда летели. И Джек ответил: -- Ага, деревья. Они растут так, чтобы получались буквы. Огромные зеленые буквы. Что там написано? И другой начал читать эти буквы. -- П... -- сказал он. -- Л... и еще Ю... -- ПЛЮШКА, -- сказал Джек. -- Там написано "ПЛЮШКА". Именно так. Плюшка. Моя собака. Он убил мою собаку, а я убил его. Разве не справедливо? Когда я писал ту часть про тюрьму, плохое поведение и плохого парня, которые убивает. Убивает невинного. Помните? Когда я спросил, а есть ли вообще такое -- невинные люди? Так вот, я до сих пор не знаю ответа. x x x Это за мной. Входит человек в черной маске и идет к рубильнику. Мне придется отложить карандаш и бумагу. Потому что настало время моего большого ап-чхи! Время прощаться. Ну, то есть почти время. Понимаете, у умирающего есть право последнего желания. Это традиция, или старый договор, или что-то такое. И нет смысла чего-то мудрить. Так что я попросил о самом простом. Я спросил, не будет ли против правил, если я возьму с собой свою табакерку, маленькую, серебряную, в форме гробика. Так сказать, на память. И не будет ли возражений, если в последнюю секунду перед тем, как они включат рубильник, я положу на язык одну маленькую пилюлю. Мне сказали, что возражений не будет, что все нормально. Что же в этом плохого? Так мне сказали. Разве это даст мне возможность улизнуть от смерти? Или сделает бессмертным? Итак, момент пришел. Тюремный священник договорил. Рука палача тянется к рубильнику. Пора заканчивать. Пора принимать таблетку. Я знаю, что в реальном времени ее действие продлится всего секунду, а потом рубильник включат и я умру. Но для меня эта одна-единственная секунда будет вечностью. А чего можно еще просить от жизни, кроме вечности? Не так уж много, если спросите меня. П -- пилюля. П -- праздник. Буква "П" доставила мне в прошлом немало неприятностей. Но не на этот раз. Нет абсолютного времени. Нет абсолютного пространства. Годы и годы райского блаженства. Вечный праздник. Глотаем. Вот и мы, вот и мы, вот и мы. Вот и мы, вот и мы, вот и мы-ы. Вот и мы, вот и мы, вот и мы. Вот и мы-ы, вот и мы! Вот они были мы. Вдохнуть поглубже. И окочуриться.