- дело всей жизни. Я упрямо принудил себя впасть в транс. Мир метнулся назад, я взвился в небо. Знакомая радость наполнила меня, я рассматривал знакомые и не совсем знакомые места, мой мозг гигантскими прыжками мчался сквозь галактики. Не прячется ли где армада? Не стягиваются ли где войска для покорения Земли? Я вел наблюдение четыре раза в день, и то же делали остальные члены союза, каждый немного в разное время, так что в любую минуту на страже был чей-то недремлющий мозг. Не думаю, что это было пустой затеей. Когда я вышел из транса, вдалеке послышался отдающий металлом голос: - Дорогу Принцу Роума! Дорогу Принцу Роума! Я заморгал, у меня перехватило дыхание, и я с усилием стряхнул с себя последние остатки транса. От угла дворца ко мне приближался позолоченный паланкин, сопровождаемый четырьмя шеренгами Ньютеров. Рядом с каждой шеренгой шел человек в богато украшенной одежде и блестящей маске Магистра, а возглавляла процессию тройка Измененных, коренастых и широкогрудых, чьи глотки копировали резонаторы лягушек-быков. При появлении они испустили величественный трубный рев. Меня сильно поразило то, что Принц прибегал к услугам Измененных, пусть даже и обладающих таким даром. Моя тележка стояла на пути этой величественной процессии, и я поспешно начал убирать инструменты, чтобы откатить ее раньше, чем все это великолепие надвинется на меня. Голод и страх заставляли мои пальцы дрожать, и я никак не мог правильно поставить уплотнения. Чем больше я торопился, тем больше все валилось у меня из рук, а Измененные были уже так близко, что их рев оглушал, и Гормон бросился помогать мне, а я шикнул на него, ибо тому, кто не входит в мой союз, запрещено касаться моих инструментов. Я оттолкнул его, и в тот же момент авангард Ньютеров был рядом. Они готовы были пустить в ход сверкающие кнуты. - Ради Воли! - воскликнул я. - Я - Наблюдатель! И услышал в ответ тихий, спокойный голос: - Оставьте его. Это Наблюдатель. Движение прекратилось. Принц Роума заговорил. Ньютеры отступили. Измененные умолкли. Носильщики поставили паланкин на землю. Толпа подалась назад, лишь Гормон, Эвлюэлла и я остались на месте. Занавеска из подпрыгивающих цепочек раздвинулась. Двое Мастеров поспешно бросились к паланкину и протянули руки сквозь звуковой барьер. И появился Принц Роума. Он был так юн! Он был совсем мальчишкой, волосы его были темными и прямыми, лицо - несформировавшимся. Но он был рожден повелевать, и, несмотря на всю его молодость, он был властителем, подобно которому я не видел. Его тонкие губы были плотно сжаты, орлиный нос был узок; его глаза, глубокие и холодные, были бездонными колодцами. Он был одет в богатые одежды союза Правителей, но на щеке его была насечка: двойной крест Защитников, а на плечи наброшена шаль Летописцев. Правитель может войти в любой союз, в который пожелает. Для Правителя странно не быть Защитником, но меня поразило то, что Принц был еще и Летописцем. Это не тот союз, где властвует жестокость. Он со слабым интересом поглядел на меня и сказал: - Ты выбрал странное место для наблюдения, старик. - Час выбирает место, сир, - ответил я. - Я был здесь, и я выполнил свой долг. Я не мог знать, что вы пожелаете пройти здесь. - Твое Наблюдение не обнаружило врагов? - Никаких, сир. Я был готов испытать судьбу, ухватиться за неожиданное появление Принца и попросить его покровительства, но его интерес ко мне таял, словно догорающая свеча, а я не осмелился заговорить, когда он смотрел в сторону. Он довольно долго разглядывал Гормона, хмурясь и потирая пальцем подбородок. Потом его взгляд упал на Эвлюэллу. Глаза его посветлели. Лицевые мускулы дрогнули, тонкий нос затрепетал. - Подойди сюда, маленькая Летательница, - сказал он, кивнув. - Ты пришла с этим Наблюдателем? Она испуганно кивнула. Принц протянул к ней руку и сжал ее в кулак; она взмыла в воздух и опустилась перед паланкином, и с усмешкой, настолько неприятной, походившей на злобную гримасу, юный Правитель втащил Эвлюэллу за занавес. В тот же момент двое Мастеров восстановили звуковой барьер, но процессия не двинулась с места. Я оцепенел. Рядом со мной замер Гормон. Его сильное тело застыло, словно в столбняке. Я откатил тележку на свободное место. Шли бесконечные минуты. Придворные сохраняли молчание, рассеяно поглядывая по сторонам. Наконец, занавеска снова раздвинулась. Эвлюэлла шагнула наружу и пошатнулась. Лицо ее было бледно, глаза часто мигали. Она выглядела ошеломленной. На щеках поблескивали струйки пота. Она чуть не упала, Ньютер подхватил ее и опустил на землю. Крылья ее топорщились под одеждой, превращая в горбунью и говоря мне, что она испытывает сильнейшее нервное потрясение. Она безмолвно подошла к нам неуверенной, шаркающей походкой, метнула на меня быстрый взгляд, бросилась к Гормону и прижалась к нему. Носильщики подняли паланкин. Принц Роума покинул дворец. Когда он исчез из виду, Эвлюэлла хрипло бросила: - Принц даровал нам место в королевском приюте. 5 Управляющий, конечно же, не поверил нам. Гости Принца размещаются в королевском приюте, который расположен на углу дворца, в небольшом саду, полном цветов и душистого кустарника. Обычные обитатели этого приюта - Мастера и случайный Правитель. Иногда здесь находят себе тепленькое местечко особо важный Летописец, которому поручено какое-нибудь исследование, или занимающий высокое положение Защитник, прибывший с тайным стратегическим планом. Поселить в приюте Летательницу было бы делом чрезвычайно странным; пустить Наблюдателя - явно нежелательным; разместить же Измененного или любого другого несоюзного - вообще выходящим за рамки допустимого. Когда мы явились, то были встречены Слугами, которые отнеслись к нам сперва весело, ибо приняли нас за шутников, потом - раздраженно, а после - презрительно. - Убирайтесь! - сказали они нам в конце концов. - Подонки! Нечисть! Эвлюэлла серьезно ответила: - Принц предложил нам здесь места, и вы не можете нас прогнать. - Убирайтесь! Убирайтесь! Гнилозубый Слуга вытащил нейродубинку и ткнул Гормона в лицо, отпустив при этом грязную шуточку насчет его несоюзности. Гормон вырвал у него дубинку, не обращая внимания на болезненный ожог, и ударил его ногой в живот так, что тот согнулся и, блюя, повалился на пол. В то же мгновение на помощь Слуге бросилась толпа Ньютеров. Гормон схватил другого Слугу и толкнул его навстречу бегущим: образовалась свалка. Дикие вопли и яростная ругань привлекли внимание почтенного Писца, который вразвалку подошел к дверям, приказал всем молчать и расспросил нас. - Это легко проверить, - сказал он, когда Эвлюэлла все ему рассказала. - Пошли-ка запрос Указателю, да поживей! - приказал он Слуге. Через несколько секунд затруднение было устранено, и нас пропустили. Нам дали отдельные, но сообщающиеся комнаты. Я никогда не имел такой роскоши и, наверное, больше не буду иметь. Комнаты были обширны и высоки. Пройти в них можно было через раздвижные двери, настроенные на присущий каждому человеку температурный спектр, что обеспечивало неприкосновенность жилища. Лампы вспыхивали по малейшему желанию хозяина, ибо свисающие с потолка шары и спрятанные в нишах стен светильники были светлячками одного из миров Огненной, обученными выполнять подобные команды. Окна открывались и закрывались по первому желанию. Когда они не были нужны, то занавешивались полупрозрачными, привезенными из других миров квазишторами. Они играли не только декоративную роль, но и источали восхитительный аромат в соответствии с тем, что было на них изображено. Были в комнатах и шлемы мыслепередачи, связанные с главными мозговыми центрами. У шлемов были ответвления для вызова Слуг, Писцов, Указателей или Музыкантов. Конечно же, человеку моего союза и в голову бы не пришло пользоваться услугами этих людей из боязни навлечь на себя их гнев. Да и в любом случае у меня не было в них нужды. Я не спрашивал Эвлюэллу о том, что произошло в паланкине, чем мы заслужили такую щедрость. Я легко мог себе представить это, то же самое мог сделать и Гормон, чья плохо скрываемая ярость порождалась противозаконной любовью к моей тонкой, хрупкой, маленькой Эвлюэлле. Мы вошли. Я поставил тележку у окна, прикрыл ее шторой и оставил в готовности для следующего наблюдения. Я смывал с тела въевшуюся грязь, и спрятанные в стенах устройства пели мне о мире и покое. Позднее я поел. Потом ко мне пришла Эвлюэлла, посвежевшая и расслабленная. Она сидела рядом со мной, и мы говорили о том, что с нами было раньше. Шли часы, а Гормона все не было. Я подумал, что он ушел из приюта, атмосфера которого была ему слишком непривычна, и нашел друзей среди подобных себе несоюзных. Но когда в сумерках мы с Эвлюэллой вышли на монастырский двор и подошли к парапету, чтобы поглядеть на появляющиеся в небе Роума звезды, Гормон был уже там, а с ним долговязый сухопарый человек в шали Летописца. Они тихо беседовали. Гормон кивнул мне и сказал: - Наблюдатель, это мой новый друг. Долговязый коснулся своей шали. - Я Летописец Бэзил, - произнес он голосом, тонким, словно фреска, осыпающаяся со стены. - Я прибыл из Перриша, чтобы окунуться в тайны Роума. Я пробуду здесь очень долго. - Этому Летописцу есть что рассказать, - вмешался Гормон. - Он очень известен в своем союзе. Как раз когда вы подошли, он рассказывал мне о технике, которая открывает нам прошлое. Они прорыли траншею, сняли слой Третьего Цикла, понимаете, и с помощью вакуумного сепаратора поднимают молекулы, лежащие в нижних слоях. - Мы нашли, - сказал Бэзил, - катакомбы императорского Роума и гальку Времени Разбега, и книги, написанные на листах белого металла, восходящие ко Второму циклу. Все это направляется в Перриш для изучения, классификации и разбора, а затем возвращается обратно. Тебя интересует прошлое, Наблюдатель? - В некоторой степени, - я улыбнулся. - А вот этот Измененный интересуется им гораздо больше. Иногда я сомневаюсь в его принадлежности к несоюзным. Не видите ли вы Летописца под этой маской? Бэзил оглядел Гормона, задержав взгляд на его необычном лице и ширококостной фигуре. - Это не Летописец, - сказал он наконец. - Но я согласен, что стариной он интересуется, и очень. Он задал мне несколько очень непростых вопросов. - Например? - Он желает знать о происхождении союзов. Он интересовался именем генетика, создавшего первого Летателя. Он хочет услышать, почему появились Измененные и действительно ли на них лежит проклятие Воли. - И у вас есть на них ответы? - На некоторые, - ответил Бэзил. - На некоторые. - Происхождение союзов? - Чтобы дать устойчивость и осмысленность обществу, которое допускает зло и насилие, - сказал Летописец. - К концу Второго Цикла все зашло в тупик. Никто не знал ни своего статуса, ни своей цели. Наш мир стал проходным двором для инопланетян, которые глядели на нас, как на ничтожества. Было просто необходимо создать жесткий свод установлений, чтобы каждый человек четко знал свое место. Так появились первые союзы: Правители, Мастера, Разносчики и Слуги. За ними пришли Писцы, Музыканты, Клоуны и Транспортники. Потом возникла необходимость в Наблюдателях и Защитниках. Когда магия дала нам Летателей и Измененных, эти два союза прибавились к упомянутым, а потом были созданы несоюзные - Ньютеры и... - Но Измененные тоже несоюзные, - перебила Эвлюэлла. Летописец впервые за все время посмотрел на нее. - Кто ты? - Эвлюэлла, Летательница. Я иду вместе с этим Наблюдателем и Измененным. Бэзил сказал: - Как я уже говорил этому Измененному, в прошлые времена ему подобные могли создать и имели свой союз. Он был распущен тысячу лет тому назад по приказу Совета Правителей после попытки мало популярной фракции Измененных захватить контроль над святынями Ерслема. С этого времени Измененные и стали несоюзными, ниже их стоят только Ньютеры. - Этого я не знал, - сказал я. - Ты не Летописец, - самодовольно ответил Бэзил. - Это наше ремесло - открывать прошлое. - Верно. Верно... Гормон спросил: - А сейчас? Сколько союзов сейчас?.. Бэзил несколько смущенно и неуверенно ответил: - Около сотни, дружище. Некоторые совсем малы, некоторые существуют только в определенной местности. Я интересовался только основными союзами и их непосредственными преемниками: то, что произошло за несколько последних сотен лет - это моя область. Ответил ли я на твой вопрос? - Ничего, - сказал Гормон. - Это был глупый вопрос. - Твое любопытство постоянно растет, - констатировал Летописец. - Я нахожу мир и все, что в нем есть, прекрасными. Разве это грех? - Это странно, - произнес Бэзил. - Несоюзные редко отрывают свой взгляд от земли. 6 Появился Слуга. Он почтительно и вместе с тем презрительно склонился перед Эвлюэллой и произнес: - Принц вернулся. Он желает, чтобы вы составили ему компанию. Прямо сейчас. В глазах Эвлюэллы мелькнул страх. Но отказаться было невозможно. - Мне идти с вами? - Прошу вас. Вы должны одеться и привести себя в порядок. Он желает, чтобы вы вошли к нему с раскрытыми крыльями. Эвлюэлла кивнула, и Слуга увел ее. Мы остались стоять у парапета. Летописец Бэзил говорил о былых днях Роума, я слушал его, а Гормон смотрел на сгущающуюся темноту. Потом у Бэзила пересохло горло. Он извинился и поспешно ушел. Через некоторое время во дворе под нашими ногами открылась дверца, и появилась Эвлюэлла, которая шла так, как будто принадлежала союзу Сомнамбул, а не Летателей. Она была обнажена, и ее хрупкое тело белело неясной тенью в свете звезд. Ее крылья были расправлены и медленно вздымались и опадали. Слуги поддерживали ее под руки; казалось, что они ведут ее во дворец насильно. Не ее даже, а чье-то ожившее сновидение. - Лети, Эвлюэлла, лети, - прошептал рядом со мной Гормон. - Беги, пока можно! Она скрылась в боковом проходе дворца. Измененный взглянул на меня. - Она продалась Принцу, чтобы дать нам кров. - Похоже, что так. - Я мог бы разнести этот дворец! - Ты любишь ее? - Разве это не очевидно? - Остынь, - покачал я головой. - Ты непростой человек, но все же Летательница не для тебя. Особенно Летательница, делящая ложе с Принцем Роума. - Она перешла к нему из моих рук. Я был потрясен. - Ты знал ее? - И не один раз, - сказал он с грустной улыбкой. - В минуту блаженства ее крылья трепещут, словно листья на ветру. - Я вцепился в поручень, чтобы не свалиться вниз. Перед моими глазами закружились звезды, запрыгала и закачалась старушка Луна и два ее бледных провожатых. Я был потрясен, еще не понимая толком, почему. Из-за того, что Гормон рискнул нарушить запрет? Или это давали себя знать мои псевдородительские чувства к Эвлюэлле? Или это было простой ненавистью к Гормону, осмелившемуся совершить грех, на который у меня не хватило смелости, хотя желания было предостаточно? Я сказал: - Тебе выжгут мозг за это. И ты сделал меня своим сообщником. - Ну и что? Принц приказал - и получил, что хотел. Но до него были другие. Я хотел сказать, другой. - Хватит. Хватит. - Мы увидим ее снова? - Принцам быстро надоедают женщины. Несколько дней, а может, и одна ночь, и он вернет ее обратно. И тогда нам, наверно, придется уйти из приюта, - я вздохнул. - В конце концов нам об этом дадут знать заранее. - И куда ты тогда пойдешь? - спросил Гормон. - Ненадолго останусь в Роуме. - Даже если придется ночевать на улице? Здесь, похоже, невелика нужда в Наблюдателях. - Что-нибудь придумаю, - ответил я. - А потом пойду в Перриш. - Учиться к Летописцам? - Смотреть на Перриш. А ты? Что тебе нужно в Роуме? - Эвлюэлла. - Оставь этот разговор. - Хорошо, - сказал он, горько усмехнувшись, - но я останусь здесь, пока Принц не бросит ее. Тогда она будет моей, и мы найдем, на что жить. Несоюзные горазды на выдумки. Это им необходимо. Может, поживем некоторое время в Роуме, а потом двинемся вслед за тобой в Перриш. Если только ты ничего не имеешь против уродов и никому не нужных Летательниц. Я пожал плечами. - Посмотрим, когда придет время. - А раньше тебе приходилось бывать в компании Измененных? - Не часто. И не долго. - Я польщен, - он выбил ладонями дрожь на парапете. - Не бросай меня, Наблюдатель. Я очень хочу быть рядом с тобой. - Почему? - Чтобы увидеть твое лицо в тот день, когда твои машины скажут тебе, что Вторжение началось. - Тогда тебе придется долго ждать. - А ты разве не веришь, что Вторжение состоится? - Иногда. Изредка. - Гормон усмехнулся. - Ты не прав. Они уже почти здесь. - Перестань смеяться. - В чем дело, Наблюдатель? Ты потерял веру? Это известно уже тысячу лет: иная раса обнаружит Землю, захочет сделать ее своей и в один прекрасный день явится, чтобы захватить ее. Это было известно еще в конце Второго Цикла. - Я знаю это, и я не Летописец, - а потом повернулся к нему и произнес слова, которые, как я думал, никогда не произнесу вслух. - Я слушаю звезды и делаю свои наблюдения в течение двух твоих жизней. То, что делаешь слишком часто, теряет смысл. Скажи тысячу раз свое имя, и оно превратится в пустой звук. Я наблюдал, и я наблюдал хорошо. В ночные часы я иногда думал, что наблюдаю впустую, что зря теряю свою жизнь. В наблюдениях есть свое удовольствие, но, возможно, нет никакого смысла. Он схватил меня за руку. - Твое признание так неожиданно, как и мое. Храни свою веру, Наблюдатель! Вторжение близко! - Откуда ты можешь знать это? - Несоюзные тоже кое-что могут. Разговор этот был горек для меня. Я спросил: - А ты, наверное, иногда сходишь с ума оттого, что ты Несоюзный? - С этим можно смириться. А кроме того, здесь есть свои приятные стороны, чтобы компенсировать низкое положение. Я завожу разговор, о чем захочу. - Я это заметил. - Я иду, куда хочу. У меня всегда есть пища и кров, хотя пища может быть гнилой, а кров - убогим. Женщины тянутся ко мне вопреки всяким запретам. Из-за них, видимо, я и не страдаю комплексом неполноценности. - И ты никогда не хотел стоять на ступеньку выше? - Никогда. - Будь ты Летописцем, ты был бы счастливее. - Я счастлив сейчас. Я получаю все удовольствия Летописца, но у меня нет его обязанностей. - До чего же ты самодоволен, - не выдержал я. - Говоришь о достоинствах несоюзности! - Как же еще можно вынести тяжесть Воли? - Он поглядел на дворец. - Смирение возносится. Могущество рушится. Выслушай мое пророчество, Наблюдатель: этот похотливый Принц еще до осени узнает о жизни кое-что новенькое. Я выдавлю ему глаза, чтобы отнять ее! - Громкие слова! Ты говоришь сегодня, словно предатель. - Это пророчество! - Тебе даже близко к нему не подойти, - сказал я. И, раздосадованный тем, что принимаю все эти глупости всерьез, добавил: - И почему ты винишь во всем его? Он поступает так, как поступают все Принцы. Обвиняй девушку за то, что она пошла с ним. Она могла отказаться. - И лишиться крыльев. Или жизни. Нет, у нее не было выбора. Я это сделаю! - и он с неожиданной яростью ткнул раздвинутыми большим и указательным пальцами в воображаемые глаза. - Погоди, - произнес он, - вот увидишь. Во дворце появились трое Сомнамбулистов. Они разложили аппараты своего союза и зажгли тонкие свечи, чтобы читать по ним знаки завтрашнего дня. Тошнотворный запах наполнил мои ноздри, и у меня пропала всякая охота разговаривать с Измененным. - Уже поздно, - сказал я. - Мне нужно отдохнуть. Скоро мне проводить наблюдение. - Теперь смотри в оба, - заключил Гормон. 7 Ночью я провел у себя в комнате четвертое и последнее в этот день наблюдение и впервые в жизни обнаружил отклонение. Я не мог объяснить его. Это было какое-то смутное чувство, мешанина звуковых и световых ощущений, контакт жизни с какой-то колоссальной массой. Я испугался и прирос к своим инструментам намного дольше обычного, но к концу наблюдения понял не намного больше, чем вначале. А потом я вспомнил о своих обязанностях. Наблюдателей с детства учат объявлять тревогу без задержки; каждый раз, когда Наблюдатель решит, что мир в опасности, он должен бить тревогу. Должен ли я сейчас известить Защитников? Четырежды за мою жизнь объявлялась тревога, и каждый раз ошибочно, и каждый из Наблюдателей, повинный в ложной тревоге, был обречен на вызывающую дрожь потерю статуса. У одного вынули мозг и поместили его в хранилище памяти, другой стал Ньютером. У третьего разбили все инструменты и отправили его к несоюзным, четвертый, тщетно желая продолжить наблюдения, подвергался издевательствам со стороны своих же товарищей. Я не вижу большой добродетели в насмешках над теми, кто поторопился, ибо для Наблюдателя лучше поднять ложную тревогу, чем промолчать вообще. Но таковы обычаи нашего союза, и я вынужден подчиняться им. Я обдумал свое положение и решил, что не стоит зря сотрясать воздух. Я подумал, что Гормон в этот вечер посеял в моей голове слишком много разных мыслей. Это могло быть простой реакцией на его разговорчики о скором Вторжении. Я не мог заставить себя действовать и решил не осложнять свое положение напрасной тревогой. Я не объявил ее. Взмокший, растерянный, с бьющимся сердцем, я закрыл тележку и проглотил таблетку снотворного. Я проснулся на рассвете и бросился к окну, ожидая увидеть на улицах захватчиков. Но все было тихо. Над двором висела зимняя сырость, и сонные Слуги отгоняли от ворот равнодушных Ньютеров. Первое наблюдение далось мне с трудом, но к моему облегчению, странность ночи не повторилась. Правда, я не забывал о том, что ночью моя чувствительность больше, чем после сна. Я поел и вышел во двор. Гормон и Эвлюэлла были уже там. Она выглядела усталой и подавленной, истощенная ночью, проведенной с Принцем Роума, но я ничего не сказал ей об этом. Гормон, небрежно прислонившийся к стене, испещренной округлыми ракушками, спросил меня: - Ну, как твое наблюдение? - Ничего. - Что собираешься делать? - Поброжу по Роуму, - ответил я. - Вы со мной? - Конечно, - согласился он, а она слабо кивнула, и мы, словно туристы, отправились осматривать великолепный Роум. Сразу получилось так, что Гормон стал нашим гидом в этой мешанине прошлого Роума, опровергая свои заверения, что никогда не бывал здесь раньше. Он описывал все то, что мы видели на продуваемых ветром улицах, не хуже любого Летописца. Здесь были вперемежку представлены все тысячелетия Роума. Мы видели купола силовых станций Второго Цикла, Колизей, где в неимоверно далекие времена дрались со зверями люди, сами похожие на зверей. И среди развалин этого вместилища ужасов Гормон говорил нам о дикости той невообразимо далекой древности. - Они дрались, - рассказывал он, - обнаженными перед гигантскими скопищами народа. Люди с голыми руками выходили на зверей, которые назывались львами, гигантских волосатых кошек с лохматыми головами... И когда лев бился в агонии, победитель поворачивался к Принцу Роума и просил прощения за преступление, которое он совершил и которое бросило его на арену. Если он дрался хорошо, Принц делал рукой жест: поднятый вверх указательный палец несколько раз указывает на правое плечо. Но если человек выказывал трусость, или лев продолжал нападать после смертельной раны, Принц делал другой жест, и человек должен был драться с другим зверем. - Гормон показал нам этот жест: кулак с выпрямленным средним пальцем резко поднимается вверх. - А как об этом узнали? - спросила Эвлюэлла, но Гормон притворился, что не расслышал. Мы видели вереницу ядерных пилонов, построенных в начале Третьего Цикла, чтобы выкачивать энергию земного ядра. Они теперь не функционировали, а стояли и ржавели. Мы видели разбитый остов погодной машины Второго Цикла, могучую колонну раз в двадцать выше человеческого роста. Мы видели холм, на котором возвышались белокаменные развалины Роума Первого Цикла, похожие на узоры инея на стекле. Войдя во внутреннюю часть города, мы прошли мимо батарей оборонных установок, готовых в любой момент обрушить на врага всю мощь Воли. Мы видели рынок, на котором гости со звезд торговали у крестьян старинные вещи. Гормон моментально врезался в эту толпу и что-то купил. Мы зашли в мясные ряды, где прибывшим издалека можно было купить все, что угодно, от квазижизни до колотого льда. Мы пообедали в маленьком ресторанчике на берегу Тивера, где без особых церемоний обслуживали несоюзных. По настоянию Гормона пообедали какой-то тестообразной массой, горкой лежавшей на тарелке. Потом мы шли сквозь крытую аркаду, мимо островков людей, окружающих Разносчиков, предлагающих товары со звезд, дорогие безделушки Эфрики и аляповатые изделия здешних Производственников. Выйдя из нее, мы попали на маленькую площадь, на которой возвышался фонтан в виде корабля, а внизу виднелись разбитые и развороченные каменные ступени, ведущие к горам щебня, поросшим сорной травой. Гормон кивнул, и мы быстро пересекли площадь и вышли к пышному дворцу Второго, а то и Первого Цикла, подмявшему под себя заросший густой зеленью холм. - Говорят, что это центр мира, - сказал Гормон. - В Ерслеме тоже можно найти место, которое претендует на это право. А это место отмечено глобусом. - Как это может быть у мира один центр? - спросила Эвлюэлла. - Ведь он круглый. Гормон рассмеялся. Мы вошли внутрь. Там, в зимних потемках, высился колоссальный сверкающий глобус, залитый изнутри ярким светом. - Вот ваш мир, - произнес Гормон с величественным жестом. - Ох, - выдохнула Эвлюэлла. - Все! Здесь все, все есть! Глобус был воплощением подлинного мастерства. Он показывал не только очертания, но и сам рельеф. Его моря казались глубокими бассейнами, его пустыни были настолько естественными, что в горло впивались острые коготки жажды, его города бурлили светом и жизнью. Я разглядывал континенты. Эйроп, Эфрик, Эйзи, Стралию. Я видел просторы земного океана. Я проследил взором золотистую цепь Земного Моста, который я совсем недавно с таким трудом пересек. Эвлюэлла бросилась к глобусу и принялась показывать нам Роум, Эгапт, Ерслем, Перриш. Она дотронулась до высоких гор к северу от Хинды и тихо сказала: - Вот здесь я родилась, где лежат льды, где горы касаются лун. Вот здесь владения Воздухоплавателей. - Она провела пальцем к Парсу и назад, по страшной Арабанской пустыне и до Эгапта. - Вот здесь я летала. Ночами, когда проходит детство, мы все должны летать, и я летала здесь. Сто раз я думала, что умираю. Вот здесь, в этой пустыне... Песок в горле... песок сечет крылья... Меня отбросило наземь, проходили дни, а я лежала голая на горячем песке и не могла шевельнуться. Потом меня заметил Летатель, он спустился, поднял меня, взлетел вместе со мной, и когда я была высоко, ко мне вернулись силы, и мы полетели к Эгапту. И над морем он умер. Жизнь покинула его, хотя он был молод и силен, и он упал в море, и я упала следом, чтобы быть с ним, а вода была горячей даже ночью. Меня качали волны, и пришло утро, и я увидела живые камни, подобные растущим в воде деревьям, и разноцветных рыб, и они поднялись и стали кусать его покачивающееся тело с распростертыми в воде крыльями, и я оставила его, я толкнула его вниз, чтобы он отдохнул там. А я поднялась и полетела в Эгапт, одинокая, напуганная, и там я встретила тебя, Наблюдатель. - Она застенчиво улыбнулась мне. - Покажи нам место, где ты был молодым, Наблюдатель. Через силу, словно у меня вдруг закостенели суставы, я подошел к другой стороне глобуса. Эвлюэлла встала рядом, а Гормон отошел в сторону, словно ему было ни капельки не интересно. Я показал на изрезанные островки, поднимавшиеся двумя длинными лентами из Земного Океана: остатки исчезнувших континентов. - Здесь, - показал я на остров на западе. - Здесь я родился. - Так далеко! - воскликнула Эвлюэлла. - И так давно, - сказал я. - В середине Второго Цикла, так иногда мне кажется. - Нет! Этого не может быть! - Но взглянула она на меня так, словно и вправду мне могло быть несколько тысяч лет. Я улыбнулся и погладил ее по бархатной щеке. - Это мне только кажется, - добавил я. - А когда ты ушел из дому? - Когда я был вдвое старше тебя, - ответил я. - Дюжину лет я был Наблюдателем в Палеше. Потом Воля повелела мне отправиться за океан, в Эфрик. Я пошел. Жил немного в жарких странах. Отправился дальше, в Эгапт. Там я встретил одну молоденькую Летательницу. - Повисло молчание. Я долго глядел на острова, бывшие моим домом, и в моем воображении исчез неуклюжий, потрепанный жизнью старик, которым я был сейчас, и я увидел себя молодым и сильным, взбиравшимся на зеленые горы и плывущим в студеном море, проводящим наблюдения на краю белого берега, в который неустанно бьет прибой. Я вспоминал, а Эвлюэлла тем временем подошла к Гормону и попросила: - А ты? Покажи нам, откуда ты, Измененный? Гормон пожал плечами. - На этом глобусе это место не показано. - Но это _н_е_в_о_з_м_о_ж_н_о_! - Разве? Она прижалась к нему, но он отстранил ее, и мы пошли в боковой выход, оказавшись на улице. 8 Я начал уставать, но Эвлюэлла тянула меня вперед, желая до полудня осмотреть весь город, и мы шли сквозь сплетение улиц, мимо сверкающих особняков Мастеров и Торговцев, мимо вонючих нор Слуг и Разносчиков, переходящих в катакомбы, мимо прибежищ Клоунов и Музыкантов, через квартал Сомнамбул, чьи обитатели умоляли нас войти и купить правду, являвшуюся им в трансе. Эвлюэлла взглянула было на нас, но Гормон отрицательно покачал головой, а я только улыбнулся, и мы прошли мимо. Теперь мы были на краю парка, совсем рядом с городским центром. Здесь прогуливались жители Роума, двигаясь с редкой для жаркого климата энергией, и мы присоединились к этим пехотинцам на марше. - Погляди! - сказала Эвлюэлла. - Какая яркая! Она показывала на сияющую арку громадной полусферы, накрывающей какое-то старое здание. Я прищурил глаза и смог увидеть внутри выветрившуюся каменную стену и толпу людей. Гормон сказал: - Это Уста Правды. - Что? - спросила Эвлюэлла. - Идем. Увидишь. Под полусферу тянулась очередь. Мы встали в ее конец и вскоре подошли ко входу, разглядывая начинающуюся за порогом страну остановившегося времени. Почему это здание и еще несколько рядом были оборудованы специальной защитой, я не знал и спросил Гормона, чьи познания были столь же неимоверно глубокими, как и познания Летописца. Он ответил: - Потому что это царство определенности, где то, что кто-то говорит, абсолютно совпадает с тем, что есть на самом деле. - Я не понимаю, - сказала Эвлюэлла. - В этом месте невозможно солгать, - объяснил Гормон. - Можно ли представить себе памятник старины, более нуждающийся в защите? - Он шагнул в узкий проход, фигура его сделалась размытой, и я поспешил за ним. Эвлюэлла колебалась. Прошло некоторое время, прежде, чем она решилась войти. Она останавливалась перед каждым порогом, словно ее сносило ветром, который дул вдоль линии, разделяющей большой мир и карманную вселенную, в которой мы стояли. Здание Уста Правды - находилось за второй линией защиты. Туда тянулась очередь, и важный Указатель контролировал число входящих в святилище. Прошло некоторое время, прежде чем нам было разрешено войти. Мы оказались перед свирепой уродливой головой, изъеденной временем. Ужасные челюсти широко раскрыты. Разверзнутый рот - темное и зловещее отверстие. Гормон кивнул, окинув эту голову взглядом, словно удовлетворенный тем, что все оказалось таким, как он и думал. - И что теперь делать? - спросила Эвлюэлла. Гормон сказал: - Наблюдатель, положи правую руку в Уста Правды. Я нахмурился, но подчинился. - Теперь, - сказал Гормон, - один из нас задаст вопрос. Ты должен ответить. Если ты скажешь неправду, челюсти сомкнутся и откусят тебе руку. - Нет! - воскликнула Эвлюэлла. Я осторожно взглянул на челюсти, сжимавшие мое запястье. Наблюдатель без руки - человек не у дела. Во времена Второго Цикла можно было заказать себе протез получше собственной руки, но Второй Цикл остался далеко в прошлом, и подобную роскошь теперь уже не найти. - Но как это делается? - спросил я. - В пределах этого помещения необычайно сильна Воля, - ответил Гормон. - Она неумолимо отделяет правду от неправды. За углом этой стены спят три Сомнамбулы, посредством которых говорит Воля, и они управляют Устами. Ты боишься Воли, Наблюдатель? - Я боюсь своего собственного языка. - Смелее. Перед этой стеной никогда не произносилась ложь. Никто не терял здесь руки! - Тогда вперед, - сказал я. - Кто будет спрашивать? - Я, - сказал Гормон. - Ответь мне, Наблюдатель, без уверток, можно ли сказать, что жизнь, проведенная в наблюдении, - жизнь, проведенная с пользой? Я долго молчал, собираясь с мыслями и глядя на челюсти. Наконец, я ответил: - Стоять на страже во имя человека - это, наверно, самая благородная задача, которой можно себя посвятить. - Осторожно! - закричал встревоженный Гормон. - Я еще не кончил, - сказал я. - Тогда давай дальше. - Но посвящать себя поиску врага, который всего лишь плод чьего-то воображения, - глупо. Превозносить того, кто долго и добросовестно ищет недруга, который никогда не придет, - неумно и грешно. Моя жизнь прошла впустую. Челюсти Уст Правды не дрогнули. Я вытащил руку, посмотрел на ладонь так, словно она только что выросла из моего запястья. И вдруг почувствовал себя постаревшим сразу на несколько циклов. Эвлюэлла - глаза широко раскрыты, ладонь прижата к губам - была потрясена тем, что я сказал. Мои слова, казалось, еще звучали перед ужасным идолом. - Сказано откровенно, - произнес Гормон, - хотя и без особой жалости к себе. Ты слишком жестко судишь себя, Наблюдатель. - Я говорил, чтобы спасти руку, - ответил я. - Ты хотел, чтобы я солгал? Он улыбнулся и повернулся к Эвлюэлле: - Теперь твоя очередь. Маленькая Летательница осторожно приблизилась к Устам Правды, и было заметно, что она боится. Ее тонкая рука задрожала, когда она положила ее на холодный камень челюстей. Я с трудом поборол желание броситься и оттащить ее от искаженной в дьявольской гримасе головы. - Кто будет задавать вопрос? - спросил я. - Я, - ответил Гормон. Крылья Эвлюэллы слабо дрогнули. Лицо побледнело, ноздри затрепетали, верхняя губа поднялась. Она стояла, прислонившись к стене, с ужасом глядя на то место, где лежала ее рука. Из-за линии защиты на нас глядели размытые лица, губы произносили слова, которые, без сомнения, значили недовольство нашим долгим визитом, но ничего не было слышно. Воздух был теплым, влажным и затхлым, словно поднимался из колодца, пробитого в пластах времени. Гормон медленно произнес: - Этой ночью ты позволила своему телу услаждать Принца Роума. Перед этим ты дарила себя Измененному Гормону, хотя такие связи запрещены обычаем и законом. Еще раньше ты была подругой Летателя, ныне покойного. У тебя могли быть и другие мужчины, но я ничего о них не знаю, да это и не важно. Скажи мне вот что, Эвлюэлла: который из трех дал тебе наибольшее физическое удовольствие, который из трех сумел всколыхнуть твое чувство, которого из трех ты бы выбрала своим другом, если бы у тебя была возможность выбирать? Я хотел запротестовать, ибо Измененный задал три вопроса, а не один, воспользовавшись подходящим моментом. Но я не успел, потому что Эвлюэлла ответила без малейшей запинки, погрузив руку по локоть в гримасничающие Уста: - Принц Роума дал мне величайшее наслаждение, равного которому я еще не знала, но он холоден и жесток, и я боюсь его. Моего умершего Летателя я любила сильнее, чем кого-либо до или после него, но он был слаб, а я не хотела бы иметь слабого друга. Ты, Гормон, кажешься мне чужим даже сейчас, и я чувствую, что мне незнакомы ни твое тело, ни твоя душа, и все же, хотя пропасть между нами так велика, только с тобой я согласилась бы проводить свои дни. Она вынула руку из Уст Правды. - Хорошо сказано! - воскликнул Гормон, хотя искренность ее слов и ранила его, но и была приятна в равной степени. - Ты вдруг обрела красноречие, когда этого потребовали обстоятельства. Ну, теперь мой черед рисковать рукой. Он подошел к Устам. Я спросил: - Ты задал первые два вопроса, не хочешь ли ты довершить начатое и задать третий? - Да нет, - сказал он. - Свободной рукой он сделал жест, словно отметал это предложение. - Лучше посовещайтесь и задайте общий вопрос. Мы отошли в сторонку. Она с несвойственной ей горячностью предложила свой вопрос, и, поскольку он совпал с моим, я согласился и сказал, чтобы она спрашивала. Она спросила: - Когда мы стояли перед глобусом, Гормон, я попросила показать мне место, где ты родился, и ты сказал, что его невозможно найти на карте. Это очень странно. Скажи мне, тот ли ты, за кого себя выдаешь, действительно ли ты Измененный, скитающийся по Земле? Он ответил: - Нет. - Формально он ответил на вопрос в том виде, как сформулировала его Эвлюэлла, но было ясно, что его ответ неравноценен нашим, и он, не вынимая руки из Уст Правды, продолжил: - Я не показал своей родины, потому что ее нет на этом глобусе, так как я родился под звездой, которую не должен называть. Я не Измененный в вашем смысле этого слова, но в некоторой степени - да, потому что в моем мире у меня другое тело. А здесь я живу десятый год. - Что ты делаешь на Земле? - спросил я. - Я обязан отвечать лишь на один вопрос, сказал Гормон, но потом улыбнулся. - И все же отвечу: меня послали на Землю в качестве военного наблюдателя для подготовки вторжения, которого ты ждешь так долго и которое начнется в ближайшие часы. - Врешь! - вырвалось у меня. - Все _в_р_е_ш_ь_! Гормон расхохотался. И вынул руку из Уст Правды в целости и сохранности. 9 Я ушел от силовой полусферы, ошеломленный и растерянный, толкая перед собой свою тележку, и попал на улицу, неожиданно темную и холодную. Ночь пришла со стремительностью ветра. Было почти девять, близилось время наблюдения. В моем мозгу гремели слова Гормона. Это он все подстроил, привел нас к Устам Правды, вырвал признание о моем неверии, признание другого сорта - у Эвлюэллы, не задумываясь, выдал сведения, которые должен был держать при себе, рассчитывая, что я буду потрясен до глубины души. А может, Уста Правды - липа? Не мог ли Гормон соврать, ничего не опасаясь? Никогда с тех пор, как я начал заниматься своим делом, я не наблюдал в неурочный час. Но теперь было время крушения привычного, я не мог ждать, пока будет ровно девять. Присев на продуваемой ветром улице, я раскрыл тележку, подготовил инструменты и с головой, словно в омут, ушел в транс. Мое усиленное сознание с ревом рванулось к звездам. Я шагал по бесконечности, подобно богу. Я чувствовал давление солнечного ветра, хотя и не был Воздухоплавателем, и оно не могло причинить мне вреда, я взмыл выше этого яростного потока частиц света во тьму на краю солнечных владений. И там я ощутил иное давление. Звездолеты были совсем рядом. Не туристские лайнеры, везущие зевак, решивших посмотреть на наш раскалывающийся мир. Не торговые транспорты, не скупы, собирающие межзвездное вещество, не корабли-курорты, вращающиеся по гиперболическим орбитам. Это были военные корабли, черные, чужие, грозные. Не могу даже сказать, сколько их было; я только знал, что они неслись к земле миллионами огней, выбрасывая перед собой конусы отталкивающей энергии, той