то-нибудь необычное, чтобы позабавить вас! Я морщился каждый раз, когда Швейц говорил о себе в Первом Лице. Его небрежные непристойности портили то настроение, которого я пытался достичь. Хотя я делал вид, что ничего не случилось, Швейц сразу же осознал свою ошибку и, вскочив, обеспокоенно произнес: - Тысячу извинений, ваша милость! Иногда ваша грамматика забывается... понимаете, когда нет длительной привычки к ней... - Не стоит беспокоиться, - поспешно остановил я его. - Вы должны понимать, ваша милость, что старые навыки отмирают с трудом и, пользуясь вашим языком, иногда впадаешь в грех выражаться более естественным образом, даже несмотря на... - Конечно же, Швейц. Этот грех легко простить, - и, желая подбодрить его, я подмигнул. - Кроме того, я человек взрослый. Вы что думаете, меня так легко шокировать? - Я преднамеренно прибег к вульгарному словечку "я", чтобы он почувствовал себя свободнее. Уловка сработала. Он сел, успокоился, но в то утро уже не пробовал говорить со мной естественным для него образом. По сути, Швейц был очень осторожен в выражениях еще долгое время, правда, до тех пор, пока такие вещи не стали несущественными в наших взаимоотношениях. Затем я попросил его рассказать о Земле - нашей общей отчизне. - Планета небольшая, - начал он. - Очень далеко отсюда. Задушенная своими собственными древними отходами. Ее небеса, воды и суша отравлены ядами двух тысяч лет легкомыслия и перенаселения. Страшное место! - Неужели в самом деле страшное? - изумился я. - Нечто привлекательное еще осталось. Но совсем немного, так что похвастаться нечем. Немного деревьев тут и там. Невысокая трава. Озера. Водопад. Долина. Большей частью планета представляет собой выгребную яму. Землянам очень часто хочется воскресить своих далеких предков, а затем задушить их. За то, что они не брали в расчет грядущие поколения. Они заполонили собой весь мир и исчерпали все его ресурсы. - Значит, земляне создают империи в небесах, чтобы убежать от грязи в своем собственном доме? - В общем-то, да. Хотя бы частично, - кивнул Швейц. - Там было столько миллиардов людей. И все, у кого хватило сил, покинули Землю. Но все-таки это нечто большее, чем просто бегство. Здесь и жажда постижения нового, и неудержимая тяга к путешествиям, и неутоленное желание начать все заново. Создать новые и более лучшие миры для людей! Целое ожерелье таких планет наброшено на лоно небес! - Ну а те, кто не мог уйти? - спросил я. - На Земле до сих пор еще остались миллиарды людей? - Я подумал о материке Велада с его скудным населением в сорок-пятьдесят миллионов. - О, нет-нет. Она теперь почти пуста. Планета - призрак. Разрушенные города, растрескавшиеся дороги. Там живет очень мало людей. И с каждым годом все меньше рождается. - Но вы родились там? - В Европе, - кивнул Швейц. - Не приходилось, правда, видеть Землю добрых лет тридцать. С четырнадцати лет. - Но вы совсем не выглядите таким старым? - вырвалось у меня. - Имелось в виду земное летоисчисление, - объяснил землянин. - По вашему же исчислению это соответствует тридцати годам. - Такой же возраст, - я показал на себя. - Тоже пришлось покинуть свою родину до возмужания, - я говорил гораздо более свободно, чем надлежало бы, но не мог сдержать себя. Я вытащил сюда этого Швейца и теперь ощущал потребность предложить ему что-то в обмен. - Пришлось покинуть Саллу еще мальчиком, чтобы поискать удачу в Глине. Но судьба приласкала меня только в Маннеране. Похоже, Швейц, мы с вами - оба странники. - Значит, между нами есть что-то общее. - Почему вы покинули Землю? - По тем же самым причинам, что и все остальные. Чтобы отправиться туда, где воздух еще чист и где у человека есть еще хоть какая-то возможность стать кем-то. Всю свою жизнь там, на Земле, проводят только те, кто не может не оставаться на ней. - И вот перед этой планетой благоговеет вся Галактика! - воскликнул я. - Планета, породившая столько легенд! Планета мальчишеской мечты! Центр Вселенной - просто жалкий прыщ! Нарыв! - Вы точно описали ее. - И все же перед ней благоговеют! - О, почитайте ее, молитесь на нее, кланяйтесь ей! - воскликнул Швейц. Глаза у него блестели. - Мать человечества! Первооснова всех миров! Почему же не почитать ее, ваша милость? Благоговейте перед смелыми начинаниями, предпринятыми там. Воспевайте высокие стремления, которые выросли из грязи. И чтите также наши ужасные ошибки. Древняя Земля совершала ошибку за ошибкой и нечаянно задушила сама себя, чтобы вы были избавлены от тех же мучений и болезней. - Швейц хрипло рассмеялся. - Земля погибла во искупление ваших, люди неба, грехов. Разве в этом нет чего-то мистического? Вокруг такой идеи можно организовать новую религиозную веру. Земля - искупительница, а жители ее - жрецы этой религии. - Он неожиданно наклонился вперед и спросил: - Вы - человек верующий, ваша милость? Я был застигнут врасплох рвущейся наружу интимностью этого вопроса, но все-таки сдержался. - Разумеется, - кивнул я. - Вы ходите в церковь? Беседуете с исповедниками и все такое, не так ли? Он поймал меня. Я не мог отмалчиваться. - Да. Но почему вас это удивляет? - Удивляет? Отнюдь. Похоже, что на Борсене все искренне набожны. И это поражает меня. Вы понимаете, ваша милость, в вашем собеседнике "веры" нет ни на йоту! Когда-то пытался верить, неоднократно пытался, старался изо всех сил убедить себя в том, что в мире есть высшие существа, определяющие судьбу каждого человека. Иногда мне это почти что удавалось, ваша милость, вера вот-вот должна была проникнуть мне в душу, но скептицизм всякий раз закрывал все пути к набожности. И, в конце концов, пришлось сказать: "Нет, этого не может быть, это невозможно. Это противоречит логике и здравому смыслу. Логике и здравому смыслу!". - Но как же вы могли прожить свою жизнь, если не соприкасались ни с чем святым? - Большую часть времени вполне удавалось. Большую часть! - Ну а остальное время? - В остальное время приходилось чувствовать бремя знания того, что являешься абсолютно одиноким во всей Вселенной. Нагой под звездами, их свет обжигает кожу, жжет холодным огнем, и никто не поможет прикрыться от этого адского огня, не предложит убежища, и некому молиться о помощи, вы понимаете? Небо холодное как лед, и некому его согреть. Нет никого! Кроме убеждения, что существует некто, кто мог бы дать утешение. Хочется опереться на какую-нибудь систему веры, хочется покориться, пасть на колени, понимаете? Верить, иметь веру во что-нибудь! Но ее нет, нет такой способности - верить! И тогда приходит смертельный страх. Плач без слез. Бессонные ночи... Лицо Швейца горело, глаза стали дикими от возбуждения. У меня не было уверенности, что он в своем уме. Землянин перегнулся через стол, схватил меня за руку - этот жест ошеломил меня, но я не отдернул ее - и хрипло произнес: - Вы верите в богов, ваша милость? - Конечно! - В самом буквальном смысле? Вы думаете, что существует бог путешественников, бог рыбаков, бог крестьян и бог, покровительствующий септархам?.. - Существует сила, - перебил я его, - которая поддерживает порядок и незыблемость Вселенной. Сила, которая заявляет о себе различными способами, и ради того, чтобы перекинуть мост над пропастью, разделяющей нас и эту силу, мы рассматриваем каждое из ее проявлений как "божественное", да, и возносимся духом своим то к одному из ее проявлений, то к другому в зависимости от наших нужд. Те из нас, кто не получил должного образования, воспринимают богов буквально, видят в них существа с лицами и индивидуальностями. Другим же свойственно метафизическое воззрение на божественную силу; для таких людей это уже не просто какое-то племя могучих духов, живущих над нами. Но нет никого на материке Велада, кто бы оспаривал существование самой этой силы. - Приходится только завидовать им, - покачал головой Швейц, - тем, кто воспитан в культурной среде, обладающей такой связанной системой понятий и структур, тем, кто приобрел веру в абсолютные истины, тем, кто ощущает себя частицей божественного распорядка. Как, должно быть, чудесно обладать таким духовным богатством! Одна эта система веры может оправдать многие пороки вашего общества! - Пороки? - внезапно я почувствовал, что оказался в роли обороняющегося. - Какие это пороки? Швейц прищурил глаза и провел языком по губам. Возможно, он лихорадочно взвешивал, то ли я разгневан его словами, то ли они заставили меня страдать. - "Пороки", вероятно, слишком сильное слово, - ответил он. - Лучше было бы назвать их несуразицами, нет, еще лучше - ограниченностью вашего общества. Речь идет о необходимости тщательно скрывать свой духовный мир от своих сограждан. Вам нельзя в разговоре упоминать о себе, вам претит откровенность в беседах, вам кажется безнравственным открыть свою душу... - Разве перед вами сегодня не раскрыта душа, вот в этой самой комнате? - О, - развел руками Швейц. - Но вы же разговариваете сейчас с чужеземцем, с человеком, не являющимся частицей вашего общества, с человеком, у которого, как вы тайно подозреваете, могут быть рога и клыки! Вы бы допустили подобную вольность с кем-либо из жителей Маннерана? - Никто еще в Маннеране не задавал подобных вопросов! - Может быть, и так. Видимо, вам недостает свойственной уроженцам этой планеты натренированности в самоподавлении. Эти вопросы относительно философских аспектов вашей религии нарушили уединенность вашей души, ваша милость? Они для вас оскорбительны? - Нет возражений против того, чтобы поговорить о таких вещах, - постарался успокоить я землянина, но, думаю, это прозвучало не очень убедительно. - Но ведь такой разговор запрещен для вас, не так ли? Мы редко прибегали к неприличным выражениям, разве что были случайные обмолвки, но мы рассматривали непотребные понятия, в каком-то смысле даже запретные. Вы позволили себе несколько раздвинуть стены, окружающие вас, не так ли? За это можно только поблагодарить вас. Потому что в течение столь долгого пребывания здесь не удалось ни разу поговорить свободно с кем-либо! Вы понимаете, ни разу! Пока сегодня не возникло ощущения, что вы соблаговолили немного раскрыть себя. Это необычное переживание, ваша милость. На лице у него вновь появилась усмешка. Он стал порывисто ходить по кабинету. - Поймите, не было желания критиковать ваш образ жизни. Хотелось, на самом деле, даже похвалить одни его стороны и попытаться понять другие. - Какие же похвалить, а какие - понять? - Понять ваш обычай возводить стены вокруг себя. Похвалить легкость, с которой вы принимаете божественное присутствие. Можно только этому завидовать. Как уже говорилось, ваш собеседник воспитан без веры как таковой, и поэтому не способен воспринять веру. Голова у таких людей всегда полна скептических вопросов. Не дано по складу своего ума постигать то, чего нельзя увидеть или почувствовать, и поэтому приходится быть всегда одиноким, странствовать по глубинам Галактики в поисках подступов к вере, пробуя то одно, то другое, но никогда не обнаруживая их... Швейц на некоторое время умолк, лицо его горело и было покрыто потом. - Так что, вы понимаете, ваша милость, что у вас здесь есть нечто драгоценное, эта способность ощущать себя частицей более могучей силы. Хотелось бы этому научиться у вас. Разумеется, весь вопрос состоит в воспитании. Борсен до сих пор признает богов. Земля давно отринула бесплодную догматику. Цивилизация еще молода на этой планете. Для того чтобы религия изжила себя, нужны тысячелетия. - Кроме того, - вмешался я, - эту планету заселили люди, обладавшие сильными религиозными убеждениями. Они поставили своей целью сохранить их и предприняли огромные усилия, для того, чтобы донести их до своих потомков. - И это тоже. Ваш Завет! Когда он был создан... полторы тысячи, две тысячи лет назад? Он мог бы давно обратиться в прах, но выстоял! Он сильнее, чем когда-либо. Ваша благочестивость, ваше смирение, ваша самодисциплина... - Тем, кто не способен был воспринять идеалы первых поселенцев, - подчеркнул я, - не разрешалось оставаться среди них. И это оказало сильное воздействие на культуру, воспитание и нравственность будущих поколений. Только таким путем бунтарство и атеизм могут быть изжиты из целой расы. Согласные остаются, несогласные уходят. - Вы говорите об изгнанниках, которые переселились на материк Шумар, ваша милость? - Значит вам известна наша история? - Естественно. История любой планеты, на которой приходится бывать, представляет огромный интерес. А вы там когда-нибудь были, ваша милость? - Немногие из нас посещают этот материк, - неохотно вымолвил я. - Но хотя бы изредка мечтали его посетить? - Никогда. - Есть такие, которые туда отправляются, - сказал Швейц и как-то странно улыбнулся мне. Я намеревался расспросить его об этом, но в это мгновение вошел секретарь с кипой бумаг, и Швейц начал прощаться. - Не хочется отбирать драгоценное время у столь уважаемого человека, - начал вежливо кланяться он. - Возможно, в какой-нибудь другой раз можно будет продолжить этот разговор? - Хотелось бы надеяться на это, - сказал я ему. 29 Когда Швейц ушел, я еще долго сидел за своим столом, откинувшись и закрыв глаза, и повторял про себя сказанное во время нашей беседы. Как легко ему удалось проникнуть сквозь мои защитные барьеры! Как быстро мы начали говорить о самом сокровенном! Правда, он - инопланетянин, и, общаясь с ним, я не был столь строго связан нашими обычаями. И все же мы сблизились с опасной скоростью. Еще минут десять - и я бы открылся перед ним так, как будто он был моим побратимом. Я был поражен и напуган своим забвением благопристойности и той легкостью, с какой он коварно принудил меня к откровенности. Но разве он один в этом виноват? Я послал за ним, я первый стал задавать скользкие вопросы. Я задал тон нашей беседы. Он почувствовал какую-то мою шаткость, ухватился за нее, быстро изменил ход разговора, и уже не я стал расспрашивать его, а он - меня! И я всецело смирился с этим. Опасливо, но все же с готовностью я открылся перед ним. Меня влекло к нему, а его - ко мне. Швейц - искуситель! Швейц - человек, умело воспользовавшийся моей слабостью, скрываемой так долго, скрываемой даже от самого себя! Каким образом удалось ему понять, что я готов открыться? Его быстрая эмоциональная речь, казалось, все еще отдавалась эхом в комнате. Вопросы, вопросы, вопросы. А затем - откровения! "Вы - человек верующий?.. Вы верите в богов в буквальном смысле?.. Если бы я только мог обрести веру!.. Как я завидую вам!.. Но пороки вашего общества!.. Отрицание своего "я"... Вы бы позволили подобные вольности с жителем Маннерана?.. Скажите мне, ваша милость... Откройтесь мне... Я здесь так долго был одинок..." Между нами зародилась какая-то странная дружба. Я пригласил Швейца к обеду. Мы ели и разговаривали, щедро лилось голубое вино, изготовленное в Салле, и золотистое из погребов Маннерана, и когда оно разогрело нас, мы снова заговорили о религии, о неверии Швейца и о моей убежденности в том, что боги существуют. Халум вышла к нам. Заметив способность Швейца развязывать мой язык, она позже сказала: - Ты тогда казался таким пьяным, каким никогда раньше не был, Кинналл. Твои глаза горели огнем. А ведь вы выпили всего лишь три бутылки вина. Должно быть, что-то другое разгорячило тебя и заставило так вольно говорить. Я тогда рассмеялся и сказал, что на меня находит безрассудство, когда я остаюсь наедине с землянином, и что мне довольно трудно придерживаться обычаев, разговаривая с ним. Во время нашей следующей встречи, в таверне близ здания Судебной Палаты, Швейц сказал: - Вы любите свою названую сестру? - Разумеется, каждый любит свою названую сестру. - Здесь имелось в виду "любите" в совершенно определенном смысле, - заявил он, понимающе усмехнувшись. Я напрягся и невольно отпрянул от нее. - Разве мы настолько опьянели в тот вечер? Что вы тогда услышали о ней? - Ничего, - пожал плечами Швейц. - Об этом говорили ваши глаза, улыбка. Вам не нужны были слова. - Может быть, лучше поговорим сейчас о чем-нибудь другом? - Как будет угодно вашей милости. - Это деликатная тема и... мучительная. - Тогда извините, ваша милость. Просто хотелось получить подтверждение своим догадкам. - Такая любовь как раз запрещена нам. - Хоть и нельзя утверждать, что она никогда не возникает, не так ли? - спросил Швейц и, приблизив свой бокал, чокнулся со мной. В то мгновение я твердо решил никогда больше с ним не встречаться. Он слишком глубоко заглянул внутрь меня и говорил о сокровенном чересчур свободно. Но дня через четыре, столкнувшись с ним на причале, я снова пригласил его на обед. Лоимель была недовольна и отказалась выйти к столу. Халум тоже не пришла, сославшись на то, что приглашена к друзьям. Когда же я стал настаивать, она сказала, что в присутствии Швейца чувствует себя как-то неловко. Правда, в Маннеране был Ноим, и он присоединился к нашей трапезе. Мы понемногу пили, разговор поначалу не клеился. Постепенно мы все же разговорились и рассказали Швейцу, как я бежал из Саллы, опасаясь своего брата, а Швейц описал нам, как он покидал Землю. Когда в тот вечер землянин ушел, Ноим сказал, причем не очень-то осуждающе: - В этом человеке много сатанинского, Кинналл. 30 - Этот запрет на самовыражение, - сказал Швейц, когда мы в очередной раз оказались вместе, - можете ли вы объяснить его, ваша милость? - Вы имеете в виду, что запрещено говорить слова "я" и "мне"? - Не только, поскольку при этом вам отказано в образе мышления, сопутствующем употреблению таких слов, как "я" и "мне", - покачал он головой. - Меня интересует заповедь, которая заставляет вас замыкаться в себе, ограничивать круг доверительного общения побратимами и исповедниками. Обычай возводить вокруг себя стены оказал влияние даже на вашу грамматику. - Вы имеете в виду Завет? - Да, Завет, - кивнул он. - Вы говорили, что знакомы с нашей историей? - Довольно глубоко. - Вам известно, что наши предки были людьми суровыми, привычными к холодному климату, не боялись трудностей, недоверчиво относились к роскоши и опасались праздности. Они прибыли на Борсен, чтобы избежать разлагающей скверны на своей родной планете. - Разве это так? Они были просто беженцами, которые удирали от религиозных преследований. - Беженцами от лени и потворству своим слабостям, - невесело сказал я. - И очутившись здесь, они установили такие нормы поведения, которые могли уберечь их внуков от морального разложения. - Это и был Завет? - Да, Завет! Обет, который они дали друг другу, обет, который каждый из нас дает своим соплеменникам в День Поименования. Мы клянемся никогда не взваливать свои неприятности на других, клянемся иметь сильную волю и быть твердыми духом, чтобы боги продолжали улыбаться, глядя на нас... И так далее, и так далее... Мы приучены ненавидеть демонов, которые прячутся за нашим "я". - Демонов? - Так мы это расцениваем. Демоны-искусители побуждают нас использовать других там, где мы должны полагаться только на свои собственные силы. - Там, где нет любви к себе, там нет ни дружбы, ни участия к судьбе других! - Возможно, что так... - А поэтому не может быть и доверия. - Мы определяем долю ответственности посредством соглашения, - сказал я. - При этом нет нужды знать, что делается в душах других, раз уж правит Закон. И на материке Велада никто не позволяет усомниться в господстве этого Закона. - Вы говорите о ненависти к своему "я", - произнес Швейц. - Однако вы, скорее, возвеличиваете его. - Каким же образом? - Живя порознь, постоянно отдаляясь друг от друга. Каждое "я" находится как бы в замке. Гордые. Несгибаемые. Равнодушные. Чужие друг другу. Да ведь это настоящее царство своего "я", а не его подавление! - Вы странно смотрите на жизнь, - постарался я усмехнуться. - Разве не смешно, что вы выворачиваете наизнанку наши обычаи, якобы не замечая этого? Швейц немного помолчал, а потом задал вопрос: - И так было всегда? С самых первых поселений на материке Велада? - Да, - кивнул я. - За исключением недовольных, о которых вы слышали и которые уплыли на южный материк. Остальные живут по заповедям Завета. Наши обычаи со временем стали более суровыми: мы не имеем права теперь говорить о себе в первом лице единственного числа, поскольку это считается неприкрытым самообнажением, хотя в средние века это было вполне нормальным. С другой стороны, кое-что смягчилось. Когда-то нам запрещалось называть свои имена незнакомым людям. Мы заговаривали друг с другом, только если в этом была крайней необходимость. Сейчас мы стали более доверчивыми. - Но не слишком, - захохотал Швейц. - Да, не слишком! - согласился я. - А разве это не мучает вас? Каждый человек наглухо закупорен в самом себе! И вам никогда не приходило в голову, что люди могут быть гораздо более счастливыми, ведя другой образ жизни? - Мы придерживаемся Завета. - С легкостью? Или это требует каких-то усилий? - С легкостью, - ответил я без запинки. - Наши муки не так уж велики, если принять во внимание, что у нас есть названые братья и сестры, с которыми мы общаемся откровенно, не прибегая к безличности. То же можно сказать и о наших исповедниках. - Зато вы не имеете права жаловаться другим, не можете снять бремя с опечаленной души, вам нельзя просить совета, запрещено открыто изъявлять свои желания и нужды, вы вынуждены говорить только об отвлеченных предметах, - Швейц пожал плечами. - Извините, ваша милость, но приходится признавать, что все это очень трудно. Всегда, всю жизнь хотеть любви и тепла, соучастия, откровенности и наткнуться на строгое запрещение всего, что хотелось бы ценить особенно высоко... - Вы были бы намного счастливее, - попытался иронизировать я, - найдя здесь теплоту, любовь и человеческое общение? Швейц снова пожал плечами: - Это всегда нелегко найти. - Нам не грозит одиночество, так как у нас есть названые родственники. Если есть Халум и Ноим, всегда готовые дать утешение, зачем нужны чужие люди? - А если их нет рядом? Если приходится странствовать где-то далеко, ну скажем, в снегах Глина? - Это приносит страдания. Зато и характер закаляется. Но это исключительное положение. Швейц, наша система, возможно, и принуждает нас к изоляции, зато она гарантирует нам любовь. - Но не любовь мужа к жене, отца к ребенку. - Наверное, нет... - И даже любовь между побратимами ограничена. Вот вы сами признавались, что чувствуете влечение к своей названой сестре Халум, которое нельзя... Этого я не мог позволить ему. - Говорите о чем-нибудь другом, землянин! - обрезал я его. Щеки мои покраснели, меня бросило в жар. Швейц поклонился и сдержанно улыбнулся: - Извините, ваша милость. Разговор зашел слишком далеко, я потерял контроль над собой, но, поверьте, вовсе не хотел сделать вам больно. - Очень хорошо. - Тема стала слишком личной. - Знаю, что вы не хотели зла, - кивнул я, чувствуя себя виноватым за эту вспышку. Он уколол меня в самое уязвимое место, и то, что я так отреагировал, подтверждало его правоту. Я налил еще вина. Некоторое время мы молча пили. Затем Швейц заговорил: - Можно пригласить вас, ваша милость, принять участие в одном опыте, который может оказаться очень интересным и ценным для вас? - Продолжайте, - нахмурился я, чувствуя себя неловко. - Вам известно, - начал землянин, - что давно чувствую неудобства от своего одиночества во всей Вселенной и безуспешно пытаюсь найти свое место в ней? Для вас средством познать самого себя служит вера, но ваш собеседник не смог приобщиться к такой вере из-за его несчастливого пристрастия к полнейшему рационализму. Не удается достичь этого высшего ощущения сопричастности с помощью только слов, молитвы, обряда. Для вас это возможно, и приходится завидовать вам. Создается ощущение, что меня (о, извините) загнали в западню, изолировали, закупорили в черепе, обрекли на духовное одиночество - человек отдельно от всех, человек сам по себе. И такое состояние безбожия трудно назвать приносящим радость. Вы на Борсене можете вытерпеть такую изоляцию, на которую сами себя обрекли, поскольку находите утешение в своей религии. У вас есть исповедники и какое-то мистическое слияние с богами, которое вам дает ваша исповедь. Но у того, кто сейчас говорит с вами, нет подобной отдушины. - Мы все это обсуждали много раз, - удивился я. - Но вы говорили сейчас о каком-то эксперименте? - Будьте терпеливы, ваша милость. Нужно все объяснить подробно, шаг за шагом. Швейц одарил меня одной из своих самых обаятельных улыбок. Он начал энергично размахивать руками, как бы производя какие-то мистические заклинания. - Возможно, вашей милости известно, что существуют определенные вещества - лекарства, да, назовем их лекарствами, которые позволяют открыть для себя бесконечность или, по крайней мере, дают иллюзию такого откровения... В общем, есть такое лекарство, с помощью которого на короткое время можно заглянуть в таинственные сферы неосязаемого, непостижимого. Так? Они известны в течение тысячи лет человеческой истории. Их применяли еще при отправлении древних религиозных обрядов. Некоторые люди пытались заменить ими религию, использовали их как мирские средства для отыскания веры, дверей в бесконечное, особенно в тех случаях, когда для этого не было других путей. - Но такие средства запрещены на материке Велада! - Конечно, конечно! Для вас они служат средством обойти ритуалы официальной религии. Зачем тратить время на исповедника, если можно распахнуть душу с помощью таблетки? Ваш Закон мудр с этой точки зрения. Ваш Завет не выжил бы, если бы можно было употреблять такие лекарства здесь. - Это только ваше предположение, Швейц. - Сначала нужно сказать, что доводилось употреблять самому такие лекарства, но они оказались недостаточно эффективными. Они, правда, открывают бесконечность, позволяют слиться с божеством. Но только на мгновение в лучшем случае на несколько часов. А затем, после этого, одиночество возвращается. Это иллюзия того, что открылась душа, а не само откровение. А между тем, именно на этой планете производят средство, которое дает настоящее откровение. - Что? - На материке Шумара, - продолжал Швейц, - живут те, кто убежал от Закона. Вашему собеседнику говорили, что они дикари. Ходят нагишом и питаются семенами, кореньями и рыбой. Покрывало цивилизации спало с них, и они вернулись к варварству. Это рассказал один путешественник, который не так давно посетил этот континент. Стало известно также, что на материке Шумара употребляют лекарство, приготовляемое из какого-то корня, которое способно открывать разум перед разумом, так что каждый может прочесть сокровенные мысли другого. Это - нечто совершенно противоположное вашему Завету, вы понимаете? Они познают друг друга, употребляя в пищу это лекарство. - Доводилось слышать рассказы о диких нравах тех людей, - махнул я рукой. Швейц наклонился ко мне и заглянул в глаза: - Надо признаться, что это очень соблазнительно. Появляется надежда, что можно испытать столько желаемое общение душ. Оно может быть давно разыскиваемым мостом к бесконечности, к духовному преобразованию личности. Так? В поисках откровения довелось испробовать много средств. Почему бы тогда не попробовать и это? - Если оно существует! - Оно существует, ваша милость. Этот путешественник, приехавший с Шумары, привез это снадобье с собой в Маннеран и продал немного любопытному землянину. Швейц вытащил из кармана небольшой лощенный конверт и протянул его мне. Там был какой-то белый порошок, похожий на обыкновенный сахар. Я посмотрел на Швейца и засмеялся: - Ваше предложение? - на этого землянина было смешно смотреть. - И это ваш эксперимент? - Давайте вместе попробуем это лекарство с Шумары, - осторожно выговаривая каждое слово, предложил Швейц. 31 Я мог бы вытряхнуть порошок из конверта и приказать арестовать этого дерзкого пришельца. Я мог бы приказать ему убраться прочь с моих глаз и больше никогда не показываться. Я мог бы, по крайней мере, воскликнуть, что это совершенно невозможно, что я даже не прикоснусь к такому веществу. Но ничего этого я не сделал. Я предпочел остаться спокойным и продолжать с землянином его словесную игру. И тем самым позволил ему затянуть меня в трясину еще глубже. - Вы думаете, - сказал я, - что сгораю от нетерпения нарушить Завет? - Кажется, вы человек сильной воли и пытливого ума, который не упустит возможность познания. - Познания чего? - Все настоящие истины поначалу незаконны там, где они возникли, даже Завет. Разве ваших предков не изгоняли с других планет за то, что они исповедовали свою религию? - Такие аналогии весьма сомнительны. Мы сейчас говорим не о религии, а об опасном наркотике. Вы просите другого отказаться от того, что он почитал всю свою жизнь. Вы хотите, чтобы он открылся перед вами, как никогда не открывался ни перед своими побратимами, ни даже перед исповедником. - Да! - И вы воображаете, что он пожелает это сделать? - Такое может случиться. Может быть, это преобразит вас и сделает чище, - кивнул Швейц. - Однако после этого можно проснуться напуганным и обманутым! - Это вряд ли. Знание не может повредить душе. Это только чистки покрывают душу ржавчиной и иссушают ее. - Как вы красноречивы, Швейц! И все же глядите! Разве можно выдать свои секреты незнакомцу, чужеземцу, какому-то инопланетянину? - А почему бы нет? Лучше какому-то незнакомцу, чем другу. Лучше землянину, чем своему соплеменнику. Вам нечего бояться - землянин никогда не будет пытаться судить вас по меркам Борсена. Вы не встретите ни осуждения, ни неодобрения того, что может оказаться в вашей душе. А землянин покинет эту планету через некоторое время, отправится в новое путешествие за сотни световых лет и какое тогда будет иметь значение, что когда-то ваши умы слились? - Почему вам так не терпится? Что вы добиваетесь? - Восемь месяцев, - сказал он, - это лекарство лежало в кармане, пока велись поиски того, с кем можно было бы разделить его. Уже начинало казаться, что эти поиски окажутся тщетными. Однако произошла встреча с вами и, обнаружив ваши способности, вашу силу, скрываемое вами бунтарство... - Нет никакого бунтарства, Швейц, - почти выкрикнул я. А потом потише добавил: - Наоборот, полное подчинение морали своего мира! - Можно затронуть одну щекотливую тему, ваша милость? Не кажется ли вам, что ваше отношение к названой сестре говорит о фундаментальном несогласии с ограничениями, которые накладывает ваша мораль? - Возможно. Но, может быть, и нет. - Вы же сами поймете это, воспользовавшись лекарством с Шумары. Вам это даст большую уверенность. - Как вы можете так говорить, если сами еще не пробовали это средство? - Мне говорили о его действии. - Это невозможно, - покачал я головой. - Один только опыт, - взмолился Швейц. - Понимаете, один. Секретное соглашение. Никто об этом не узнает. - Невозможно! - Значит, вы боитесь открыть свою душу? - На этой планете всегда учили, что это святотатство! - Учение может быть неправильным, - покачал головой Швейц. - Неужели у вас никогда не было искушения? Разве вы никогда не испытывали такого экстаза, исповедуясь, что вам не хотелось повторить эти ощущения с кем-нибудь, кого вы любите, ваша милость? Он опять попал в уязвимое место. - Иногда такие ощущения возникали, - вынужден был согласиться я. - Сидишь возле какого-нибудь уродливого исповедника и воображаешь, что это Ноим или Халум, и что исповедь обоюдна. Невольно хочется взаимности... - Значит, вы уже давно жаждете такого лекарства и даже не осознаете этого! - Нет! Нет! - Вероятно, - предположил Швейц, - вам неприятна мысль открыться перед незнакомцем, а не сама идея откровения. Возможно, с кем-нибудь другим вы бы испробовали это средство? А? Со своим побратимом? Или, может быть, с названой сестрой? Я задумался. Сидеть вместе с Ноимом, который был для меня вторым "я", и добираться в его разуме до глубин, прежде мене не доступных, а ему в это время открываются чувства, глубоко упрятанные в моем подсознании. Или же с Халум... или с Халум... - Швейц, вы - искуситель! - Такая идея вам по больше душе, - усмехнулся землянин. Что ж. Придется самому отказаться от возможности, предоставляемой этим средством. Вот оно. Возьмите его, попробуйте, разделите с тем, кто отвечает вам любовью на любовь! Эта высокопарная речь испугала меня. Я выронил конверт, как будто он внезапно обжег меня. - Но ведь это, - пробормотал я, - лишит вас столь долгожданного осуществления желаний. - Неважно. Можно достать еще. Возможно, найдется другой партнер, который захочет поучаствовать в эксперименте. Вы же тем временем испытаете высшее блаженство, ваша милость. Даже землянин может быть неэгоистичным. Возьмите его, ваша милость... Я мрачно посмотрел на этого человека: - А может быть, Швейц, разговоры о том, что вы отдаете лекарство, всего лишь искусная игра? Может быть, вы просто ищете кого-нибудь, кто согласился бы стать подопытным кроликом, чтобы вы уверились в безопасности этого лекарства, прежде чем сами его попробуете? - Вы заблуждаетесь, ваша милость. - А может быть, нет. Возможно, вы этого и добиваетесь. Мне представилось, как даю это зелье Ноиму, как он падает без чувств, а я готовлюсь поднести к губам свою дозу. Я наклонился, поднял конверт и протянул его Швейцу. - Нет. Предложение отклонено. Ваша щедрость очень ценится, но со своими побратимами нельзя проводить опыты, Швейц. Он густо покраснел: - Я вас не понимаю, ваша милость. Предложение отказаться от собственной дозы лекарства было сделано из лучших побуждений и ничуть не связано с какими-либо тайными намерениями. Но поскольку вы отвергаете его, давайте вернемся к первому предложению. Вдвоем пробуем лекарство, тайно, в качестве эксперимента, чтобы узнать, какова сила этого порошка и какие врата он может открыть. Этим многого можно добиться, уж это точно. - Видно, что вы хотели бы получить, - сказал я. - Но зачем принимать его... - Вам? - усмехнулся землянин и тут же добил меня! - Ваша милость, проверив это лекарство, вы сможете определить правильную дозировку и перестанете бояться обнажать свои мысли. Затем, достав еще порошка, вы, опираясь на свой опыт, используете его с той целью, от которой отказались сейчас. Вы сможете разделить его с единственным человеком, которого по-настоящему любите, откроете себя перед своей Халум и она откроется перед вами. 32 Существует легенда, которую рассказывают детям, пока они учат Завет, о тех днях, когда боги еще странствовали по свету в людском обличье, а люди еще не прибыли на Борсен. Боги тогда еще не знали о своей божественной сущности, потому что рядом с ними не было смертных, и поэтому не осознавали своего могущества. Они вели простой образ жизни и обитали в Маннеране (именно поэтому Маннеран провозгласил себя священным городом), питаясь ягодами и кореньями. Они не носили одежду и только во время мягкой маннеранской зимы набрасывали на свои плечи свободные платки из звериных шкур. И не было в них ничего божественного. Однажды двое из этих необычных богов решили отправиться в путешествие, чтобы посмотреть на мир. Идея принадлежала богу с секретным именем Кинналл, тому, кто ныне покровительствует путешественникам (да, именно в его честь меня и назвали). Этот Кинналл пригласил богиню Тиргу присоединиться к нему. И богиня, которая теперь защищает влюбленных, отправилась вместе с ним. Они пошли вдоль южного побережья, пока не добрались до берегов залива Шумара. Затем они повернули на север и прошли через Проход Стройн как раз там, где заканчиваются Хашторы. Они вошли во Влажные Низины, которые им не понравились, а затем дошли до Вымерзших Низин, где чуть не погибли от холода. Поэтому они повернули назад, на юг, но на этот раз западнее, и вскоре увидели внутренние склоны гор Трайштор. Они решили, что не смогут пересечь этот могучий горный кряж, и двинулись вдоль его восточных склонов на юг, но никак не могли выбраться из Выжженных Низин. Испытывая великие трудности, они наконец наткнулись на Врата Трайша и, миновав их, попали в холодную туманную провинцию Трайш. В первый же день пребывания там боги нашли ручей, бегущий со склона из отверстия с девятью сторонами. Скалы окружавшие его, сверкали так ярко, что слепили глаза. Их цвет постоянно менялся, становясь то красным, то зеленым, то фиолетовым, то ярко-желтым. Такая же вода текла из этого отверстия: ее цвет был таким же, как и цвет скалы в данное мгновение. Ручей терялся в водах более крупной речушки, в которой пропадали все эти удивительные цвета. И сказал тогда Кинналл: - Мы долго бродили по Выжженным Низинам и изнываем от жажды. Напьемся? И сказала Тирга: - Да, давай напьемся. Она опустилась на колени перед расщелиной, сложила ладони, наполнила их сверкающей водой и поднесла ко рту. Кинналл также напился. Вода была такой сладкой, что они, припав к роднику, никак не могли от него оторваться. И пока они пили, их души и тела наполнялись странными ощущениями. Кинналл взглянул на Тиргу и понял, что он может прочесть самые сокровенные ее мысли. И она с удивлением обнаружила, что может читать в его душе. А души их были полны любовью друг к другу. - Мы теперь другие, - промолвил Кинналл, хотя ему не нужны были слова, ибо Тирга читала его мысли. И она ответила: - Нет, мы не стали другими. Просто мы поняли, какими бесценными дарами владеем. И это было правдой. Потому что они обладали множеством даров, но никогда не пользовались ими прежде. Они могли подыматься в воздух и летать, как птицы. Могли изменять форму своих тел. Могли бродить по Выжженным или Вымерзшим Низинам, не испытывая при этом неудобств. Могли жить без пищи. Никогда не стареть, оставаясь в том возрасте, в каком хотели. Разговаривать без слов. И все это они могли делать и до того, как пришли к роднику, просто не знали об этом. Напившись воды из сверкающего источника, они научились быть богами. Но они еще не знали, что именно они и есть боги. Через некоторое время они вспомнили об остальных жителях Маннерана и полетели к ним, чтобы рассказать об источнике. Путь назад занял у них всего лишь мгновение. Их друзья столпились вокруг них, слушая рассказ о чудесном источнике и глядя на то, что чему научились Киннал и Тирга. Когда они закончили, все решили отправиться к роднику. Выстроившись в длинную процессию, которую вели Кинналл и Тигра, они двинулись по известному уже пути. И вот они пришли к источнику, один за другим напились из него и стали Богами. Затем разошлись в разные стороны. Одни вернулись в Маннеран, другие отправились в Саллу, некоторые добрались даже до Шумара и дальних материков Умбис, Дабис и Тибис. Теперь скорость их перемещений не имела пределов, а им так хотелось повидать эти необычные места. Однако Кинналл и Тирга поселились рядом с источником в Восточном Трайше и углубились в изучение душ друг друга. Прошло много лет, и звездолет с нашими предками приземлился в Тр