ледних дней, пытаясь понять, что еще интересного происходит у ребят в голове. М.А. до невозможности правильный: так обычно хорошо учатся и легко встраиваются в любую иерархическую организацию. Робин менее предсказуем; у него задатки то ли неудачника, то ли успешного бизнесмена, то ли человек которого будет швырять между двумя этими крайностями. Рэнди задним числом вспоминает, что вывалил на Робина кучу информации про Интернет, электронные деньги, цифровую валюту и новую глобальную экономику: он в таком эмоциональном раздрае, что способен часами вещать без умолку. Робин все ловит на лету. Для Рэнди это просто бесполезный выброс энергии. До сих пор он даже не задумывался, что способен повлиять на жизнь Робина Шафто. Рэндалл Лоуренс Уотерхауз терпеть не может «Стар трек» и шарахается от его поклонников, но все равно видел весь долбаный сериал. Сейчас он чувствует себя ученым Федерации, который ненароком научил первобытных дикарей с заштатной планетки собирать лазерную пушку из подручного материала. У Рэнди по прежнему есть деньги. Он ума не может приложить, как, не совершив чудовищной бестактности, сказать это ребятам, и на следующей заправке просит Ами выступить в роли посредника. Ему не вполне ясна система ротации, но, кажется, сейчас его черед ехать с Ами. Впрочем, чтобы объяснить кому нибудь из братьев про деньги, Ами должна ехать с ним, поскольку объяснять придется исподволь, что займет время, и еще сколько то времени потребуется, чтобы намек достиг цели. Так или иначе, часа через три, на очередной заправке, само собой получается, что дальше М.А. должен ехать в «импале» с Робином (который уже все знает и только что, широко улыбаясь, ущипнул Рэнди за плечо). Значит, скоро М.А. тоже будет в курсе. Последних словесных маневров М.А. Рэнди не понимал вовсе, пока не допер, что тот в завуалированной форме предлагает не стесняться и брать его туалетную бумагу, чтобы не тратиться на свою. Короче, Ами и Рэнди садятся в «акуру» и едут на север к Орегону, стараясь не отстать от ревущей, со снятым глушителем, «импалы». -- Приятно побыть с тобой, -- говорит Рэнди. Спина еще немного ноет от удара, которым Ами вчера утром сопроводил свои слова касательно чувств. Поэтому он решает впредь выражать те аспекты чувств, которые наименее чреваты серьезными неприятностями. -- Я думала, у нас будет больше времени потрепаться, -- говорит Ами. -- Но я не видела ребят лет сто, а ты и вовсе впервые с ними пересекся. -- Лет сто? Правда? -- Ага. -- А точнее? -- Ну, Робина я последний раз видела, когда он пошел в детский сад. М.А. позже -- ему было лет восемь десять. -- Объясни еще раз, кем они тебе приходятся? -- Робин -- мой троюродный брат. И я могу объяснить, в каком мы родстве с М.А., но ты начнешь ерзать и тяжело вздыхать задолго до середины рассказа. -- Короче, седьмая вода на киселе, а виделись вы раз или два в детстве. Ами пожимает плечами. -- Ну да. -- И с какой радости они сюда примчались? Ами делает непонимающее лицо. -- Я хочу сказать, -- говорит Рэнди, -- когда они выскочили из своей колымаги, у меня создалось впечатление, что главная их цель -- проследить, чтобы нежная лилия семейства Шафто была окружена должными приличиями, уважением, почитанием и т.п. -- Н да? Мне так не показалось. -- Правда? -- Правда. Рэнди, моя семья очень дружная. То, что мы редко видимся, не отменяет родственных обязательств. -- Ну, здесь ты подразумеваешь сравнение с моей семьей, от которой я не особенно без ума. Может, мы еще о ней поговорим. Что касается родственных обязательств... уверен, одно из них -- сохранять твою гипотетическую девственность. -- Кто сказал, что она гипотетическая? -- Гипотетическую для них , потому что они не видели тебя с детства. -- Мне кажется, ты непомерно раздуваешь надуманный сексуальный аспект, -- говорит Ами. -- Я понимаю, что мужики все такие, и ничуть не обижаюсь. -- Ами, Ами. Ты пыталась просчитать это математически? -- Что просчитать? -- Включая поездку через манильские пробки, регистрацию в МАНА и таможню в Сан Франциско, перелет занял у меня восемнадцать часов. У тебя -- двадцать. Еще четыре, чтобы добраться до моего дома. Через восемь часов после нашего приезда среди ночи появляются Робин и Марк Аврелий. Допустим, что семейный телеграф Шафто функционирует со скоростью света. Значит, ребята, играя возле дома в баскетбол, получили «молнию», что их родственницу обидел молодой человек, ровно в тот миг, когда ты спрыгнула с «Глории» на пристань и стала ловить такси. -- Я послала е мейл с «Глории», -- говорит Ами. -- Кому? -- В лист рассылки Шафто. -- Господи! -- Рэнди хлопает себя по лбу. -- И что ты там написала? -- Не помню, -- отвечает Ами. -- Что отправляюсь в Калифорнию. Может быть, я мельком упомянула про молодого человека, с которым собираюсь поговорить. Я была немного не в себе и не помню, что написала. -- Думаю, что нибудь вроде: «Я лечу в Калифорнию, где больной СПИДом Рэндалл Лоуренс Уотерхауз изнасилует меня куда можно и куда нельзя прямо у трапа самолета». -- Ничего подобного. -- Значит, кто то прочел это между строк. Короче, мама или тетя Эмма или кто еще выходит из дома, отряхивая с фартука муку... это я сочиняю. -- Заметно. -- И говорит: «Мальчики, ваша тринадцатиюродная сестра по внучатой тетке покойной прапрапрабабушки прислала е мейл с корабля дяди Дуга в Южно Китайском море и сообщила, что поругалась с молодым человеком и ей, вероятно, не помешала бы помощь. В Калифорнии. Не заглянете к ней туда?», а ребята откладывают мяч и отвечают: «Есть, мэм! Город и адрес?» На это она говорит: «Пока просто выезжайте на федеральную автостраду номер сорок и не забывайте поддерживать среднюю скорость от ста до ста двадцати процентов максимально разрешенной, позвоните мне откуда нибудь, и я сообщу вам уточненные координаты цели». Они берут под козырек и через пять минут с ускорением пять g выезжают задом из гаража, а еще через тридцать часов они перед моим домом, светят мощными фонариками мне в глаза и задают много придирчивых вопросов. Ты представляешь, как быстро для этого надо было ехать? -- Понятия не имею. -- Так вот, согласно дорожному атласу у ребят из машины это ровно две тысячи сто миль. -- И что? -- Значит, они полтора суток ехали со средней скоростью семьдесят миль в час. -- Сутки с четвертью, -- поправляет Ами. -- Ты представляешь, насколько это трудно? -- Жмешь на газ и держишься своей полосы. Что тут трудного? -- Я не говорю, что это сложная интеллектуальная задача. Я про то, что готовность, например, писать в стаканчики из «Макдоналдса», чтобы не останавливать машину, предполагает некоторую спешку. Даже горячность. А поскольку я мужик и был когда то в возрасте Марка Аврелия и Робина, я могу сказать, что не много вещей способны так подхлестнуть парня. Одна из них -- мысль, что чужой мужчина обижает дорогую тебе девушку. -- Ну и что, если они даже так думали? -- говорит Ами. -- Теперь они считают тебя нормальным. -- Да неужели? -- Серьезно. То, что ты лишился дома и средств, очеловечило тебя в их глазах. Тому, кто попал в беду, можно многое извинить. -- Я должен за что то извиняться? -- Передо мной -- нет. -- Если учесть, что прежде они считали меня насильником, это безусловное утешение. Короткое затишье в разговоре. Потом Ами подает голос: -- Так расскажи мне про свою семью, Рэнди. -- Через пару дней ты узнаешь про мою семью гораздо больше, чем бы мне хотелось. И я тоже. Так что давай поговорим о чем нибудь другом. -- О'кей. Давай о делах. -- Ладно. Ты первая. -- На следующей неделе к нам приезжает немецкий телепродюсер. Будет смотреть подлодку. Может, снимет документальный фильм. У нас уже побывало несколько немецких газетчиков. -- Серьезно? -- В Германии это сенсация. -- Почему? -- Потому что никто не знает, как она там оказалась. Теперь твоя очередь. -- Мы запускаем свою собственную валюту. -- Говоря это, Рэнди разглашает корпоративную тайну. Но его заводит, когда он вот так раскрывается перед Ами, делает себя уязвимым. -- А как? Разве для этого не надо быть правительством? -- Нет. Надо быть банком. Откуда, по твоему, слово «банкноты»? -- Рэнди прекрасно сознает, что безумие -- выбалтывать женщине деловые секреты, просто чтобы накрутить себя сексуально. Однако сейчас это совершенно в порядке вещей, и ему плевать. -- Ладно, но ведь все равно это делают правительственные банки, разве нет? -- Просто потому, что люди склонны доверять правительственным банкам. Сейчас у Южно Азиатских банков проблемы с доверием. В итоге падает курс. -- И как это делается? -- Берешь кучу золота. Выпускаешь сертификаты с надписью: «По этому сертификату можно получить столько то золота». Вот и все. -- А чем плохи доллары, иены и все такое? -- Сертификаты -- банкноты -- отпечатаны на бумаге. Мы выпустим электронные банкноты. -- Вообще без бумаги? -- Вообще без бумаги. -- И тратить их можно будет только в Сети? -- Верно. -- А если я хочу купить гроздь бананов? -- Найди продавца бананов в Сети. -- С тем же успехом это можно сделать на бумажные деньги. -- Бумажные деньги отслеживаются. Они недолговечны, у них масса других недостатков. Электронные банкноты -- быстрые и анонимные. -- Как выглядят электронные банкноты, Рэнди? -- Как все цифровое -- цепочка битов. -- И значит, их легко подделать? -- Нет, если есть хорошая криптографическая защита, -- говорит Рэнди. -- У нас она есть. -- Как вы ее раздобыли? -- Общаясь с маньяками. -- С какими? -- С маньяками, которые считают, что хорошая криптозащита -- вопрос почти апокалиптической важности. -- Почему они так думают? -- Они читают про людей вроде Ямамото, которые погибли из за плохой криптографии, и проецируют это на будущее. -- Ты с ними согласен? -- спрашивает Ами. Возможно, это такой вопрос, который повернет их отношения в ту или иную сторону. -- В два часа ночи, лежа без сна -- согласен, -- говорит Рэнди. -- При свете дня мне это кажется паранойей. -- Он косится на Ами, она по прежнему смотрит на него, ведь он не ответил. Надо выбирать. -- Думаю, это такое дело, где лучше перебдеть. Хорошая криптозащита не помешает, а может и помочь. -- И заодно принесет тебе кучу денег, -- напоминает Ами. Рэнди смеется. -- Сейчас речь даже не о том, чтобы заработать бабки. Просто не хочется оказаться по уши в дерьме. Ами загадочно улыбается. -- В чем дело? -- спрашивает Рэнди. -- Ты сказал это почти как Шафто, -- говорит Ами. Следующие полчаса Рэнди молча ведет машину. Кажется, он гадал: это и впрямь поворотный момент в их отношениях. Дальше все можно только испортить. Поэтому он молчит и смотрит на дорогу. ГЕНЕРАЛ Два месяца он спит на пляже в Новой Каледонии, под москитной сеткой, видит во сне места значительно худшие, оттачивает свою роль. В Стокгольме сотрудник британского посольства отвел его в некое кафе. Джентльмен, с которым они там встретились, усадил в машину. Машина привезла к озеру, где, чисто случайно, оказалась летающая лодка с включенным мотором и выключенными огнями. ВВС спецназначения доставили в Лондон. Военно морская разведка перебросила в округ Колумбия и, основательно покопавшись в его мозгах, вернула морской пехоте с большим штампом на документах, что он не может участвовать в боевых действиях, потому что Слишком Много Знает и не должен попадать в плен. Морская пехота решила, что в тыловые крысы он не годится -- Слишком Мало Знает, -- и предложила на выбор: билет домой в одну сторону или высшее образование. Он выбрал билет, а потом наплел зеленому офицерику, будто семья переехала и теперь его дом в Сан Франциско. Можно практически перебраться через сан францисский залив, прыгая с одного военного корабля на другой. По всему порту -- военно морские склады, тюрьмы и госпитали. Все их охраняют братки Шафто. Его наколки скрыты под гражданской одеждой, бобрик отрос, но любой морпех за милю узнавал в нем нуждающегося брата, готов был открыть любые ворота, нарушить любые инструкции, возможно -- отдать за него жизнь. Шафто, не успев даже надраться, оказался на корабле, идущем к Гавайям. В Перл Харборе ему потребовалось четыре дня, чтобы попасть на корабль до Кваджалейна. Там Шафто встретили как героя. Неделю братки его поили, кормили и снабжали куревом, не позволяя потратить и цента, и наконец отправили самолетом за тысячу миль в Нумеа Новая Каледония. Братки охотно отправились бы с ним, но тут было друг дело -- место, куда его отправляли, располагалось до опасного близко к Юго западно тихоокеанскому ТВД, вотчине Генерала. Даже сейчас, спустя два года после того, как Макартур бросил их на Гуадалканал плохо вооруженными, практически без поддержки, морпехи по прежнему половину своего времени обсуждали его пороки. Он тайно владел половиной Интрамурос. Он сказочно обогатился за счет испанского золота, которое его отец откопал в бытность свою губернатором Филиппин. Кесон, глава филиппинского правительства в изгнании, тайно назначил его послевоенным диктатором архипелага. Генерал метит в президенты и будет нарочно проигрывать сражения, чтобы подгадить Рузвельту, а всех собак повесит на морскую пехоту. А если это не выгорит, он вернется в Штаты и устроит военный переворот, который героически подавит морская пехота. Semper Fidelis! Так или иначе, братки переправили его в Новую Каледонию. Нумеа -- аккуратный французский городок с широкими улицами и жестяными крышами, обрамленный исполинскими отвалами хромовых и никелевых разработок. Треть населения -- французы (везде портреты де Голля), треть -- американцы, треть -- каннибалы. Говорят, за последние двадцать семь лет они не съели ни одного белого. Поэтому Бобби, ночуя на пляже, чувствует себя почти так же безопасно, как в Швеции. Однако в Нумеа он натолкнулся на преграду непроходимее кирпичной стены: воображаемую границу межу Тихоокеанским ТВД (площадкой Нимица) и Юго западно тихоокеанским. Брисбен, штаб квартира Генерала, совсем близко (по меркам Тихого океана). Если он туда доберется и произнесет свою реплику, все будет в ажуре. Первую пару недель Бобби, как дурак, верит, что все устроится. Следующий месяц подавлен и не верит, что сможет отсюда выбраться. Наконец приходит в себя и начинает проявлять смекалку. На корабль не попасть, зато самолеты летают в неимоверном количестве. Похоже, Генерал любит самолеты. Шафто начинает выслеживать летчиков. Военной полиции он не нравится; в сержантский клуб не пробиться никакими силами. Однако сержантский клуб предлагает довольно ограниченный выбop развлечений. Те, кто ищет более сильных радостей, должны покинуть оборонительный периметр, охраняемый военной полицией, и вступить в гражданский сектор экономики. А когда хорошо оплачиваемые, скучающие без женщин американские летчики соприкасаются с полуфранцузской, полуканнибальской культурой, гражданский сектор экономики получается ого го какой. Шафто набивает карманы пачками сигарет (морпехи в Кваджалейне снабдили его куревом до конца жизни) и занимает наблюдательный пост недалеко от ворот авиабазы. Летчики выходят по двое, по трое. Шафто выбирает сержантов, идет за ними в бордели и бары, садится на линии прямой видимости, начинает курить одну за одной. Скоро к нему подходят и стреляют сигаретку. Завязывается разговор. Как только система отработана, он мигом узнает массу всего про пятую эскадрилью, заводит кучу знакомых. Через несколько недель приваливает счастье. Безлунной ночью в 1.00 Шафто перелезает через ограду лётного поля, по пластунски преодолевает милю вдоль посадочной полосы и в последнюю минуту успевает на рандеву с экипажем «Пьяной Тутси» -- «Либерейтора Б 24», летящего в Брисбен. Не успевает Шафто моргнуть глазом, как его запихивают в стеклянную сферу на хвосте самолета, рядом с турельным пулеметом. Надо думать, ее назначение -- сбивать «зеро», которые обычно атакуют сзади; экипаж «Пьяной Тутси» явно полагает, что вероятность встретить «зеро» в этих краях не больше, чем над средним течением Миссури. Шафто велели одеться потеплее, но ничего теплого у него нет. Едва «Пьяная Тутси» отрывается от полосы, он осознает свою ошибку: температура падает, как пятисотфунтовая бомба. Он не может выбраться из стеклянного фонаря, а если и мог бы, наверняка угодил бы под арест: его взяли на борт контрабандой, втайне от пилотов. Что ж, придется добавить переохлаждение к обширному списку уже изведанных мук. Через пару часов он проваливается не то в сон, не то в забытье. Его будит розовый свет, идущий со всех сторон разом. Самолет снижается, температура растет, тело оттаяло и пришло в чувство. Через несколько минут руки вновь обретают подвижность. Он тянется в розовую мглу и протирает окошко в запотевшем стекле. Вынимает носовой платок, вытирает весь фонарь и смотрит в самый зев тихоокеанской зари. Черные пятна и полосы облаков расплываются в небе, словно чернила кальмара по воде тропической бухты. Какое то время кажется, что он снова под водой с Бишофом. Весь океан исполосован шрамами, прямо как сам Бобби. Из шрамов, как старые осколки, торчат зазубренные края коралловых рифов. Теплеет. Его снова начинает бить дрожь. Кто то вывалил в Тихий океан груду коричневой пыли. На ее краю -- город. Брисбен. Стремительно мчится посадочная полоса, и Шафто кажется, что сейчас она снимет ему задницу, как самый большой в мире ленточно шлифовальный станок. Самолет останавливается. Пахнет горючкой. Пилот обнаруживает его, приходит в ярость и хочет вызвать военную полицию. «Я к Генералу», -- посиневшими губами выговаривает Шафто. Пилоту хочется его треснуть. Однако после того как прозвучали эти слова, разъяренные офицеры отступают на шаг и перестают драть глотку. Шафто решает, что таков стиль самого Генерала. Сутки он отходит в ночлежке, потом встает, бреется, выпивает чашку кофе и идет на поиски начальства. К его величайшему огорчению, Генерал перенес свою ставку в Холландию, на Новую Гвинею. Однако его жена, сын и часть штаба по прежнему в отеле «Леннонс». Шафто отправляется туда и некоторое время наблюдает за подъезжающими машинами: чтобы попасть к отелю, они должны свернуть на определенном углу. Шафто встает там и ждет. Сквозь окна машин он видит погоны, считает звезды. Заметив две звезды, он говорит себе: «пора», пробегает квартал и оказывается возле отеля, как раз когда водитель распахивает генералу дверцу. -- Простите, генерал, Бобби Шафто прибыл для прохождения службы, сэр! -- выпаливает он, козыряя так браво, как еще никто за всю историю войн. -- И кто же ты такой будешь, Бобби Шафто? -- спрашивает генерал, почти что не моргнув глазом. Ба, да он говорит, как Бишоф! У этого типа немецкий акцент! -- Я убил больше нипов, чем сейсмическая активность. Умею прыгать с парашютом. Немного говорю по японски. Способен выжить в джунглях. Знаю Манилу как свои пять пальцев. У меня там жена и ребенок. И мне вроде как нечем себя занять. Сэр! В Лондоне, в Вашингтоне, ему бы не дали подойти к генералу так близко -- застрелили бы или быстренько взяли под локотки. Но это ЮЗТТВД, и на следующий день Шафто в армейском х/б без знаков отличия летит в «Б 17» курсом на Холландию. Новая Гвинея -- редкая мерзопакость: гангренозный дракон с заснеженным хребтом, при одном взгляде на него Шафто начинает трясти от переохлаждения и начинающейся малярии. Все это теперь принадлежит Генералу. Ясно, что такую страну мог завоевать только звезданутый. Лучше месяц в Сталинграде, чем сутки здесь. Холландия -- на северном берегу острова, обращенном, естественно, к Филиппинам. Все морпехство знает, что здесь Генерал отгрохал себе дворец. Самые наивные верят, будто это просто вдвое увеличенная копия Тадж Махала, воздвигнутая невольниками морпехами, но ушлые старики знают, что это куда более крупный дворовый комплекс, выстроенный из материалов, украденных с госпитальных судов, со множеством увеселительных беседок и сексодромов для генеральских азиатских наложниц. Все это хозяйство венчается куполом, с высоты которого генерал наблюдает, чем заняты нипы в его обширных филиппинских владениях. В иллюминатор «Б 17» Шафто ничего такого не видит. Есть красивый большой дом над морем -- надо думать, сторожевой пост на границе генеральских владений. Затем усадьба исчезает из виду, и «Б 17» подпрыгивает на посадочной полосе. В самолет вползают тропические миазмы. Это как нюхнуть дрожжей прямо из бродильного чана. У Шафто схватывает живот. Конечно, многие морпехи считают, что армейские брюки лучше всего выглядят обосранными, но ему лучше выкинуть такие мысли из головы. Все пассажиры (полковники и выше) двигаются так, словно боятся запариться, хотя и так уже давно взмокли. Шафто хочется поторопить их пинком в жирные задницы -- ему надо скорее в Манилу. Потолковав с водителем, он пристраивается на задний бампер начальственного джипа. Летное поле окружено зенитками. Судя по всему, его недавно бомбили и обстреливали с бреющего полета. Есть явные признаки вроде воронок, но Шафто куда больше может определить по людям: выражение, с которым они поглядывают вверх, точно говорит ему об уровне опасности. Неудивительно, думает он, вспоминая большой белый дом на горе. Да его и при луне небось видно! Из Токио можно разглядеть! Просто напрашивается, чтобы его обстреляли с бреющего полета. Пока джип на первой передаче ползет в гору, до Шафто доходит: дом поставлен для отвода глаз. Настоящий командный пост -- в туннелях под джунглями; там то и надо искать азиатских наложниц и все прочее. Дорога в гору занимает вечность. Шафто спрыгивает и вскоре обгоняет пыхтящий джип и другой, впереди. Скоро он уже один, идет через джунгли. Колеи наверняка выведут его к тщательно закамуфлированному входу в подземный штаб. За время прогулки он успевает выкурить пару сигарет и сполна насладиться неразбавленным кошмаром новогвинейских джунглей, в сравнении с которым Гуадалканал, до сих пор казавшийся ему худшим местом на земле, -- просто росистый лужок с бабочками и кроликами. Приятно сознавать, что нипы и армия США два года здесь друг друга мутузили. Жалко только, что австралийцев в это дело втянули. Колея выводит его прямо к белой мишени для японских летчиков. Видно, что дому постарались придать максимально жилой вид. Мебель, все такое. Стены исчерчены следами от пуль. Даже манекен на балконе поставили: в розовом шелковом халате , авиационных очках и с трубкой во рту. Манекен смотрит в бинокль на залив. Уж на что Шафто не склонен хвалить армию, но при виде такой остроумной шутки его разбирает смех. Классный образчик военного юмора. Вряд ли это сойдет им с рук. У дома двое фотокорреспондентов, снимают. Шафто встает посреди автомобильной стоянки перед самым домом и показывает манекену кукиш. Эй, засранец, это тебе от морпехов с Кваджалейна!.. Черт, прямо на душе легче. Манекен поворачивается и наводит бинокль на Бобби Шафто. Тот застывает, как под взглядом василиска. Внизу начинает завывать сирена. Бинокль отрывается от авиационных очков. Из трубки выплывает облачко дыма. Генерал саркастически берет под козырек. Шафто, очнувшись, убирает кукиш, но продолжает стоять как пень. Генерал поднимает руку и вынимает изо рта трубку. -- Маганданг габи. -- Вы хотели сказать «маганданг умага», -- говорит Шафто. -- «Габи» означает ночь, а «умага» -- утро. Уже можно разобрать гул самолетных моторов. Фотографы решают не искушать судьбу и прячутся в дом. -- Если между Манилой и Лингаеном свернуть вправо на Тарлакской развилке и ехать через плантацию сахарного тростника, какая будет первая деревня в сторону Урданете? -- Сложный вопрос, -- говорит Шафто. -- К северу от Тарлака нет плантаций сахарного тростника, только рисовые поля. -- M м, отлично, -- ворчливо отвечает Генерал. Зенитки поднимают фантастический грохот: впечатление, что весь северный берег Новой Гвинеи кувалдами вколачивают в океан. Генерал не обращает внимания. Если бы он притворялся , будто не обращает внимания, он хотя бы взглянул на летящие «зеро», чтобы бросить притворство, когда станет слишком опасно. Но он не смотрит. Шафто тоже заставляет себя не смотреть. Генерал задает ему длинный вопрос на испанском. У него звучный, очень красивый голос, как будто он в Нью Йоркской или Голливудской студии, наговаривает новостной ролик о собственном величии. -- Если вы хотите узнать, hablo ли я Espaсol, -- говорит Шафто, -- то ответ -- un poquito.1 Генерал раздраженно прикладывает ладонь к уху. Ничего не слышно, потому что два «зеро» мчатся к ним на скорости триста с лишним миль в час, уничтожая тонны биомассы плотной полосой 12, 7 миллиметровых пуль. Генерал пристально смотрит на Шафто, пока пули дорожкой ложатся на стоянку, забрызгивая тому грязью штанины. Уткнувшись в дом, дорожка вертикально взбирается по стене, отбивает кусок перил в футе от генеральской руки, разносит часть мебели в доме, взбирается на крышу и пропадает. Теперь, когда самолеты пролетели, Шафто может взглянуть на них без риска показаться Генералу пугливой барышней. «Фрикадельки» на крыльях становятся шире и ярче; самолеты круто -- круче, чем американские, -- заходят на новый вираж. -- Я сказал... -- начинает Генерал, но тут воздух наполняется странным свистом и ревом. Одно из окон вылетает. Из дома доносится глухой удар и звон бьющейся посуды. Генерал впервые снисходит до того, чтобы уделить внимание идущему вокруг бою. -- Разогрей мой джип, Шафто, -- говорит он. -- Мне надо разобраться с зенитчиками. Он поворачивается, и Шафто видит спину розового шелкового халата. Там вышита исполинская ящерица в позе геральдического льва. Генерал резко оборачивается. -- Это ты кричал. Шафто? -- Никак нет, сэр! -- Я отчетливо слышал твой крик. -- Макартур снова поворачивается спиной (теперь Шафто видит, что ящерица -- на самом деле какой то китайский дракон) и уходит в дом, раздраженно бурча себе под нос. Шафто идет к джипу и заводит мотор. Генерал выходит из дома с неразорвавшимся зенитным снарядом в руках и направляется к машине. Розовый шелковый халат пузырится на ветру. «Зеро» возвращаются и снова обстреливают стоянку с бреющего полета. Шафто кажется, что его внутренности размягчились и готовы выплеснуться наружу. Он закрывает глаза, стискивает зубы и сжимает задний проход. Генерал усаживается на место рядом с водительским. -- Вниз, -- говорит он. -- На звук зениток. Не успев толком отъехать, они натыкаются на два джипа в которых ехало начальство. Машины пусты, дверцы распахнуты, моторы работают. Генерал протягивает руку и жмет на клаксон. Из джунглей, словно некое экзотическое туземное племя, вылезают полковники и бригадные генералы, сжимая амулеты портфели. Они отдают честь. Генерал, словно не замечая, тычет в них чубуком трубки. -- Уберите машины с дороги, -- напевно приказывает он. -- Это -- дорога . Стоянка -- там. «Зеро» возвращаются на третий заход. Теперь Шафто понимает то, что Генерал, вероятно, видел с самого начала: летчики далеко не асы. Война идет давно, всех асов давно сбили. Соответственно они прокладывают траекторию не в точности над дорогой: дорожка пуль срезает ее наискось. Тем не менее пуля попадает в мотор одного из джипов; оттуда бьют масло и пар. -- Ну же, столкните его с дороги! -- кричит Генерал. Шафто машинально начинает вылезать из джипа, но Генерал тянет его обратно со словами: -- Сиди! Ты ведешь машину! Размахивая трубкой, как дирижерской палочкой, Генерал заставляет офицеров выйти на дорогу, и они начинают толкать к обочине подбитый джип. Шафто неосторожно вдыхает через нос и чувствует сильный запах дрисни -- кто то из офицеров наложил в штаны. Шафто озабочен, как бы с ним не приключилось того же самого; хорошо, что он не вышел толкать машину, а то бы небось тоже обделался. «Зеро» пытаются сделать очередной заход, но в небе уже появилась помеха -- американские истребители. Шафто проезжает в просвет между деревом и оставшимся джипом и дает по газам. Генерал некоторое время в задумчивости напевает себе под нос, потом спрашивает: -- Как зовут твою жену? -- Горе. -- Что?! -- Я хотел сказать, Глория. -- А. Хорошо. Хорошее филиппинское имя. Филиппинки -- самые красивые женщины в мире, не правда ли? Бывалый путешественник Бобби Шафто хмурит брови и начинает систематически перебирать воспоминания. Потом соображает что Генерала, вероятно, не интересует его просвещенное мнение. Ну конечно, у Макартура жена -- американка, тут надо не оплошать. -- Думаю, женщина, которую любишь, всегда самая красная сэр, -- говорит наконец Шафто. Легкая досада пробегает по лицу Генерала. -- Конечно, но... -- Но ежели оно вам до лампочки, то филиппинки самые красивые, сэр! Генерал кивает. -- Теперь твой сын. Его как зовут? Шафто сглатывает комок и лихорадочно соображает. Он не знает, есть ли у него ребенок -- это было придумано для вящей убедительности, -- но даже если есть, это с той же вероятностью может быть девочка. Однако если это сын, Шафто уже знает, как его должны звать. -- Его зовут... ну, сэр, его зовут... уж не взыщите... но его зовут Дуглас. Генерал довольно ухмыляется и смеется, для выразительности похлопывая по неразорвавшемуся снаряду. Шафто втягивает голову в плечи. Когда они доезжают до лётного поля, наверху идет полноценный воздушный бой. Место как вымерло -- все, кроме них, прячутся за мешками с песком. Генерал заставляет Шафто несколько раз проехать взад и вперед по полю, останавливаясь у каждого орудийного окопа, чтобы заглянуть внутрь. -- Вот он, голубчик! -- говорит наконец Генерал, указывая тросточкой на зенитную установку в противоположном конце полосы. -- Только что высунулся, болтает в телефон. Шафто гонит по полосе. Горящий «зеро» примерно на половине скорости звука рушится в нескольких сотнях метров впереди и разлетается ревущим облаком запчастей, которые подпрыгивают и катятся в общем направлении джипа. Шафто тормозит. Генерал на него орет. Понимая, что от невидимой опасности не увернуться, Шафто разворачивает машину навстречу шторму. Бобби такое уже видал и знает, что первым будет блок двигателя, докрасна раскаленный могильник первоклассной мицубисиевской стали. А вот и он: один из коллекторов выхлопной системы болтается как сломанное крыло, и при каждом скачке вырывает из поля куски дерна. Шафто круто поворачивает баранку. Находит глазами фюзеляж: ага, уже воткнулся в землю. Теперь крылья: они разлетелись на большие куски, которые постепенно замедляются, но шины оторвались от шасси и огненными колесами мчатся навстречу джипу. Шафто лавирует между ними, проносится над лужицей горящего масла, еще раз поворачивает и гонит дальше. При взрыве «зеро» все снова попрятались за мешки с песком. Генерал вылезает из джипа и, держа снаряд над головой, заглядывает за бруствер. -- Эй, капитан, -- говорит он безупречным дикторским голосом. -- Это прибыло к моему обеденному столу без обратного адреса, но я полагаю, что от вашего расчета. Капитан вытягивается во фрунт и над бруствером появляется его голова в шлемофоне. -- Соблаговолите получить обратно и проследите, чтобы его обезвредили. -- Генерал бросает снаряд, как дыню, капитан еле успевает его поймать. -- Продолжайте, -- говорит Генерал, -- и в следующий раз постарайтесь доказать мне, что умеете сбивать нипов. Он пренебрежительно машет в сторону горящего «зеро» и снова садится в джип. -- Назад в горы, Шафто! -- Есть, сэр. -- Знаю, ты морпех и поэтому меня ненавидишь. Офицеры любят, когда ты притворяешься искренним. -- Так точно, сэр, я вас ненавижу, сэр, но не думаю, что это помешает нам вместе бить нипов, сэр! -- Согласен. Однако в задании, которое я тебе поручу, бить нипов -- не главное. Шафто слегка ошарашен. -- Сэр, со всем уважением, думаю, бить нипов -- это то, что у меня получается. -- Не сомневаюсь. Ценное умение для морпеха. Потому что на этой войне морпех -- первоклассный боец под началом у адмиралов, ничего не смыслящих в наземной войне и полагающих, будто лучший способ овладеть островом -- бросить своих людей на оборонительные сооружения нипов. Генерал делает паузу, словно давая Шафто возможность ответить. Тот молчит. Братки на Кваджалейне рассказывали о боях за тихоокеанские атоллы -- все было так, как говорит Генерал. -- Поэтому морпехи хорошо умеют бить нипов, и не сомневаюсь, что тут ты большой спец. Однако сейчас, Шафто, ты в армии. У нас в армии есть некоторые поразительные новшества вроде стратегии и тактики, которые не мешало бы взять на вооружение некоторым адмиралам. А твое дело, Шафто, будет не столько бить нипов, сколько думать головой. -- Знаю, генерал, вы наверняка считаете меня тупым воякой, но я думаю, что у меня неплохая голова на плечах. -- Вот и постарайся сохранить ее на плечах! -- Генерал от дущи хлопает Шафто по спине. -- Сейчас мы пытаемся создать благоприятную тактическую обстановку, а дальше для уничтожения нипов есть много действенных средств -- воздушные бомбардировки, голод и тому подобное. Тебе не обязательно лично перерезать глотку каждому встреченному нипу, хотя наверняка ты отлично подготовлен к такой задаче. -- Спасибо, генерал, сэр. -- У нас есть миллионы филиппинских партизан, сотни тысяч солдат для такой, по сути, банальной задачи, как превращение живых нипов в мертвых или, на худой конец, пленных нипов. Чтобы координировать их действия, нужна разведка. Вот одна из твоих задач. Но поскольку страна и так кишит моими лазутчиками, это будет твоя вторая задача. -- А первая, сэр? -- Филиппинцам нужно руководство. Нужна координация. И главное -- боевой дух. -- Боевой дух, сэр? -- У филиппинцев много причин для уныния. Им там под нипами не сладко. И хотя я здесь, на Новой Гвинее, день и ночь готовлю трамплин для своего возвращения, филиппинцы этого не знают, и многие, вероятно, думают, будто я о них позабыл. Пора известить их, что я возвращаюсь. Я вернусь, и скоро. Шафто ухмыляется, полагая, что здесь Генерал слегка посмеивается над собой -- да, немножко иронизирует. Хотя нет, тот, кажется, абсолютно серьезен. -- Останови! -- кричит он. Шафто останавливает джип на вершине серпантина, откуда открывается вид на Филиппинское море. Генерал протягивает руку ладонью вверх, как шекспировский актер перед фотокамерой. -- Отправляйся туда, Бобби Шафто! -- говорит Генерал. -- Отправляйся туда и скажи, что я возвращаюсь. Шафто помнит роль и знает свою реплику. -- Сэр! Есть, сэр! НАЧАЛО КООРДИНАТ С точки зрения якобы привилегированных белых технократов вроде Рэнди Уотерхауза и его предков по мужской линии, Палус -- одна большая природная лаборатория нелинейной аэродинамики и теории хаоса. Жизни здесь немного, поэтому наблюдателю не слишком мешают деревья, цветы, фауна и линейно рациональные творения человеческих рук. Влажные, теплые тихоокеанские ветра утыкаются в Каскадные горы и, просыпавшись снегом на радость сиэтлским горнолыжникам, сворачивают на север к Ванкуверу или на юг к Портленду. Соответственно поставки воздуха в Палус осуществляются с Юкона или из Британской Колумбии. Он (предполагает Рэнди) течет над плоским, как блин, вулканическим пенепленом центрального штата Вашингтон более или менее сплошным ламинарным потоком и, попадая в холмистый Палус, растекается на систему рек, речушек и ручейков, расходящихся у голых возвышенностей и сливающихся в сухих ложбинах. Однако ему никогда не восстановиться в прежнем качестве. Холмы вносят в систему энтропию. Она, как пригоршня пятаков в квашне с тестом, может сколько угодно перемешиваться туда сюда, но никуда не денется. Энтропия проявляет себя в завихрениях, резких порывах и эфемерных смерчах. Все они прекрасно видны, потому что летом воздух наполнен пылью и дымом, а зимой метет поземка. Песчаные смерчи (зимой -- снежные) такое же обычное явление в Уитмене, как крысы -- в средневековом Гуаньчжоу. Маленький Рэнди по дороге в школу провожал песчаные смерчи. Попадались крошечные -- такие, что их почти можно было взять в руку, -- а бывали и миниатюрные торнадо пятьдесят сто футов высотой: они возникали над холмами или магазинами, словно библейские пророки, пропущенные через малобюджетную кинотехнологию и тоскливый буквализм режиссера послевоенных эпических картин. По крайней мере люди, приехавшие в Палус впервые, пугались до судорог. Когда Рэнди становилось скучно в школе, он наблюдал в окно, как смерчи гоняются друг за другом по пустой игровой площадке. Иногда смерч размером с легковушку пробегал по футбольному полю между качелями и с размаху врезался в лазалку -- травмоопасную, выкованную средневековыми кузнецами и вмурованную в бетон, настоящее орудие дарвиновского естественного отбора, рассчитанное на выживание сильнейших. Окутав лазалку, смерч словно замирал. Он полностью терял форму и превращался в клуб пыли, которая начинала медленно оседать, как и положено веществу тяжелее воздуха. Однако вскоре возникал по другую сторону лазалки и мчался дальше. А иногда два смерча поменьше разбегались в противоположные стороны. По дороге из школы и в школу Рэнди подолгу гонялся за смерчами и ставил над ними импровизированные эксперименты, раз он даже выбежал на проезжую часть, пытаясь забраться в самую середину небольшого, с тележку, смерча, и ощутимо получил в бок радиатором сигналящего «бьюика». Он знал, что смерчи и хрупкие, и упорные. Можно наступить на смерчик, но он увернется или закружит вокруг твоей ноги и убежит прочь. А иногда попытаешься поймать его руками, а он исчезнет, но -- глянь! -- другой такой же стремительно улепетывает футах в двадцати дальше. Позже, когда Рэнди начал учить физику, его брала оторопь от того, что вещество спонтанно организуется в невероятные, тем не менее безусловно самоподдерживающиеся, достаточно устойчивые системы. Для смерчей не было места в законах физики, по крайней мере в том их застывшем варианте, который преподносят студентам. В преподавании физики есть неписаный сговор: толковый, но затурканный, а потому косный преподаватель общается с аудиторией, состоящей наполовину из инженеров, наполовину из физиков. Инженерам предстоит строить мосты, чтобы те не падали, и самолеты, чтобы те не пикировали в землю на скорости шестьсот миль в час; у них, по определению, потеют ладони и перекашиваются лица, когда лектор заходит не в ту степь и начинает вещать об абсолютно диких явлениях. Физики гордятся тем, что они умнее и морально чище инженеров, и по определению не желают слышать ни о чем непо