ные ценности. -- Но они испортились в трюмной воде! -- Золото. Золотые пластины с отверстиями. Они не боятся воды. -- Руди, мы приехали, чтобы вывозить золото с Филиппин, не привозить новое. -- Не беспокойся, настанет время, вывезу. -- К тому времени у нас будет достаточно денег, чтобы нанять грузчиков, так что бедному Отто не придется снова гнуть спину. -- Грузчики не нужны. Все, что есть на этих листах, я передам по проводам. Они стоят на палубе «V Миллион» в тропической бухте и смотрят на закат. Вокруг прыгают летучие рыбы, поют птицы, в цветущих джунглях стоит несмолкаемый гул насекомых. Бишоф пытается представить, как по проводам, протянутым отсюда до Лос Анджелеса, скользят золотые пластины. Получается плохо. -- Спускайтесь, Руди, -- приглашает он. -- В вас нужно влить немного витамина С. ГОТО САМА Ави встречается с Рэнди в холле гостиницы. Старомодный угловатый портфель перетягивает его набок так, что тощая фигурка асимптотически изгибается, словно былинка на сильном ветру. Они едут на такси в Какую то Другую Часть Города (Рэнди пока абсолютно не представляет Токио), входят в вестибюль небоскреба и поднимаются на лифте так быстро, что у Рэнди закладывает уши. Когда двери кабины открываются, метрдотель уже встречает их сияющей улыбкой и поклоном, потом ведет в фойе, где ждут четверо: двое молодых подчиненных, Гото Фурудененду и престарелый господин. Рэнди ожидал увидеть хрупкого, благообразного японского старичка, однако Гото Денго крупный, с коротким седым ежиком и крепко сбитый, несмотря на старческую сутулость. С первого взгляда он похож скорее на бывшего деревенского кузнеца или, может быть, на десятника в армии дайме, чем на предпринимателя, однако через пять минут это впечатление рассеивают хорошие манеры, хороший костюм и сознание Рэнди, кто перед ним на самом деле. Гото Денго единственный из всех присутствующих не улыбается до ушей; очевидно, определенный возраст дает право сверлить взглядом собеседников. По обыкновению многих старых людей он как будто бы слегка удивлен, что они все таки пришли. Тем не менее он встает, опираясь на большую узловатую трость, и крепко пожимает им руки. Гото Фурудененду делает движение поддержать его под локоток, отец супится в притворном гневе -- впечатление, что эта сцена разыгрывается далеко не первый раз. Короткий обмен любезностями происходит без всякого участия Рэнди. Потом двое подчиненных отстают, как ненужные самолеты сопровождения; метрдотель ведет Рэнди, Ави и Гото, отца и сына через совершенно пустой ресторан, мимо двадцати или тридцати столиков (белые скатерти и хрусталь) в дальний угол, где официанты уже застыли навытяжку, готовые подержать им стулья. Здание выстроено в стиле стекла и бетона; окна во всю стену, и сквозь бисерную завесу дождя открывается панорама ночного Токио. Раздают меню на французском языке. Рэнди и Ави вручают дамские меню, без цен. Гото Денго получает карту вин и минут десять ее изучает, прежде чем скрепя сердце заказать белое из Калифорнии и красное из Бургундии. Тем временем Гото Фурудененду мило расспрашивает о Крипте. Рэнди не может оторвать взгляд от Токио с одной стороны и пустого ресторана -- с другой. Место выбрано как будто с целью подчеркнуть, что японская экономика последние несколько лет загибается со страшной силой. Азиатский валютный кризис только усугубил ситуацию. Рэнди почти ожидает увидеть пролетающие за окнами тела директоров самоубийц. Ави осторожно заводит разговор про разные туннели и прочие исполинские инженерные сооружения. Он интересуется, не участвовала ли в них компания «Гото Инжиниринг». Патриарх на мгновение отрывает взгляд от карты вин, но Гото младший принимает огонь на себя и мямлит, что да, их фирма внесла в эти проекты свою скромную лепту. Рэнди понимает, что вовлечь в светскую болтовню человека, дружившего с покойным генералом Макартуром, -- задачка не из простых; его не спросишь, смотрел ли он последнюю серию «Стар трек: Новые пространственно временные аномалии». Вся надежда на Гото Фурудененду, который пока успешно поддерживает разговор на плаву. Гото Денго прочищает горло, как будто включается мотор крупного землеройного агрегата. Подходит соммелье с бутылками. Гото Денго довольно долго допрашивает его на смеси японского и французского, пока лоб у соммелье не покрывается испариной. Старик, глядя вдаль, вдумчиво дегустирует вино. Лицо соммелье вспыхивает изумленным облегчением, когда Гото Денго благоволит оставить обе бутылки. Подтекст, очевидно, такой, что угостить первоклассным обедом -- серьезная административная задача, и Гото Денго нельзя отвлекать пустой болтовней, когда он принимает такие ответственные решения. Тут у Рэнди разыгрывается паранойя: а не откупил ли Гото Денго ресторан на весь вечер, просто чтобы спокойно побеседовать без лишних ушей? Были подчиненные просто секретари с необычно объемистыми портфелями или сотрудники службы безопасности, проверявшие помещение на предмет «жучков»? Может, в этом случае подтекст таков: пусть Рэнди и Ави не забивают свои хорошенькие молоденькие головки подобными пустяками. Гото Денго сидит под люстрой. Его волосы, как световоды, топорщатся лучистой стерней нормальных векторов. Лицо и руки исполосованы шрамами; Рэнди внезапно соображает, что он наверняка воевал. Да и как иначе, учитывая возраст. Гото Денго спрашивает, как Ави и Рэнди пришли к нынешней работе и стали партнерами. Вопрос естественный, но в результате им приходится объяснить всю концепцию фантастических ролевых игр. Если бы Рэнди знал, что придется об этом говорить, он бы лучше сразу выбросился в окно. Однако старик выслушивает спокойно и сразу проводит параллель с недавними переменами в японской игровой индустрии, которая постепенно переходит от аркад к RPG. В конце небольшого монолога они чувствуют себя уже не чокнутыми нердами, но провидцами, на десятилетие опередившими свое время. Теперь Ави (говорит он, Рэнди все больше молчит) более или менее обязан спросить, как Гото Денго пришел к своему бизнесу. Оба Гото смеются, мол, неужто двум гениальным первопроходцам Драконов и Подземелий и впрямь интересно, как Гото Денго в одиночку восстановил из руин послевоенную Японию. Да помилуйте, какие пустяки. Однако Ави проявляет некоторую настойчивость. Наконец патриарх пожимает плечами и говорит, что его отец занимался горным делом, поэтому он с детства поднабрался шахтерского ремесла. Поначалу он обходится минимумом слов, но по ходу разговора его английский становится все лучше и лучше, как будто он медленно возвращает в строй большие области памяти и процессорные мощности. Приносят обед; все вынуждены есть и благодарить Гото сама за превосходные рекомендации. Ави, немного осмелев, просит старика поделиться воспоминаниями о Дугласе Макартуре. Тот широко улыбается и говорит: «Я познакомился с генералом на Филиппинах», ловким приемом джиу джитсу поворачивая разговор к тому, ради чего все здесь собрались. Пульс и частота дыхания у Рэнди прыгают на добрых двадцать пять процентов, чувства резко обостряются, аппетит начисто пропадает. Все как будто немножко выпрямляются и подаются вперед. -- Вы долго жили в этой стране? -- спрашивает Ави. -- О да. Долго. Сто лет, -- отвечает Гото Денго с довольно холодной улыбкой. Он надолго замолкает, чтобы всем стало хорошенько не по себе. -- Мой сын сказал, вы хотите выкопать там могилу. -- Яму, -- смущенно встревает Рэнди. -- Простите, я подзабыл английский, -- неубедительно бормочет Гото Денго. Ави говорит: -- То, что мы задумали, по нашим меркам -- очень крупный проект. Хотя вряд ли по вашим. Гото Денго издает смешок. -- Все зависит от обстановки. Разрешения властей. Транспортные вопросы. Крипта была проектом большим, но легким, поскольку ее поддерживал султан. -- Должен подчеркнуть, что работы, о которых идет речь, пока на стадии предварительного планирования, -- говорит Ави. -- К сожалению, пока почти ничего не могу сказать о технической стороне. Гото Денго почти что закатывает глаза. -- Понимаю. -- Он делает движение рукой, словно отмахивается. -- Не будем сегодня об этом говорить. Наступает неловкая пауза, во время которой Рэнди и Ави спрашивают себя: «Тогда о чем же мы будем говорить и вообще какого хрена собрались?» -- Хорошо, -- отвечает Ави, как бы слабым движением перебрасывая мяч в сторону Гото Денго. Вступает Фурудененду: -- Многие копают глубокие ямы на Филиппинах. -- Он выразительно подмигивает. -- А! -- восклицает Рэнди. -- Я сталкивался кое с кем из этих людей. Раздается смех, вполне искренний, несмотря на общее напряжение. -- В таком случае вы понимаете, -- продолжает Фурудененду, -- как тщательно нам нужно изучить все связанное с совместным предприятием. Даже Рэнди легко переводит это как «Мы полезем в вашу безбашенную авантюру, когда рак на горе свистнет». -- Ну что вы! -- говорит Рэнди. -- «Гото Инжиниринг» -- уважаемая компания. Самая крупная в мире. Нам и в голову не пришло бы заманивать вас в совместное предприятие. Нам вполне по силам вас подрядить. -- А! -- Гото выразительно переглядываются. -- У вас новый инвестор? Мы знаем, что вы на мели. Ави широко улыбается. -- Мы нашли новый источник финансирования. Оба Гото явно не убеждены. -- Если позволите. -- Ави ставит портфель на колени, расстегивает, лезет внутрь, потом выполняет упражнение, которое в тяжелой атлетике называлось бы «сгибание рук со штангой», и вынимает брусок золота. Лица Гото Денго и Гото Фурудененду каменеют. Ави несколько мгновений держит слиток на весу, потом убирает в портфель. Фурудененду вместе со стулом отодвигается на несколько сантиметров от стола и поворачивается к отцу, исключая себя из участия в разговоре. Гото Денго минут пятнадцать или двадцать спокойно ест, прихлебывая вино. Наконец он смотрит через стол на Рэнди и спрашивает: -- Где вы хотите копать? -- Участок в горах южнее озера Бай... -- Да, сын мне говорил. Однако это большая территория. Там многие копали, и все безуспешно. -- У нас есть достоверная информация. -- Какой то старый филиппинец продал свои воспоминания? -- Лучше, -- говорит Рэнди. -- У нас есть широта и долгота. -- С какой точностью? -- Десятые доли секунды. Новая пауза. Фурудененду пытается что то сказать на японском, но отец резко его обрывает. Гото Денго заканчивает есть и кладет вилку с ножом на тарелку. Подлетает официант, чтобы убрать со стола. Гото Денго что то говорит, и тот пулей ретируется на кухню. Теперь практически целый этаж небоскреба в их полном распоряжении. Гото Денго обращается к сыну по японски, тот вынимает авторучку и две визитные карточки. Фурудененду протягивает ручку и карточку отцу, вторую отдает Рэнди. -- Давайте сыграем, -- предлагает Гото Денго. -- У вас есть ручка? -- Да, -- отвечает Рэнди. -- Я напишу широту и долготу, -- говорит Гото Денго, -- но только секунды. Без градусов и минут. Вы поняли? -- Да. -- Информация сама по себе ничего не дает. Вы согласны? -- Да. -- Значит, не будет беды, если вы напишете то же самое. -- Верно. -- Потом мы обменяемся карточками. Идет? -- Идет. -- Отлично. Гото Денго начинает писать. Рэнди достает из кармана ручку и пишет секунды с точностью до первого знака после запятой: широта 35, 2, долгота 59, 0. Гото Денго закончил и смотрит вопросительно. Рэнди протягивает карточку цифрами вниз, Гото Денго отдает ему свою. Рэнди, держа карточку Гото Денго в ладони, поворачивает ее к свету. Там написано: 35, 2 / 59, 0 Десять минут все молчат. Рэнди настолько ошарашен, что не сразу осознает: Гото Денго ошарашен в такой же степени. Только Ави и Фурудененду сохранили способность мыслить; они неуверенно переглядываются, силясь понять, что происходит. Ави говорит какие то слова, которых Рэнди не слышит, потом тычет его в бок и повторяет: -- Я в туалет! Рэнди провожает его взглядом, считает до десяти и говорит: -- Извините. Он вслед за Ави входит в мужскую уборную: черный мрамор и толстые белые полотенца. Ави стоит, скрестив руки на груди. -- Он знает, -- говорит Рэнди. -- Не может быть. Рэнди пожимает плечами. -- Что я могу сказать? Он знает. -- Если знает он, то знают и все остальные. Где то произошла утечка. -- Никто больше не знает, -- указывает Рэнди, -- не то там творилось бы черт те что, и Енох бы нас известил. -- Тогда откуда он знает? -- Ави, -- говорит Рэнди, -- должно быть, он сам и закопал это золото. Ави вспыхивает. -- Издеваешься? -- У тебя есть другая теория? -- Я думал, все, кто его закапывал, убиты. -- Значит, он уцелел. Ты не согласен? Через десять минут они возвращаются за стол. Гото Денго допустил в зал официантов, и те принесли меню для десертов. Удивительно, но старик вернулся к формату светской болтовни -- постепенно до Рэнди доходит, что тот пытается выяснить, откуда у молодого американца точные координаты. Рэнди между делом упоминает, что его дед перед концом войны был криптоаналитиком в Маниле. Гото Денго заметно вздыхает и приободряется. Некоторое время все беседуют о совершеннейших пустяках. Тут приносят послеобеденный кофе, и патриарх подается вперед, требуя внимания. -- Перед тем как пить -- взгляните! Рэнди и Ави смотрят в свои чашки. На поверхности кофе странно поблескивает какая то пенка. -- Золото, -- объясняет Фурудененду. Оба Гото смеются. -- В восьмидесятых, когда Япония купалась в богатстве, появилась мода: пить кофе с золотом. Теперь так не принято. Слишком нарочито. Но вы пейте. Рэнди и Ави нервно отхлебывают. Золотая пыль липнет к языку, но кофе смывает ее и уносит в горло. -- Скажите, что вы думаете, -- требует Гото Денго. -- Глупо, -- говорит Рэнди. -- Да. -- Гото Денго торжественно кивает. -- Глупо. Тогда объясните, зачем вам надо выкапывать еще золото. -- Мы -- предприниматели, -- говорит Ави. -- Мы делаем деньги. Золото стоит денег. -- Золото -- труп богатства, -- говорит Гото Денго. -- Не понимаю. -- Если хотите понять, взгляните в окно! -- говорит патриарх и движением трости обводит полгорода. -- Пятьдесят лет назад тут было пожарище. Теперь -- огни! Понимаете? Правители Японии были дураки. Они забрали из Токио все золото и закопали его на ФилиппинахПотому что думали, будто Генерал его заберет. Но Генерал не стремился к золоту. Он знал, что настоящее богатство здесь, -- старик указывает на свою голову, -- в уме человека, и здесь, -- он протягивает руки, -- в его работе. Избавление от золота стало для Японии величайшим благом. Оно нас обогатило. Для Филиппин золото стало величайшей бедой. Оно их разорило. -- Так заберем его с Филиппин, -- говорит Ави. -- Дадим им шанс разбогатеть. -- А! Слышу здравую мысль, -- отвечает Гото Денго. -- Так вы достанете золото из под земли и высыпете его в океан? -- Нет. -- Ави издает нервный смешок. Гото Денго поднимает брови. -- О, вы хотите попутно обогатиться? Тут с Ави происходит то, чего Рэнди за все время их знакомства не только не видел, но и вообразить не мог: он свирепеет. Он не опрокидывает стол, не повышает голос. Однако его лицо становится багровым, на щеках ходят желваки, и он некоторое время тяжело дышит через нос. На обоих Гото это производит довольно сильное впечатление. Все молчат, вежливо дожидаясь, когда Ави остынет. Похоже, тот не в силах выдавить ни слова. Наконец он вынимает из кармана бумажник, роется там, находит черно белую фотографию, вынимает ее из полиэтиленового кармашка и протягивает Гото Денго. Это довоенный семейный портрет -- муж, жена и четверо детей, -- снятый где то в Центральной Европе. -- Мой двоюродный дед, -- говорит Ави. -- И его семья. Варшава, 1937 год. Его зубы там, на Филиппинах. Вы закопали зубы моего деда! Гото Денго смотрит Ави в глаза, без гнева или обиды. Просто печально. Под этим взглядом Ави смягчается, выпускает воздух, отводит глаза. -- Понимаю, у вас, вероятно, не было выбора, -- говорит Ави. -- Но фактов не изменить. Я никогда не видел его и других родственников, погибших в Холокост. Я охотно высыплю все золото в океан, если вы поставите такое условие, просто чтобы похоронить их достойно. Однако на самом деле я хотел использовать его затем, чтобы такое больше не повторилось. Гото Денго некоторое время размышляет, устремив застывший взгляд на ночной Токио. Потом снимает палку с края стола, упирает ее в пол и медленно встает. Он поворачивается к Ави, расправляет плечи и кланяется. Это самый низкий поклон, какой Рэнди видел в своей жизни. Потом старик выпрямляется и садится. Напряжение разрядилось. Всем полегчало. Каждый чувствует себя выжатым, как лимон. -- Генерал Ин очень близок к тому, чтобы найти Голгофу, -- произносит Рэнди, выдержав приличную паузу. -- Или он, или мы. -- Тогда пусть это будем мы, -- говорит Гото Денго. МИР ПРАХУ Морпехи дали залп из винтовок, и эхо прокатилось по кладбищу, отскакивая от надгробий, как шарики для пачинко.1 Гото Денго наклоняется и запускает руку в кучу рыхлой земли. Приятное ощущение. Струйки песка сочатся между пальцами и стекают в отвороты по штанинам новенькой, с иголочки, американской униформы. Он подходит к краю могилы и бросает землю на казенный гроб с телом Бобби Шафто. Крестится, глядя на запачканную крышку, затем с некоторым усилием поднимает глаза и устремляет взор на солнечный мир живых созданий. Если не считать нескольких травинок и москитов, первое, что он замечает живого -- две ноги в сандалиях, сделанных из автомобильной покрышки. Ноги принадлежат белому человеку в коричневом балахоне из грубой ткани, с капюшоном. Из одеяния выглядывает сверхъестественно странная седовласая, рыжебородая голова Еноха Роота. С тех пор как Гото Денго несет службу в Маниле, этот тип постоянно путается у него под ногами, пугая своим диким взглядом. Они шагают вместе через быстро растущее кладбище. -- Вы что то хотите мне сказать? -- спрашивает Енох. Гото Денго поворачивается и смотрит Рооту в глаза. -- А мне говорили, что исповедальня -- совершенно тайное место. -- Так и есть, -- говорит Енох. -- Так откуда вы знаете? -- Что я знаю? -- По моему, церковные братья сообщили вам больше, чем следует. -- Выбросьте эту мысль из головы. Тайна исповеди не нарушена. Я не говорил со священником, который исповедовал вас, а если бы и говорил, он бы мне ничего не сказал. -- Тогда откуда вы знаете? -- спрашивает Гото Денго. -- Есть несколько способов. Например, я знаю, что вы горняк. Инженер, проектирующий большие шахты под землей. Мне это рассказал наш общий друг, отец Фердинанд. -- Да. -- Японцам стоило огромного труда доставить вас сюда. Зачем же напрягаться, если бы не требовалось вырыть что то очень глубокое и важное? -- Мало ли какие для этого могут быть резоны. -- Да, но лишь немногие из них разумны. Какое то время они идут молча; одеяние Роота колышется в такт шагам. -- Я знаю еще кое что, -- продолжает он. -- Чуть южнее к одному священнику пришел человек и поведал, что напал на путешественника и отобрал у него мешочек с алмазами. Жертва скончалась от ран. Убийца раскаялся и принес алмазы в церковь. -- Жертва -- филиппинец или китаец? -- спрашивает Гото Денго. Енох Роот холодно смотрит на него. -- Китайцы тут тоже замешаны? Они идут дальше. Роот готов идти хоть через весь Лусон, лишь бы разговорить Гото Денго. -- К тому же у меня есть сведения из Европы, -- говорит Роот. -- Я знаю, что немцы прячут казну. Ни для кого не секрет, что, пока мы говорим, генерал Ямасита закапывает в горах награбленное на войне золото. -- Что вы хотите от меня? -- спрашивает Гото Денго и внезапно разражается потоками слез. -- В церковь меня привели слова. -- Слова? -- «Вот Иисус Христос, который берет на себя грехи мира», -- говорит Гото Денго. -- Енох Роот, никто лучше меня не знает, что такое грехи мира. Я погряз в грехах, плавал в них, тонул в них, горел в них. Я словно плыл в длинной пещере, наполненной черной холодной водой. Надо мной сиял свет, и я плыл к нему -- только бы добраться до поверхности и глотнуть воздуха. Теперь я по прежнему в грехе, но хотя бы могу дышать. Вот кто я сейчас. Роот кивает и ждет. -- To, что я видел и делал, -- ужасно. Мне нужно было очиститься. Поэтому я и пришел на исповедь. -- Гото Денго глубоко, судорожно вздыхает. -- Это была очень, очень долгая исповедь. Теперь все кончено. Иисус Христос взял мои грехи на себя -- по крайней мере так обещал священник. -- Я рад, что вам помогло. -- А вы хотите, чтобы я снова вспоминал о них? -- Но есть и другие люди, -- говорит Енох Роот. Он останавливается, поворачивается и кивает. На вершине холма, по ту сторону от нескольких тысяч белых надгробий, заметны силуэты двух мужчин в штатском. Они выглядят европейцами; больше Гото Денго ничего не может о них сказать. -- Кто такие? -- Люди, которые тоже прошли через ад и вернулись. Люди, которые знают о золоте. -- Что вы хотите? -- Выкопать его. Тошнота охватывает все тело, словно мокрая простыня. -- Им придется пробиваться сквозь тысячу свежих трупов. Там могила. -- Весь мир -- могила, -- говорит Роот. -- Могилы можно перенести, тела перезахоронить. Достойно. -- А потом? Когда они получат золото? -- Мир истекает кровью. Ему нужны лекарства и бинты. Это стоит денег. -- Но ведь перед войной все это золото у мира было. И что произошло? -- Гото Денго содрогается. -- Богатство, заключенное в золоте, мертво. Оно гниет и смердит. Настоящее богатство создается каждый день людьми, что встают утром и идут на работу. Школами, где дети учат уроки и совершенствуют дух. Скажи тем людям, что жаждут богатства, пусть едут со мной в Японию после войны. Мы откроем дело и будем строить дома. -- Ты истинный японец, -- горько отвечает Енох Роот. -- Вас не переиначить. -- Пожалуйста, объясните, что вы имеете в виду. -- А как быть с теми, кто не может утром встать и пойти на работу, потому что у них нет ног? Со вдовами, у которых нет ни мужей, ни детей, которые заработают на жизнь? С детьми, которые не могут совершенствовать дух, потому что нет ни школ, ни учебников? -- Да хоть осыпьте их золотом. Оно все равно уйдет. -- Да, но часть его уйдет на бинты и книги. На это Гото Денго нечего возразить, однако он выглядит скорее печальным и усталым, нежели переубежденным. -- Что вы хотите? Вы думаете, я должен отдать золото церкви? Енох Роот слегка ошарашен, словно мысль никогда раньше не приходила ему в голову. -- Я думаю, это не худший вариант. У церкви двухтысячелетний опыт помощи бедным. Она не всегда бывала идеальной, но тоже строила больницы и школы. Гото Денго качает головой. -- Я принадлежу к вашей церкви всего несколько недель и уже начал сомневаться. Для меня она -- благо. Но дать ей столько золота... Не уверен, что это хорошая идея. -- Не ждите от меня слов в ее оправдание, -- говорит Роот. -- Меня лишили сана. -- Что же я должен делать? -- Возможно, отдать его на условиях. -- Каких? -- Можете оговорить, чтобы его использовали, например, только на образование. -- Это кладбище создали образованные люди, -- говорит Гото Денго. -- Придумайте другие условия. -- Мое условие -- пусть золото, если оно увидит свет, пойдет на то, чтобы никогда не было войн, как эта. -- Как же его выполнить, Гото Денго? Гото вздыхает. -- Вы взваливаете на мои плечи непосильную ношу. -- Нет. Не я взваливаю. Она всегда была на ваших плечах. Енох Роот пристально и безжалостно смотрит в полные муки глаза Гото. -- Иисус Христос принимает на себя грехи всего мира, но мир остается: физическая реальность, в которой мы обречены жить, пока смерть не заберет нас. Вы исповедались и прощены, и огромная часть ноши снята с ваших плеч милостью божьей. Однако золото все еще там, под землей. Неужели вы подумали, что оно обратилось в прах, как только вы проглотили хлеб и вино? Не это мы называем пресуществлением. Енох Роот разворачивается и уходит, оставив Гото Денго одного на светлых улицах в городе мертвых. ВОЗВРАЩЕНИЕ «Я ВЕРНУСЬ» -- написал Рэнди в первом электронном письме Ами из Токио. Вернуться на Филиппины -- не самая разумная затея, прежний уравновешенный Рэнди даже не стал бы ее обдумывать. Тем не менее вот он на берегу султаната Кинакуты, перед личной цитаделью Тома Говарда, с ног до головы обмазанный кремом против загара и под завязку накачанный таблетками от морской болезни, готовится к возвращению. Чтобы его не опознали по эспаньолке, он побрился, потом, решив, что в конце пути (три наиболее вероятные возможности: джунгли, тюрьма, дно морское) волосы будут лишней помехой, еще и постригся под машинку. Пришлось срочно искать шляпу во избежание солнечного ожога головы. Во всем доме Тома Говарда на Рэнди налезла только одна, соломенная, оставленная каким то австралийским субподрядчиком (очевидно, мегацефалом) после того, как ее сильно погрызли мыши. На песок вытащена лодка, и десятка два маленьких баджао носятся по берегу, в точности как американские ребятишки, которых выпустили из машины и через десять минут загонят обратно. Корпус лодки выдолблен из цельного ствола, ни много ни мало пятьдесят футов длиной. Даже в самом широком месте Рэнди, сидя посередине, может дотянуться руками до обоих бортов. Большую часть корпуса закрывает навес из пальмовых листьев, побуревших и просоленных от времени, хотя в одном месте старуха латает их свежей зеленью и пластиковым шпагатом. Бамбуковые балансиры соединяются с корпусом бамбуковыми же выносными балками. Над носом выдается что то вроде мостика. Он разрисован алыми, зелеными и желтыми завитками, похожими на завихрения воды, в которых отразились краски тропического заката. Солнце, кстати, скоро сядет. Из прао готовятся вытащить последнюю партию золота. Берег такой крутой, что дороги в бухточку нет; оно и к лучшему -- дальше от посторонних глаз. Однако при строительстве Тому пришлось завозить морем много всего тяжелого, поэтому он соорудил короткую узкоколейку: два стальных рельса, уже немного заржавевшие, на полузасыпанных бетонных шпалах протянулись на пятьдесят ярдов по сорокапятиградусному склону до пологого участка, куда подходит частная дорога. Здесь он установил дизельную лебедку, чтобы втаскивать стройматериалы по рельсам. Этого более чем достаточно, для сегодняшней задачи: перетащить пару центнеров золота (последнюю партию с затонувшей подлодки) из прао в домашний сейф. Завтра Том с помощниками спокойно отвезут слитки в центр Кинакуты и обратят в очень длинные цепочки битов с замечательными криптографическими характеристиками. Баджао проявляют ту же обидную несклонность к экзотике, которую Рэнди наблюдал повсюду в своих путешествиях. Главный велел обращаться к нему «Леон», а дети постоянно принимают восточные боевые стойки и кричат: «Кияяя!» Рэнди знает, что они играют в Могучих Рейнджеров, поскольку дети Ави делали в точности то же самое, пока отец им строго не запретил. Леон бросает с высокого мостика первый ящик золотых слитков, и тот до половины уходит в мокрый песок. Ави встает над ящиком и пытается прочесть какую то древнееврейскую поминальную молитву, но тут два маленьких баджао, сочтя его неподвижным предметом, пристраиваются по бокам и с воплями: «Кияяя!» начинают, как из за укрытия, наскакивать друг на друга. Ави не настолько зациклен, чтобы не увидеть юмора ситуации, но и не настолько сентиментален, чтобы ему не захотелось придушить их на месте. Джон Уэйн с сигаретой и помповым ружьем патрулирует прибойную полосу. Дуглас Макартур Шафто считает водолазный десант маловероятным: золота в прао всего на два с половиной миллиона долларов. Слишком мало для такой сложной и дорогостоящей операции. Джон Уэйн здесь на случай, если кто то по ошибке вообразил, будто в прао смогли запихнуть в десять двадцать раз больше. Это невозможно с точки зрения гидродинамики, однако Дуг говорит, что переоценивать умственные способности противника опаснее, чем недооценивать. Он сам, Том Говард и Джекки By со штурмовыми винтовками охраняют дорогу. Том даже прохаживается взад вперед. Все его фантазии воплотились в этой маленькой сценке. На песок падает пластмассовая коробка, раскрывается, из нее высыпается кучка битых кораллов. Рэнди подходит и видит золотые пластинки с дырочками, обросшие коралловой коркой. Для него дырочки интереснее золота. Однако все реагируют по разному. Дуг Шафто рядом с большим количеством золота становится подозрительно спокойным и задумчивым, как будто всегда знал, что оно здесь, но прикосновение к металлу наводит его на размышление, кто, когда и почему доставил сюда слитки. Гото Денго при виде одного единственного бруска едва не стошнило мраморным мясом. В глазах Эберхарда Фёра (сейчас он лениво плавает на спине в бухточке) золото -- материальное воплощение денежной стоимости, которая для него, как и для большинства эпифитовцев, по большей части математическая абстракция -- прикладной случай такого то подподподраздела теории чисел. Оно интересно ему с чисто научной точки зрения, как кусок лунной породы или зуб динозавра. Том видит в нем воплощение неких политических принципов, почти таких же абстрактных и оторванных от реальности, как теория чисел. К этому примешивается некоторое чувство личной защищенности. Для «морского цыгана» Леона золото -- просто груз, который надо доставить из точки А в точку Б и получить за это что то более практичное. Для Ави -- неразделимая смесь святого и сатанинского. Для Рэнди (если бы кто нибудь узнал, он бы страшно смутился и сам посмеялся бы над собственной гнилой сентиментальностью) оно -- единственная физическая связь с любимой, которая доставала слитки с субмарины всего несколько дней назад. Во всех остальных смыслах оно ему глубоко по барабану. С тех пор как несколько дней назад он решил заплатить Леону и тайком переправиться через море Сулу на Южный Лусон, ему пришлось не раз напоминать себе, что истинная цель путешествия -- Голгофа. После того как золото выгружено, а Леон затарился кое какими припасами, Том достает бутыль односолодового виски, отвечая тем самым на вопрос Рэнди, кто же делает покупки в магазинчиках дьюти фри. Все собираются в кружок. Рэнди немного не по себе; он не знает, за что пить, если его попросят сказать тост. За раскопки Голгофы? За это он пить не может. Тогда между Ави и Гото Денго как будто проскочила искра -- внезапная, ослепительная, немного пугающая -- и как вольтовой дугой высветила их общее понимание, что все это золото в крови, что Голгофа -- могила, которую они собираются осквернить. Так что тема для тоста неподходящая. Может, выпить за какой то абстрактный символ? На этот счет у Рэнди тоже есть пунктик; пока он стоял под бетонной крепостью Тома Говарда, до него постепенно дошло: безграничная свобода, которую Том обрел на Кинакуте, -- срезанный цветок в хрустальной вазе, прекрасный, но мертвый. Мертвый потому, что его вырвали из родной почвы. Что это за почва? В первом приближении можно сказать «Америка», но все немного сложнее. Америка -- лишь самый заметный образчик философской и культурной системы, которую можно видеть и в некоторых других местах. Не во многих. Точно не на Кинакуте. До ближайшего форпоста рукой подать; филиппинцы, при всех их недостатках в области прав человека, глубоко впитали западную концепцию свободы и в итоге экономически значительно отстали от других азиатских стран, где на права человека кладут с прибором. Зря он дергался. Дуглас Макартур Шафто предлагает выпить за успешное плавание. Два года назад это показалось бы Рэнди банальным и узколобым. Сейчас он воспринимает тост как кивок в сторону моральной неоднозначности мира и одновременно упреждающий маневр с целью пресечь всякую высокопарность. Рэнди выпивает виски одним глотком и говорит: «Ну, поехали», что тоже до ужаса банально, но все это собирание в кружок на берегу его нервирует. Он вступал в деловое предприятие, а не в клику заговорщиков. Четыре дня они плывут на прао. Лодка пыхтит днем и ночью с постоянной скоростью десять километров в час, держась прибрежного мелководья по периферии моря Сулу. Погода благоприятствует. Дважды останавливаются на Палаване и один раз на Миндоро -- заправиться топливом и что то на что то выменять. Груз укладывают в корпус, люди ходят над ним по палубе из уложенных поперек досок. Так одиноко Рэнди чувствовал себя разве что в бытность школьным «ботаником», но его это ничуть не печалит. Он много спит, потеет, пьет воду, прочитывает пару книжек и возится с новой джи пи эской. Самая ее выдающаяся черта -- грибообразная антенна для приема слабых сигналов, полезная вещь в трехъярусных джунглях. Рэнди ввел в ее память широту и долготу Голгофы; теперь, нажав пару кнопок, он может получить азимут и оставшееся расстояние. От бухточки была почти тысяча километров. Когда прао утыкается в песок у Южного Лусона, и Рэнди на манер Макартура спрыгивает в воду, расстояние всего сорок км. Однако впереди высятся вулканы, черные, окутанные облаками, и он по опыту знает, что сорок километров по бездорожью будут труднее, чем первые девятьсот шестьдесят. Неподалеку над кокосовыми пальмами вздымается колокольня старой испанской церкви, сложенная из вулканического туфа; ее уже красит розовым очередной до тошноты красивый тропический закат. Прихватив несколько бутылок воды и попрощавшись с Леоном и его семьей, Рэнди берет курс на церковь. По пути он стирает координаты Голгофы из джи пи эски на случай, если ее конфискуют или сопрут. Следующая мысль Рэнди явственно говорит о состоянии его ума: когда смотришь на гроздь разбухших молодых кокосов в темном волосатом паху пальмы, отчетливо понимаешь, что они -- гениталии дерева. Удивительно, как испанские миссионеры не приказали вырубить их под корень. По дороге Рэнди приобретает эскорт из полуголых филиппинских детишек, явно не привыкших к появлению белых людей. Он не паникует, но надо будет позаботиться, чтобы никто не вызвал полицию. Перед церковью стоит спортивный японский автомобиль с пугающе смещенным вверх центром тяжести. Вся деревня сбежалась полюбоваться на это диво. Да уж, конспирация на уровне. Немолодой водитель оперся на передний бампер, курит и болтает с деревенской знатью: священником и, черт возьми, полицейским, вооруженным берданкой. Практически все курят «Мальборо», которым, надо думать, угостил их шофер. Рэнди надо настроиться на филиппинский образ мыслей: чтобы тайно проникнуть в страну, не нужно вползать на берег по шпионски, безлунной ночью, в матовом черном гидрокостюме. Люди не дураки, они тебя увидят -- их надо просто к себе расположить. Рэнди закуривает. Он в жизни не курил, пока несколько месяцев назад не понял, что это -- ритуал, что некоторые люди обижаются, когда ты отказываешься от предложенной сигареты, и что несколько затяжек точно его не убьют. Местные жители, за исключением шофера и священника, ни слова не говорят по английски, и это для него -- единственный способ общения. И вообще, учитывая все прочие перемены, почему бы уж заодно не стать курильщиком? Может, на следующей неделе он начнет колоться героином. Для смертельной отравы сигареты на удивление приятны. Водителя зовут Мэтью: как выясняется, он не столько шофер, сколько харизматический утрясатель, умасливатель и сглаживатель всевозможных острых углов. Рэнди пассивно наблюдает, как он шутками и прибаутками вытаскивает их с импровизированной сельской сходки. Вероятно, это было бы невозможно, если бы не очевидная поддержка священника. Полицейский смотрит на того, словно спрашивая, как быть; священник взглядами и жестами выражает какую то сложную мысль, после чего Рэнди пробирается на пассажирское сиденье, а Мэтью садится за руль. Уже в темноте они выезжают из деревни по отвратной грунтовой дороге. Местные ребятишки бегут, держась рукой за машину, как секретные агенты в кино, и отстают только через несколько километров, когда дорога становится чуть получше и Мэтью может наконец переключиться с первой передачи. Это не та часть мира, где разумно колесить по ночам, но Мэтью явно не хотел застрять на ночь в деревне. Рэнди неплохо представляет, что будет дальше: многочасовая езда окольными дорогами, препятствия в виде свежесобранных кокосов и досок, уложенных поперек на манер «лежачих полицейских», чтобы машины не разгонялись и не давили детей и собак. Он откидывается на сиденье. Яркий свет заливает кабину, и Рэнди думает: блокпост, полицейские, прожекторы. Свет заслоняет черный силуэт. В стекло стучат. Рэнди поворачивается и видит, что шоферское место пусто, ключей в зажигании нет. Мотор выключен. Он выпрямляется и трет лицо, отчасти спросонок, отчасти -- поскольку, вероятно, разумнее держать руки на виду. Стук в стекло становится более нетерпеливым. Окна запотели, видны только размытые очертания. Рэнди хватается за ручку, чтобы опустить стекло, но окно автоматическое и не открывается при выключенном двигателе. Он еле еле находит, как открыть дверцу -- и кто то забирается в машину. В следующий миг она у Рэнди на коленях, боком, головой у него на груди. «Закрой дверцу», -- говорит Ами. Рэнди повинуется. Она изворачивается к нему лицом, ее тазовый центр тяжести безжалостно трется о ту область между пупком и ляжками, которая за последние месяцы превратилась для Рэнди в один огромный половой орган. Ами двумя руками стискивает его шею и вцепляется в подголовник. Он полностью обездвижен. Очевидно, за этим должен последовать поцелуй; Ами делает рывок в сторону Рэнди, но передумывает, видимо, решив, что задача номер один -- хорошенько его рассмотреть. Целую минуту они смотрят друг на друга. Это не томный взгляд и уж точно не сияющий, скорее он означает: «Во что мы, черт побери, вляпались?» Обоим по настоящему важно, что каждый понимает всю серьезность происходящего. Эмоционально, да, но и с правовой и, за отсутствием лучшего термина, с военной точки зрения. Как только Ами убеждается, что ее парень все просекает, она позволяет себе чуть скептическую усмешку, которая постепенно расползается до ушей, а затем смешок, который у девушки более мирных наклонностей можно было б назвать хихиканьем. Потом, просто чтобы прекратить смех, она изо всех сил тянет за стальные опоры подголовника и прижимается лицом к лицу Рэнди. Десять сердцебиений она трется о его щеки, потом находит губы. Это целомудренный поцелуй, проходит долгое время, прежде чем ее губы приоткрываются, в полном согласии с осторожно скептическим подходом Ами ко всему, и гипотезой, которую Рэнди высказал в Уитмене, что она девственница. По сути, жизнь Рэнди в эти мгновения достигла наивысшей точки. Он наконец осознал, что свет за окном -- заря, а не прожектор, и теперь пытается прогнать мысль «хорошо умереть в такой день» , поскольку ясно: он может разбогатеть, прославиться, что угодно, но