юдьми станем свидетелями умопомрачительных событий, происшедших в те последние несколько месяцев их пребывания в Обители Теней, я должен сделать необходимое отступление. В повествовании моем до настоящего момента обитали два "призрака". Первым, разумеется, была Роза Армстронг, сидящая теперь в черном купальном костюме и рубашке своего приятеля на слегка взбитой постели Дэла и приводящая в смятение Тома Фланагена. Второй же призрак, лишь мельком упомянутый в первой части книги, скорее всего, уже забыт читателем - я имею в виду Маркуса Рейли. Для меня это - одна из ключевых фигур по двум причинам. Во-первых, потому, что самоубийство, в особенности совершенное еще достаточно молодым человеком, не так-то просто выкинуть из головы. А во-вторых, я в последний раз виделся с Маркусом Рейли за несколько месяцев до этой трагедии, и вот тогда он сказал мне кое-что, имеющее, на мой взгляд, прямое отношение к истории Дэла Найтингейла и Тома Фланагена. Впрочем, может, я и ошибаюсь. Как я уже упоминал в начале книги, Рейли оказался самым большим неудачником из моих однокашников. В то же время успехи его в Карсоне были неоспоримы, хотя и не имели отношения к учебе. Просто он был отличным спортсменом, а в числе лучших его друзей были Пит Бейлис, Чип Хоган, ну и, конечно, Бобби Холлингсуорс - последний, впрочем, находился в прекрасных отношениях практически со всеми. Крепкий, атлетически сложенный блондин, похожий на молодого Арнольда Палмера, Маркус был из тех, о ком говорят: светит, но не греет. Его главной чертой было стремление всегда плыть по течению, воспринимая окружающий мир таким, какой он есть. Семья у него была одной из самых состоятельных: их особняк на Куантум-хиллз превосходил по роскоши дом Хиллманов. Он мог считаться образцовым питомцем Карсона и с возрастом стал бы походить на мистера Фитцхаллена, хотя преподавательскую карьеру ни за что бы не выбрал. Окончив школу, Рейли поступил в частный колледж на Юго-Востоке, не помню, в какой именно. Помню только его восторг по поводу того, что наконец-то он нашел место, где активность в "общественной жизни" считалась столь же важной, как и учеба. После колледжа он закончил юридический факультет университета того же штата. Я уверен, он был там, так сказать, крепким середняком. В 1971 году я узнал от Чипа Хогана, что Рейли работает в адвокатской конторе в Майами. Что ж, и работа, и место проживания казались идеальными для него. Спустя четыре года один нью-йоркский журнал заказал мне статью о знаменитом писателе-политэмигранте, который как раз отдыхал зимой в Майами-Бич. В компании знаменитости я провел, вероятно, два самых тоскливых дня моей жизни. Свой отель на залитой солнцем Коллинз-авеню этот самовлюбленный зануда покидал исключительно в теплом фланелевом костюме, фетровой шляпе и с огромным зонтом в руках - слава Богу, он хотя бы держал его закрытым. Всемирно известный романист испытывал отвращение ко всему американскому, потому-то и решил провести два месяца именно в Майами-Бич. Даже американская денежная система выводила его из себя: "Вы это называете "четвертаком"? Боже мой, как грубо и пошло!" Собрав достаточно материала для будущей статьи, я решил временно выкинуть всю эту ахинею из башки и повидаться лучше с Бобби Холлингсуорсом, которого не видел по меньшей мере лет десять. Из журнала для выпускников привилегированных учебных заведений я знал, что он живет в Майами-Бич и является владельцем фирмы по производству сантехники. Однажды в аэропорту Атланты я забежал в туалет: на писсуаре красовалась табличка "ХОЛЛИНГСУОРС. КЕРАМИКА". В общем, мне захотелось посмотреть, каким он стал теперь, а когда я позвонил, он с радостью пригласил меня к себе. Его громадный особняк в испанском колониальном стиле выходил к бухте, на противоположном берегу которой красовались фешенебельные отели. У пирса стояла яхта сорокафутовой длины, выглядевшая так, будто Атлантический океан был для нее не более чем прудом. - Замечательное местечко, - заливался соловьем Бобби за ужином. - Здесь лучший в мире климат, полным-полно воды, а уж возможности для бизнеса поистине уникальные. Нет, без дураков, если и существует рай земной, то он - здесь. В Аризону я бы не вернулся и за целое состояние, не говоря уже о северных штатах - упаси Боже! В свои тридцать два года Бобби уже имел солидное брюшко, да и вообще был маленьким, кругленьким, как домашний кабанчик. На пальце-сардельке красовался перстень с бриллиантом размером почти с фасолину. Как и прежде, он сиял своей неизменной улыбкой, прямо-таки приклеенной к физиономии. Одет он был в желтую махровую рубаху и того же цвета шорты. Он явно упивался своим достатком, и я за него был искренне рад. Судя по всему, начальный капитал ему предоставила семья жены, и он сумел им распорядиться самым удачным образом, так, что новые родственники даже не ожидали. Его благоверная, Моника, за ужином все больше помалкивала, лишь выбегая без конца на кухню. - Она ко мне относится как к августейшей персоне, - самодовольно заявил Бобби, когда Моника в очередной раз отправилась присмотреть за кухаркой. - Дома я чувствую себя императором. Все, что у нее есть в жизни, это я да разве что вон та яхта. Когда я ее подарил Монике в прошлом году на Рождество, она прыгала вокруг меня, как щенок. Мне-то эта яхта до лампочки, но Моника счастлива, ну и замечательно. Послушай, если ты играешь в гольф, мы завтра можем отправиться в клуб - у меня есть запасной набор клюшек. - Извини, я не играю, - ответил я. - Ты не играешь в гольф?! - Бобби прямо-таки ошалел. Вероятно, он просто забыл, что я живу в несколько иных климатических условиях. - Ну, в таком случае, может, покатаемся на яхте? Побалдеем, немного выпьем, а? И Моника будет в восторге. Я ответил, что это - можно. - Отлично, старик. А знаешь, ведь именно к этому нас и готовили в школе. Разве я не прав? - К чему "этому", Бобби? Тут за стол вернулась его супружница, и Бобби не преминул похвалиться: - Завтра он пойдет с нами на яхте. Побалуемся спиннингом, поймаем что-нибудь на ужин... Моника устало улыбнулась. - Все будет просто замечательно. Так о чем я говорил? Ах да, о нашей старой доброй школе. Ведь ее главная цель - научить нас, как достичь того, чего я достиг, и какую жизнь вести потом, после достижения успеха - не важно, в какой сфере деятельности. Разве я не прав? Ты можешь исколесить весь Юго-Восток, и где бы ты ни остановился отлить, обязательно увидишь мое имя. Моника отвела глаза и принялась изучать салатный лист в тарелке. - Давно ты виделся с Маркусом Рейли? - перевел я разговор на другую тему. - Насколько мне известно, он тоже здесь живет. - Да виделись мы как-то раз, - нехотя ответил Бобби. - Не стоило мне это делать. Понимаешь, Маркус вляпался в какую-то темную историю, из-за чего его лишили адвокатской лицензии. Советую тебе держаться от него подальше. Он конченый человек. - В самом деле? - Я был поражен. - Ну, когда-то он действительно был шишкой, но потом серьезно влип. Так что послушайся моего совета... Я, конечно, могу дать его номер, но связываться с ним настоятельно тебе не рекомендую. Он - неудачник. Сейчас он вынужден лезть из кожи вон, чтобы хоть как-то удержаться на плаву. На следующее утро я набрал номер, который Бобби все-таки мне продиктовал. На другом конце провода ответили: - "Вентуорс" слушает. - Маркуса, пожалуйста. - Кого-кого? - Маркуса Рейли. Можно его к телефону? - Ах да. Секундочку. Это был, похоже, коммутатор: в трубке опять послышались длинные гудки, потом ее подняли, не произнеся, однако, ни слова. - Это ты, Маркус? - спросил я и назвался. - Дружище, чертовски рад слышать тебя! - донесся хрипловатый голос Маркуса Рейли. - Ты в городе? Как насчет повидаться? - Может, отобедаем? - Отлично, только угощаю я. Отель "Вентуорс" знаешь? Это на Коллинз-авеню, с правой стороны, сразу за Семьдесят третьей улицей. Я буду тебя ждать у входа. В двенадцать, идет? Я перезвонил Бобби Холлингсуорсу - предупредить, что не смогу покататься с ним на яхте. - Ничего страшного, - ответил Бобби. - В следующий раз возьмем с собой парочку знакомых девочек. Договорились? - Договорились, - сказал я, отчетливо представляя, как он в этот момент, откинувшись в кресле и накачивая свое брюшко пивом, пудрит какой-нибудь шлюшке мозги насчет того, что его фамилию можно лицезреть в любом сортире по всему Юго-Востоку. Коллинз-авеню теряла свой шик в той ее части, где жил Маркус Рейли. По тротуарам мимо магазинчиков уцененных товаров, сомнительного вида забегаловок и бесчисленных лавочек со всякой всячиной брели в основном старики в застиранных панамах, с отвисшими животами да старухи в несвежих платьях и громадных солнечных очках. Я с удивлением обнаружил, что конторка портье отеля "Вентуорс" располагалась вне здания, в каком-то закутке, отгороженном от тротуара просто ширмой. В пять минут первого оттуда появился Маркус в костюме из шотландки. Он проскочил мимо старух и стариков, расположившихся за металлическими столиками открытого кафе у входа в отель, с такой скоростью, точно боялся, что кто-нибудь его непременно остановит. - Рад, чертовски рад видеть тебя, - приговаривал он, тряся мою руку. Теперь он нисколько не напоминал молодого Арнольда Палмера. Щеки у него раздулись, глаза, наоборот, сузились, волосы на жарком влажном воздухе завились в колечки. Костюм его никак не соответствовал погоде, но в отличие от писателя-политэмигранта внутреннего, так сказать, кондиционера у него не было. Вел себя Маркус как-то нервно: прищелкивал пальцами, потирал ладони, озирался по сторонам. - Боже мой, это сколько же лет прошло? Пятнадцать? - Что-то около того, - ответил я. - Идем-ка, старина, отсюда. Покажу тебе окрестные пейзажи. Давно ты здесь? - Да всего-то пару дней. Не дожидаясь меня, Маркус зашагал по улице. - Так-так... А где остановился? Я назвал отель. - Дыра. Вонючая дыра, поверь мне на слово. - Повернув за угол, он открыл дверцу зеленого "гремлина" с проржавевшим насквозь правым задним крылом. - Впрочем, то же самое можно сказать про весь этот чертов городишко. Кинь все это назад. - Я убрал с переднего сиденья несколько старых номеров "Майами геральд" и грязных, скатанных в комок рубашек. - Что сначала: пообедаем или выпьем? - Выпить было бы неплохо, Маркус. - Так и сделаем. - Он включил зажигание и отъехал от тротуара. - Тут в паре кварталов есть неплохое местечко. - Мы свернули за угол. Маркус говорил так, точно времени у него было хоть отбавляй. - Вообще-то, и в Майами-Бич есть свои плюсы; кроме того, у меня еще много чего впереди, так что и в этой дыре жить можно. Угнетает только то, что людям здесь органически чуждо элементарное чувство благодарности. Прямо-таки один подонок на другом сидит и третьим погоняет... И это те, кому я помог встать на ноги, ради кого делал все возможное и невозможное... Ты ведь уже знаешь, что меня лишили адвокатской лицензии? Наверняка Бобби рассказал, ведь это он дал тебе мой номер? - Он, - подтвердил я. - Ага, король сортирный. "В шести штатах отливать вы будете обязательно на мое имя" - говорил он так? Остряк чертов. А ведь это я помог ему, когда он только переехал в Майами. - Маркус вел машину точно тяжелый грузовик. Пот с него лил градом, завитки волос стали как у негра. - Плевать, что он женился на богатой сучке, никогда бы он не получил таких контрактов без моих связей. Это - железное правило в Майами, да и повсюду. И после этого он от меня шарахается как от зачумленного. Ну да хрен с ним, с Бобби. Он все равно не доживет и до сорока - от ожирения подохнет. Все, приехали. Маркус шмякнул "гремлин" о бордюр тротуара, пулей вылетел из машины и почти вбежал в бар под названием "Ураган". - Господин адвокат! - приветствовал его бармен. - Пару пива, Джерри, - бросил ему Рейли, плюхнулся за стойку и стал прикуривать. - Познакомься, Джерри, это мой старинный приятель. - Рад видеть вас, - сказал мне Джерри, ставя перед нами кружки. Маркус тут же схватил свою и залпом осушил половину. - Без связей в этом городе - труба, будешь тыкаться, как слепой котенок, и все без толку. Уж чего-чего, а связей у меня навалом, так что все будет в порядке. Ты не поверишь, какие я дела сейчас стараюсь провернуть. Я ведь совсем еще молодой... - Мы с ним были одного возраста, но выглядел он лет на десять старше. - Я руководствуюсь жизненным правилом, которое гласит, что человека нельзя считать конченым, пока он сам не сдался. Хочешь верь, хочешь не верь, но даже то, что я торчу в таком гадюшнике, как "Вентуорс", идет мне на пользу: человек с адресом на Коллинз-авеню имеет в этом городе определенный вес. Вот увидишь, два-три года - и они вернут мою лицензию. Вот тогда-то и старина Бобби приползет ко мне... У меня ведь все схвачено, абсолютно все, я могу провернуть что угодно, любую сделку. А это единственное, за что здесь могут уважать: способность оказать услугу по принципу "ты - мне, я - тебе". - Он заглотнул остаток пива. - Ну что, идем теперь обедать? Маркус оставил два доллара на стойке, и мы вышли на улицу. Через пару кварталов он открыл дверь заведения под названием "Кафе-мороженое дядюшки Эрни". - Тут великолепные сандвичи, - так объяснил он этот странный выбор. Мы сели за столик в глубине зала и заказали хваленые сандвичи. - Школу еще помнишь? У меня-то это место никак не выходит из головы. Вот и Холлингсуорс все время говорит о школе, правда другим тоном. Послушать его, так это по меньшей мере что-то вроде Итона <Элитарный колледж для мальчиков из аристократических семей, основан в 1440 г, неподалеку от Лондона.>. Даже сидя за столом, Маркус не переставал жестикулировать. Он то и дело барабанил пальцами, потирал руки, взъерошивал себе волосы, тер ладонями щеки. - А помнишь, что учудил Змеюка Лейкер тогда, на общем собрании? - Еще бы. - Псих ненормальный. Скотина. А Фитцхаллен с его сказками? Я бы ему такие сказочки порассказал - закачаешься. Вот, например, в прошлом году, когда у меня еще была лицензия, я тут связался с этими, ну, ты понимаешь, с крутыми. Серьезные мужики, я тебе скажу. Может, и зря я это сделал, но ведь адвокаты им всегда нужны, а мне нужны такие, как они. Ты ведь знаешь, обид я не прощаю, так что и здесь они всегда могут понадобиться. Ну так вот, через них-то я и вышел на ребят с Гаити. Вообще-то, здесь полным-полно гаитян, большей частью нелегалов, но это совсем другие люди. Серьезные, не какая-нибудь шантрапа. Ты что, все еще мурыжишь сандвич? - Свой он проглотил уже давным-давно. - Я тут хотел показать тебе кое-что, как раз по твоей части - ведь я знаком с твоей работой. Это имеет отношение к моим друзьям с Гаити. Наконец я покончил с сандвичем. Маркус вскочил, швырнул на столик деньги и потащил меня на улицу, залитую солнцем. Здесь он принялся шептать мне чуть ли не в самое ухо: - Сейчас как раз я проворачиваю с ними одно дельце. Плевать им на мою лицензию: у гаитян довольно гибкое отношение к закону. Я с ними собираюсь работать по-крупному. Тебе известно что-нибудь про Венесуэлу? - Очень мало. - Мы хотим купить остров у побережья, большой остров, который в настоящее время именуется национальным парком. Переименовать-то его можно в два счета: один из моих гаитян имеет прочные связи с венесуэльским режимом. Не это главное. Остров тот битком набит ошеломляющими, просто поразительными вещами. Не понимаешь, о чем я? - Он вдруг ухватил меня за локоть и повлек за собой на противоположную сторону улицы. - Не возражаешь, если мы заскочим в "Макдональдс"? Я, кажется, все еще голоден. Я пожал плечами, и Маркус втащил меня в сверкающий чистотой зал. - Биг-Мак, хрустящий картофель, - бросил он официантке. - В следующий раз пойдем с тобой к Джо, в его "Скалистый утес". Обалденное местечко! - Взяв поднос с заказом, он принялся, стоя, поглощать пищу. - Ладно, давай продолжим. Скажи, что ты думаешь о рассуждениях Фитцхаллена? - По поводу чего? - По поводу того, какая магия может считаться "правильной". - Поясни, пожалуйста. - А вот Бобби не нужно объяснять, что значит "правильная". По его мнению, "правильно" - это когда у тебя есть яхта, особняк, когда ты носишь туфли за две сотни. Я помог ему получить контракт на производство джакузи <Ванна с гидромассажером, названа по торговой марке фирмы-изобретателя.>, и это, конечно, хорошо. Ты тоже так считаешь? - Ну, иногда... - А я считаю это свинством - то, как он со мной обошелся. Но это так, к слову. В общем, я с этими ребятами такого насмотрелся... У них довольно странные верования. - Маркус, вытирая руки о штаны, подался к выходу. - Им ничего не стоит лишить кого угодно зрения или слуха. Или, наоборот, заставить видеть всякую чертовщину. Они это называют магией. Так вот, по моему убеждению, магия - это плохо. Я понял на собственном опыте, что "хорошей" магии не существует. - Но Том... - Да, Фланаген, - перебил он. - Конечно. Мы с ним как-то раз встречались, здесь, в Майами-Бич. Вот только... - Внезапно лицо его стало как бы распадаться на части. Впечатление было как в фильме-катастрофе про рушащийся небоскреб. - Видишь птицу, вон там? Я посмотрел, куда он показывал. Ничего необычного, лишь витрины магазинов да вездесущие старики и старухи на тротуаре. - Ладно, не обращай внимания. Давай прокатимся. Он рыгнул, и я почувствовал запах мяса. Мне было уже жаль, что я так опрометчиво отказался от прогулки на яхте, даже если бы опять пришлось выслушивать разглагольствования Бобби о его ошеломляющих успехах в унитазном бизнесе. Я взглянул на часы. - Извини, мне пора... - Нет, подожди. - Маркус смотрел на меня умоляюще. - Я еще хотел показать тебе кое-что. В голосе его мне послышались нотки отчаяния. Не менее удивительна была настойчивость, с которой он потянул меня за собой к "гремлину". Добрых полчаса мы бесцельно колесили по пригородам Майами-Бич, и все это время Маркус не закрывал рта. Он сворачивал наугад, иногда притормаживал, словно пропуская вперед кого-то невидимого, или, наоборот, рискованно подрезал другие машины. - Смотри, вон библиотека, а вот тут - книжный магазин. Выбор в нем богатейший, ты бы глазам своим не поверил. Вообще, в Майами-Бич для тебя есть масса любопытного. Я мог бы свести тебя с кем надо, помочь раскопать такой материал, о котором ты и не мечтаешь. Ты бывал на Гаити? - Нет, я не бывал... - Настоятельно рекомендую. Великолепные отели, пляжи, хорошая пища... А вот парк. Очень красивый парк. Ты уже был в Ки-Бискайне? Нет? Давай съездим? Это недалеко. - Извини, Маркус, не могу. Ей-богу, мне пора. Я уже давно подозревал: всего, что он мне так настойчиво обещал показать, либо просто не существовало, либо он в последний момент решил, что мне ни к чему это видеть. В конце концов мне удалось уговорить его подвезти меня к отелю. Прощаясь, он взял мою ладонь обеими руками и как-то очень жалобно посмотрел на меня своими водянисто-голубыми глазами. - Мы ведь неплохо провели время, правда? Теперь, дружище, смотри в оба. Скоро обо мне напишут в газетах. Когда его потрепанная тачка сворачивала на Коллинз-авеню, мне почудилось, что он, сидя за рулем, разговаривает сам с собой. Поднявшись в номер, я первым делом принял душ, потом заказал выпить, после чего лег в постель и проспал три часа кряду. Спустя два месяца я узнал о самоубийстве Маркуса Рейли. В завещании своим душеприказчиком он назвал меня, вот только имущества у него не оказалось никакого, за исключением одежды, да еще "гремлина", в котором он и застрелился. Позвонивший мне адвокат сообщил, что Маркус выстрелил себе в голову около шести утра на автостоянке между теннисными кортами и культурным центром Северного землячества, то есть в трех кварталах от "Макдональдса", куда мы с ним заходили. - Но почему он назначил меня душеприказчиком? - недоумевал я. - Мы ведь с ним были едва знакомы. - В самом деле? - удивился адвокат. - В своей комнате он оставил записку, согласно которой вы - единственный человек, способный его понять. Он там написал, что показывал вам что-то, когда вы были здесь. - Это ему, наверное, почудилось, - сказал я. И тут мне вспомнилось, как он меня спросил, вижу ли я птицу, и как лицо его покрылось складками и бугорками, точно кто-то пытался прошить его мелкими стежками изнутри. Глава 2 ТОМ И РОЗА Девушка настойчиво отводила от него взгляд. Она сидела на кровати Дэла, потупив глаза и, несомненно, думала, что он над нею издевается. Да и Дэл смотрел на Тома ошарашенно. - Ради Бога извини, - забормотал Том. - Не знаю, как это у меня выскочило. Во всяком случае я не хотел тебя обидеть. - А я тебя знаю, - сказала она наконец. Одного взгляда ее чуть бледных, переливчатых глаз было достаточно, чтобы у Тома закружилась голова. - Все утверждают, что ты станешь великим магом. - Мне уже слегка осточертело это слышать, - с неожиданной для самого себя резкостью заявил Том. Роза вздрогнула, точно от пощечины. Плечи ее под шелком рубашки Дэла задрожали. - И кто, скажи на милость, эти "все"? - Дэл и мистер Коллинз. Особенно мистер Коллинз. - Он что, говорил с тобой обо мне? - Конечно, и не раз. Еще прошлой зимой. Дэл чему-то улыбнулся. Том, озадаченный, переводил взгляд с него на девушку. - Но прошлой зимой он еще меня не знал... - Знал, - коротко возразила Роза, не вдаваясь в детали. Теперь она не отводила взгляд, а твердо и спокойно смотрела прямо ему в глаза. Том вспомнил, что она на год их старше, но теперь эта разница в возрасте казалась ему десятью годами как минимум: тоненькая и хрупкая, как цветочный стебелек, она в эти минуты выглядела неожиданно по-взрослому, по-женски. И в то же время ее полные губы и высокий лоб так и излучали ранимость. Это впечатление усиливали до сих пор не высохшие, слипшиеся волосы. Том вдруг понял, что завидует Дэлу, его близкому знакомству с этой необыкновенной девушкой. Роза Армстронг своим совершенством походила на прекрасную статую. Ожившую статую... - Он сотворил меня, - внезапно заявила Роза. Том вздрогнул - слова эти его огорошили, но девушка тут же пояснила: - Я была ничем, полным ничтожеством, до знакомства с мистером Коллинзом. В голове у меня не было ни единой мысли. - Она снова взглянула так, словно ее только что глубоко обидели. - Я бы ему простила что угодно... - И часто ты его прощаешь? За что именно? - В основном за то, что он ужасно много пьет, а мне это не нравится. Когда он сильно переберет, он так меняется... Том кивнул: в этом он убедился в полной мере. - А зачем ты тогда, ночью, отправилась на холм, одетая по-зимнему? - спросил он. - Да еще с дымовой шашкой. - Он меня попросил. Одежду тоже дал мне он. - Попросил? И этого, по-твоему, достаточно? - Конечно. - Ты знала, что спектакль этот предназначался для нас? - Ну, я догадывалась, что кто-то должен был меня увидеть. Иначе в этом не было никакого смысла. - А он тебя тоже прощает? - Господи, за что? - Ну, например, за то, что ты зашла сюда. Я встретил его в коридоре, пьяного в стельку. Он сказал, что собирался предостеречь Дэла, но теперь это сделаю я. Хотя он ничего не объяснил, но, полагаю, это предостережение относится к твоему пребыванию здесь, у Дэла. Лицо ее залилось краской. - Да, наверное... То есть, безусловно, мне сюда не следовало приходить. Но, может быть, завтра все утрясется. - То есть когда он протрезвеет? Она кивнула. - Но все равно мне надо уходить. Дэл, я... Ну, ты знаешь. На Тома снова накатила волна ревности: его-то она ни разу не назвала по имени. - Знаю, - ответил Дэл. Девушка, поднявшись, опять посмотрела на Тома так, будто он дал ей пощечину. Или это выражение приклеилось 10-7к ее лицу так же, как неизменная улыбка - к физиономии Бобби Холлингсуорса? Она медленно стянула с плеч рубашку Дэла. В наступившей неловкой тишине Том вскочил: - Подожди. Прежде чем ты уйдешь, могу я задать тебе один вопрос? Она кивнула. - Есть тут еще люди, кроме нас? Ты видела кого-нибудь? - Да. - Смотрела она не на Тома, а на Дэла. - Их тут не было, может, год, а может, и два. Это его друзья. Они остановились в домике, на том берегу озера. - Ясно, - сказал Том. - Они работают вместе с ним, - добавила она, все так же глядя на Дэла. - Мне они не нравятся. Они другие, не такие, как он. - Роза стояла, загородившись рубашкой словно щитом. Вдруг она выпалила: - Они все мертвы... Вот это новость! Наверное, такое ей наплел Коллинз спьяну, и она поверила. - Полная чушь, - заявил Том. - Думай как знаешь - твое дело. Но он мне рассказал, как это все случилось. - Все равно чепуха. "А если нет?" - промелькнуло в голове у Тома. Вслух же он спросил: - И что, он тебе поручил сказать нам это? - Нет. Мне пора идти. Тома охватило нетерпение, смешанное со жгучим желанием воспрепятствовать уходу Розы Армстронг. - А где ты живешь? Тут, в доме? - Вот этого я сказать не могу: не разрешено. - Она наконец скинула рубашку на кровать и улыбнулась Дэлу: - А твой друг и в самом деле многого не понимает... - Если я передам тебе письмо, - не унимался Том, - можешь его отправить? Просто опустить в почтовый ящик? - Вообще-то, это не положено. - Роза грациозно двинулась к двери. - Но ты мог бы попросить Елену. - Эту женщину, то есть старуху? Она не говорит по-английски. - Ну, слово "почта" она, безусловно, поймет. - Впервые Роза улыбнулась. - Надеюсь, когда мы в следующий раз увидимся, ты будешь в лучшем настроении. Она как тень скользнула к двери. - Пока, Дэл! - Переливчатые глаза чуть насмешливо взглянули на Тома. - До свидания, сердитый Том! Роза исчезла. Дэл сидел словно зачарованный, с глуповато-восторженной физиономией. Из коридора донесся легкий топот босых ног как раз в том направлении, в котором он преследовал женщину по имени Елена. Где-то мягко открылась и закрылась дверь, потом все стихло. Том повернулся к Дэлу, погруженному в свои мысли: - Я тут повстречался внизу с братьями Гримм. Они ведь тоже умерли, по-моему... - Дэл ответил лишь улыбкой Джоконды. - Послушай, что это он с ней делает? Гипноз или еще что-то? Дэл не только не отвечал, но даже не шевельнулся. Том, плюнув, подошел к двери и выглянул в коридор. Там было тихо и темно. В лесу все так же горели фонарики, будто сигнальные огни. Приблизившись к окну, он выглянул: Роза Армстронг, пробежав по кафельному полу террасы, принялась спускаться по железной лесенке с холма, где стоял дом. Вот она, вероятно, споткнулась и взмахнула руками, чтобы удержать равновесие. Кожа ее под лунным светом серебрилась. - Теперь ты знаешь, что в доме она не живет, - раздался сзади голос Дэла. Том молча кивнул. В тоне Дэла довольно ясно проскользнула нотка подозрительности. Глава 3 ВОЙНА - История эта произошла на самом деле, - говорил маг, - и называется она "Гибель любви". Ах, мелодрама... Легкий ветерок шевелил копну его густых седых волос. Они втроем сидели на прибрежной гальке: мальчики - лицом к озеру, казавшемуся бездонным в своей голубизне, а Коллинз - напротив них, глядя на круто вздымающийся склон. Справа далеко в воду выступал покосившийся пирс, рядом с ним стоял на сваях домик для хранения лодок. Роза Армстронг была права: от вчерашней холодной ярости Коллинза не осталось и следа. За завтраком мальчики обнаружили на подносе с едой его записку с просьбой к десяти утра спуститься на пляж. Было без четверти десять, когда они сошли вниз по шаткой железной лесенке, все еще прокручивая в уме - каждый по-своему - вечернее свидание с Розой Армстронг. Спустя двадцать минут на берегу появился Коллинз в белой панаме, со скатанным одеялом под мышкой, неся в руке корзину - вроде тех, что обычно берут на пикник. На нем была синяя рубашка с длинными рукавами, легкие серые брюки и сандалии, причем рубашка с брюками слегка болтались на нем, точно он недавно сбросил вес. - Доброе утро, любезнейшие, - приветствовал их маг. - Как, хорошо выспались после наших вчерашних упражнений? Он расстелил одеяло и поставил на него корзину, прикрыв ее панамой. - Садитесь, ребятки. Сегодня у нас урок истории, если, конечно, любовные переживания не слишком отвлекут вас от столь сухой материи. Пришло время поведать вам одну из обещанных историй, - скаламбурил он, - а если вам станет совсем уж тоскливо, можно посмотреть на воду и немного помечтать о Розе Армстронг. - Он добродушно улыбнулся. - Итак, история эта произошла на самом деле... x x x - Уже сейчас ваши познания в области истинной магии неизмеримо превосходят все, что известно девяноста девяти процентам живущих на Земле людей, включая тех, кто считает себя магом. Вернемся же в те далекие времена, когда я сам самостоятельно постигал азы этого древнего искусства, делая первые шаги к тому, чтобы овладеть собственной силой. Перенесемся на сорок лет назад, к концу второго десятилетия нашего века. Речь идет о 1917 годе, том самом, когда Америка вступила в мировую войну. В то время меня звали Чарльз Найтингейл и был я на двенадцать лет старше своего брата, отца Дэла. Я выучился на врача, все годы учебы тренируясь в показывании фокусов - это великолепный способ тренировки кистей и пальцев, - ведь я собирался стать хирургом. Магия была для меня не более чем хобби, хотя уже тогда я чувствовал, что за освоенными мною простенькими фокусами стоит нечто гораздо большее, некая могущественная сила. Медицина же казалась мне единственной областью практической деятельности, более или менее приближенной к той ответственной и внушающей благоговение сфере, к которой я стремился (имея в то же время весьма смутное представление о ней). Я говорю о мире, в котором возможность производить фундаментальные изменения так велика, что вполне естественно внушает трепет. Будь я набожен в обыденном смысле слова, я бы, скорее всего, избрал религиозную стезю, стал бы священником, однако для этого я всегда был чересчур тщеславен. Итак, получив в 1917 году диплом врача, я почти одновременно был призван в армию и отправлен морем во Францию с назначением на перевязочный пункт в Кантиньи. С собой я взял немного: одежду, карты, а также два тома сочинения французского мага Элифаса Леви, умершего в 1875 году. Книга эта, под названием "Доктрины и обряды высокой магии", была написана маловразумительным и чрезвычайно многословным языком, однако ее содержание подтверждало мои догадки о существовании некой могущественной силы. Леви, в частности, подвел меня к мысли о том, что Добро и Зло - сугубо земные, точнее приземленные, понятия и что извечное стремление судить о чем бы то ни было исходя из этих двух категорий и противопоставляя их является глубочайшим заблуждением. Еще я прихватил книжку Корнелия Агриппы, мага эпохи Возрождения, который на вопрос: "Как может человек овладеть магической силой?" - дал следующий ответ (запомните его, ребята): "Силой этой овладеет лишь тот, кто сольется с природой, подчинит ее себе и воспарит выше небес, выше ангелов..." Подчинить себе природу! Этого добиваются и врачи, но какими же нелепыми инструментами - скальпелями и иглой с ниткой для сшивания ран! x x x Высадились мы в Бресте, и после нескольких дней отдыха в лагере Понтанзана нас послали в район Гондрекура. Меня и еще нескольких молодых врачей включили в автотранспортную колонну, состоящую из грузовика, двух санитарных машин и "паккарда", на котором мы и ехали. Маршрут наш проходил по шоссе Бомон - Мандр, а уже из Мандра мы должны были направиться в дивизионный штаб, располагавшийся в Мениль-ла-Туре. Звучит все это просто и незамысловато, если забыть, что путь наш проходил по истерзанной войной стране, а что такое война, я и понятия не имел. С искромсанными телами я, учась в Бостоне, сталкивался лишь в анатомическом театре, а курс чисто военной подготовки у нас был до смешного короток. Я даже не могу вспомнить, каким представлялся мне фронт до того, как я туда попал: наверное, чем-то похожим на развешанные у призывных пунктов плакаты с жизнерадостными солдатами, потрясающими вражескими касками, как скальпами, и с подписями: "А говорили, что мы драться не умеем!" Сразу за Бомоном шоссе шло полем, где, судя по всему, состоялось жесточайшее сражение. Все поле было изрезано зигзагообразными траншеями, изрыто множеством воронок, завалено изодранной в клочья колючей проволокой. Но самым жутким было ощущение того, что нам в лицо дохнула сама Смерть. Немцы были выбиты отсюда еще в 1914 году, но линия фронта проходила совсем неподалеку, параллельно шоссе Флири - Буконвиль, так что раскаты артиллерийской канонады заглушали шум моторов. Никогда еще мне не доводилось видеть что-либо, хоть отдаленно напоминающее это припорошенное снегом поле, по которому прокатился ураган, несущий гибель направо и налево, без разбора. Единственное, с чем я мог сравнить окружающий пейзаж, было колоссальных размеров пожарище: обугленные обломки, беспорядочно разбросанные там и сям кучки мусора под слоем копоти и пепла, полнейший хаос, в котором лишь при очень богатом воображении можно распознать какую-либо вещь. То был, вероятно, последний образ из мирной жизни, представший предо мной на протяжении двух лет. Война - это особый, замкнутый мир, вещь в себе, и тот, кто попадает в этот мир, растворяется в нем без остатка практически мгновенно и никогда уже не сможет полностью вернуться к прежней жизни. Война калечит души, оставляя в них свое клеймо навечно. Мое боевое крещение произошло прямо в кабине "паккарда": колонна наша попала под ураганный артобстрел. Можно, конечно, считать, что нам просто кошмарно не повезло, но всем, в том числе, конечно, и нашему начальству, было известно, что шоссе Бомон - Мандр подвергается обстрелам регулярно, ночью и днем. Может, нас и не послали бы по этой дороге смерти, если б знали, что из всей колонны лишь один останется в живых. Солдаты в шедшем впереди грузовике горланили "Янкидудль", "Сисястую снежную королеву" и "Скажи "о'ревуар", не говори "гудбай"", и тут вдруг воздух прорезал леденящий душу пронзительный свист. Я сразу понял, что это означает. Водитель наш пробормотал: - Говорила же она, что так и будет, - и в тот же миг грузовик впереди разнесло прямым попаданием. - Бо-о-оже! - заорал водитель, вцепившись в руль. Чье-то тело взмыло в воздух, взметнулся столб огня, и грузовик в одно мгновение превратился в груду искореженного металла. Водитель вдавил педаль тормоза, "паккард" занесло к обочине, и мы все посыпались из машины в старую воронку. Снаряды с оглушительным грохотом рвались один за другим. Краем глаза я заметил, как одну из санитарных машин подбросило точно детскую игрушку. Вперемежку с разрывами со всех сторон неслись душераздирающие вопли, рыдания, пронзительные вскрики и стоны. Рядом упала чья-то оторванная рука, тут же, буквально в двух шагах, громыхнуло так, что земля ушла из-под ног, и я погрузился во тьму. Нет, это был не конец. Лицо и руки были у меня обожжены, все тело словно пропустили через мясорубку, голова, казалось, раскололась на куски, однако я остался цел и почти невредим. Везение было просто фантастическим. С того страшного момента и по сей день у меня нет и тени сомнения, что выжил я ради некой великой миссии. Снаряды, градом сыпавшиеся на шоссе, разнесли нашу колонну в клочья. Все стихло так же внезапно, как и началось, и бурлящий кошмар сменился адским пейзажем. Обе санитарные машины были уничтожены. По всей дороге валялись трупы. Поверх кучи искореженного металла, несколько минут назад бывшей грузовиком, лежало почему-то мотоциклетное колесо, самого же мотоцикла сопровождения или его обломков нигде не было видно. Искромсанный осколками "паккард" высовывался из воронки огромной посеревшей сырной головой. Я потянулся за своим вещмешком с книгами, каким-то образом очутившимся возле меня. По всей видимости, в живых больше не осталось никого. Картина разрушения и гибели казалась просто невероятной. Тела и части тел были разбросаны повсюду, они высовывались из воронок, из пылающих остатков автомобилей... То был один из многочисленных, поражающих своим жутким абсурдом эпизодов войны: рутинный, выполняющийся, очевидно, по расписанию обстрел дальнобойной артиллерией - из тех, что ведутся по площадям, а не по конкретным целям, - начисто уничтожил целое санитарное подразделение. Тут я заметил какое-то движение. В воронке между шоссе и полем был человек, живой человек. И я его знал. Мы с ним ехали в "паккарде". Звали его лейтенант Уильям Вандури, такой же молодой врач, как и я сам. Живот его был вспорот то ли шрапнелью, то ли железным обломком грузовика - не знаю чем. Лежал он в громадной луже собственной крови, обеими руками прижимая вываливающиеся из разверстой раны багрово-фиолетовые внутренности. - Ради Бога, дай мне что-нибудь, - заметив меня, простонал он еле слышно. Что я мог ему дать? Все медикаменты остались в разнесенном вдребезги грузовике, а у меня не было ничего, кроме карточной колоды, Элифаса Леви и Корнелия Агриппы. - Господи, помоги же мне, - закричал Вандури. Опустившись возле него на колени, я принялся ощупывать тело вокруг раны, заранее зная, что сделать ничего нельзя. Строго говоря, он должен был давно по крайней мере потерять сознание, однако Господь не был к нему милосерден. Я чувствовал ладонями пульсирующие фонтанчики крови. - Нет лекарств, дружище, даже бинта нет, - сказал я. - Все взлетело на воздух вместе с грузовиком. - Можешь дотащить меня до штаба? - спросил он умоляюще. Глаза его закатились, белки налились кровью так, будто вот-вот лопнут. - Всего три мили... О Боже... Дотащи меня, ладно? - Не могу. Ты умрешь, как только я сдвину тебя с места. Да ты уже на три четверти мертв. - Я разваливаюсь на части! - внезапно взвизгнул он. Кишки выскользнули у него из рук и свалились на мерзлую землю. Казалось, он теряет сознание, и я умолял Всевышнего, чтобы так и случилось. Помню, у него были великолепные белоснежные, ровные зубы - теперь они словно принадлежали кому-то другому, но уж никак не этому искромсанному телу. Что-то поднялось с заснеженного поля. Я аж подскочил на фут: померещилось, что это встает один из мертвецов. Но то была громадных размеров совершенно белая птица, белая сова. Позднее там же, во Франции, мне довелось увидеть ее еще раз, но в тот момент я подумал, что начались галлюцинации. Сова захлопала гигантскими крыльями - в размахе они достигали, по-моему, четырех футов - и запрыгала к нам по усеянному трупами полю. Вандури тоже видел птицу. - Душа, это моя душа! - неистово завопил он. Кровь из него брызнула фонтаном. Птица же уселась на моток колючей проволоки и уставилась на нас каким-то безумным взглядом. Еще не пришедший в себя, оглушенный воплями Вандури, я как будто разобрал ее слова: - Пристрели его. Другого выхода нет. Рука сама потянулась к бедру, где висела кобура с револьвером. Вандури, заметив это движение, заорал: - Нет! О Господи, Господи, Господи, пожалуйста, нет! Подсунув руки ему под мышки, я попытался поднять его. Никогда больше, ни д