ного удивила меня. Нэнси оказалась совсем не такой, какой я представлял ее когда-то. Моя мать сказала, что Нэнси -- тяжелый человек, а она совсем не такая. Но я понимаю, что имела в виду мать. В Нэнси есть настоящая твердость характера. -- К тому же, она красива. -- Это ты очень красивая, Сара, -- сказал Том. -- Ты бы видела себя в этой пелерине. -- Я хорошенькая, -- сказала Сара. -- У меня есть зеркало и я много знаю, что из себя представляю. Всю жизнь мне только и говорят о том, какая я хорошенькая. Мне повезло родиться с красивыми волосами, хорошими зубами и высокими скулами. Если хочешь знать правду, мой нос немного великоват, а глаза слишком широко посажены. Я смотрю на себя в зеркало, и вижу свои детские фотографии. А из зеркала на меня глядит типичная школьница из Брукс-Лоувуд. Это просто отвратительно -- быть хорошенькой. Это означает, что ты должна проводить большую часть времени, думая о том, как ты выглядишь, а большинство твоих знакомых считают тебя игрушкой, которая должна делать все, что им нравится. Могу поспорить, что Нэнси Ветивер почти никогда не смотрится в зеркало. Она наверняка постриглась покороче, чтобы можно было просто помыть волосы, стоя под душем, и высушить их полотенцем. А купить новую губную помаду для нее целое событие. И все равно она очень красива. Все хорошее, что в ней есть, все чувства, которые когда-либо волновали ее душу, -- все это отражается у нее на лице -- и по ней стразу видно, что ее никто не заставит плясать под свою дудку. Такие, как я, наверное, кажутся ей просто смешными. -- Думаю, тебе надо жениться на Нэнси, -- сказал Том. -- Мы жили бы все вместе в "Раю Максвелла" -- Нэнси, ты, я и Билл. Сара изо всех сил пихнула его в плечо. -- Ты забыл Бинго, -- сказала она. -- По-моему, Бинго и Перси тоже неплохо поладили. Сара наконец-то улыбнулась. -- А что ты имела в виду, когда назвала себя игрушкой и сказала, что приходится плясать под чью-то дудку? -- О, не обращай внимания, -- сказала Сара. -- Я немного забылась. -- Я вовсе не считаю, что твои глаза посажены слишком широко, -- успокоил ее Том. -- Вот у Поузи Таттл -- у той глаза находятся по разные стороны головы, и она видит ими разные вещи, как ящерица. Сара свернула с Калле Берлинштрассе на Эджуотер-трейл, и тут они увидели едущего им навстречу доктора Бонавентуре Милтона. -- Сара, Том! -- воскликнул он. -- Остановитесь! Я хочу вам кое-что сказать. Сара подъехала к его экипажу. Доктор серьезно взглянул на сидящих в белом "мерседесе" юношу и девушку, затем снял шляпу и вытер платком потный лоб. -- Я должен извиниться перед тобой, Сара, -- сказал он. -- Сегодня утром я увидел во дворе больницы твоего маленького песика и взял его с собой, собираясь завезти тебе, как только закончу с визитами. Однако этот маленький бандит удрал от меня где-то. Впрочем, я не сомневаюсь, что он вернется домой, как только проголодается. -- Не волнуйтесь, -- сказала Сара. -- Бинго был с нами почти весь день. Услышав свое имя, Бинго встрепенулся между сиденьями и залаял на доктора. Пони, испугавшись, дернулся в сторону. -- Что ж, -- сказал доктор Милтон. -- Ммм... ууу... Значит, я ошибся. Хм-м-м... -- Но это так мило с вашей стороны, что вы беспокоитесь о моем песике, -- добавила Сара. -- Вы -- самый лучший доктор на всем нашем острове. -- А ты прекрасно сегодня выглядишь, моя дорогая, -- улыбнувшись, Милтон галантно поклонился Саре. -- О, спасибо за комплимент, доктор. -- Не за что, -- Бони снова поднял шляпу и покачал головой, затем натянул вожжи, и поехал в сторону больницы. -- Мне надо домой, -- объявила Сара. -- К нам скоро придут Редвинги -- хотят обсудить с родителями предстоящий полет. Я должна успеть принять ванну. Хочу выглядеть точь-в-точь как на детских фотографиях. 23 -- Ты очень молчалив сегодня, -- сказал Виктор Пасмор. -- Простите, кто-нибудь что-нибудь сказал или мне послышалось? Я ведь сказал только, что "ты очень молчалив сегодня", не так ли? Никто ведь ничего мне не ответил, так что, возможно, мне это только показалось. Они ели обед, который, ворча и жалуясь на жизнь, приготовил Виктор, и хотя мать Тома не спускалась вниз с тех пор, как он пришел, для нее тоже была поставлена тарелка с какой-то непонятной пищей и гарниром из переваренных овощей. Крики и шум, доносящиеся из телевизора, заглушали звуки музыки, звучащей в спальне Глории. -- Да ты всегда молчишь, черт возьми, -- снова заговорил Виктор. -- В этом нет ничего нового. Мне пора бы привыкнуть. Ты говоришь что-то -- а твой ребенок спокойно продолжает возить пищу по тарелке. -- Извини, -- сказал Том. -- Боже правый! Он подал признаки жизни! -- Виктор печально покачал головой. -- Наверное, мне это снится. Как ты думаешь, твоя мать спустится поесть? или так и будет сидеть у себя и слушать "Голубую розу"? -- "Голубую розу"? -- Ты хочешь сказать, что впервые слышишь это название? Твоя старуха крутит эту чертовщину по сто раз на дню, думаю, она давно уже не разбирает мелодии, просто... -- "Голубая роза" -- название пластинки? -- "Голубая роза" -- название пластинки? -- жеманно передразнил сына Виктор. -- Да, это название пластинки. Знаменитый диск Гленроя Брейкстоуна, который предпочитает слушать твоя мать, вместо того чтобы спуститься и съесть обед, который я приготовил. Это тоже в порядке вещей, как и то, что ты сидишь напротив и смотришь в сторону, когда я спрашиваю, где ты болтался целый день. -- Я ездил кататься с Сарой Спенс. -- Ты стал совсем большой, а? Том посмотрел на сидящего напротив отца. Подбородок его был чем-то испачкан, а под мышками на рубашке, в которой он ходил сегодня на работу, виднелись пятна от пота. Вокруг носа Том разглядел сеточку лопнувших сосудов и открытые поры. Темные, влажные волосы прилипли ко лбу Виктора. Отец согнулся над тарелкой, сжимая обеими руками стакан бурбона с содовой. Черные глаза его блестели. От Виктора исходила почти физически ощутимая враждебность. Пожалуй, он был гораздо пьянее, чем показалось Тому вначале. -- Что ты делал целый день? -- снова спросил он. Том увидел, что отец хочет сказать ему что-то гадкое, слова словно распирали его, поднимались изнутри, и он одним глотком осушил стакан, чтобы справиться с собой, а потом ухмыльнулся, как злобный карлик. Глаза его казались совершенно плоскими, а зрачков не было видно вообще. -- Сегодня ко мне в офис заезжал Ральф Редвинг. Сам Ральф Редвинг. Приехал поговорить со мной. -- Виктор не мог выложить то, что казалось ему приятной новостью, просто так, сразу. То, что он знал, как бы ставило его выше сына, которому он собирался об этом рассказать. Он сделал еще глоток бурбона и снова зловеще ухмыльнулся. -- Здание компании Редвинга находится всего в одном квартале от моего, но надеюсь, ты не думаешь, что он ходит куда-нибудь пешком. Черта с два! Шофер привез его на "бентли" -- он ездит в этой машине по самым серьезным делам. Ральф купил в киоске у нас в фойе две сигары по пять долларов. И спросил, на каком этаже "Пасмор трейдинг". Ты думаешь, он этого не знает? Просто хотел показать всем, кто там был, что Ральф Редвинг уважает Вика Пасмора. -- Это просто замечательно, -- сказал Том. -- И чего же он хотел? -- Зачем мог Ральф Редвинг прийти к Вику Пасмору? Существует только одна причина. Ты ведь не знаешь своего отца, Том. Тебе только кажется, что ты знаешь меня -- на самом деле ты меня не знаешь. Никто не знает Вика Пасмора. -- Он склонился над тарелкой и обнажил два ряда мелких острых зубов. Это напоминало скорее не улыбку, а оскал злобной собаки, охраняющей какое-то отвратительное сокровище. Затем Виктор выпрямился, презрительно посмотрел на сына, отрезал кусок мяса и начал медленно его жевать. -- Ты так и не понимаешь, в чем дело, да? Ты понятия не имеешь, о чем я сейчас говорю. Как ты думаешь, -- кому обычно наносит визиты Ральф Редвинг. Для кого он покупает сигары по пять долларов за штуку? "Для всякого, кого хочет обвести вокруг пальца", -- подумал Том, но вслух сказал: -- Думаю, немногие удостаиваются подобной чести. -- Никто и никогда! Знаешь, в чем твоя проблема? Ты не имеешь ни малейшего представления о том, что происходит вокруг. Чем старше ты становишься, тем чаще мне кажется, что ты -- один из тех ребят, которые ничего не добиваются в этой жизни. Ты слишком похож на свою мать, парень. -- Он предложил тебе работу? -- сказал Том. Виктору даже не пришло в голову, что эти слова могут быть для него обидными, он был во власти вечных истин, которые собирался сообщить Тому. -- Ты что, думаешь, человек вроде Ральфа Редвинга вбегает, приплясывая, в офис и говорит "Хей, Вик, как насчет новой работы"? Если ты действительно так думаешь, ты -- полный идиот. -- Отец всегда вел себя примерно так, когда бывал чем-то очень доволен. -- Он сказал, что обратил внимание, как хорошо я веду свое небольшое дело, не считая последних лет, когда дела шли не очень хорошо, а так, вообще. А потом он намекнул, что, может быть, ему понадобится грамотный менеджер по деловым вопросам, кто-нибудь, чьи глаза не закрыты шорами, как у большинства этих идиотов на Милл Уолк. Возможно, он захочет купить мое дело и перепоручить его кому-нибудь другому, чтобы я мог осуществлять для него более крупные проекты. -- Он так и сказал? -- Он намекнул, -- снова жевание, снова глоток бурбона. -- И знаешь, что я думаю? Пора мне наконец выбираться из-под опеки Гленденнинга Апшоу. Но мне ведь просто нечем больше заняться на этом чертовом острове. -- А разве ты находишься под его опекой? -- усомнился Том. -- О, Боже! -- Виктор покачал головой. С лица его исчезло торжествующее выражение. -- Давай предположим на секунду, что для жизни на Истерн Шор-роуд требуется чертовски много денег, хорошо? И еще, ну, скажем, когда я только появился здесь, Глен помог мне начать собственное дело -- но как он это сделал? Назначил меня вице-президентом компании "Милл Уолк констракшн" -- я-то думал, что он сделает именно так. Но разве так твой Дедушка заботится о людях? Нет, черт побери! Я сидел на этой пресной пище семнадцать лет, а теперь мне пора, черт побери, отведать подливки. Я это заслужил. -- Надеюсь, что так и будет, -- сказал Том. -- Ральф Редвинг держит весь этот чертов остров у себя в кармане -- не стоит обманываться на этот счет. Глен Ашпоу стар, и скоро сойдет с арены. А Ральф знает, как делать некоторые вещи! -- И что же это за вещи? -- поинтересовался Том. -- Я не знаю точно, какие, но знаю, что это так. Ральф Редвинг заботится обо всем заранее. Думаешь, он долго еще будет позволять Бадди вести разнузданный образ жизни? Бадди держат на гораздо более коротком поводке, чем тебе кажется, сынок, и очень скоро он узнает, что такое ответственность -- попадется наконец в капкан, расставленный Ральфом. Этот человек не любит рисковать. На лице Виктора снова появилось выражение злобного триумфа. -- А что это за ловушка? -- спросил Том. -- Заканчивай обедать и убирайся с глаз моих, -- потребовал вдруг Виктор. -- Я уже закончил, -- сказал Том и встал из-за стола. -- Ты проведешь в этом доме еще год, -- сказал Виктор. -- А потом отправишься на континент, и Глен Апшоу будет выкладывать по четвертаку всякий раз, когда тебе захочется пописать. -- Виктор улыбнулся с таким видом, словно собирается кого-то укусить. -- И поверь мне, для тебя так будет лучше. Я уже говорил тебе об этом. Пользуйся тем, что предлагают, пока это предлагают. Потому что ты ведь не существуешь. -- Я существую! -- закричал вдруг Том. Сегодня отец зашел слишком далеко. -- Только не для меня. Меня всегда от тебя тошнило. Том чувствовал себя так, словно его поколотили дубинкой. Больше всего ему хотелось схватить со стола нож и вонзить его отцу в сердце. -- А что ты хочешь? -- закричал он. -- Хочешь, чтобы я стал таким, как ты? Я не буду таким, как ты, даже за миллион долларов. Ты всю жизнь жил на деньги своего тестя, а теперь готов хрюкать от радости, как свинья в грязной луже, потому что получил более выгодное предложение. Виктор вскочил, опрокинув стул, и ему пришлось схватиться за край стола, чтобы удержать равновесие. Кровь бросилась ему в лицо, глаза и рот стали вдруг маленькими -- сейчас он действительно напоминал свинью, краснолицую свинью, шатающуюся по загону. На секунду Тому показалось, что отец вот-вот бросится на него. -- Закрой варежку! -- пророкотал Виктор. -- Ты слышишь меня? Тома трясло, руки его непроизвольно сжались в кулаки. -- Ты ничего обо мне не знаешь, -- произнес Виктор по-прежнему повышенным тоном, но уже без крика. -- Я знаю достаточно, -- Том тоже повысил голос. -- Ты ничего не знаешь даже о себе! -- Я знаю больше, чем ты думаешь, -- прокричал в ответ Том. Наверху начала выть его мать, и Тому захотелось вдруг зарыдать, до того отвратительной была вся эта сцена. Его по-прежнему трясло. Виктор Пасмор вдруг переменился прямо на глазах -- лицо его до-прежнему было красным, но он, казалось, немного протрезвел. -- Что ты знаешь? -- спросил он. -- Неважно, -- с отвращением произнес Том. Наверху Глория принялась скулить размеренно и со вкусом, как брошенный ребенок, бьющийся головкой о край своей колыбели. -- Мало нам было всего остального -- теперь еще и это, -- сказал Виктор. -- Поднимись и успокой ее, -- сказал Том. -- Или теперь, когда твой друг Ральф купил тебе сигару, с этим тоже покончено? -- Я еще доберусь до тебя, умник, -- схватив со стола салфетку, Виктор вытер лицо. Однако воспоминание о Ральфе Редвинге и его сигаре явно приободрило его. В кабинете зазвонил телефон. -- Возьми трубку, -- сказал отец, -- и, если это меня, -- скажи, что я перезвоню через пять минут. С этими словами Виктор вышел из столовой. Том прошел в кабинет и поднял трубку. -- Что это так орет -- телевизор? -- раздался на другом конце голос дедушки. -- Убавь громкость -- мне надо сказать тебе кое-что. Том выключил телевизор. -- Нам надо обсудить предстоящую поездку на Игл-лейк, -- сказал Глен Апшоу. -- Кстати, что ты делал в больнице сегодня утром? -- Хотел выяснить, что случилось с Нэнси Ветивер. -- Разве я не звонил тебе по этому поводу? -- Ты, наверное, забыл. -- Она приступит к работе через день-два. Твоя Нэнси несколько дней приходила на работу в странном состоянии. Доктор Милтон навел справки и выяснил, что она поздно ложится спать, возможно, пьет каждый день. Доктор отчитал ее, а Нэнси попыталась что-то ответить, но не смогла связать двух слов. Вот Милтон и отстранил ее ненадолго от работы. Надо было показать остальным, что не стоит так себя вести. Конечно, все девицы, которые там работают, понятия не имеют, что такое воспитание -- в этом все дело. -- Глен громко закашлял, и Том представил, как он сидит у телефона с трубкой в одной руке и сигаретой в другой. -- Нэнси Ветивер не смогла связать двух слов? -- переспросил Том. -- Она попыталась что-то соврать. Сейчас не хватает медсестер, и даже в Шейди-Маунт берут на работу кого попало. Я думаю, теперь этот вопрос закрыт, -- сказал Глен после паузы. -- Да, закрыт, -- подтвердил Том. -- Абсолютно и навсегда. -- Рад, что ты не разучился прислушиваться к доводам рассудка. Теперь к делу -- у меня есть предложение, касающееся твоей поездки на Игл-лейк. -- Том молчал. -- Ты еще здесь? -- крикнул в трубку Глен. -- Здесь, -- слышно было, как наверху мать запустила чем-то в отца. -- Здесь, только здесь и ни в каком другом месте. -- С тобой что-то не в порядке? -- Даже не знаю, что ответить. Я только что поругался с отцом. -- Дай ему время успокоиться, или извинись, или придумай что-нибудь еще. -- Наверху снова закричала Глория. -- Что это было? -- Телевизор. Глен Апшоу вздохнул. -- Так вот, слушай, -- сказал он. -- В прежние времена, чтобы добраться до Игл-лейк, мы плыли до Майами, ехали на поезде до Чикаго, потом пересаживались в другой поезд -- на Харли. Дорога занимала четыре дня. Но ты можешь добраться туда за один день, если только готов будешь выехать послезавтра. -- Том кивнул головой, но ничего не сказал. -- Ральф Редвинг использует иногда частный самолет, чтобы доставить на север своих друзей. Послезавтра как раз прилетят за Спенсами. Ральф согласился оказать мне услугу и позволить тебе лететь с ними. Так что собирай вещи и будь на летном поле в пятницу в восемь утра. -- Хорошо, спасибо, -- сказал Том. -- Дыши там свежим воздухом, гуляй по лесу, плавай. Можешь воспользоваться тем, что я -- член клуба. Не волнуйся о том, как доберешься обратно. Я позабочусь об этом, когда придет время. -- Том никогда еще не слышал, чтобы голос его деда звучал так дружелюбно. -- Тебе там очень понравится. Мы с Глорией иногда вспоминаем Игл-лейк и те счастливые времена, когда проводили там лето. Она очень любила это место. Могла часами сидеть на балконе и смотреть на лес. -- И на озеро? -- сказал Том. -- Нет. В некоторых охотничьих домиках есть балконы, которые выходят прямо на озеро, но наш находится с другой стороны и смотрит в лес. Но ты можешь сидеть на пирсе и любоваться озером сколько угодно. -- А с балкона видны другие пирсы? -- А кому нужно смотреть на чужие пирсы? Мы с Глорией отправлялись туда, чтобы спрятаться от людей. Вообще-то, пока не появился ты -- пока Глория не вышла замуж и не появился ты, -- я подумывал иногда о том, чтобы удалиться на покой и поселиться вместе с ней на Игл-лейк. Но тогда мне не приходило в голову, что когда подойдет время, я вовсе не захочу удаляться на покой. -- Может, ей захочется поехать вместе со мной? -- Глория не может там находиться. Мы попробовали однажды -- через год после того, как умерла ее мать. Но ничего не получилось. Она не могла с собой справиться. Наконец я сдался и уехал раньше, чем рассчитывал, -- отправился по делам в Майами. Работал на благо своего будущего. -- На благо своего будущего? -- испуганно переспросил Том. -- Мы построили там больницу в рекордно короткий срок. -- Поняв, что Том спросил его совсем не об этом, Глен сказал. -- Я договорился, чтобы в Майами Глорию осмотрел врач, которого считали в те дни ведущим психиатром. Но он оказался обыкновенным шарлатаном. Психиатры почти все такие. Он сказал, что мне надо ходить на его сеансы, а я ответил ему, что я гораздо нормальнее его самого. Я положил конец всем этим визитам. Глория была маленькой девочкой, которая за год до этого потеряла мать, -- вот и все. Том вспомнил, как мать отчаянно сжимала обеими руками стакан с мартини, сидя на террасе в доме своего отца. -- А ты не можешь вспомнить ничего другого, что расстроило ее тем летом? -- спросил Том. -- Нет. Если не считать болезни Глории, это было замечательное лето. Один из младших Редвингов, Джонатан, женился на очень симпатичной девочке из Атланты. Свадьбы Редвингов -- это всегда целое событие. Нас ожидало замечательное лето с множеством вечеринок в клубе. -- Но оно не было таким, -- сказал Том. -- Тебе повезет больше, чем нам. Только не опоздай на самолет. Том пообещал, что не опоздает, дедушка повесил трубку, не ожидая, пока его поблагодарят еще раз. Том не помнил, как вышел из кабинета и оказался возле лестницы. Со второго этажа слышались крики и визгливые проклятия. Том заглянул в пустую гостиную, и ему вдруг пришло в голову, что все в этой комнате мертвое. Стулья, столы, длинный диван -- вся мебель была мертвой. -- Так значит, она не могла связать двух слов, -- произнес вслух Том. -- Попыталась что-то соврать. -- Сверху послышались крики отца. -- Нас ожидало замечательное лето. Сверху что-то с грохотом упало. Ноги словно сами принесли Тома обратно в кабинет. Он присел на ручку кресла отца и несколько секунд глядел в мертвый экран, прежде чем сообразил, что телевизор выключен. Ноги подвели его к телевизору, а рука сама нажала на кнопку. Джо Раддлер отчаянно кривлялся, сидя за столом в обществе нескольких мужчин в спортивных пиджаках. Большие буквы внизу экрана сообщали, что через несколько минут зрителей ждут "последние новости острова". Джо Раддлер исчез, и стали показывать рекламу блеска для полировки машин. Том выключил звук, опустился на старый продавленный стул и стал ждать. -- Надеюсь, ты сказал им, что я перезвоню, -- повернувшись, Том увидел на пороге Виктора. -- Звонили не тебе, а мне. Это был дедушка. Виктор мгновенно побледнел. -- Мы говорили очень долго. Я, кажется, никогда еще не говорил с ним так долго -- я имею в виду, один на один. Том заметил, что у Виктора появились мешки под глазами. -- Ральф Редвинг предложил деду отвезти меня на Игл-лейк на собственном самолете. Я лечу послезавтра. Дедушка был очень доволен собой. Мешки под глазами напоминали синяки -- нет, пожалуй, дело было скорее не в мешках, а в выражении глаз. -- Я ничего не рассказал ему о знаменательном визите Ральфа и сигарах по пять долларов за штуку. Да и как бы я мог? Ведь я не существую. Виктор оперся о дверной косяк и заглянул в комнату. Ко лбу его прилип клок черных волос, и он по-прежнему выглядел побитым. -- Я займусь тобой потом, -- сказал он и отошел от двери. Из телевизора послышалась быстрая, скачущая мелодия, затем звучный голос объявил: -- Настало время "Последних новостей острова". Джо Раддлер еще несколько секунд кривлялся на экране, пытаясь что-то произнести, затем его сменил блондин приятной наружности с тревожным выражением лица. -- Трагическая смерть героя острова -- подробности через несколько минут, -- произнес он, и исчез, уступив место рекламе шампуня. Через несколько минут блондин снова появился на экране и, серьезно взглянув прямо на Тома, произнес: -- Сегодня Милл Уолк потерял одного из своих героев. Патрульный Роман Клинк, один из двух полицейских, пострадавших в перестрелке в туземном квартале при попытке взять живым предполагаемого убийцу Мариты Хасслгард Фоксвелла Эдвардса, получил несколько ранений, повлекших за собой смерть, пытаясь предотвратить вооруженное ограбление в районе пивной "Малруни". Когда патрульный Клинк, дежуривший в пивной, достал револьвер и попытался помешать ограблению, один из бандитов выстрелил ему в голову. Клинк скончался на месте. Свидетели видели трех человек, убегающих с места преступления, и хотя никто не смог дать четких примет убегавших, их арест неизбежен. На экране появилась расплывчатая черно-белая фотография широколицего парня в полицейской форме, взятая, судя по всему, из личного дела в полицейской академии. -- Патрульный Роман Клинк умер в возрасте сорока двух лет, прослужив пятнадцать лет в полиции острова. Он оставил вдову и сына, -- блондин опустил глаза на текст, потом снова взглянул в камеру. -- Напарник офицера Клинка, патрульный Майкл Менденхолл, скончался сегодня утром в больнице Шейди-Маунт от ран, подученных в ходе той же попытки захвата Фоксвелла Эдвардса -- самой кровавой операции в истории полиции Милл Уолк. Все это время Менденхолл находился в коме. Оба полицейских будут похоронены со всеми почестями на кладбище Кристчерч после службы в соборе Святой Хильды. Капитан Фултон Бишоп объявил, что полиция будет благодарна всем желающим сделать пожертвования в фонд помощи семьям полицейских. -- Блондин повернулся к камере в профиль и сказал: -- А теперь грустный комментарий Джо Раддлера. На экране появилась физиономия Джо Раддлера. Казалось, он вот-вот выскочит из синей рубахи, застегнутой на все пуговицы. -- Ужасно! -- заорал Джо. -- Невообразимо! Знаете, что я думаю? Я скажу вам, что я думаю! Некоторые люди считают, что публичные казни... Том встал и выключил телевизор. -- Эй, это ведь был Джо Раддлер, -- обернувшись, Том увидел, что отец снова стоит в дверях, засунув руки в карманы. -- Я люблю Джо Раддлера. Все тело Тома сжалось, словно в кулак. Он нагнулся к телевизору и нажал на кнопку. -- ...Жалкие, подлые трусы, которые не могут принять... -- голосил с экрана Джо. Том выключил звук. -- Сегодня убили полицейского, -- сказал он. -- Копы знают, что их работа связана с риском. Можешь мне поверить, они к этому готовы. -- Виктор вошел в комнату. Вид у него был немного пристыженный. -- Знаешь, Том... ну, я наговорил тут тебе грубостей. -- Он покачал головой. -- Я не хочу, чтобы ты думал... -- Никто не хочет, чтобы я думал, -- перебил его Том. -- Да, да, ммм, хорошо, что ты ничего не сказал Глену о... ты ведь не сказал, да? -- Я заметил одну интересную вещь, -- сказал Том. -- Дедушка очень любит рассказывать мне всякие интересные вещи, но совершенно не любит слушать их сам. -- Хорошо, хорошо, -- забормотал Виктор. -- Не хочешь подняться наверх и взглянуть на свою маму. Только сначала прибавь, пожалуйста, звук. Том повернул ручку громкости, и комната наполнилась воплями: -- Тогда стреляйте в меня! Вот что я думаю! Отец быстро взглянул на Тома и уставился в телевизор. Том вышел из комнаты и поднялся на второй этаж. Глория лежала на кровати в измятой мужской пижаме, положив под спину подушку. Кругом валялись поверх покрывала разные журналы. На туалетном столике горела покрытая шарфом лампа. Окна были закрыты ставнями. Еще одна лампа, стоявшая обычно рядом с кроватью, лежала теперь рядом с ней, разломанная на две части. Рядом с тем местом, где раньше была лампа, стояла на полу коричневая пластиковая бутылочка с отпечатанной на машинке этикеткой. На полу блестело разбитое стекло. Том начал подбирать с ковра осколки. -- Ты ведь порежешься, мама, -- укоризненно произнес он. -- Я весь день чувствовала себя такой усталой, что не могла подняться с постели, а потом услышала, как вы с Виктором кричали друг на друга внизу. Том посмотрел на мать. Глория закрыла лицо руками. Он ухватил как можно больше осколков и положил их в корзину для мусора поверх валявшихся там в несметном количестве использованных белых салфеток. Потом он сел рядом с матерью. -- Мы поссорились, но теперь уже помирились, -- сказал Том. Он обнял мать. Тело ее казалось почти бесплотным и одновременно каким-то напряженным. -- Вот и все, ничего особенного. Глория на секунду положила голову на плечо сына, но тут же вздрогнула и отстранилась. -- Не прикасайся ко мне. Я не люблю этого, -- сказала она. Том тут же разжал руки. Глория посмотрела на него туманным взглядом и запахнула поплотнее пижамную куртку. -- Ты хочешь, чтобы я ушел? -- спросил Том. -- Вообще-то нет. Просто я не люблю ссоры. Я так пугаюсь, когда люди ссорятся. -- А я не люблю слышать, как ты кричишь. Я так ужасно себя чувствую, когда слышу эти крики. Я понимаю, что ничего не могу для тебя сделать. -- Думаешь, мне это нравится? Это случается как-то само по себе. Что-то щелкает внутри, и я перестаю понимать, где нахожусь. Раньше мне казалось, что настоящая Глория ушла куда-то, а мне приходится прятаться внутри ее тела, пока она не вернется. А потом я поняла, что это полумертвое тело и есть настоящая я. -- Но ты ведь не всегда такая, -- сказал Том. -- Ты не мог бы выключить проигрыватель. Пожалуйста. Только сейчас Том заметил, что на портативном проигрывателе, поставленном на туалетный столик, вращается какая-то пластинка. Обернувшись, Том нажал на кнопку, пластинка постепенно остановилась, и тогда он смог прочесть, что на ней написано. Это была та самая "Голубая роза" Глена Брейкстоуна и группы "Таргетс". Том снял пластинку с проигрывателя и поискал среди груды пластинок, лежащих на полу возле кровати, конверт, в котором она лежала. Наконец он обнаружил его почти уже под кроватью. В нескольких местах конверт был порван и подклеен прозрачной пленкой. Том засунул в него пластинку. -- Что он сейчас делает? Смотрит телевизор? -- спросила мать, имея в виду Виктора. Том кивнул. -- И как это он всегда умудряется дать мне понять, что он выше меня, потому что я лежу здесь и слушаю музыку, а он смотрит внизу этот дурацкий телевизор и накачивается виски? -- Тебе ведь сегодня лучше, -- напомнил ей Том. -- Если бы мне стало по-настоящему лучше, я бы, наверное, не знала, как себя вести. Глория села повыше и вытянула ноги под покрывалом. При этом несколько журналов слетели на пол. Глория натянула покрывало повыше и откинулась на подушку. Том вдруг подумал, что спальня Глории напоминает комнату молодой девушки -- проигрыватель на туалетном столике, куча журналов, мужская пижама, полутьма, односпальная кровать. Не хватало только плакатов и вымпелов на стенах. -- Ты хочешь, чтобы я ушел? -- снова спросил он. -- Можешь посидеть еще немного. -- Глория закрыла глаза. -- Ему было стыдно за свое поведение, да? -- Думаю, да, -- ответил Том. Он отошел от кровати и сел на кресло перед туалетным столиком, все еще держа в руках конверт с пластинкой. -- Только что звонил дедушка. Глория открыла глаза и выпрямилась. Затем она протянула руку к бутылочке с пилюлями и вытрясла две таблетки себе на ладонь. -- Правда? -- переспросила Глория, разламывая таблетки пополам и проглатывая одну за другой две половинки. -- Он хочет, чтобы я уехал на Игл-лейк послезавтра. Я могу полететь вместе со Спенсами на самолете Редвингов. -- Спенсы летят на север на самолете Редвинга? -- После небольшой паузы Глория спросила. -- И ты полетишь вместе с ними? -- Хочешь, чтобы я остался дома? -- спросил Том. -- Я ведь вовсе не обязан туда ехать. -- Пожалуй, нет. Наверное, тебе лучше вырваться ненадолго из этого дома. На севере тебе будет веселее. -- Ты ведь тоже ездила туда на лето, -- сказал Том. -- Я много куда ездила. Я вела совсем другую жизнь, но это продолжалось недолго. -- А ты помнишь ваш дом на озере? -- Это был очень большой дом. Деревянный. Там все дома деревянные. Я знала, кто где живет. Я даже знала, где живет Леймон фон Хайлиц. В тот день, когда мы ездили в Клуб основателей -- помнишь, за ленчем? -- твой дедушка не хотел, чтобы я говорила о нем. Но я всегда считала его потрясающим человеком. "Интересно, почему?" -- подумал Том. -- Он был очень знаменит, -- продолжала Глория. -- И еще я дружила там с одной леди по имени Джанин. Но это еще одна ужасная история. Одна ужасная история за другой -- такова вся моя жизнь. -- Ты знала Джанин Тилман? -- Мне о многом запрещают говорить. Вот я и молчу. -- А почему тебе запрещают говорить о Джанин Тилман? -- спросил Том. -- О, это не имеет больше никакого значения, -- голос Глории звучал сейчас более осмысленно, чем в начале разговора. -- Я могла делиться с ней своими секретами. -- Сколько тебе было лет, когда умерла твоя мать? -- спросил Том. -- Четыре. Я долго не понимала, что с ней случилось -- думала, что она просто уехала далеко-далеко, чтобы сделать мне больно. Хотела наказать меня. -- А за что ей было тебя наказывать? Глория широко открыла глаза, ее опухшее лицо казалось сейчас почти детским. -- Потому что я плохо себя вела. Из-за моих секретов. Иногда Джанин приходила специально, чтобы поговорить со мной. Она держала меня на руках, а я рассказывала ей свои секреты Я надеялась, что она станет моей новой мамой. Мне по-настоящему этого хотелось! -- Мне всегда было очень интересно, как умерла моя бабушка -- сказал Том. -- Но никто никогда не говорил мне об этом. -- Мне тоже! Маленьким детям не говорят о таких вещах. -- О каких вещах? -- Бабушка покончила с собой, -- произнесла Глория безо всякого выражения. -- Мне не полагалось об этом знать. Отец не хотел даже говорить мне, что ее нет в живых. Ты ведь знаешь своего дедушку. Очень скоро он начал вести себя так, словно у него никогда не было никакой жены. Нас было только двое. Она и она папа. -- Глория натянула покрывало повыше, журналы, лежащие поверх него, тоже поползли вверх. -- Только она и она папа. И больше никого. Потому что он любил дочь, а дочь любила его. Но она знала обо всем, что случилось. -- Глория улеглась поудобнее. -- Но все это было очень-очень давно. Джанин очень рассердилась, а потом один человек убил ее и сбросил в озеро. Я слышала как он стрелял. Я была у себя в спальне и услышала выстрелы. Хлоп! Хлоп! Хлоп! Я выбежала на веранду и увидела мужчину, убегавшего в лес. Тогда я заплакала и стала искать отца, но его нигде не было. А потом я, наверное, заснула, потому что когда проснулась -- он был уже рядом. Я рассказала ему обо всем, что видела, а он отвел меня к Барбаре Дин. Он считал, что там я буду в безопасности. -- Ты хочешь сказать -- он взял тебя с собой в Майами. -- Нет. Сначала он отвел меня в деревню к Барбаре Дин. Я провела там несколько дней. А отец снова пошел на озеро искать Джанин. А потом он вернулся, и только тогда мы поехали в Майами. -- Я не понимаю... Глория закрыла глаза. -- Я не любила Барбару Дин. Она никогда не разговаривала со мной. Она была противная. Глория замолчала, дыхание ее было тяжелым. -- Завтра тебе будет лучше. Том обошел вокруг кровати и склонился над матерью. Веки ее затрепетали. Том нагнулся, чтобы поцеловать ее, но едва губы его коснулись лба Глории, она вздрогнула и пробормотала: -- Не надо! В кабинете Виктор Пасмор спал в кресле с откидывающейся спинкой перед работающим телевизором. В пепельнице дымилась забытая сигарета, успевшая превратиться в столбик серого пепла. Том тихонько подошел к входной двери и вышел на прохладный ночной воздух. В зашторенных окнах Леймона фон Хайлица горел свет. 24 -- Ты чем-то расстроен, -- сказал фон Хайлиц, увидев на пороге Тома. -- Заходи скорее внутрь и дай мне посмотреть на тебя как следует. Том вошел в дверь, двигая ногами словно из последних сил, и прислонился к шкафчику с картотекой. Мистер Тень закурил сигарету и, выпустив дым, внимательно посмотрел на Тома. -- Ты выглядишь абсолютно измученным, Том. Я налью тебе чашку кофе, и ты обо всем мне расскажешь. Том выпрямился и потер лицо руками. -- Здесь, у вас, мне немного лучше, -- сказал он. -- Сегодня я столько всего услышал, столько всего узнал, что голова просто идет кругом. Я не могу понять, что к чему. -- Позволь за тобой поухаживать, -- сказал фон Хайлиц. -- У тебя был сегодня очень тяжелый день. Он провел Тома в кухню, достал и поставил на стол две чашки с блюдцами, и налил в них кофе из черного кофейника, стоявшего на черной газовой горелке, -- и горелка, и кофейник принадлежали еще родителям фон Хайлица. Тому нравилась его кухня, отделанная деревянными панелями, с висячими светильниками, старомодными раковинами, высокими деревянными полками и чистым дощатым полом. -- Думаю, что по такому случаю мы имеем право добавить в кофе кое-что покрепче, -- сказал старик, снимая с одной из полок бутылку коньяка и наливая по нескольку капель в каждую чашку. -- По какому случаю? -- спросил Том. -- По случаю твоего прихода, -- улыбнувшись, фон Хайлиц подвинул ему одну из чашек. Том отхлебнул горячего ароматного напитка и почувствовал, как напряжение постепенно проходит. -- Я не знал, что вы знакомы с Хэтти Баскомб, -- сказал Том. -- Хэтти Баскомб -- одна из самых необычных женщин на этом острове. Раз ты знаешь о нашей дружбе, значит, наверное, виделся, с нею сегодня. Но я не собираюсь весь вечер держать тебя в кухне. Давай переберемся в комнату, и там ты расскажешь, что же так расстроило тебя сегодня. В комнате Том устроился поудобнее на кожаном диване и положил ноги на заваленный книгами журнальный столик. -- Одну минутку, -- сказал фон Хайлиц, включая стереосистему и ставя пластинку. Том приготовился снова выдержать пытку Махлером, но вместо этого мягкий тенор саксофона начал играть одну из любимых мелодий мисс Эллингхаузен -- "Только не для меня". Том подумал, что мелодия имеет тот же вкус, что и кофе с коньяком. И тут он вдруг узнал пластинку. -- Это ведь "Голубая роза", -- сказал Том. -- У моей матери тоже есть эта пластинка. -- Один из лучших дисков Гленроя Брейкстоуна. Сегодня мы будем слушать только его. -- Том посмотрел на старика со смешанным чувством смущения и боли. -- То, что ты сейчас испытываешь -- я знаю, как это ужасно, но это означает, что ты уже почти преодолел себя. События происходят теперь сами собой, но начало им положил ты. -- Усевшись напротив Тома, фон Хайлиц сделал глоток кофе. -- Сегодня убили еще одного человека, убили по ряду причин, но одна из них состояла в том, что он слишком много говорил. -- Тот полицейский? -- Он был конченым человеком. Они не могли доверять ему и поэтому избавились от него. Они сделали бы так же с тобой и со мной, если бы знали о нас. Поэтому теперь нам надо быть очень осторожными. -- Вы знали, что моя бабушка покончила с собой? -- спросил Том. Фон Хайлиц замер, не донеся до рта кофейную чашку. -- Наверное, я должен быть в шоке, но я почему-то не испытываю ничего подобного. Но вы -- вы солгали мне, -- Тома словно прорвало. -- Мой отец не мог видеть с балкона причал Тилманов. Его балкон выходит на лес, а не на озеро. Зачем вы сказали мне это? Почему все постоянно лгут мне? И почему моя мать такая беспомощная? Как мог мой дедушка бросить ее у кого-то в доме и отправиться на озеро? -- Том вздохнул, вернее, почти всхлипнул, и закрыл лицо руками. -- Извините, -- сказал он после паузы. -- Просто я пытаюсь думать о пяти-шести вещах одновременно. -- Я не лгал тебе, Том, -- сказал фон Хайлиц. -- Просто сказал не все. Я не знал тогда некоторых вещей, а некоторые не знаю и сейчас. Когда ты едешь на Игл-лейк? -- Послезавтра. -- Фон Хайлиц вопросительно взглянул на Тома. -- Это выяснилось только что. Мне позвонил дедушка и сообщил, что я лечу на самолете Редвингов. -- Хорошо, хорошо, -- положив ногу на ногу, фон Хайлиц откинулся на спинку кресла. -- А теперь расскажи мне, что с тобой сегодня случилось. Том посмотрел через стол на собеседника, и фон Хайлиц ответил ему взглядом, полным понимания и дружеского участия. И Том рассказал ему все. О больнице, Давиде Натчезе, о мертвом полицейском и докторе Милтоне, об "экскурсии" в старый туземный квартал и "Рай Максвелла", о том, как видел Фултона Бишопа, скользящего по первому ярусу Райских кущ, подобно голодному удаву. О Нэнси Ветивер и о том, что рассказал ей Майкл Менденхолл, об экипаже доктора Милтона, о пьяной враждебности отца и визите Ральфа Редвинга к Виктору Пасмору. И наконец -- о звонке Глена Апшоу и о матери, лежащей на кровати в спальне и вспоминающей детство и последнюю поездку на Игл-лейк. -- О, Господи! -- сказал старик, когда Том закончил свой рассказ. -- Теперь я понимаю, почему ты пришел ко мне в таком состоянии. Мне кажется, тебе не повредит еще немного коньяка -- причем на этот раз уже без кофе. -- Я засну, если выпью коньяка, -- возразил Том. -- Я так вымотался за сегодняшний день. Выговорившись, Том почувствовал себя немного легче, успокоился. Он действительно устал, но на самом деле ему вовсе не хотелось спать. Мистер Тень улыбнулся Тому, похлопал его по колену и, взяв его чашку, понес ее в кухню. Он вернулся с графинчиком бренди и поставил его на стол, затем перевернул пластинку Гленроя Брейкстоуна, и комнату наполнили звуки, полные страсти, которые до конца жизни будут ассоциироваться в сознании Тома не только с его матерью, но и с этим самым вечером в доме Леймона фон Хайлица. Старик снова уселся напротив Тома и посмотрел ему в глаза. Затем он налил себе бренди. -- Ты только что сообщил мне два очень ценных факта и подтвердил кое-что, о чем я давно догадывался: семь