.
-- Чем могу помочь? -- вежливость вопроса не сочеталась с испуганным
взглядом. Я заметил, что остаток его волос из каштанового стал седым. -- Вы
не репортер?
-- Я зашел повидаться, -- сказал я. -- Я бывал у вас вместе с
родителями. Я сын Евы Апдаль, -- так меня было легче всего опознать.
Он вгляделся в меня, потом кивнул:
-- Майлс. Вы Майлс. Заехали в гости или пожить? -- у Энди, как и у его
жены, были причины относиться ко мне настороженно.
-- В основном поработать. Я решил, что здесь хорошее место для работы.
Это его не убедило; он по-прежнему смотрел настороженно.
-- Не помню, чем вы занимаетесь.
-- Я преподаю в колледже, -- мой бес противоречия порадовался его
изумлению. -- Английскую литературу.
-- Да, вы всегда выглядели смышленым, -- сказал он. -- А наша девочка
уехала в бизнес-колледж в Вайнону. Ей там нравится. Вы не там преподаете?
Я сказал ему, где преподаю.
-- Это на Востоке?
-- На Лонг-Айленде.
-- Ева говорила, что боится, как бы вы не уехали на Восток. Так что у
вас за работа?
-- Мне нужно написать книгу -- то есть, я пишу книгу. О Дэвиде Герберте
Лоуренсе.
-- Ага. Не помню такого.
-- Он написал "Любовники леди Чаттерлей".
Энди сконфузился, как молоденькая девушка.
-- Похоже, правду говорят об этих колледжах на Востоке, -- медленно
сказал он. Возможно, он произнес это в заговорщически-мужском значении, но
мне послышалась только злость.
-- Это только одна из его книг.
-- Мне хватает одной книги, -- он обернулся, и за его спиной я увидел
его жену, глядящую на меня из глубины магазина.
-- Это Майлс, сын Евы, -- объявил он. -- Дурачит меня. Говорит, что
пишет неприличную книжку.
-- Мы слышали, что вы с женой развелись, -- сказала она. -- От Дуэйна.
-- Мы жили отдельно. А потом она умерла. Их лица опять окрасились
изумлением.
-- Этого мы не знали, -- сказала жена Энди. -- Будете что-нибудь брать?
-- Пожалуй, упаковку пива для Дуэйна. Что он пьет?
-- Да все, -- сказал Энди. -- "Блац", "Шлиц", "Будвайзер". У нас вроде
бы есть "Буд".
-- Давайте, -- сказал я, и Энди скрылся в подсобке. Мы с его женой
смотрели друг на друга. Она первой прервала неприязненное молчание:
-- Значит, вы приехали поработать?
-- Да. Конечно.
-- Но он сказал, вы пишите что-то неприличное?
-- Он не понял. Я пишу свою диссертацию. Она ощетинилась:
-- Думаете, Энди слишком глуп, чтобы вас понять? Вы ведь всегда были
слишком хороши для нас. Слишком хороши, чтобы жить с нами... и чтобы
соблюдать закон.
-- Подождите, -- остановил я ее. -- Господи, это ведь было так давно.
-- И слишком хороши, чтобы не поминать имя Господне всуе. Вы не
изменились, Майлс. Дуэйн знает, что вы едете?
-- Конечно. Хватит злиться. Послушайте -- я ехал двое суток, со мной
случились кое-какие неприятности, и я хочу только тишины и покоя, -- я
заметил, что она смотрит на мою завязанную руку.
-- Вы всегда приносили несчастье, -- сказала она. -- Вы и ваша кузина
Алисон. Хорошо, что вы не выросли в долине. Ваши деды были нашими, Майлс, и
ваш отец тоже, но вы... мне кажется, у нас достаточно забот и без вас.
-- О Боже! Что случилось с вашим гостеприимством?
-- Мы еще не забыли вас и того, что вы сделали. Энди отнесет ваше пиво
к машине. Деньги можете оставить на прилавке.
Показания Маргарет Кастад
Я знала, что это Майлс Тигарден, когда он только ступил на наш порог,
хотя Энди уверяет, что узнал об этом, только когда он сказал, что он сын
Евы. У него был тот же вид, что и всегда -- будто он хранит какую-то тайну.
Я всегда жалела Еву, она прожила жизнь прямо, как стрела, и не ее вина, что
он вырос таким. Теперь, когда мы знаем о нем все, я рада, что Ева с ним
вовремя уехала отсюда. В первый день я просто выставила его из магазина. Я
сказала: нас не обманешь. Мы тебя знаем. И уходи из нашего магазина. Энди
отнесет твое пиво к машине. Я подумала, что он где-то подрался -- он
выглядел испуганным, и из руки у него шла кровь. Я так ему и сказала, и
скажу еще, если понадобится. Он всегда был каким-то не таким. Если бы он был
собакой или лошадью, его следовало бы пристрелить. Да-да, просто
пристрелить. А так я только выгнала его, с этим его шкодливым взглядом и с
рукой, замотанной платком.
Я молча смотрел, как Энди ставит пиво на заднее сиденье "фольксвагена",
рядом с рукописями.
-- Что, досталось? -- спросил он. -- Жена сказала, что вы уже
расплатились. Ладно, передайте привет Дуэйну. Надеюсь, ваша рука скоро
пройдет.
Он отошел от машины, вытирая руки о штаны, будто запачкал их, и я молча
занял место за рулем.
-- Пока, -- сказал он, но я не ответил. Выезжая со стоянки, я увидел в
зеркальце, как он пожимает плечами. Когда магазин скрылся за поворотом, я
включил радио, надеясь поймать музыку, но Майкл Муз опять забубнил о смерти
Гвен Олсон, и я торопливо вырубил его.
Только доехав до школы, где моя бабушка обучала все восемь классов, я
немного расслабился. Есть особое состояние мозга, при котором он
вырабатывает альфа-волны, и я постарался его достичь, но у меня не
получилось. Осталось сидеть в машине и смотреть на дорогу и на пшеничное
поле справа. Где-то послышалось гудение мотоцикла, и скоро я увидел его --
сперва размером с муху, потом больше и больше, пока я не смог различить на
нем парня в шлеме и черной кожаной куртке и за его спиной девушку с
развевающимися светлыми волосами. Мотоцикл свернул направо, и скоро гудение
стихло.
Почему старые грехи всегда тащатся за тобой? Придется делать покупки в
Ардене, хоть и не хочется делать десятимильный крюк. Это решение меня
несколько успокоило, и через несколько минут я смог поехать дальше.
Вы спросите, где же были моя застенчивость и привычка к шутовству? Меня
и самого изумило, как легко, оказывается, меня разозлить. Утро выдалось
нервным, к тому же я обнаружил, что старые грехи никуда не девались. Все эти
годы они ждали меня здесь.
В ста ярдах от заброшенной школы стояла лютеранская церковь -- красное
кирпичное здание, пропитанное каким-то неуклюжим спокойствием. В этой церкви
мы с Джоан венчались, чтобы успокоить мою бабушку, которая в то время была
уже очень больна.
За церковью лес исчез, и опять начались пшеничные поля. Я миновал ферму
Сандерсонов -- перед домом стояли два пикапа, в пыли возился облезлый петух,
-- и увидел дородного мужчину, высунувшегося из двери и помахавшего мне
рукой. Я хотел помахать в ответ, но мой мозг еще не выработал достаточно
альфа-волн.
Через полмили я уже видел наш старый дом и земли Апдалей. Ореховые
деревья во дворе разрослись и напоминали шеренгу старых толстых фермеров. Я
зарулил во двор и проехал мимо деревьев, чувствуя, как машина подпрыгивает
на корнях. Я ожидал, что при виде дома меня охватит волнение, но этого не
случилось. Обычный двухэтажный дом с верандой. Выходя из машины, я вдохнул
знакомый запах фермы -- смесь запахов коров, лошадей, сена и молока. Этот
запах проникает во все; когда деревенские приезжали к нам в Форт-Лодердейл,
от них за милю несло фермой.
Мне показалось, что мне снова тринадцать лет, и я расправил плечи и
вскинул голову. За стеклом веранды что-то задвигалось, и по ковыляющей
походке я понял, что это Дуэйн. Он так же сидел в углу веранды, как в тот
ужасный вечер двадцать лет назад. Увидев своего кузена, я сразу вспомнил,
как мало мы друг друга любили, сколько враждебного пролегло между нами. Я
надеялся, что теперь все будет иначе.
Два
-- У меня есть пиво, Дуэйн, -- сказал я, пытаясь изобразить дружелюбие.
Он, казалось, был смущен -- это читалось на его большом лице, -- но его
механизм настроился на протягивание руки и приветствие, и он это сделал.
Рука его была сильной, как у настоящего фермера, и такой шершавой, будто ее
сделали из чего-то менее чувствительного, чем кожа. Дуэйн был невысок, но
широк в плечах. Пока мы пожимали руки, он, прищурясь, глядел на меня,
пытаясь понять, что я подразумеваю под пивом. Я заметил, что он уже
приступил к труду, на нем был тяжелый комбинезон и рабочие ботинки,
заляпанные грязью и навозом. Он источал обычный запах фермы в сочетании с
присущим только ему запахом пороха.
Наконец он отпустил мою руку:
-- Хорошо доехал?
-- Конечно, -- сказал я. -- Эта страна не такая большая, как хочется.
Люди так и шныряют по ней, туда-сюда.
Хотя Дуэйн был почти на десять лет старше, я всегда разговаривал с ним
так.
-- Я рад. Ты удивил меня, когда сказал, что хочешь приехать сюда снова.
-- Ты думал, что я потерялся среди мясных котлов Востока?
Он моргнул, не сообразив, что я имел в виду. Уже второй раз я поставил
его в тупик.
-- Я был удивлен, -- продолжал он. -- Жаль, что так вышло с твоей
женой. Может, хочешь войти?
-- Именно. Хочу войти. Я что, оторвал тебя от работы?
-- Я подумал, что нехорошо будет, если ты не застанешь меня дома. Дочка
где-то болтается, ты же знаешь этих детей: на них ни в чем нельзя
положиться. Вот я и решил дождаться тебя здесь, на веранде. Слушал по радио,
что там с этим жутким делом. Моя дочь знала ту девочку.
-- Поможешь занести вещи? -- спросил я.
-- Что? А, конечно, -- он залез в машину и достал тяжелую коробку с
книгами. Потом заглянул снова и спросил:
-- Это пиво мне?
-- Надеюсь, ты любишь этот сорт.
-- Ну, оно ведь мокрое? -- он улыбнулся. -- Положим ею в бак, пока
разберемся здесь, -- пока мы шли к двери, он оглянулся и посмотрел на меня
со странным беспокойством. -- Скажи, Майлс, может, я не должен был говорить
о твоей жене? Я ведь видел ее всего один раз.
-- Все в порядке.
-- Нет. Не надо бы мне соваться в эти дела с бабами.
Я знал, что это относится как к его личному неудачному опыту, так и ко
всем женщинам вообще. Дуэйн боялся женщин -- он был из тех мужчин,
сексуально нормальных во всем остальном, что чувствуют себя легко только в
мужской компании. Думаю, ему женщины прежде всего представлялись источником
боли, за исключение ем его матери и бабушки (о его дочери я пока не мог
сказать). После своего первого разочарования он женился на девушке из
Френч-Вэлли, которая умерла при родах. Оставшаяся при нем дочь была слишком
слабым утешением. За четыре года ожидания, сопровождаемого насмешками
окружающих, год брака и остаток жизни без женщины рядом. Я думал, что его
боязнь женщин содержит немалую примесь ненависти. Еще тогда, когда он
увивался за польской девушкой, я подозревал, что его чувство к Алисон
Грининг граничит с чем-то худшим, чем похоть. Он ненавидел ее за то, что она
пробуждала в нем желание, и находила это желание абсурдным, и смеялась над
ним.
Конечно, при физической силе Дуэйна воздержание доставляло ему немало
хлопот. Он подавлял свою сексуальность трудом и добился в этом немалых
успехов. Он прикупил двести акров по соседству, работал по десять часов в
день и, казалось, иллюстрировал физический закон: от его сексуального голода
толстел банковский счет.
Я увидел свидетельства его процветания, когда мы с ним перетаскивали
коробки и чемоданы в старый бабушкин дом.
-- Господи, Дуэйн, да ты купил новую мебель!
Вместо старой рассохшейся мебели бабушки в комнате стояло то, что я
назвал бы "гарнитуром для отдыха конца пятидесятых": тяжелые кресла, диван с
гнутыми ножками, кофейный столик, настольные лампы взамен керосинок, даже
какие-то картины в рамках на стене. В этом старом доме подобная мебель
выглядела бестактно, напоминая обстановку дешевого мотеля. Напомнила она и
еще что-то, чего я не мог вспомнить.
-- Думаешь, что глупо покупать новую мебель для старого дома? --
спросил он. -- Видишь в чем дело, у меня тут все время гости. В апреле были
Джордж и Этель, в мае Нелла из Сент-Пола... -- он перечислил всех кузенов и
их детей, которые жили в доме неделю или больше. -- Иногда здесь прямо
гостиница. Видно, все эти городские хотят показать своим детям, что такое
ферма.
Пока он говорил, я разглядывал старые фото, висевшие на стенах еще с
тех времен. Я хорошо знал их: вот я сам в девять лет, в костюмчике и с
прилизанными волосами, а вот Дуэйн в пятнадцать, подозрительно глядящий в
объектив. Рядом висела фотография Алисон, на которую я старался не смотреть,
хотя видел, что она там. Вид этого милого, чуть диковатого лица мигом выбил
бы меня из колеи. Тут я заметил, что в доме необычайно чисто.
-- А тут как раз в Ардене, -- продолжал Дуэйн, -- устроили распродажу
мебели. Вот я и купил это все по дешевке. Привез целый грузовик.
Вот на что это еще похоже: на офис терпящей крах фирмы.
-- Мне нравится, что она выглядит модерново, -- заявил Дуэйн с тенью
вызова. -- Всем нравится.
-- Вот и хорошо, -- сказал я. -- Мне тоже нравится. Меня слепил отсвет
фотографии Алисон, висящей на стене. Я помнил эту фотографию очень хорошо.
Снято в Лос-Анджелесе, как раз перед тем, как супруги Грининг развелись, и
Алисон с матерью переехали в Сан-Франциско. Даже в детстве лицо Алисон было
прекрасным и загадочным, и фотограф уловил это в ней. Она выглядела так,
будто знала все на свете. При мысли об этом у меня кольнуло в сердце, и я
сказал:
-- Хорошо бы затащить сюда стол. Он мне нужен для Работы.
-- Нет проблем, -- бодро откликнулся Дуэйн. -- У меня есть старая
дверь, которую можно поставить на козлы.
-- Спасибо. Ты радушный хозяин. И у тебя очень чисто.
-- Помнишь миссис Сандерсон, что живет вниз по дороге? Тута Сандерсон?
У нее умер муж пару лет назад, и она живет со своим сыном Редом и его женой.
У Реда хорошая ферма, почти как у Джерома. В общем, я договорился с Тутой,
чтобы она каждый день готовила тебе, стирала и убирала в комнате. Вчера она
уже была, -- он замялся. -- Она хочет пять долларов в неделю плюс твои
продукты. Она не может ездить в магазин с тех пор, как ей удалили катаракту.
Ты согласен?
-- Конечно. И пусть берет семь долларов. А то мне будет казаться, что я
ее обкрадываю.
-- Как хочешь. Но она сказала "пять", а с ней не поспоришь. Давай
достанем пиво.
Мы вышли во двор, согретый солнцем и пропитанный запахами фермы. На
воздухе пороховой запах Дуэйна чувствовался сильнее, и я спрятался от него в
машине.
Взяв пиво, мы пошли мимо сарая, мимо амбара к большому баку, стоящему
возле коровника.
-- Ты в письме писал, что работаешь над книгой.
-- Это моя диссертация.
-- И о чем?
-- Об одном английском писателе.
-- Много он написал?
-- Много, -- я засмеялся. -- Чертовски много. Дуэйн тоже засмеялся.
-- А почему ты им занялся?
-- Долгая история. Слушай, я хотел навестить кое-кого из знакомых.
Здесь остался кто-нибудь?
Он задумался, пока мы проходили мимо бурого пятна, где когда-то была
беседка.
-- Помнишь Белого Медведя Говра? Он сейчас шериф в Ардене.
Я чуть не выронил пиво:
-- Белый Медведь? Этот хулиган? -- когда мне было десять, а Белому
Медведю семнадцать, мы с ним обкидывали прихожан в церкви Гетсемана шариками
из жеваной бумаги.
-- Именно. Он хорошо работает.
-- Надо ему позвонить. Он мне всегда нравился, хотя был слишком
неравнодушен к Алисон.
Дуэйн удивленно взглянул на меня и продолжил:
-- Боюсь, сейчас ему не до тебя. Я вспомнил другое лицо из прошлого --
самого доброго и смышленого из всех арденских парней.
-- А где Пол Кант? Неужели он здесь? Я думал, он уехал в университет и
не вернулся.
-- Нет, он здесь. Работает в Ардене, в универмаге Зумго. По крайней
мере, так я слышал.
-- Не могу поверить. Он работает в универмаге? Он что, менеджер?
-- Просто работает, -- Дуэйн снова взглянул на меня, на этот раз чуть
виновато. -- Говорят, он немного не в себе.
-- Не в себе?
-- Ну ты же знаешь, какие длинные у людей языки. Позвони ему и узнай
сам.
-- Я знаю, какие у них языки, -- я вспомнил жену Энди. -- Обо мне они
достаточно поговорили. А некоторые и до сих пор говорят.
Мы подошли к баку, и я наклонился над его поросшей мхом кромкой и стал
опускать бутылки в зеленоватую воду.
Показания Дуэйна Апдаля 16 июля
Конечно, я вам все расскажу про Майлса. Я много могу о нем
порассказать. Он всегда был здесь чужим, с самого детства, а когда вернулся
-- особенно. Говорил так, будто ему краб вцепился в задницу, на городской
манер. Как будто шутил надо мной. Когда мы понесли бутылки с пивом в мой бак
за сараем, вы знаете, он сказал, что хочет видеть Белого Медведя, ну, в
смысле, шерифа Говра (смех), потом сказал, что хочет видеть Канта, и я
сказал: давай-давай, понятно (смех), а потом он сказал что-то про людей,
которые о нем говорят. Он едва не побил бутылки, пока клал их в бак. Но
когда он начал вести себя действительно странно -- это когда пришла моя
дочь.
Мой носовой платок зацепился за пробку последней бутылки и, отделившись
от моей руки, белым пятном лег на дно бака. Холодная вода обожгла рану;
струйка крови медленно задымилась в зеленой воде, и я невольно подумал об
акулах.
-- Что с тобой? -- спросил стоящий рядом Дуэйн, глядя на мою
кровоточащую руку.
-- Трудно объяснить, -- я вытащил руку из воды и прижал ее к дальнему
краю бака, где мох был чуть не в дюйм толщиной. Боль как по волшебству
прекратилась; ощущение было удивительно приятным. Если бы я мог так стоять
целый день, прижимая руку к прохладному мягкому мху, рана зажила бы сразу.
-- Тебе больно? -- спросил -- Дуэйн.
Я смотрел вдаль. По обе стороны от ручья за дорогой росли пшеница и
альфальфа. Те же две культуры с четкой линией разделения тянулись и по
склону холма, а выше рос лес, неправдоподобно четкий, как на картине Руссо.
Мне хотелось взять в руку пригоршню мха и идти туда, забыв все о моей
диссертации и о Нью-Йорке.
-- Тебе больно?
Кровь через мох просачивалась в воду. Я все еще смотрел на край поля,
где начинался лес. Мне показалось, что я вижу тоненькую фигурку, выглянувшую
из-за деревьев и шмыгнувшую обратно, как лиса. Прежде чем я успел ее
разглядеть, фигурка скрылась.
-- Как ты? -- голос Дуэйна стал нетерпеливее.
-- Нормально. Тут гуляют дети, в этом лесу?
-- Вряд ли. Лес слишком густой. А что?
-- Нет. Ничего.
-- Там водится кое-что. Но охотиться не очень удобно. Если только у
тебя нет ружья, стреляющего вокруг деревьев.
-- Может, у Энди такие продаются, -- я отнял руку ото мха, и она тут же
начала ныть.
Показания Дуэйна Апдаля 16 июля
Похоже, он что-то задумал тогда. Что-то его влекло, можно так сказать.
Видели бы вы, как он стоял возле бака и смотрел на этот лес. Мне бы еще
тогда догадаться, что с этим лесом что-то неладно.
Когда Дуэйн сказал: "Пойдем домой, я завяжу это бинтом", -- я удивил
его, оторвав пригоршню мха от серого проржавевшего края бака и зажав его в
больной Руке. Ноющая боль немного утихла.
-- Ты прямо как старая индианка, -- сказал Дуэйн. -- веришь в целебные
травы и все такое. Как тетя Ринн.
Там же грязно. Нужно вымыть, прежде чем накладывать бинт. Как это тебя
угораздило?
-- Да так, приступ злости.
Мох потемнел от крови, стал неприятным на ощупь, и я плюхнул влажный
комок на траву и пошел в дом. У амбара затявкал пес.
-- Ты что, дрался?
-- Не совсем. Так, маленькое происшествие.
-- Помнишь, как ты разбил машину за Арденом?
-- Не думаю, что смогу это забыть, -- сказал я. -- Я ведь только ее
купил.
-- Это было как раз перед...
-- Да, там, -- перебил я, не желая, чтобы он произнес слово "пруд".
-- Я ехал за тобой на грузовике, -- продолжал он. -- А когда ты свернул
вправо, поехал дальше к Либерти. А через час...
-- Ладно, хватит.
-- Знаешь, я ведь...
-- Хватит. Это все в прошлом, -- я хотел, чтобы он замолчал, жалея, что
мы вообще коснулись этой темы.
Пес невдалеке начал выть, и Дуэйн швырнул в него камнем. Я держал руку
на весу, позволяя каплям крови капать в траву, и воображал черно-белое
животное, крадущееся за мной. Камень попал в цель; пес взвизгнул от боли и
убрался на безопасное расстояние. Я оглянулся и увидел в траве цепочку
блестящих капель.
-- Ты позвонишь сегодня тете Ринн? -- спросил Дуэйн у цементных
ступенек дома. -- Я говорил ей, что ты приезжаешь, Майлс, и думаю, что она
захочет тебя увидеть.
-- Ринн? -- спросил я, не веря своим ушам. -- Она еще жива? Я думал,
она давно в могиле.
Он улыбнулся:
-- В могиле? Эта старая ворона? Да она нас всех переживет.
Он вошел в дом, и я последовал за ним. Кухня осталась почти такой же,
как при дяде Джилберте: затертый линолеум на полу, длинный стол, объеденный
муравьями, фаянсовая печь. Только стены пожелтели, и везде витал дух
заброшенности, подчеркиваемый грязными следами рук на холодильнике и стопкой
немытых тарелок в раковине. Грязь была даже на зеркале. Кухня выглядела так,
будто за ее стенами пряталась мышино-муравьиная армия, ожидая, когда погасят
свет.
Он увидел, что я осматриваюсь:
-- Дочь обещала поддерживать на кухне порядок, но в ней
ответственности, как, -- он пожал плечами, -- как в коровьей лепешке.
-- Представляю, что сказала бы твоя мать.
-- Я тоже, -- он вздохнул. -- Но стоит ли так держаться за прошлое?
Я подумал, что он не прав. Я всегда держался за прошлое и тысячу раз
готов был повторить, что именно прошлое вдыхает жизнь в грудь настоящего. Но
говорить с Дуэйном на эту тему я не хотел.
-- Расскажи про тетю Ринн, -- попросил я его, подойдя к раковине и
сунув руку под холодную воду.
-- Подожди, я принесу бинт, -- он проковылял в ванную и вернулся с
бинтом и пластырем. -- Видишь ли, нельзя сказать, что она слепая или глухая.
Просто она видит то, что хочет видеть, и слышит то, что хочет слышать. Но
она все соображает, и лучше не вести себя с ней, как с ребенком.
-- А из дома она выходит?
-- Не часто. Соседи привозят ей продукты -- ей и нужна-то самая
малость, -- но кур она все еще разводит.
Свой участок она сдает Оскару Джонстаду. Теперь ей уже за восемьдесят,
и мы редко видим ее даже в церкви.
Дуэйн оказался на удивление хорошей медсестрой. Не прерывая разговора,
он быстро вытер мне руку полотенцем, приложил к ране большой клок ваты и
завязал ее бинтом, пропустив его за большим пальцем.
-- Вот, -- сказал он, когда закончил, -- теперь ты похож на фермера.
На фермах часто бывают несчастные случаи, и бинты, повязки и
ампутированные конечности так же типичны для них, как самоубийства, припадки
и вялотекущая шизофрения. В последнем (но не в первом) они напоминают
научные центры. А ведь о тех и других часто думают, как об островках
безмятежности. Я развлекался такими мыслями, пока Дуэйн проделывал
заключительную операцию с моей рукой, разорвав бинт и крепко стянув его
концы. Да, я стал похож на фермера; хорошая награда за мою опасную работу.
О да, она была опасной, как оскорбление богов. Пока пальцы левой руки
начинали неметь, сигнализируя о том, что Дуэйн перетянул бинт, я думал о
том, насколько мне противна литературная критика. Я пообещал себе, что, как
только закончу книгу и обезопашу тем самым свою карьеру, ничего больше не
напишу на эту тему.
-- В любом случае, -- продолжал Дуэйн, -- можешь ей позвонить или
зайти.
Я мог. Я решил заехать к ней в ближайшие день-два, как только размещусь
в старом доме. Тетя Ринн в определенной степени была призраком, таким же как
девочка, чья фотография могла превратить мой язык в камень. Я услышал, как
за моей спиной хлопнула дверь.
-- Алисон, -- сказал Дуэйн совершенно буднично, -- где ты ходишь? Кузен
Майлс хотел на тебя взглянуть.
Я повернулся, боясь, что выгляжу не совсем нормально. На меня с
сочувственно-заинтересованной усмешкой смотрела плотная светловолосая
девушка лет семнадцати-восемнадцати. Его дочь.
-- Ух ты, -- сказала она. Это ее я встретил утром на мотоцикле с парнем
в черной коже. -- Что-то он неважно выглядит. Ты что, его бил?
Я покачал головой, чувствуя себя идиотом. Широкобедрая, с полной грудью
под тонкой майкой, она была привлекательной девушкой, и я не хотел предстать
перед ней в дурацком виде.
Дуэйн взглянул на меня, без сомнения заметив, что я дрожу.
-- Это моя дочь Алисон, Майлс. Может, сядешь?
-- Нет. Спасибо.
-- Где ты была? -- спросил Дуэйн.
-- Какое твое дело? -- воинственно отозвался викинг со светлыми
норвежскими волосами. -- Гуляла.
-- Одна?
-- Ну, допустим, с Заком. Он может подтвердить, -- опять воинственный
взгляд в мою сторону. -- Мы встретили его на дороге.
-- Я не слышал мотоцикла.
-- Боже, -- простонала она. -- Ладно, он остановился возле другого
дома, чтобы ты не слышал. Доволен?
Я понял, что за напускной грубостью она скрывает застенчивость, как это
часто делают подростки. И, конечно, в первую очередь она стеснялась меня.
-- Мне не нравится, что ты встречаешься с ним.
-- Попробуй мне запретить, -- она прошла мимо нас в другую часть дома.
Через минуту включился телевизор. -- Что с тобой? -- спросил Дуэйн. -- Ты
выглядишь как-то странно.
-- Небольшое головокружение. А что с этим Заком? Твоя дочь, -- я еще не
готов был называть этого викинга Алисон, -- она кажется достаточно разумной.
-- Да, -- он нервно улыбнулся. -- Вообще-то она хорошая девка. Такая
хорошая, будто сделана не из женского материала.
-- Наверно, -- согласился я, хотя определение мне не очень понравилось.
-- Так что с этим Заком такое?
-- Не нравится он мне. Странный. Слушай, мне нужно сделать кое-какую
работу, но давай сперва перетащим твой стол. Или я скажу тебе, где все
лежит, и ты сделаешь это сам.
Сквозь шум телевизора Дуэйн объяснил мне, где найти дверь и козлы,
сказав: "Будь как дома", -- и ушел. Я смотрел через окно, как он исчез в
сарае и появился вновь за штурвалом гигантского трактора. Выглядел он так же
уверенно, как другой на спине лошади. Откуда-то он извлек кепку с козырьком
и натянул ее, направляя трактор в сторону пшеничного поля.
Я направился на звук телевизора в неизвестную мне комнату, где скрылась
Алисон Апдаль. В пору моего детства это была кладовка. Дуэйн перестроил ее
-- похоже, он сильно усовершенствовался со времен Волшебного Замка. Теперь
комната увеличилась раза в три и была наполнена коврами и дорогой мебелью.
Дочь моего кузена лежала на диване и смотрела цветной телевизор, напоминая в
своих майке и джинсах тинэйджера из богатого пригорода Чикаго или Детройта.
Когда я вошел, она не подняла глаз, погруженная в какие-то мысли.
-- Какая красивая комната, -- сказал я. -- Я раньше ее не видел.
-- Тут воняет, -- она по-прежнему смотрела в телевизор, где Фред Астор
мчался в машине.
-- Это просто запах новизны, -- сказал я и получил в ответ взгляд. Но
не больше. Она коротко фыркнула и снова уткнулась в экран.
-- Про что фильм?
-- "На берегу". Здорово, -- она согнала с ноги муху. -- Хотите
посмотреть?
-- Не откажусь, -- я уселся в большое удобное кресло и некоторое время
молча наблюдал за ней. Она начала качать ногой, потом заговорила:
-- Это про конец света. Зак хотел, чтобы я посмотрела. Он уже видел это
раньше. Вы живете в Нью-Йорке?
-- На Лонг-Айленде.
-- Значит, в Нью-Йорке. Я хочу туда съездить. Там все начнется.
-- Что?
-- Зак говорит, что все скоро кончится. Может, бросят бомбу, может,
будет землетрясение, неважно; но все говорят, что это начнется в Нью-Йорке.
Только это не так. Все начнется здесь. Зак говорит, что весь Средний Запад
будет завален трупами.
Я сказал, что, похоже, Зак настоящий пророк. Она выпрямилась, на миг
оторвавшись от экрана. Глаза ее расширились.
-- Знаете, что нашли в Ардене на свалке пару лет назад? Я как раз пошла
в старшие классы. Две головы в бумажных пакетах. Женские. Так и не нашли,
чьи они. Зак говорит, что это знак.
-- Знак чего?
-- Что это начинается. Скоро не станет никаких школ, никакой армии,
никакого правительства. Никакого такого дерьма. Будет только смерть. Долго,
как при Гитлере.
Я видел, что она хочет меня шокировать.
-- Понятно, почему Зак так не нравится твоему отцу.
Она снова уставилась в экран.
-- Ты, должно быть, знала девочку, которую убили. Она вскинула голову.
-- Конечно, знала. Это ужасно.
-- Может, это улучшит твою теорию.
-- Не надо об этом, -- викинг опять бросил на меня испуганный взгляд.
-- Мне нравится твое имя, -- на самом деле, несмотря на грубость, она
начинала мне нравиться. Не обладая очарованием своей крестницы, она
сохранила ее энергию.
-- Ага.
-- Тебя назвали в честь кого-нибудь?
-- Не знаю, и меня это не волнует. Ясно? Разговор, по-видимому, был
закончен. Она отвернулась к экрану, где Грегори Пек и Ава Гарднер, взявшись
за руки, шли по полю с таким видом, будто тоже считали конец света неплохой
идеей. Прежде чем я успел выйти из комнаты, она заговорила опять:
-- Вы ведь не женаты?
-- Нет.
-- А раньше были?
Я напомнил, что она присутствовала на моей свадьбе. Она снова
посмотрела на меня, игнорируя выпяченную челюсть Грегори Пека и вздымающуюся
грудь Авы Гарднер.
-- Вы что, развелись? Почему?
-- Моя жена умерла.
-- Тьфу ты! Это было самоубийство? Вы переживали?
-- Это был несчастный случай. Да, я переживал, но не потому, почему ты
думаешь. Мы к этому времени уже не жили вместе. Я переживал оттого, что
близкий мне человек погиб так нелепо.
Она повернулась ко мне резко, почти сексуально -- я, казалось, ощутил,
как у меня поднимается температура, и почувствовал запах крови.
-- А кто кого оставил -- вы ее или она вас? -- она села на диване,
глядя на меня своими глазами цвета морской волны. Я оказался более
интересным зрелищем, чем кино.
-- Не думаю, что это так важно. И что это твое дело.
-- Она вас, -- сказано с ударением.
-- Может, мы оставили друг друга.
-- Вы не думаете, что она заслужила то, что с ней случилось?
-- Конечно, нет.
-- А мой отец так подумал бы, -- я почувствовал к ней жалость. Всю
жизнь она прожила с отцовской подозрительностью к женщинам. -- И Зак тоже.
-- Ну, люди иногда могут удивлять.
-- Ха! -- это были ее последние слова. Она откинулась на диван и опять
углубилась в фильм. Моя аудиенция была окончена. Маленькая королева викингов
отпускала меня с миром.
Я вышел и отправился в подвал. Открыв дверь, я повернул выключатель, но
лампочка осветила только деревянную лестницу. Внизу лежала темнота. Я
осторожно начал спускаться.
Мне все еще казалось, что я приехал к Дуэйну не затем, чтобы обсуждать
бредовые теории его дочери. Но я слышал от своих студентов -- особенно от
студенток -- и более странные предположения. Сейчас, когда я спускался в
подвал, я подумал, что Дуэйн уже слышал это все не раз, потому и считал Зака
странным. Я склонен был с ним согласиться. Но мне лучше было не углубляться
в семейные проблемы Апдалей, коль скоро меня в первую очередь волновали моя
работа... и Алисон Грининг.
Забинтованная левая рука наткнулась на что-то твердое и тут же заныла.
Помогая правой, я нащупал деревянную рукоять того, что через мгновение
оказалось топором. Он едва не упал со стены мне на ногу. Ощупывая стену, я
обнаружил еще рукоятки, но к тому времени мои глаза уже начали привыкать к
темноте, и я разглядел, что рукоятки принадлежат лопатам и прочим мирным
предметам. Петляя среди мешков с цементом и удобрениями, я увидел вдоль
стены ряд предметов, похожих на высохшие мумии карликов, и понял, что это
ружья в чехлах. У начала ряда стояли коробки патронов. Потом я увидел то,
что искал. У стены стояла старая тяжелая дверь -- идеальная крышка стола. На
ней торчали ручки, но их можно было легко снять. Может, Дуэйну они
понадобятся -- красивые стеклянные ручки с гранеными верхушками. Рядом были
составлены вместе двое козел, похожие на совокупляющихся насекомых. И там же
-- штабель бутылок из-под кока-колы, старый вариант на восемь унций.
Я подумал, не позвать ли на помощь Алисон Апдаль, но решил, что
справлюсь сам. Это было утро ошибок, и я не хотел совершить еще одну и
разрушить хрупкий мир между нами. Поэтому сперва я вынес на поверхность
козлы, а потом вернулся за дверью.
Тащить тяжелый кусок дерева было трудно, но я умудрился поднять дверь
по лестнице, не сшибив ни одного топора и не разбив ни одной бутылки. Где-то
посередине лестницы я пожалел, что не позвал Алисон -- в груди у меня будто
билась умирающая рыба, больная рука немилосердно ныла. Кое-как я вытащил
дверь наверх, проволок по линолеуму коридора и вместе с ней вывалился на
улицу. Я вспотел и тяжело дышал. Вытирая пот рукавом, я с неудовольствием
разглядывал дверь, на белой поверхности которой оставили следы пауки,
древоточцы и пыль.
Решение проблемы -- садовый шланг -- лежало у моих ног. Я поливал
дверь, пока она вновь не стала белой. Руки у меня почернели, рубашка пришла
в негодность, но я просто подставил сперва руки по очереди, а потом и лицо
под струю холодной воды, стараясь не мочить бинт.
Холодная вода!
Я бросил шланг и направился к сараю. Поглядев направо, я увидел вдали
голову и верхнюю часть тела кузена, плывущие над невидимым трактором. Собака
опять принялась лаять. Я дошел до бака, сунул туда здоровую руку и достал
сперва мой испачканный кровью платок, который бросил в траву, а потом
бутылку пива. Когда я сорвал пробку и начал большими глотками втягивать в
себя пузырящуюся жидкость, в окошке кухни показалось лицо викинга. Внезапно
мы с ней улыбнулись друг другу, и я почувствовал, что тугой узел злости и
напряжения начинает ослабевать. Похоже, я нашел союзника. В самом деле,
такой девушке, как она, нелегко иметь отцом моего кузена.
Три
Когда я отвинтил ручки и втащил дверь в верхнюю спальню бабушкиного
дома, стол выглядел вполне готовым к работе -- эхо всех столов, за которыми
я когда-либо работал. Сама комната, маленькая и чистая, идеально подходила
для литературного труда. В ней были голые стены, позволяющие
сосредоточиться, и окно с видом на сарай и тропинку к нему. Скоро я разложил
на столе все мои принадлежности -- машинку, бумагу, записи, ручки,
карандаши. Книги я расставил на нескольких полках за креслом. На миг я
почувствовал, что готов к работе, самой тяжелой и неблагодарной. Эта работа
свяжет меня с Алисон Грининг, будет моей данью ей.
Но в тот день я работать не смог. Я сидел за столом и смотрел в окно на
дочь своего кузена, ходившую взад-вперед от сарая к амбару и бросавшую
любопытные взгляды на мое окно. Потом от сарая к дому проковылял сам Дуэйн,
попутно почесывая задницу. Я ощущал себя одиноким и отстраненным, будто я
был не тем, за кого себя выдавал, а просто актером, ожидавшим начала пьесы.
Это чувство я часто испытывал.
Я смотрел, как темнеет небо, и верхушки дома Дуэйна и сарая с
необычайной ясностью вырисовываются на темно-синем фоне, а потом сливаются с
ним, как будто проглоченные. В окнах дома Дуэйна по очереди зажегся свет.
Мне казалось, что вот-вот на тропинке покажется Алисон, ее майка серебрится
в лунном свете, пряди светлых волос колышутся в такт с полными бедрами.
Потом я уснул. Спал я не больше часа, но, когда проснулся, в доме Дуэйна
горело всего одно окошко, и пространство между нашими зданиями выглядело
темным и враждебным, как джунгли. Я почувствовал, что проголодался, и
спустился в кухню. Открыв холодильник, я обнаружил, что Дуэйн или миссис
Сандерсон наполнили его запасом еды на день -- хлеб, масло, яйца, картошка,
две отбивные, сыр. Я поджарил отбивные и умял их с хлебом и маслом. Что за
ужин без вина? На десерт я сгрыз кусок сыра, сложил грязные тарелки в
раковину и вернулся наверх. В доме Дуэйна все еще светилось одно окошко
должно быть в спальне Алисон. Пока я смотрел туда, где-то на дороге
затарахтел мотоцикл, громче и громче, потом неожиданно смолк. Мой стол в
темноте выглядел зловеще, как центр громадной черной паутины.
Моя спальня, конечно, раньше принадлежала бабушке. Хотя сразу после
смерти деда она перешла спать в другую комнату, поменьше, на другом конце
дома. Дед умер, когда я был еще маленьким, и бабушку я помню всегда вдовой,
сгорбленной старухой, взбиравшейся в спальню по узким ступенькам. Как многие
старые женщины, она колебалась между крайностями полноты и худобы, выбрала,
наконец, худобу и умерла вскоре после этого. Комната была полна
воспоминаний, поэтому неудивительно, что мне приснилась бабушка, но все же
этот сон меня шокировал.
Я увидел себя в гостиной, обставленной не офисными нововведениями
Дуэйна, а старой мебелью. Бабушка сидела на своем диване с деревянными
спинками, сердито глядя на меня.
-- Зачем ты вернулся?
-- Что?
-- Ты дурак.
-- Не понимаю.
-- Разве мало людей уже умерло? Она резко встала, прошла на крыльцо и
села в кресло-качалку.
-- Майлс, ты дурак! -- она погрозила мне кулаком, ее лицо исказилось
так, как я никогда не видел. -- Бедный невинный дурак!
Она стала бить меня по голове и плечам, и я покорно принимал удары. Мне
хотелось умереть.
Она сказала:
-- Ты привел это в движение, и оно уничтожит тебя.
Все поплыло у меня перед глазами, и очнулся я где-то далеко, плывущим в
синей зыбкой пелене. Я осознал, что это смерть. Разговоры, смех доносились
до меня откуда-то издалека, как сквозь стену. Потом я увидел другие тела,
плывущие рядом со мной, изогнутые в смертной муке. Их были сотни и тысячи.
Кто-то громко хлопнул в ладоши три раза. Три ленивых хлопка -- смерть
аплодировала концу плохой пьесы.
Весь в поту, я подскочил в постели. Сон, казалось, длился многие часы,
и в первые моменты после пробуждения он еще не отпускал меня. Не отпускали
страх и вина. Я чувствовал ответственность за смерть многих людей, и другие
знали о моей ответственности.
Лишь постепенно здравый смысл вернулся ко мне. Я никого не убивал. Моя
бабушка умерла; я приехал в долину работать. "Ерунда", -- сказал я вслух.
Это всего лишь сон. Я попытался излучать альфа-волны и начал глубоко дышать.
У меня всегда было ненормальное чувство вины. Думаю, из меня получился
бы неплохой прокурор.
Целый час я пытался уснуть снова, но все мои органы чувств противились
этому, нервы будто накачали кофеином, и где-то в пять я встал с постели. В
окно я наблюдал, как медленно встает рассвет. На громадном железном свином
корыте, лежащем возле дома, нежно серебрилась роса. На лугу паслись
соседские коровы; рядом с сонно опущенной головой стояла красивая гнедая
кобыла. Дальше начинался песчаниковый холм, изрытый пещерами и поросший
густым кустарником. Все осталось так, как было в дни моего детства. В
низинах лежал легкий белесый туман, больше похожий на дымку. Когда я стоял у
окна, наслаждаясь этим мирным пейзажем, случились две вещи, непоправимо
нарушившие его спокойствие. Пшеница Дуэйна в лучах рассвета скрадывала свет,
и лес вдали казался темнее, чем днем. Струйки тумана вились над деревьями,
как дым. Потом я увидел неясную фигуру на границе между полем и лесом и
вспомнил, как мать рассказывала о волке, появившемся там сорок лет назад.
Тогда я очень живо представлял, как волк стоит там и принюхивается к запахам
дома, скотного двора... и моему запаху. Теперь эта фигура, без сомнения, та
же, что я видел днем, так же стояла и принюхивалась. Мое сердце замерло.
Охотник, подумал я. Нет. Не охотник. Я не знал, почему я так в этом уверен,
но я был уверен. В ту же секунду я услышал гудение мотоцикла.
Я поглядел на пустую дорогу, потом опять на границу поля и леса. Фигура
исчезла. Вскоре появился мотоцикл.
Она сидела сзади, закутанная в похожее на одеяло пончо. Впереди сидел
знакомый уже парень в черной коже. Едва мотоцикл скрылся из виду, шум мотора
стих. Я натянул халат и поспешил вниз по узким ступенькам. Они не
целовались, как я ожидал, а просто стояли на дороге, глядя в разные стороны.
Она положила ему руку на плечо. У него были длинные рок-н-рольные волосы
цвета воронова крыла