ан джина. -- А знаешь, в чем мое преступление? Я не ходил с ними по барам. Я не женился. У меня никогда не было девушки, даже мертвой, как у тебя, Майлс. Вот они и подумали, что это сделал я. Потому что я другой. Не такой, как они. Мы долго сидели молча, глядя друг на друга в темноте. -- Ты знаешь, это началось не сейчас. В начальной школе все было нормально -- я до сих пор вспоминаю ее, она мне кажется раем. А в старших классах все началось. Понимаешь, я не был крутым. Таким, как Белый Медведь. Не занимался спортом. Не гулял с девушками. Обо мне пошли слухи. К концу школы людям уже не хотелось, чтобы я появлялся рядом с их детьми. Можно я налью себе еще? -- На полу, возле твоего кресла. -- Поэтому когда случилось такое с девочками, они, естественно, решили, что это я. Пол Кант, кто же еще? Он всегда был какой-то не такой. Не вполне нормальный, в обществе, для которого нормальность -- высшая добродетель. И потом случилось еще кое-что. Меня забрали в полицию. Били. Буквально ни за что. Они говорили тебе? -- Нет, -- солгал я. -- Ни слова. -- Я пролежал семь месяцев в госпитале. Каждый день пилюли. Ни за что. Когда я вышел оттуда, работу смог найти только у Зумго. С этими бабами. Боже. Знаешь, как я шел сюда сегодня? Украдкой выбирался из собственного дома. Знаешь, что стало с моей собакой? Они убили ее. Один из них пришел ночью и задушил мою собаку. Я слышал, как она кричала, -- мне показалось, что он снова плачет. В воздухе плыли запахи джина и сигаретного дыма. Потом: -- Так что ты скажешь, Майлс Тигарден? Или ты собрался только слушать? Что ты скажешь? -- Не знаю. -- Ты был богатым. Ты мог учиться в частной школе, потом в университете, и курить дорогие сигары, и ездить за границу, и жениться, и покупать костюмы у "Брукс Бразерс", и делать, что захочешь. Да хоть преподавать свою литературу в колледже. Я хочу еще джина, -- он нагнулся, и я услышал, как бутылка звякнула о стакан. -- О, я немного пролил. -- Ничего. -- Я скоро напьюсь. Скажи, Майлс, это ты? -- Что? -- Ты этот тип? Может, ты оторвался от своей роскошной жизни на время и приехал сюда, чтобы развлечься с несколькими девочками? -- Нет. -- И не я. Тогда кто же? Я потупился. Прежде чем я решил рассказать ему про Зака, он заговорил снова. -- Нет, это не я. -- Я знаю. Думаю, что... -- Это не я. Они просто хотят, чтобы это был я. Или ты. Но насчет тебя я не знаю. Ты так добр ко мне, Майлс. Так добр. Должно быть, никто никогда не душил твою собаку. У таких, как ты, наверное, особые собаки. Борзые или мастифы. -- Пол, я пытаюсь помочь тебе, -- сказал я. -- Ты неверно представляешь мою жизнь. -- О, простите, сэр, я не хотел грубить. Я ведь всего лишь бедный деревенский парень. Бедная тупая деревенщина. Я уже говорил, почему это не я. Потому что я никогда не гулял с девушками. Ты помнишь, что я это говорил? Я помнил и надеялся, что он не будет растравлять себя этим и дальше. -- Помнишь? -- Помню. -- Понимаешь? -- Да. -- Да. Если бы я делал это, то с мальчиками. Ну не странно ли. Вот почему это не я. Я не дотронулся ни до одной женщины. Никогда. Он качался в кресле, мерцая огоньком сигареты. -- Майлс? -- Что? -- Оставь меня одного. -- Тебе это так важно? -- Уходи отсюда, Майлс, -- он опять плакал. Вместо того, чтобы уйти, я прошел мимо его кресла и подошел к окну, выходящему на дорогу. Я ничего не видел, кроме темного отражения своего собственного лица. Сплошная чернота. Позади меня всхлипывал Пол. -- Ладно, -- сказал я. -- Я ухожу. Но я вернусь. Я в темноте поднялся наверх и сел за свой стол. Было три пятнадцать. Утром начнутся неприятности. Если арденцы вломятся в дом Пола и обнаружат, что его нет, об этом сразу же узнает Белый Медведь. И потом они могут попытаться искать его в моем доме, а если они застанут нас вдвоем, это только подтвердит их подозрения. Ружье Дуэйна на этот раз не спасет меня. Мимо проехала машина, и я подпрыгнул. Звук скрылся вдали. Прошло пятнадцать минут. Достаточное время, чтобы Пол мог успокоиться. Я встал, только сейчас заметив, как я устал. Я опустился в темную комнату, где по-прежнему мерцал огонек сигареты. Запахи джина и дыма казались очень густыми в холодном воздухе дома. -- Пол? -- я подошел к креслу. -- Пол, ложись спать. У меня есть планы на завтра. И тут я увидел, что его нет. Кресло было пустым. Сигарета лежала на краю пепельницы. Я уже знал, что случилось, но все же зажег свет, чтобы убедиться. Возле кресла стояли бокал и опустошенная на три четверти бутылка. Я заглянул в кухню, потом в ванную -- Пола нигде не было. Я громко выругался, отчасти от досады, на свою беспечность, отчасти от отчаяния. Я вышел через крыльцо на лужайку. Он не мог уйти далеко. И тут я вспомнил шум машины, который слышал сверху, и бросился бежать к стоянке. Я выехал на дорогу и механически поехал к ферме Сандерсонов, в направлении Ардена. Потом мне пришло в голову, что он мог выбрать и другой маршрут, вглубь долины. И еще: что он мог уйти в поля, по которым пришел из города. Я представлял, как он блуждает там или прячется где-нибудь за домом, и говорил себе, что деться ему некуда и что скоро он обязательно вернется. Я развернулся на темной дороге и поехал домой. Проехал еще немного в другую сторону: бесполезно. Я добрался до дома, поставил машину и сел на крыльцо ждать. Не больше часа, говорил я себе. Нужно подождать. Несмотря на усталость, я сомневался, что смогу заснуть. Через час меня разбудил звук, который я вначале не смог определить. Высокий, возбужденный вой, чисто механический, раздавался откуда-то справа, но спросонок я не сразу сориентировался: мне показалось, что я снова в Нью-Йорке. Там я часто слышал этот звук. Пожарная сирена. Я окончательно проснулся и обнаружил, что стою на крыльце в сером утреннем свете и слушаю вой пожарной сирены. Туман ковром закрывал поля и дорогу. Пока я пытался определить, откуда доносится звук, он внезапно смолк. Я ворвался в комнату. Бокал и бутылка по-прежнему оставались на своем месте. Пол Кант не вернулся. Зная, что нужно спешить, я сбежал с крыльца. Туман, разлившийся по лужайке, скрыл выжженные пятна. Я, спотыкаясь, пошел к дороге, начисто забыв про машину. Потом побежал. От дома Сандерсонов я уже мог видеть впереди на шоссе красный отблеск в воздухе. Я перестал бежать и быстро пошел, пытаясь унять боль в груди. Я прошел мимо школы, мимо церкви. Красные отблески плясали за скалой песчаника. "Энди", -- подумал я и снова побежал. Мимо проносились машины, двигались люди. Возле магазина Энди стояла пожарная машина, чуть поодаль, у колонок -- полицейский автомобиль. Я услышал треск огня, этот ужасный звук разрушения. Но горел не Энди; я увидел языки пламени за белым фасадом соседнего магазина. Я подумал, что вполне мог принять гудение мотоцикла за шум автомобиля. Я слишком устал, чтобы обнаружить разницу. Я прошел мимо Энди и свернул за угол. Сперва я увидел только горящий Волшебный Замок Дуэйна, превращающийся в ничто, как того часто хотел его создатель. Его рамы и перекрытия корчились в огне, как обугленные кости. Трое пожарных в касках и резиновых сапогах поливали пожар бесполезной струей из шланга. Из огня поднимались клубы пара. Потом я увидел Белого Медведя, молча стоящего возле пожарной машины; он был без формы, в спортивной куртке и коричневых брюках. Похоже, он лелеял свою бессонницу с бутылкой "Дикой Индейки", когда его застал звонок из пожарной охраны. Было еще достаточно темно, чтобы отблеск пожара окрасил небо и окна близлежащих домов зловещим красным отсветом. Дейв Локкен в форме стоял рядом с Энди и его женой, одетыми в халаты, с одинаково неподвижными лицами. Все трое заметили меня одновременно и уставились, как на демона. Белый Медведь помахал мне. Я продолжал смотреть на огонь; доски рушились, поднимая охапки искр. -- Тебя разбудила сирена? -- осведомился он. Я кивнул. -- Ты вовремя. Спал одетым? -- Я не из постели. -- Я тоже, -- он печально усмехнулся. -- Хочешь расскажу кое-что? Тебе будет интересно. Я тупо смотрел на кучу серых армейских одеял, сложенных между горящим Волшебным Замком и магазином Энди. -- Конечно, они не погасят эту хибару, -- сказал он, -- но хотя бы не дадут огню распространиться на магазин Энди Кастада. Позвонили слишком поздно, чтобы им удалось спасти это творение нашего Дю-эйна, но об этом, я думаю, никто не пожалеет, особенно он сам. Оно должно было рухнуть уже давно. Что интересно, Энди с женой утверждают, что сначала услышали шум, а потом уже огонь. Они проснулись, выглянули в окно и очень испугались. Поглядев на Энди и его жену, я подумал, что это похоже на правду. -- Так вот, старая Маргарет стала звонить пожарным, а Энди побежал во двор, уж не знаю, зачем -- может быть, пописать. И там он увидел что-то. Знаешь, что? -- Понятия не имею, -- Белый Медведь использовал свой старый трюк. -- Не имеешь? И ты не виделся этой ночью со своим старым другом Полом Кантом? -- наклоненная голова, поднятые брови, нарочито безразличное выражение лица. Еще один старый трюк. -- Нет. -- Ага. Ладно. Так вот, как я говорил, Энди выскочил из задней двери и увидел это на пороге. Он, как и ты, не знал, что это такое, но решил узнать. Вот он и взял грабли и вытащил это -- половина его уже обгорела. И когда он разглядел, что это, он рванул домой и начал тоже мне звонить, но мы с Дейвом уже выехали. -- Ну, и что все это значит, Белый Медведь? -- жар огня, казалось, увеличился, поджаривая мне щеку. -- Я думал, ты догадаешься, -- он взял меня за руку и повернул к магазину. -- Но тебе уже не о чем беспокоиться. Я поставил не на ту лошадь, но так или иначе все закончилось. С этого момента ты свободен от всех подозрений. Я посмотрел в его большое лицо и разглядел за внешним дружелюбием разочарование и злость. Он повел меня вперед, поддержав под руку, когда я споткнулся. -- Сейчас шестнадцатое июля, приятель, так что нечего тебе торчать здесь до двадцать первого. Впрочем, как хочешь. Это ведь меньше недели. Оставайся, если тебе так хочется, только держи язык за зубами. -- Белый Медведь, -- сказал я, -- я не знаю, о чем ты говоришь, но знаю, кого ты заподозрил. -- Заподозрил? Мы были уже возле груды одеял, и Локкен, Энди и Маргарет Кастад прянули в стороны, явно не желая оставаться рядом со мной. -- Там нашли человека, -- Белый Медведь нагнулся с видом человека, поднимающего монету с тротуара. -- Человека? Он молча откинул край одеяла. Я увидел лицо лежавшего там. Половина его лица обгорела, но глаза были еще открыты. Я почувствовал, что у меня подгибаются колени. Белый Медведь опять сжал мою руку, и я вновь ощутил его скрытую злость. -- Это твой пропуск отсюда, Майлс, -- сказал он. Я посмотрел на его освещенные огнем черты и обратно -- на тело Пола. -- А что с его головой? -- спросил я и услышал, что мой голос дрожит. -- Его как будто ударили дубиной. -- На него рухнули доски. -- Они не рушились до моего прихода. -- Значит, упал. Я отвернулся. -- И еще, Майлс, -- сказал Белый Медведь за моей спиной. Он подтащил меня к другому одеялу, накрывающему еще что-то. -- Смотри. Энди нашел еще кое-что, -- какое-то время я не мог угадать, что лежит под серой тканью, так как металл почернел от огня. Это оказалась еще одна десятигаллоновая канистра из гаража. -- Так он поджег дом, -- подытожил Белый Медведь. -- Ясно, как день. -- Что? Это канистра из моего дома. -- Конечно. Он пробрался к тебе, стащил ее и вернулся сюда. Больше ему негде было ее взять. -- Постой, -- сказал я. -- Он был у меня этой ночью. Он пытался сбежать, пока эта банда не добралась до него. Он не виноват. -- Хватит, Майлс. Ты уже заявил, что у тебя его не было. Слишком поздно лгать. -- Сейчас я не лгу. -- Раньше лгал, а теперь нет, -- он явно не верил как тому, что я говорил раньше, так и тому, что говорю сейчас. -- Он ушел от меня около трех. Должно быть, кто-то следил за ним все это время. Кто-то убил его. Он этого и боялся. Я слышал машину. Белый Медведь отступил на несколько шагов. Я видел, что он пытается держать себя под контролем. -- Мне кажется, Майлс, -- сказал он, опять поворачиваясь ко мне, -- что коронер может взглянуть на это дело с одной из двух сторон. Ты слушаешь? В зависимости от того, насколько ему дорога репутация Пола Канта, он может посмотреть на это, как на самоубийство или как на смерть от несчастного случая. Одна эта канистра послужит достаточным доказательством. -- Только эти два вердикта? -- Ага. -- А если я ему подскажу? -- Тебе нечего лезть в это дело, Майлс. Заканчивай свои исследования и уезжай. -- А кто здесь коронер? Белый Медведь поглядел на меня торжествующе: -- Я, кто же еще? Я уставился на него. -- Зачем в таком маленьком городке платить зарплату двоим? Я молча повернулся к огню. Он стал намного ниже после того, как крыша и дверной косяк рухнули в пылающее сердце огня. Одежда у меня прилипла к телу. Кожа на лице и руках покраснела. -- Он был у меня, -- сказал я, подходя к нему. Я не мог больше сдерживаться. -- Он был у меня, а ты изнасиловал мою кузину. Ты и Дуэйн. Вы убили ее. Может быть, случайно. Ты хочешь зарыть в землю те две смерти, но с этой у тебя не получится. Его гнев был страшнее, чем у Дуэйна -- он был более спокойным -- Дейв, -- окликнул он. -- Ты не можешь повесить их на невинного человека только потому, что он мертв, -- продолжал я. -- Я знаю, кто это сделал. -- Дейв, -- Локкен подошел ко мне. Я слышал скрип его ботинок по гравию. -- Это тот парень, Зак. Есть еще одна возможность, но слишком безумная... так что это Зак, -- Локкен удивленно прошептал что-то за моей спиной. -- У него в машине эти бутылки из-под коки и дверная ручка... -- Ты знаешь, кто такой Захария, Майлс? -- спросил Белый Медведь тихим, ровным голосом. -- И пожары он любит, так ведь? Дуэйн сказал, что он их так любит, что не будет ждать, пока их зажжет кто-то другой. Дейв Локкен схватил меня за руки. -- Держи его, Дейв, -- сказал Белый Медведь. -- Держи крепче, -- он подошел ближе, и Локкен сжал меня так, что я не мог шевелиться. -- Ты знаешь, кто такой Захария? -- Теперь знаю, -- выдавил я. -- Он мой сын. А теперь я поучу тебя, чтобы ты держал язык за зубами. За секунду до того, как он меня ударил, я увидел его лицо, искаженное гневом, и подумал, сказал бы мне Дуэйн то, что сказал, если бы не поранил руку. Потом я уже не думал ни о чем. Осталась только боль. Локкен отпустил меня, и я рухнул на гравий. Откуда-то издалека я услышал слова: "Локкен, проваливай отсюда поскорее", -- и открыл глаза. Передо мной стояли его ботинки; один из них поднялся и опустился прямо мне на лицо. Голос Белого Медведя гремел, как гром: -- Было бы лучше, если бы ты никогда не приезжал сюда, Майлс, -- я услышал его тяжелое дыхание: смесь очень "Дикой Индейки" с запахом пороха. -- Майлс, черт тебя побери, если ты скажешь еще хоть одно слово об этих проклятых бутылках или о дверных ручках, я разорву тебя пополам, -- дыхание его стало прерывистым, живот выпятился над пряжкой ремня. -- И запомни: твоя кузина умерла двадцать лет назад. Кто бы ни был там в тот момент, он спас тебя, вытащив на камни. Но в другой раз он может не повторить этого. Он может просто бросить тебя назад в воду, -- он выпрямился и пошел прочь. Я услышал, как шины царапают гравий, и закрыл глаза. Когда я открыл их и потрогал лицо, оно было липким от крови. Вокруг никого не было. От Волшебного Замка Дуэйна осталась только дымящаяся груда обгорелых бревен. Тело Пола исчезло вместе с одеялами. Я лежал совершенно один на белом гравии, рядом с угасающим огнем. Десять Началась финальная сцена. Вернувшись домой, я отмыл лицо от крови, залез в постель и оставался там тридцать шесть часов. Друзей у меня не было -- Пол погиб, Дуэйн ненавидел меня, насчет отношения ко мне Белого Медведя тоже не оставалось иллюзий. Осталось надеяться только на Ринн, которой было за девяносто. Но если Белый Медведь и весь Арден очистили меня от подозрений, от кого мне нужна защита? От Зака? Но ему явно нечего было меня бояться. Я лежал под одеялами, потел и дрожал от страха. Я помнил, что я сказал Белому Медведю, когда он обвинил Пола Канта: что есть еще одна возможность, но слишком безумная. Этим, возможно, и был вызван мой страх... но ничего не произошло, и страх постепенно рассеялся. В конце концов я смог заснуть. Проснулся я от запаха холодной воды, заполнившего комнату. -- Алисон, -- сказал я. Свершилось. Рука коснулась моего плеча. Я перекатился в постели и ощутил под руками девичье тело. Оно было холодным, куда холоднее моего. Я находился в полусонном состоянии, когда реальность представляется зыбкой. Я думал только о ней, о том, что она вернулась. Мои руки ощупали ее лицо, выступающие скулы, гладкие волосы. Я почувствовал под ладонью ее улыбку, и не было никакого сомнения, что это улыбка Алисон Грининг. Чувство блаженства охватило меня. Я касался ее гладких ног, обнимал тонкую талию, клал голову в ямку между ключиц. Никогда еще я не ощущал такой радости. Хотя нет: в первые годы брака я так же просыпался, полусонный, обнимая Джоан, и думал: "Алисон", -- и занимался с ней любовью, видя в ней черты давно умершей девочки. В те ночи я испытывал то же блаженство, тот же экстаз; но сейчас эти ощущения были необычайно яркими. Я сдавил ее в объятиях и вошел в нее, чувствуя под собой ее тонкое тело, напряженное, как струна. С меня свалилось все, все злоключения предыдущей недели. Если бы мы были на поле боя, я не заметил бы ни пуль, ни разрывов снарядов. По мере того, как ее тело теплело, начались странности. Не то, чтобы ее тело изменилось, но что-то происходило с отдельными его частями: одну секунду это было то самое тело, которое я видел белеющим в воде, а в другую оно делалось полнее, больше. Нога, прижатая к моему боку, вдруг наливалась весом и начинала давить сильнее. Груди под моим весом были маленькими, потом большими; талия, которую я обнимал, была тонкой, потом раздавалась в объеме. Один раз, на долю секунды, мои руки как будто коснулись чего-то странного, непохожего на плоть. Часы спустя я открыл глаза и увидел перед собой изгиб юного тела, оказавшийся плечом. Руки обнимали меня, круглое колено было просунуто меж моих ног. Постель купалась в запахах -- острый запах секса, тальк, молодая кожа, свежевымытые волосы. И еще запах крови. Я вскинул голову -- рядом со мной лежала Алисон Апдаль. -- Ты? -- Мммм, -- она чуть отодвинулась. Ее глаза были такими же прозрачными и спокойными, но лицо стало мягче. -- Как давно ты здесь? -- Где-то с часа ночи. У тебя все лицо было разбито, когда мистер Говр тебя избил. Этот его болван помощник, Дейв Локкен, все рассказал в городе. О том, что между вами случилось. Вот я и решила тебя утешить, пусть даже ты и пытался обвинить Зака. Но это просто глупо. -- Уходи. -- Не волнуйся насчет папы. Он ничего не знает. Сегодня среда, а по средам он всегда ездит в кооперацию. Он даже не знает, что я не ночевала дома. Я внимательно посмотрел на ее довольное лицо. -- Ты была здесь всю ночь? -- Что? Да, конечно. -- Ты не заметила ничего странного? -- Только тебя, -- она хихикнула и обняла рукой мою шею. -- Ты очень странный. Не нужно было говорить мистеру Говру про Зака. Заку ты правда нравишься. Он даже прочитал некоторые книги из тех, что ты ему дал, хотя обычно он читает только книги о преступлениях. Ты сказал это из-за того, что было на пруду? Мы же просто подурачились. Тебе самому понравилось. Я помню, как ты на меня смотрел, когда я была голая. Она поморщилась, очевидно, почувствовав что-то острое в постели, и повернулась, открыв моему взгляду все свое крепкое тело. Я вновь испытал вожделение -- она была права. Я словно не занимался любовью много месяцев. Нагнувшись, я погладил рукой ее грудь. Снова запахло горячей кровью. В этот раз мои ощущения были совсем иными, чем ночью. Ее тело казалось мне чужим, наш ритм не совпадал, ее резкие движения убивали во мне желание. Потеряв терпение, я быстро перешел к заключительному этапу, чего она, видимо, и хотела. Я попытался вновь пробудить ощущение двойственности, но не вышло -- теперь это было лишь тело Алисон Апдаль, незнакомое мне. Когда все кончилось, она села: -- Хорошо. Но в этот раз вы не вкладывали души. -- Алисон, -- спросил я, -- это Зак сделал это? Эти убийства? Это ведь не Пол Кант, что бы там Белый Медведь ни говорил. Ее мягкость исчезла раньше, чем я кончил говорить. Она села на край кровати, отвернувшись, и я увидел, что плечи ее вздрагивают. -- Зак только говорит обо всем этом, он никогда ничего такого не делал, -- она подняла голову. -- А чем вы занимались в этой постели? Меня все утро что-то кололо, -- она встала и откинула простыню. В ногах были разбросаны порыжевшие сосновые иглы, целая пригоршня. -- Пора вам сменить простыни. Они уже начинают прорастать. Я смотрел на иголки, не в силах выговорить ни слова Она повернулась к выходу. -- Алисон, -- сказал я, -- ответь мне на один вопрос. -- Я не хочу говорить на эту тему. -- Нет. Слушай, это не вы с Заком заказывали по радио песню две недели назад? От А до З? -- Да. Но я же сказала, что не хочу говорить об этом. Конечно, Алисон не знала, что означают для меня эти похожие на пальцы иголки, и не обратила особого внимания на мое возбуждение. -- Не похоже на прощание любовников, верно? Одни глупые вопросы, -- сказала она, натягивая майку и влезая в джинсы. -- Вам, похоже, и правда нравится все портить. Не волнуйтесь, больше я не нарушу ваше уединение, -- увидев, что я не протестую, она поглядела на меня внимательней. -- Эй, Майлс, что случилось? На вас лица нет, прямо как в первый день. -- Неудивительно, -- сказал я. -- Это по той же причине. Слушай, уходи, ради твоего же блага. -- Ради моего блага? Ну вы и тип! -- Конечно, конечно. Уходи, -- она сунула ноги в сандалии и скатилась по ступенькам, даже не попрощавшись. Другие объяснения. Должны быть другие объяснения. Я подцепил эти иголки в лесу или просто когда бродил по ферме. Или они забились в мою одежду, когда меня бил Белый Медведь. Я встал и вытряхнул простыни, потом по какому-то наитию оделся, взял карандаш, бумагу и спустился вниз, чтобы поработать за столом в кухне. Вскоре явилась Тута Сандерсон, и я попросил ее сменить простыни. -- Слышали о том, что стряслось у Энди вчера утром? -- спросила она, уперев руки в бока. -- Ага. -- Должно быть, рады. -- Кто же не рад хорошему битью? -- Ред говорит, что Полу Канту нужно было сбежать уже давно. -- Это похоже на Реда. -- Я думаю, он убил себя. Этот Пол всегда был какой-то странный. -- Да, это ваша любимая теория. Показания Туты Сандерсон 18 июля Я так думаю, что не стоит просто поддаваться общему мнению. Пользы от этого мало, правда? Мне кажется, Пол Кант просто струсил -- он ведь всегда был слабым. Ведь он ни в чем не признался, разве не так? И ту, другую, девушку еще не нашли. Поэтому я не перестала следить за Майлсом. Если он решит удрать или еще что. И в среду утром я пришла как обычно, и я скажу вам, о чем я думала -- о том разорванном фото дочки Дуэйна. Это меня прямо жгло. Вы знаете, какие мысли могут быть в голове у мужчины, когда он рвет фотографию девушки? И вот в то утро я, подходя к дому, увидела, как она оттуда выходит, и сказала себе: вот оно, случилось, и я немного задержалась, чтобы он не знал, что я это увидела. И когда он попросил меня сменить простыни, я сразу поняла, чем они там занимались. Можно солгать любому, но женщину, которая стирает вам простыни, не так легко одурачить. Вот я и решила рассказать об этом Реду. Я знала, что он от этого взовьется, но ведь он мужчина и должен был решать, говорить ли Дуэйну, что творится у него в доме. Раз пять в тот день я готов был уехать -- сесть в машину и отправиться куда глаза глядят. Но я все еще не забрал свою машину и все еще думал, что могут быть Другие объяснения кроме тех, что приходили мне в голову, когда я стоял вечером у окна и смотрел на далекий силуэт на опушке леса. Но страх оставался, и его нельзя было рассеять никакими объяснениями. Он поднимался со мной по лестнице, он не оставлял меня, когда я ел, спал, работал, он холодком пробирался под мою одежду. Она -- твоя ловушка, сказала тетя Ринн. Вся моя жизнь демонстрировала справедливость этих слов. Мысли об этом обратили меня к тому, с чего все началось, -- к той ночи в лесу. Я попытался восстановить свои впечатления. Позже я уверял себя, что это фантазии, замешанные на литературе, но в ту ночь я не чувствовал ничего литературного -- только чистый, всепоглощающий ужас. Мы именуем злом силы, которые можем понять; но как назвать то, что бесконечно превосходит наше понимание? Не вызвал ли я эти могущественные и враждебные силы, пытаясь воскресить мою кузину? Она не обещала мне утешения, подумал я, снова вспомнив о фигуре на краю леса; не обещала ничего, что я мог представить себе. Ночь, которая изменила все, начались обычно, как все мои ночи. Я пожевал кое-что -- о.решки, сыр, пару морковок -- и вышел на лужайку. Ночь была теплой, полной запахов сена и свежескошенной травы, и я слышал, как стрекочут кузнечики и поют где-то далеко птицы. Я вышел на дорогу. Оттуда не было видно леса, но я чувствовал его -- пятно холода в сердце теплой ночи. С тех пор, как все обитатели Ардена решили, что я невиновен, я ощущал еще больший контроль за собой, чем раньше. Я подумал об иголках в моей постели и вернулся во двор. Пододвинул стул к столу и начал писать. Через несколько минут меня встревожило изменение атмосферы: воздух в комнате наполнился движением. Лампочка под потолком замигала, делая темнее мою тень на страницах. Запахло холодной водой. Порыв ледяного ветра вдруг выхватил карандаш из моих рук. Свет померк, и мне показалось, что дух Алисон стремится войти в меня. Я замахал в воздухе руками и в ужасе закричал. Она лезла в меня через ноздри, через уши, через глаза. Стопка бумаги взлетела в воздух и разлетелась на отдельные листы. Мое сознание сделалось нечетким, ускользающим; я чувствовал ее в себе, внутри себя, и за моим животным ужасом ощущал ее ревность и ненависть. Мои ноги бешено пнули стол, и он слетел с козел. Машинка грохнулась о пол; следом упал и я, правой рукой зацепив полку с книгами, которые фонтаном взмыли в воздух. Я чувствовал ее ненависть всеми органами: темнота, обжигающий холод, запах воды, свистящий шум и вкус огня во рту. Это было наказанием за недавнее тоскливое животное совокупление, совершившееся в бессознательном состоянии. Она вселилась в мое тело, заставляя его, изогнувшись, биться о доски пола. Слезы и слюна текли у меня по лицу. На миг я воспарил над собственным телом, видя, как оно бьется в конвульсиях, разбрасывая книги и бумаги; потом снова вернулся в него, мучаясь и содрогаясь, подобно раненому зверю. Ее пальцы, казалось, просунулись внутрь моих; ее тонкие кости проникли вглубь моих, причиняя ни с чем не сравнимую боль. В ушах у меня звенело все громче и громче. Потом вспыхнул свет. Когда я открыл глаза, все кончилось. Я уже не кричал, а скулил. Я не помнил ее ухода, но знал, что она ушла. В окно заглядывала луна, освещая перевернутый стол и разбросанные бумаги. Потом у меня схватило живот, и я едва успел сбежать вниз. Изо рта хлынула горькая коричневая жидкость. В это время я сидел на унитазе, извергая такую же жидкость из противоположного конца тела. Я отвернул голову к раковине, закрыв глаза и чувствуя, как по лицу струится пот. Кое-как я доплелся до кухни и выпил стакан холодной воды. Холодная вода. Ее запах пропитал весь дом. Она хотела моей смерти. Хотела забрать меня с собой. В какую-то бесконечно далекую ночь. Ринн предупреждала меня: "Она значит смерть". А те девушки? Я впервые понял, что это значит. Я сидел в комнате, которую приготовил для нее, и пытался осмыслить то, о чем раньше не осмеливался думать: ту другую возможность, о которой говорил Белому Медведю. Я разбудил дух Алисон, ту ужасную силу, которую чувствовал в лесу, и я знал теперь, что этот дух полон ненависти к жизни. Она должна была явиться двадцать первого -- и она сделала бы это, как я теперь понимал, даже если бы я не готовил с такой заботой для нее окружение, -- но с приближением этой даты она становилась все сильнее. Она могла убивать. И пользовалась этой возможностью с того дня, когда я появился в долине. Я сидел в холодной комнате, оцепенев до самого мозга костей. Алисон. Двадцать первое начинается ночью двадцатого. Через день после того дня, что уже встает пурпурной полоской над черной полосой леса. Пока я перебирался на крыльцо, пурпурная полоска стала шире, освещая внизу желтые и зеленые квадраты полей, на которых открывались все новые детали. На полях белыми клоками ваты лежал туман. Меня разбудили шаги. Небо сделалось бледно-голубым, и туман исчез отовсюду, кроме самой кромки лесов. Это был один из тех дней, когда луна висит в небе все утро, как белый мертвый камень. Тута Сандерсон прошла по дороге, топоча так, будто туфли у нее были залить! бетоном. На плече у нее, как всегда, болталась сумка. Увидев меня, она насупилась и поджала губы. Я подождал, пока она откроет дверь. -- Можете больше сюда не ходить, -- сказал я. -- Ваша работа закончена. -- Что это значит? -- в ее выпученных глазах мелькнуло подозрение. -- Я больше не нуждаюсь в ваших услугах. Все. Конец. Капут. Финиш. -- Вы что, сидели тут всю ночь? -- она скрестила руки на груди, что потребовало от нее значительного напряжения. -- Пили джин? -- Прошу вас, идите домой, миссис Сандерсон. -- Боитесь, что я что-нибудь увижу? Что ж, я уже видела. -- Вы ничего не видели. -- У вас больной вид. Вы что, проглотили целую бутыль аспирина или что? -- Без вас я самоубийств не совершаю. -- Я имею право получить деньги за всю неделю. -- Имеете. Даже за две недели. Пожалуйста, возьмите. Четырнадцать долларов, -- я достал из кармана деньги, отсчитал две бумажки по пять и четыре по одному и протянул ей. -- За неделю, я сказала. Пять долларов. Я проработала три дня, и еще сегодня, пятница и суббота, -- она взяла пятидолларовую купюру, а остальные выложила на подоконник. -- Чудно. Пожалуйста, уходите и оставьте меня. Я понял, что был несправедлив к вам. Простите. -- Я знаю, что вы сделали, -- сказала она. -- Вы хуже зверя в лесу. -- Как красноречиво, -- я закрыл глаза. После этого дыхание ее стало более ровным, и она повернулась к выходу. Теперь я чуял запах злобы. Спасибо Алисон. Хлопнула дверь. Я не открывал глаз, пока не стих звук ее шагов. Кто хуже зверя в лесу? Тот, кто залез в муравейник. Тот, кто сломал стул. Тот, кто боялся. Тот, у кого руки в крови. Когда я открыл глаза, ее уже не было. Запыленный коричневый "форд" почтальона проехал по дороге мимо моего дома. Писем от моей кузины больше не будет. В этом есть смысл. Ее тело -- вернее, скелет, спустя двадцать лет, -- покоилось на Лос-анжелесском кладбище. Поэтому ей приходилось воссоздавать себя из подручных материалов. Или быть просто ветром, холодным ветром из леса. Листья, кора, иглы. Иглы, раздирающие плоть. Я встал и вышел на улицу. Мне казалось, что я хожу во сне. Дверца "нэша" вышла из пазов и, когда я ее открывал, испустила резкий визг. Какое-то время я не знал, куда еду, а просто катил по дороге, медленно, как Дуэйн на своем тракторе. Потом я вспомнил. Последняя надежда. Проезжая мимо дома Сандерсонов, я увеличил скорость. Миссис Сандерсон смотрела в окно, как я проезжаю. Школа, церковь, красный язык песчаника. Энди с лицом цвета снятого молока качал бензин из колонки. За ним чернел квадрат обугленной земли. Достигнув узкой тропинки, петляющей среди деревьев, я резко вывернул руль и поехал навстречу солнцу. Ряды пшеницы у дороги были смяты и вдавлены в землю. Скоро поля скрылись и начался лес. Проехав мимо громадных дубов, закрывающих ветвями солнце, я поставил машину возле красного курятника и вышел. Сразу же меня оглушил гомон птиц; несколько перепуганных кур удирали в лес, петляя из стороны в сторону. Сперва я заглянул в курятник. Запах чуть не сшиб меня с ног. Он казался еще сильнее, чем в тот раз, когда я помогал тете Ринн собирать яйца. Две или три птицы хлопали крыльями на своих насестах. Их стариковские головы повернулись ко мне; круглые глаза смотрели, не мигая. Я осторожно вышел. Две курицы уже забрались на капот "нэша". Я направился к дому, который выглядел темным и пустым. Здесь листья полностью закрывали небо, и солнечный свет лишь немного раздвигал их своими лучами. Тот, кто боялся. Тот, у кого руки в крови. На подоконнике в кухне стояла тарелка, накрытая красно-белой салфеткой. Я откинул ткань. Это была лефса, уже покрытая зеленоватым налетом плесени. Она лежала в спальне, посередине своей двуспальной кровати, накрытая желтоватой простыней. В нос мне ударил медный запах. Я знал, что она мертва, еще до того, как коснулся ее тела. Белые волосы рассыпались по подушке. Я подумал, что она умерла два или три дня назад -- быть может, именно тогда, когда тело Пола Канта вытаскивали из-под обгорелых остатков Волшебного Замка или когда я отбивал собственное тело у призрака. Я отпустил ее одеревеневшую руку и пошел звонить в полицию. -- Ох, черт, -- сказал Дейв Локкен после первых моих фраз. -- Вы там? С ней? -- Да. -- Вы ее обнаружили? -- Да. -- На ней есть какие-нибудь... э-э... следы? Что-нибудь, указывающее на причину смерти? -- Ей было девяносто четыре года, -- сказал я. -- По-моему, это достаточная причина смерти. -- Ладно. Черт. Вы говорите, что только что ее нашли? А что вы там делаете? Искал последней защиты. -- Она сестра моей бабушки. -- Значит, навестить решили? -- я понял, что он записывает. -- Так вы сейчас прямо там, в лесу? На этой ее ферме? -- Именно так. -- Ладно, черт побери, -- я не мог понять, почему он так возбужден моим сообщением. -- Смотрите не уезжайте, Тигарден. Оставайтесь там, пока я не приеду со "скорой помощью". Ничего не трогайте. -- Я хотел бы поговорить с Белым Медведем, -- сказал я. -- Не получится. Шефа сейчас нет. Но не волнуйтесь, Тигарден, вы поговорите с ним очень скоро, -- он повесил трубку, не попрощавшись. Локкен казался здесь пришельцем из другого, грубого и злого, мира, и я вернулся к Ринн и сел рядом с ней на кровать. До меня дошло, что я все еще двигаюсь с трудом после ночи, проведенной мной в комнате, которую я приготовил для Алисон Грининг, и я едва не упал на кровать рядом с телом Ринн. Ее лицо, казалось, разгладилось смертью, стало не таким морщинисто-китайским. За кожей щек отчетливо проступали кости. Я попытался подтянуть простыню и закрыть ей лицо, но мешали руки; потом я вспомнил, что Локкен велел ничего не трогать. Через час, не раньше, я услышал шум машины со стороны дороги и, выйдя на крыльцо, увидел подъезжающую полицейскую машину в сопровождении "скорой помощи". Хмурый Дейв Локкен вылез из машины и помахал двоим санитарам. Они тоже вышли и двинулись к дому. Один из них курил, и дым его сигареты поднимался к неподвижному лиственному покрову наверху. -- Эй, Тигарден! -- крикнул Локкен. Только сейчас я заметил взъерошенного человека в костюме, стоящего за его спиной. На нем были толстые очки. -- Тигарден, идите сюда! -- человек в очках вздохнул и потер лицо, и я увидел в руках у него черную сумку. Я сошел с крыльца. Локкен едва не подпрыгивал от нетерпения. Я видел, как его живот колыхался под форменной рубашкой. -- Хорошо. Ну, Тигарден, рассказывайте. -- Я уже все рассказал. -- Она в доме? -- спросил доктор, выглядевший очень усталым. Я кивнул, и он пошел к дому. -- Подождите. Сперва несколько вопросов. Так вы говорите, что обнаружили ее. Правильно? -- Да, я так говорю, и это правда. -- Свидетели есть? Один из санитаров хихикнул, и лицо у Локкена пошло пятнами. -- Ну? -- Нет. Свидетелей нет. -- Вы говорите, что просто зашли сюда утром? Я кивнул. -- Когда точно? -- Как раз перед тем, как позвонил вам. -- Она была мертва, когда вы пришли? -- Да. -- Откуда вы приехали? -- этот вопрос он особенно подчеркнул. -- С фермы Апдалей. -- Кто-нибудь вас там видел? Подождите, док. Мне нужно сперва закончить здесь. Ну? -- Тута Сандерсон. Я уволил ее этим утром. Локкен выглядел рассерженным этим уточнением, но решил не обращать внимания: -- Вы касались тела? Я кивнул. Доктор впервые посмотрел на меня. -- Что? Вы ее трогали? Как? -- Я держал ее за руку. Локкен покраснел еще больше, и санитар снова хихикнул. -- Почему вы решили приехать сюда именно этим утром? -- Хотел повидать ее, -- на его плоском лице явственно отразилось желание меня ударить. -- Тяжелый денек, -- заметил доктор. -- Дейв, кончайте поскорей, мне нужно заполнить бумаги. -- Ага, -- Локкен свирепо кивнул. -- Тигарден, ваш медовый месяц скоро может кончиться. Плохо кончиться. Когда они ушли, я посмотрел на санитаров. Они уставились в землю; один вытащил изо рта окурок и разглядывал его, будто собирался сменить марку сигарет. Я пошел в дом. -- Смерть от естественных причин, -- сказал доктор. -- С этим никаких проблем. Она просто удрала от этой жизни. Локкен кивнул, что-то царапая в блокноте, потом поднял голову и заметил меня: -- Эй! Давайте отсюда, Тигарден. Вас не должно здесь быть. Я вышел на крыльцо. Через минуту Локкен махнул санитарам, те исчезли в машине и снова появились, волоча носилки. У них ушло всего несколько секунд, чтобы уложить Ринн на носилки и вынести на улицу. Теперь ее лицо было закрыто белым покрывалом. Пока мы с Локкеном смотрели, как ее выносят, он исполнил целую симфонию мелких движений: постучал ногой, почесал пальцами свою жирную ляжку, проверил кобуру. Я понял, что все это отражает его нежелание находиться рядом со мной. -- Ну хватит. У меня работы еще на четыре часа, -- сказал доктор. Локкен повернулся ко мне: -- Ну, хорошо, Тигарден. У нас есть показания, что вас видели в этих лесах. Так что поезжайте домой и ждите. Понятно? Вам понятно, профессор? Все это объяснил визит, который мне нанесли в тот же день. Я убирался в своем кабинете -- просто брал стопками бумаги и швырял в мусорное ведро. Машинка не работала; бросив ее на пол, я свернул каретку. Пришлось снести ее в погреб. Услышав шум подъезжающего автомобиля, я выглянул в окно. Машина подъехала уже близко, и я мог разглядеть, кто в ней сидит. Я ждал стука в дверь, но так и не дождался. Тогда я спустился вниз и увидел стоящую возле самого крыльца полицейскую машину и рядом с ней Белого Медведя, вытирающего лоб большим клетчатым платком. Увидев меня, он опустил руку и повернулся: -- Иди сюда, Майлс. Я продолжал стоять на крыльце, засунув руки в карманы. -- Сожалею. Слышал про старую Ринн. Я должен извиниться перед тобой за Дейва Локкена. Доктор Хэмптон сказал, что он был с тобой груб. -- Ну, не по вашим меркам. Он просто дурак. -- Да, он не гигант мысли, -- сказал Белый Медведь. В его словах и манере было что-то, чего я не замечал раньше -- какая-то задумчивость. Мы какое-то время смотрели друг на друга, потом он з