голос Алипии Гавры, когда та разговаривала с легионерами у Великих ворот. Что бы принцесса ни знала об их обычаях, понял внезапно Скаурус, она, несомненно, умела правильно произносить римские имена. 12 Трибун чихнул. Гай Филипп посмотрел на него с отвращением. - Ты что же, все еще не отделался от этой проклятой простуды? - Прилипла и не проходит, - пожаловался Марк, вытирая нос. Глаза у него слезились, а голова, казалось, распухла до невероятных размеров. - Недели две прошло, как я ее подцепил, а? - Не меньше. Такое всегда случается, когда пацан заболевает. До безобразия здоровый, Гай Филипп прикончил свой утренний завтрак, состоящий из тарелки каши, и сделал добрый глоток вина. - А-ах, как хорошо! - Он расплылся в улыбке и погладил себя по животу. У Скауруса не было аппетита, а насморк начисто отбил у него обоняние. В казарму широким шагом вошел Виридовикс, неотразимый в своем роскошном плаще из шкур рыжих лисиц. Он закусил острыми бараньими колбасками и кашей, налил себе вина и опустился в кресло рядом с трибуном и старшим центурионом. - Доброго вам утра! - Кельт высоко поднял кружку. - И тебе тоже, - ответил Марк, окинув кельта испытующим взглядом. - По какому поводу такое великолепие с утра пораньше? - Для некоторых, может, это и утро, дорогой мой Скаурус, а кое для кого еще только конец ночи. И чудесной ночи, к слову сказать, - подмигнул он. Марк промычал что-то невразумительное. Обычно ему нравились хвастливые россказни Виридовикса, но с тех пор как тот загулял с Комиттой Рангаве, он предпочитал слышать о его похождениях как можно меньше. Кислое выражение на лице Гая Филиппа тоже не слишком ободрило Виридовикса - Марк был уверен, что старший центурион завидует кельту, но скорее умрет, чем признается в этом. Кельт, впрочем, ничуть не смутился и, шумно отхлебнув большой глоток вина, заметил: - Поверите ли вы, что эта шлюха имела наглость _п_р_и_к_а_з_а_т_ь мне, чтобы я бросил всех остальных моих подруг и развлекался только с ней! Не попросить, заметьте, а приказать! И чтобы я даже не пикнул! Ну какова наглость у девки! А ведь я еще делю ее с прежним дружком... - Он откусил кусок от колбаски, скривился от острого привкуса и отпил еще вина. - Делишь ее с кем? - спросил Гай Филипп, удивившись тому, что кельт не назвал имени соперника. - Какая разница? - быстро сказал Марк. Чем меньше людей узнают о подвигах Виридовикса, тем больше времени потребуется на то, чтобы слухи о них дошли до Туризина. Даже кельт, видимо, сообразил это и замолчал. Но его сообщение о словах Комитты не на шутку обеспокоило трибуна. - Что же ты сказал своей даме? - поинтересовался он. - То, что сказал бы ей любой кельтский вождь, разумеется, - чтобы она убиралась ко всем чертям. Ни одна девка не смеет со мной так разговаривать. - О-ох, только не это, - выдохнул Марк. Он сжал ладонями раскалывающуюся голову. Зная горячий нрав, мстительность и заносчивость Комитты, безмерно кичащейся своим высоким происхождением, он вообще удивлялся, что Виридовикс еще цел и мог рассказывать им о случившемся. - Ну, и что же она ответила тебе? - Она начала ругаться, но я выбил из нее дурь, как хороший копейщик. - Виридовикс с наслаждением потянулся. Трибун взглянул на него с изумлением, переходящим в ужас. Если это правда, то галл действительно могучий копейщик. Кельт дожевал мясо, выковырял из зубов кусочек кости и сыто рыгнул. - Ну что ж, - сказал он, - если парень гуляет по ночам, как кот, то днем он должен спать. С вашего позволения, я... - кельт поднялся, допил вино и, весело насвистывая, отправился на покой. - С меня хватит твоих "не обращай внимания!" и "какая разница", - заявил Гай Филипп, как только Виридовикс скрылся. - Ты не белеешь, как рыбье мясо, из-за пустяков. Что случилось? Оглянувшись по сторонам, Марк рассказал центуриону о новой подруге кельта и получил немало удовольствия при виде того, как у ветерана отвисла челюсть. - Юпитер Всемогущий, - промолвил наконец центурион. - Этот парень не играет по мелочи, а? - Он подумал еще с минуту и добавил: - С этим уже ничего не поделаешь, пусть ходит к ней сколько ему влезет. Но я скорее опустил бы свою игрушку на острый меч, чем подошел бы к этой дамочке. Так оно было бы безопаснее. Трибун покачал головой - в глубине души он был полностью согласен с Гаем Филиппом. Весна подступала все ближе, и Скаурус все меньше времени проводил с налоговыми документами. Большая часть бумаг прибыла после сбора урожая, и к тому времени, когда дни стали длиннее, он уже закончил работу с ними. Трибун сознавал, что его проверку видессианских чиновников нельзя назвать идеальной: Бюрократы Видессоса были слишком многочисленны и хитры для любого одиночки, тем более чужеземца, чтобы их можно было по-настоящему контролировать. И все же он считал, что сделал много полезного и в императорскую казну поступило значительно больше доходов, чем поступало обычно. Совершал Марк и ошибки, избежать которых, рассуждая задним умом, было не так уж трудно. Однажды Пикридиос Гуделес ужаснул его, появившись в конторе с массивным золотым перстнем, в котором светился громадный изумруд. Гуделес держался так тщеславно и сверкал своим изумрудом в лицо трибуну столь откровенно, что Марк был уверен - перстень куплен чиновником на украденные из налогов деньги. Гуделес почти не пытался это скрывать, но Марк, несмотря на тщательные расчеты, не мог обнаружить утечки финансов ни по одной ведомости. Гуделес промучил его несколько дней, а потом, все еще поглядывая свысока, показал римлянину хитрую уловку, которую использовал, ловко жонглируя цифрами. - Поскольку эту хитрость использовал я сам, не вижу смысла оставлять столь удобную щелку для какого-нибудь клерка. Это отразилось бы на моих собственных доходах. Более или менее искренне Марк поблагодарил его и ничего не сказал о перстне: он явно проиграл схватку с бюрократом. Они по-прежнему были "как бы друзьями", проявляя уважение к опыту и знаниям друг друга. Скаурус все реже приходил в свой кабинет, расположенный в левом крыле Тронного зала, и порой ему даже не хватало сухого и точного ума чиновника, его умения вовремя съязвить и открыть очередную канцелярскую тайну. Вскоре только один важный документ остался в списке дел трибуна - налоговый лист из Кибистры. Ономагулос игнорировал его первый запрос, и Скаурус послал второй, более резкий. - Тебе придется долго ждать, пока эхо откликнется на твои крики, - предупредил его Гуделес. - Почему? - раздраженно спросил Марк. Чиновник не мог поднять брови, поскольку их скрывали падавшие на лоб густые волосы, но так дернул лицом, что римлянин почувствовал себя глупцом. - Это, видишь ли, было сумасшедшее время, и каждый использовал его как мог и умел, - туманно намекнул Гуделес. Скаурус хлопнул себя ладонью по лбу, раздраженный тем, что упустил такую очевидную причину. После Марагхи Ономагулос отсиживался в Кибистре, и, вероятно, ни один из его счетов не выдержал бы подробной проверки. Вопрос оказался не столь мелким, как представлялось Марку поначалу, Туризин наверняка заинтересуется им. Так и вышло. Императорский эдикт, отправленный в Гарсавру, был таким суровым, что оставалось лишь удивляться, как не растрескался пергамент, на котором он был написан. К этому времени, однако, Марку было уже не до бумаг, готовясь к летней кампании, он много занимался с солдатами. Гоняя легионеров и тренируясь вместе с ними, Скаурус с радостью видел, как исчезает брюшко, приобретенное им во время зимнего безделья, - римских полевых занятий было достаточно, чтобы согнать жирок с любого. Примкнувшие к легионерам видессиане и васпуракане постоянно ворчали, как это и положено солдатам, за что Гай Филипп, разумеется, мучил их еще больше, поскольку не выносил жалоб. Что касается Скауруса, то он приступил к тренировкам с таким энтузиазмом, какого не чувствовал с того дня, как сам присоединился к легиону. Оружие было сделано вдвое более тяжелым, чем настоящее, и солдаты отрабатывали удары на соломенных чучелах до тех пор, пока руки не начинали отваливаться. Большое внимание уделялось колющим ударам мечом и тяжелым деревянным щитам, а также атакам и отступлениям в битве с воображаемым противником. - Это тяжелая работа, - сказал Гагик Багратони во время одной из тренировок. Васпураканский накхарар все еще командовал своими соплеменниками, но научился ругаться на ломаной латыни так же искусно и затейливо, как и на своем более беглом видессианском. - Настоящая война, вероятно, принесет нам некоторое облегчение. - В этом-то вся и штука, - согласился Гай Филипп. Багратони застонал и мотнул головой, стряхивая капли пота. Ему было уже далеко за сорок, и упражнения давались нелегко, однако он тренировался с суровой настойчивостью, стремясь усталостью заглушить терзавшую его душу боль. Солдаты его не отставали от командира, выказывая силу духа и дисциплинированность, заслуживавшие одобрение и восхищение римлян. Единственное, что приводило горцев в ужас, - это плавание. Реки на их родине большую часть года стояли пересохшими и даже во время паводков были не глубже ручьев. После многих усилий они все же выучились плавать, но так и не смогли наслаждаться водой, как римляне, для которых искупаться в конце тяжелого дня было и развлечением, и отдыхом. Еще труднее оказалось одолевать премудрости римской военной науки видессианам. Как минимум дюжину раз Марк слышал крик какого-нибудь римлянина: - Острие, черт побери, острие! Чума на это лезвие! Оно все равно никуда не годится! Имперские солдаты клялись только колоть, но каждый раз принимались за свое и пытались наносить римскими гладиями рубящие удары. Большинство из них были некогда кавалеристами и привыкли рубить саблей. Наносить короткие колющие удары римским мечом было противно всем их правилам. Более терпеливый, чем большинство его солдат, Квинт Глабрио объяснял: - Независимо от того, насколько сильно ты ударишь лезвием, доспехи защитят твоего противника от ранения, но даже плохо нанесенный колющий удар может убить. Кроме того, нанося колющий удар, ты не открываешься, и враг не имеет возможности тебя ударить. Часто случается так, что ты в состоянии убить противника еще до того, как он заметит, что ты нападаешь. Кивнув головой в знак согласия, видессиане делали как им было сказано, пока, войдя в азарт, не забывали, чему их учили. Были, конечно, и такие бойцы, для которых римская дисциплина и муштра вообще ничего не значили. Виридовикс, например, был столь же умелым, опытным и опасным бойцом, как Скаурус, но кельт, в отличие от трибуна, явно не вписывался в ровные ряды манипул. Даже Гай Филипп сдался и признал бесполезность своих попыток сделать из него легионера. - Я рад, что он, по крайней мере, на нашей стороне, - сказал как-то раз старший центурион. Другим одиноким волком был Зеприн Красный. Его могучий двойной топор не походил на копья и мечи легионеров точно так же, как его бешеный темперамент на их выучку и слаженность. И если Виридовикс смотрел на битву как на развлечение и потеху, где можно блеснуть своей удалью, то для халога она была лишь еще одним испытанием Богов. - Божественные девы несут своим повелителям на щитах души тех, кто сражался и погиб мужественно; кровью врагов я построю себе лестницу на небо, - бормотал он, пробуя ногтем острие своего топора. Никто не спорил с ним, хотя любому видессианину самого низкого пошиба слова эти представлялись чудовищной ересью. Дракс из Намдалена и его офицеры несколько раз приходили на тренировочное поле, чтобы понаблюдать за упражнениями римлян. Умелые выпады и стремительные маневры легионеров поразили барона: - Клянусь Богом-Игроком, я жалею, что этот ублюдок Сфранцез не предупредил меня, с какими солдатами мне предстоит сражаться. Я думал, мои всадники пройдут сквозь ваши ряды, как нож сквозь масло, и мы разобьем Туризина за один час. - Он грустно покачал головой. - А вышло совершенно наоборот. - Вы тоже дали нам жару, - возвратил ему комплимент трибун. Дракс все еще оставался для него загадкой. Он был опытным воином, но человеком невероятно скрытным. Он был вежлив и обладал хорошими манерами, но лицо у него всегда оставалось столь непроницаемым, что ему мог позавидовать даже лошадиный барыга. - Он напоминает мне Варданеса Сфранцеза с выбритым затылком, - сказал Гай Филипп после того, как островитянин ушел, однако Марку это показалось преувеличением. Что бы ни скрывала маска Дракса, вряд ли под ней таилась холодная, расчетливая жестокость Севастоса. Как бы ни восхищался намдалени легионерами, старший центурион был все еще недоволен. - Они еще слишком мягкотелые, - пожаловался он. - Им требуется несколько дней настоящего марша, чтобы окончательно выбраться из зимней спячки. - Давай тогда так и сделаем, - предложил Марк, подумав, что если уж его солдатам необходимо размяться, то ему это и подавно не помешает... - Назавтра полная походная выкладка, - услышал он приказ Гая Филиппа и вой римлян, подражавших воплям ослов. Полная выкладка легионера составляла не менее трети веса его тела. Не считая оружия и походного неприкосновенного запаса, она включала: кружку, ложку, нож, запасную одежду в маленькой корзинке, часть палатки, колья для палисада или хворост для костра, пилу, лопату или серп и заготовки провианта. Неудивительно, что легионеры часто называли себя мулами. Марк взял с телеги большое красное яблоко и бросил сидевшему с вожжами в руках видессианину медную монетку, засмеявшись при виде его изумления. - Наверное, этот лопух подумал, что ты хочешь позавтракать им самим, - заметил Виридовикс. Марш строем с обязательным равнением на флангах был для римлян делом привычным, каждый из них автоматически держал свое место в строю манипулы. Солдаты, примкнувшие к легиону в Видессосе и Васпуракане, старались подражать римлянам, но у них не было достаточно практики. Новички уставали быстрее, и все же никто из них не отстал и не выпадал из строя, как бы ни болели ноги. Мозоли были сущим пустяком по сравнению с гневом Гая Филиппа и наказанием, которое он обрушивал на отстающего. Кроме того, солдаты совершенно не желали подвергаться насмешкам. Фостис Апокавкос, первый из всех видессиан, кто стал легионером, шел между двумя римлянами, слегка согнувшись под тяжестью вещевого мешка и вооружения. Его длинное лицо дрогнуло в улыбке, когда он отдал салют Скаурусу. Трибун ответил ему улыбкой. Он уже почти забыл о том, что Апокавкос не был римлянином. На руках бывшего крестьянина стоял знак легиона. Узнав о его значении, Апокавкос настоял, чтобы и ему поставили это клеймо на обе руки. Но Скаурус не настаивал на том, чтобы его примеру следовали другие вступившие в легион новички. К полудню трибун почувствовал, что вполне доволен собой. В груди у него, казалось, лежал кусок горячего железа, а ноги болели при каждом шаге, но он шел в ногу со своими солдатами. Он не думал, что легионеры пройдут сорок километров, то есть сделают хороший дневной марш, и все же они были не так уж далеки от этого. Легион миновал пригороды, жавшиеся к стенам Видессоса, и вышел к полям и поселкам. Пшеница, виноградники и леса начинали уже зеленеть. Многие птицы вернулись из теплых краев, и вокруг слышалось их щебетание. Над солдатами низко пролетела черная птица, застрекотала: "черр! так-так-так!" - и быстро скрылась. Маленькая стайка синиц с красными головками и золотистыми грудками промчалась к покрытому свежей зеленью холму. Солнце стало клониться к западу. Гай Филипп уже шарил глазами в поисках хорошего места для лагеря. Наконец он нашел то, что нужно: поле с достаточным обзором местности и быстрым ручьем, протекавшим поблизости. Деревья на краю поля тоже были очень кстати - готовые дрова для костров. Старший центурион вопросительно взглянул на Скауруса. - Отличный. выбор, - одобрил тот. Опыт и знания Гая Филиппа гарантировали, что место для лагеря выбрано подходящее. Рога букинаторов протрубили сигнал к остановке. Легионеры сняли с плеч мешки, начали выкапывать квадратный ров вокруг лагеря, возводить насыпи и палисад. Палатки, каждая на восемь человек, стали подниматься аккуратными ровными рядами. Лагерь стал похож на городок с прямыми улицами и большим открытым форумом в центре. К тому времени, как солнце склонилось к закату, Марк убедился, что лагерь, вместивший тысячу пятьсот легионеров, смог бы выдержать атаку отряда, превосходящего их численностью в три-четыре раза. Кто-то из крестьян, должно быть, увидел римлян и поспешил сообщить об этом местному землевладельцу, так как едва сгустилась темнота, он прибыл в сопровождении двадцати вооруженных всадников, чтобы узнать, что происходит. Марк вежливо провел его по лагерю. Землевладелец выглядел несколько взволнованным, что было и неудивительно - кому бы понравилось присутствие под боком такого большого и хорошо вооруженного отряда? - Завтра вы уже уходите, не так ли? - повторил он в третий раз. - А, это хорошо, хорошо. Тогда желаю вам спокойной ночи. Он и его всадники отъехали, нервно оглядываясь через плечо, пока темнота не поглотила их. - Для чего тебе понадобился этот пустой разговор? - осведомился Гай Филипп. - Почему бы просто не сказать им, чтобы они убирались к дьяволу? - Ты никогда не будешь хорошим политиком, - ответил Марк. - После того как он увидел легионеров и побывал в нашем лагере, у него не хватило духа потребовать у нас плату за деревья, которые мы срубили для костров, а мне не пришлось смущать его, при всех отвечая ему отказом. Мы оба сохранили лицо, а это очень важно. Ясно было, что Гаю Филиппу абсолютно наплевать на чувства землевладельца, но трибун давно уже понял, что лучше вести себя по возможности вежливо и не наживать себе врагов там, где это возможно. С горячими видессианами, которые вспыхивали по пустякам, одной воспитанности было недостаточно, и трибун не считал зазорным пускаться на маленькие хитрости, обеспечивающие ему и его людям их расположение. Он уселся возле одного из костров, чтобы пожевать галеты, полоски копченого мяса и луковицу, потом допил остававшееся во фляге вино. Поднявшись, чтобы сполоснуть флягу, трибун обнаружил, что едва может доковылять до ручья. Привал - первый после целого дня марша - лишил его сил, и усталые мышцы ног тут же отомстили ему. Впрочем, многие легионеры были в том же состоянии, что и их командир. От одного солдата к другому ходил Горгидас, снимая боль сведенных судорогой икр. Грек, худой, абсолютно здоровый и бодрый после тяжелого марша, заметил неловко скорчившегося у костра Марка. - К_а_и _с_у _т_е_к_н_о_н_? - спросил он по-гречески. - И ты тоже, сынок? Ложись, я помогу тебе. Скаурус покорно лег на спину и широко раскрыл рот, когда железные пальцы грека жестко сдавили его колени. - Пожалуй, я лучше потерплю боль в мышцах, а? - сказал он, хотя не хуже Горгидаса знал, что говорит ерунду. Когда грек закончил свою работу, трибун обнаружил, что снова может ходить или, по крайней мере, передвигаться. - Не слишком гордись собой, - посоветовал Горгидас, наблюдавший за его попытками двигаться, как отец за маленьким ребенком. - Ты к утру еще почувствуешь боль. Врач, как всегда, оказался прав. Когда утром Марк кое-как доплелся до ручья, чтобы сполоснуть лицо и прополоскать рот, мышцы болели по-прежнему. Единственное, что его утешало, - так это то, что каждый третий легионер, казалось, еле держится на ногах, ставших вдруг немощными и непослушными. - Подъем, подъем, ленивые паршивцы, до столицы пути не больше, чем мы уже прошли! - безжалостно кричал Гай Филипп. Он был едва ли не старше всех в легионе, но не испытывал ни малейшей боли и держался так бодро, будто только еще выступал в поход. - Убирайся к воронам! - послышался голос Виридовикса; кельт не состоял под его командой и мог высказывать все то, что чувствовали остальные легионеры. Марш был нелегким для кельта. Будучи сильнее и выше большинства римлян, он не обладал их выносливостью. Несмотря на хорошую подготовку легионеров, Гаю Филиппу не удалось заставить их шагать как следует и добиться необходимой скорости марша. Солдатам потребовалось не меньше часа, чтобы разогреть мышцы, и, к явному отвращению старшего центуриона, легион все еще находился в нескольких километрах от города, когда наступила темнота. - Разобьем лагерь здесь! - прорычал он, выбирая хорошую позицию в поле между двумя пригородами. - Я не желаю смотреть, как наши солдаты крадутся в город, словно какие-нибудь мошенники. Вы, ублюдки, все равно не заслужили счастья прохлаждаться в казарме. Ленивые, ворчливые бездельники. Цезарь устыдился бы, глядя на вас! Слова эти ничего не значили для видессиан и васпуракан, но их было достаточно, чтобы римляне с краской стыда опустили головы. Упоминание имени их любимого вождя произвело впечатление почти болезненное, и слышать его было невыносимо. Проснувшись на следующее утро, Марк к своему удивлению обнаружил, что боль в мышцах почти исчезла. - У меня то же самое, - сказал Квинт Глабрио и улыбнулся, что случалось нечасто. - Скорее всего, наши тела от пяток до пояса просто онемели. По всему Бычьему Броду виднелись многочисленные цветные паруса. Скорее всего, это суда, доставляющие зерно из западных провинций, подумал Скаурус. Видессос был слишком огромен, чтобы местные крестьяне могли его прокормить. Менее чем через час легионеры уже стояли под стенами столицы. - Ну как, ребята, хорошо прогулялись? - спросил один из стоящих у ворот часовых, пропуская их внутрь. Он ухмыльнулся, услышав в ответ сердитые ругательства. Рассвет только что наступил; шумные обычно улицы Видессоса были почти безлюдны. Несколько ранних прохожих шли в храмы Фоса к утренней литургии. Тут и там можно было видеть ночных пташек Видессоса: воров, проституток, игроков, - всех тех, кто предпочитал обделывать свои делишки в темноте. Кот пробежал рядом с легионерами, держа в зубах рыбий хвост. Весь город был полон сладкого запаха свежевыпеченного хлеба: пекари и булочники стояли у плит всю ночь, обливаясь потом в попытках накормить Видессос. Марк улыбнулся, вдыхая хлебный запах и прислушиваясь к голодному урчанию в животе. Походные хлебцы, конечно, утоляли голод, но запах свежей выпечки снова раздразнил аппетит. Легионеры вошли в дворцовый комплекс с севера и двинулись мимо Видессианской Академии. Солнце ярко блеснуло на золотом шаре высокого храма Фоса. Весна еще только началась, но день обещал быть жарким, и Марк радовался прохладной тени длинной колоннады Академии. Копыта лошади громко застучали неподалеку, звонкое цоканье, словно треск барабана, разорвал утреннюю тишину. Трибун недоуменно поднял брови. Кто это вздумал мчаться галопом в лабиринте улиц дворцового комплекса, да еще в такой час? Типичный римлянин, Скаурус не слишком хорошо разбирался в лошадях, но особых знаний не требовалось, чтобы предположить, что всадник вот-вот сломает себе шею в этой безумной скачке. Крупный серый жеребец неожиданно вылетел на улицу, и Марк почувствовал, как холодок пробежал между его лопаток: это была лошадь Императора. В седле, однако, сидел не Туризин, вместо него бешеным жеребцом правила Алипия. Она умудрилась остановить его перед самым строем римлян, так что ряды их слегка подались назад от неожиданности. Конь фыркнул и мотнул головой, готовый рвануться прочь, но Алипия не обратила на него внимания. Она посмотрела на колонну римлян, и полное отчаяние отразилось на ее лице. - Что, и вы пришли сюда предать нас? - закричала она. Глабрио сделал шаг вперед и схватил лошадь за узду. - Предать вас? Тренировочным маршем? - спросил Скаурус. Принцесса и римлянин обменялись недоумевающими взглядами. Затем Алипия воскликнула: - Хвала Фосу! Скорее за мной! Банда убийц штурмует личные покои Туризина! - Что? - спросил Марк и уже набрал в легкие воздуха, чтобы отдать команду легионерам, однако Гай Филипп опередил его: - Стройтесь в цепь! Бегом! Скаурус в который уже раз позавидовал полной невосприимчивости старшего центуриона к разного рода неожиданностям и сюрпризам, которую, казалось, ничто не могло поколебать... - Кричите "Гаврас"! - приказал трибун. Пусть и враги и друзья знают, что помощь близка! - Гаврас! - заревели в один голос легионеры и потянулись за спину, чтобы снять копья, вытащили мечи из ножен. Лошадь императора заржала и поднялась на дыбы, вырвав узду из рук Глабрио, но Алипия удержалась в седле. На лошади она научилась ездить, еще когда была дочерью обычного провинциального дворянина. Хотя испуганного жеребца могли усмирить только несколько человек, принцесса легко развернула его и помчалась во главе римской колонны. - Назад! Вернитесь назад! - позвал ее Марк. Она отказалась, и тогда он велел полудюжине солдат удержать ее лошадь и не дать ей возможности оказаться в опасной близости к сражению. Они выполняли его приказание, не обращая внимания на протесты. Утопающая в только что зацветших вишневых деревьях, личная резиденция Императора была создана для тишины и покоя. Но сейчас двери ее были широко распахнуты, и на ступенях в луже крови лежал мертвый часовой. - Окружить здание! - приказал Марк. Манипулы рассыпались, обтекая дворец со всех сторон. Несмотря на спешку, Скаурус боялся, что пришел на помощь слишком поздно. Но из-за двери доносился шум схватки. - Спасение! - крикнул он. - Спасение, а не месть! - Гаврас! Гаврас! - воодушевленные, кричали за его спиной легионеры. Выскочивший из распахнутых дверей лучник торопливо выпустил в римлян стрелу. Солдат, бежавший рядом со Скаурусом, схватился за лицо и ничком рухнул на землю, но у трибуна не было времени смотреть, кого поразила вражеская стрела. Лучник, не успев выпустить вторую стрелу, отбросил в сторону лук и вытащил саблю. Вероятно, он знал, что это бесполезно, - на него набросилась сотня солдат. Тем не менее он прижался к стене, хладнокровно ожидая их приближения. На секунду трибун поразился его мужеству, но потом их клинки встретились, и он действовал уже чисто автоматически: колющий удар, отбитая атака врага, удар сверху, сбоку, снова отбитая атака - и колющий резкий удар. Марк почувствовал, как острие вонзилось в плоть, и повернул меч, чтобы быть уверенным в том, что враг его мертв. Противник Марка застонал и медленно осел на ступени. Римляне хлынули в зал, и их подбитые гвоздями калига застучали по мозаичным плитам. Свет, струившийся сквозь алебастровые потолочные панели, был бледным и спокойным, совсем не подходящим для кровавой битвы. На полу громоздились трупы часовых и слуг вперемешку с телами их убийц. Красная мозаика пола была залита еще более яркой кровью людей. Кровью были забрызганы драгоценные картины, портреты и бюсты императоров, забытых временем. Марк увидел Мизизиоса, скорчившегося на полу там, где застала его смерть. В руке у евнуха был меч, а на голове красовался странной формы шлем - добыча одного из видессианских походов столетней давности. Шлем Мизизиос успел надеть, но это не спасло его. Сильный удар сабли раскроил ему живот и развалил тело почти пополам. Крики ярости и стук топоров о забаррикадированную дверь указали легионерам направление атаки. Они свернули в коридор и лицом к липу столкнулись с отрядом убийц. В узких коридорах численное превосходство не давало им большого преимущества: солдаты стеной ломили вперед и падали один за другим под ударами мечей и топоров. Бандитами командовал крепкого сложения человек лет сорока. Одет он был в кожаную куртку, солдатские штаны и видавшую виды кольчугу; в правой руке он держал горящий факел. - Твои ослы прибыли слишком поздно, Гаврас! Мы поджарим тебя, как шашлык, прежде чем они успеют нам помешать! - крикнул он Туризину через дверь. - Ну уж нет! - заорал Зеприн Красный, дравшийся в первых рядах легионеров. Он все еще не мог простить себе гибели Маврикиоса Гавраса и не желал, чтобы смерть второго Императора легла еще одним пятном на его совесть. Могучий халога с яростью обрушил свой гигантский топор на бандита. Удар был не слишком точным - не хватало места. Отточенное лезвие плашмя легло на живот противника и не рассекло кольчугу, но сила удара была столь велика, что спасти негодяя не смогли бы никакие доспехи. Он перегнулся пополам, будто наткнувшись на форштевень корабля, горящий факел выпал из его рук на пол и потух. Прорычав ругательство, один из запертых в ловушке бандитов прыгнул на Зеприна, топор которого переломился от удара у рукояти. Халога остался безоружным, но не хотел и не мог отступать. Он нагнулся, уклоняясь от яростного удара сабли, затем стремительно распрямился и, схватив врага обеими руками, с силой ударил его о свою закованную в доспехи грудь. Мышцы буграми вздулись на плечах Зеприна при этом могучем рывке, пальцы противника беспомощно царапали его спину. Скаурус услышал, как треснули кости - так громко, что перекрыли на миг шум боя. Халога отбросил безжизненное тело в сторону. В ту же минуту Виридовикс взмахнул мечом и голова еще одного врага скатилась на пол. Трибун почувствовал, что боевой дух негодяев начал иссякать. Быстрое и коварное убийство - это одно, а драться с этими берсерками - совсем другое. Римляне тоже не стояли без дела. Они усилили натиск, короткие гладии наносили удар за ударом. "Гаврас!" - кричали они, тесня врагов все дальше по коридору. Забаррикадированная дверь распахнулась, и Туризин Гаврас с четырьмя уцелевшими стражниками бросился на врагов с тыла, крича: "Римляне! Римляне!" В этом было больше эмоций, чем расчета, но в крови Туризина пылала необычная для видессианина любовь к хорошей схватке. Вскоре все бандиты повернулись к нему, надеясь так или иначе завершить свое гнусное дело. Гай Филипп убил одного из них, нанеся удар в спину, под лопатку. - Ах ты, глупый собачий ублюдок! - пробормотал он, вытаскивая меч из тела врага. Марк выругался, когда сабля противника задела его локоть. Он сжал и разжал пальцы - они работали, сухожилие не было повреждено, но кровь сделала меч скользким. Туризин, сделав яростный выпад, убил очередного врага. Отступив под натиском превосходящих сил, Император вовсе не испытывал радости по поводу своего позора. Теперь он бился с удвоенной силой, стараясь забыть о недавнем поражении. Если бы он оставался Севастократором, то, дав волю своему гневу, изрубил бы бандитов на куски всех до единого, но высокое положение наложило на него свой отпечаток, как прежде это произошло с Маврикиосом. Видя, что осталась лишь горстка врагов, Гаврас закричал: - Взять их живыми! Мне нужно знать, кто их послал! Эти мерзавцы должны ответить на все мои вопросы! Убийцы, зная, какая участь их ожидает, стали сражаться еще более яростно, вынуждая легионеров убивать их на месте. Они гибли один за другим, но несколько человек все же были опрокинуты на пол и крепко связаны. То же случилось и с их командиром, который все еще не мог оправиться от удара Зеприна и едва дышал, не говоря уж о том, чтобы сражаться. - Вы явились вовремя, - сказал Туризин, оглядев Марка с ног до головы. - Очень даже вовремя. Он протянул было ему руку, но остановился, увидев, что трибун ранен. - Вам надо благодарить вашу племянницу, а не меня. Она прискакала к нам за помощью верхом на вашей лошади. Я думаю, вы не станете ругать ее за это, - ответил Скаурус. Боли он почти не чувствовал. - Да, пожалуй, не буду. Она взяла самого горячего жеребца, а? - улыбнулся Император. Выслушав рассказ римлянина о встрече с Алипией, Туризин заулыбался еще шире. - Я никогда не обращал особого внимания на ее чирканье по бумаге за закрытыми дверями, а теперь и вовсе перестану брюзжать по этому поводу. Она, вероятно, выскочила в окно, когда началась заварушка, и бросилась к конюшне. Огненное Копыто обычно седлают на рассвете. Марк вспомнил о том, что Туризин любит кататься по утрам. Гаврас пнул мертвеца сапогом. - Хорошо, что эти негодяи были слишком глупы и не окружили здание! - Он хлопнул Скауруса по спине. - Однако хватит разговоров. Тебе пора перевязать рану, иначе ты потеряешь много крови. Трибун оторвал клок от плаща убитого. Гаврас помог ему сделать грубую повязку. Рана, сначала онемевшая, начала давать о себе знать пульсирующей, бьющей толчками болью. Скаурус пошел искать Горгидаса, раздраженно подумав, что врач запропастился куда-то совершенно не вовремя. Хотя легионеры и превосходили своих врагов численностью в два-три раза, без потерь не обошлось. Пятеро солдат, трое из которых были незаменимые римляне, были убиты, многие получили ранения. Обхватив здоровой рукой раненую, Скаурус, ворча, вышел наружу. Марк увидел Горгидаса, склонившегося над распростертым солдатом у двери, но не успел подойти к врачу. Навстречу ему бросилась Алипия Гавра. - Мой дядя... Он... - Она остановилась, боясь закончить фразу. - ...не получил даже царапины благодаря вам, - договорил за нее Скаурус. - Благодарение Фосу за это, - прошептала принцесса и вдруг, к великому смущению трибуна, обвила руками его шею и поцеловала. Легионеры, удерживавшие ее вдали от боя, громко свистнули. Алипия вздрогнула, сообразив, что делает что-то не то. Трибун потянулся было к ней и замер, увидев, что принцесса отпрянула назад. Выражение тепла и нежности на ее лице, сколь мимолетно оно ни было, доставило ему больше удовольствия, чем он готов был признать. Марк попытался уверить себя, что это всего лишь радость, вызванная тем, что раненая душа девушки начинает наконец оживать, но в глубине души он хорошо знал, что это не так. - Ты ранен! - воскликнула принцесса, заметив повязку, из-под которой сочилась кровь. - Пустячная царапина, - ответил трибун и снова сжал и разжал пальцы, показывая, что ничего серьезного не случилось. Усилие это причиняло ему, однако, боль. Как истинный стоик, он попытался скрыть ее, но принцесса заметила капли пота, выступившие на его лбу. - Тебе нужно показать ее врачу, - сказала Алипия твердо, с видимым облегчением от того, что сумела найти слова одновременно и деловые, и теплые. Скаурус заколебался, подумав на миг о пышных и небрежных фразах, которые так легко находил Виридовикс. Но ничего подходящего не приходило в голову, и момент был упущен. Что бы он сейчас ни сказал, это, скорее всего, прозвучало бы фальшиво, и трибун, кивнув принцессе, медленно направился к Горгидасу. Врач даже не заметил его. Он все еще сидел на корточках, низко склонившись над павшим легионером и касаясь ладонями лица солдата - жест видессианского жреца-целителя, как понял Марк. Плечи грека вздрагивали от усилий, которые явно были тщетными. - Живи, будь ты проклят, живи! О боги... - снова и снова повторял он на своем родном языке. Но этот легионер уже никогда не смог бы встать. Стрела с зеленым оперением торчала между пальцами врача. Марк не знал, сумел ли Горгидас в конце концов овладеть искусством исцеления, но сейчас и оно оказалось бы бессильным - жрецы Видессоса не могли возвращать к жизни умерших. Наконец грек заметил присутствие Скауруса. Он поднял голову, и при виде печали, боли и бессильной ярости, проступившей на его лице, трибун попятился. - Все бесполезно, - произнес Горгидас, обращаясь больше к самому себе, чем к Скаурусу. - Ничто не может здесь помочь. Он сгорбился, словно ощутил на своих плечах непомерный груз. Его руки, покрытые засохшей кровью, медленно сползли с лица мертвого легионера. Марк внезапно забыл о своей ране. - Юпитер Великий и Всемогущий... - тихо произнес он слова молитвы, которые не вспоминал со дней своей юности, когда еще верил в богов. Перед ним лежал мертвый Квинт Глабрио. Лицо его уже начало застывать. Стрела вонзилась прямо над правым глазом и убила его мгновенно. Муха села на перо, качнувшееся под ее тяжестью, и испуганно поднялась в воздух. - Давай посмотрю твою рану, - тупым, равнодушным голосом сказал Горгидас. Почти машинально трибун протянул ему руку. Врач промыл рану губкой, вымоченной в уксусе. Несмотря на то что он все еще был ошеломлен увиденным, Скаурусу пришлось приложить немало усилий, чтобы не закричать от боли. Горгидас закрыл рану бронзовыми фибулами. Рука так болела от уксусной губки, что Марк почти не чувствовал боли от скрепок, вонзившихся в края раны. По лицу грека текли слезы, и он трижды неудачно закреплял какую-то особенно сложную фибулу. - Есть еще раненые? - спросил он Марка. - Наверняка, - ответил тот убежденно. Врач повернулся, чтобы уйти. Марк остановил его, коснувшись здоровой рукой плеча грека. - Я хочу сказать.. Мне очень жаль... И еще... Мне не хватает слов, - начал он неловко. - Для меня он был хорошим офицером, славным другом и... - трибун остановился на середине фразы, не зная, как продолжать. - Я знаю, что ты чувствуешь, несмотря на всю твою скрытность, Скаурус, - устало кивнул Горгидас. - Но ведь это уже не имеет значения, верно? А теперь позволь мне вернуться к моим обязанностям. - Могу ли я чем-нибудь помочь тебе? - Марк все еще колебался. - Чтоб тебя Боги прокляли, римлянин; ты неплохой парень, но все-таки толстокожий. Смотри, вот передо мной лежит мой друг, который был так близок мне в этом пустом, холодном и глупом мире, а я со всеми своими знаниями и опытом _н_и_ч_е_г_о_ не могу сделать. На что нужны мои знания, черт бы их побрал? Только на то, чтобы коснуться его рукой и почувствовать, как он холодеет с каждой минутой... Он скинул руку трибуна со своего плеча. - Пусти меня. Поглядим, какие еще "чудеса" сумеет сотворить моя медицина, чтобы помочь другим несчастным парням. Горгидас прошел в открытую дверь императорской резиденции - худой, одинокий человек, закутанный в несчастье, как в плащ. - Что случилось с твоим врачевателем? - спросила Алипия Гавра. Скаурус едва не подскочил от неожиданности - он был так погружен в свои мысли, что не слышал, как она подошла. - Это был его самый близкий друг, - сказал он коротко, кивнув на Глабрио. - И мой тоже. Услышав столь сухой ответ, принцесса смущенно отошла. Марку было уже все равно: вкус победы был слишком горек. - Красиво, не правда ли? - спросил Туризин у Марка вечером того же дня. В его голосе прозвучала ирония: маленькая приемная его личных апартаментов тоже пострадала во время боя. На диване зияла оставленная мечом дыра, кровавое пятно расплылось на мраморе пола... - Я надеялся, что, занимаясь налогами, ты присмотришь за чернильными душами, а вместо этого тебе, похоже, удалось вывести на чистую воду знатного дворянина, - продолжал Император. - Значит, это были люди Ономагулоса? - удивился Скаурус. Убийцы сражались в мраморном молчании и, насколько понимал трибун, могли быть посланы кем угодно... не исключая Ортайяса Сфранцеза. Гаврас посмотрел на трибуна с сожалением, как на полного болвана. - Разумеется, это были люди Баанеса! Мне даже не нужно было спрашивать их об этом. - Не понимаю, - признался Скаурус. - Зачем же еще этот грязный, зачумленный сын двухгрошовой шлюхи, Элизайос Бурафос, привел сюда свои вонючие корабли с Питиоса? Для воскресной прогулки? Во имя Фоса, человек, он ведь даже не пытался спрятаться. Ты должен был видеть эти галеры, когда шел сюда утром. - Я думал, что это транспортные суда с зерном, - сказал Марк, чувствуя, как пыл