х приглашений Эдвард-Альберт все не получал. Как это надо понимать? Он решил внести ясность в вопрос. - Ты сегодня хорошенькая, - сказал он. - Мне теперь лучше. - Ты очень хорошо выглядишь. Мне хочется тебя поцеловать... Она подняла брови. Тогда он поставил вопрос ребром. - Не пора ли, Эвадна? Или ты забыла, что бывало между нами? Она с некоторых пор уже репетировала свою роль в этой боевой схватке. Но первая реплика не укладывалась в текст. - Больше между нами ничего не будет, - ответила она. - Но ведь ты моя жена. У тебя есть передо мной обязанности. Она отрицательно покачала головой. - Но у тебя есть обязанности... - Теперь все изменилось, - сказала она. - Мое тело принадлежит мне, и я могу распоряжаться им, как мне вздумается. А поскольку это так, у нас с тобой навсегда все кончено, голубчик. Навсегда и бесповоротно. - Ты не имеешь _права_. - Nous verrons [посмотрим (франц.)]. - Но... ты с ума сошла. Ведь это значит идти против божеских и человеческих законов. Ты просто шутишь! Это невозможно! И как же ты обойдешься... обойдешься без?.. Ведь тебе это нужно не меньше, чем мне. Даже больше. Не болтай вздора. И, наконец, ты просто обязана. - И не подумаю, - последовал ответ. - Но ты обязана. Это невозможно. Я могу притянуть тебя за это. Ведь существует такая штука, как "Охрана супружеских прав". Я читал в "Ллойд-ньюс". Совсем недавно. - А чем она поможет вам, мистер Тьюлер? Разве вы не осуществляете и теперь своих супружеских прав? Разве я не хлопочу по дому, не готовлю вам обед, не веду с вами совместный образ жизни, как говорят? Но заявляю вам: тело мое принадлежит Мне. Оно - моя собственность. Неужели вы думаете, что по закону можно прислать сюда парочку полисменов, которые помогли бы вам в ваших операциях, совладали со мной и последили за тем, чтобы все сошло как надо? Неужели вы это воображаете? Слово "полисмен" натолкнуло его на мысль. - Я... я напишу твоему отцу. Он этого не потерпит... - Славное выйдет письмецо, Тэдди, - засмеялась она. - Ты мне его покажешь? - Ты все это говоришь несерьезно, - продолжал он. - Еще одна нелепая выдумка. Ну что же, я ждал, придется еще немного подождать. Но я вас теперь знаю, как облупленную, сударыня. Вы еще одумаетесь... Только не томите меня слишком долго. Предупреждаю: я могу тебе изменить. На лице ее ясно выразился тот ответ, которого она так и не произнесла. - Ты... - начала было она и сразу остановилась. Он вытаращил на нее глаза, пораженный новой, еще более отвратительной мыслью. - Так твое тело принадлежит тебе, говоришь? - медленно произнес он. - И ты вправе распоряжаться им? Это что же такое означает? Расскажи мне подробно: какую глупость ты задумала? За этим что-то скрывается. Кто-то... И лицо его стало таким же безобразным, как самая мысль. Она пожала плечами и не произнесла ни слова. - Я узнаю. Допытаюсь. Буду следить за тобой... Если ты думаешь, что это тебе пройдет... Она радостно улыбнулась - нарочно, чтоб обозлить его. Но она была полна решимости. - Все эти поганые суфражистки. Со своими избирательными бреднями. Стая крикливых ведьм. Новая женщина и все такое. Подрывают этакими иде-еями религию и благопристойность... Черт бы их побрал - все эти идеи! Ну а теперь по крайней мере мне все ясно. - И мне все ясно. Eclair... - как это? Eclaircissement [разъяснение (франц.)]. Тут больше моей вины, чем твоей, но нам придется расхлебывать это. - Уж я постараюсь, чтобы ты расхлебала! - ответил Эдвард-Альберт самым свирепым тоном, на каком только был способен. - Доберусь до тебя. Попомни мои слова. Вышибу вас отсюда прямо на улицу, сударыня! - Вышибайте, мистер Jusqu'au bout [ни перед чем не останавливающийся, идущий до конца (франц.)]. Вышибайте. Тут они заметили, что в комнате находится м-сс Баттер и хочет что-то сказать. Им обоим сразу стало стыдно своего поведения. - Я собираюсь купать ребенка, сударыня, - сказала м-сс Баттер. - Он сегодня такой хорошенький. Выдумал хлопать себя ручонкой по губам. Ну просто прелесть! Эдвард-Альберт пошел за ней. Эванджелина сперва тоже хотела пойти, но потом решила полюбоваться на те, что делается за окном. Это был поворотный момент в процессе становления Homo Тьюлера, Англикануса. Весь тип медленно, ни отчетливо обозначился в нашем экземпляре и теперь находится перед нами со всеми своими ярко выраженными особенностями. Несмотря на первоначальные изъяны, Эдвард-Альберт достиг полного развития. Мы проследили весь процесс его полового воспитания - эту своеобразную смесь целомудрия и предприимчивости, благодаря которой англичанин стал лучшим в мире любовником; мы наблюдали естественное пробуждение в нем империалистических наклонностей, видели, как он стал любителем крикета, а также терпимым и не слишком ревностным, но безусловно верующим посетителем церкви. Мы отметили растущее в нем влечение к клубной жизни и стремление сойтись с опытными людьми. А теперь отмечаем момент, когда в нем зародилось понимание крайнего вреда всяких "идей" - понимание, более всего способствовавшее превращению Англии в то, что она теперь собой представляет. Он вдруг заметил, что, словно тучей, окружен со всех сторон "идеями", "идеями" всех сортов, всевозможными "измами" и "ологиями" без счета. Книги или журнала нельзя открыть, чтобы на них не нарваться. Не то чтоб он особенно стремился открывать книгу, когда можно было обойтись без этого, но Эванджелина любила читать всякую ерунду, и он иногда видел заглавия или даже пробегал глазами оглавление. Новые Женщины, не угодно ли! Он понял, что отныне вся его жизнь будет посвящена борьбе против злостных покушений на его душевное спокойствие. Покушения эти принимали самые разнообразные формы и выступали под самыми различными наименованиями: феминизм, социализм (конфискуйте заклады, обобществите жен - и что же останется?), марксизм, коммунизм (то же самое, только еще хуже), коллективизм, пацифизм, интернационализм, скептицизм, атеизм, дарвинизм, национализация, викторианство, тред-юнионизм, биология, социология, этнология, археология, Эйнштейн, Бернард Шоу, контроль над рождаемостью, модернизм и прочая пакость. Пакость, о которой раньше и слышно не было, затеянная главным образом международным еврейством и длинноволосыми интеллигентами, развращенными до мозга костей, - это они лезут со всякими предложениями, разрушают веру, сеют недовольство среди трудовых классов, угрожают нашему материальному благополучию, совращают женщин с пути добродетели и покорности. С тех пор как он в первый раз услышал это жужжание "идей", оно для него уже не прекращалось. Осиное гнездо неверия и свободомыслия подлежало уничтожению. Слышен гул вам, христиане, На земле святой? То шумят полки лидийцев, Как осиный рой. Меч возьмите, христиане... Он фыркал от злости, раздувая свою ненависть к ним. Самым лучшим способом обращения с ними было выкрикивание громким, исключающим всякое возражение, властным голосом слова "вздор". Когда сойдешься с единомышленниками и гаркнешь с ними в унисон "Вздор!" - получается очень внушительно. Жужжание как будто совсем затихает. И битва гаркающих с жужжащими окончена... Но потом она начинается снова. 19. ЭВАНДЖЕЛИНА СХОДИТ СО СЦЕНЫ Недельки две после этой окончательной размолвки положение оставалось без перемен. Было очевидно, что между м-ром и м-сс Тьюлер произошел разрыв, но, если не считать совершенно определенного желания как-нибудь оскорбить партнера, ни он, ни она не имели ясного представления о том, каков должен быть следующий этап в развитии их конфликта. Эдвард-Альберт отличался той характерной нерешительностью, которая составляет неизбежный результат обычного английского воспитания, а кроме того все еще смутно надеялся, что она передумает. Что же касается ее, то она уже выяснила окольным путем возможности возвращения на прежнюю службу и знала, что если пожелает, то может вернуться. Там ее отсутствие все время очень чувствовали. Но вернуться - это значит возобновить отношения, с которыми она, казалось, навсегда покончила. Ее самолюбие страдало при мысли о дальнейшей зависимости от мужа. Нет, она вернется к прежнему и выдержит испытание. Эдвард-Альберт не единственный мужчина на свете. Уж во всяком случае... В глубине души она понимала, что именно она сделала несчастным и его и себя. Она ненавидела в нем не только его самого, но еще и свою жестокую ошибку. Трудно приходилось ее самолюбию по ночам, когда ее грызла мысль, что она пострадала от собственной корысти. У нее не хватало духу обвинять во всем только его. Было бы проще, если б она могла свести свои счеты с ним и потом забыть о нем, забыть навсегда. Но как это теперь сделать? Она подавляла в себе всякие признаки естественной привязанности к ребенку, но было бы нехорошо совершенно пренебречь своими материнскими обязанностями. Она должна была знать, что кто-то заботится о нем. И все ее мысли и надежды устремились к м-сс Баттер. Кризис наступил внезапно, в результате вспышки Эдварда-Альберта. Однажды среди ночи весь дом был разбужен страшным шумом: он стучал и колотил в дверь к жене, требуя, чтобы она отперла. - Пусти меня, сука! - кричал он. - Это - мое право. На шум вышла м-сс Баттер в красном фланелевом халате. - Ступайте спать, мистер Тьюлер. Вы разбудите ребенка. - Пошла прочь! - заорал Эдвард-Альберт. - Я требую, своего. - Я понимаю, - возразила м-сс Баттер. - Но сейчас не время поднимать этот вопрос. Ведь уже час ночи. И ребенок проснется. На него подействовало ее невозмутимое спокойствие. - Что же это? Так, значит, и отказаться от своих прав? - спросил он. - Все в свое время, - ответила м-сс Баттер, стоя в ожидании. - Ах ты черт! Но как же мне быть? - воскликнул он. - Как же быть в конце концов? И всхлипнул. - Ступайте в постель, - сказала м-сс Баттер почти ласково. Утренний завтрак прошел в полном молчании. Потом м-р Тьюлер ушел из дому, хлопнув дверью. Эванджелина некоторое время что-то делала у себя в комнате, потом вошла в детскую и стала молча смотреть, как м-сс Баттер возится с ребенком. - Так не может продолжаться, - вдруг промолвила она. - Конечно, не может, - подтвердила м-сс Баттер. - Шш... ладушки, ладушки... - Что же делать? - Надо исполнять свой долг, мэм: любить, почитать и повиноваться. - Но я не могу. - Вы ведь слышали, что было сказано в церкви, и ответили "да"! - Не слишком ли вы ко мне суровы, миссис Баттер? Вы же видите, что происходит. - Доля женщины - нелегкая доля, - ответила м-сс Баттер. - Если я смею сказать, мне жалко вас, мэм. Жаль всех троих. Но, по-моему, вы не имеете права уклоняться от того, что от вас требуют. Уж таковы мужчины. - Не все мужчины такие, как он. - Все равно, - настаивала м-сс Баттер. - Если я здесь еще останусь, мне кажется, я его убью. Я... ненавижу его. - Надо думать о ребенке. Вот в чем ваша обязанность. Надо сохранять семью, а иначе чти ж это будет? - Миссис Баттер, я не люблю это... это отродье. Чувствую к нему отвращение. Мне стыдно, что я его родила. - Вы не должны говорить так, Мэм. - Но если это правда? - Это противно природе, мэм. - Вы его любите? - Бедный малыш, такой беспомощный! Да, я люблю его, мэм. Может, это вам покажется странным, но этот ребенок очень много для меня значит. Он приносит мне много радости. Словно моя бедная убитая детка вернулась. И тянется ко мне своими ручонками. Теперь есть кто-то, кому я нужна. Я ведь была просто живым мертвецом... Я, старалась вам помочь, мэм... но если вы все разрушите, я вам не прощу... Подумайте только, что получится. Обе женщины поглядели друг на друга, волнуемые одной и той же мыслью, которую ни та, ни другая не могли бы сразу выразить. - И вы говорите, что не знаете, что такое страсть? - сказала Эванджелина. - Я не знаю, о чем вы говорите. - Ну страсть. - Может быть, есть чувства, которых я не испытывала. - Конечно, есть, - настаивала Эванджелина. - Они есть. - Как у мужчин? - Послушайте, миссис Баттер. Есть один человек... Я хочу его всей душой и всем телом. Вас это возмущает? Я этого и ждала. А меня возмущает необходимость жить с вашим хозяином. Это проституция. Но теперь кончено. Я решила уйти. Я все равно уйду. Меня одно удерживает. Вот это. Но если вы обещаете мне остаться при этом несчастном существе... Не знаю, как поступит он, но если он прогонит вас, я вам найду место. Вы меня понимаете? Я отдаю этого ребенка вам... - Вы нехорошо поступаете, - ответила м-сс Баттер, но ее осуждение не было суровым. - Для тех, кто любит, есть только один закон, миссис Баттер: поступай, как тебе велит чувство. И я поступлю так. Мой властелин и повелитель ушел не в духе. Вряд ли мы увидим его раньше часу. Иду укладываться. Я уже начала. Вы мне поможете? - И что я должна ему сказать, когда он вернется? - Скажите что вам вздумается, дорогая. Что вам будет угодно. А теперь помогите мне. Там, наверху, два новых чемодана, которые я брала в Торкей. И потом еще старый, с французскими ярлыками. М-сс Баттер больше не возражала. Она тотчас принялась хлопотать. Но тут ей пришло в голову одно осложняющее обстоятельство. - А что мы скажем Дженет? - Скажите ей, что меня неожиданно вызвали по делу. Миссис Баттер принесла чемоданы в спальню. Эванджелина уже складывала платья. Упаковка шла быстро. Когда Генри Тьюлер потребовал присутствия м-сс Баттер, помочь хозяйке пришла восхищенная Дженет. - О-о-о! Вы, значит, надолго уезжаете! - воскликнула она. - Почти все берете с собой. - Я приеду, может быть, только через несколько месяцев, - ответила Эванджелина. - Трудно сказать. - Да уж раз такое дело, - согласилась Дженет и замолчала. - А белье, которое в стирке? - вдруг вспомнила она. - Его можно прислать потом. Я все это устрою. - Значит, вы не за границу едете? - Нет, не за границу. Насколько могу предвидеть. - Вы точно не знаете? - Точно не знаю. Пока. Меня вызвали неожиданно. Укладка продолжалась ускоренным темпом, сопровождаемая осторожными вопросами одной стороны и неопределенными ответами другой. Эванджелина ничего не забыла. Она оставила м-сс Баттер адрес м-сс Филипп Чезер, потом пошла проститься с сыном. Он спал спокойным сном. Она стала на колени у кроватки, но не обнаружила особого волнения. - Прощай, - сказала она. - Дитя de la Mere Inconue [неизвестной матери (франц.)]. И глубоко задумалась. - Как знать, может быть, когда-нибудь встретимся. Как в море корабли. Дженет пошла за такси. Эванджелина в последний раз поглядела на м-сс Баттер. - В конце концов для него то, что я сейчас делаю, самое лучшее, - заметила она. - Может быть, вы и правы. - Вы сдержите слово? - Я прекрасно понимаю, какую ответственность взяла на себя. Дженет ждала со шляпной картонкой в руке. Остальной багаж был уже в такси. Наступило некоторое замешательство. Эванджелине хотелось поцеловаться с м-сс Баттер, но что-то в лице последней удерживало ее. - Все письма или если что понадобится посылайте по этому адресу. Меня там не будет, но мне перешлют. - Понимаю, - ответила м-сс Баттер. Больше говорить было не о чем. Вернувшись в час дня, Эдвард-Альберт застал в передней Дженет, которая поджидала его, приятно взволнованная. - Она уехала, сэр. Уложила все свои вещи и уехала. Совсем, сэр. - Кто уехал? - спросил Эдвард-Альберт, хотя сразу понял, о чем идет речь. - Миссис Тьюлер, сэр. Уложила все свои вещи и уехала на такси. - Куда? - спросил он, по-прежнему сохраняя внешнее спокойствие. - Я хотела послушать, куда она скажет, но она заметила и велела шоферу ехать сперва просто по Гоуэр-стрит. Лицо девушки сияло от восторга и любопытства. Она была охвачена свойственной каждому человеческому существу Жаждой осуждать, травить, улюлюкать, преследовать. - Вы не заметили номера такси? - Я догадалась, когда уже было поздно, сэр. М-р Тьюлер пошел к м-сс Баттер. - Как же вы позволили этой женщине уехать? - Вы хотите сказать, вашей жене, сэр? Я ведь не сторож ей, сэр. - Ну ладно, уехала так уехала. Больше она не переступит этого пирога. Сказала она, куда? - Она оставила вот этот адрес. Но сказала, что ее там не будет. Это только для писем... М-р Тьюлер вошел в комнату жены и в глубоком молчании окинул взглядом выпотрошенный гардероб, пустой туалетный столик, комод с выдвинутыми ящиками. По полу были разбросаны обрывки папиросной бумаги. Он подумал, не оставила ли она ему письма, но никакого письма не было. А должно было быть. Так же молча пошел он взглянуть на сына. Потом промолвил: - Надо чего-нибудь поесть. Он принимал неизбежное как-неожиданность. После завтрака он долго сидел в гостиной в каком-то оцепенении. Выпив чаю, он немного пришел в себя. "Надо что-то сделать, - подумал он. - Что я должен сделать? Конечно, будет развод... Уличная девка!" Он рисовал себе картину скандала, обвинений, ответных упреков, раскаяния, обнаруженной измены, побега, преследования, развода, но не представлял себе, чтобы Эванджелина могла просто раствориться в небытии. Он всячески старался скрыть свою полную растерянность. Наконец он решил отправиться к Чезерам и попросить совета у Пипа. 20. РАЗВОД М-р Филипп Чезер подробно узнал у Эдварда-Альберта о его подлинном отношении к свершившемуся. Он выведал у него обо всем постепенно, вставляя со своей стороны очень мало замечаний. Он был только что принят в члены "Клуба молодых консерваторов" на Уайтхолл-плэйс и не без известной доли тщеславия повел Эдварда-Альберта туда. Оба считали, что это гораздо более подходящее место для обсуждения возникшей перед ними важной проблемы, чем дом, где была хозяйкой Милли Чезер. Они сели в спокойном уголке огромной курительной комнаты, и м-р Филипп стал предлагать вопросы, словно приступающий к новому делу адвокат. Выслушав все, он подвел итог. Издав более громкое и протяжное ржание, чем обычно, так что какие-то заговорщики, шептавшиеся в отдалении, замолчали и испуганно оглянулись, он произнес следующее: - Это обойдется вам недешево. Вы полагаете, что вам должны возместить убытки, - огромные убытки, как вы говорите? Но кто будет вам возмещать их и - и-го-го - о каких, собственно, убытках идет речь? Что она сделала? Уложила чемоданы и уехала - только и всего. Это не повод для развода. Конечно, вы можете добиться вида на раздельное жительство, но, насколько мне известно, от этого никому не легче. Никогда - и-го-го - в жизни не встречал я живущих раздельно мужа или жену. Абсолютно не представляю - ну, аб-со-лютно, - куда они деваются, как живут и устраивают свои дела. Ну да, вы думаете, что вам удастся подослать к ней сыщиков и выследить ее. Но вы ведь не знаете, где она... Нет, я не скажу. Я - и-го-го - дал слово. Вам надо будет узнать, где она живет и куда ходит, и поймать ее - и-го-го - как это называется?.. Flagrante delicto [на месте преступления (лат.)]. Долгая и скучная история. А закон требует, чтобы вы вели в это время безупречный образ жизни, - абсолютно безупречный. Вы недостаточно богаты, чтобы содержать кого-нибудь на стороне и наладить - и-го-го - незаметную связь. Между тем имеется такое великолепное должностное лицо, как королевский проктор, располагающий некоторой суммой - и-го-го - для того, чтобы следить, действительно ли вы безупречны. Чуть не целый год, мистер Тэдди. В интересах правосудия, религии и общественного порядка, понятное дело. Она может резвиться, сколько ей угодно, а вам придется только выслушивать сообщения своих частных агентов. Сообщения эти - и-го-го - будут возмутительны, просто возмутительны... Вы этого не выдержите. Так ведь? И что же вы станете делать? Успокаивающим жестом он положил руку на плечо Эдварда-Альберта. - Слушайте. Единственно, кто может сделать так, чтобы все устроить дешево и гладко, - это ваша жена. Предположим, у нее уже кто-то есть. Если вы будете настаивать на том, чтобы выкачать из него возмещение убытков, она будет из кожи лезть, чтобы ему не пришлось платить. Это же естественно. Особенно, если он женатый, как я подозреваю. Но если она отправится в какую-нибудь деревенскую гостиницу и пришлет вам оттуда откровенное признание с приложением счета и заявит, что не имеет ни малейшего намерения сообщать фамилию соучастника, то вот вам и законный повод. Ваш частный агент позаботится об остальном. И ваше дело в шляпе. - Но мне придется ждать еще восемь или десять месяцев. - Жалуйтесь на закон. На церковь. На законы о разводе. Пишите своему члену парламента. Апостол - и-го-го - Павел где-то говорит: "Лучше вступить в брак, чем разжигаться"; но тут вы можете оказаться и женатым и обреченным разжигаться. Я здесь ни при чем, Тэдди. Я не отвечаю за такое - и-го-го - устройство. - Вы устроили бы лучше. - И-го-го! Я же не могу все устроить. К сожалению. - Гм, - сказал Эдвард-Альберт. - Дурак я, дурак. Испортил себе жизнь. - Я бы даже не так сказал. А может, не вы - и-го-го - дурак, а мир, в котором мы живем, - дурацкий мир. Может, это он портит нам жизнь, как мы ни изворачиваемся и ни приспособляемся. - Этого я не понимаю. - Да если подумать хорошенько - и-го-го, - так я и сам не понимаю. Подумайте как следует, Тэдди... А я и Милли поговорим по душам с противной стороной, так, что ли? Эдвард-Альберт мрачно кивнул. - А я должен крепиться... целый год. Пока она... Нет, не могу, Пип. - Ну, так не попадайтесь. Пусть ваша левая рука не знает о том, что делает правая. - В один прекрасный день я сойду с ума и убью ее. - Даже револьвера не купите. - Покончу с собой. - Всех нас - и-го-го - переживете. - Так что же вы советуете? - Про-о-о... (тут опять вырвалось ржание) ...ститутка - вот предохранительный клапан в добропорядочном христианском обществе. Это все, что я могу вам сказать. Анонимность, скромность и тайна. Вероятно, королевский проктор пошлет к вашей жене своего уполномоченного узнать, что ей известно о вас. Если вы не испортите с ней отношений... - Будь она проклята! - Вот именно. Если вы не испортите с ней отношений - будь она проклята! - то он уйдет ни с чем. А ваше дело в шляпе. - И она же еще будет издеваться надо мной! - Она скорей придет в чувствительное настроение, после того как все будет кончено, и она добьется своего, в чем бы ее цель ни заключалась. И-го-го - не терзайте себя, Тэдди. Такие полюбовные разводы обычно - пустая формальность. Они привлекают так же мало внимания, как хроника рождений, браков и смертей в провинциальной газетке. В них нет ничего пикантного, что могло бы заинтересовать газеты. Вот когда интерес подогрет доказательством неверности - что видела горничная в замочную скважину и так далее - или когда происходит острый перекрестный допрос, вокруг такого дела, конечно, поднимается шум. Но - и-го-го - я думаю, что ни вам, ни ей не придется появляться в суде. Кажется, это не обязательно, хотя тут я, может быть, ошибаюсь. Во всяком случае, рассмотрение не займет и десяти минут. Всеведущий представитель похоронного бюро оказался прав. Королевский проктор не стал напоминать о своем существовании. И в положенный срок было вынесено желательное решение. Но для Эдварда-Альберта в это время началась уже новая, более счастливая полоса жизни. 21. МИССИС БАТТЕР ПРОНИКАЕТСЯ ЖАЛОСТЬЮ Однажды ночью м-сс Баттер проснулась и обнаружила, что находится в объятиях своего хозяина. - Я не могу заснуть, - бормотал он. - Не могу-у заснуть. Не могу-у больше так. Она, Сонная, села на постели. Глаза ее слипались, и она открыла их с усилием. Потом вздрогнула и вперила взгляд в неясные очертания льнущей к ней фигуры, не в силах произнести ни слова. В коридоре горел свет, но в комнате было темно. Сквозь ее тонкую ночную рубашку он чувствовал теплоту ее мягкого тела и нежную выпуклость груди. Дыхание ее было приятное, теплое. Она положила руку ему на плечо. - Я лежу и все время думаю о вас. Я покончу с собой. Он всхлипнул. - Мне жизнь не мила. Я люблю вас. Приблизив лицо к его уху, она еле слышно прошептала: - Чего вы хотите? - Не могу больше. Пустите меня к себе. Пустите. Я женюсь на вас, как только стану свободным. О миссис Баттер! Мэри! - А если у нас будет ребенок? - Ну вот еще, - воскликнул он. - Я уж теперь ученый! - Вы можете поручиться? - Мэри! - Нет, пока не зовите меня Мэри. Я хочу знать наверно. Как вы сделаете? Он стал объяснять сквозь слезы. Она не говорила ни слова, но внимательно слушала, и тело ее не отвечало на его объятия. Но это его нисколько не останавливало. Она откинула одеяло. - Я знала, что так будет, - сказала она, все; еще отстраняя его. - Обещайте мне одно. - Все, что хотите. Все, что хочешь, дорогая моя. - Нет, только одно. Пусть этот мальчик будет моим, совсем моим. Вы не озлобитесь на него из-за нее. Такие вещи бывают. Вы никогда не тронете его пальцем. Будете с ним ласковы - всегда. Обещаете? - А меня ты совсем, совсем не любишь? - Вы такой беспомощный, мистер Тьюлер. Мне вас жалко. Такой молоденький. Вы оба для меня как сыновья. - А называешь меня мистер Тьюлер... - Ну да. И вы зовите меня миссис Баттер, пока мы не поженимся. Если мы станем называть друг друга по имени, прислуга заметит, начнутся толки. Эта Дженет... Так м-сс Баттер доверила свое тело Эдварду-Альберту. - Как хорошо! - в восторге промолвил новообращенный. - Теперь мне опять хочется жить. А тебе было приятно? - Я не люблю таких вещей. Но мужчины, видно, не могут без этого. Так уж природа устроила. Ну, теперь ступайте к себе в постель, мистер Тьюлер, и хорошенько выспитесь, а завтра мне ни словом об этом не заикайтесь. Ни словом. Не к чему толковать о таких вещах. Думала я, что уже навсегда покончила с этим... И не забывайте, что где Дженет, там и стены имеют уши. Мне надо быть осторожной. Я бы от нее отделалась, да не решаюсь. Это покажется ей подозрительным. Ну, покойной ночи, мистер Тьюлер. - Один поцелуй! - попросил благодарный любовник. Она подставила ему щеку. И, когда Эдвард-Альберт уже был у себя в комнате, м-сс Баттер подошла к юному Генри Тьюлеру, поцеловала его, тихо посидела у его кроватки и потом вдруг заплакала. - Что же мне было делать, мой малыш? - прошептала она. - Видно, так надо. 22. ПРОСПЕКТ УТРЕННЕЙ ЗАРИ Через месяц после того, как развод вступил в силу, Эдвард-Альберт женился на м-сс Баттер. Брак был оформлен в отделе записей; в качестве свидетелей присутствовали Пип и Милли. М-сс Баттер не пожелала венчаться в церкви. - Этого не надо, - сказала она. - Не к лицу нам обоим. Я уже раз венчалась в церкви. С меня довольно. На этом правдивое повествование о половой жизни нашего героя кончается. Эдвард-Альберт Тьюлер превратился в мужчину, и больше с ним никаких существенных изменений в этой области не происходило... Мелкие подробности его половых реакций менялись и продолжают меняться до сего дня, не внося, однако, ничего нового в ритм его существования. Основные вожделения его улеглись, и если он еще любопытствовал, то делал это для удовольствия, а не ради познания. Бывали у него свои порывы, свои легкомысленные настроения; он самодовольно улыбался всякий раз, как видел что-нибудь привлекательно-женское; но отныне страсти его были в общем вполне удовлетворены. Он разрешил себе позабыть многие этапы своего развития, которые мы имели возможность проследить. С ненавистью думал он об Эванджелине, однако горечь воспоминания постепенно теряла свою остроту. Она была дурная женщина, и он от нее избавился. Наиболее горькие унижения выпали из его памяти и возвращались только по временам во сне. Он перестраивал свою интимную автобиографию до тех пор, пока не получилось почти так, будто Эванджелина была вынуждена потребовать развода. Она надоела ему, и он порвал с ней, потому что влюбился в женщину гораздо лучше ее. Совершенно незаметно более простая и сильная индивидуальность новой м-сс Тьюлер приобрела решающее влияние на внешний уклад его жизни. Именно жена подала мысль о том, чтобы уехать из Лондона и поселиться в деревне. Очень хорошо жить в Лондоне, когда бываешь в обществе, делаешь дела и тому подобное, говорила она, но им-то зачем? Они могут поселиться в каком-нибудь красивом месте, например, на берегу моря, близ какого-нибудь города - только не в самом городе, - и жизнь будет стоить вдвое дешевле. Если выбрать место, где есть поле для игры в гольф, он мог бы выучиться этой игре. Конечно, довольно бессмысленное занятие - гонять с места на место дорогой мячик, пока не потеряешь его, а назавтра опять все сначала; но мужчинам это, очевидно, нравится, и даже есть женщины, до такой степени подлаживающиеся к ним, что играют с ними в эту игру, - сама она никогда не дошла бы до этого. Но при этом мужчина знакомится с людьми и перестает замыкаться в себе, а м-сс Тьюлер N_2 была убеждена, что Эдварду-Альберту нельзя замыкаться в себе. Можно будет купить хорошенький автомобильчик, и он научится водить его. Почему бы нет? И потом - он должен заняться своими делами более внимательно, чем делал это до сих пор. Он получит возможность улучшить свой перенапряженный бюджет путем экономии и подыскания подходящих закладов. Сможет подружиться с директором своего банка и использовать местные возможности. Если они поселятся возле большого приморского города, можно будет туда ездить - в кино и тому подобное, а Генри сможет посещать школу. И там есть врачи. Эти перспективы, возникавшие перед ним из разрозненных замечаний второй м-сс Тьюлер, он в большинстве случаев приписывал своему воображению, развивал их и затем предъявлял ей - для неизменно почтительного одобрения. Они стали искать дом, который удовлетворил бы намеченным ею условиям, и нашли такой неподалеку от поля для гольфа в Кезинге, в двенадцати с половиной милях от Брайтхэмптона-на-взморье. Он стоял в ряду других таких же маленьких вилл, составлявших Проспект Утренней Зари, в основном совершенно одинаковых, но отличавшихся друг от друга формой оконных сводов, готической каменной кладкой, шиферной или черепичной крышей, красным кирпичом или белой штукатуркой, так что каждая имела до некоторой степени собственную индивидуальность. Единообразие, скрадываемое индивидуальными отличиями, - в этом заключалась руководящая идея Кезингской компании по сдаче в аренду земельных участков. Главный директор ее, стремясь как-нибудь отойти от господствующих в поселково-строительной номенклатуре аллей, авеню, стритов, скверов и террас, услышал однажды о Невском проспекте и с решительностью гения ухватился за это название. Проспект Утренней Зари смотрел фасадами на восток, и сады позади вилл днем тонули в солнечном свете. Проспект Вечерней Зари, расположенный параллельно, тыл к тылу, был от него отделен зарослями тамарисков и кривыми соснами. Далее имелся Проспект Ла-Манша с хорошим видом на море, но слишком открытый ветрам, и Проспект Империи - без особых видов; затем Брайтхэмптонский Проспект и Проспект св.Андрея - с видом на поле для гольфа. Все дома были совершенно одинаковы, как поросята одного помета, но благодаря тщательным усилиям удалось избежать точного повторения. Только в одном пункте воображение директора забрело слишком далеко: он нашел партию статуй, цоколей и решеток в псевдояванском стиле, предназначавшихся для некоего Восточного кафе в Брайтхэмптоне, которое так и не открылось за недостатком средств. Украшения эти продавались по бросовой цене, и он их приобрел. Этот счастливый случай возбудил его воображение до предела: он поспешил создать Небесный Проспект - название, которое многие солидные люди находили либо зловещим, либо кощунственным, - и, желая придать ему еще более восточный характер, поставил все дома на нем вкось, так что получилась не фронтальная линия, а уступчатая. В смысле населения Небесный Проспект никогда не мог сравняться со своими соседями. Он с самого начала привлекал нежелательный элемент - любителей игры на банджо, женщин в брюках, людей, зажигавших по ночам китайские фонарики и устраивавших пирушки при лунном свете, - легкомысленных, ненадежных квартирантов, которые причиняли агентам компании хлопоты в конце каждого месяца. Один из них расписал яванские цоколи самым непристойным образом. К счастью, Небесный Проспект находился в доброй полумиле от Проспекта Утренней Зари и, кроме того, Тьюлерам не нужно было ходить тем путем. До них только время от времени доносились по ночам музыкальные оргии, доставлявшие несравненно меньше беспокойства, чем крик коростелей за полем для гольфа. У обитателей Проспекта Утренней Зари было много общих черт. Все они жили без забот. Их можно было разделить на две категории. К одной относились две молодые пары, приехавшие сюда ради солнца и воздуха, одна - потому что муж был туберкулезный, другая - потому что туберкулезом страдала жена. Обе были "со средствами". Общественное положение их оставалось неясным. Один из мужей занимался рисованием геометрических узоров для выложенных плитками полов, но мир еще не оценил по достоинству его искусство. Идея глубоко скрытой, невыясненной болезни понравилась Эдварду-Альберту, и, услыхав о своих будущих соседях, он заявил агенту, что его собственное здоровье тоже оставляет желать много лучшего. Во всяком случае, ему некоторое время нужно беречься. - Врач не может в точности определить, что со мной, - пояснил он. - Но Лондон для меня - неподходящее место. Вот здесь у меня что-то неладно. И он указал на верхнюю пуговицу жилета. - Необходима осторожность. За вычетом этих двух солнечно-воздушных случаев арендаторы были люди спокойные и уже в летах, обладавшие известным достатком. Их обслуживали более молодые жены или незамужние сестры; в каждой семье была какая-нибудь племянница и несколько человек детей. Обе категории в равной мере старались устранить из своего житья-бытья какое бы то ни было беспокойство. И все жители Проспекта, кроме одного человека с пробковой ногой да непризнанного художника, играли в гольф. Клуб поселка располагал лишь небольшим полем, но на полпути между поселком и Брайтхэмптоном находилось поле Кезингского клуба, а дальше, у самого моря, Брайтхэмптонское городское поле. Так что местность всегда пестрела группками мужчин в мешковатых штанах и под стиль одетых женщин, важно шагающих со своими орудиями в руках в поисках скрывшегося мяча, время от времени обнаруживающих его, останавливающихся, чтобы произвести над ним очередную операцию, и возобновляющих поиски. Изо дня в день во всех концах мира мрачные, сосредоточенные игроки в гольф шагали, ударяли по мячу и шагали дальше, не спеша, без улыбки. В течение нескольких столетий игра в гольф процветала лишь в Восточной Шотландии и считалась чисто местной особенностью. Потом вдруг распространилась по всей земле, как чума. Ни один народ не избежал заразы. Вычислено, что количество миль, ежедневно проходимых игроками в эпоху Гольфа... но статистика нарушит серьезность нашего повествования. Как я уже говорил, пожилые обитатели Проспекта Утренней Зари были очень похожи друг на друга. Но они все же не были членами одной семьи, а явились из самых различных точек земного шара. Не раз высказывались соображения относительно инстинктов, которыми наделены некоторые насекомые, - инстинктов, помогающих им через огромные пространства добираться до какого-нибудь особенно редкого растения или животного, нужного им, чтобы спариваться, откладывать яйца или питаться. Это чудо отбора напоминает нам видение Сведенборга, в котором праведники и грешники по собственному почину стремятся к назначенным местам: осужденные на вечные муки - в ад, удостоенные вечного блаженства - на небо. А почтенные обитатели Проспекта Утренней Зари собрались в одном месте, повинуясь иссушившему их душу воздействию понедельника. С тринадцати- или четырнадцатилетнего возраста все они круглый год занимались делом, требовавшим их появления на месте каждый понедельник утром точно в определенный час, и обязывавшим их завтракать, обедать, вообще существовать по строго заведенному порядку. Раз в год они отдыхали примерно недели две или еще того меньше; это были радостные дни, из-за которых остальные пятьдесят понедельников казались по контрасту еще мрачнее. Всю свою жизнь они трудились, честно служили своим нанимателям, жили с оглядкой и копили деньги с единственной целью - уйти на покой. Не жизнь на широкую ногу, не какие-нибудь открытия или изобретения были предметом их мечтаний, а только одно - покой. Возможность не выходить в понедельник на работу, не спешить по утрам в магазин или контору стала для них идеалом Высшего Блаженства. Верующие толкуют о необходимости чтить день субботний, но эти добрые люди, составлявшие становой хребет того упорядоченного делового мира, который неудержимо рушится в наше время, чтили только дни отдыха как высшее счастье своей жизни. В эти дни - в одиннадцать часов утра, в три пополудни - они попирали свои сброшенные оковы, испытывая при этом несказанное блаженство. И вот во всем обреченном мире землевладельцы и строительные компании, словно охотники на мотыльков, приманивающие свои жертвы патокой, стали создавать Проспекты Утренней Зари, куда слетались эти уходящие на покой, располагаясь там в зависимости от своих средств и размеров семьи; и среди них оказались супруги Тьюлер. Они жили сельской жизнью на Проспекте Утренней Зари до тех пор, пока несчастный случай не положил ей конец в 1941 году, и жили довольно счастливо. Речь Эдварда-Альберта, никогда не отличавшаяся изяществом оборотов, теперь стала еще вульгарнее, он забыл также все, что усвоил из элементарного курса французского языка, кроме произносимой иногда в шутку фразы: Parles-vous francay [вы говорите по-французски? (фраза передана с указанием на неправильное произношение говорящего)]. У него был хорошенький садик, слишком маленький и песчаный для настоящего садовода, но в котором было приятно возиться. Он подправлял изгородь по фасаду, косил крошечную лужайку миниатюрной косилкой. Читал он все меньше и меньше. Даже детективные романы были для него утомительны. Он пробовал выдумать себе какое-нибудь любимое занятие, но это оказалось не так легко. Сперва он решил заняться плотничьим делом, купил себе стандартный набор инструментов "Дачный N_З". Он окрестил свою мастерскую "Приютом славы" и стал удаляться туда для совершения таинственных действий. Выпиливание ему понравилось, и он сделал тройную висячую книжную полку, которую портили лишь некоторая кособокость да отсутствие в доме книг, так что ее нечем было заполнить. Ее повесили у него в спальне. Ему нравилось смотреть на нее. Но он должен был признать, что ручной труд - не его призвание. Оба они с женой любили кошек. Перевезенный с Торрингтон-сквер черный кот жил у них одиннадцать лет. Потом на его месте появился другой холощеный кот, а за этим - целый ряд других. Эдвард-Альберт всерьез занялся гольфом. Тут был впервые замечен его астигматизм. Один из партнеров дал ему полезный совет - обратиться к глазнику. Эдвард-Альберт послушался и получил, пару очков, что весьма благотворно отразилось на его игре. Сильные драйвы ему не удавались, так как он всегда инстинктивно боялся, как бы не послать слишком далеко, но паттинги были медленны, осторожны и довольно точны... Как большинство соседей, он был искренним, но не слишком ревностным христианином - иными словами, верил безоговорочно, но от посещения церкви по возможности уклонялся. М-сс Тьюлер в церковь вовсе не ходила и никогда не выражала ни благочестивых, ни нечестивых взглядов. Вера принесла ей слишком глубокое разочарование, чтобы его можно было выразить словами. Церковь в Кезинге, единственная, куда можно было съездить за од