Только малыш спал как ни в чем не бывало. - Вы не возражаете, что я не сижу, миссис Киппс?.. Меня никто бы сейчас не заставил сесть, разве только вы. О вас я думаю больше, чем о ком бы то ни было, о вас, и о Мюриель, и обо всех старых приятелях и добрых друзьях. Ведь это означает богатство, это означает деньги... сотни... тысячи... Слышали бы вы, как они хохотали! Он многозначительно замолчал, но мысли перебивали друг друга, и он не выдержал и заговорил обо всем сразу. Так бывает, когда стремительный поток прорвет плотину и затопит провинциальный городок средней величины - что только не всплывет тогда в его водовороте! Читтерлоу, к примеру, обсуждал, как-он теперь будет себя вести. - Я рад, что это произошло теперь. А не раньше. Я получил хороший урок. Теперь я буду очень благоразумен, поверьте. Мы узнали цену деньгам. Он говорил, что можно купить загородную виллу; или снять "корсиканскую башню" из тех, что сохранились от старинных береговых оборонительных сооружений, и превратить ее в купальный домик, бывают же охотничьи домики; или можно поселиться в Венеции - она столько говорит душе артиста, раскрывает перед ним такие горизонты... Можно снять квартиру в Вестминстере или дом в Вест-Энде. И надо бросить курить и пить, прибавил Читтерлоу и пустился рассуждать о том, какие напитки особенно пагубны для человека с его конституцией. Но все эти рассуждения не мешали ему, между делом, подсчитать будущие доходы, исходя из того, что пьеса выдержит тысячу представлений дома и в Америке, или вспомнить о доле Киппса и сказать, с какой радостью он уплатит эту долю; не забыл он сказать и о том, как удивился и опечалился, когда через третье лицо, пробудившее в его душе самые разные воспоминания, узнал о подлом поступке молодого Уолшингема, - этого молодчика и всех ему подобных он, Читтерлоу, всю жизнь терпеть не мог. В этот поток слов каким-то образом затесались рассуждения о Наполеоне и нет-нет да и всплывали на поверхность. И все это вылилось в одну нескончаемую сложную фразу, состоящую из многих вводных и подчиненных предложений, входящих одно в другое наподобие китайских шкатулок, и от начала до конца в ней ни разу нельзя было даже заподозрить присутствие чего-либо, хоть отдаленно напоминающего точку. Среди этого потока, точно луч света на картине Уотса, появилась принесенная почтальоном "Дейли Ньюс", и пока она оставалась развернутой, воды пребывали в покое; целый газетный столбец был отведен лестному отзыву о спектакле. Читтерлоу не выпускал газету из рук. Киппс читал, склонясь над его левым плечом, Энн - над правым. Теперь Киппсу все это уже показалось убедительнее; даже тайные, невысказанные сомнения самого Читтерлоу рассеялись. Но тут он исчез. Он умчался вихрем, он хотел достать все утренние газеты, даже самый последний жалкий листок, и тотчас отвезти их в Димчерч - пускай Мюриель прочтет! Лишь восторженные проводы, устроенные ему его дорогими "ребятами" - друзьями-актерами, помешали ему проделать это сразу же на Черинг-кросс, и он тогда едва не опоздал на поезд. К тому же и киоск еще не открывали. Читтерлоу был очень бледен, лицо его лучилось безмерным волнением и счастьем, он шумно распрощался и удалился бодрым шагом, почти вприпрыжку. Когда он вышел на освещенную солнцем улицу, им показалось, что его волосы за ночь еще отросли. Киппсы увидели, как он остановил мальчишку-газетчика. - Каждую самую последнюю газетенку, - донеслись до них раскаты его мощного голоса. Мальчишке-газетчику тоже привалило счастье. До Киппсов донеслось что-то вроде негромкого "ура", которое он прокричал в завершение сделки. Читтерлоу шел своей дорогой, размахивая огромной пачкой газет, - воплощение заслуженного успеха. Газетчик мигом успокоился, еще раз внимательно оглядел нечто, зажатое в кулаке, сунул это нечто в карман, с минуту смотрел в спину Читтерлоу и, притихнув, вернулся к своим обязанностям... Энн и Киппс молча глядели вслед этому удаляющемуся счастью, пока оно не скрылось за поворотом дороги. - Я так рада, - с легким вздохом вымолвила наконец Энн. - И я, - живо отозвался Киппс. - Он работал прямо как никто, а ждал сколько... Задумавшись, они прошли в комнаты, взглянули на спящего младенца и снова принялись за прерванный завтрак. - Он работал прямо как никто, а ждал сколько! - повторил Киппс, нарезая хлеб. - Может, это и правда, - чуточку грустно сказала Энн. - Что правда? - А вот что будут все эти деньги. Киппс чуть поразмыслил. - А почему бы и нет, - ответил он и на кончике ножа протянул Энн кусок хлеба. - Но мы все равно будем держать лавку, - продолжал он, еще немного подумав. - Я теперь не больно верю в деньги после всего, что с нами приключилось. Прошло два года, и, как знают все на свете, "Загнанная бабочка" до сих пор не сходит со сцены. Это и в самом деле оказалось правдой. На этой пьесе маленький захудалый театрик на Стрэнде разбогател; вечер за вечером великолепная сцена с жуком исторгает счастливые слезы у переполненного - яблоку негде упасть - зала, и Киппс - несмотря на то, что Читтерлоу никак не назовешь деловым человеком, - стал почти таким же богачом, как когда получил наследство. В Австралии, в Ланкашире, в Шотландии, в Ирландии, в Новом Орлеане, на Ямайке, в Нью-Йорке и Монреале народ толпится у дверей театров, привлеченный доныне неведомым юмором, заключенным в энтомологической драме, и способствует обогащению Киппса. Богатство, точно пар, поднимается над всей нашей маленькой планетой и оседает (по крайней мере часть его) в карманах Киппса. - Чудно, - говорит Киппс. Он сидит в кухоньке за книжной лавкой, и философствует, и с улыбкой глядит, как Энн у огня купает перед сном Артура Уодди Киппса. Киппс всегда присутствует при этой церемонии, разве что его отвлекут покупатели; в этот час в комнате стоит аромат табака, мыла, семейного уюта, который ему непередаваемо мил. - Гули-гули-гули, малыш, - нежно произносит Киппс, помахав трубкой перед носом сына, и, как все родители, думает, что немного найдется детишек с таким складным и чистеньким тельцем. - Папа получил чек, - заявил Артур Уодди Киппс, высовываясь из полотенца. - На лету все схватывает, - сказала Энн, - слова не успеешь вымолвить, а он уж... - Папа получил чек, - повторил этот поразительный ребенок. - Да, малыш, я получил чек. И положу его в банк для тебя, и там он будет лежать, пока ты не пойдешь в школу. Ясно? Так что ты с самого начала будешь знать, что к чему. - Папа получил чек, - сказал чудо-сын, и мысли его переключились на другое: он принялся изо всех сил шлепать ногой по воде - во все стороны полетели брызги. При каждом шлепке он так закатывался от хохота, что приходилось поддерживать его в ванночке - как бы в приступе веселья не вывалился на пол. Наконец его вытерли с головы до ног, завернули в теплую фланельку, поцеловали, и Эмма, родственница и помощница Энн, отнесла его в кроватку. Энн вынесла ванночку в чулан и, вернувшись, застала мужа с погасшей трубкой и все еще с чеком в руках. - Две тыщи фунтов, - сказал он. - Прямо чудно. Мне-то они за что, Энн? Что я такого сделал? - Ты-то сделал все, чтобы их не получить, - сказала Энн. Киппс задумался над этим новым поворотом. - Никогда нипочем не откажусь от нашей лавки, - заявил он наконец. - Нам здесь очень хорошо, - сказала Энн. - Будь у меня даже пятьдесят тыщ фунтов, все равно не откажусь. - Ну, об этом можно не волноваться, - заметила Энн. - Заводишь лавочку, - сказал Киппс, - и проходит целый год, а она все тут. А деньги, сама видишь, приходят и уходят! Нет в них никакого смысла. Добываешь их, надрываешься, а потом, когда и не ждешь вовсе, глядь - они тут как тут. Возьми хоть мое наследство! Где оно? И след простыл! И молодого Уолшингема след простыл. Все одно как играешь в кегли. Вот катится шар, кегли валятся направо и налево, а он себе катится дальше как ни в чем не бывало. Нет в этом никакого смысла. Молодого Уолшингема след простыл, и ее тоже след простыл - сбежала с этим Ривелом, который сидел рядом со мной за обедом. С женатым мужчиной! А Читтерлоу разбогател! Господи! Ну до чего ж славное местечко - этот Джерик-клуб, где мы с ним завтракали! Получше всякого отеля. У них там ливрейные лакеи пудреные повсюду расставлены... не официанты, Энн, а ливрейные лакеи! Он разбогател, и я тоже... вроде разбогател... Как ни глянь, а нет в этом никакого смысла. - И Киппс покачал головой. - Одно я придумал, - сказал он чуть погодя. - Что? - Положу деньги в разные банки, во много банков. Понимаешь? Пятьдесят фунтов сюда, пятьдесят туда. Просто на текущий счет. Я ни во что не собираюсь их вкладывать, не бойся. - Еще бы, это все равно, что на ветер кидать, - сказала Энн. - Я, пожалуй, часть закопал бы под лавкой. Только тогда еще и сна лишишься, станешь ходить по ночам проверять, на месте они или нет... Нет у меня теперь ни к кому веры... когда дело до денег доходит. - Киппс положил чек на краешек стола, улыбнулся, выбил трубку о каминную решетку, все не спуская глаз с этой волшебной бумажки. - А вдруг старик Бин вздумает удрать, - вслух размышлял он... - Правда, он хромой. - Этот не удерет, - сказала Энн. - Он не такой. - Я шучу. - Киппс встал, положил трубку на каминную полку между подсвечниками, взял чек и перед тем, как положить в бумажник, стал аккуратно его складывать. Раздался негромкий звонок. - Это в лавке! - сказал Киппс. - Все правильно. Содержи лавку - и лавка будет содержать тебя. Вот как я думаю, Энн. Он аккуратно вложил бумажник во внутренний карман пиджака и лишь тогда отворил дверь... Но книжная ли лавка содержит Киппса или Киппс содержит лавку - это одна из тех коммерческих тайн, которую людям вроде меня, с отнюдь не математическим складом ума, вовеки не разгадать. Только, слава богу, милейшая чета Киппсов живет и горя не знает! Книжная лавка Киппса находится на левой стороне Главной улицы Хайта, если идти из Фолкстона, между платной конюшней и витриной, уставленной старинным серебром и прочими древностями; так что найти ее очень просто, и там вы можете сами его увидеть, и поговорить с ним, и, если пожелаете, купить у него эту книжку. Она у него есть, я знаю. Я очень деликатно об этом позаботился. Имя у него, разумеется, другое, вы, я полагаю, и сами это понимаете, но все остальное обстоит в точности так, как я вам поведал. Вы можете потолковать с ним о книгах, о политике, о поездке в Булонь, о жизни вообще, о ее взлетах и падениях. Быть может, он станет цитировать Баггинса, кстати, теперь в его лавочке на Рандеву-стрит, в Фолкстоне, можно приобрести любой предмет джентльменского гардероба. Если вам посчастливится застать Киппса в хорошем расположении духа, он, быть может, даже поведает вам о том, как "когда-то" он получил богатое наследство. - Промотал его, - скажет он с улыбкой, отнюдь не печальной. - Потом получил еще... заработал на пьесах. Мог бы не держать эту лавку. Но надо же чем-то заняться... А может быть, он будет с вами и еще откровеннее. - Я кой-чего повидал на своем веку, - сказал он мне однажды. - Да, да! Пожил! Да что там, однажды я сбежал от невесты! Право слово! Хотите верьте, хотите нет! Вы, разумеется, не скажете ему, что он и есть Киппс и что эта книга написана про него. Он об этом и не подозревает. И потом, ведь никогда не знаешь, как человек к этому отнесется. Я теперь его старый, пользующийся доверием клиент, и по многим причинам мне приятно было бы, чтобы все так оставалось и в дальнейшем. Однажды июльским вечером, в тот день недели, когда лавка закрывается раньше обычного, чета Киппсов оставила малыша с родственницей, помогающей по хозяйству, и Киппс повез Энн прокатиться по каналу. Пламеневшее на закате небо погасло, в мире было тепло, стояла глубокая тишина. Смеркалось. Вода струилась и сверкала, высоко над ними простерлось бархатно-синее небо, ветви деревьев склонялись к воде - все как было тогда, когда он плыл домой с Элен и глаза ее казались ему темными звездами. Он перестал грести, поднял весла, и вдруг души его коснулась волшебная палочка, и он снова ощутил, какое это чудо - жизнь. Из темных глубин его души, что таились под мелководным, заросшим сорняками ручьем его бытия, всплыла мысль, смутная мысль, никогда не поднимавшаяся на поверхность. Мысль о чуде красоты, бесцельной, непоследовательной красоты, которая вдруг непостижимо выпадает на нашу долю среди событий и воспоминаний повседневной жизни. Никогда прежде мысль эта не пробивалась до его сознания, никогда не облекалась в слова; она была точно призрак, выглянувший из глубоких вод и вновь ушедший в небытие. - Арти, - окликнула Энн. Он очнулся и ударил веслами по воде. - А? - отозвался он. - О чем это ты раздумался? Он ответил не сразу. - Вроде ни об чем и не думал, - с улыбкой сказал он наконец. - Нет, ни об чем. Руки его все еще покоились на веслах. - Знаешь, я, верно, думал про то, как все чудно устроено на свете. Да, вот про это, видать, и думал. - Сам ты у меня чудачок, Арти. - Правда? И я тоже так прикидываю: какой-то я не такой, как все. Он опять немного подумал. - А, да кто его знает, - вымолвил он наконец, распрямился и взмахнул веслами.