Бич-Мандарин, она подумала, что теперь у нее не хватит денег на обратную дорогу. Но ведь есть трамваи, автобусы и всякий другой транспорт; пусть это будет день приключений; и она вошла в гостиную с самым безмятежным видом. Ей по-прежнему хотелось смеяться; это оживляло ее глаза, и губы у нее очаровательно вздрагивали. - А-а-а-а! - вскричала леди Бич-Мандарин тонким голосом и простерла руки - казалось, их у нее не меньше, чем у какой-нибудь медной многорукой индийской богини. И леди Харман почувствовала, что ее прижимают к пышной груди, окутывают и обволакивают... Завтрак был довольно интересный. Но леди Харман, взволнованной своим первым актом неповиновения мужу, всякий завтрак показался бы интересным. Она еще ни разу в жизни не была одна в гостях; ее переполняла радость, смешанная со страхом, и она чувствовала себя, как калека в Лурде [город во Франции, где, по легенде, являлась людям божья матерь; Лурдский источник считается чудодейственным], только что бросивший костыли. Она сидела между розовощеким молодым человеком с моноклем, которого ей не представили, но около его прибора лежала карточка с надписью "Берти Тревор", и мистером Брамли. Она была очень рада видеть мистера Брамли, и, без сомнения, это отразилось на ее лице. Прямо напротив нее сидела мисс Шарспер, настоящая, живая писательница, по зернышку, как курица, подбиравшая жизненные наблюдения, и рассеянный, большеголовый, взъерошенный человек, который оказался известным критиком мистером Кистоуном. Была здесь и Агата Олимони в огромной шляпе с шелестящими черно-зелеными перьями, она сидела рядом с сэром Маркэмом Кросби, с которым у нее был яростный литературный спор в "Таймсе", после чего она демонстративно с ним не разговаривала, и леди Вайпинг со своим лорнетом, и Адольф Бленкер-младший, и, если это мыслимо, еще более благовоспитанный брат Горацио, того самого, из газеты "Старая Англия" (это было единственное, что напоминало здесь о существовании сэра Айзека). Кроме того, была еще мать леди Бич-Мандарин и гувернантка родом из Швейцарии, а также Филлис, рослая, но глуповатая дочь хозяйки. Прием был оживленный и шумный; леди Бич-Мандарин расточала любезности и не давала гостям передышки, как волнение на море - эскадре кораблей. Она представила леди Харман мисс Олимони во всеуслышание, через всю комнату, потому что их разделяли два стола, заваленные всякими безделушками, мраморный бюст старика Бич-Мандарина и целая толпа гостей. И разговор за столом был такой, словно собеседники перебрасывались хлебными шариками, - никогда не знаешь, в кого попадешь (а леди Бич-Мандарин, казалось, швырялась целыми буханками). Берти Тревор был из тех резвых молодых людей, которые говорят с женщиной так, словно кормят собаку бисквитом, и леди Харман больше слушала мистера Брамли. Мистер Брамли в тот день был в ударе. Пока они ели пирожки по-рейнски, он успел напомнить ей весь разговор в Блэк Стрэнд. - Нашли вы для себя занятие? - спросил он, заставив ее снова задуматься о своем положении. А потом их втянули в общий разговор о благотворительных ярмарках. Сэр Маркэм говорил о предстоящей большой ярмарке в пользу одного из бесчисленных движений за шекспировский театр, которые были тогда в такой моде. Примет ли в ней участие леди Бич-Мандарин? А другие? Будет кое-что новенькое. Поговорив о ярмарках вообще, он сделал вид, будто забыл о присутствии мисс Олимони, и завел речь о ярмарке в пользу суфражисток - ярмарочный сезон был в разгаре. Он был невысокого мнения о суфражистской ярмарке. Хозяйка тотчас вмешалась в разговор и рассказала, что она сама с успехом торговала на ярмарке, после чего мисс Шарспер ударилась в воспоминания о том, как в одном из ларьков продавали ее книги с автографами; Бленкер ловко рассказал ярмарочный анекдот с длинной бородой, и назревавшая стычка была предотвращена. Разговор о ярмарках еще перекатывался вокруг стола, а мистер Брамли уже снова завладел вниманием леди Харман. - Эти застольные разговоры - сущее наказание, - сказал он. - Все равно, что беседовать, плавая по бурному морю... Но тут его перебила леди Бич-Мандарин, требуя, чтобы все приняли участие в ярмарке, которую она намерена устроить лично, и только когда подали салат, им снова удалось переброситься словом. - Признаться, я люблю разговаривать наедине, - сказал мистер Брамли, выразив этими словами мысль, которая уже зрела в голове у леди Харман. Она вспомнила, что его голос ей сразу понравился, и в его правильном лице было что-то очень доброе, доверчивое и братски нежное, - несомненно, поговорив с ним какой-нибудь час, она могла бы многое для себя уяснить. - Но увидеться наедине - это так сложно, - сказала леди Харман, и вдруг у нее мелькнула в высшей степени дерзкая и неприличная мысль. Она готова была уже высказать ее вслух, но промолчала, прочитав ту же мысль в его глазах, а тут леди Бич-Мандарин хлынула на них, как река, прорвавшая плотину. - А вы что скажете, мистер Брамли? - спросила она. - ? - О вопросе, который газета задала сэру Маркэму. Они запросили, сколько денег он дает своей жене. Прислали телеграмму с оплаченным ответом. - Но ведь он не женат! - Такая мелочь их не смущает, - сказал сэр Маркэм мрачно. - По-моему, у мужа с женой все должно быть общее, как у ранних христиан. У нас в семье именно так и было, - сказала леди Бич-Мандарин и тем самым замяла неловкость, вызванную невнимательностью мистера Брамли. Леди Харман этот разговор пришелся как нельзя более кстати, и, внимательно слушая его, она благоразумно молчала. Сэр Маркэм усомнился в коммунистических идеях леди Бич-Мандарин и заметил, что они, во всяком случае, неприемлемы для финансиста или дельца. Предпочтительней давать жене деньги на расходы. - Сэр Джошуа именно это и делал, - сказала вдова Вайпинг. Тут Агата Олимони не выдержала. - На расходы! Скажите, пожалуйста! - воскликнула она. - Выходит, жена должна быть на том же положении, что и дочь? Нет, нужно решительно пересмотреть вопрос о финансовой независимости жены... Адольф Бленкер проявил большую осведомленность относительно "денег на булавки", приданого, а также обычаев диких племен, и мистер Брамли тоже сказал свое слово. Леди Харман он успел сделать только один намек. Сначала она удивилась, не понимая, в чем дело. - Парк в Хэмптон Корт в эту пору восхитителен, - сказал он. - Вы там не бывали? Золотая осень. В сентябре все растения устремляются ввысь, как многоголосый хор. Настоящая "гибель богов", такое можно увидеть лишь раз в году. И, только выходя из столовой, она догадалась, к чему он клонил. Леди Бич-Мандарин передала сэру Маркэму бразды правления на то время, пока мужчины будут курить сигары, и во главе четырех дам устремилась наверх, в гостиную. Ее мать исчезла, а вместе с ней - Филлис и гувернантка. Леди Харман услышала, как кто-то громким шепотом сказал леди Вайпинг: - Правда, она очаровательна? Повернув голову, она увидела нацеленный на нее лорнет, тут же почувствовала, что ее увлекают в уединенную нишу, к окну, и не успела опомниться, как мисс Агата Олимони уже втянула ее в разговор. Мисс Олимони принадлежала к числу тех многочисленных женщин, которых становится все больше, - смуглая, сероглазая, она все делала с таинственным и важным видом. Она отвела леди Харман в сторону, словно собиралась открыть ей бог весть какие тайны, и заговорила низким, певучим голосом, который ее магнетический взгляд делал еще выразительней. Перья на шляпе шелестели в такт ее словам, как бы подчеркивая их значительность. Говоря с леди Харман, она то и дело опасливо косилась на остальных дам, стоявших поодаль, и, видимо, сама так и не решила, кто она - заговорщица или пророчица. Она уже слышала о леди Харман и весь завтрак ждала этого разговора. - Именно вы нам и нужны, - сказала Агата. - Кому нам? - опросила леди Харман, стараясь не поддаться чарам своей собеседницы. - Нам, - сказала Агата. - Нашему Делу. ВФЖК ["Всеобщая Федерация Женских Клубов"]. Такие люди, как вы, нам и нужны, - повторила она и принялась горячо и красноречиво рассказывать про Великое Дело. Для нее это, несомненно, означало одно - борьбу против Мужчин. Мисс Олимони была уверена в превосходстве своего пола. Женщинам нечему учиться, не в чем раскаиваться, в них много загубленных, спрятанных тайн, которым надо только дать раскрыться. - Они ничего не понимают, - сказала она о ненавистных мужчинах, извлекая из глубин своего голоса самые низкие, певучие ноты. - Не понимают сокровенных тайн женской души. И она заговорила о восстании всех женщин, что было очень близко сердцу леди Харман, взбунтовавшейся в одиночку. - Мы хотим иметь право голоса, - сказала Агата, - потому что право голоса означает независимость. А тогда... Она многозначительно замолчала. Она уже раз произнесла за столом это слово "независимость", которое было для леди Харман как бальзам на застарелую рану. Теперь же оно наполнилось новым смыслом, и леди Харман, слушая ее, все яснее понимала, что это еще далеко не все. - Женщина должна быть полной хозяйкой сама себе, - сказала мисс Олимони, - полной хозяйкой. Она должна иметь возможность развиваться... Семена падали на благодатную почву. Леди Харман давно хотела узнать о суфражистском движении от кого-нибудь более сдержанного, чем Джорджина, потому что та вспыхивала, едва об этом заходила речь и, что греха таить, разражалась напыщенными, трескучими фразами, а эта женщина по крайней мере говорила тихо, доверительно, и леди Харман задавала наивные, неловкие вопросы, пытаясь разобраться в ее глубокомысленных рассуждениях. У нее появились невольные сомнения по поводу этой воинственной кампании, сомнения в ее разумности, справедливости, и она почувствовала, хоть и не могла бы это выразить, что мисс Олимони не столько отвечает на ее возражения, сколько топит их в бурном потоке чувств. И если порой она слушала мисс Олимони рассеянно, то лишь потому, что краем глаза поглядывала, не входят ли в гостиную мужчины и среди них мистер Брамли, разговор с которым, она это чувствовала, остался незаконченным. Наконец мужчины вошли, она поймала на себе его взгляд и почувствовала, что он думает о том же. Ее сразу разлучили с Агатой, которая охнула от огорчения я проводила ее пристальным взглядом, как врач больного, которому сделан укол, после чего началось прощание с леди Бич-Мандарин, сопровождавшееся бурными излияниями чувств и взаимными приглашениями, а потом к ней подошла леди Вайпинг и горячо звала ее к обеду, для вящей убедительности тыкая ее в плечо лорнетом. Перед глазами леди Харман вспыхнуло слово "независимость", и она, подумав немного, приняла и это приглашение. Мистер Брамли задержался в прихожей, разговаривая с дворецким леди Бич-Мандарин, которого знал уже несколько лет, и однажды помог ему выгодно поместить скромные сбережения, после чего тот преисполнился к нему благодарности и всегда был подобострастно вежлив, и это вызывало у мистера Брамли приятное чувство своего могущества. Пушистый юноша, перебирая в углу трости и зонтики, думал о том, будет ли и он когда-нибудь окружен таким подобострастием за свои ценные советы. Мистер Брамли задержался охотно, зная, что леди Харман охорашивается перед зеркалом в маленькой гостиной, смежной со столовой, и скоро выйдет. Наконец она появилась. Мистер Брамли сразу понял, что она ожидала увидеть его здесь. Она ему дружески улыбнулась, с едва уловимым намеком на взаимопонимание. - Такси, миледи? - предложил дворецкий. Она сделала вид, будто раздумывает. - Нет, я, пожалуй, пройдусь пешком. - Она постояла в нерешимости, застегивая перчатку. - Мистер Брамли, скажите, есть тут неподалеку станция метро? - В двух минутах ходьбы. Но, может быть, вы позволите отвезти вас на такси? - Нет, мне хочется пройтись. - Я вас провожу... Выходя вместе с ней, он испытывал радостное чувство. Но впереди его ждала еще большая радость. Казалось, ей в голову пришла какая-то мысль. Она не поддержала его попытку завязать разговор, но через мгновение он уже не думал об этом. - Мистер Брамли, - сказала она. - Мне не хочется сразу ехать прямо домой. - Располагайте мной, я к вашим услугам, - сказал он. - Знаете, - сказала леди Харман со свойственной ей правдивостью, - еще во время завтрака я подумала, что не поеду прямо домой. Мистер Брамли с трудом обуздал свое воображение, которое грозило унести его бог весть куда. - Я хотела бы пойти в Кенсингтонский парк, - сказала леди Харман. - Кажется, это недалеко, а мне хочется посидеть там на зеленом стуле, подумать, а потом уже доехать на метро или еще на чем-нибудь до Путни. Мне вовсе незачем спешить домой... Это очень глупо, но я совсем не знаю Лондона, как его полагается знать всякому серьезному человеку. Поэтому не будете ли вы так добры проводить меня, усадить на зеленый стул и... сказать мне, где потом найти метро? Если, конечно, вы ничего не имеете против. - Все мое время в полном вашем распоряжении, - сказал мистер Брамли серьезно. - До парка не больше пяти минут ходьбы. А потом на такси... - Нет, - сказала леди Харман, помня, что у нее всего один шиллинг восемь пенсов, - я предпочитаю метро. Но об этом мы поговорим после. Скажите, мистер Брамли, а я в самом деле не отнимаю у вас времени? - Ах, если б вы только могли прочитать мои мысли! - сказал мистер Брамли. Робость ее окончательно исчезла. - Вы были совершенно правы, за завтраком невозможно поговорить. А мне так хотелось поговорить с вами. С тех самых пор, как мы встретились в первый раз. Мистер Брамли выразил искреннюю радость. - С тех пор, - продолжала леди Харман, - я прочла все ваши книги про Юфимию... - И после короткого смущенного молчания поправилась: - Перечитала их. - Покраснев, она добавила: - Знаете, одну я уже читала раньше. - Ну, конечно, - сказал он, охотно приходя ей на помощь. - И мне кажется, вы добрый, все понимаете. У меня в голове такая путаница, но я уверена, все прояснилось бы, если б я могла по-настоящему, как следует поговорить... с вами... Они уже прошли ворота и приближались к памятнику принцу Альберту. Мистеру Брамли пришла такая мысль, что ему даже страшно было ее высказать. - Конечно, мы вполне можем поговорить здесь, под этими развесистыми деревьями, - сказал он. - Но мне так хотелось бы... Вы видели большие куртины в Хэмптон Корт? Весь парк так и сияет в солнечный день, вот как сегодня... Такси довезет нас туда за какой-нибудь час. Если только вы свободны до половины шестого... А почему бы и нет? Это предложение настолько противоречило всем законам, господствовавшим в мире леди Харман, что она, охваченная протестом, сочла своим долгом в деле борьбы за женские права найти в себе смелость принять его... - Но я должна вернуться не позже половины шестого... - Мы успеем осмотреть парк и вернемся даже раньше. - В таком случае... я буду очень рада. (А почему нельзя? Сэр Айзек, конечно, придет в ярость... если только узнает об этом. Но ведь женщины ее круга часто делают такие вещи; разве об этом не написано во всех романах? Она имеет полное право... И к тому же мистер Брамли такой безобидный.) Леди Харман, безусловно, хотела, совмещая приятное с полезным, поговорить с мистером Брамли о своем сложном и затруднительном положении. Эта мысль постепенно крепла в ней со времени их первой встречи. Она была из тех женщин, которые за советом невольно тянутся к мужчине, а не к женщине. Она угадывала в мистере Брамли ум, доброту, великодушие; чувствовала, что он много пережил и выстрадал, многое понял и готов помочь другим найти путь в жизни; она поняла по его книгам, что сердце его похоронено вместе с умершей Юфимией и из всех, кого она знала, он единственный казался ей другом, почти братом. Она хотела так и сказать ему, а потом поделиться с ним своими сомнениями, от которых у нее голова кружилась: до какого предела она вправе считать себя свободной? Как ей относиться к делу сэра Айзека? Но теперь, когда их таксомотор мчался по оживленной Кенсингтон-Хай-стрит, мимо парка "Олимпия" на запад, она почувствовала, что ей очень трудно сосредоточиться на общих вопросах, с которых она предполагала начать. Как ни старалась леди Харман настроиться на серьезный лад, подобающий столь торжественному случаю, она не могла заглушить, отогнать неуместное ощущение, что это просто веселая проделка. Оживленная улица, автомобили, омнибусы, фургоны, экипажи, толпы пешеходов, магазины и дома были так захватывающе интересны, что в конце концов она должна была чистосердечно признать, что, пожалуй, лучше покориться этому ощущению и отложить серьезный разговор: ведь скоро они присядут на какую-нибудь удобную скамью под густыми деревьями в Хэмптон Корт. Невозможно всерьез и откровенно говорить о важных вещах, когда трясешься в такси, которое мчится, обгоняя большой красный омнибус. Мистер Брамли из деликатности попросил шофера переехать Темзу по мосту не у Путни, а у Хаммерсмита, и они, миновав станцию Барнес, по проселку въехали в Ричмонд-парк и оказались вдруг среди высоких деревьев, папоротников и рыжих оленей, словно где-нибудь в тысяче миль от Лондона. Мистер Брамли попросил шофера сделать круг, чтобы они могли посмотреть самую красивую часть парка. Мистер Брамли был приятно взволнован и радовался прогулке. Именно об этом он так часто мечтал в последнее время, ведя в своем воображении пылкие разговоры с леди Харман, но теперь он не мог выдавить из себя ничего и не меньше ее был ошеломлен неожиданностью. Он, как и леди Харман, вовсе не был склонен к серьезным разговорам. По дороге он говорил главным образом о тех местах, которые они проезжали, о том, как оживились лондонские улицы после появления автомобилей, о красоте и живописности Ричмонд-парка. И только когда они приехали в Хэмптон Корт, отпустили такси и, постояв немного у куртин, сели наконец на скамью в рощице, около длинного озера, где росли лилии, начался разговор по душам. И тут она всерьез попыталась связно объяснить свои затруднения, и мистер Брамли изо всех сил старался оправдать доверие, которого она его удостоила... Конечно, это было совсем не то, о чем мистер Брамли мечтал: разговор как-то не клеился, в нем было много недосказанного, порождавшего смутную неудовлетворенность. Вероятно, главной причиной этой неудовлетворенности было то, что она словно не замечала его - как бы это сказать? - самого по себе. Читатель мог уже заметить, что жизнь для мистера Брамли была прежде всего фоном, хитросплетением, лабиринтом, - вечным странствием к цели, священной и всепокоряющей, и этой целью была таинственная Она; причем жизненный опыт не оставлял в нем сомнений, что вторая половина человечества чувствует то же самое, что для женщин, несмотря на все их притворство, весь мир - это Он. И мистер Брамли был склонен верить, что остальное в жизни - не только роскошь и блеск, но вера, мечты, чувства - есть лишь результат и воплощение этой великой двойственности. Для него самого и для тех женщин, которых он близко знал, главная цель состояла в том, чтобы без конца искать и находить Его или Ее в различных людях; к он был удивлен, озадачен, когда увидел, что очаровательное существо, словно специально созданное для поисков, в которых для него заключался смысл жизни, даже и не подозревало об этом извечном откровении и, так сказать, в простоте своей смотрело куда-то сквозь него, не замечая его, интересуясь вопросами морали в хлебной торговле и степенью личной ответственности в подобных делах. Вывод мог быть только один: дремлющие в ней чувства еще не проснулись. Мечта "разбудить" эту спящую красавицу слилась в его воображении с тем образом, который он для себя создал. Я не хочу сказать, что мысли мистера Брамли были такими четкими, нет, но направление их было именно таково. Они смутно проступали в глубине его сознания. И поэтому, когда он попытался ответить на смущавший ее вопрос, было похоже, будто он преследует при этом тайную цель. Ему было ясно, что леди Харман, пытаясь вырваться из-под власти мужа и понять истинный характер его деятельности, может освободиться настолько, что будет готова к новому союзу. И вполне естественно, что под влиянием этих мыслей он твердо решил быть рядом, когда такое освобождение и пробуждение свершится... Я был бы несправедлив к мистеру Брамли, человеку и влюбленному, заставив вас предположить, что он задумал это с сознательным расчетом. И все же смутные мысли закрадывались в его голову. Конечно, если бы сказать ему, что у него на уме, он стал бы протестовать, но слегка покраснел бы, сознавая справедливость этого. И при всем том ему просто хотелось сделать ей приятное, исполнить ее желание, помочь ей, потому что она нуждалась в помощи. Ему особенно хотелось быть чистым и честным по отношению к ней, а также ко всему, что с ней связано, не только ради нее, но и ради себя самого, ради их взаимоотношений... И вот мистер Брамли сидит на зеленом стуле под густыми деревьями в Хэмптон Корт, в своем элегантном лондонском костюме, который ему очень к лицу, в шелковом цилиндре, - красивый, умный, держа в одной руке перчатки, а другую закинув на спинку стула, и серьезно, вдумчиво разбирает вопрос об общественной пользе "Международной хлеботорговой компании" и о том, может ли леди Харман "сделать что-нибудь", дабы искупить несправедливости, причиняемые этой компанией, и нетрудно догадаться, почему на щеках у него легкий румянец, а речь его немного бессвязна и взгляд скользит то по мягким черным прядям над ухом леди Харман, то по ее нежным, шевелящимся губам, то по грациозной фигуре, когда она наклоняется вперед, опираясь локтем на колено ноги, закинутой за другую ногу, и положив подбородок на затянутую в перчатку руку, или чертит зонтиком по земле в непривычном усилии высказать и объяснить свои затруднения. Нетрудно догадаться также, почему он только делает вид, будто относится к этому вопросу просто и беспристрастно. Он рассказывает интереснейшую проблему, когда в женщине просыпается чисто мужское чувство ответственности перед обществом, но ему хочется думать лишь о том, что это неизбежно должно поколебать верность и повиновение леди Харман сэру Айзеку, и он поневоле желает воспользоваться случаем и толкнуть ее к этому... Но ход мыслей мужчины настолько сложен, что этим дело не исчерпывалось, и мистер Брамли в то же самое время ухитрялся думать и о другом. Он старался незаметно подсчитать деньги, которые были у него в кармане, и кое-что прикидывал в уме. В тот день он как раз намеревался пополнить свой бумажник в клубе и вспомнил об этом неосуществленном намерении, только когда расплачивался с шофером у ворот Хэмптон Корт. Такси обошлось в девять шиллингов десять пенсов, а у него оказалась единственная золотая монета - полсоверена. Но в кармане брюк нашлась еще пригоршня серебра, благодаря чему он мог расплатиться и дать на чай. - Вас подождать, сэр? - опросил шофер. Мистер Брамли, не подумав, совершил роковую ошибку. - Нет, - сказал он, помня, что у него осталось только серебро. - Мы вернемся поездом. Обычно, когда шофер отвозит пассажира в Хэмптон Корт или еще куда-нибудь за город, он получает плату и ждет. Счетчик не отщелкивает двухпенсовики, которые почти целиком достались бы отсутствующему хозяину таксомотора, и шофер с пассажиром улаживают дело к обоюдному удовольствию. Но на этот раз шофер, отпущенный мистером Брамли, сразу нашел другого пассажира и уехал... Я не достиг своей цели, если не убедил читателя, что мистер Брамли был человек крайне деликатный; он любил, чтобы внешне все было прилично, и боялся обнаружить малейшую стесненность в деньгах, как только может бояться этого человек, воспитанный в английской закрытой школе. Ему была невыносима мысль, что эта чудесная прогулка, после которой между ним и леди Харман должно возникнуть беспредельное доверие, может быть чем-то омрачена. Все, от начала до конца, должно быть возвышенным. Но сколько же стоит билет в первом классе от Хэмптон Корт до Путни?.. Кажется Путни по той же линии, что и Хэмптон Корт... И можно ли обойтись без чая? Так что пока леди Харман рассказывала о деле своего мужа - "нашем деле", как она его называла, - тщательно избегая более интимного вопроса, который интересовал ее гораздо сильнее - вопроса о пределах повиновения жены мужу, - мистер Брамли был занят денежными подсчетами, с выражением напряженного внимания на лице, что было ей очень приятно. Несколько раз он даже терял нить разговора и был вынужден вместо ответа прибегать к жалкому заменителю - многозначительно хмыкал. (Решительно невозможно уехать без чая, думал он. Ему самому ужасно хотелось чаю. Выпив чаю, он скорее найдет какой-нибудь выход...) Катастрофа разразилась за столом. Они пили чай в ресторане на лужайке, который показался мистеру Брамли недорогим, и он сделал вид, будто выбрал его потому, что из окон открывался тривиально красивый вид. Но ресторан оказался дорогим, и когда мистеру Брамли подали счет и он получил наконец возможность вынуть деньги из кармана и пересчитать их, то обнаружил, что дело обстоит еще хуже, чем он ожидал. Счет был на пять шиллингов (Протестовать? Но до чего некрасиво спорить с официантом, и к тому же он еще чего доброго на смех поднимет!), а в руке у него было четыре шиллинга шесть пенсов. Он притворился удивленным, а официант стоял рядом и смотрел на него. (Попросить, чтобы поверил в долг? Но в таком захолустье может выйти ужасная неприятность!) - Вот так так, - сказал мистер Брамли, вынул с некоторым запозданием пустой бумажник и заглянул в него. Он понимал, что плохо играет роль, и чувствовал, как горячая краска заливает его уши, нос и щеки. Другой официант в противоположном конце зала заинтересовался и подошел поближе. - Никак не ожидал, - лицемерно сказал мистер Брамли. - Что-нибудь случилось? - спросила леди Харман с нежным сочувствием, как сестра. - Дорогая леди Харман, я попал в... смешное положение. Не дадите ли вы мне взаймы полсоверена? Он был уверен, что два официанта переглянулись. Посмотрел на них - новая ошибка - и покраснел еще больше. - Ах! - сказала леди Харман и взглянула на него, не скрывая улыбки. Сначала это показалось ей шуткой. - У меня всего шиллинг восемь пенсов. Я не думала... Она покраснела, мило, как всегда. Потом достала маленький, но дорогой кошелек и протянула ему. - Мне, право, так неловко, - сказал мистер Брамли, открывая кошелек и вынимая оттуда шиллинг. - Но этого достаточно, - сказал он и отпустил официанта, дав ему на чай шесть пенсов. Потом, все еще держа в руке открытый кошелек и собрав последние силы, он притворился, что все это очень забавно, и попытался быть непринужденным, хотя не мог отделаться от мысли, что после всех перипетий, красный, как рак, он имеет очень глупый и смешной вид. - Право, мне ужасно неловко, - повторил он. - Я не подумала о... об этом. Как глупо с моей стороны, - сказала леди Харман. - О нет! Ради бога! Уверяю вас, это моя вина. Я не нахожу слов для оправдания... Какая нелепость!.. Ведь это я уговорил вас приехать сюда. - И все-таки мы расплатились, - утешила она его. - Но ведь вам надо домой! Об этом она не подумала. И ей сразу же представился сэр Айзек. - Да, к половине шестого, - сказала она с некоторой неуверенностью. Мистер Брамли посмотрел на часы. Было без десяти пять. - Официант, - сказал он, - когда будет поезд в Пути и? - Боюсь, сэр, что отсюда в Путни поезда не ходят... Принесли железнодорожный справочник, и мистер Брамли впервые узнал, что Путни и Хэмптон Корт - это станции двух разных и, судя по расписанию, совершенно не связанных одна с другой линий Юго-Западной железной дороги, так что им никак не попасть в Путни раньше шести часов. Мистер Брамли был очень смущен. Он понял, что не следовало отпускать такси. Для него было долгом чести не позднее чем через час доставить эту леди домой благополучно и с соблюдением всех приличий. Но мистер Брамли не знал, как исполнить этот долг, и, разволновавшись, не нашел никакого способа его исполнить. Он не привык оставаться без денег и, упав духом, попытался напустить на себя деловой вид. Он потребовал, чтобы официант нашел такси. Потом попытался вызвать такси силой внушения. И, наконец, выйдя вместе с леди Харман из ресторана, пошел к воротам Хэмптон Корта искать такси. Но тут он спохватился, как бы не пропустить поезд в пять двадцать пять. И они поспешили через мост к станции. Мистер Брамли питал робкую надежду, что кассир даст ему билеты в долг, если он покажет свою визитную карточку. Но кассиру его просьба, как видно, пришлась не по душе. Должно быть, ему не понравилась та часть мистера Брамли, которую он видел через маленькое квадратное окошечко, и у мистера Брамли создалось впечатление, что он держался нелюбезно и пренебрежительно. Мистер Брамли, как это бывает с людьми чувствительными, был уязвлен, заговорил властно и самоуверенно, потом вышел из себя, начал угрожать и потерял драгоценные секунды, а леди Харман ждала на платформе, и ее веру в него несколько омрачила тень сомнения, когда лондонский поезд в пять двадцать пять отошел у нее на глазах. Мистер Брамли вышел на платформу, исполненный решимости ехать без билетов, несмотря на все препятствия, как раз в тот миг, когда уехать этим поездом было уже невозможно, и тут, как ни грустно мне об этом рассказывать, он вернулся к кассе и стал укорять кассира, доказывая, что должностное лицо обязано помогать людям, попавшим в затруднительное положение, а кассир тоже в долгу не остался, но все это нисколько не приблизило леди Харман к дому. Потом, взглянув на расписание поездов, он увидел, что, если даже уладить дело с билетами, все равно они с леди Харман доберутся до Путни не раньше чем в двадцать минут восьмого, потому что Юго-Западная железная дорога возмутительно пренебрегла удобствами пассажиров, едущих из Хэмптон Корта в Путни. Он, как мог, объяснил все это леди Харман и увел ее со станции, чтобы сделать последнюю отчаянную попытку найти такси. - Уехать следующим поездом мы всегда успеем, - сказал он. - Это будет только через полчаса. - Я кругом виноват перед вами, - повторил он в восьмой или девятый раз... Было уже без четверти шесть, когда мистер Брамли вспомнил о трамвае, который ходит от ворот дворца. Билет стоит всего четыре пенса, а на конечной станции наверняка будут такси. Должны быть такси! Трамвай довез их кружным путем, по бесконечным улицам - увы, им казалось, что он еле ползет! - до Хаммерсмита, и когда они доехали, сумерки давно уже сгустились в темноту, а все улицы и магазины осветились, - чувствовалось, что час был поздний. Сев в трамвай, они некоторое время сидели молча, а потом леди Харман засмеялась, и мистер Брамли тоже засмеялся - ему уже больше не нужно было лезть из кожи вон и суетиться, - и обоих охватило то веселье, которое наступает по другую сторону отчаяния. Но эта короткая вспышка быстро угасла, и душу леди Харман грызло мрачное беспокойство, а мистера Брамли мучила совесть, что он свалял дурака, сцепившись с кассиром... Они вышли в Хаммерсмите - два путешественника без единого пенни в кармане - и, пережив несколько тревожных минут, нашли такси. Доехали до Путни. Леди Харман вышла у ворот и пошла по дорожке через темный сад, а мистер Брамли поехал в свой клуб, чтобы снова обрести платежеспособность. Когда он вошел в двери клуба, было пять минут девятого... Леди Харман рассчитывала вернуться домой не позже четырех часов, выпить чаю с матерью, а когда приедет муж, сообщить ему о своем вполне приличном и благопристойном неповиновении его нелепым запретам. А потом, когда он убедится в своем бессилии, она заявит, что намерена отобедать у леди Вайпинг и нанести еще несколько обещанных визитов, и все будет как нельзя лучше. Но вы сами видели, как далеко могут несчастное стечение обстоятельств и безрассудство увести женщину от столь достойных намерений, и когда она наконец вернулась в Путни, в свой викториански-средневековый дом, было уже около восьми, и весь дом, от кухни до детской, был охвачен отчаянным волнением. Даже три старшие девочки, которые привыкли, чтобы "мамусенька" целовала их на сон грядущий, еще не спали и, чувствуя беспокойство, витавшее в воздухе, плакали. Даже низшая прислуга недоумевала: "И куда это подевалась госпожа?" Сэр Айзек вернулся в этот день раньше обычного, такой мрачный, что даже Снэгсби поглядывал на него с опаской. И действительно, сэр Айзек так и кипел злобой. Он потому я приехал рано, что хотел сорвать злобу на Эллен, и когда ее не оказалось, он почувствовал себя совсем как человек, который хотел ступить на пол, а вместо этого провалился куда-то, чуть ли не в бездонную пропасть. - Но куда же она поехала, Снэгсби? - Миледи сказала, что едет на завтрак, сэр Айзек, - ответил Снэгсби. - Господи! Куда это? - Этого миледи не сказала, сэр Айзек. - Куда же? Куда к чертовой матери... - Не... не могу знать, сэр Айзек. - И вдруг у него мелькнула спасительная мысль: - Может быть, миссис Собридж знает, сэр Айзек... Миссис Собридж грелась на солнышке в саду. Она сидела на удобном садовом стуле, раскрыв над головой белый зонтик, с новым романом миссис Хэмфри Уорд на коленях и старалась не думать о том, куда могла подеваться ее дочь. Сердце у нее упало, когда она увидела, что к ней идет сэр Айзек. Но она могла лишь еще больше удивиться, куда же подевалась Эллен. - Послушайте! - крикнул зять. - Где Эллен? Миссис Собридж с притворным равнодушием ответила, что не знает. - Но вы должны знать, - сказал Айзек. - Ее место дома. Миссис Собридж вместо ответа попросила его быть повежливей. - Куда она поехала? Куда? Вы действительно ничего не знаете? - Эллен не удостаивает меня своим доверием, - сказала миссис Собридж. - Но вы должны знать! - воскликнул сэр Айзек. - Она ваша дочь. Вы и про вторую свою дочь тоже ничего не знаете. Видно, вам наплевать, где они, что они натворили. Человек приезжает домой пораньше, к чаю, а жены и след простыл. И это после всего, что мне рассказали сейчас в клубе. Миссис Собридж встала, чтобы придать себе достоинства. - Сомневаюсь, чтобы я была обязана следить за каждым шагом вашей жены, - сказала она. - Да за Джорджиной вы тоже не смотрите. Черт возьми! Сто фунтов отдал бы, только бы этого не случилось. - Если вы хотите разговаривать со мной, сэр Айзек, то будьте любезны не выражаться... - Ого, заткните глотку! - сказал сэр Айзек, приходя в бешенство. - Выходит, вы ничего не знаете, ровно ничего? Какой же я был дурак! Дал ей билеты. А она послала этих женщин... Слушайте, нечего нос задирать... Да погодите же, дайте мне... Послушайте! Миссис Собридж, выслушайте меня... Я про Джорджину говорю. Про Джорджину. Но она уже быстро шла к дому, бледная, с неподвижным лицом, а сэр Айзек семенил рядом с ней и бушевал, тщетно пытаясь заставить ее слушать. - Да послушайте же! - кричал он. - Это я про Джорджину... Но она сохраняла невозмутимость, от которой можно было сойти с ума. Он не понимал, почему она даже не остановилась, не полюбопытствовала, что же такое сделала Джорджина и о чем речь. В человека, который так замкнулся в своем достоинстве, хочется бросать камнями. Быть может, она уже знала о злодеянии Джорджины. И даже сочувствовала ей... Очутившись у дома, на виду, он перестал ее преследовать. - Ну я убирайтесь! - сказал он ей вслед. - Убирайтесь! Хоть навсегда! Чтобы духу вашего здесь не было! Если вы не сумели воспитать своих дочерей... Она уже не могла его слышать, но по-прежнему величественно, хоть и быстро, удалялась к дому. А ему необходимо было излить душу. Кому-нибудь. И он заговорил, обращаясь к саду. Для чего человек женится? Его мысли снова вернулись к Эллен. Куда она подевалась? Если даже поехала на завтрак, пора уж ей вернуться. Он пошел к себе в кабинет и позвонил Снэгсби. - Леди Харман еще нет? - спросил он хмуро. - Нет, сэр Айзек. - Почему она не вернулась? Снэгсби напряг все свои мыслительные способности. - Может быть, сэр Айзек, с миледи... случилось что-нибудь. На миг сэр Айзек был ошеломлен этой мыслью. Потом подумал: "Мне сообщили бы по телефону". - Нет, - сказал он. - Просто она гуляет. И все. А я сиди здесь и дожидайся, покуда она соблаговолит вернуться. Что за идиотизм!.. Он принялся насвистывать сквозь зубы, и звук был похож на шипение пара. Снэгсби постоял, сколько требовало приличие, потом почтительно поклонился и вышел... Но едва он успел пересказать этот разговор в буфетной, как его снова вызвали резким звонком. Сэр Айзек желал поговорить с Питерс, горничной леди Харман. Он хотел знать, куда ушла леди Харман, а так как это было невозможно, он хотел по крайней мере выслушать предположения. - Леди Харман, кажется, пошла на завтрак, сэр Айзек, - сказала Питерс, и ее кроткое личико выражало живейшее желание услужить ему. - Ах, убирайтесь отсюда! - сказал сэр Айзек. - Вон! - Слушаю, сэр Айзек. И Питерс повиновалась... - Он совсем из-за нее взбеленился, - сказала Питерс Снэгсби, спустившись вниз. - Я так думаю, госпоже крепко достанется, - сказал Снэгсби. - Он еще ничего не знает, - сказала Питерс. - О чем это? - спросил Снэгсби. - Ах, сама не знаю, - сказала Питерс. - Не спрашивайте меня. Минут через десять они услышали грохот - это сэр Айзек разбил фарфоровую фигурку богини Куан Ин [буддистская богиня милосердия], стоявшую в его кабинете на каминной полке. Осколки потом нашли в камине... Когда человек, изнемогая, жаждет отвести душу, от этого можно сойти с ума. Некоторое время сэр Айзек сидел в кабинете и разговаривал сам с собой о Джорджине и леди Харман, а потом почувствовал неодолимое желание излить свое возмущение на миссис Собридж, хотя сочувствия от нее ждать не приходилось. Он долго бродил по дому и по саду, разыскивая ее, а потом наконец вынужден был справиться о ней, и перепуганная горничная, которую он прижал в угол в оранжерее, сказала, что миссис Собридж ушла к себе в комнату. Он пошел туда и стал барабанить в дверь, но после едва слышного "Кто там?" ответа больше не получил. - Я хочу рассказать вам про Джорджину! - крикнул он. Он дернул дверную ручку, но теща, охраняя свое достоинство, благоразумно заперлась на ключ. - Я хочу рассказать про Джорджину! - повторил он. - Про Джорджину! А, черт! Молчание. Чай ожидал его внизу. Он слонялся по гостиной, насвистывая сквозь зубы. - Снэгсби, - сказал сэр Айзек, - передайте миссис Собридж, что я буду ей очень признателен, если она спустится к чаю. - У миссис Собридж болит голова, сэр Айзек, - сказал Снэгсби подобострастно. - Она просила вам это сказать. А чай велела подать к себе в комнату. На миг сэр Айзек растерялся. Но потом нашел выход из положения. - Подайте мне "Таймс", Снэгсби, - сказал он. Он взял газету, развернул ее и нашел нужный столбец. Он обвел его автоматическим пером и написал над ним дрожащей рукой: "Билеты для этих женщин Джорджина обманом получила у меня". Потом протянул газету Снэгсби. - Отнесите это миссис Собридж, - сказал он, - и спросите ее, что она об этом думает. Но миссис Собридж молчаливо отклонила предложение сноситься с ним через Снэгсби. Джорджине не было оправдания. Она выпросила у сэра Айзека билеты на большой званый прием у Барлипаунда, сказав, будто они нужны ей "для двух старых дев из предместья", за чье поведение она ручается, а билеты отдала смутьянкам из женского союза, тем самым, которые сбили ее с пути истины. В результате произошло историческое нападение на мистера Блэптона. Две отчаянные и заблудшие представительницы этой организации явились на вели