носить шляпы, пальто и другие вещи в моторный фургон, стоявший у подъезда. Она услышала, как две служанки, топая, побежали наверх, по лестнице. - За полчаса разве уложишь сундук! - сказала одна. В детской девочки неистово спорили, какие игрушки взять с собой. Леди Харман была поражена до глубины души. Сюрприз удался на славу. Кажется, Лимбургер в своей книге, на которую мы уже ссылались, сказал, что ничто так не поражает и не покоряет женщину, как внезапное и полное насилие над ней, осторожное, но целеустремленное, и мы должны признать, что леди Харман, которая имела вид не столько возмущенный, сколько беспомощный и трогательный, это внезапное бегство от светской, моральной и духовной грязи Лондона показалось, хотя она ни за что не признала бы этого, не только интересным, но даже увлекательным. Ее нежные брови поднялись. И, бездействуя одна среди всей этой суеты, она подумала, что, должно быть, в незапамятные времена Лот вот так же собирал свое движимое имущество. Она сделала лишь одну-единственную попытку протестовать. - Айзек, - сказала она, - ведь это просто смешно... - Молчи уж лучше! - отмахнулся он от нее. - Молчи! Говорить надо было раньше, Элли. А теперь время действовать. Ей вспомнился Блэк Стрэнд: что ж, в конце концов, там так мило. Она уладила споры в детской, а потом задумчиво пошла укладывать свои вещи. Питерс она застала в состоянии той полнейшей беспомощности, которая так свойственна горничным во всем мире. От Питерс она узнала, что вся прислуга, мужская и женская, должна уехать в Сэррей. - Наверное, они очень удивлены? - спросила леди Харман. - Да, мэм, - ответила Питерс, стоя на коленях перед чемоданом. - Но, конечно, раз канализационные трубы не в порядке, чем скорей мы уедем, тем лучше. (Так вот как он объяснил им отъезд!) Услышав шум мотора, леди Харман подошла к окну и увидела, что в переезде будут участвовать четыре фургона "Международной компании". Огромные, одинаковые, они ждали у подъезда. А потом она увидела Снэгсби - он бежал, да, именно бежал от ворот к дому в своей шерстяной куртке. Конечно, бежал он не очень быстро, но все-таки бежал бегом, и страдальческое выражение его лица свидетельствовало, что сэр Айзек гонял его с какими-то необычными и неподобающими его должности поручениями... А потом из-за угла показался лакей или по крайней мере его быстро мелькающие ноги - все остальное было скрыто под целой горой картонок с рубашками и прочими вещами сэра Айзека. Он свалил их в ближайший фургон, глубоко вздохнул и вернулся в дом, бросив укоризненный взгляд на окна. Отчаянный рев малютки, которая в то утро громче обычного выражала свое нежелание одеваться, заставил леди Харман отойти от окна. Поездка в Блэк Стрэнд не обошлась без неприятных приключений; близ Фархэма лопнула шина, и пока Кларенс лениво возился с запасным колесом, их обогнал второй автомобиль с детьми, которые хором пронзительно закричали: "А мы приедем впере-е-ед! Мы впере-ед!", - а потом большой наемный автомобиль, где сзади сидели горничные, миссис Крамбл и Снэгсби - печальный и круглый, как полная луна, а рядом с шофером втиснулся деловитый лакей. Следом проехал первый фургон "Международной компании", а потом их автомобиль наконец тронулся, и они пустились вдогонку... Когда они приехали, леди Харман взглянула на Блэк Стрэнд, и ей показалось, что он весь перекосился, словно от флюса, и чудесная гармония его куда-то исчезла. - Ах! - воскликнула она. Сарай, приспособленный для новых целей и словно покрасневший от натуги, сразу бросался в глаза, его милые старые стены зияли сверкающими окнами, а сбоку, над крышей, поднималась тонкая кирпичная труба. Сарай соединялся с домом изящным коридором с яркими стенами, а остатки кустарника были вытоптаны, и под навесами были свалены кирпичи, сваи и всякие другие строительные материалы. Блэк Стрэнд уже не был больше в руках любителей, он оказался во власти тех могучих созидательных сил, которые строят теперь нашу цивилизацию. Кудри жасмина над крыльцом были нещадно острижены; дверь, казалось, привезли прямо из тюрьмы. В прихожей еще сверкали яркими красками копии с картин Карпаччо, но почти вся мебель покрылась слоем пыли, и водопроводчик не спеша выносил свой инструмент, как все водопроводчики, в последнюю минуту. Миссис Рзббит, со слезами на глазах, в черном дорожном платье, как и приличествовало случаю, рассказывала самой молодой и неопытной из горничных правдивую историю о прошлом мистера Брамли. - Мы все были счастливы здесь, - говорила она, - как птички в своем гнездышке. В окно было видно, как два садовника из Путни вместо сомнительных роз мистера Брамли сажали другие - испытанных, надлежащих сортов... - Я постарался, как мог, приготовить дом для тебя, - сказал Айзек жене на ухо, заставив ее вспомнить первый приезд в Путни. - Ну вот, - сэр Айзек с деланным дружелюбием начал фразу, которую явно придумал заранее, - теперь, когда мы далеко от всех этих лондонских глупостей и никто не будет становиться между нами, нам с тобой надо поговорить, Элли, и разобраться что к чему. Они позавтракали вместе в маленьком холле-столовой - дети с миссис Харблоу устроили шумный и веселый пикник на кухне, - и теперь леди Харман стояла у окна, глядя, как садовники вырывают кусты роз и сажают вместо них новые. Она повернулась к нему. - Да, - сказала она, - мне кажется... мне кажется, так дальше продолжаться не может. - Я, во всяком случае, не могу, - сказал сэр Айзек. Он тоже подошел к окну и стал смотреть на садовников. - Может быть, пойдем погуляем? - И он кивком головы указал на сосновый бор, темневший за куртиной Юфимии. - Там нам не будет так мешать этот стук... Муж с женой медленно шли через залитый солнцем и все еще прекрасный сад. Оба с грустью понимали, что взялись за непосильное дело. Они решили поговорить. Никогда в жизни они еще не говорили друг с другом открыто и честно о чем бы то ни было. Право, не будет преувеличением сказать, что они вообще ни о чем не говорили. Она была молода и, развиваясь духовно, ощупью искала пути, а он знал, чего хотел, но никогда не считал нужным говорить с ней об этом. А теперь он тоже решил высказаться. Потому что, злясь и говоря громкие слова, сэр Айзек за последние три недели действительно много думал о своей жизни и об их отношениях; никогда еще он столько не думал ни о чем, кроме сокращения расходов своей компании. До сих пор он или говорил с ней несерьезно, как с ребенком, делал ей замечания, или же кричал. К этому и сводилось их духовное общение, как и у большинства супругов. Все его попытки объясниться с ней до тех пор выливались в трескучие нравоучения. Но его это не удовлетворяло, он еще больше нервничал. Стремясь серьезно высказаться, он тонул в собственных излияниях. Теперь ему хотелось объясниться с ней просто и убедительно. Хотелось говорить спокойно, веско, проникновенно, тихим голосом и заставить ее отказаться от всех и всяких взглядов, кроме его собственных. Он шел медленно, раздумывая о предстоящем разговоре, тихо насвистывая сквозь зубы и втянув голову в плечи, прикрытые воротником теплой дорожной куртки, которую он надел, потому что простудился. А ему нужно было беречься от простуды из-за своего плохого здоровья. Она тоже чувствовала, что ей много есть о чем сказать. И много у нее было на уме такого, чего она сказать не могла, потому что после этой необычной ссоры ей открылось немало неожиданного; она обнаружила и разглядела в себе неприязнь к таким вещам, на которые прежде закрывала глаза... Сэр Айзек, запинаясь, начал говорить, как только они вышли на песчаную, кишевшую муравьями тропу, которая полого поднималась меж деревьев. Он притворился удивленным. Сказал, что не понимает, чего она "добивается", почему это ей "вздумалось" затеять "все эти неприятности"; он желал знать только, чего она хочет, как, по ее мнению, должны они жить, каковы, на ее взгляд, его права как мужа и ее обязанности как жены, - конечно, если она вообще считает, что у нее есть какие-то обязанности. На эти вопросы леди Харман не дала определенного ответа; отчуждение между ней и мужем, вместо того чтобы прояснить ее мысли, еще больше их запутало, так как она осознала, насколько он ей чужд. Поэтому она ответила уклончиво: сказала, что хочет иметь возможность распоряжаться собой, что она уже не ребенок и имеет право читать книги по своему выбору, видеться с кем хочет, изредка выезжать одна, пользоваться некоторой независимостью... Тут она замялась: "И иметь определенную сумму денег на расходы". - Разве я когда-нибудь отказывал тебе в деньгах? - возмущенно воскликнул сэр Айзек. - Не в этом дело, - сказала леди Харман. - Важно чувствовать... - Чувствовать, что ты можешь противоречить каждому моему слову, - сказал сэр Айзек с горечью. - Как будто я Не понимаю! Леди Харман не могла объяснить, что дело совсем не в этом. Сэр Айзек притворно-рассудительным тоном стал внушать ей, что, на его взгляд, муж и жена не могут иметь разный круг друзей. Не говоря уж обо всех прочих соображениях, объяснил он, неудобно выезжать порознь; а что до чтения или самостоятельности суждений, то он никогда против этого не возражал, лишь бы это не было "гнильем", которое никакой порядочный муж не потерпит; ведь она просто не понимает, к счастью, до чего это гнилье может довести. Ослепляющий вздор. Он едва удержался, чтобы как архиепископ, не предать все это анафеме, и сохранил рассудительный тон. Конечно, согласился он, было бы превосходно, если бы леди Харман могла быть хорошей женой и в то же время совершенно независимой личностью, просто превосходно, но беда в том - здесь он впал в почти иронический тон, - что она не может быть одновременно двумя различными людьми. - Но ведь у тебя же есть свои друзья, - сказала она, - и ты ездишь к ним один... - Это совсем другое, - сказал сэр Айзек, и в голосе его на миг зазвучало раздражение. - У меня с ними деловые отношения. Я совсем не о том. Леди Харман чувствовала, что им не удастся убедить друг друга. Она упрекнула себя в том, что говорит недостаточно ясно. И начала снова, подойдя к вопросу с Другой стороны. Она объяснила, что сейчас жизнь ее не может быть полной, что она живет только наполовину, у нее есть лишь дом, семья и больше ничего; вот у него есть дела, он выезжает в свет, занимается политикой... и "всякими там вещами"; у нее же всех этих интересов нет, и заменить их тоже нечем... Сэр Айзек резко прервал ее, сказав, что этому надо только радоваться, и разговор снова зашел в тупик. - Но я хочу все это знать, - сказала она. Сэр Айзек задумался. - Кроме семьи, есть еще многое, - сказала она. - Общество, различные интересы... Неужели я никогда не смогу участвовать в этом... Сэр Айзек все еще раздумывал. - Я хочу знать только одно, - сказал он наконец, - и нам лучше выяснить это сейчас же. Но он все еще колебался. - Элли!.. - Он осекся. - Ты не... Ты не разлюбила меня? Она промолчала. - Послушай, Элли! - сказал он изменившимся голосом. - Может быть, под всем этим что-то кроется? Ты что-нибудь скрываешь от меня? Она посмотрела на него с недоумением и затаенным страхом. - Что-нибудь... - сказал он и побледнел, как полотно. - Может быть, тут замешан другой мужчина, Элли? Она вся вспыхнула от жгучего негодования. - Айзек! - сказала она. - Что ты говоришь? Как у тебя язык повернулся? - Если это так, - сказал сэр Айзек, и на его лице вдруг появилось зловещее выражение, - тогда я... я убью тебя... А если это не так, - продолжал он задумчиво, - отчего может женщина вдруг потерять покой? Отчего она хочет быть подальше от мужа, встречаться с чужими людьми, шляться бог весть где? Когда женщина довольна, ей ничего не нужно. Она не думает о всяких причудах... не жалуется, не рвется никуда. Ну, я понимаю, твоя сестра... но ты! У тебя есть все, чего может пожелать женщина: муж, дети, прекрасный дом, платья, великолепные драгоценности - все, что душе угодно. Отчего же ты хочешь еще чего-то, хочешь где-то бывать? Это просто детские капризы. Но если ты хочешь выезжать и у тебя нет мужчины... - Он вдруг схватил ее за руку. - Говори, у тебя нет мужчины? - спросил он. - Айзек! - вскрикнула она испуганно. - Значит, будет. Ты меня за дурака считаешь, думаешь, я не знаю всех этих писателей и светских хлыщей. Я все знаю. Я знаю, что муж и жена должны быть вместе, а стоит им разлучиться, разойтись в стороны... Может быть, тебе просто захочется полюбоваться лунным светом, развлечься в обществе или еще что-нибудь, а чужой мужчина уж тут как тут, он подкарауливает за углом каждую женщину, так же, как чужая женщина - каждого мужчину. Думаешь, у меня нет соблазнов? Ого! Я все знаю. Что такое жизнь и весь мир, если не это? А все вышло так потому, что у нас больше не рождаются дети, потому что мы послушались дураков, которые сказали, что это слишком, оттого ты и начала жаловаться, потеряла покой. Мы встали на неверный путь, Элли, и должны вернуться к простому, здоровому образу жизни. Понимаешь? Вот чего я хочу, и для этого мы сюда приехали. Нужно спасаться. Я был слишком... слишком современным, и все такое. Я хочу быть настоящим мужем, как велит долг. Я должен защитить тебя от всех этих идей, защитить от тебя самой... Вот что, Элли, по моему разумению, нужно сделать. Он замолчал, высказав все, что, видимо, давно было у него на уме. Леди Харман хотела ответить. Но едва она открыла рот, как голос ее дрогнул, и она расплакалась. На миг у нее перехватило дыхание. Но она решилась продолжать, несмотря на слезы. Пусть она не могла сдержаться, но нельзя было допустить, чтобы из-за этого ей навсегда заткнули рот. - Совсем не этого, - сказала она, - я ожидала... от жизни... не этого... - Такова жизнь, - прервал ее сэр Айзек. - Когда я думаю о том, что потеряла... - продолжала она, рыдая. - Потеряла! - воскликнул сэр Айзек. - Потеряла! Продолжай, Элли, мне это нравится! Как! Потеряла! Черт возьми! Надо смотреть правде в глаза. Ты не можешь отрицать... Такая партия... Ты сделала блестящую партию. - Но как же прекрасное, как же идеалы? - А что в мире прекрасно? - воскликнул сэр Айзек с презрением. - Где эти идеалы? Вздор! Если угодно исполнять свой долг и быть разумной - вот идеал, а не метаться и лезть на рожон. В нашей жизни, Элли, нужно иметь чувство юмора... - И привел пословицу: - Что посеешь, то и пожнешь. Оба замолчали. Они дошли до вершины холма, и показалась реклама, которую она впервые увидела, когда была здесь с мистером Брамли. Она остановилась, он сделал еще шаг и тоже остановился. Он вспомнил свои соображения насчет дорожных реклам. Ведь он хотел все переменить, но за другими заботами это совсем вылетело у него из головы... - Значит, ты хочешь заточить меня здесь, как в тюрьме, - сказала леди Харман у него за спиной. Он обернулся. - Хороша тюрьма! Я хочу только, чтобы ты жила здесь и вела себя, как подобает жене. - У меня должны быть деньги. - Ну, это... это целиком будет зависеть от тебя. И ты это прекрасно знаешь. Она серьезно посмотрела на него. - Я этого не стерплю, - сказала она наконец с кротким упрямством. Она произнесла это совсем тихо, и ему даже показалось, что он ослышался. - Что? - переспросил он резко. - Я этого не стерплю, - повторила она. - Нет, не стерплю. - Но... что же ты сделаешь? - Не знаю, - серьезно сказала она, подумав. Несколько мгновений он перебирал все возможности. - Не тебе это говорить, - сказал он и подошел к ней вплотную. Еще немного, и он обрушил бы на нее поток назиданий. Его тонкие, бледные губы сжались. - Не стерпишь! А ведь мы могли бы быть так счастливы! - буркнул он, пожал плечами я с выражением печальной решимости на лице повернул назад к дому. Она медленно последовала за ним. Он чувствовал, что сделал все, чего можно ожидать от терпеливого и разумного мужа. А теперь будь что будет. Заточение леди Харман в Блэк Стрэнд продолжалось ровно две недели без одного дня. Все это время, кроме тех случаев, когда сэру Айзеку из-за стачки приходилось заниматься делами, он посвятил осаде. Он всячески старался дать жене почувствовать, как мало он использовал власть, которой закон его облек, как мало она чувствовала его права мужа и свой долг жены. Иногда он дулся, иногда хранил нарочито холодное достоинство, а иногда по-мужски озлоблялся на ее непокорное молчание. Он не давал ей передышки в этой борьбе, в которой едва сдерживался, чтобы не ударить ее. Бывали минуты, когда ей казалось, что для нее нет больше ничего в мире, кроме этих старомодных супружеских отношений, этой борьбы - кто кого, и она со страхом чувствовала, что грубая рука насильника вот-вот схватит ее за плечо или стиснет запястье. Перед насилием она терялась, в отчаянии чувствовала, что мужество изменяет ей и она готова покориться. Но в ту самую минуту, когда сэр Айзек почти решался прибегнуть к силе, у него не хватало духа. Он бросал на нее свирепые взгляды, грозил и отступал. Дальше этого дело пока не шло. Она не могла понять, почему от Сьюзен Бэрнет нет никаких вестей, но скрывала свою тревогу и разочарование под напускным достоинством. Она старалась побольше бывать с детьми и, пока сэр Айзек не запер пианино, часто играла, удивляясь, что открывает в Шопене многое, о чем и не подозревала прежде, когда научилась бегло его играть. В самом деле, она нашла в Шопене удивительные чувства, которые волновали, смущали и все же нравились... Погода в ту осень стояла хорошая и ясная. Золотое солнце щедро сияло весь октябрь и начало ноября, и леди Харман много дней провела среди красот, которые строитель из Эйлхема не успел обезобразить, свести, выжечь, сровнять с землей - словом, сделать то, что делают все строители в садах с тех пор, как стоит мир. Она сидела в гроте, на том самом месте, где они сидели с мистером Брамли, и вспоминала их знаменательный разговор, гуляла меж сосен по склону холма и долгие часы проводила среди вечнозеленых растений Юфимии, иногда размышляя, а иногда просто наслаждаясь теплой нежностью природы, такой чуждой тяготам человеческой жизни. Гуляя среди красивых куртин, по лужайкам и по саду, леди Харман думала с удивлением и любопытством, что именно здесь ей суждено подражать бессмертной Элизабет, быть мудрой, остроумной, веселой, вызывающей, смелой со своим "повелителем" и добиться успеха. Но, очевидно, тут была какая-то разница в темпераменте или еще что-то, существенно менявшее дело. Прежде всего мужчина был совсем иной. Она вовсе не чувствовала радости, все сильнее возмущалась этим прозябанием и, не имея иного выбора, страдала от своей слабости и бессилия. Несколько раз она уже готова была сдаться. Стояли дни, согретые поздним осенним теплом; это было как бы искусственно вскормленное лето; воздух пронизывало истомой; меж деревьев маячила голубая дымка, навевая мысли о тщетности борьбы с судьбой. Почему бы, в конце концов, не принять жизнь такой, какова она есть, или, вернее, такой, какой хотел ее сделать сэр Айзек? Не так уж она плоха, убеждала она себя. И дети - конечно, носики у них чуть длинные и острые, - но ведь бывают дети и хуже. Может быть, следующий ребенок будет больше похож на нее. Кто она такая, чтобы пересматривать уготованную ей судьбу и выражать недовольство? Что бы там ни было, а все же в мире столько светлого и прекрасного - деревья, цветы, закаты и восходы, музыка, голубая дымка и утренняя роса... Конечно, есть и тяжкий труд, и жестокость в деловом мире, и беспощадная конкуренция, но, может быть, вместо того, чтобы бороться с мужем своими слабыми силами, лучше попытаться убедить его? Она попробовала себе представить, как именно она могла бы его убедить... И вдруг, подняв голову, она с бесконечным удивлением увидела мистера Брамли, который, размахивая руками, весь красный и взволнованный, спешил к ней через крокетную площадку. У леди Вайпинг, ожидая леди Харман, не садились за стол ровно тридцать пять минут. Сэр Айзек несколько перестарался и сразу же перехватил записку, которую его жена в спешке написала, предупреждая леди Вайпинг, что, вероятно, не сможет у нее быть. Предполагалось, что леди Харман будет в центре внимания, на обед были приглашены лишь те люди, которые уже знали ее, а также те, которые жаждали чести быть ей представленными, и леди Вайпинг дважды звонила в Путни, прежде чем оставила всякую надежду туда дозвониться. - Телефон выключен, - сказала она в отчаянии, возвращаясь во второй раз после борьбы с этим великим средством связи. - Никто не отвечает. - Это все он, мерзкий карлик, - сказала леди Бич-Мандарин. - Он ее не пустил. Уж я-то его знаю. - Ах, я без нее совсем как без рук! - сказала леди Вайпинг, входя в столовую и окидывая взглядом накрытый стол. - Но в таком случае она, конечно, прислала бы записку, - сказал мистер Брамли, с тревогой и разочарованием глядя на пустое место слева от себя, где еще сиротливо лежала маленькая карточка с надписью: "леди Харман". Разговор, разумеется, все время вертелся вокруг Харманов. И, разумеется, леди Бич-Мандарин высказывалась резко и прямо, награждая сэра Айзека многими нелестными именами. Кроме того, она изложила свои взгляды на брак будущего, требовавшие весьма и весьма строгого обращения с мужьями. - Половина состояния мужа и всех доходов, - заявила леди Бич-Мандарин, - должна быть записана на имя жены. - Но станут ли мужчины жениться на таких условиях? - возразил мистер Брамли. - Мужчины все равно станут жениться, - сказала леди Бич-Мандарин. - На любых условиях. - Именно такого мнения придерживался сэр Джошуа, - сказала леди Вайпинг. Все дамы за столом согласились с этим, и только один веселый холостяк адвокат осмелился спорить. Другие мужчины нахмурились и угрюмо отмалчивались, не желая обсуждать этот общий вопрос. И, любопытное дело, даже мистер Брамли почувствовал легкий страх, представив себе, к чему может привести избирательное право для женщин. Леди Бич-Мандарин мгновенно вернулась к конкретному примеру. - Вот посмотрите на леди Харман, - заявила она, - и вы убедитесь, что женщины - рабыни, балованные, если угодно, но рабыни. В нынешних условиях ничто не может помешать мужу держать жену взаперти, вскрывать все ее письма, одевать ее в дерюгу, разлучать с детьми. Большинство мужчин, конечно, не делает этого, боясь общественного мнения, но сэр Айзек - это маленький ревнивый людоед. Это гном, который похитил принцессу... И она принялась развивать планы нападения на этого людоеда. Завтра же она нагрянет в Путни, как живое напоминание о Habeas corpus [Habeas corpus act - закон, изданный в XVII веке английским парламентом и предназначенный охранять свободу личности от произвола властей]. Мистер Брамли, который уже сообразил, что к чему, не удержался и рассказал о продаже Блэк Стрэнд. - Вероятно, они теперь там, - сказал он. - Он ее увез! - вскричала леди Бич-Мандарин. - Как будто он живет в восемнадцатом веке! Но если они в Блэк Стрэнд, я поеду туда. Однако, прежде чем отправиться туда, она еще целую неделю говорила об этом, а потом, так как не могла обходиться без зрителей, взяла с собой некую мисс Гэрредайс, одну из тех молчаливых, чувствительных, беспокойных старых дев, словно не от мира сего, которые появляются неизвестно откуда, замкнутые и неотвратимые, и, сверкая очками, шныряют в нашем обществе. В женщинах этого типа есть что-то - трудно сказать, что именно, - словно это души умерших пиратов, которые неведомым путем обрели девственность. Она приехала с леди Бич-Мандарин, тихая и даже смешная, но все же казалось, что где-то в глубине, под гладкой внешностью, в ней сидит пират. - Ну вот, приехали! - сказала леди Бич-Мандарин, с удивлением глядя на некогда знакомое крыльцо. - Теперь приступим. И она собственноручно атаковала звонок, а мисс Гэрредайс стояла рядом, и ее глаза, очки и щеки воинственно блестели. - Предложить ей уехать с нами? - Конечно, - сказала мисс Гэрредайс горячим шепотом. - Сейчас же! Навсегда! - Так я и сделаю, - сказала леди Бич-Мандарин и кивнула, исполненная отчаянной решимости. Она уже хотела позвонить еще раз, но тут появился Снэгсби. Он стоял, огромный, непреодолимый, загородив дверь. - Леди Харман нет дома, миледи, - внушительно сказал этот вышколенный слуга. - Нет дома? - переспросила леди Бич-Мандарин с сомнением. - Нет дома, миледи, - повторил Снэгсби безапелляционно. - А... а когда же она будет? - Не могу сказать, миледи. - А сэр Айзек?.. - Сэра Айзека нет дома, миледи. Никого нет дома, миледи. - Но мы же приехали из Лондона! - сказала леди Бич-Мандарин. - Очень сожалею, миледи. - Понимаете, я хотела показать своей приятельнице дом и сад. Снэгсби явно смутился. - У меня нет насчет этого распоряжений, миледи, - попытался он возразить. - Но леди Харман, конечно, не будет против... Снэгсби смутился еще больше. Похоже было, что он попытался, стоя лицом к гостям, украдкой оглянуться через плечо. - Я сейчас спрошу, миледи. Он попятился и, видимо, намеревался захлопнуть дверь у них перед носом. Но леди Бич-Мандарин опередила его. Она уже втиснулась в дверь. - У кого же вы спросите? В глазах Снэгсби промелькнуло отчаяние. - У экономки, - сказал он. - Экономка должна распорядиться, миледи. Леди Бич-Мандарин обернулась к мисс Гэрредайс, которая всем своим видом показывала, что готова оказать ей любую поддержку. - Какой вздор! - сказала она. - Мы войдем, вот и все. И великолепным движением, одновременно мощным и полным достоинства, подобающего леди, эта неустрашимая особа не то что оттолкнула, а просто отшвырнула Снэгсби назад, в прихожую. Мисс Гэрредайс не отставала и сразу развернулась в боевой порядок справа от леди Бич-Мандарин. - А теперь ступайте, спрашивайте, - сказала леди Бич-Мандарин, взмахнув рукой. - Ступайте. Мгновение Снэгсби с ужасом смотрел на это вторжение, а потом поспешно скрылся. - Они, конечно, дома, - сказала леди Бич-Мандарин. - Вы только подумайте, этот... этот нахал хотел захлопнуть дверь у нас перед носом! Обе женщины, радостно-взволнованные, обменялись взглядами, а потом леди Бич-Мандарин с проворством, поразительным при ее полноте, начала открывать одну за другой все двери, выходившие в длинный холл-столовую. Услышав, что мисс Гэрредайс вдруг как-то странно вскрикнула, она повернулась, прервав созерцание длинного низкого кабинета, в котором было написано столько книг про Юфимию, и увидела сэра Айзека, за спиной которого прятался затравленный Снэгсби. - А-а-а-а! - вскричала она, простирая к нему обе руки. - Значит, вы приехали, сэр Айзек! До чего же я рада вас видеть! Это моя приятельница мисс Гэрредайс, она просто умирает от желания увидеть то, что здесь осталось от сада бедной Юфимии. А как поживает милейшая леди Харман? На несколько секунд сэр Айзек онемел и только смотрел на гостей с нескрываемой ненавистью. Потом он обрел дар речи. - Ее нельзя видеть, - сказал он. - Это никак невозможно. Он покачал головой; его бескровные губы были плотно сжаты. - Но ведь мы специально приехали из Лондона, сэр Айзек! - Леди Харман нездорова, - солгал сэр Айзек. - Ее нельзя тревожить. Ей нужен полный покой. Понимаете? Нельзя шуметь. И даже говорить громко. А у вас такой голос - это может ее просто убить. Поэтому Снэгсби и сказал, что нас нет дома. Мы никого не принимаем. Леди Бич-Мандарин растерялась. - Снэгсби, - сказал сэр Айзек. - Откройте дверь. - Но неужели нельзя повидать ее хотя бы на минутку? Сэр Айзек, предвкушая победу, даже подобрел. - Это решительно невозможно, - сказал он. - Ее все тревожит. Всякая мелочь. Вы... вы ее обеспокоите. Леди Бич-Мандарин бросила на свою спутницу взгляд, который явно свидетельствовал, что она не знает, как быть. Мисс Гэрредайс, как это обычно бывает с преданными старыми девами, вдруг совершенно разочаровалась в своей предводительнице. Она молчала, недвусмысленно давая понять, что не ее дело - искать выход из положения. Дамы были разбиты наголову. Некоторое время они стояли неподвижно, потом платья их зашуршали по направлению к двери, и сэр Айзек, торжествуя победу, разразился любезностями... И только когда они были в миле от Блэк Стрэнд, к леди Бич-Мандарин вернулся дар речи. - Маленький людоед, - сказала она. - Запер ее где-нибудь в подвале... И какое у него было ужасное лицо! Вид, как у затравленной крысы. - По-моему, надо было сделать совсем не так, - сказала мисс Гэрредайс, которой легко было теперь критиковать. - Я напишу ей. Вот что я сделаю, - сказала леди Бич-Мандарин, обдумывая свой следующий шаг. - Меня это не на шутку беспокоит. Скажите, вы не почувствовали там что-то... зловещее. И лицо у этого дворецкого - просто страх божий. В тот же вечер она рассказала про эту поездку, едва ли не решающую в нашем романе, мистеру Брамли. Сэр Айзек проводил их взглядом из окна кабинета, а потом выбежал в сад. Он направился прямо в сосновый лес и вскоре, высоко вверху, увидел жену, которая медленно шла ему навстречу, грациозная, высокая, в белом платье, вся залитая солнцем, не подозревая, как близка была помощь. Нетрудно догадаться, в каком волнении мистер Брамли приехал в Блэк Стрэнд. На первых порах ему повезло, и он до смешного легко преодолел заслон у дверей. - Леди Харман нет дома, сэр, - сказал Снэгсби. - Вот как?! - сказал мистер Брамли с уверенностью бывшего хозяина. - В таком случае я погуляю по саду. - Он прошел через зеленую дверь в стене и исчез за углом сарая, прежде чем Снэгсби успел опомниться. Бедняга последовал за ним до зеленой двери, потом в отчаянии махнул рукой, отправился в буфетную и стал усердно чистить серебро, надеясь найти в этом успокоение. Пожалуй, можно было притвориться, что мистер Брамли вовсе и не звонил у парадной двери. А если нет... Более того, мистеру Брамли посчастливилось застать леди Харман одну - она в задумчивости сидела на скамейке, которую Юфимия поставила, чтобы удобнее было любоваться куртинами. - Леди Харман! - сказал он, едва переводя дух, и с внезапной смелостью взял ее за обе руки, а потом сел рядом с ней. - Как я рад! Я приехал повидать вас, узнать, не могу ли я быть вам чем-нибудь полезен. - Это так мило, что вы приехали! - сказал она, и ее темные глаза сказали то же самое или даже больше. Она оглянулась, и он тоже оглянулся, нет ли поблизости сэра Айзека. - Поймите, - сказал он, - я, право, в затруднении... Я не хочу быть навязчивым... Но чувствую... Если только я могу что-нибудь сделать... Я чувствую, что вам нужна помощь. Только ради бога не подумайте, что я пользуюсь случаем... Или слишком много на себя беру. Но смею вас заверить: я с радостью умру ради вас, если нужно. С тех самых пор, как я впервые вас увидел... Бормоча все это, он озирался, боясь, что вот-вот появится сэр Айзек, и в страхе, что за ними могут следить, притворялся, будто болтает о совершенных пустяках. Она слегка покраснела от его намеков, и глаза ее заблестели от избытка чувств, среди которых, пожалуй, была и ирония. Она не вполне верила его словам, но и раньше ожидала, что когда-нибудь, при совершенно иных обстоятельствах, мистер Брамли должен был сказать нечто подобное. - Поймите, - продолжал он, бросив на нее взгляд, полный мольбы, - у нас так мало времени, а сказать нужно так много, ведь нам могут помешать! Я чувствую, что вам трудно, и вы должны знать... Мы... Мне кажется, всякая красивая женщина имеет как бы право располагать тем или иным мужчиной. Я хочу сказать: я вовсе не осмеливаюсь ухаживать за вами. Хочу сказать только, что я весь ваш, располагайте мной. Много ночей я не спал. Все думал о вас. И у меня не осталось сомнений, я понял, что готов для вас на все, и мне ничего не нужно, никакой награды. Я буду вам преданным братом, кем угодно, только бы вы согласились принять мою помощь... Она покраснела. Огляделась вокруг, но поблизости никого не было. - Как это мило, что вы приехали! - сказала она. - И наговорили столько... Но я почувствовала, что вы мне как брат... - Я буду вам чем захотите, - заверил ее мистер Брамли. - Мое положение здесь такое странное и трудное, - сказала она, и открытый взгляд ее темных глаз встретился с встревоженным взглядом мистера Брамли. - Я не знаю, что делать. Не знаю... чего хочу... - В Лондоне думают... - сказал мистер Брамли. - Там говорят... Что вас силой... Привезли сюда... Что вы как в плену. - Это правда, - призналась леди Харман с удивлением в голосе. - Я помогу вам бежать!.. - Но куда же? Надо признать, что довольно трудно указать подходящее убежище для женщины, которой невыносима жизнь в собственном доме. Конечно, можно было бы поехать к миссис Собридж, но леди Харман чувствовала, что ее мать, которая чуть что запирается у себя в комнате, была бы ей плохой поддержкой, и к тому же пансион в Бурнемуте - место малоприятное. Но где еще во всем мире могла леди Харман найти опору? В последние дни мистер Брамли рисовал себе картины самых решительных побегов в благороднейшем духе, но теперь, в ее присутствии, все эти планы рассыпались. - Не можете ли вы уехать куда-нибудь? - спросил он наконец. И пояснил, боясь недомолвок: - Я хочу сказать: нет ли такого места, где вы могли бы найти надежный приют? (А в мечтах он уже ехал с ней по горным перевалам, вот он резко остановился и придержал ее мула. Он был поэт и в мечтах всегда воображал мула, а не роскошный экспресс. "Смотри, - сказал он, - там, впереди, Италия! Страна, которой ты еще никогда не видела".) - Мне некуда уехать, - сказала она. - Что же делать? - спросил мистер Брамли. - Как быть? - У него был вид человека, который мучительно думает. - Если бы вы только мне доверились... Ах! Леди Харман, я не смею вас просить... Тут он увидел сэра Айзека, который шел к ним через лужайку. Мужчины поздоровались любезно, но сдержанно. - Я заехал посмотреть, как вы здесь устроились и не могу ли я чем-нибудь вам помочь, - сказал мистер Брамли. - Устроились отлично, - сказал сэр Айзек, но в его тоне не было признательности. - Я вижу, вы совершенно переделали сарай. - Пойдемте, я вам покажу, - сказал сэр Айзек. - Там теперь флигель. Но мистер Брамли продолжал сидеть. - Это первое, что бросилось мне в глаза, леди Харман. Прекрасное доказательство того, как энергичен сэр Айзек. - Пойдемте, я вам все покажу, - настаивал сэр Айзек. Мистер Брамли и леди Харман встали. - Нам незачем показывать ему флигель вдвоем, - сказал сэр Айзек. - Я рассказывал леди Харман о том, как нам не хватало ее на обеде у леди Вайпинг, сэр Айзек. - Это все из-за труб, - объяснил сэр Айзек. - Безрассудно оставаться хоть на один день в доме, где испорчены трубы, тут уж не до обедов. - Мне было ужасно жаль, что я не могла приехать к леди Вайпинг. Пожалуйста, передайте ей это. Я тогда послала записку. Мистер Брамли недостаточно ясно помнил, как было дело, чтобы воспользоваться этими словами. - Ну, разумеется, в таких случаях есть о чем пожалеть, - сказал сэр Айзек. - Но пойдемте посмотрим, что мы тут сделали за три недели. Лет десять назад этого нельзя было сделать и за три года. Вот что значит система! Мистер Брамли никак не хотел расставаться с леди Харман. - А вас не интересует эта стройка? - спросил он. - Я до сих пор не понимаю, как устроен коридор, - сказала она, найдя наконец предлог. - Пожалуй, пойду взгляну тоже. Сэр Айзек подозрительно посмотрел на нее и начал объяснять новый метод строительства из готовых крупных железобетонных блоков и панелей вместо отдельных кирпичей; метод этот разработали месье Протеро и Кутбертсон, и благодаря им так просто было построить этот великолепный коридор. Все трое чувствовали себя неловко. Сэр Айзек давал объяснения, обращаясь исключительно к мистеру Брамли, мистер Брамли все время тщетно пытался втянуть в разговор леди Харман, и леди Харман сама тщетно пыталась втянуться в разговор. Их глаза встречались, оба хранили в сердце горячие излияния мистера Брамли, но ни разу не рискнули сказать хоть слово, которое могло бы возбудить подозрение сэра Айзека или обмануть его проницательность. Когда они обошли новые постройки - водопроводчики все еще возились, устанавливая ванну, - сэр Айзек опросил мистера Брамли, все ли он посмотрел, что его интересовало. Наступило короткое молчание, после чего леди Харман предложила чаю. Но за чаем они не могли возобновить прерванный разговор, и так как сэр Айзек явно намеревался не отходить от гостя ни на шаг, пока тот не уедет - намерение это он обнаруживал все более явно, - мистер Брамли растерялся и не мог ничего придумать. Он сделал еще одну безуспешную попытку объясниться. - Я слышал, вы были опасно больны, леди Харман! - воскликнул он. - Леди Бич-Мандарин ездила вас проведать. - Когда же это было? - с удивлением спросила леди Харман, разливая чай. - Но вы, конечно, знаете, что она приезжала! - сказал мистер Брамли и с нескрываемым упреком посмотрел на сэра Айзека. - Да ведь я вовсе не была больна! - Сэр Айзек так сказал. - Сказал, что я больна? - Тяжело больны. И вас нельзя беспокоить. - Когда же это было, мистер Брамли? - Три дня назад. Оба они посмотрели на сэра Айзека, который сидел у рояля и сосредоточенно жевал булочку. Доев ее, он заговорил рассеянно, безразличным тоном, словно его это совсем не касалось. Только слегка покрасневшие глаза выдавали его волнение. - По-моему, - сказал он, - эта старуха, я говорю про Бич-Мандарин, часто сама не знает, что болтает. Просто странно слышать. Как она могла сказать такое! - Но она приезжала ко мне? - Приезжала. Удивительно, как это ты не знаешь. Но она очень торопилась. А вы, мистер Брамли, приехали узнать, больна ли леди Харман? - Да, я взял на себя смелость... - Ну вот, теперь вы видите, что она здорова, - сказал сэр Айзек и смахнул с пиджака крошку. Он наконец оттеснил мистера Брамли к воротам и проводил его до самого шоссе. - До свидания! - воскликнул мистер Брамли с невероятной сердечностью. Сэр Айзек только беззвучно пошевелил губами. "Ну вот, - раздраженно подумал он. - Придется купить собаку..." "Пожалуй, лучше всего - черного дога, - продолжал он развивать свою мысль, возвращаясь к леди Харман, - или, может быть, колли, они свирепее". - Как этот тип сюда пробрался? - спросил он. - И о чем вы с ним говорили? - Он приехал... посмотреть сад, - ответила леди Харман. - И, разумеется, хотел узнать о моем здоровье, поскольку я не была у леди Вайпинг. А еще, вероятно, он приезжал из-за того, что ты сказал леди Бич-Мандарин. Сэр Айзек что-то недоверчиво буркнул. Потом вспомнил о Снэгсби и о распоряжениях, которые дал ему, повернулся и быстрым, решительным шагом отправился искать дворецкого... Снэгсби солгал. Но сэр Айзек, видя, как он в этот неурочный час усердно чистит и без того сверкающее серебро, сразу догадался, что негодяй лжет. Мистер Брамли произнес немало всяких слов, бредя по живописной дороге от Блэк Стрэнд к железнодорожной станции. Но последние его слова показывали, как силен был в нем благородный писательский дух. Этими словами он единственно и мог выразить свое настроение: - Все зря! Он почувствовал бессильное раздражение. - Какого дьявола! - воскликнул он. Какой-то неукротимый демон в нем настойчиво требовал ответа, почему он идет на станцию, что он сделал, что делает и что намерен делать дальше. И мистер Брамли понял, что не может удовлетворительно ответить ни на один из этих вопросов. Утром его воодушевляла смутная, но прекрасная мечта о блестящем освобождении пленницы. Он намеревался быть очень бескорыстным, очень благородным, очень твердым, а по отношению к сэру Айзеку - слег