ы, знающей свет, здесь все совершенно ясно. Ах, эта миссис Мендхем! Она мне смешна со своими подозрениями. Какая дикая мысль... для жены священника! Но это случилось, надеюсь, до того, как вы приняли сан? - Леди Хаммергеллоу, вы ошибаетесь. Поверьте мне. - Мистер Хильер, ни слова! Я знаю. Говорите, что вам угодно, вы ни на йоту не измените моего мнения. И не пытайтесь. Я и не подозревала, что вы такой интересный мужчина! - Но это подозрение невыносимо. - Мы станем вместе помогать ему, мистер Хильер. Можете на меня положиться. Это необычайно романтично. - Она источала благоволение. - Но, леди Хаммергеллоу, вы должны меня выслушать! Она решительно отняла от уха трубку и, прижав ее к груди, затрясла головой. - Я слышала, Викарий, у него большой музыкальный талант? - Заверяю вас самым торжественным образом... - Я так и думала. И будучи притом калекой... - Вы введены в жесточайшее... - Я подумала, что если он в самом деле так одарен, как говорит эта Джехорем... - Это - самое несправедливое подозрение, какое только падало когда-либо на человека! - Впрочем, я всегда была невысокого мнения о ее уме. - Как можно в моем положении! И разве мое доброе имя так мало весит? - Пожалуй, можно будет испробовать его в качестве исполнителя. - Разве я... (А что толку?.. Провались оно все!) - Итак, дорогой Викарий, предлагаю: предоставим ему возможность показать нам, на что он способен. Я все обдумала, пока ехала сюда. В ближайший вторник я устрою у себя небольшой прием - для людей с хорошим вкусом, и пусть он придет со скрипкой. Так? И если пройдет удачно, я посмотрю, не смогу ли я ввести его и в другие дома, и мы, что называется, станем его продвигать. - Но леди... леди Хаммергеллоу! - Ни слова больше! - отрезала леди Хаммергеллоу, все еще решительно прижимая трубку к груди и стиснув в руке лорнет. - Я, право, больше не могу - лошади застоялись. Кетлер так не любит, когда я их заставляю слишком долго стоять. Ему, бедному, очень скучно бывает ждать, если нет поблизости кабака. - Она направилась к дверям. - Черт возьми! - сказал Викарий вполголоса. Он еще ни разу не произнес этих слов с того часа, как принял сан. Судите по этому, в какое расстройство может привести человека появление в его доме ангела. Он стоял под верандой и следил, как отъезжала карета. Казалось, мир вокруг разваливается на куски. Неужели он напрасно тридцать с лишним лет вел добродетельную, целомудренную жизнь? Подумать только, на какие вещи считают его способным эти люди! Он стоял и смотрел на зеленую ниву напротив, на разбросанную по склону холма деревню. Они казались достаточно реальными. И все-таки - впервые в жизни - у него явилось странное сомнение в их реальности. Он почесал подбородок, повернулся и медленно поднялся по лестнице в свою гардеробную и долгое время сидел, не сводя глаз с какой-то желтой ткани. - "Знаю ли я, кто его отец"! - сказал он. - А он, бессмертный, он парил в своем небе, когда наши предки были еще сумчатыми... Хотелось бы, чтобы сейчас он был рядом. Он встал и пощупал ризу. - Интересно, откуда у них берутся такие вещи, - сказал Викарий. Потом подошел к окну и стал смотреть. - Мне думается, все на свете чудо, даже восход и закат солнца. Мне думается, нет ее, несокрушимой основы всякой веры. Но есть у человека некий установленный порядок принятия всего сущего. И вот он нарушен. Я как будто пробуждаюсь для невидимого. Какая-то из странных странная неуверенность. Никогда со дней моей юности я не чувствовал себя таким смятенным, внутренне неустроенным. ДАЛЬНЕЙШИЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ АНГЕЛА В ДЕРЕВНЕ - Теперь все в порядке, - сказал Крумп, кончив перевязку. - Это, несомненно, проделки памяти, но сегодня ваши отростки кажутся мне совсем не такими большими, как вчера. Наверно, они меня слишком тогда поразили. Оставайтесь, позавтракаем вместе, раз уж вы здесь. Полдник, знаете, да? А потом ребятишки уберутся опять в училище до самого вечера. - Я никогда в жизни не видел, чтобы рана так хорошо заживала, - сказал он, когда шел с Ангелом в столовую. - У вас кровь и плоть, наверно, чертовски чисты и совершенно свободны от бактерий. Какой бы дрянью ни была набита ваша голова, - добавил он sotto voce [вполголоса (итал.)]. За завтраком он пристально наблюдал за Ангелом, и разговаривал, стараясь побольше выведать как бы между прочим. - Вас не утомило вчерашнее путешествие? - сказал он вдруг. - Путешествие? - удивился Ангел. - Да, крылья как-то онемели. (...Его не собьешь, - подумал Крумп. - Придется, видно, войти в его игру.) - Так вы почти всю дорогу летели, а? И ни на чем не ехали? - Не было никакой дороги, - объяснял Ангел, набирая горчицу. - Я летел по ходу симфонии с несколькими Гриффонами и Огненным херувимом, и вдруг настал сплошной мрак, и я оказался здесь, в вашем мире. - Ага! - сказал Крумп. - Так вот почему у вас нет с собой никакого багажа. - Он провел салфеткой по губам, и в глазах его заиграла усмешка. - Полагаю, наш мир вам хорошо знаком. Вы наблюдали за нами через адамантовые стены и всякое такое. А? - Не очень хорошо. Мы изредка видим его во сне. Лунными ночами, когда нас усыпляют кошмары, вея черными крыльями. - А, да... понятно, - сказал Крумп. - Очень поэтичное иносказание. Не выпьете ли бургундского? Вот оно, рядом с вами... В нашем мире существует, знаете, убеждение, что ангелы совсем не так редко посещают землю. Может быть, некоторые из ваших... друзей уже совершали такие путешествия? Предполагают, что они нисходят к достойным лицам в тюрьму, танцуют танец баядерок и тому подобное. Ну, как в "Фаусте", знаете? - Я никогда не слышал ни о чем похожем, - сказал Ангел. - Совсем на днях одна дама, чей ребенок стал на некоторое время моим пациентом (несварение желудка), уверяла меня, когда малыш строил гримасы, будто это указывает на то, что ему снятся ангелы. В романах миссис Генри Вуд этот симптом трактуется как безошибочное предвестие ранней смерти. Не могли ли бы вы пролить некоторый свет на эти сбивчивые патологические показания? - Мне это все непонятно, - сказал Ангел. Он был озадачен и не представлял себе ясно, куда клонит доктор. ("Обиделся, - сказал Крумп самому себе. - Видит, что я над ним потешаюсь".) - Меня интересует одна вещь: часто вновь прибывшие жалуются там у вас на врачей, которые их пользовали? Мне всегда представлялось, что прежде всего должно быть немало толков насчет водолечения. Не далее, как в июне текущего года, когда я смотрел на эту картину в Академии... - Вновь прибывшие? - удивился Ангел. - Я не улавливаю вашу мысль. Доктор широко открыл глаза. - Разве они не попадают к вам? - К нам? - сказал Ангел. - Кто? - Те, что здесь умирают. - После того, как превратятся в развалины? - У нас, знаете, так верит большинство. - Такие люди, как та женщина, что кричала в дверь, как тот шатавшийся чернолицый мужчина, как те гадкие маленькие человечки, что швырялись скорлупой? Конечно, нет! Я никогда не видел таких созданий, пока не упал в ваш мир... - Но! Бросьте! - сказал Доктор. - Вы еще скажете, что ваша форменная одежда вовсе не белая и что вы не умеете играть на арфе. - Белого в Ангельской Стране вообще не бывает, - сказал Ангел. - Это же тот странный пустой цвет, который получается у вас от смешения всех других. - Простите, сэр! - сказал Доктор, вдруг изменив тон. - Вы положительно ничего не знаете о Стране, откуда вы явились. Белое - это ее сущность! Ангел воззрился на него. Шутит он? Нет как будто. - Я вам сейчас покажу, - сказал Крумп, встал и подошел к буфету, на котором лежал номер "Журналь де Пари". Он поднес его Ангелу и раскрыл на цветном приложении. - Вот вам настоящие ангелы, - сказал он. - Одни лишь крылья еще не делают ангела. Все они в белом, как видите, в кисейных платьицах, возносятся в небо, не развернув своих крыльев. Вот это ангелы, согласно мнению знатоков. Волосы словно высветлены перекисью водорода. У одного в руках маленькая арфа. Другой помогает этой бескрылой даме - так сказать, ангелу-личинке - вознестись ввысь. - Ах, нет! Правда же, - сказал Ангел. - Это совсем не ангелы. - Ангелы! - сказал Крумп, положил журнал обратно на буфет и с видом глубокого удовлетворения сел на свой стул. - Могу вас уверить, сославшись на самые высокие авторитеты... - А я могу вас уверить... Крумп всосал уголки губ и покачал головой - совсем как тогда в разговоре с Викарием. - Спорить бесполезно, - оказал он. - Мы не можем менять свои представления только потому, что какой-то безответственный пришелец... - Если это ангелы, - сказал Ангел, - то я никогда не бывал в Ангельской Стране. - Вот именно, - подхватил Крумп, чрезвычайно довольный собой. - Это то, к чему я и хотел подвести. Минуту Ангел смотрел на него круглыми глазами, потом вторично поддался особенному, чисто человеческому смятению - разразился смехом. - Ха-ха-ха! - присоединился к нему Крумп. - Я сразу понял, что вы совсем не такой сумасшедший, каким кажетесь. Ха-ха-ха! До конца завтрака они оба, хоть и по разным причинам, были очень веселы, и Крумп теперь обращался с Ангелом уже не иначе, как с ловким шутником. Выйдя от Крумпа, Ангел опять направился вверх по холму к дому Викария. Однако у перелаза - может быть, желая избежать встречи с миссис Гестик, - он свернул в сторону и пошел кружным путем мимо Жаворонкова поля и фермы Бредли. Он набрел на Благородного Бродягу, мирно спавшего среди полевых цветов. Он остановился, привлеченный небесным спокойствием на лице этого индивидуума. Под ангельским взглядом Благородный Бродяга вздрогнул, проснулся и привстал с земли. У него был тусклый цвет лица; одет он был в ржаво-черное; шапокляк, давно утративший свой гордый вид, был нахлобучен на один глаз. - Добрый день, - сказал он учтиво. - Как поживаете? - Отлично, благодарю вас, - сказал Ангел, уже освоивший эти фразы. Благородный Бродяга смерил Ангела критическим взглядом. - Обиваешь копыта, приятель? - сказал он. - Как я? Ангелу он показался загадочным. - Почему, - спросил он, - вы спите вот так, а не в воздухе, на кровати? - Разрази меня гром! - ответил Благородный Бродяга. - Почему я не сплю на кровати? Да так получается. В Сендрингеме идет побелка, в Виндзорском замке [Сендрингем и Виндзорский замок - королевские резиденции] чинят канализацию, а больше мне ночевать негде. У вас не найдется в кармане на полпинты, а? - У меня в кармане нет ничего, - сказал Ангел. - Эта деревня не Сиддермортон? - спросил Бродяга. Он, хрустя суставами, встал на ноги и кивнул на кучу крыш под горой. - Да, - сказал Ангел, - ее называют Сиддермортон. - Я знаю ее, знаю, - проговорил Бродяга. - Это очень миленькая деревушка. - Он потянулся, зевнул и стал смотреть на деревню. - Дома, - сказал он раздумчиво. - Съестное (он повел рукой, указывая на поля и сады). Выглядит уютно, не правда ли? - В этом есть своя особенная причудливая красота, - сказал Ангел. - Есть, еще бы - особенная, причудливая, да... Господи! Я бы в дым разгромил это проклятое место... Я здесь родился. - Вот как! - вздохнул Ангел. - Да, я здесь родился. Вы когда-нибудь слышали о напичканных лягушках? - О напичканных лягушках? - спросил Ангел. - Нет! - Этим вивисекторы занимаются. Возьмут лягушку, вырежут ей мозг, а потом насуют заместо мозга трухи. Это и будет напичканная лягушка. Так вот, здесь в деревне полно напичканных людей. Ангел принял все в прямом смысле. - Неужели это так? - сказал он. - Так и не иначе, поверьте моему слову. Тут как есть каждому вырезали мозги и набили голову гнилыми опилками. Видите вы вон то местечко за красным забором? - Оно зовется "Народное училище", - сказал Ангел. - Да. Вот там их и пичкают, - сказал Бродяга, с увлечением развивая свою метафору. - В самом деле? Как интересно! - Делается с расчетом, - продолжал Бродяга. - Когда б у них были мозги, у них завелись бы мысли, а завелись бы у них мысли, они бы стали думать сами за себя. А сейчас вы можете пройти деревню из конца в конец и не встретите ни одного человека, который умел бы думать сам за себя. Это все люди с трухой вместо мозга. Я знаю эту деревню. Я в ней родился, и я бы, верно, по сей день жил тут и работал на тех, кто почище, если б не отбился от выпускания мозгов. - Это болезненная операция? - спросил Ангел. - Достаточно. Хотя голову и не трогают. И длится она долгое время. В школу их забирают маленькими, и им говорят: "Ступайте сюда, здесь вы наберетесь ума". Так они им говорят, а приходят малыши хорошими - чистое золото! И вот их начинают пичкать. Понемногу, по капельке выжимают из них добрые живые соки мозга. И забивают им черепушки датами, перечнями, всякой мурой. Выйдут они из школы - голова безмозглая, механизм заведен как надо - сейчас шляпу снимут перед всяким, кто на них посмотрит. Уж куда лучше: один вчера снял шляпу даже передо мной. Они бегают на побегушках, делают самую грязную работу да еще говорят спасибо, что им, понимаете, дают жить! Они прямо-таки гордятся тяжелой работой и работают даром. После того, как их напичкают. Видишь, там парень пашет? - Да, - сказал Ангел, - его тоже напичкали? - Непременно. А то бы он сейчас, по такой приятной погоде обивал бы свои копыта, как я и благие апостолы. - Начинаю понимать, - сказал Ангел не совсем уверенно. - Я знал, что вы способны понять, - приободрил его Бродячий Философ. - Я сразу увидел, что вы правильный человек. Но серьезно: разве ж это не смешно - столько столетий цивилизации, а взять хоть этого безмозглого осла там, на косогоре, - исходит седьмым потом, надрывается! А ведь он англичанин. Он принадлежит, так сказать, к высшей расе во всем творении! Один из повелителей Индии. Да это ж курам на смех! Флаг, который тысячу лет реет над полями битв и над всеми морями, - это его флаг. Еще не было в мире страны, столь великой и славной, как его страна. Не было испокон. И вот что из нас делают. Я вам расскажу одну здешнюю историйку, как вы, я вижу, здесь - чужой. Есть тут парень по фамилии Готч - сэр Джон Готч, как он тут зовется. Так вот, когда Готч еще обучался джентльменским наукам в Оксфорде, я был восьмилетним мальчонкой, а моя сестра была девушкой семнадцати лет - у них в услужении. Но бог ты мой! Кто же не слышал эту историю, самую что ни на есть обыкновенную, о нем или о других вроде него? - Я не слышал, - сказал Ангел. - Каждую хорошенькую и веселую девчонку они выгоняют на панель, и каждого парня, если в нем есть хоть на грош задора и отваги или если он не хочет пить вместо пива то пойло, что ему присылает супруга помощника его преподобия, и снимать шляпу перед кем ни приведись, и оставлять кроликов и птицу тем, кто почище, - всех их выживают из деревни, как отпетых негодяев. А еще говорят о патриотизме! Об улучшении расы! Да ведь остаются такие, что их и с черномазыми не поставишь рядом, косоглазым-то на них тошно смотреть... - Но мне не все понятно, - сказал Ангел, - я не услежу за вашей мыслью. Бродячий Философ попробовал объясниться проще и рассказал Ангелу незамысловатую историю о сэре Джоне Готче и судомойке. Едва ли есть нужда ее пересказывать. Вы и так, наверно, догадались, что Ангела она оставила в том же недоумении. В ней полно было слов, которых он не понимал, потому что единственным средством передачи эмоций, каким располагал Философ, была богохульная ругань. Но хотя они говорили на несходных языках, он все же сумел в какой-то мере передать Ангелу свое убеждение (возможно, и необоснованное), что жизнь несправедлива и жестока и что сэр Джон Готч до крайности мерзок. Он ушел, и последнее, что видел Ангел, была его пыльно-черная спина, удалявшаяся в сторону Айпинг-Хенгера. В поле у дороги взлетел фазан, и Философ-бродяга тут же поднял камень и метнул в птицу, которая жалобно заклохтала под злым и метким ударом. Затем он скрылся за углом. ТОЧКА ЗРЕНИЯ МИССИС ДЖЕХОРЕМ - Я проходила мимо церковного дома и слышала, как там кто-то играл на скрипке, - сказала миссис Джехорем, принимая из рук миссис Мендхем чашку чая. - Викарий играет, - сказала миссис Мендхем. - Я говорила об этом с Джорджем, но впустую. Не думаю, чтобы для священника было допустимо такое занятие. Это принято только у иностранцев. Однако с ним... - Знаю, дорогая, - перебила миссис Джехорем. - Но Викария я слышала однажды на школьном празднике. Едва ли это был Викарий. Играли очень недурно, местами даже, знаете, с большим искусством. И что-то совсем новое. Я сегодня утром рассказала это нашей милой леди Хаммергеллоу. Мне пришел на ум... - Тот сумасшедший? Очень возможно. Эти полоумные... Ах, милочка, я, верно, никогда не забуду ту ужасную встречу! Вчерашнюю. - Я тоже. - Мои бедные девочки! Они были так смущены, что не в силах вымолвить об этом ни единого слова. Я рассказывала леди Хаммер... - Еще бы. Они же воспитанные девицы. Это было ужасно, милочка моя. Для них. - А теперь, моя дорогая, скажите мне откровенно: вы и вправду поверили, что эта тварь - мужчина? - Вы не слышали его игру. - А я все-таки подозреваю, я даже почти уверена, Джесси... - Миссис Мендхем наклонилась вперед, как бы желая перейти на шепот. Миссис Джехорем потянулась за печеньем. - Но то, что я слышала сегодня утром... Я уверена, ни одна женщина на свете так не сыграет! - Конечно, раз вы это утверждаете, то и спору нет, - сказала миссис Мендхем. Миссис Джехорем считалась в Сиддермортоне непререкаемым авторитетом во всех вопросах живописи, музыки и литературы. Ее покойный муж был малоизвестным поэтом. Затем строгим тоном судьи миссис Мендхем добавила: - И все же... - Знаете, - сказала миссис Джехорем, - я почти что склонна поверить рассказу нашего дорогого Викария. - Ах, Джесси, вы слишком добры, - сказала миссис Мендхем. - Нет, на самом деле, я не думаю, чтобы Викарий мог вчера, еще с утра, спрятать кого-то в своем доме. Уж мы, поверьте, узнали бы... Я не представляю себе, как могла бы чужая кошка пробежать в четырех милях от Сиддертона, и чтобы мы об этом не услышали. Здесь народ так любит посудачить... - Я Викарию никогда не доверяла, - сказала миссис Мендхем. - Я его знаю. - Да. Но его рассказ вполне правдоподобен. Если бы этот мистер Ангел был неким очень талантливым и эксцентричным... - Да, нужно быть уж очень эксцентричным, чтобы одеваться так, как он. Всему должны быть границы, дорогая. - А шотландцы в юбках до колен? - сказала миссис Джехорем. - Они хороши у себя в горах... Миссис Джехорем остановила глаза на черном пятне, которое медленно ползло по желто-зеленому квадрату на склоне холма. - Вот он идет, - сказала, поднявшись, миссис Джехорем, - прямо по полю. Уверена, что он. Я различаю горб. Если только это не человек с мешком. Ах, боже мой, Минни, тут же есть бинокль! Так удобно - можно подсматривать, что творится у Викария!.. Да, мужчина. Несомненно, мужчина. Но какое у него нежное лицо! Она с истинным альтруизмом передала бинокль хозяйке дома. Минуту царила шелестящая тишина. - Сейчас, - заметила миссис Мендхем, - он одет вполне благопристойно. - Вполне, - сказала миссис Джехорем. Молчание. - Он как будто рассержен. - И сюртук в пыли. - Походка довольно твердая, - сказала миссис Мендхем, - а то можно бы подумать... В такую жару... Опять молчание. - Понимаете, милочка, - сказала миссис Джехорем, опуская лорнет, - я, собственно, вот что имела в виду: он, возможно, какая-нибудь знаменитость, скрывающаяся под причудливым нарядом. - Если можно назвать нарядом то, что граничит с наготой. - Спору нет, это было эксцентрично. Но мне приходилось видеть маленьких детей в таких же распашонках, какая была на нем. Люди искусства часто позволяют себе разные причуды в одежде и поведении. Гений может украсть лошадь там, где какой-нибудь счетовод не посмеет заглянуть через чужой забор. Очень может быть, что он знаменитость и подсмеивается над нашей сельской простотой. И право же, его костюм был не так уж неприличен - приличней, чем велосипедный костюм на этих Новых женщинах. Я на днях видела такой в каком-то иллюстрированном журнале - кажется, в "Новом Бюджете", - знаете, милочка, ну просто трико! Нет, я склоняюсь к гипотезе о гении. Особенно после его игры. Я уверена, что он оригинал. И, вероятно, презабавный. Знаете, я буду просить Викария, чтобы он меня с ним познакомил. - Моя дорогая! - вскричала миссис Мендхем. - Непременно, - сказала миссис Джехорем. - Боюсь, вы слишком опрометчивы, - предостерегла миссис Мендхем. - Гении и все такое - это хорошо в Лондоне. А не здесь, в церковном доме. - Мы же собираемся просвещать народ. Я люблю оригинальность. Так или иначе, я хочу посмотреть на него вблизи. - Будьте осторожны, чтобы вам не увидеть больше, чем следует, - сказала миссис Мендхем. - Я слышала, моды сильно изменились. Как я понимаю, в высшем свете решили, что гениев больше не следует поощрять. Эти недавние скандалы... - Только в литературе, милочка, смею вас уверить. А в музыке... - Говорите что угодно, милочка моя, - сказала миссис Мендхем, вдруг свернув на другое, - вы меня не убедите, что костюм этого субъекта не был до крайности откровенен и непристоен. САМОЕ ОБЫЧНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ Ангел задумчиво шел полем вдоль живой изгороди, направляясь к дому Викария. Лучи заходящего солнца сияли на его плечах, и тронули золотом дом, и горели огнем во всех окнах. У ворот, залитая солнечным светом, стояла маленькая Делия, служанка. Она стояла и глядела на него, приставив щитком ладонь к глазам. Ангелу вдруг пришло на ум, что хоть она здесь красива и не только красива - она живая и теплая. Девушка открыла перед ним калитку, а сама посторонилась. Она его жалела, потому что ее старшая сестра была калекой. Он поклонился ей, как поклонился бы всякой другой женщине, и одну секунду глядел ей в лицо. Она ответила взглядом на взгляд, и у нее екнуло в груди. Ангел нерешительно подошел. - У вас очень красивые глаза, - сказал он спокойно, с оттенком удивления. - О, что вы, сэр! - сказала она и отпрянула. Удивление на лице Ангела перешло в растерянность. Он пошел дальше по дорожке между клумбами Викария, а она все стояла, придерживая рукой калитку, и неотрывно смотрела ему вслед. Под увитой розами верандой он оглянулся и посмотрел на нее. Еще секунду она тоже смотрела на него, потом как-то неловко повела плечом, повернулась к нему спиной, захлопнув при этом калитку, и стала как будто смотреть вниз на долину, туда, где высилась колокольня. ОСНОВА ОСНОВ ВСЕГО СУЩЕГО За обедом Ангел рассказал Викарию обо всем, что его наиболее поразило из приключившегося с ним в тот день. - Что странно в людях, - заметил Ангел, - это ваша готовность, чуть ли не наслаждение, с каким вы причиняете боль. Те мальчики, когда они утром швырялись в меня... - ...Казалось, делали это с радостью? - подсказал Викарий. - Знаю. - А ведь они не любят боль, - сказал Ангел. - Да, - подтвердил Викарий. - Не любят, если больно им самим. - А еще, - сказал Ангел, - я видел красивые растения, у которых листья растут остриями - два сюда и два туда, а когда я погладил один листок, он у меня вызвал очень неприятное ощущение. - Жгучая крапива! - догадался Викарий. - Это был новый вид боли. А другое растение, с головкой, как маленькая корона, и богато украшенное листьями, кололось и жалило... - Чертополох, наверно. - И у вас в саду есть красивые растения с нежным запахом... - Шиповник, - сказал Викарий. - Как же, помню. - И тот алый цветок, что выскочил из коробки... - Из коробки? - удивился Викарий. - Этой ночью, - напомнил Ангел. - Он еще полез на занавески... Огонь! - А!.. Спички и свеча! Да, - сказал Викарий. - Потом животные. Собака сегодня вела себя очень нехорошо... И эти мальчики, и вообще, как люди разговаривают... Каждый будто рвется или, во всяком случае, хочет доставить боль. Каждый будто о том и хлопочет, как бы причинить другому боль. - Или как бы самому избежать ее, - сказал Викарий, отодвинув от себя тарелку. - Да, конечно. Везде идет драка. Весь наш живой мир - сплошное поле битвы, весь мир! Нас подстегивает боль. Да. Это лежит на поверхности! Ангел это разглядел в один день. - Но почему же все хотят - все хочет - делать больно? - спросил Ангел. - В Ангельской Стране это не так? - спросил Викарий. - Не так, - сказал Ангел. - Почему же здесь это так? Викарий медленно вытер салфеткой рот. - Да, здесь оно так, - сказал он. - Боль, - заговорил он еще медленней, - есть основа основ нашей жизни. Знаете, - продолжал он, немного помолчав, - я, пожалуй, просто не мог бы представить себе... мир без боли... И все же, когда вы утром играли на скрипке!.. А наш мир, он другой. Он полная противоположность вашему, Ангельскому миру. Многие люди, превосходные, благочестивые люди, видя всюду боль, настолько подпали под ее действие, что стали думать, будто после смерти большинству из нас будет еще хуже, чем здесь. Мне такой взгляд представляется излишней крайностью. Но это вопрос глубокий. Его обсуждать, пожалуй, не в наших возможностях. И Викарий, совершенно непоследовательно, пустился читать экспромтом лекцию о "Необходимости" - о том, что вещи таковы, потому что они таковы, и что каждому приходится делать то и это. - Даже наша пища... - сказал Викарий. - Пища? - сказал Ангел. - А что? - Ее не получишь, не причинив боли, - сказал Викарий. У Ангела так побелело лицо, что Викарий сразу осекся. А он уже собрался было дать гостю краткое разъяснение о том, чем был и через что прошел бараний окорок. Минуту оба молчали. - Кстати, - вдруг вспомнил Ангел. - Вас тоже напичкали? Как простой народ? АНГЕЛ ДЕБЮТИРУЕТ Если леди Хаммергеллоу примет какое-либо решение, все так и пойдет, как она решила. И хотя Викарий судорожно противился, она провела задуманное в жизнь. Не прошло и недели, как в Сиддермортон-Хаус явились к ней на прием избранные ценители и Ангел со своею скрипкой. "Талант, открытый нашим Викарием!" - говорила она и таким образом с замечательной предусмотрительностью перекладывала на плечи Викария всю ответственность за возможный провал. "Милый Викарий уверяет..." - говорила она. И дальше следовал восторженный отзыв о том, как превосходно Ангел владеет инструментом. Но ей и самой полюбилась ее идея: она всегда втайне лелеяла мечту предстать покровительницей безвестного гения. До сих пор, когда доходило до проверки, обнаруживалось, что гений - вовсе и не гений. - Ему это так подойдет, - сказала она. - У него и так уже длинные волосы, да еще при ярком своем румянце он будет на эстраде так хорош - ну просто красив. И одежда Викария сидит на нем так дурно, что он уже и сейчас очень походит на модного пианиста. А история его рождения, рассказываемая, конечно, не вслух, а шепотом, будет тоже к его выгоде... Понятно, не здесь, а когда он переедет в Лондон. Викарий с приближением срока испытывал страшнейшие муки. Он убивал час за часом, стараясь разъяснить Ангелу создавшееся положение; час за часом - стараясь представить себе, что подумают люди; но всего тяжелее были те часы, когда он старался предугадать, как поведет себя Ангел. До сих пор Ангел если играл, то только для собственного удовольствия. Викарий то и дело пугал своего гостя, обрушиваясь на него с каким-нибудь новым правилом этикета, всплывшим в его памяти. Например, так: "Очень важно, знаете, куда положить шляпу. Не кладите ее на стул ни в коем случае! Держите в руках, пока, знаете, не подадут чай, а тогда... дайте подумать... тогда положите ее, знаете, куда-нибудь". Путешествие до Сиддермортон-Хауса совершилось без злоключений, но при входе в гостиную Викария бросило в озноб от страшного предчувствия. Он забыл объяснить церемонию представления гостя. Было видно, что Ангел в своем простодушии находил ее забавной, но ничего ужасного не произошло. - Субъект очень странного вида, - сказал мистер Ратбон-Слейтер, придававший большое значение одежде. - Не хватает лоска. Невоспитан. Ухмыльнулся, увидав, как я пожимаю руку. А уж я, разумеется, проделал это со всем изяществом. Произошел лишь один незначительный инцидент. Леди Хаммергеллоу, когда здоровалась с Ангелом, смотрела на него в лорнет. Гостя поразили ее глаза, необычайно большие сквозь стекла. Его удивление и откровенная попытка заглянуть поверх оправы были слишком явны. К счастью, насчет слухового аппарата Викарий предупредил его заранее. То обстоятельство, что Ангел не может сидеть ни на чем, кроме рояльного стула, видимо, возбудило среди дам интерес, однако никаких замечаний не вызвало. Возможно, они усмотрели в этом нарочитую причуду многообещающего молодого музыканта. Чашки он передавал очень неловко и, когда пил чай, насорил вокруг себя крошками от печенья. (Не надо забывать, что в отношении еды он был полный дилетант.) Он сидел, закинув нога на ногу. Шляпу растерянно вертел в руках, напрасно стараясь поймать взгляд Викария. Мисс Папавер, старшая из сестер Папавер, немолодая девица, завела с ним разговор о морских курортах Европы и о сигаретах и осталась невысокого мнения о его уме. Ангел пришел в недоумение, когда к нему придвинули пюпитр и кипу нотных тетрадей, и поначалу его несколько смущало, что леди Хаммергеллоу сидит, наклонив голову набок, и смотрит на него в золоченый лорнет своими непомерно большими глазами. Миссис Джехорем подошла к нему перед тем, как он приступил к игре, и спросила, как называется та очаровательная вещица, которую он играл несколько дней тому назад. Ангел сказал, что она без названия, и миссис Джехорем высказала мнение, что в музыке никакие названия не нужны, и полюбопытствовала, чья это была вещь, и когда Ангел объяснил, что он ее играл по наитию, она сказала, что если так, то он настоящий гений, и воззрилась на него с откровенным (и, бесспорно, обольстительным) восхищением. Младший священник из Айпинг-Хенгера (убежденный кельт, игравший на рояле и говоривший о музыке и колорите с видом расового превосходства) ревниво наблюдал за новоявленным скрипачом. Викарий, сразу взятый под арест и усаженный рядом с леди Хаммергеллоу, не сводил беспокойного взгляда с Ангела, пока леди во всех подробностях рассказывала ему о гонорарах скрипачей, причем большинство подробностей она выдумывала на ходу. Инцидент с лорнетом ее покоробил, но она решила, что это не выходит за пределы дозволительной оригинальности. Итак, представьте себе Зеленую гостиную в Сиддермортон-Хаусе. Ангела, прячущего крылья под одеждой священника и со скрипкой в руках подле большого рояля. И небольшое респектабельное общество вполне прилично одетых приличных людей, расположившихся группами по комнате. Возбужденный гомон перед началом - слышатся обрывки разговоров. - Он здесь инкогнито, - говорит весьма немолодая мисс Папавер, наклонившись к миссис Пербрайт. - Правда, как странно и как мило? Джесси Джехорем уверяет, что встречалась с ним в Вене, но не может вспомнить его имя. Викарий знает о нем все, но он такой скрытный... - Он раскраснелся, наш добрый Викарий, и видно, что ему не по себе, - сказала миссис Пербрайт. - Я и раньше это замечала, когда он сидел рядом с леди Хаммергеллоу. Она просто не хочет считаться с его саном. Она и теперь... - Галстук у него съехал набок, - заметила весьма немолодая мисс Папавер, - а волосы! Он, верно, за весь день ни разу не провел по ним щеткой. - Как видно, иностранец. Претенциозен. Это недурно для гостиной, - сказал Джордж Хэррингей, сидевший в стороне с младшей мисс Пербрайт. - Но, на мой вкус, мужчина должен быть мужествен, женщина - женственна. А вы как считаете? - О!.. Я тоже так считаю, - сказала мисс Пербрайт младшая. - Гинеи и гинеи, - говорила леди Хаммергеллоу. - Я слышала, многие из них живут на широкую ногу. Вы просто не поверили бы... - Я так люблю музыку, мистер Ангел, я ее обожаю. Она что-то будит во мне, - говорила миссис Джехорем. - Кто-то, не помню кто, высказал прелестную антитезу: "Жизнь без музыки - зверство; музыка же без жизни..." Ах, как это... вы не припомните? Музыка без жизни... Это ведь из Рескина, да? - К сожалению, я не знаю, - сказал Ангел. - Я прочел совсем мало книг. - Какая прелесть! - воскликнула миссис Джехорем. - Я жалею, что много читала. Я искренне разделяю ваши взгляды. Я бы тоже не читала книг, но мы, бедные женщины... Я думаю, нам не хватает оригинальности... И здесь так отчаянно затягивает эта рутина... Всякие ненужные дела... - Он очень миловиден, спору нет. Но в мужчине самое главное - это его сила, - сказал Джордж Хэррингей. - Как вы считаете? - О!.. Я тоже так считаю, - сказала мисс Пербрайт младшая. - Это женственные мужчины виновны в появлении мужеподобных женщин. Если мужчина начинает щеголять длинными волосами, то что же остается делать женщине? И когда мужчина ходит с прелестными чахоточными румянами на щеках... - О Джордж! Вы сегодня ужасно язвительны, - сказала мисс Пербрайт младшая. - Я уверена, что это не краска. - Нет, правда, я совсем не его опекун, дорогая леди Хаммергеллоу. Конечно, вы очень добры, что принимаете в нем такое участие... - Вы в самом деле собираетесь импровизировать? - спросила миссис Джехорем в умильном восторге. - Шш! - произнес младший священник из Айпинг-Хенгера. Ангел заиграл, глядя в пространство и думая о чудесах Ангельской Страны, но все же незаметно дал вкрасться в создаваемую им фантазию той печали, которая уже овладевала им. Когда он забывал о слушателях, музыка его была странной и неясной, когда же окружающее вдруг проникало в его сознание, музыка становилась причудливой и капризной. Но над Викарием музыка Ангела уже приобрела такую власть, что все тревоги сразу оставили его, как только Ангел взмахнул смычком. Миссис Джехорем сидела и старательно сохраняла сочувственно-восхищенный вид (хотя музыка была временами путаной) и старалась перехватить взгляд Ангела. У него было удивительно подвижное лицо, с самыми тонкими нюансами выражения! А уж в этом миссис Джехорем знала толк! Джордж Хэррингей явно скучал, пока мисс Пербрайт младшая, обожавшая его, не выдвинула свою робкую туфельку как раз настолько, чтобы коснуться ею его мужественного башмака, и тогда он повернулся как раз настолько, чтобы оценить женственную нежность ее кокетливого взгляда, и это его утешило. Весьма немолодая мисс Папавер и миссис Пербрайт просидели неподвижно, как на проповеди, добрых четыре минуты. Наконец немолодая мисс Папавер сказала шепотом: - Я всегда с таким наслаждением слушаю скрипку! И миссис Пербрайт ответила: - Мы здесь так редко слышим хорошую музыку! И мисс Папавер сказала: - Он играет очень приятно. И миссис Пербрайт: - У него такое легкое туше! А мисс Папавер: - Уилли по-прежнему берет уроки? И зашептались о самых разных вещах. Младший священник из Айпинг-Хенгера сидел (он это помнил) на виду у всего общества. Одну ладонь он приставил к уху, а глаза недвижно вперил в пьедестал севрской вазы - гордости дома Хаммергеллоу. Движения его губ служили как бы критическими указаниями для каждого из слушателей, кто был склонен руководствоваться ими. Таков был его великодушный обычай. Он сидел с видом сурового беспристрастия, сквозь которое временами прорывалось явное осуждение или - изредка - осторожное одобрение. Викарий откинулся на спинку кресла и неотрывно глядел Ангелу в лицо, а сам отдался волшебному сну. Леди Хаммергеллоу, подергивая головой и тихо, но непрестанно шелестя шелками, вела наблюдение и силилась понять, какое впечатление производит игра Ангела. Мистер Ратбон-Слейтер важно уставил взгляд в свою шляпу, и вид у него был самый несчастный, а миссис Ратбон-Слейтер старалась запечатлеть в своей памяти фасон рукавов миссис Джехорем. А воздух вокруг был насыщен восхитительной музыкой - для всех, кто имел уши, чтобы слышать. - Пожалуй, слишком непосредственно? - шепнула леди Хаммергеллоу и толкнула Викария в бок. Викария точно вдруг изгнали из царства Снов. - А?! - вскричал Викарий и привскочил. - Тшш! - зашипел младший священник из Айпинг-Хенгера. И каждый посмотрел на Хильера, возмущенный его грубой нечувствительностью. - Как не похоже на Викария! - сказала весьма немолодая мисс Папавер. - Позволить себе такую вещь! Ангел продолжал играть. Младший священник из Айпинг-Хенгера начал проделывать месмерические мановения указательным пальцем, и мистер Ратбон-Слейтер под эти мановения как-то странно обмяк. Он повернул шляпу донышком вверх и избрал для созерцания другой предмет. Викарий, забыв недавнее чувство неловкости, снова унесся в царство Снов. Леди Хаммергеллоу продолжала шелестеть все громче и вдобавок еще наловчилась скрипеть креслом. И вот наконец музыка оборвалась. Леди Хаммергеллоу прокричала: "Очаровательно!" - хотя не слышала ни звука, и начала аплодировать. Как по сигналу, зааплодировали и другие - все, кроме мистера Ратбон-Слейтера, который стал вместо того постукивать в поля своей шляпы. Младший священник из Айпинг-Хенгера аплодировал с видом беспристрастного судьи. - Тогда я сказала (хлоп, хлоп, хлоп), если вы не можете готовить на мой вкус (хлоп, хлоп, хлоп), мне придется дать вам расчет, - рассказывала миссис Пербрайт, хлопая изо всех сил. ("Эта музыка для меня, как лучшее угощение!") - О, да! Я всегда просто упиваюсь музыкой, - сказала весьма немолодая мисс Папавер. - И что же, она после этого стала готовить вкусней? - Нисколько, - сказала миссис Пербрайт. Викарий опять очнулся и обвел глазами зал. Другие тоже видели эти образы, или они открылись только ему одному? Нет, конечно же, они все должны были видеть... но только удивительно владеют собой. Невероятно, чтобы такая музыка не подействовала на них. - Он чуточку gauche [неловок (франц.)], - наседала леди Хаммергеллоу, требуя от Викария внимания. - Не кланяется, не улыбается. Ему нужно усвоить побольше всяких причуд. Каждый исполнитель, выступающий с успехом, бывает в какой-то мере gauche. - Вы действительно сами это сочинили? - спросила миссис Джехорем, сверкнув глазами на Ангела. - Сочиняли, пока играли? Но это же чудо! Настоящее чудо! - Немного дилетантски, - сказал младший священник из Айпинг-Хенгера мистеру Ратбон-Слейтеру. - Большой талант, бесспорно, но, конечно, чувствуется недостаток систематических упражнений. Я заметил кое-какие мелочи... Я не прочь побеседовать с ним. - Брюки у него, точно две гармони, - сказал Ратбон-Слейтер. - Вот на что ему необходимо указать. Это просто неприлично. - Вы умеете играть имитации, мистер Ангел? - спросила леди Хаммергеллоу. - О, пожалуйста, сыграйте имитации! - подхватила миссис Джехорем. - Я обожаю имитации! - Это была вещь фантастическая, - сказал младший священник из Айпинг-Хенгера Викарию из Снддермортона и, говоря, помогал своими узкими, бесспорно, музыкальными руками, - и, по моему мнению, несколько слишком усложненная. Я где-то слышал ее раньше, не помню, где. Он не лишен дарования, это бесспорно, но местами, я бы сказал, расхлябан. Ощущается недостаток полной четкости. Потребуются целые годы работы и дисциплины. - Я не любитель этих сложных музыкальных пьес, - говорил Джордж Хэррингей. - Боюсь, у меня простые вкусы. Мне кажется, там не было никакой мелодии. Я ничего так не люблю, как простую музыку. Мелодия, простота - вот в чем, по-моему, нуждается наш век. Мы стали слишком утонченны. Все какое-то сложное, манерное. Простая, домашняя философия, "Отчий дом, очаг родной" - вот что по мне. А вы как считаете? - О, я считаю... совершенно так же, - сказала мисс Пербрайт младшая. - А ты, Эми, как обычно, все болтаешь с Джорджем? - бросила через всю гостиную миссис Пербрайт. - Как обычно, мама!.. - сказала мисс Пербрайт младшая, оглянулась с сияющей улыбкой на м