едственно не касающимися увенчанной знаменитости. Торжество Вольтера на подмостках французского театра не является ли торжеством философии его века? Во Франции признание возможно только в том случае, если, возлагая венец на голову победителя, каждый мысленно венчает самого себя. Стало быть, предчувствия обеих женщин имели свои основания. Успех провинциальной знаменитости находился в чересчур резком противоречии с косными нравами Ангулема и явно был подстроен с какими-то корыстными целями или же создан влюбленным режиссером, короче, обязан сотрудничеству равно вероломному. Ева, впрочем, как и большинство женщин, была недоверчива в силу инстинкта, она жила не умом, а сердцем. Засыпая, она говорила сама себе: "Кто же тут до такой степени любит моего брата, чтобы взволновать весь город?.. "Маргаритки" еще не изданы. Как же поздравлять с будущим успехом... И действительно, вся эта шумиха была поднята Пти-Кло. В тот день, когда кюре из Марсака сообщил ему о возвращении Люсьена, стряпчий впервые обедал у г-жи де Сенонш и должен был официально просить руки ее питомицы. Это был один из тех семейных обедов, торжественность которых выражается скорее в нарядах, чем в большом съезде гостей. Хотя все было обставлено по-семейному, каждый старался показать себя с наилучшей стороны, и это намерение сквозило в манере держать себя. Франсуаза была разодета, точно напоказ. Г-жа де Сенонш шла под знаменами своего самого вычурного наряда. Г-н дю Отуа был в черном фраке. Г-н де Сенонш, получив письмо жены, извещавшей его о приезде г-жи дю Шатле, которая впервые должна появиться перед ангулемским светом в их доме на вечере в честь представления обществу жениха Франсуазы, поспешил покинуть г-на Пимантеля и появился на знаменательном вечере!. Куэнте, облаченный в свой лучший коричневый сюртук, напоминавший сутану, щеголял, привлекая взгляды, бриллиантом в шесть тысяч франков, красовавшимся в его жабо,- месть богатого купца захудалой аристократии. Пти-Кло, начисто выбритый, припомаженный, вылощенный, не мог, однако, отделаться от присущей ему кислой мины. Само собою напрашивалось сравнение этого тощего, затянутого во фрак стряпчего с замороженной гадюкой; но его сорочьи глаза, одушевленные надеждой, приобрели такую живость, а от всей его особы веяло таким нарочитым холодом, он держал себя так чопорно, что и точно походил на какого-нибудь жалкого королевского прокурора из честолюбцев. Г-жа де Сенонш настойчиво просила своих близких ни словом не обмолвиться как о первой встрече ее воспитанницы с женихом, так и о том, что ожидается супруга префекта, и, стало быть, она могла надеяться, что ее салон будет полон гостей. В самом деле, г-н префект с супругой сделали официальные визиты, иными словами - завезли кое-кому свои визитные карточки, приберегая честь личных визитов, в качестве средства воздействия. Немудрено, что ангулемская аристократия буквально изнемогала от любопытства, и многие особы из лагеря Шандуров предполагали появиться в особняке Баржетонов, ибо упорно не желали именовать этот дом особняком Сеноншей. Доказательства влиятельности графини дю Шатле пробудили не мало честолюбий; притом говорили, что она переменилась, и. к лучшему, и каждый желал об этом судить лично. Узнав от Куэнте по пути к особняку важную новость о благосклонности к Зефирине супруги префекта, которая разрешила представить ей жениха своей дорогой Франсуазы, Пти-Кло льстил себя надеждой извлечь пользу из щекотливого положения, в которое возвращение Люсьена ставило Луизу де Негрпелис. Господин и госпожа де Сенонш вошли в столь крупные расходы, связанные с покупкой дома, что, как истые провинциалы, и не думали вносить в него хотя бы малейшие изменения. Поэтому, когда доложили о приезде Луизы и Зефирина вышла ей навстречу, первое, что она сказала, указывая на небольшую люстру с подвесками, на деревянную обшивку стен и мебель, некогда очаровавшие Люсьена, было: "Дорогая Луиза, поглядите... тут вы у себя дома!.." - Об этом, моя милая, я менее всего хотела бы вспоминать,- любезно сказала жена префекта, окидывая взглядом собравшееся общество. Разительная перемена, происшедшая в Луизе де Негрпелис, была признана всеми. Парижский свет, в котором она вращалась вот уже полтора года, счастье первых дней замужества, преобразившее женщину, как Париж преобразил провинциалку, приемы великосветской дамы, быстро ею усвоенные,- все это обратило графиню дю Шатле в женщину, столь же походившую на г-жу де Баржетон, сколько девушка лет двадцати походит на свою мать. Она носила прелестный кружевной чепец и цветы, небрежно приколотые булавкой с крупным брильянтом. Прическа на английский манер была ей к лицу и молодила ее, смягчая резкость ее черт. На ней было фуляровое платье, восхитительно отделанное бахромой; лиф, выкроенный мысом, творение знаменитой Викторины, прекрасно обрисовывал ее стан. Плечи, прикрытые блондовой косынкой, чуть просвечивали сквозь дымку ткани, искусно обернутой вокруг чересчур длинной шеи. Притом она так мило забавлялась прелестными безделушками, искусство обращения с которыми составляет камень преткновения для провинциалок: прелестный флакончик с духами свисал на цепочке с браслета; в руке она держала веер и свернутый носовой платочек, что ничуть ее не стесняло. Изысканный вкус, запечатленный в мельчайших подробностях наряда, поза и манеры, которые она переняла у г-жи д'Эспар, свидетельствовали, что Луиза прошла высокую школу Сен-Жерменского предместья. Что касается старого щеголя времен Империи, он как-то сразу перезрел, точно дыня, еще зеленая накануне и пожелтевшая в одну ночь. Относя расцвет красоты жены на счет утраченной свежести Сикста, гости на ухо нашептывали друг другу провинциальные остроты, и с тем большей охотою, Что все женщины были вне себя от нового возвышения бывшей ангулемской королевы, и цепкому выскочке приходилось расплачиваться за жену. Исключая г-на де Шандура с супругой, покойного Баржетона, г-на Пимантеля и Растиньяка, в гостиной находилось почти столь же многочисленное общество, как и в тот день, когда Люсьен читал тут стихи, прибыл даже епископ со старшими викариями. Пти-Кло, ошеломленный великолепием ангулемской аристократии, в кругу которой еще четыре месяца тому назад он отчаивался когда-нибудь себя видеть, почувствовал, как утихает его ненависть к высшим классам. Он нашел графиню дю Шатле обворожительной и сказал про себя: "Вот, однако ж, женщина, которая может сделать меня помощником прокурора!" В самом разгаре вечера, побеседовав ранее с каждой дамой и изменяя тон разговора в зависимости от влиятельности собеседницы и прежнего отношения собеседницы к ее побегу с Люсьеном, Луиза с епископом удалились в будуар. Тогда Зефирина взяла под руку Пти-Кло, биение сердца которого усилилось, и ввела его в тот самый будуар, откуда пошли все беды Люсьена и где им суждено было завершиться. - Вот рекомендую,!- господин Пти-Кло, дорогая! Прошу любить и жаловать, тем более что все, что ты сделаешь для него, послужит во благо моей воспитаннице. - Вы ходатай по делам, сударь? - сказала величавая дочь Негреплисов, измеряя взглядом Пти-Кло. - Увы! Графиня. (Никогда в жизни сыну портного из Умо не доводилось произносить такого титула: он едва его выговорил.) Но,- продолжал он,- от вас, графиня, зависит поставить меня должным образом в прокуратуре. Господин Мило, как говорят, переводится в Невер... - Но разве не требуется быть прежде младшим, а потом старшим товарищем прокурора?-возразила графиня.- Я желала бы видеть вас сразу старшим помощником прокурора... Однако, прежде чем заняться вами и исходатайствовать для вас такую милость, я желала бы убедиться в вашей преданности законной династии, религии и особенно господину де Виллелю. - О, сударыня,- сказал Пти-Кло, склоняясь к самому уху графини.- я предан королю душой и телом. - Вот это нам и нужно в настоящее время,- отвечала она, откинувшись назад и тем самым давая понять, что не желает, чтобы ей нашептывали что-нибудь на ухо.- Ежели вы и впредь будете угодны госпоже де Сенонш, рассчитывайте на меня,- прибавила она, заключая свои слова царственным движением руки, державшей веер. - Сударыня,- сказал Пти-Кло, заметив Куэнте, показавшегося в дверях будуара,- Люсьен приехал. - Ну и что же, сударь?..- отвечала ему графиня таким тоном, что всякое подобие ответа застряло бы в горле человека обыкновенного. - Графиня, вы не изволили меня понять,- продолжал Пти-Кло, пользуясь самыми почтительными выражениями вежливости,- я желал лишь представить доказательство своей преданности вашей особе. Не соизволите ли указать, графиня, как подобает встретить в Ангулеме человека, которому вы создали имя? Выбора нет: он должен быть или опозорен, или прославлен. Луиза де Негрпелис не задумывалась над этим вопросом, в разрешении которого она, очевидно, была заинтересована если не ради настоящего, то ради прошлого. А между тем в зависимости от чувств, которые теперь она питала к Люсьену, стоял успех замысла, взлелеянного стряпчим насчет ареста Сешара. - Господин Пти-Кло,- сказала она, принимая высокомерную и величавую позу,- вы желаете служить правительству? Знайте же основное его правило: никогда не признавать за собой ошибок; а женщинам еще в большей степени, нежели правительствам, присущ инстинкт власти и чувство собственного достоинства. - Я именно так и думал, сударыня,- отвечал он с живостью, наблюдая внимательно, хотя и не явно, за графиней.- Люсьен воротился буквально нищим. Но ежели потребуется оказать ему почести, я могу благодаря именно этим почестям принудить его покинуть Ангулем, где его сестра и зять подвергаются сейчас жестоким преследованиям по суду... Надменное лицо Луизы де Негрпелис выдало затаенное удовольствие. Пораженная догадливостью стряпчего, она взглянула на него поверх веера, и, так как в комнату входила Франсуаза де Ляэ, у нее нашлось время, чтобы обдумать ответ. - Сударь,- сказала она с многозначительной улыбкой,- вы скоро будете прокурором... Не значило ли это сказать все, не роняя своего достоинства? - О сударыня!-вскричала Франсуаза, подходя к супруге префекта, чтобы поблагодарить ее.- Вам я буду обязана счастьем моей жизни.- И с чисто девичьей непосредственностью, наклонившись к своей покровительнице, она шепнула: - Быть женой провинциального стряпчего - значит сгорать на медленном огне... Если Зефирина прибегла к помощи Луизы, то натолкнул ее на это Франсис, не лишенный некоторого знания чиновного мира. - В первые дни пришествия к власти, будь то префектура, троя или промышленное предприятие,- сказал бывший генеральный консул своей подруге,- люди воодушевлены желанием оказывать услуги; но коль скоро они познают неудобства покровительства, они охладевают. Сейчас Луиза сделает для Пти-Кло то, чего месяца через три не сделает и для вашего мужа. - А вы подумали, графиня,- говорил между тем Пти-Кло,- к чему обязывает чествование нашего поэта? Вам придется, графиня, принимать Люсьена целых десять дней, покуда не остынет наше рвение. Супруга префекта наклонением головы отпустила Пти-Кло и встала, чтобы побеседовать с г-жой де Пимантель, появившейся в дверях будуара. Маркиза только что не без удивления выслушала новость о возведении старика Негрпелиса в пэры Франции и теперь сочла нужным оказать внимание женщине, которая так искусно воспользовалась своими грехами, чтобы повысить свою влиятельность. - Скажите, дорогая, что побудило вас ходатайствовать о назначении вашего отца в верхнюю палату? - сказала маркиза, беседуя на темы, не подлежащие огласке, со своей дорогой Луизой, перед превосходством которой она преклоняла колени. - Дорогая, мне охотно оказали эту милость, тем более что у моего отца нет сыновей, а сам он до гроба останется верен короне; но ежели у меня будут сыновья, то старший, я решительно в том уверена, унаследует от деда титул, герб и звание пэра... Г-жа де Пимантель с огорчением увидела, что ей не доведется возвести г-на де Пимантеля в пэры с помощью матери, честолюбие которой простиралось на детей, еще не родившихся. - Префекторша в моих руках,- сказал Пти-Кло Куэнте, когда они вышли,- и я вам обещаю желанный для вас товарищеский договор... Через месяц я буду старшим помощником прокурора, а вы станете хозяином Сешара. Постарайтесь теперь же подыскать преемника для моей конторы; за какие-нибудь пять месяцев она стала первой в Ангулеме... - Дай только вам карты в руки...- сказал Куэнте, почти завидуя своему ставленнику. Теперь всякий может понять, в чем была причина успеха Люсьена на родине. По примеру французского короля, который не мстил за герцога Орлеанского, Луиза предпочла забыть обиды, нанесенные в Париже г-же де Баржетон. Она пожелала покровительствовать Люсьену, уничтожить его своим покровительством и потом просто-напросто избавиться от него. Будучи благодаря сплетням осведомлен обо всех парижских интригах, Пти-Кло правильно рассчитывал на живучую ненависть женщины к человеку, который не догадался полюбить ее, когда ей это было угодно. На другой день после восторженной встречи, оправдавшей прошлое Луизы де Негрпелис, Пти-Кло, желая совершенно вскружить голову Люсьену и прибрать его к рукам, явился к г-же Сешар, сопутствуемый шестью молодыми людьми, бывшими товарищами Люсьена по ангулемскому коллежу. От имени воспитанников коллежа депутация приглашала автора "Маргариток" и "Лучника Карла IX" присутствовать на торжественном обеде, который они давали в честь великого человека, вышедшего из их рядов. - Неужто это твоя мысль, Пти-Кло? - вскричал Люсьен. - Твое возвращение на родину,- сказал Пти-Кло,- подстрекнуло наше самолюбие, затронуло в нас чувство чести, мы сложились и готовим тебе великолепный обед. Наш директор и преподаватели будут на обеде, а по ходу вещей, надо полагать, явятся и власть имущие. - И когда же состоится этот торжественный обед? - спросил Люсьен. - В будущее воскресенье. - Право, не могу,- отвечал поэт,- вот разве дней через десять... Тогда с охотою... - Ну, что ж, будь по-твоему!-сказал Пти-Кло.- Итак, через десять дней. Люсьен был обаятелен в общении с бывшими товарищами, которые, в свою очередь, выказывали ему восхищение, почти благоговейное. Чуть ли не полчаса разглагольствовал Люсьен, щеголяя остроумием, ибо чувствовал себя на пьедестале и желал оправдать мнение соотечественников; заложив пальцы в карманы жилета, он изъяснялся, как человек, взирающий на события с высоты, на которую его вознесли сограждане. Он был скромен, добродушен, настоящий гений в халате. То были жалобы атлета, утомленного парижскими состязаниями и притом разочарованного; он так горячо хвалил товарищей за их приверженность к родной провинции, что буквально всех очаровал. Затем, увлекши Пти-Кло в сторону, он пожелал узнать истину о положении дел Давида и попенял, что стряпчий допустил наложение ареста на имущество его зятя. Люсьен вздумал перехитрить Пти-Кло. А Пти-Кло старался утвердить своего бывшего товарища в том мнении, что он-де, Пти-Кло, просто-напросто ничтожный провинциальный стряпчий, простодушный человек. Устройство современного общества, гораздо более сложного по своей организации, нежели древнее общество, привело к тому, что человеческие способности подразделились. Некогда люди выдающиеся должны были быть всесторонне образованными, но такие люди встречались редко и сияли подобно светочам среди народов древности. Позже, если способности и специализировались, все же отдельные, отличающие их качества относились ко всей совокупности поступков. Так, человек себе на уме, как прозвали Людовика XI, мог проявлять свою хитрость в любом случае; но ныне самое качество способностей подразделилось. Можно сказать: сколько профессии, столько и видов хитрости. Любой провинциальный стряпчий, любой крестьянин перехитрит в житейских делах самого хитроумного дипломата. Самый пронырливый журналист может оказаться простофилей в торговых делах, и Люсьен должен был стать и стал игрушкой в руках Пти-Кло. Лукавый стряпчий, конечно, сам написал статью, по милости которой Ангулем вкупе с его предместьем Умо вздумал устроить празднество в честь Люсьена. Сограждане Люсьена, явившиеся на площадь Мюрье, были мастеровыми из типографии и с бумажной фабрики Куэнте; им сопутствовали писцы Пти-Кло, Катана и несколько товарищей по коллежу. Назвавшись однокашником поэта, Пти-Кло здраво рассудил; что рано или поздно его товарищ проговорится и откроет убежище Давида. И если Давид погибнет по вине Люсьена, поэт должен будет покинуть Ангулем. Поэтому, желая подчинить Люсьена своему влиянию, он держал себя с ним как низший с высшим. - Да неужто я не пытался сделать все, что было в моих силах? -сказал Пти-Кло Люсьену.- Ведь дело шло о сестре моего однокашника; но в суде положение создалось безвыходное. Первого июня Давид просил меня обеспечить ему спокойствие на три месяца; дело приняло угрожающий оборот только в сентябре, да и то я сумел спасти имущество от заимодавцев, ибо в окружном суде я дело выиграю; я добьюсь признания преимущественного права жены, не прикрывающего в настоящем случае никакого обмана... Что касается тебя, ты воротился в несчастье, но все же ты гениальный человек... (Люсьен отпрянул, точно ему чересчур близко к носу поднесли кадило.) Да, да, дорогой мой,- продолжал Пти-Кло,- я прочел "Лучника Карла IX": это более чем роман, это настоящая книга! А такое предисловие могли написать только два человека: Шатобриан или ты! Люсьен принял хвалу, не сказав, что предисловие написано д'Артезом. Из ста французских писателей девяносто девять поступили бы так же, как он. - И вообрази себе, тут и виду не показали, что о твоем приезде известно,- продолжал Пти-Кло с притворным негодованием.- Когда я обнаружил это всеобщее равнодушие, мне взбрело в голову взбудоражить весь этот мирок. Я на' писал статью, которую ты прочел... - Неужто это ты?! - вскричал Люсьен. - Я самый!.. А теперь Ангулем и Умо оспаривают свои права на тебя. Я собрал молодежь, бывших твоих товарищей по коллежу, и устроил тебе вчера серенаду; а раз начав, мы увлеклись, затеяли подписку на обед. "Пусть Давид скрывается, зато Люсьен будет увенчан лаврами!" - сказал я самому себе. Более того,- продолжал Пти-Кло,- я видел графиню Шатле и дал ей понять, что ради себя самой она Должна Спасти Давида; она может, она обязана это сделать. Если Давид действительно сделал открытие, о котором он говорил мне, правительство не разорится, поддержав его. А какая честь для префекта стать, так сказать, причастным к столь важному изобретению, оказав покровительство изобретателю. Ведь он прослывет просвещенным администратором. Твою сестру напугала наша судебная перестрелка! Она еще по-настоящему не понюхала пороха... Битва в суде обходится столь же дорого, как и на поле сражения; но Давид удержал свои позиции, он хозяин изобретения, его не могут арестовать, его не арестуют! - Благодарю тебя, дорогой мой, я вижу, что могу доверить тебе мой план, ты мне поможешь его осуществить.- Пти-Кло посмотрел на Люсьена, причем его нос, похожий на буравчик, принял вид вопросительного знака.- Я хочу спасти Давида,- сказал Люсьен с особою значительностью,- я виновник его несчастья, я все исправлю... я могу оказать влияние на Луизу... - На Луизу? - На графиню Шатле!.. (Пти-Кло сделал неопределенное движение). Я имею на нее влияние большее, нежели она сама думает,- продолжал Люсьен,- однако ж, дорогой мой, хотя я и имею влияние на вашу знать, у меня нет фрака... Пти-Кло опять сделал какое-то неопределенное движение, точно хотел предложить свой кошелек. - Благодарю,- сказал Люсьен, пожимая руку Пти-Кло.- Дней через десять я сделаю визит жене префекта и отдам визит тебе. И они расстались, по-товарищески пожав друг другу руки. "Он, конечно, поэт,- сказал самому себе Пти-Кло,- ибо он безумец!" "Что ни говори,- думал Люсьен, возвращаясь к сестре,- истинные друзья только друзья со школьной скамьи". - Люсьен,- сказала Ева,- что тебе обещал Пти-Кло? На что тебе его дружба? Остерегайся его! - Его-то? - вскричал Люсьен.- Послушай, Ева,- продолжал он, как бы повинуясь мелькнувшей у него мысли,- ты утратила веру в меня, ты утратила доверие ко мне и подавно можешь не доверять Пти-Кло; но не пройдет и двух недель, как ты переменишь свое мнение,- прибавил он с фатовским видом... Люсьен поднялся к себе в комнату и написал такое письмо Лусто: "Дорогой мой, из нас двоих только я могу помнить о билете в тысячу франков, которые я тебе ссудил; но, увы! я чересчур хорошо представляю положение, в котором тебя застанет мое письмо, поэтому слешу прибавить, что не требую возврата их ни в золотой, ни в серебряной монете; нет, я прошу об одном: услуга за услугу, как иной просил бы у Флорины любви в возмещение долга. У нас с тобой общий портной, ты, стало быть, можешь безотлагательно заказать для меня полное обмундирование. Конечно, я не щеголяю в костюме Адама, но все же в обществе показаться не могу. Тут, вообрази мое удивление, меня ожидают почести, воздаваемые провинцией парижским знаменитостям. Я герой предстоящего банкета - ни дать ни взять депутат левой! Теперь ты понимаешь, как мне нужен черный фрак? Займись-ка этим делом, посули заплатить, пусти пыль в глаза, короче, разыграй какую-нибудь неизданную сцену между Дон-Жуаном и господином Диманшем, ибо разодеться по-праздничному мне надобно во что бы то ни стало. На мне одни отрепья: вникни в это! На дворе сентябрь, погода стоит восхитительная; ergo 1, позаботься, чтобы я к концу нынешней недели получил обворожительный утренний наряд: легкий сюртук темно-зеленого сукна с бронзовой искрой, три жилета,- один серого цвета, другой клетчатый, в шотландском вкусе, третий совершенно белый; затем три пары панталон смерть женщинам - одни из белой английской фланели, другие нанковые, третьи из легкого черного казимира; наконец вечерний черный фрак с черным атласным жилетом. Ежели ты вновь обрел какую-нибудь Флорину, поручаю ей выбрать по своему вкусу два пестрых галстука. В сущности, все это пустяки! Я рассчитываю на тебя, на твою ловкость: портной меня мало беспокоит. Мой дорогой друг, много раз мы с тобой скорбели, что изобретательность нищеты, этого, без сомнения, сильнейшего яда для человека (в особенности для парижанина!), эта изобретательность, которая удивила бы и самого сатану, не нашла еще способа получить в долг шляпу! Когда мы введем в моду шляпы стоимостью в тысячу франков, 1 Следовательно (лат.). они станут доступны, но до той поры в карманах у нас должно звенеть золото, чтобы оплачивать покупку шляпы наличными. Ах! Какой вред нанесла нам французская комедия фразой: "Лафлер, наполни золотом мои карманы!" Итак, я вполне чувствую, как трудно исполнить мою просьбу: присоединить к посылке портного пару сапог, "пару бальных башмаков, шляпу, шесть пар перчаток! Я требую невозможного, знаю! Но разве жизнь литератора не есть невозможность, возведенная в правило?.. Скажу тебе одно, соверши это чудо, сочини большую статью или небольшую подлость; мы будем в расчете, и я прощу тебе твой долг. А ведь это долг чести, мой милый, и он уже год как числится за тобой; ты покраснел бы, если бы мог краснеть. Мой дорогой Лусто, шутки в сторону, я в тяжелых обстоятельствах. Суди сам: Выдра разжирела, стала женой Цапли, а Цапля теперь - префект Ангулема. Эта мерзкая чета может многое сделать для моего зятя, которого я поставил в ужасное положение, его преследуют за долги, он скрывается, над ним тяготеют векселя!.. Мне надобно предстать пред очи супруги префекта и любой ценой восстановить свое прежнее на нее влияние. Не ужасно ли сознавать, что судьба Давида Сешара зависит от пары изящных сапог, серых шелковых ажурных чулок (не забудь о них) и новой шляпы!.. Я скажусь больным, и больным всерьез лягу в постель, как Дювике, чтобы на время избавить себя от докуки отвечать на восторги моих сограждан. Мои сограждане, дорогой мой, почтили меня серенадой. И с тех пор, как я узнал, что восторженность ангулемцев подогрета одним из моих школьных товарищей, меня начинает занимать вопрос: сколько же глупцов понадобится, чтобы составить понятие: сограждане? Постарайся поместить в парижской хронике несколько строк по поводу торжественного приема, оказанного мне,- ты возвысил бы меня здесь на несколько вершков. Притом я дал бы почувствовать Выдре, что у меня есть еще в парижской прессе если не друзья, то все же влияние. Я не отказываюсь ни от одной надежды и надеюсь отплатить тебе за услугу. Ежели тебе нужна серьезная вводная статья для какого-нибудь сборника, то у меня довольно времени, чтобы обдумать ее. Скажу тебе только одно, дорогой друг: я рассчитываю на тебя, как ты можешь рассчитывать на того, кто говорит тебе: Всегда твой Люсьен де Р. Пришли посылку дилижансом, до востребования". Письмо, в котором Люсьен опять заговорил тоном превосходства, чему причиной был его успех, напомнило ему о Париже. После шести дней полнейшего провинциального покоя убаюканная мысль его обратилась опять к милым сердцу невзгодам, смутные сожаления волновали его, и всю неделю он думал о графине Шатле; наконец он стал придавать такую важность своему возвращению в свет, что вечером, спускаясь в Умо, чтобы справиться в конторе дилижансов насчет парижских посылок, он испытывал все тревоги сомнений, точно женщина, которая последние надежды возлагает на туалет и уже не надеется его получить "О Лусто! Я прощаю тебе все твои предательства!" - мысленно сказал Люсьен, заметив по форме пакетов, что в них вместилось все, о чем он просил. В шляпной картонке он нашел такое письмо: Гостиная Флорины Дорогое дитя! Портной вел себя превосходно; но, как ты мудро провидел, бросая взгляд на прошедшее, поиски галстуков, шляпы, шелковых чулок повергли в тревогу сердца наши, ибо в наших кошельках уже нечего было потревожить. Мы с Блонде пришли к выводу: возможно было бы составить состояние, открыв магазин, где молодые люди могли бы одеваться по сходной цене. Ибо в конце концов мы чересчур дорого расплачиваемся за то, что все берем в долг. Помилуй! Еще великий Наполеон, отказавшись от похода в Индию, потому что недоставало пары сапог, изрек: "Легкие дела никогда не ладятся!" Итак, все шло на лад, недоставало только пары сапог... Я видел тебя во фраке, но без шляпы! В жилете, но без башмаков, и я подумал, не послать ли тебе мокасины, которые какой-то американец в качестве достопримечательности подарил Флорине. Флорина выделила нам целых сорок франков, и мы с Натаном и Блонде стали играть на чужой счет, и нам повезло: мы оказались настолько богатыми, что угостили ужином Торпиль бывшую крысу де Люпо. Ужин у Фраскати мы заслужили. Флорина взяла на себя покупки; к ним она присоединила три отличные сорочки. Натан жертвует трость. Блонде, выигравший триста франков, посылает тебе золотую цепочку. Крыса дарит тебе золотые часы, величиною с монету в сорок франков, которые ей преподнес какой-то глупец, но они испорчены. "Это такая же дрянь, как и то, что он по- лучил!" сказала она нам. Бисиу, разыскавший нас в "Роше де Канкаль", пожелал вложить флакон португальского одеколона в посылку, которую шлет тебе Париж. "Если это может составить его счастье, да будет так!.." - проскандировал наш первый комик на баритональных нотах и с той мещанской напыщенностью, которую он так бесподобно изображает на сцене. Все это, дитя мое, докажет тебе, как любят друзей, когда они в несчастье. Флорина, которую я по своей слабости простил, просит тебя прислать нам статью о последней книге Натана. Прощай, сын мой! Скорблю, что пришлось тебе воротиться в глухую провинцию, из которой ты раз уже выбрался, когда приобрел сподвижника в лице твоего друга Этьена Лусто". "Бедные! Они ставили на мое счастье!" - сказал про себя глубоко взволнованный Люсьен. Из нездоровых местностей или из тех мест, где мы когда-то страдали, подымаются испарения, подобные райским благоуханиям. В нашей тусклой жизни воспоминания о пережитых страданиях являются неизъяснимым наслаждением. Каково же было удивление Евы, когда брат появился перед ней в новом одеянии! Она не узнала его. - Наконец-то я могу прогуляться по Болье!-вскричал он.- Теперь, пожалуй, не скажешь: "Поглядите, в каких он отрепьях разгуливает!" Позволь мне преподнести тебе часы, они действительно мои; притом, они похожи на меня: они испорчены. - Какой ты, однако ж, ребенок!..- сказала Ева.- Можно ли на тебя сердиться... - Неужели ты думаешь, милая девочка, что я нуждался во всей этой бутафории ради глупого желания щегольнуть перед ангулемцами, которые заботят меня столько же, сколько вот это! - сказал он, взмахнув в воздухе тростью с золотым чеканным набалдашником.- Я хочу исправить причиненное мною зло, и вот я во всеоружии. Успех Люсьена, как щеголя, был единственным истинным его успехом, притом огромным. Зависть развязывает языки, тогда как восхищение их сковывает. Женщины бы; ли без ума от него, мужчины злословили на его счет, и он мог воскликнуть вместе с автором песенки: "О, как я тебе благодарен, мой фрак!" Он занес две визитные карточки в префектуру и равно сделал визит Пти-Кло, которого не застал. Утром в день банкета во всех парижских газетах под рубрикой "Ангулемская хроника" появились следующие строки: "Возвращение в Ангулем молодого поэта, столь блестяще вступившего на литературное поприще, автора "Лучника Карла IX", единственного французского исторического романа, свободного от подражания Вальтеру Скотту и содержащего предисловие, которое является литературным событием, ознаменовалось восторженным приемом, столь же лестным для города, как и для г-на Люсьена де Рюбампре. Город поспешил дать в его честь патриотический банкет. Новый префект, только что вступивший в должность, присоединился к общественному чествованию автора "Маргариток", чей талант с самого начала встретил горячее поощрение со стороны графини Шатле". Во Франции, стоит только дать чувствам толчок, и ничем уже не остановить воодушевления. Начальник местного гарнизона предоставил военный оркестр. Хозяин гостиницы "Колокол", знаменитый ресторатор из Умо, индейки которого, начиненные трюфелями, известны даже в Китае и рассылаются в великолепной фарфоровой посуде, взял на себя устройство обеда, разукрасив свою огромную залу сукнами, на фоне которых лавровые венки в сочетании с цветами создавали превосходное впечатление. К пяти часам вечера в зале собралось человек сорок, все во фраках. Во дворе толпа обывателей, в сто с лишком человек, привлеченная главным образом духовым оркестром, представляла собою сограждан. - Да тут весь Ангулем! - сказал Пти-Кло, подходя к окну. - Ничего не понимаю,- говорил Постэль жене, пожелавшей послушать музыку.- Помилуйте! Префект, главный управляющий сборами, начальник гарнизона, директор порохового завода, наш депутат, мэр, директор коллежа, директор Рюэльского литейного завода, председатель суда, прокурор, господин Мило... да тут все представители власти!.. Когда садились за стол, военный оркестр исполнил вариации на мотив песни "Да здравствует король, да здравствует Франция!" - которая так и не сделалась популярной. Было пять часов вечера. В восемь часов подали десерт (фрукты и сласти шестидесяти пяти сортов), примечательный сахарным Олимпом, который увенчивала шоколадная Франция; это послужило сигналом к тостам. - Господа! - сказал префект, вставая.- За короля... За законную династию!.. Разве не миру, дарованному нам Бурбонами, обязаны мы поколением поэтов и мыслителей, которые удерживают в руках Франции скипетр литературы!.. - Да здравствует король! - вскричали гости, в большинстве своем приверженцы правительства. Встал почтенный директор коллежа. - За юного поэта,- сказал он,- за героя нынешнего дня, которому удалось сочетать изящество стиха Петрарки, в жанре, который Буало признал самым трудным, и талант прозаика! - Браво! браво! Встал начальник гарнизона. - За роялиста, господа! Ибо герой настоящего торжества имел мужество защищать добрые старые принципы! - Браво!- сказал префект, аплодируя и тем подавая знак к рукоплесканиям. Встал Пти-Кло. - Мы, товарищи Люсьена, пьем за славу ангулемского коллежа, за нашего досточтимого, нашего дорогого директора, которому мы обязаны нашими успехами!.. Престарелый директор, не ожидавший такого почета, отер слезу. Встал Люсьен: водворилась глубочайшая тишина. Поэт был бледен. И тут-то старичок директор возложил на его голову лавровый венок. Раздались рукоплескания. У Люсьена слезы навернулись на глазах и от волнения срывался голос. - Он пьян,- сказал, наклоняясь к Пти-Кло, будущий" прокурор Невера. - Пьян, но не от вина,- отвечал стряпчий. - Дорогие сограждане, дорогие друзья,- заговорил наконец Люсьен,- я желал бы призвать в свидетели этой сцены всю Францию. Так именно в нашей стране возвышают людей, так именно вдохновляют их на великие творения, на великие дела. Но, взвешивая то малое, что я по сей день сделал, я вижу, как велика честь, которой я удостоен; и я смущен. Ко я льщу себя надеждой оправдать хотя бы в будущем нынешнее чествование. Воспоминание об этой минуте придаст мне силы в разгаре новой борьбы. Позвольте же мне воздать должное той, кто была моей первой музой и покровительницей, а равно поднять заздравный кубок за мой родной город! Итак, да здравствует прекрасная графиня Сикст дю Шатле и славный город Ангулем! - Недурно вывернулся,- сказал королевский прокурор, кивая головой в знак одобрения,- ведь мы наперед обдумали наши тосты, а он импровизировал. В десять часов вечера участники банкета начали расходиться. Давид Сешар, слыша необычную музыку, спросил у Базины: - Что творится в Умо?.. - Дают пир в честь вашего шурина Люсьена...- отвечала она. - Я уверен, что ему горестно не видеть меня там,- сказал он. В полночь Пти-Кло проводил Люсьена до площади Мюрье. Тут Люсьен сказал стряпчему: - Дорогой мой, мы с тобой друзья до гроба. - Завтра,- сказал стряпчий,- у госпожи де Сенонш я подписываю брачный контракт с мадемуазель Франсуазой де Ляэ, ее воспитанницей; сделай мне удовольствие, приходи; госпожа де Сенонш приглашает тебя; там ты увидишь префекторшу. Помилуй! Неужто ей не доложат о твоем тосте? Она, конечно, будет польщена. - У меня были на то свои соображения,- сказал Люсьен. - О-о-о! Ты спасешь Давида! - Я в том уверен,- отвечал поэт. И точно по волшебству в эту самую минуту перед ними предстал Давид. Однако что же случилось? Давид находился в довольно затруднительном положении: жена положительно запрещала не только видеться с Люсьеном, но и открыть ему тайну убежища, а между тем Люсьен писал Давиду самые сердечные письма и уверял, что в ближайшие дни он исправит сделанное им зло. Затем мадемуазель Клерже, объяснив ему причины этого ликования, отзвук которого доносился до него, передала кстати два письма: "Друг мой, поступай так, как если бы Люсьена не было тут; не беспокойся ни о чем и, дорогой мой, крепко помни: наша безопасность всецело зависит от степени сохранения в тайне твоего убежища. Таково мое несчастье, что я более доверяю Кольбу, Марион, Базине, нежели брату. Увы! Мой бедный Люсьен уже не тот чистый и нежный поэт, каким мы его знали. Именно потому, что он желает вмешаться в твои дела и самонадеянно берется уплатить наши долги (из тщеславия, Давид!..)! я и опасаюсь его. Ему прислали из Парижа щегольские костюмы и пять золотых в прелестном кошельке. Он предоставил кошелек в мое распоряжение, и мы живем на эти деньги. Одним врагом у нас стало меньше: твой отец уехал от нас, и этим мы обязаны Пти-Кло, который разгадал злой умысел папаши Сешара и тут же пресек все его козни, заявив ему, что впредь ты предпринимать без него ничего не будешь и что он, Пти-Кло, не позволит тебе переуступить твое изобретение, покуда ты не получишь вознаграждение в тридцать тысяч франков: пятнадцать тысяч для уплаты долга, пятнадцать тысяч независимо от того, что тебя ожидает - успех или неудача. Пти-Кло для меня непостижим. Обнимаю тебя, как может обнять только жена несчастного своего мужа. Наш маленький Люсьен здоров. Какая прелесть этот цветок, что расцветает и растет среди наших домашних бурь! Матушка, как всегда, молит бога и почти так же нежно, как и я, целует тебя. Твоя Ева". Пти-Кло и братья Куэнте, опасаясь крестьянской хитрости старого Сешара, как видно из письма, отделались от него тем легче, что настало время сбора винограда и старику надо было возвращаться в Марсак к своим виноградникам. Письмо Люсьена, вложенное в письмо Евы, было такого содержания: "Дорогой Давид, все идет отлично. Я вооружен с головы до ног; сегодня выступаю в поход и в два дня продвинусь далеко вперед. С какой радостью я обниму тебя, когда ты будешь на свободе и развяжешься с моими долгами! Но я смертельно оскорблен недоверием, которое все еще выказывают мне сестра и мать. Неужто я не знаю, что ты скрываешься у Базины? Всякий раз как Базина приходит к нам в дом, я узнаю новости о тебе и получаю ответ на мои письма. Притом совершенно очевидно, что сестра могла довериться только своей подруге по мастерской. Сегодня я провожу вечер поблизости от тебя и жестоко скорблю, I что не в моей власти привлечь тебя на празднество, которое устраивают в мою честь. Тщеславию ангулемцев я обязан скромным торжеством, о котором все скоро забудут и только ты один искренне порадовался бы за меня. Но обожди еще несколько дней, и ты все простишь тому, кто превыше всей славы мира дорожит счастьем быть твоим братом. Люсьен". В сердце Давида шла борьба двух чувств, хотя и не равных по силе, ибо он боготворил жену, а его дружба к Люсьену, с утратой уважения к нему, несколько утратила свою былую пылкость. Но в уединении все впечатления усиливаются. Человек одинокий, терзаемый заботами, подобными тем, какими мучился Давид, уступает мыслям, против которых он нашел бы точку опоры в обычных условиях жизни. Итак, Давид испытывал глубокое волнение, когда под звуки фанфар нечаянного торжества он читал письмо Люсьена, исполненное изъявлений раскаяния, столь им жданного. Нежные души не способны противостоять этим жалким излияниям, ибо они прилагают к ним меру своих чувств. Не капля ли воды переполняет чашу?.. Итак, около полуночи никакие мольбы Базины уже не могли удержать Давида от встречи с Люсьеном. - В такой поздний час,- сказал он ей,- ангулемские улицы пусты, никто меня не увидит, и ночью меня не могут арестовать; ну а если я кого-нибудь встречу, я воспользуюсь маневром, придуманным Кольбом, чтобы опять воротиться в свое заточение. Притом я так тоскую па жене и ребенку. Базина уступила этим довольно убедительным доводам и позволила Давиду выйти из дому как раз в ту минуту, когда Люсьен прощался с Пти-Кло. - Люсьен! - вскричал Давид, и братья в слезах бросились друг другу в объятия. Не так часто в жизни выпадают подобные минуты. Люсьен был взволнован порывом этой чистой дружбы, с которой зачастую не считаются, но которую обманывать преступно. Давид испытывал потребность все простить. Этот великодушный и благородный изобретатель главным образом хотел пожурить Люсьена и разогнать облака, омрачавшие любовь сестры и брата. Перед этими требованиями сердца меркли все опасности, порожденные нуждою в деньгах. Пти-Кло сказал своему клиенту: - Ступайте-ка скорее домой, воспользуйтесь по край' ней мере своей неосторожностью, поцелуйте жену и ребенка! . И остерегайтесь, как бы кто вас не увидел! "Фу-ты, какая неуд