уществуют какие-то серьезные препятствия, о которых я ничего не знаю. Иначе весь мир вел бы себя так, как мне представлялось естественным. Однако я замечала, что не только в этом вопросе, но и во многом другом становлюсь все снисходительнее к моему хозяину. Постепенно я забывала о тех недостатках, к которым была так чувствительна первое время. Вначале я стремилась изучить все стороны его характера, хорошие и дурные, и, взвесив их, составить о нем справедливое суждение. Теперь же я ничего дурного уже не замечала. Его насмешливость, его резкость, когда-то неприятно поражавшие меня, теперь казались мне как бы приправой к изысканному блюду: острота ее раздражает небо, но без нее пища казалась бы пресной. Что касается загадочного выражения, которое появлялось порой в его глазах, поражая внимательного наблюдателя, и снова исчезало, едва вы, успевали заглянуть в эти темные глубины, то я затруднялась сказать, было ли оно угрюмым или печальным, многозначительным или безнадежным. Это выражение раньше повергало меня в трепет, словно, бродя по склону потухшего вулкана, я вдруг чувствовала, что земля подо мной колеблется, и видела перед собой разверстую пропасть; я и теперь улавливала в его лице такое выражение, но сердце уже не замирало в груди, и, вместо того чтобы бежать без оглядки, мне хотелось подойти поближе, проникнуть в эту тайну. Мисс Ингрэм казалась мне счастливой: настанет день, когда она сможет заглянуть в эту пропасть, разгадать ее загадки и изучить их природу. Но в то время как все мои помыслы были поглощены только моим хозяином и его будущей невестой и я замечала только их, слышала только их разговоры и наблюдала за их движениями, которые были полны для меня скрытого смысла, остальная компания развлекалась как умела. Леди Лин и леди Ингрэм продолжали величественно беседовать, кивая друг другу своими тюрбанами, наподобие двух разряженных марионеток, и симметрически воздевая к небу четыре руки, чтобы выразить изумление, негодование или ужас, - в зависимости от того, о ком или о чем они судачили. Кроткая миссис Дэнт беседовала с добродушной миссис Эштон, и время от времени обе дамы удостаивали и меня любезного слова или приветливой улыбки. Сэр Джордж Лин, полковник Дэнт и мистер Эштон спорили о политике, о делах графства, о судебных процессах. Молодой лорд Ингрэм флиртовал с Эми Эштон; Луиза занималась музыкой с одним из молодых Линов, а Мери Ингрэм томно выслушивала любезности другого Лина. Иногда они, точно сговорившись, переставали играть свои роли и прислушивались к игре главных актеров, ибо в конце концов мистер Рочестер и столь непосредственно связанная с ним мисс Ингрэм составляли жизнь и душу всей компании. Если он в течение часа отсутствовал, гостями овладевали заметное уныние и скука, а его возвращение всегда давало новый толчок к оживленным разговорам. Эту потребность в его животворном влиянии общество ощущало, видимо, особенно остро, в один из тех дней, когда он был вызван по делам в Милкот и его ожидали обратно только вечером. После полудня пошел дождь. Прогулку, которую гости намеревались совершить, чтобы посмотреть цыганский табор, только что расположившийся на выгоне под Хэем, пришлось отменить. Кое-кто из мужчин ушел в конюшни; молодежь вместе с дамами отправилась играть на бильярде; вдовствующие леди Ингрэм и леди Лин засели с горя за карты. Бланш Ингрэм, хранившая высокомерное молчание, несмотря на все усилия миссис Дэнт и миссис Эштон вовлечь ее в разговор, сначала мурлыкала сентиментальную песенку и наигрывала на рояле, а затем, достав в библиотеке какой-то роман, с надменным равнодушием расположилась на диване, решив сократить с помощью интересной книги докучные часы ожидания. В гостиной и во всем доме царила тишина; только из бильярдной доносились веселые голоса играющих. Смеркалось, и звон часов уже предупредил о том, что пора переодеваться к обеду, когда маленькая Адель, прикорнувшая рядом со мной в оконной нише, воскликнула: - Вон возвращается мистер Рочестер! Я обернулась. Мисс Ингрэм вскочила с дивана. Остальные также оторвались от своих занятий, ибо одновременно раздался скрип колес и топот копыт по мокрому гравию. Приближалась карета. - Что за фантазия возвращаться домой в таком экипаже? - сказала мисс Ингрэм. - Ведь он уехал верхом на Мезруре, и Пилот был с ним; куда же он дел собаку? Ее внушительная фигура в пышных одеждах настолько приблизилась к окну, что я вынуждена была откинуться назад, рискуя сломать себе позвоночник. В своем нетерпении она сначала не заметила меня, но затем с презрительной гримасой поспешила отойти к другому окну. Карета остановилась, кучер позвонил у дверей, и из экипажа вышел одетый по-дорожному джентльмен; но это был не мистер Рочестер. Это был незнакомый высокий элегантный мужчина. - Какая досада! - воскликнула мисс Ингрэм. - Вот противная обезьянка! - обратилась она к Адели. - Кто позволил тебе торчать у окна? Зачем ты нас обманула? - И она бросила на меня злобный взгляд, словно это была моя вина. В холле послышались голоса, и приезжий вошел в гостиную. Он поклонился леди Ингрэм, видимо считая ее старшей из присутствующих дам. - Кажется, я явился не вовремя, сударыня? - сказал он. - Моего друга, мистера Рочестера, нет дома? Но я приехал издалека и надеюсь, что могу, на правах старинной дружбы, расположиться в этом доме до возвращения его хозяина? Манеры джентльмена были очень вежливы; акцент чем-то поразил меня: не иностранный, но и не вполне английский. Лет ему могло быть столько же, сколько и мистеру Рочестеру, то есть между тридцатью и сорока. Цвет лица у него был необычно смуглый. И все же на первый взгляд он казался красивым мужчиной. Однако при ближайшем рассмотрении в его лице выступало что-то неприятное; черты у него были тонкие, но какие-то слишком вялые; глаза большие, пожалуй, красивые, но взгляд их был равнодушный, безучастный. Так, по крайней мере, мне показалось. Звон колокола, призывавшего гостей переодеваться к обеду, заставил все общество разойтись. После обеда я еще раз увидела приехавшего джентльмена. Казалось, он чувствует себя, как дома. Его лицо понравилось мне еще меньше. Оно поразило меня: что-то в нем было неуравновешенное и вместе с тем безжизненное. Глаза как-то бесцельно блуждали, и это придавало его лицу странное выражение; я никогда не видела такого взгляда. Этот красивый и довольно приятный джентльмен чем-то отталкивал от себя. В правильном овале его гладкого лица не ощущалось никакой силы; в очертаниях носа с горбинкой и маленького вишневого рта не было никакой твердости; от ровного низкого лба не веяло мыслью; в бездушных карих глазах не было ничего располагающего. Прячась в моем обычном уголке и рассматривая гостя при свете жирандолей, стоявших на камине и ярко освещавших это вялое лицо, - он сидел в кресле у самого огня, однако старался придвинуться еще ближе, словно ему было холодно, - я сравнивала его с мистером Рочестером. Казалось, контраст между ними был не меньше, чем между сонным гусем и гордым соколом, между смирной овцой и смелой лайкой, ее хранительницей. Он сказал, что мистер Рочестер его старинный друг. Странная это, вероятно, была дружба, - более чем наглядное доказательство того, что, как говорят, противоположности сходятся. Рядом с ним сидело три джентльмена, и до меня доносились обрывки их разговора. Сначала мне было трудно уловить тему их беседы, - болтовня Луизы Эштон и Мери Ингрэм, сидевших неподалеку от меня, мешала мне слушать. Барышни обсуждали приезжего; по их мнению, он был обаятельный мужчина. Луиза сказала, что он "душка" и что она таких "обожает"; а Мери обратила ее внимание на "его прелестный рот и тонкий нос", считая их признаками совершенной красоты в мужчине. - А какой чудесный лоб! - воскликнула Луиза. - Такой гладкий, ни морщин, ни бугров, - я это просто ненавижу. И какие славные глаза и улыбка! Но вот, к моему великому облегчению, мистер Генри Лин отозвал их на другой конец комнаты, чтобы условиться относительно отложенной экскурсии в Хэй. Теперь я могла сосредоточить все свое внимание на группе перед камином. Вскоре я узнала, что приезжего зовут мистер Мэзон; он только что прибыл в Англию из какой-то жаркой страны; вероятно, поэтому и лицо у него было смуглое и он сидел так близко к огню, кутаясь в плащ. Затем я услышала названия Ямайка, Кингстон, Спаништаун, - это указывало на то, что он жил в Вест-Индии. Я с немалым изумлением услышала, что он впервые встретился и познакомился с мистером Рочестером именно там. Мистер Мэзон рассказывал о том, как его друг невзлюбил знойный климат, ураганы и дожди в этих краях. Мне было известно, что мистер Рочестер много путешествовал, об этом поведала мне миссис Фэйрфакс, но я полагала, что он не выезжал за пределы Европы, - до сих пор я никогда не слышала, чтобы он посещал более отдаленные земли. Я была погружена в эти мысли, когда произошел несколько неожиданный эпизод. Мистер Мэзон, поеживавшийся от холода всякий раз, как кто-нибудь открывал дверь, попросил подложить углей в камин, хотя он был еще полон жара. Лакей, явившийся на зов, проходя мимо мистера Эштона, что-то сказал ему вполголоса, причем я разобрала всего несколько слов: "старуха", "так пристает... " - Скажите, что я ее в тюрьму посажу, если она не уберется отсюда, - отозвался судья. - Нет, подождите, - прервал его полковник Дэнт. - Не отсылайте ее, Эштон. Может быть, это будет интересно. Лучше спросите дам. - И он уже громко продолжал: - Вот, сударыни, вы хотели отправиться в Хэй посмотреть цыганский табор. А Сэм говорит, что в людской столовой находится старуха цыганка, она просит, чтобы ее провели к "господам", она им погадает. Хотите видеть ее? - Слушайте, полковник, - воскликнула леди Ингрэм, - неужели вы впустите сюда какую-то подозрительную цыганку? Гоните ее без всяких разговоров, и сейчас же! - Но я никак не могу заставить ее уйти, миледи, - отозвался лакей. - И никто из слуг не может. Там миссис Фэйрфакс, она старается выпроводить ее, но старуха взяла стул, уселась около камина и говорит, что не двинется с места, пока ей не разрешат войти сюда. - А что ей нужно? - спросила миссис Эштон. - Она хочет погадать господам, сударыня. И клянется, что без этого не уйдет. - А какова она собой? - заинтересовались обе мисс Эштон. - Отвратительная старая ведьма, мисс, черная, как сажа! - Настоящая ворожея! - воскликнул Фредерик Лин. - Конечно, нужно привести ее сюда. - Разумеется! - подхватил его брат. - Как можно упустить такое развлечение! - Мальчики, вы с ума сошли! - воскликнула миссис Лин. - Я не могу допустить в своем присутствии столь неприличное развлечение, - прошипела вдовствующая леди Ингрэм. - Ну, мама, что за глупости! - раздался насмешливый голос Бланш. И она повернулась на табуретке перед роялем. До сих пор она сидела, молча, рассматривая какие-то ноты. - Я хочу, чтобы мне предсказали мою судьбу. Сэм, впустите эту красотку. - Но, сокровище мое, пойми сама... - Понимаю и знаю заранее все, что ты скажешь. Но будет так, как я хочу. Скорей, Сэм! - Да, да, да! - закричала молодежь, и дамы, и джентльмены. - Пусть войдет, очень интересно! Слуга все еще медлил. - Да это такая скандалистка, - сказал он. - Ступайте! - изрекла мисс Ингрэм; и он вышел. Гостями овладело волнение. Когда Сэм вернулся, все еще продолжался перекрестный огонь насмешек и шуток. - Она не хочет войти, - сказал Сэм. - Она говорит, что ей не пристало показываться перед всей честной компанией (она так выразилась), и требует, чтобы ее отвели в отдельную комнату; если господа хотят погадать, пусть заходят к ней поодиночке. - Вот видишь, моя прелесть! - начала леди Ингрэм. - Старуха фокусничает. Послушайся меня, мой ангел... - Проводите ее в библиотеку, - отрезал ангел. - Я тоже не собираюсь слушать ее перед всей компанией и предпочитаю остаться с ней вдвоем. В библиотеке топится камин? - Да, сударыня, но только это такая продувная бестия... - Ну, довольно разговоров, болван! Делайте, как я приказываю. Сэм снова исчез. Гостями овладело еще большее оживление. - Она приготовилась, - сказал лакей, появившись вновь. - Спрашивает, кто будет первым. - Мне кажется, не мешает сначала взглянуть на нее, прежде чем пойдет кто-нибудь из дам, - заметил полковник Дэнт. - Скажите ей, Сэм, что придет джентльмен. Сэм вышел и вернулся. - Она говорит, сэр, что не желает гадать джентльменам, так что пусть не беспокоятся и приходить к ней. И насчет дам тоже, - едва сдерживая усмешку, продолжал он. - Она просит к себе только молодых и незамужних. - Честное слово, она не глупа! - воскликнул Генри Лин. Мисс Ингрэм торжественно поднялась. - Я иду первая, - заявила она таким тоном, каким бы мог сказать предводитель героического отряда, идущего на верную гибель. - О моя дорогая, о мое сокровище! Остановись, подумай! - взмолилась ее мать. Но мисс Ингрэм величественно проплыла мимо нее и скрылась за дверью, которую распахнул перед ней полковник Дэнт. Мы услышали, как она вошла в библиотеку. На минуту воцарилось молчание. Леди Ингрэм, решив предаться отчаянию, картинно ломала руки. Мисс Мери уверяла всех, что у нее ни за что не хватило бы храбрости пойти в библиотеку. Эми и Луиза Эштон возбужденно хихикали и явно робели. Минуты текли очень медленно. Их прошло не меньше пятнадцати, когда дверь из библиотеки, наконец, снова открылась и под аркой показалась мисс Ингрэм. Будет ли она смеяться? Отнесется ли к этому как к шутке? Все взгляды обратились на нее с жадным любопытством, но она встретила их холодно, с непроницаемым видом. Она не казалась ни веселой, ни взволнованной; держась чрезвычайно прямо, она проследовала через комнату и непринужденно уселась на свое прежнее место. - Ну, Бланш? - обратился к ней лорд Ингрэм. - Что она сказала тебе, сестра? - спросила Мери. - Как, какое у вас впечатление? Она настоящая гадалка? - засыпала ее вопросами миссис Эштон. - Не спешите, не горячитесь, господа, - отозвалась мисс Ингрэм, - что означают все эти расспросы? Поистине, вы готовы всему верить и изумляться, судя по тому, какой шум все подняли вокруг этой цыганки, а особенно ты, мама! Вы, должно быть, уверены, что в доме находится настоящая колдунья, которая связана с самим чертом. Я же увидела просто нищенку цыганку; она гадала мне по руке, как доморощенная хиромантка, и сказала то, что обычно говорится в таких случаях. Мое любопытство удовлетворено, и, я думаю, мистер Эштон хорошо сделает, если посадит ее завтра в тюрьму, как и грозился. Мисс Ингрэм взяла книгу и поглубже уселась в кресло, явно отклоняя дальнейшие разговоры. Я наблюдала за ней с полчаса. Она ни разу не перевернула страницы, и на ее помрачневшем лице все явственнее проступало раздражение и разочарование. Она, видимо, не услышала ничего для себя приятного и, судя по ее угрюмой молчаливости, находилась под сильным впечатлением от разговора с цыганкой, хотя не считала нужным в этом признаться. Мери Ингрэм, Эми и Луиза Эштон уверяли, что боятся идти одни, и вместе с тем всем им хотелось пойти. Начались переговоры, причем посредником был Сэм. После бесконечных хождений туда и сюда Сэм, которому все это уже, вероятно, порядком надоело, сообщил, что. капризная сивилла, наконец, позволила барышням явиться втроем. Их беседа с цыганкой оказалась более шумной, чем беседа мисс Ингрэм. Из библиотеки то и дело доносились нервные смешки и легкие вскрики. Минут через двадцать барышни, наконец, ворвались в комнату бегом, вне себя от волнения. - Она сумасшедшая! - кричали они наперебой. - Она нам сказала такие вещи! Она все знает про нас! - и, задыхаясь, упали в кресла, подставленные им мужчинами. Когда их начали осаждать вопросами, они рассказали, что цыганка знает, что каждая из них говорила и делала, когда была еще ребенком; она описала книги и украшения, находящиеся у них дома, - например, альбомы, подаренные им родственниками. Барышни уверяли, что она даже угадывала их мысли и шепнула каждой на ухо имя того, кто ей всех милей, а также назвала каждой ее заветное желание. Мужчины потребовали разъяснения относительно последних двух пунктов. Но, возмущенные такой дерзостью, барышни только краснели в ответ. Мамаши тем временем предлагали им нюхательные соли и обмахивали их веерами, все вновь и вновь напоминая о том, что недаром же их предостерегали от этого необдуманного поступка; более пожилые джентльмены посмеивались, а молодежь усиленно навязывала взволнованным барышням свои услуги. Среди всего этого смятения я почувствовала, что кто-то коснулся моего локтя, обернулась и увидела Сэма. - Прошу вас, мисс, цыганка заявила, что в комнате есть еще одна незамужняя барышня, которая у нее не побывала. Она клянется, что не уйдет отсюда, пока не поговорит со всеми. Я думаю, она вас имела в виду, больше ведь никого нет. Что мне сказать ей? - О, я, конечно, пойду, - отвечала я, так как мое любопытство было задето, выскользнула из комнаты, никем не замеченная, ибо все гости столпились вокруг испуганного трио, и быстро притворила за собою дверь. - Хотите, мисс, - предложил Сэм, - я подожду вас в холле? Если вы испугаетесь, позовите меня, и я войду. - Нет, Сэм, возвращайтесь на кухню. Я не боюсь. Я и не боялась, но была очень заинтригована. Глава ХIX Когда я вошла в библиотеку, там царила обычная тишина, а сивилла - если она была сивиллой - сидела в кресле в уютном уголке у камина. На ней был красный плащ и черный чепец, вернее - широкополая цыганская шляпа, подвязанная под подбородком полосатым платком. На столе стояла погасшая свеча. Цыганка сидела, склонившись к огню, и, видимо, читала маленькую черную книжечку, напоминавшую молитвенник; она бормотала себе что-то под нос, как обычно при чтении бормочут старухи, и не сразу прекратила свое занятие при моем появлении. Казалось, она намеревалась сначала дочитать до точки. Я подошла к камину, чтобы согреть руки, которые у меня несколько озябли в гостиной, так как я сидела там далеко от огня. Теперь я вполне овладела собой; да в облике цыганки и не было ничего, что могло бы смутить меня. Наконец она закрыла книжечку и взглянула на меня. Широкие поля ее шляпы затеняли часть лица, однако я увидела, когда она подняла голову, что лицо у нее очень странное: оно было какое-то и коричневое и черное. Растрепанные космы волос торчали из-под белой повязки, завязанной под подбородком и закрывавшей массивную нижнюю челюсть. Ее глаза сразу встретились с моими; они смотрели смело и в упор. - Что ж, вы хотите, чтобы я и вам погадала? - сказала она голосом столь же решительным, как и ее взгляд, и столь же резким, как ее черты. - А это уж ваше дело, матушка: хотите - гадайте хотите - нет. Но только предупреждаю вас, что я в гадание не верю. - Вот дерзкая барышня! Впрочем, так я и ожидала! Я знала это уже по вашим шагам, только вы порог переступили. - Разве? У вас тонкий слух. - Да. И тонкое зрение, и ум. - Все это вам нужно при вашем ремесле. - Нужно, особенно когда попадется такая особа. Отчего вы не дрожите? - Мне не холодно. - Отчего вы не побледнели? - Я не больна. - Почему вы не хотите, чтобы я вам погадала? - Потому что я не настолько глупа. Старая ведьма захихикала под своей шляпой, затем извлекла коротенькую черную трубку, и закурила ее. Покурив некоторое время, она распрямила согнутую спину, вынула трубку изо рта и, пристально глядя на пламя, сказала очень веско: - А все-таки вам холодно. И вы больны и недогадливы. - Докажите, - отозвалась я. - И докажу, несколькими словами! Вам холодно оттого, что вы одиноки, - ваш огонь не соприкасается с другим огнем. Вы больны оттого, что самые высокие и сладостные чувства, дарованные человеку, не знакомы вам. И вы недогадливы оттого, что предпочитаете страдать, но не хотите поманить счастье к себе, да и сами шагу не сделаете ему навстречу. Она снова сунула в рот коротенькую черную трубку и энергично затянулась. - Вы можете это сказать каждой девушке, которая живет одна в богатом доме и зависима. - Сказать-то я могу каждой, но будет ли это верно для каждой? - Если ее судьба сложилась так же, как моя, - да. - Если она сложилась так же... но найдите мне еще кого-нибудь, кто очутился бы в вашем положении. - Нетрудно найти тысячи. - Ни одной. Ваше положение особое, вы близки к счастью, вам стоит только протянуть руку. Все условия в отдельности налицо, достаточно одного движения, и они соединятся. Судьба разъединила их, но дайте только им сблизиться, и вы узнаете блаженство. - Я не понимаю ребусов, я в жизни не отгадала ни одной загадки. - Если вы хотите, чтобы я высказалась яснее, покажите мне вашу ладонь. - И положить на нее серебро, вероятно? - Без сомнения. Я дала старухе шиллинг. Она сунула его в старый носок, который вытащила из кармана, и, завязав его узлом, приказала мне протянуть руку. Я сделала это. Она наклонилась к моей ладони и принялась рассматривать, не касаясь ее. - Все здесь слишком тонко, - сказала она. - Я не могу гадать по такой руке, на ней почти нет линий. Да и потом - что такое ладонь? Не на ней написана судьба. - Я согласна с вами, - сказала я. - Нет, - продолжала она. - Она написана в чертах лица: на лбу, вокруг глаз, в самих глазах, в линиях рта. Станьте на колени, поднимите голову. - Ага, это уже ближе к делу, - сказала я, исполняя ее приказ. - Скоро я начну вам верить. Я опустилась на колени в двух шагах от нее. Она помешала угли в камине, вспыхнула багряная струйка огня, но ее лицо оказалось еще в большей тени, мое же было ярко освещено. - Хотела бы я знать, с какими чувствами вы пришли ко мне сегодня? - сказала она, поглядев на меня некоторое время. - Хотела бы я знать, какие мысли бродят у вас в голове в те часы, когда вы сидите в гостиной, а все эти знатные господа мелькают мимо вас, как тени в волшебном фонаре? Между вами и ими так же мало сочувствия и понимания, как если бы они действительно были бесплотными тенями человеческих существ. - Я часто чувствую усталость, иногда мне хочется спать, но редко бывает грустно. - Значит, у вас есть какая-то тайная надежда, которая поддерживает вас и утешает, нашептывая о будущем? - Нет! Самое большее, о чем я мечтаю, - это скопить денег и со временем открыть школу в маленьком домике, где я буду полноправной хозяйкой. - Этого слишком мало, чтобы поддерживать бодрость духа. Вы любите сидеть на подоконнике... видите, я знаю ваши привычки. - Вы узнали их от слуг. - Ах, как вы проницательны! Что ж, может быть и от них. Говоря по правде, у меня здесь есть знакомая, миссис Пул. Услышав это имя, я вскочила. "Вот как, вы с ней знакомы! - пронеслось у меня в голове. - Ну, тогда тут все-таки не без черта!" - Не пугайтесь, - продолжало странное создание. - Миссис Пул - надежная женщина, молчаливая и спокойная. На нее вполне можно положиться. Но я спросила вас о другом: когда вы сидите на подоконнике, неужели вы только и думаете, что об этой вашей будущей школе? Не испытываете ли вы интереса к кому-нибудь из гостей, сидящих на диванах и креслах перед вами? Нет ли среди них одного лица, за выражением которого вы наблюдаете? Одной фигуры, за движениями которой вы следите хотя бы из любопытства? - Мне нравится наблюдать за всеми без различия. - Но не выделяете ли вы кого-нибудь среди всех остальных - одного или, может быть, двух? - Очень часто, когда жесты или взгляды какой-нибудь пары раскрывают мне целую повесть, мне интересно наблюдать за ними. - А какую повесть вы слушаете охотнее всего? - О, выбор у меня небогатый! Тема всегда одна и та же - ухаживанье, а в перспективе обычная катастрофа - то есть брак. - А вам нравится эта неизменная тема? - Нет. Я не интересуюсь ею. Она меня не касается. - Не касается? Если молодая дама, пышущая здоровьем, блещущая красотой и наделенная всеми благами происхождения и богатства, сидит и улыбается, глядя в глаза джентльмену, которого вы... - Я... что? - Которого вы знаете и которого, быть может, выделяете среди других... - Я не знаю здешних джентльменов. Я и двух слов ни с кем из них не сказала; что же касается моего мнения о них, то одни - не столь молоды, но зато почтенны и достойны уважения, другие - молоды, элегантны, красивы и жизнерадостны. Но, разумеется, каждый из них вправе получать улыбки от той, от кого ему хочется, - мне и в голову не приходит, что это может иметь какое-то отношение ко мне. - Вы не знаете этих джентльменов? Вы ни с одним из них не сказали двух слов? Неужели и с хозяином дома тоже? - Он уехал. - Глубокомысленное замечание! Ловкая увертка! Он уехал в Милкот сегодня утром и вернется вечером или завтра утром. Неужели это обстоятельство заставляет вас исключить его из списка ваших знакомых? Зачеркнуть, как будто он не существует? - Нет. Но я не могу себе представить, какое отношение мистер Рочестер имеет к этому разговору. - Я говорила о дамах, которые улыбаются, глядя в глаза джентльменам. А за последнее время столько улыбок было послано мистеру Рочестеру, что его взоры наполнились ими, как два блюдечка. Разве вы не замечали этого? - Мистер Рочестер вправе пользоваться вниманием своих гостей. - Никто не говорит о правах, но разве вы не замечали, что из всех здешних разговоров о браках наиболее оживленные и упорные толки касаются мистера Рочестера? - Жадность слушателя опережает речь рассказчика, - я сказала это скорей самой себе, чем цыганке; ее странные вопросы, голос, манеры словно окутывали меня каким-то сном. Одно за другим срывались с ее губ совершенно неожиданные заявления, и в конце концов мне показалось, что я опутана целой сетью мистификаций. Я только дивилась: что это за незримый дух в течение стольких дней наблюдал за работой моего сердца и знал каждое его биение? - Жадность слушателя! - повторила цыганка. - Да, мистер Рочестер много раз сидел и слушал то, что пленительные уста с таким удовольствием сообщали ему. Мистер Рочестер так охотно внимал им и, казалось, был так благодарен за это развлечение. Вы не обратили внимания? - Благодарен! Я что-то не замечала на его лице особой благодарности. - Не замечали? Значит, вы следили за ним! А что же вы заметили, если не благодарность? Я промолчала. - Любовь, - верно? И, заглядывая в будущее, вы видели его женатым, а его жену счастливой? - Гм, не совсем так. Хоть вы и колдунья, но иногда плохая отгадчица. - А какого же дьявола вы тогда видели? - Ну, это не важно. Я пришла сюда, чтобы спрашивать, а не исповедоваться. А это уже известно, что мистер Рочестер намерен жениться? - Да. На прекрасной Мисс Ингрэм. - И скоро? - По всей видимости - да. И, без сомнения (хотя вы с вашей дерзостью, за которую вас следовало бы наказать, кажется, не верите в это), они будут исключительно удачной парой. Как может он не любить такую прекрасную, знатную, остроумную и образованную барышню? И она, вероятно, любит его; а если и не его особу, то по крайней мере - его кошелек. Она считает поместье Рочестеров завидным приобретением; хотя (да простит меня бог!) час назад я сказала ей на этот счет нечто такое, отчего настроение у нее резко понизилось. Она сразу повесила нос. Я бы посоветовала ее черномазому красавчику быть настороже: если появится другой, с большими доходами и землями, она, пожалуй, натянет женишку нос. - Послушайте, матушка, я пришла сюда не для того, чтобы заглянуть в будущее мистера Рочестера. Я хочу заглянуть в свое будущее. А вы до сих пор ничего не сказали обо мне. - Ваше будущее еще не определилось; в вашем лице одна черта противоречит другой. Судьба предназначила вам счастье: я знала это и до того, как пришла сюда сегодня вечером. Я сама видела, как она положила его чуть ли не под самым вашим носом. От вас зависит протянуть руку и взять его; но возьмете ли вы - вот вопрос, который я стараюсь разрешить. Опуститесь опять на ковер. - Не задерживайте меня, от камина ужасно жарко. Я опустилась на колени. Цыганка не наклонилась ко мне, но только пристально уставилась мне в глаза, откинувшись на спинку кресла; затем начала бормотать: - В ее глазах вспыхивает пламя; их взор прозрачен, как роса, он мягок и полон чувства, эти глаза улыбаются моей болтовне; они выразительны; впечатление за впечатлением отражается в их чистой глубине; когда они перестают улыбаться - они печальны; бессознательная усталость отягощает веки - это признак меланхолии, проистекающей от одиночества. Теперь она отводит глаза; они уклоняются от моего проницательного взгляда; они насмешливо вспыхивают, словно отрицая ту правду, которую я только что открыла, - они не хотят признать моего обвинения в чувствительности и печали; но их гордость и замкнутость лишь подтверждают мое мнение. Итак, глаза благоприятствуют счастью. Что касается рта, то он любит смеяться; он готов высказывать все, что постигает ум, но, мне кажется, он будет молчать о том, что испытывает сердце. Подвижной и выразительный, он не предназначен к тому, чтобы ревниво оберегать тайны молчаливого одиночества; это рот, который готов много говорить и часто улыбаться, выражать человеческие теплые чувства к собеседнику. Его форма тоже благоприятствует счастливой судьбе. Я вижу только одного врага этого счастья - лоб; лоб как будто говорит: "Я могу жить и одна, если уважение к себе и обстоятельства этого потребуют. Мне незачем ради блаженства продавать свою душу. У меня в груди есть тайное сокровище, дарованное мне с самого рождения; оно поддержит мою жизнь, даже если мне будет отказано во всех внешних радостях или если за них придется заплатить тем, что для меня всего дороже". Этот лоб заявляет: "Здесь разум крепко сидит в седле и держит в руках поводья, он не позволит чувствам вырваться вперед и увлечь его на какое-нибудь безрассудство. Пусть страсти беснуются в душе, как истые язычники, во всей своей первобытной силе, пусть желания рисуют тысячу суетных картин, но в каждом случае последнее слово будет принадлежать трезвому суждению, и только разум будет решать. Пусть мне угрожают бури, землетрясения и пожары, я всегда буду следовать этому тихому тайному голосу, послушная велениям совести". Хорошо сказано, лоб, с твоим заявлением будут считаться. Твои планы - честные планы, они в согласии с голосом совести и советами разума. Я знаю, как скоро молодость увянет и цвет ее поблекнет, если в поднесенной ей чаше счастья будет хотя бы одна капля стыда, хотя бы привкус угрызения. А я не желаю ни жертв, ни горя, ни уныния, - это меня не привлекает. Я хочу исцелять, а не разрушать, заслужить благодарность, а не вызывать горькие слезы, - нет, ни одной! Пусть я пожну улыбки, радость, нежность, - вот чего я хочу. Но довольно! Мне кажется, я в каком-то сладостном бреду. О, если бы продлить эту минуту навеки, но я не дерзаю. Я еще крепко держу себя в руках. Я не преступлю данной мною клятвы, но это может превзойти мои силы. Встаньте, мисс Эйр, оставьте меня. Представление окончено. Где я? Не сон ли это? Или я спала? Или я до сих пор грежу? Голос старухи внезапно изменился. Ее интонация, ее жесты - все в ней вдруг показалось мне знакомым, как мое собственное лицо в зеркале, как слова, произносимые моими собственными устами. Я встала, но не ушла. Я посмотрела на цыганку, помешала угли в камине и опять посмотрела; но она ниже надвинула шляпу на лицо и снова жестом предложила мне уйти. Пламя озаряло ее протянутую руку. Настороженная, взволнованная всем происшедшим, я сразу обратила внимание на эту руку. Рука была так же молода, как и моя: нежная и сильная, гибкие, стройные пальцы; на мизинце блеснуло широкое кольцо, наклонившись вперед, я взглянула на него и тут же узнала перстень, который видела перед тем тысячу раз. Я снова посмотрела ей в лицо; теперь оно уже не было отвращено от меня, цыганка сбросила чепец и повязку. Голова ее склонилась. - Ну что, Джен, узнаете меня - спросил знакомый голос. - Вам остается только снять красный плащ, сэр, и тогда... - Но завязки затянулись, помогите мне. - Разорвите их, сэр. - Ну вот. Итак, прочь личину! - И, сбросив с себя свой наряд, мистер Рочестер предстал передо мной. - Послушайте, сэр, что за странная идея? - А ведь ловко сыграно, правда? - С дамами у вас, наверно, вышло удачнее. - А с вами нет? - Со мной вы вели себя не как цыганка. - А как кто? Как я сам? - Нет, как легкомысленный комедиант. Словом, вы хотели что-то выведать у меня или во что-то вовлечь меня. Вы болтали глупости, чтобы заставить меня болтать глупости. Это едва ли хорошо, сэр. - Вы простите меня, Джен? - Не могу сказать, пока всего не обдумаю. Если я во зрелом размышлении найду, что не наговорила слишком много вздора, то постараюсь простить вас; но вам не следовало этого делать. - О, вы вели себя очень корректно, очень осторожно, очень благоразумно. Я обдумала все происшедшее и пришла к выводу, что мистер Рочестер прав. Это меня успокоило. Ведь я действительно была настороже с самого начала этого свидания. Я чувствовала, что за всем этим кроется какая-то мистификация, но мне и в голову не приходило, что цыганка - мистер Рочестер. - Ну, - сказал он, - над чем вы задумались? Что означает эта торжествующая улыбка? - Я удивлена и поздравляю себя, сэр. Надеюсь, вы разрешите мне теперь удалиться? - Нет, подождите еще минутку и расскажите мне, что делают эти люди там, в гостиной. - Вероятно, говорят о цыганке. - Сядьте, расскажите, что они говорят обо мне? - Я бы не хотела, сэр, оставаться дольше; вероятно, уже около одиннадцати часов. Ах да, знаете ли вы, мистер Рочестер, что, после того как вы утром уехали, сюда прибыл еще один гость? - Гость? Нет. Кто же это? Я никого не ждал. Он уехал? - Нет. Он сказал, что знает вас давным-давно и что берет на себя смелость расположиться здесь до вашего возвращения. - Ах, дьявол! Он назвал себя? - Его фамилия Мэзон, сэр. Он приехал из Вест-Индии, из Спаништауна на Ямайке. Мистер Рочестер держал меня за руку, словно собираясь подвести к креслу. Когда я произнесла имя гостя, он судорожно стиснул мою кисть. Улыбка на его губах застыла, дыхание как будто остановилось. - Мэзон! Из Вест-Индии! - сказал он, и эти слова прозвучали так, словно их произнес автомат: - Мэзон! Из Вест-Индии! - И он трижды повторил эти слова, все с большими промежутками, видимо, не отдавая себе в этом отчета. - Вам нехорошо, сэр? - спросила я. - Джен, вы нанесли мне удар. Вы нанесли мне удар, Джен! - Он покачнулся. - О сэр, облокотитесь на меня! - Джен, вы когда-то предложили мне ваше плечо, - дайте мне опереться на него еще раз. - Конечно, сэр, конечно! И вот моя рука. Он сел и заставил меня сесть рядом. Он держал мою руку обеими руками и пожимал ее. Вместе с тем он глядел на меня каким-то тревожным и горестным взглядом. - Мой маленький друг, - сказал он, - как хотел бы я быть сейчас на уединенном острове, только с вами, и чтобы всякие волнения, опасности и отвратительные воспоминания сгинули бесследно. - Не могу ли я помочь вам, сэр? Я готова жизнь отдать, если она вам понадобится. - Джен, если помощь мне будет нужна, я обращусь за ней только к вам. Это я обещаю. - Благодарю вас, сэр. Скажите мне, что надо сделать, я по крайней мере попытаюсь. - Принесите мне, Джен, стакан вина из столовой. Они, наверно, сейчас ужинают; и скажите мне, там ли Мэзон и что он делает. Я вышла. Все действительно были в столовой и ужинали, как предполагал мистер Рочестер; они не сидели за столом, ибо ужин был приготовлен на серванте, и гости брали, что каждому хотелось, стоя маленькими группами, держа в руках тарелки и стаканы. Все были чрезвычайно веселы. Всюду раздавались смех и болтовня. Мистер Мэзон, стоя у камина, беседовал с полковником и миссис Дэнт и казался таким же веселым, как и остальные. Я налила в стакан вина (увидев это, мисс Ингрэм нахмурилась. "Какая дерзость!" - вероятно, подумала она про меня) и возвратилась в библиотеку. Ужасная бледность уже исчезла с лица мистера Рочестера, и вид у него был опять решительный и угрюмый. Он взял у меня стакан из рук. - Пью за ваше здоровье, светлый дух, - сказал он и, проглотив вино, вернул мне стакан. - Что они делают, Джен? - Смеются и болтают, сэр. - А вам не показалось, что у них важный и загадочный вид, словно они узнали что-то необыкновенное? - Ничуть! Они шутят и веселятся. - А Мэзон? - Он тоже смеется. - Если бы все эти люди пришли сюда и оплевали меня, что бы вы сделали, Джен? - Выгнала бы их из комнаты, сэр, если бы могла. Он слегка улыбнулся. - А если бы я вошел к ним и они только посмотрели бы на меня ледяным взглядом и, насмешливо перешептываясь, один за другим покинули меня? Тогда что? Вы бы ушли с ними? - Думаю, что нет, сэр. Мне было бы приятнее остаться с вами. - Чтобы утешать меня? - Да, сэр, чтобы утешать вас по мере моих сил. - А если бы они предали вас анафеме за то, что вы остались со мной? - Я, вероятно, даже не узнала бы об этом, а если бы и узнала, какое мне до них дело? - Значит, вы рискнули бы общественным мнением ради меня? - Я сделала бы это ради любого друга, который заслуживал бы моей поддержки. А вы, я уверена, заслуживаете. - Вернитесь теперь в столовую, подойдите тихонько к Мэзону и шепните ему на ухо, что мистер Рочестер вернулся и хочет видеть его. Проводите его сюда и затем оставьте нас. - Хорошо, сэр. Я исполнила его просьбу. Гости с удивлением уставились на меня, когда я решительно прошла среди них. Я отыскала мистера Мэзона, передала ему поручение и проводила его в библиотеку, а затем поднялась наверх. Поздно ночью, когда я уже давно лежала в постели, я услышала, что гости расходятся по своим комнатам. До меня донесся голос мистера Рочестера: "Сюда, Мэзон. Вот твоя комната". Этот голос звучал весело; я успокоилась и скоро заснула. Глава XX Я забыла задернуть занавеску, как делала обычно, и спустить жалюзи. Поэтому, когда луна, яркая и полная (стояла ясная ночь), оказалась против моего окна и заглянула в него, ее светлый взор пробудил меня. Была глубокая ночь, и, открыв глаза, я сразу увидела серебристо-белый и кристально-ясный диск. Луна была великолепна, но как-то слишком торжественна. Я приподнялась и протянула руку, чтобы задернуть занавеску. Боже, какой вопль! Ночь, ее тишина, ее покой словно были разорваны неистовым, пронзительным, диким криком, пронесшимся из одного конца дома в другой. Сердце у меня замерло, пульс, казалось, перестал биться; моя вытянутая рука оцепенела, словно парализованная. Вопль замер и больше не повторялся. Какое бы существо ни издало этот чудовищный крик, повторить его было невозможно; самый огромный кондор в Андах не мог дважды издать такой крик в своем заоблачном гнезде. Существо, испустившее такой вопль, непременно должно было передохнуть, чтобы повторить его. Этот вопль раздался на третьем этаже, у меня над головой. В комнате над моею я услышала шум борьбы, и, судя по этому шуму, то была борьба не на жизнь, а на смерть. Кто-то полупридушенным голосом крикнул: - Помогите! помогите! помогите! - три раза, с судорожной торопливостью. - Неужели никто не слышит? - снова раздался голос и затем, среди яростного топота и возни, которые продолжались наверху, до меня сквозь доски и штука