всякую критику традиционной морали - чем хуже, тем лучше! Новый удар по врагу Филдинг нанес 29 апреля, поставив в один вечер с "Пасквином" очередной фарс. Это пародия на друри-лейнскую пантомиму Джона Рича "Падение Фаэтона" (музыку к ней написал Арн). Бурлеск Филдинга называется "Летящий кубарем Дик {Уменьшительная форма имени Ричард.}, или Фаэтон в затруднении", и это одна из самых слабых его работ. Филдинг подымает на смех буквально каждое слово оригинала. Храмовые жрецы стали неотесанной деревенщиной, боги и божества превратились в лондонское простонародье. В первую очередь достается, конечно, Джону Ричу (ему же адресуется насмешливое посвящение в опубликованном тексте), но и другие не были забыты - Сиббер, Флитвуд. Роль миссис Чарк - это представленная в кривом зеркале роль Китти Клайв в "Друри-Лейн". Неужели Филдинг способен на вероломство?! Во-первых, не следует представлять в розовом свете его характер; во-вторых, нельзя недооценивать кровожадность театральных баталий. Уже упоминавшийся Артур Скаутен пишет: "Если в доброжелательном и добродетельном сквайре Олверти усматривать автопортрет Генри Филдинга, то совершенно неузнаваем он в образе директора Нью-Хеймаркета на страницах театральной хроники. Перед нами беззастенчивый и хитрый интриган, записной скандалист, подстрекатель, без малейших угрызений совести склонивший Шарлотту Чарк взять роль, оскорбительную для ее отца, Колли Сиббера; в неудачах он винит злые происки, болезненно принимает критику - и в то же время не остановится ни перед чем, чтобы приковать к себе внимание". Но так ли уж трудно было "склонить" миссис Чарк к насмешкам над отцом? Впрочем, все может быть. Филдинг давал спектакли и в "запрещенные" дни - в великий пост и даже на страстной неделе. Он делал ставку на новые пьесы и, случалось, в один вечер показывал две новинки, что само по себе было новостью в театральной практике. Его постановки были ярки и оригинальны, на них не клевали носом. Конечно, ни одна из них не сравнялась в успехе с "Пасквином", но выдавались очень удачные спектакли - например, "Роковое любопытство". В репертуаре встречаем и пьесу Джеймса Ралфа (он, похоже, помогал подобрать труппу), и несколько балладных опер. Миссис Чарк представилась возможность отличиться в своей любимой роли - в роли капитана Макхита. На протяжении 1736 года события в Маленьком театре оставались центральными в культурной жизни столицы. Только однажды этот порядок нарушился, и то по вине "Оперы нищего". "Друри-Лейн" надумал в декабре возобновить ее постановку - может быть, намереваясь показать иным выскочкам, как нужно ставить классику. Однако выбор актрисы на роль Полли Пичем столкнулся с трудностями. Кому ее играть? Миссис Клайв, отлично зарекомендовавшей себя в этой роли, но теперь заделавшейся певицей? Или Сусанне Сиббер, сестре Томаса Арна и супруге нескладного Теофила? Не исключено, что Сиббер-младший умышленно подогревал скандал - это в его духе, особенно когда он бывал навеселе. На третьем году его супружеская жизнь расстроилась, и понятно его желание насолить Сусанне; а миролюбивой Китти он досаждал просто из вредности. Потрясения в клане Сибберов неизменно пробуждали в Филдинге сатирика: в своей очередной пьесе в Хеймаркете он принял сторону миссис Клайв. И Китти, певица, безусловно, неважная, получила роль Полли*. 7 Поздней осенью 1736 года Филдинг начал свой последний театральный сезон, хотя в ту пору никто этого не знал. В общих чертах случившееся известно всем: политическая драматургия Фиддинга набирала силу и напуганное правительство приняло контролирующий театральную деятельность "акт о цензуре", остававшийся в своде законов вплоть до 1968 года. "Подобно новому Герострату, - витийствует в автобиографии Колли Сиббер, - он (то есть Филдинг) спалил собственный театр, когда в ответ на его писания последовал парламентский акт против сцены". Сложить оружие после десятка лет литературной каторги, на гребне блистательного успеха - это был тяжелый удар, и честь и хвала Филдингу, что он не пал духом и преуспел еще на двух поприщах. Поначалу сезон складывался хорошо для хеймаркетской труппы; новых пьес Филдинга в репертуаре не было - это может означать, что летом он отдыхал в Ист-Стоуре. Не исключено, что жене захотелось показать их первенца (дочь Шарлотта родилась 27 апреля) друзьям и родственникам в провинции. Супруги, видимо, продолжали жить на Букингем-стрит, поскольку девочку крестили в церкви святого Мартина-на-полях (это была их приходская церковь). В канун 1737 года (или в самом его начале) Филдинг вернулся в Лондон. В начале марта в доме корсетника на Эксетер-стрит (то есть в том же самом приходе) поселились два жильца: Сэмюэл Джонсон и Дэвид Гаррик*. Разумеется, Филдинг и не ведал об их существовании - мало ли молодых оборванцев наезжает в столицу? Между тем Джонсон держал в дорожной сумке рукопись трагедии "Ирина", а Гаррик бредил театром. Едва ли мы злоупотребим воображением, представив, как эти молодые люди на последние гроши идут в Маленький театр, где по-прежнему нет отбою от зрителей. Глядишь, они и в "Друри-Лейн" выберутся, а там готовится к постановке новая пьеса Филдинга {Вскоре после описываемых событий Джонсон предложит Флитвуду свою "Ирину", однако свет рампы пьеса увидит лишь в 1749 году, когда директором театра "Друри-Лейн" станет Гаррик. - Прим. авт.}. С рассчитанным великодушием Чарлз Флитвуд согласился поставить в своем театре одноактный фарс Филдинга "Евридика", и в середине февраля была сыграна премьера. Как выяснилось, в недобрую минуту сделал Филдинг выбор в пользу "Друри-Лейн". Лакеи, вымещавшие на пьесах все, что они вытерпели в жизни, и в этот раз решили показать свой характер. Сначала они шумели на представлении "Катона" Аддисона*. Их выставили из лож, где они дожидались своих хозяев, и тогда они разнесли двери и заняли балкон. Теофил Сиббер, у которого был талант встревать в скандалы, пытался урезонить толпу катоновским красноречием, однако цели своей не достиг. Для "чтения Закона о мятеже" и задержания зачинщиков вызвали вестминстерского шерифа. С грехом пополам доиграли "Катона" и началось боевое крещение "Евридики". Публика, естественно, пребывала в язвительном настроении, и под шквалом насмешек фарс потерпел провал. Через два дня труппа предприняла новую попытку, и снова пьесу ожидал враждебный прием. Филдингу не оставалось ничего другого, как примириться с этим положением. Он опубликовал текст пьесы ("какой она была осуждена в "Королевском театре на Друри-Лейн"") и по горячим следам написал новый фарс, "Осуждение Евридики" (это первоначальное название), премьера которого была назначена на 15 марта в Маленьком театре. Однако обстоятельства вынудили Филдинга на несколько недель отложить спектакль. Собственно говоря, провал "Евридики" не был катастрофической неожиданностью. Это пародийное переложение известного мифа на современные нравы, здесь отпускаются одна-две колкости по адресу кастрата Фаринелли, есть главные роли для Маклина и миссис Клайв. Не думаю, чтобы этот фарс когда-нибудь взялись поставить. В Маленьком театре у Филдинга была на очереди новая постановка: трехактная комедия "Исторический календарь за 1736 год". Ее представили зрителям 21 марта, предварив шумной рекламой в газете: зрителей просили "в нарушение правил, плакать на трагедии и смеяться на комедии". Пьесу приняли так же восторженно, как годом раньше - "Пасквина". До 13 апреля в паре с ней давали "Роковое любопытство", а затем - отложенный фарс "Освистанная Евридика" (название изменилось) . До 23 мая "Исторический календарь за 1736 год" прошел 35 раз при переполненных залах. Тем временем труппа отрепетировала еще несколько пьес (возможно, их автором был сам Филдинг), но дни Великого Могола были сочтены: акт о цензуре уже рассматривался в парламенте. С внешней стороны новая пьеса мало отличается от прежних - и здесь драматург приводит критиков на репетицию своей пьесы, и здесь высмеиваются Сибберы, Фаринелли и Джон Рич. Но сколько же в ней яда против Великого человека - против самого Роберта Уолпола! Действие "пьесы в пьесе" происходит на острове Корсика, под которым подразумевается Англия. Уолпол является под занавес в обличье скрипача-циника Квидама. В роли знаменитого аукциониста Кока (Филдинг переименовал его в Хена {По-английски имена смысловые: cock - петух, hen - курица.}) выступила Шарлотта Чарк; поминается в пьесе и ссора между миссис Сиббер и Китти Клайв (в оригинале была даже перебранка между обеими Полли, но после первого представления Филдинг снял эту сцену). Теофил Сиббер выведен под именем Пистоля (это была его любимая роль). Дерзкое содержание пьесы молодая труппа передавала с заразительной бесшабашностью, при всяком удобном случае поднимая на смех первого министра, который предстает здесь шарлатаном, шутом и мошенником. На эту смесь зубодробительной сатиры и номеров кабаре публика валила валом. Готовился печатный текст, в Эдинбурге появилось пиратское издание - интерес к пьесе приобрел общенациональные масштабы. Колли Сиббер на сей раз изображен под именем Граунд-Айви, правой руки бога остроумия. Его диалог с незаконнорожденным сыном Аполлона позволяет Филдингу выразить свое отношение к пресловутым "исправлениям", которые навязывал безответному Шекспиру Колли Сиббер. "ГРАУНД-АЙВИ. Что вы здесь делаете? АПОЛЛОНИЯ распределяю роли в трагедии "Король Джон". ГРАУНД-АЙВИ. Значит, вы распределяете роли в трагедии, которая обречена на провал. АПОЛЛОН. Что вы, сэр! Разве она написана не Шекспиром и разве Шекспир не был одним из величайших гениев человечества? ГРАУНД-АЙВИ. Нет, сэр. Шекспир был славный малый, и кое-что из написанного им для театра сойдет, если только я это немножко приглажу. "Короля Джона" в теперешнем виде ставить нельзя, однако скажу вам по секрету, сэр: я мог бы его приспособить для сцены. АПОЛЛОН. Каким же образом? ГРАУНД-АЙВИ. Путем переделки, сэр. Когда я заправлял театральными делами, у меня был такой принцип: как ни хороша пьеса - без переделки не ставить. В этой хронике, например, Фальконбридж Незаконнорожденный отличается чрезвычайно женственным характером. Я бы этот персонаж выкинул, а все его реплики вложил в уста Констанции, которой они куда более подходят. Да будет Вам известно, мистер Аполлон, что в подобных случаях я прежде всего стремлюсь добиться цельности образов, изысканности выражений и возвышенности чувств". Не станет ли пьеса от этого хуже, неуверенно спрашивает Аполлон: ведь Шекспир - популярный автор, а у Граунд-Айви популярности нет и на грош; старый драмодел, само собой, отмахнется от этого вопроса. Предлагаемые "переделки" очень похожи на расправу Сиббера хотя бы с "Ричардом III", а словами "Обречена на провал" он отваживал драматургов, приносивших ему пьесы*. Побывавший на премьере и влюбившийся в пьесу граф Эгмонт записал в дневнике: "Хорошая сатира на современность, много остроумного". В газетных отчетах читаем, что "Календарь" приняли "с восторгом, доселе невиданным в театре". Спустя три недели в паре с ним пошел фарс "Освистанная Евридика". Вернувшись в тот вечер из Маленького театра, граф Эгмонт охарактеризовал фарс как "аллегорию провала законопроекта об акцизе". В целом же пьеса, записывал он дальше в дневнике, "являет собой сатиру на сэра Роберта Уолпола, причем я заметил, что в особенно сильных местах, например прославляющих свободу, присутствовавший в театре принц Уэльский громко аплодировал". К этому времени принц Фредерик демонстративно отдалился от отца и стал знаменем антиуолполовской оппозиции. "Освистанная Евридика", конечно, легковеснее "Календаря", она и играется каких-нибудь полчаса. Это пародийная трагедия, рассказывающая историю "восхождения, успеха, величия и падения мистера Пиллиджа", "автора могущественного фарса, не имеющего равных себе в поэзии, а точнее - среди других фарсов". Автор - это сам Филдинг, потерпевший неудачу с "Евридикой", и в то же время это Уолпол, утративший авторитет (это вытекает из содержания пьесы) после акцизного кризиса. Подобная самокритика напоминает Свифта, у которого повествователь вовлекается в то самое безумие, против которого он ополчается. Проводит нас на репетицию трагедии драматург Спэттер, его играла Шарлотта Чарк. Нелишне отметить, что в роли Музы выступила миссис Элиза Хейвуд; в "Календаре" она играла миссис Скрин. Ее драматический талант был весьма скромен, но в бурлеске она была на своем месте. Можно только гадать, обладал ли Филдинг способностью Пиллиджа "за один присест написать девять сцен", но что пьеса дышит легко и радостно - вне сомнения. Мерфи свидетельствует, что свои пьесы Филдинг записывал на подвернувшихся клочках табачной обертки, и, может, доля истины в его словах есть. Неожиданно наступил конец. Кабинет исподволь искал предлог для учреждения более строгого контроля над театром. В 1735 году некий независимый член парламента внес законопроект "об уменьшении числа домов, в коих лицедействуют". За архаической тяжеловесностью фразы проскальзывает неизжитое презрение к актерской профессии. Признавая право на существование только за теми театральными труппами, что имели королевский патент, законопроект метил прежде всего в Гудменз-Филдз, ибо этот театр в Ист-Энде традиционно считался гнездом порока и разврата. Уолпол предложил дать лорду-камергеру чрезвычайные полномочия по "надзору" за пьесами, назначенными к постановке, однако автор проекта, убоявшись этой поправки, пошел на попятный. Отсрочка была недолгой. Через два года "Скандальная лавка мистера Филдинга" в Хеймаркете своими дерзостями доняла Уолпола. Мало того, что в театре шли две новые пьесы, откровенно высмеивавшие первого министра, - возобновились (правда, ненадолго) представления "Пасквина", в начале года была поставлена утраченная ныне пьеса "Падение Боба, известного также под именем Джин" (ее содержание, безусловно, навеяно антиуолполовскими "водочными беспорядками" 1736 года). В официозе "Дейли газеттер" от 7 мая некий "политический авантюрист" открыто предостерегал Филдинга от неприятностей. В оппозиционной газете "Здравый Смысл" от 21 мая появился ответ Филдинга-"Пасквина", однако к этому времени его участь была предрешена. Когда 4 июня "авантюрист" отреагировал на ответ Филдинга, законопроект о введении строгой театральной цензуры уже прошел первое чтение. Уолпол торопился: на Линколнз-Инн-Филдз труппа Джиффарда завершала репетиции "Золотого огузка". Непроницаемая тайна окутывает эту пьесу, текст которой утрачен. Вначале была карикатура "Демонстрация золотого огузка": Король-сатир подставляет Королеве-жрице свой голый зад, Королева ставит ему клизму с aurum potabile {жидкое золото (лат.).}. Рядом в костюме чародея стоит Уолпол. В "Здравом Смысле" от 19 марта появилось подробнейшее толкование карикатуры, смысл которой, по-видимому, в том и состоял, чтобы дать повод к развернутому "видению" о грязи в политике. Столь хлестких ударов, как эта карикатура и ее разъяснение в газете, двор еще не получал. Пьеса на этот сюжет должна была произвести впечатление разорвавшейся бомбы, кроме того что была бы непристойна до крайности. Что касается постановки фарса на сцене, то, может статься, тревога была заведомо ложной. В пародийной "Автобиографии" Теофила Сиббера, опубликованной в 1740 году, высказывается предположение, что подкупленный Джиффард собственноручно отнес пьесу Уолполу. Никаких подтверждений этому нет, более того: свидетельство "Автобиографии" надо принимать критически, поскольку предполагают, что Филдинг - ее автор. С другой стороны, еще меньше оснований доверять Хорасу Уолполу, утверждавшему, что сатирический фарс "Золотой огузок" принадлежал перу самого Филдинга. Много лет спустя Хорас Уолпол обмолвился, что обнаружил в бумагах отца неполный текст этой пьесы, но если это правда, то куда же она запропастилась опять? Занимавшиеся этой проблемой обычно решают ее в пользу версии, изложенной в пародийной "Автобиографии", хотя верят там далеко не каждому слову. Приходится признать, что история эта по сей день остается невыясненной. Закон о театральной цензуре проходил поразительно быстро: к 21 июня он одолел все парламентские инстанции и получил королевское одобрение*. В законе было два положения: всякий театр обязан был либо иметь королевский патент, либо получить от лорда-камергера специальную лицензию; всякая новая пьеса (или подновленная старая) за две недели до представления должна была подаваться в канцелярию лорда-камергера на предмет цензуры*. Протесты вызвал, в основном, второй пункт, хотя, по мнению, например, крупнейшего историка театра профессора Джона Лофтиса, именно первый пункт законопроекта наиболее губительно сказался на судьбах драмы. Биографы Филдинга обычно щедро цитируют лорда Честерфилда, выступившего против законопроекта в палате лордов, и Сэмюэла Джонсона, опубликовавшего двумя годами позже иронический памфлет "В защиту театральных цензоров". Красноречие этих публицистов не убеждает меня, потому что нельзя закрывать глаза на безвыходность положения Уолпола. Словно дети, испытывающие терпение отца, Филдинг и его труппа играли с огнем. И Филдинг обжегся, потому что хотел этого. Думать иначе - значит предполагать в нем ничтожную толику ума и житейской мудрости. Все, что мы о нем знаем, противоречит такому допущению. Итак, он снова без работы. В течение нескольких дней прекратили существование три театра, не имевшие лицензий, - само собой, Маленький театр, Линколнз-Инн-Филдз и Гудменз-Филдз. Возможно, с подсказки властей, желавших поощрить его участие в истории с "Золотым огузком", Джиффард сумел отыскать в законе слабые места. Он было уже выставил на аукцион "множество предметов театрального реквизита", но вдруг передумал и в 1740 году открыл театр в Гудменз-Филдз; в следующем году здесь дебютировал Дэвид Гаррик. А Джиффард прибег к такой уловке: объявил "концерт вокальной и инструментальной музыки, в двух частях" - и в антракте сыграл комедию gratis {бесплатно (лат.).}. Поскольку закон запрещал лишь спектакли, на которых взималась входная плата, Джиффард мог оправдаться тем, что его представления не попадают в эту категорию и посему не подлежат штрафу в размере 50 фунтов стерлингов*. Были и такие, что открыто шли на нарушение закона, однако многие покорились неизбежному, оставив "Друри-Лейн", "Ковент-Гарден" и Оперный театр без конкурентов*. В их числе был и Филдинг. К тому времени, когда Джиффард придумал свой "концертный" трюк, он с головой ушел в новую жизнь. Об этом резком повороте в его судьбе много написано. Подавляющее большинство пишущих благословляет счастливый случай, поклонники же драматургии Филдинга, напротив, не спешат радоваться перемене. Но все сходятся на том, что это был переломный момент в его жизни. Прежде он жил сегодняшним днем, и даже семейная жизнь его не остепенила. Теперь надо было все менять - кончилась затянувшаяся юность. Закон о театральной цензуре заставил его трезво оценить и свое общественное положение: ведь этот закон, в сущности, был поправкой к старому "закону против бродяжничества". Ему было ровно тридцать лет, и он опять решает начать все сначала. Глава IV СЛУЖБА И ПРИЗВАНИЕ (1737-1742) 1 В первый день ноября 1737 года Генри Филдинг официально принял обет законопослушания: сделав полагающийся взнос (4 фунта стерлингов), он стал студентом Среднего Темпла, записавшись в регистрационной книге уроженцем Ист-Стоура в Дорсетшире, сыном и бесспорным наследником бригадира Эдмунда Филдинга. Выбор Судебного Инна объясняется просто: именно в Среднем Темпле, обновив семейную традицию, получил право адвокатской практики Генри Гулд, кузен писателя. Свое славное судейское поприще надежный и положительный Гулд избрал в 1734 году, когда стал барристером. Это был истинный Гулд, он намного обогнал нашего героя, хотя был моложе на три года. Теперь и в Филдинге заговорил Гулд, и он благоразумно прислушался к этому голосу. В семье было прибавление - дочь Харриет. Ученые ценят ясность, и немудрено, что в решении Филдинга они усмотрели давний замысел. Они толкуют этот шаг как естественный и неизбежный. Ссылаются на предков и родственников, посвятивших себя юриспруденции. Извлекают из пьес намеки, свидетельствующие о подспудной тяге к этой профессии*. В некоторых работах ошибочно утверждалось, что-де в Лейден Филдинг ездил изучать законоведение. Нас пытаются убедить в том, что Филдинг давно намеревался свернуть на эту стезю и что закон о театральной цензуре избавил его от последних сомнений. Все это неверно от начала до конца. Юристами в его роду были только Гулды, а это наследство он старательно вытравлял в себе. Юридический антураж в его пьесах призван вызывать смех - у тогдашних сатириков было принято биневать "мошенников стряпчих", и точно так же он не давал спуску судьям и адвокатам. Дело, выходит, обстояло совсем иначе: Филдинг сделал решительно все, чтобы избежать нежелательной судьбы. Жизнь переломилась резко и болезненно. Предоставь ему оппозиция средства для газеты, он бы с большей охотой отдался публицистике. А то, по отцовскому примеру, пустился бы в загул, не будь на его попечении жены и двух малюток. Так что новую жизнь он принял скрепя сердце. Он был, скажем мы сегодня, перезрелым студентом {"A mature student" - студент, поступивший в университет после окончания колледжа для взрослых, то есть в возрасте старше 25 лет.}, но без сегодняшней приличной стипендии: он проживал остатки собственного наследства и состояния Шарлотты. Летом 1737 года он, по всей видимости, ездил в Ист-Стоур, улаживал дела с усадьбой: брату Эдмунду исполнился двадцать один год, и щиение выходило из-под опеки, учрежденной после смерти их матери. По числу наследников все имущество поделили на шесть равных частей - мера справедливая, учитывая, что в большинстве семей действовало право первородства. Оформление и прочие бумажные хлопоты взял на себя стряпчий из Солсбери Роберт Стиллингфлит (некоторые видят в нем прототип жуликоватого стряпчего Даулинга из "Тома Джонса"). Летом 1738 года Генри и Шарлотта продали свою долю за 260 фунтов стерлингов. В купчей упоминались "огороды, три фруктовых сада, пятьдесят акров пашни, восемьдесят акров луговины, сто сорок акров пажити, десять акров леса" и несколько строений. Хозяйство было запущено, и, по тогдашним понятиям, цена ему вышла невысокая (оценку имения обычно производили по годовой ренте за несколько оговоренных лет). Так Филдинг потерял родное гнездо, хотя сохранил и в будущем укрепил связи с Западным краем. Вернувшись в Лондон, он с отменным прилежанием ушел в занятия. Знавшие Филдинга единодушно отмечали его способность помногу и сосредоточенно работать. Вспомнив праздную молодость, пишет Артур Мерфи, и ударившись в "столичный загул", он набрасывался затем на работу с удесятеренной силой: "Близкие друзья часто бывали свидетелями того, как, вернувшись из таверны заполночь, он еще несколько часов кряду занимался чтением и делал выписки". Завидный дар! - но, увы, не вечный: через несколько лет здоровье расстроится, и примирять эти крайности будет все труднее. Судя по всему, в тот год Шарлотта осталась в Солсбери. Филдинг, надо думать, снимал холостяцкую квартиру, хотя неизвестно, в каком районе, - скорее всего, неподалеку от Стрэнда, где он уже обжился и где имелись все условия для того, чтобы хорошо поработать и славно развлечься. В июле 1739 года он решил забрать семью в Лондон. Письмо к книготорговцу, кроме извинений за просроченный долг, содержало и соответствующую просьбу: "Неблагоприятные обстоятельства помешали мне расплатиться с Вами, что я непременно сделаю в будущем месяце, вернувшись в город. Я хотел бы просить Вас о любезности присмотреть для меня дом около Темпла. В нем должна быть большая столовая, в остальном я не привередлив. Плата - не выше 40 фунтов в год; чем дешевле, тем лучше. Я нанимаю дом на семь лет. Ответом в течение ближайших двух недель Вы чрезвычайно обяжете Вашего покорного слугу Генри Филдинга". Характерно написание фамилии: в семье была принята иная форма - Фелдинг. В недостоверной легенде пятый граф Денби (он доводился Генри троюродным братом) спрашивает, отчего тот пишет фамилию иначе, чем другие Фелдинги. "Не знаю, милорд, - якобы слышит он в ответ, - разве что моя семейная ветвь раньше выучилась грамоте"*. Одному или в обществе Шарлотты Филдингу предстояло одолеть массу фолиантов, составлявших фундамент юридического образования. Сборники судебных решений, протоколы, словари и тому подобное составляли солидную часть обязательной литературы. Для будущих юристов устраивались учебные судебные процессы, студенты ходили в Вестминстер-Холл на сессии, где блистали красноречием Уильям Мерри, будущий граф Мэнсфилд, или Дадди Райдер. Однако само по себе обучение в Темпле велось в ту пору неудовлетворительно. "Юридическое образование в XVIII веке, - констатирует сэр Уильям Холдсуорт, - являло печальную картину", - и продолжает: "И в Судебных Иннах, и в университетах подготовка правоведов велась из рук вон плохо... Студенты набирались знаний, бессистемно читая и сумбурно обмениваясь впечатлениями от прочитанного, посещая адвокатские конторы и судебные заседания... Обязанность проживать в Среднем Темпле и заниматься в его стенах могла исчерпываться оплатой предоставленных услуг. Зато свято соблюдались так называемые "свечные занятия", то есть известного рода занятия после ужина, при свечах". Нужно было обладать целеустремленностью Филдинга, чтобы в столь неблагоприятных условиях всего за несколько лет сделаться исправным правоведом. Многие его коллеги студенты, столичные юнцы со средствами, меньше всего помышляли об учении. Им не нужна была адвокатура - Темпл был для них своего рода пансионом, гарантировавшим некое общественное положение. Другое дело - Филдинг: ему приходилось заниматься всерьез, поскольку он нуждался в постоянном доходе, а на него мог рассчитывать только высокой квалификации барристер. Свои планы Филдинг осуществил с похвальной быстротой: 20 июня 1740 года он получил право адвокатской практики. На что другие потратили бы шесть-семь лет, он совершил за неполных три года {Столь скорое, вопреки обычаю, вступление Филдинга в адвокатское сословие сэр Уильям Холдсуорт объясняет тем, что, во-первых, ему зачли год обучения в Лейденском университете, а во-вторых, "он доводился близким родственником мистеру Гулду, старейшине корпорации барристеров, который заверил своих коллег в великом прилежании и успехах упомянутого мистера Филдинга". Биографы почему-то обходят молчанием решающее значение протекции в иных случаях. - Прим. авт.}. С тех пор недруги называли его не иначе, как "адвокат Филдинг"; уж если появилось недоумевающее стихотворение, когда он только определялся в Средний Темпл, то можно представить, сколько яда прольется на этого бумагомарателя, облачившегося в судейскую мантию. В его материальных делах забрезжил просвет. В 1738 году умер дядюшка, гвардейский полковник Джордж Филдинг, бурной жизнью подтвердивший, что не зря косил эту фамилию, - он умер и завещал племяннику ежегодную ренту в размере пятидесяти фунтов. Однако все, что делали Филдинги, в глазах закона было сомнительно. И точно: завещатель запамятовал, сколько долговых обязательств он оставлял после себя. Шарлотта не увидела этих денег, и хорошо, если их дождался Генри. В 1740 году новоиспеченный адвокат ездил в Дорчестер на квартальную сессию - освоиться с новой специальностью, а заодно разобраться с Ист-Стоуром: стряпчий Стиллингфлит, похоже, обобрал его при расчете. Из Бейзингстока, где ехавшие на запад обычно задерживались, он написал 15 июля письмо Дэвиджу Гулду, своему дяде. Через неделю Гулд ответил из Шарпем-парка, что необходимые документы он выслал, но успеха тяжбы не предвидит. Мы не знаем, какое решение вынесли присяжные (в XVIII веке далеко не каждый протокол ложился в судебные архивы), однако то, что мы знаем, навевает грустные мысли. Много лет спустя одна солсберийская газета поведала, что в конечном счете имение перешло в руки ненасытного Питера Уолтера. Ист-Стоур был у него под боком, а он, даже находясь одной ногой в могиле, все скупал и скупал землю. История правдоподобная и одновременно символическая. В ближайшие несколько лет, выезжая в Западный округ на судебные сессии, Филдинг будет частым гостем в Дорчестере. Выездные сессии созывались не реже трех раз в год в городах Винчестер, Солсбери (в очередь с Девайзесом), Дорчестер, Тонтон (в очередь с Уэлсом), Эксетер, Бодмин и Бристоль. Разбирались, в основном, незначительные дела, и нужно поискать такого адвоката, который разбогатеет на мелких имущественных дрязгах или на браконьерстве обедневших фермеров. В уголовных делах у прокурора возможностей было больше: обвиняемый, как правило, должен был сам заботиться о своей защите, поскольку его защитник мог только отвечать на вопросы суда и не имел права задавать вопросы свидетелям. Исключая судей и королевских юрисконсультов, всего в ту пору было около двухсот барристеров, и почти все они практиковали в Лондоне. Некоторые друзья Филдинга по Темплу специализировались в "праве справедливости", а двое, Чарлз Прэтт и Роберт Хенли, в 1760-е годы по очереди побывали лордами-канцлерами. Итак, Филдинг вошел в круг избранных, где были еще особо избранные, а снаружи оставалась сословная мелочь, и почет и доходы были не про нее. На протяжении долгого времени очень мало делалось для того, чтобы искоренить злоупотребления исполнительной власти, представленной такими стряпчими, как Уолтер и Стиллингфлит. Вплоть до 1729 года их готовили из рук вон плохо, но и позже они не удостоятся особого уважения, и многие читатели понимающе посмеются над рассказом Партриджа о долге, "выросшем с пятнадцати шиллингов до тридцати фунтов благодаря судебным издержкам, искусно навороченным моим стряпчим" ('Том Джонс", книга XVIII, глава 6). Еще раньше, в книге VIII, рисуется колоритная картина суда под председательством старшего судьи Пейджа. В 1739 году Пейд-жу было под девяносто, но он еще выезжал в Западный округ на сессии. В судейском фольклоре бытовало немало "историй", подобных той, что рассказал Партридж. Короче говоря, на спокойную жизнь Филдингу не приходилось рассчитывать. Проводить целые дни в седле, наспех вникать в суть дела, наскоро завязывать отношения с коллегами и обезвреживать судей - на это его хватало, пока было здоровье. А не хватало по-прежнему денег, и он снова задумывается о приработке. Явилась мысль написать учебное пособие по уголовному праву, однако этот проект не осуществился*. Источник дохода и новая сфера приложения сил откроются уже через пару лет: Филдинг засядет за романы. Однако и в годы учения в Темпле его литературные способности не оставались втуне: их затребовал "Боец" ("Champion"). 2 Это была, в сущности говоря, газета на четырех полосах, выходившая трижды в неделю; стоила она полтора шиллинга. Наряду с обзором новостей и объявлениями "Боец" давал обстоятельный комментарий "от редакции" - обычно в форме передовицы. Одним словом, газета как газета, и даже имелось "лицо", от имени которого она якобы издавалась: капитан Геркулес Винигар (действительный обладатель этого имени был боксером). Капитан рекомендовался блюстителем нравов и искоренителем зла. Призвав на подмогу умудренного жизнью отца, двух бездельников-сыновей и еще кое-кого из родственников, капитан Винигар обещал с неослабным вниманием следить за ходом событий. Мы увидим здесь много схожего с кружком сэра Роджера де Коверли, тридцатью годами раньше воссозданным на страницах "Зрителя" Аддисоном и Стилом. Однако у Филдинга знакомые типы выступают ярче, живее, и сам "Боец" стоит к жизни ближе, чем благовоспитанный "Зритель". Первый номер вышел 15 ноября 1739 года, и в первоначальном своем виде газета продержалась около трех лет (позднее были попытки возобновить ее с другим составом сотрудников, однако эти старания ничем не увенчались). Что касается активного сотрудничества в газете самого Филдинга, то оно было еще более кратким. Начал он это предприятие с Джеймсом Ралфом (возможно, были и еще помощники). После давнего соавторства в "Щеголе из Темпла" сатирики и публицисты склоняли их имена вместе, хотя со своей стороны заокеанский собрат сделал немного, чтобы рассчитывать на внимание общества. Несколько стихотворений и пьес (в основном, на старые сюжеты) спасли его от прижизненного забвения, однако в глазах большинства он оставался курьезной фигурой, пока в 1740-е годы его не отметили покровительством весьма влиятельные лица. В минуту отчаяния он даже переметнулся на сторону Уолпола. Тогда-то Филдинг и привлек его в газету, и в целом Ралф оправдал доверие. Кроме них, в деле было еще пять пайщиков. Считалось, что политический раздел ведет Ралф, хотя Филдинг писал в него постоянно. Из редакции газеты он вышел в 1741 году: сам он называл июнь, остальные компаньоны помечали его уход несколькими месяцами раньше. Однако именно острые, боевые публикации Филдинга задали газете тон в начальный период ее существования. Всего по июнь 1740 года он написал не менее 64 передовиц, что выясняется довольно просто: в 1741 году газетные материалы вышли отдельным изданием, и мы знаем, какими инициалами Филдинг подписывал свои статьи. Есть основания думать, что написал он гораздо больше, нежели эти 64 передовицы*. Кроме того, он продолжал активное сотрудничество в газете на протяжении еще почти года, однако эти номера комплектно не переиздавались и соответствующие материалы до последнего времени не включались в сочинения Филдинга. Цельной подборки не сохранилось, но из того, чем мы располагаем, явствует, что запал Филдинга не иссяк и из "Бойца" он ушел по принципиальным идейным соображениям. Самое удивительное, что ему, похоже, наскучила постоянная газетная травля Уолпола. Одно дело - прозревший Ралф, а Филдингу эти бесплодные бумажные баталии уже приелись. Отличительной чертой "Бойца" была его ярая оппозиционность, иначе говоря, газета постоянно наводила критику на Уолпола, снабжая его различными псевдонимами. Их было множество: Медный лоб (за беспардонность и, возможно, с намеком на богатство), Фураж (за взяточничество в бытность военным министром еще при королеве Анне*), Боб-добытчик (этот был уже у Гея, в "Опере нищего") - всех его кличек не перечесть. Противников Уолпола сплотила общая цель: свалить первого министра. После "акцизного кризиса" 1733 года власть стала уходить из его рук. Он довольно успешно провел выборы 1734 года, однако все чаще доводилось ему идти на компромиссы. В 1737 году после долгой и мучительной болезни умерла его наперсница - королева Каролина; за ее приверженность правительству оппозиция была настроена против нее до такой степени, что едва не решила воздержаться даже от символического выражения скорби. В письме к Литлтону, приятелю Филдинга, лорд Честерфилд прямо высказался в том роде, что пэрам, не состоящим на жалованье, следует игнорировать государственный траур. Международная обстановка тем временем накалялась. Уже несколько лет в купеческой общине зрело недовольство Испанией, грабившей британские торговые суда. Эти шовинистические настроения были на руку оппозиции. И все эти годы Уолпол как мог удерживал страну от войны: в Европе, заметил он как-то королеве, прошлым летом полегло 50 000 человек, но ни одного англичанина среди них не было. Однако в определенный момент сохранение мира стало не по силам и Уолполу. В начале 1738 года в палату общин был вызван для дачи показаний капитан торгового судна Роберт Дженкинс. Капитан предъявил парламентариям собственное ухо, сохранявшееся в бутылке с рассолом. Ухо, объяснил он, ему отрезала испанская береговая охрана в Гаване. Вполне возможно что это была правда, однако печальный эпизод имел место в 1731 году и с тех пор Испания проявляла более сдержанное отношение к английскому торговому флоту. Несмотря на давность причиненной обиды, общественное мнение всколыхнулось. Искусство отсрочек и проволочек на этот раз не выручило Уолпола. В октябре Англия начала военные действия против Испании, развязав так называемую "войну за ухо Дженкинса" и на многие годы увязнув в европейских конфликтах. Причина казалась уважительной: колониальная торговля выгодна, она отвечает национальным интересам. Только что может быть выгоднее мира, столь долго сохранявшегося при Уолполе? "Это ваша война, - сказал он своему воинственному министру, герцогу Ньюкаслу. - Желаю успеха". Начало обнадеживало. Адмирал Эдвард Верной захватил беззащитный Портобелло, и этот ничтожный успех вызвал на родине несообразное ликование. Однако в ходе войны сопротивление испанцев возрастало, и попытка Вернона захватить важный торговый порт Картахену окончилась полной неудачей. План был таков: ударом с суши и моря смести фортификации и отбить богатые галеоны {Испанское военное судно особо прочной постройки.}. Но операцию плохо продумали, средств не хватало (на флот их вообще отпускали в обрез, да и те разворовывали), боевая подготовка была плохой. В довершение всего военные действия на суше были доверены бездарному генералу Вентворту. Впечатляющую картину этой экспедиции, потерявшей девяносто процентов своего состава, дал ее участник Тобайас Смоллетт в романе "Родрик Рэндом", опубликованном семь лет спустя. С горьким сарказмом отзывается он о "высокой стратегии": "И снова злокозненные люди воспользовались случаем, чтобы поносить командование, утверждая, что (...) оно не только бесполезно тратило время, весьма драгоценное вследствие приближения периода дождей, но и позволило испанцам оправиться от страха, вызванного приближением английского флота, превосходившего по крайней мере втрое своей численностью любой флот, появлявшийся доселе в этой части света. Но если мне будет разрешено высказать свое суждение по сему вопросу, я бы приписал эту проволочку благородству наших начальников, пренебрегавших теми преимуществами даже над врагом, какие предоставила им фортуна". Неудачным было и нападение на Сантьяго-де-Куба. Война бессмысленно затягивалась, и только контрабандисты извлекали из нее выгоду. В такой обстановке, постоянно накаляемой "Бойцом", проходили последние два года правления Уолпола. Время от времени под обстрел попадал Колли Сиббер, но и тогда "Боец" умудрялся задеть первого министра. Правительственный "Дейли газеттер" не остался в долгу и повел травлю Филдинга: Уолпол-де его облагодетельствовал, а он отплатил злом. В одной из публикаций газета изображает его уличным скандалистом: он распаляет толпу песенками из "Мальчика-с-пальчик", вследствие чего посылают за властями. В похожей роли выведен он в "Апологии" Сиббера, так что, может статься, к той газетной статье приложил руку Теофил, пробовавший силы в публицистике. Мотив неблагодарности возникает все чаще, и наконец поздней осенью 1740 года выходит памфлет, где обнародуется слух о том, что Уолпол, уступив уговорам, деньгами поручился за Филдинга, которого где-то в провинции кредиторы упекли под стражу. (Свидетельств в пользу этой истории нет, однако и дыма без огня не бывает.) Сам Филдинг в передовице от 4 октября 1740