й на темном поле сражения. Словно вихрь проносился ты над войсками и повергал их в крови. Но кто слыхал от тебя хоть слово, когда ты возвращался с поля? Только злобный услаждается смертью; память его почиет на ранах, нанесенных его копьем. Распри гнездятся в его уме, и похвальба раздается повсюду. Путь твой, вождь Момы, как мутный поток. Мертвые устилали твою стезю, но и другие умеют копья вздымать. Не слабосильные шли мы вослед за тобой, но враг был силен". *** Вся речь Малтоса - это суровая отповедь кичливой похвальбе Фолдата. Ей присущи то же лаконическое красноречие и косвенная манера обращения, которыми заслуженно славится краткая речь Аякса в девятой песни Илиады. Король узрел, как вскипела ярость обоих вождей; друг к другу склонясь, схватились они за мечи и вращали очами. Тут и сплелись бы они в схватке ужасной, если бы Кахмор не вспыхнул гневом. Он обнажил свой меч, сверкнувший в ночи при высоком пламени дуба. "Чада гордыни, - молвил король, - укротите свои кичливые души. Удадитесь в ночную тьму. Зачем пробуждаете вы мой гнев? Неужто я должен окрестить оружие с вами обоими? Теперь не время для распрей. Удалитесь, вы, темные тучи, с нашего пира. Не бередите мне сердца!" Они устремились от короля в разные стороны, словно два столпа тумана рассветного, когда меж ними солнце восходит на своих сверкающих скалах. Мрачно клубятся они в разные стороны, каждый к своим тростниковым болотам.* * Едва ли поэт мог бы найти во всей природе лучшее сравнение, чтобы подчеркнуть превосходство Кахмора над двумя его вождями. Я приведу другое сходное место из отрывка древней поэмы, находящейся сейчас в моих руках. "Как возвышается солнце над паром, подъятым его лучами, так и душа короля возвышается над чадами страха. Мрачные, они клубятся под ним, и ликует оно в одеянье своих лучей. Но, если станет душа короля поприщем ничтожных деяний, уподобится он затемненному солнцу; когда оно катится по небу, долина внизу омрачается и вянут цветы под ночною росой". Молча сидели вожди на пиру. Порою они устремляли взор на скалу, где Аты король шагал, сердце свое смиряя. Рать наконец улеглась на ноле; сон низошел на Мой-лену. Только Фонара голос слышался под деревом дальним. Он воспевал хвалу Кахмору, сыну Лартона с Лумона.** Но Кахмор не слышал его хвалы. Он лежал у потока ревущего. Шумный ветер ночной свистал в его кудрях. ** Lear-thon - _морская волна_, имя вождя фирболгов - первых поселенцев в Ирландии. О первом поселении Лартона в этой стране рассказывается в седьмой книге. Он был предком Кахмора, а здесь он назван _Лартоном с Лумона_ по названию горы в Инис-хуне, где в древности обитали фирболги. На протяжении всей поэмы Оссиан сохраняет неизменным характер Кахмора. В первой книге он упомянул отвращение этого вождя к хвале, а здесь мы видим, что он ложится на берегу реки, дабы шум ее заглушил голос Фонара, который, согласно обычаю тех времен, восхвалял его в _вечерней песне_. Хотя и другие вожди, так же как и Кахмор, возможно, не были расположены слушать хвалы себе, тем не менее мы обнаруживаем, что бардам повсеместно позволяли доходить до самых нелепых преувеличений, когда они прославляли военачальников в присутствии народа. Простолюдины, не слишком способные судить о вещах самостоятельно, принимали на веру все утверждения бардов о достоинствах властителей. Польза от доброго мнения общества о своем правителе слишком очевидна, чтобы нуждаться в доказательствах. Напротив, неверие в способности вождей имеет самые дурные последствия. Карбар явился ему во сне, полусокрытый низко нависшей тучей. Мрачным весельем светилось его лицо: он уже слышал Карила песнь.* На ветре держалась осененная мраком туча, что ухватил он в недрах ночи, вздымаясь со славой в свой горний чертог. Сливаясь с шумом потока, слабый голос его послышался. * Карил, сын Кинфены, по велению Оссиана, пропел погребальную песнь на могиле Карбара. Смотри конец второй книги. Во всех поэмах Оссиана посещения призраками живых друзей кратки, а язык их темен, и оба обстоятельства придают особую торжественную мрачность этим сценам. В конце своей речи Карбар предрекает смерть Кахмора, перечисляя признаки, которые, согласно повериям тех времен, предшествовали смерти прославленного человека. Считалось, что в течение трех ночей перед его смертью духи умерших бардов поют (в том самом месте, где будет воздвигнут могильный холм) вокруг бесплотной фигуры, представляющей тело человека, который должен умереть. "Да исполнится радости сердце Кахмора: его глас был услышан на Мон-лене. Бард пропел свою песню Карбару: он странствует ныне на крыльях ветра. Тень моя проскользнула в чертог отцовский, словно ужасный огонь, что бурною ночью вьется в пустыне. Все барды сойдутся у могилы твоей, когда ты падешь. Сыны песни любят отважных. Кахмор, имя твое - ветерок ласкающий. Раздайтесь, печальные звуки! На поле Лубара слышится глас! Пойте громче, туманные духи! Мертвые были славой отмечены! Все пронзительней слабый звук. Слышен только ветер суровый. Ах, скоро погибнет Кахмор!" Свернувшись клубом, унесся он в лоне ветра. Старый дуб ощутил, что призрак сокрылся, и качнул шелестящей вершиной. Король воспрянул от сна и схватил копье смертоносное. Он кидает взоры окрест. Он видит лишь ночь, осененную мраком. "Это был глас короля, но теперь его призрак исчез.** Не означена в воздухе ваша стезя, о чада ночи. Часто вас видят в дикой пустыне, подобных лучу отраженному, но вы уноситесь в вихрях прежде, чем мы подойдем. Прочь же, бессильное племя! Не дано вам узнать грядущего. Ничтожны радости ваши, подобные нашим сонным видениям иль легкокрылой мечте, что в душе промелькнет. Скоро ль погибнет Кахмор? Мраком окутанный, ляжет в тесном жилище, куда не заглянут полуоткрытые очи утра? Прочь от меня, о тень! Участь моя - сражаться, прочь все - иные мысли! Я устремляюсь вперед на орлиных крылах, я хочу ухватить луч моей славы. ** Монолог Кахмора изобличает то величие души и любовь к славе, которые образуют героя. Хотя сначала он потрясен предсказанием тени Карбара, но вскоре утешает сея приятной надеждой на будущую славу и, подобно Ахиллу, предпочитает короткую и славную жизнь безвестному течению долгих лет в уединении и праздности. В пустынной речной долине пребывает ничтожный душою. Катятся годы, зиму сменяет лето, а он никому не ведом. Ветер приносит тучу смерти и наземь свергает седую главу. Его дух влечется в парах над болотом. Вовек не подняться ему на холмы, не пролететь в ветрах над мшистой долиной.*** Кахмор отыдет не так! Он не отрок в полях, что хочет только приметить, где отдыхают серны на гулкозвучных холмах. С королями я поприще начал, и тешился я на смертоносных равнинах, где разбитые рати катятся вспять, как моря под натиск ом ветра". *** Это место показывает нам, какое крайнее презрение вызывала в те героические времена праздная невоинственная жизнь. Что бы философ ни говорил, восхваляя покой и уединение, я с этим не могу согласиться, для меня несомненно, что они ослабляют и унижают человеческий дух. Когда способности души не упражняются, они утрачивают свою живость и место благородных и свободных мыслей занимают низменные и ограниченные помышления. Напротив, действие и сопутствующие ему превратности судьбы взывают поочередно ко всем душевным силам и, упражняя, укрепляют их. Отсюда и происходит, что в великих и богатых государствах, где людям обеспечены имущество и праздность, мы редко встретим ту силу духа, которая так обычна у народностей, не слишком продвинувшихся по пути цивилизации. Как это ни странно, однако действительно в великих державах редко появляются великие личности, и это следует целиком отнести за счет праздности и разгульного образа жизни - неизбежных спутников чрезмерного изобилия и полной безопасности. В Риме несомненно было больше поистине великих людей тогда, когда вся его власть была сосредоточена в узких пределах Лациума, чем тогда, когда владения его простерлись по всему известному миру, а одно мелкое государство в саксонской гептархии имело, пожалуй, не меньше сильных духом людей, чем оба объединенных королевства Британии. Как государство мы много сильнее своих предков, но мы бы проиграли, если бы начали сравнивать отдельные личности у нас и у них. Так говорил король Алнекмы, просветлев ободренной душою. Доблесть, как ясное пламя, сияет в его груди. Величава поступь его по вереску; луч востока вокруг разливается. При свете его Кахмор узрел серое войско свое, широко простертое по полю. Он взвеселился, словно небесный дух, достигший морских зыбей, когда он зрит, что спокойны они и ветры утихли. Но вскоре он пробуждает волны и катит рядами широкими на гулкозвучный берег. На берегу потока вблизи тростников покоилась дочь Инис-хуны. Шлем скатился с ее головы.* Ее сны витали в краю отцов. Там уже утро в полях; седые потоки скачут с утесов, и ветерки тенистыми волнами летят над полями злачными. Там уже слышится зов - предвестник ловитвы, и из чертога выходят воины. Но среди всех возвышается герой многоводной Аты. Шествуя величаво, он склоняет любовный взор на Суль-малу. Она горделиво прочь отвращает лицо и беспечно лук напрягает. * Открытие, которое благодаря этому обстоятельству делает Кахмор. хорошо придумано и изображено естественно. Его молчание при этом лучше выражает чувства, чем любая речь, какую поэт мог бы вложить в его уста. Этот сон привиделся деве, когда подошел воин Аты. Он увидал пред собою лицо ее, полное прелести, меж волнами кудрей. Он узнал красавицу Лумона. Что было делать Кахмору? Он исторгнул вздох, слезы его заструились. Но тотчас он отвернулся. Не время теперь, король Аты, пробуждать тайные чувства. Пред тобою катится битва, как возмущенный поток. Он ударил копьем в горб тревоги, где таился голос войны.** Словно крылья орла, зашумели вокруг ратники Эрина. Суль-мала, проснувшись, вскочила с распущенными кудрями. Она с земли подняла свой шлем, трепеща: как бы они не проведали в Эрине о дочери Инис-хуны? ибо вспомнилось ей, что она королевского рода, и гордость проснулась в ее душе. ** Для правильного понимания этого места необходимо познакомиться с описанием щита Кахмора, которое поэт дает в седьмой книге. У этого щита было семь выпуклостей или горбов, причем каждый горб при ударе копьем издавал особый звук, означавший определенный приказ короля своим племенам. Тот звук, что упомянут здесь, служил знаком для сбора войска. Она за скалою сокрылась у лазурных извивов потока в долине,* где обитали бурые лани, пока не настала война. До слуха Суль-малы долетал иногда голос Кахмора. Ее душа омрачилась печалью, она поверяет ветру речи свои. * Это еще не долина Лоны, куда Суль-мала удалилась впоследствии. "Исчезли сны Инис-хуны: они покинули душу мою.** Я больше не слышу шума ловитвы в своей стране. Пелена войны сокрыла меня. Вперед я гляжу из тучи своей, но ни единый луч не освещает стези. Я предвижу, мой воин падет, ибо близок король широкощитный, он, победитель в опасностях, Фингал - властитель копий. Дух погибшего Конмора, шагаешь ли ты по лону ветров? Приходишь ли ты порою в иные края, отец печальной Суль-малы? Ты приходишь, я знаю, ибо слыхала твой голос в ночи, когда я неслась еще по волнам в Инис-файл многоводный. Говорят, что тени отцов уносят души потомков, если видят, что те одиноки и горем объяты.*** Призови же, отец, меня, когда падет мой король, ибо я стану тогда одинокой и горем объятой". ** Из всех творений Оссиана лирические пьесы больше всего теряют в буквальном прозаическом переводе, так как красота их состоит не столько в силе мысли, сколько в изяществе выражений и гармонии стихотворного размера. Уже замечено, что автор подвергается самому суровому испытанию, когда его лишают украшений версификации и передают на другом языке прозою. Поэтому тот, кто убедился, сколь неуклюжими становятся Гомер и Вергилий в такого рода переложениях, составит лучшее мнение о сочинениях Оссиана. *** Конмор, отец Суль-малы, был убит на войне с тем неприятелем, от которого избавил Инис-хуну Кахыор. Конмору наследовал сын его Лормар. Согласно повериям тех времен, считалось, что, если человека постигает великое несчастие и уже ничто не может смягчить его участь, тени предков призывают его душу. Такой сверхъестественный вид смерти назывался глас мертвых, и этот предрассудок сохраняется в простонародье по сей день. В мире, пожалуй, нет другого народа, который бы верил столь безгранично, как горные шотландцы, в привидения и в то, что духи мертвых посещают их друзей. Причины этого следует приписать как положению их страны, так и легковерию, отличающему необразованных людей. Поскольку основное их занятие состояло в том, что они пасли скот на мрачных и пространных пустошах, то им приходилось странствовать по безлюдным равнинам и часто ночевать под открытым небом под вой ветров и рев водопадов. Столь угрюмая обстановка легко порождает то меланхолическое расположение духа, которое весьма восприимчиво ко всякого рода необычайным и сверхъестественным впечатлениям. Они засыпали сумрачно настроенные, во сне их беспокоил шум окружающих стихий, и неудивительно, что они думали, будто слышат _глас мертвых_. Этот _глас мертвых_, однако, скорее всего был только пронзительный свист ветра в ветвях старого дерева или треск сосед ней скалы. Именно этим причинам я приписываю те многочисленные и неправдоподобные рассказы о духах, которые бытуют в горной Шотландии, поскольку в других отношениях нет оснований считать горцев более легковерными, нежели их соседи. КНИГА ПЯТАЯ СОДЕРЖАНИЕ КНИГИ ПЯТОЙ После краткого обращения к арфе Коны Оссиан описывает расположение войск на противоположных берегах реки Лубар. Фингал поручает начальство над войском Филлану, но одновременно велит Голу, сыну Морни, раненному в РУКУ в предыдущей битве, помогать ему советом. Войском фирболгов предводительствует Фолдат. Описывается начало сражения. Великие подвиги Филлана. Он убивает Ротмара и Кулмина. Но пока Филлан одерживает победу на одном крыле, Фолдат теснит его войско на другом. Здесь он ранит Дермида, сына Дутно, и обращает воинство в бегство. Дермид по некотором размышлении решает остановить продвижение Фолдата, вступив с, ним в единоборство. Когда оба вождя уже сходились, внезапно на помощь Дермиду пришел Филлан; он сразился с Фолдатом и убил его. Поведение Малтоса по отношению к павшему Фолдату. Филлан обращает в бегство все войско фирболгов. Книга завершается обращением к Клато, матери героя. О ты, что живешь средь щитов, висящих высоко у Оссиана в чертоге, сойди ко мне, арфа, и дай услышать твой голос.* Ударь по струнам, сын Альпина, пробуди душу барда. Журчанье потока Лоры ** унесло мою повесть. Облако многих годов окружило меня; мало просветов в нем для былого, смутны и мрачны виденья оттуда. Я слышу тебя, арфа Коны, и моя душа возвращается, как ветерок, принесенный солнцем в долину, где обитает ленивый туман. * Такие неожиданные обращения весьма оживляют поэзию Оссиана. Все они сложены лирическим размером. Старые люди, сохраняющие в памяти сочинения Оссиана, с явным удовольствием произносят эти рифмованные места и прилагают огромные усилия, чтобы разъяснить слушателям их красоты и раскрыть смысл устарелых выражений. Такая приверженность проистекает не из какой-либо особой красоты лирических отрывков, но скорее из любви к рифме, которую современные барды распространили среди горцев. Не способные сами создать что-либо возвышенное и трогательное, они полагают всю красоту поэзии в гармоническом повторении сходных звуков. Соблазнительное очарование рифмы избавило вскоре их соотечественников от пристрастия, которое те питали к декламированию поэм Оссиана, и, хотя они все еще восхищаются его сочинениями, восхищение это основано больше на его древности и на сообщаемых им подробностях, чем на поэтическом совершенстве. Со временем рифмование было настолько приведено в систему и получило столь широкое распространение, что любой пастух мог слагать вполне приличные стихи. Правда, они представляют собою описания природы, причем в грубейших ее проявлениях, и набор плоских мыслей, облеченных в плавную форму однообразных рифмованных строк. Как ни малы, однако, достоинства этих простонародных сочинений, они почти не отличаются от творений настоящих бардов, потому что, когда все достоинства поэзии ограничиваются одной звуковой стороной, она доступна любому, кто имеет хороший слух. ** Лора часто упоминается; это был небольшой быстрый источник в окрестностях Сельмы. В настоящее время следов этого имени не сохранилось, но, судя по очень старой песне, которую видел переводчик, одна небольшая река на северо-западном побережье несколько веков назад называлась Лорой. Ярко блестит передо мною Лубар в излучинах дола.*** На его берегах холмистых друг против друга величаво стоят короли; воители сгрудились вкруг, внимая словам их, словно это вещают им предки, снизойдя со своих ветров. Но короли среди них стояли, как два утеса, что вздымают главы, венчанные темными соснами, над низко плывущим туманом. Высоко на их склонах потоки извергают пену на ветер. *** Некоторые указания в поэме помогают нам составить определенное представление о месте действия в Теморе. На небольшом расстоянии друг от друга вздымались холмы Мора и Лона; первый занимал Фингал, второй - войско Кахмора. По лежащей между ними равнине пробегала небольшая речка Лубар, на берегах которой разыгрывались все сраженья за исключением поединка между Карбаром и Оскаром, о чем рассказано в первой книге. Эта последняя схватка произошла севернее холма Моры, которым завладел Фингал, после того как войско Карбара отступило и соединилось с войском Кахмора. Несколько дальше на запад от Моры, но в пределах видимости, река Лубар, взяв начало на горе Кроммал и пройдя некоторое расстояние по равнине Мой-лены, впадала в море вблизи от поля боя. Позади горы Кроммал бежал небольшой источник Лават, на берегах которого скрывался в пещере Ферад-арто, единственный оставшийся в живых представитель династии Конара после захвата власти Карбаром, сыном Борбар-дутула. По гласу Кахмора Эрин рванулся вперед, словно ревущее пламя. Широко разлились они, спускаясь к Лубару. Впереди шагал стремительно Фолдат. Но Кахмор на холм удалился, где склонялись дубы. Река бурлит вблизи короля; он порою подъемлет сверкающее копье. Оно зажигало его людей посреди сражения. Близ него, опершись на утес, стояла дочь Конмора. Ее не радовал бой, ее душа не тешилась кровью. За холмом простерлась долина зеленая с тремя голубыми потоками.* Солнце там светит в тиши и нисходят туда бурые горные серны. К ним обращает очи белогрудая дева Инис-хуны. * Именно туда скрылась Суль-мала во время последнего и решительного сражения Фингала и Кахмора. Описание долины содержится в седьмой книге, где она названа долиной Лоны и местопребыванием друида. Фингал узрел на вершине сына Борбар-дутула; он увидал, что катится Эрин по омраченной равнине. Он ударил в горб тревоги, призывая войска подчиниться, и выслал пред ними вождей на поле славы. По всей широкой равнине заблистали копья на солнце, вокруг отозвались щиты гулкозвучные. Страх не носился, подобно парам, среди войска, ибо вблизи был король, мощь многоводного Морвена. Герой озарился весельем, мы услыхали слова его радости. "Словно буйные ветры, стремятся вперед сыны Морвена. Они - водопады горные, не обратить их вспять. Ими прославлен Фингал и в странах иных возвеличен. Не одиноким лучом появлялся он в грозный час, ибо везде вы шагали с ним рядом. Но никогда я не был для вас чудищем, мрачным во гневе. Глас мой не поражал громами вашего слуха, очи не извергали смерти. Когда же являлись спесивцы, я не глядел на них. Были забвенны они на моих пирах; словно туман, исчезали они. Юный луч перед вами; он на путях войны еще мало блистал. Мало блистал, но доблестен он; защитите же вы моего темно-русого сына. Да вернется он с вами в радости: впредь он сможет сражаться один. Он обличьем являет предков своих, их огонь пылает в его душе. Сын колесницевластного Морни, следуй за сыном Клато: да коснется средь брани твой глас его слуха. Битва открыта взорам твоим, сокрушитель щитов". Прочь зашагал король на высокий утес Кормула.* Когда я неспешно за ним поднимался, предстал предо мною силою славный Рол. Щит его свободно висел на ремнях. Торопливо молвил он Оссиану: "Подвяжи, сын Фингала, подвяжи повыше сей щит на боку у Гола.** Враг, быть может, завидя его, решит, что подъемлю копье. Если же я паду, пусть сокроется в поле моя могила, ибо без славы паду: десница моя бессильна подъять булат. Да не услышит о том Эвир-хома, не то заалеют румянцем стыда ланиты ее меж густых кудрей. Филлан, могучие смотрят на нас, так не забудем про битву. Неужто допустим, чтобы спустились они со своих холмов на помощь бегущему нашему войску?" Он пошел вперед, бряцая щитом. Мой голос за ним последовал: "Возможно ли сыну Морни погибнуть бесславно в Эрине? Но пылкие души могучих героев свои забывают подвиги. Беспечно несутся они над полями славы; речей их никто не услышит". Отрадно мне было взирать на поступь вождя; я взошел на утес короля, где сидел он, и горный ветер развевал его кудри. * Утес Кормула вздымался на холме Моры и господствовал над полем боя. Предшествующее обращение Фингала достойно быть отмеченным как речь не только воинственного, но и доброго короля. Доверие, которое питал к нему его народ, столько же проистекало из его милосердия и военной доблести, сколько из той привязанности, с какою люди, не испорченные пороками образованного общества, естественно питают к вождю одной с ними крови и наследственному монарху. ** Следует помнить, что Гол был ранен, поэтому он и просит здесь Оссиана привязать ему щит к боку. Грядами темными встали два войска друг против друга вдоль Лубара. Здесь возвышается Фолдат мрачным столпом, там сияет юностью Филлан. Копье в поток опустив, каждый издал клич боевой. Гол ударил в щит Морвена; разом они ринулись в битву. Блеск булата отразился в булате; поле сверкает, как два водопада, когда, свергаясь с темных вершин, мешают они свою пену. Смотрите, вот он идет, сын славы: он повергает ратников долу. Вкруг него на ветрах носится смерть! Бойцами устлан твой путь, о Филлан! Ротмар,*** воинов щит, стоял меж двух кремнистых утесов. Два дуба, согбенных ветрами, простерли ветви с обеих сторон. Он обращает свой сумрачный взор на Филлана и молча друзей прикрывает. Увидел Фингал, что близится бой, и его душа встрепенулась. Но, как низвергается камень Лоды,**** отторгшись внезапно от скалистого Друман-арда, когда духи в ярости землю колеблют, так пал лазоревощитный Ротмар. *** Roth-mar - _шум моря перед бурею_. Druman-ara - _высокий горный хребет_. Cul-min - _мягкокудрый_. Cull-allin - _прекраснокудрая_. Strutha - _многоводная река_. **** Под камнем Лоды, как я уже указывал в примечаниях к другим поэмам Оссиана, подразумевается место поклонения богам у скандинавов. Оссиан во время своих многочисленных походов на Оркнейские острова и в Скандинавию ознакомился с некоторыми из обрядов господствовавшей в этих краях религии и часто упоминает их в своих поэмах. На Оркнейских и Шетландских островах сохранились развалины и круговые каменные ограды, которые по сей день носят название _Лода_ или _Лоден_. Они, по-видимому, существенно отличаются по своему устройству от друидических памятников, уцелевших в Британии и на западных островах. Места поклонения богам у скандинавов были первоначально очень грубо сложены и ничем не украшены. В последующие века, когда скандинавы установили сношения с другими народами, они восприняли их обычаи и стали строить храмы. Упсальский храм в Швеции поразительно богат и великолепен. Хокон норвежский построил близ Тронхейма храм, ненамного ему уступающий и всегда называвшийся Лоден. (Mallet. Introduction a l'histoire de Danemark [Малле. Введение в историю Дании]). Приближается юный Кулмин; он шел, заливаясь слезами. Яростно он рассекает воздух, прежде чем обменяться ударами с Филланом. С Ротмаром он когда-то напряг впервые свой лук на скале у родимых синих потоков. Там они примечали пастбища серн, когда первый солнечный луч на папоротник ложился. Зачем же ты, сын милой Кул-аллин, устремился на этот луч света? * Он - пожирающий огнь. Вспять обратись, юноша с берега Струты. Не равны были ваши отцы на поле сверкающей брани. * Поэт метафорически называет Филлана лучом света. Упомянутый здесь Кулмин был сыном Клонмара, вождя Струты, от прекрасной Кул-аллин. Она так славилась своей красотой, что ее имя часто встречается в сравнениях и иносказаниях старинных стихотворений. В одной из поэм Оссиана есть строка: Mar Chulaluin Strutha nan sian, т. е. _Прелестна, словно Кул-аллин с бурлящей Струты_. Кулмина мать в чертоге своем взирает на синеволнистую Струту. Подъемлется вихрь над рекой, мрачно клубясь вкруг тени сына. Псы его взвыли на привязи; кровь обагрила щит, висевший в чертоге.** "Ужели ты пал, мой сын златокудрый, в пагубной брани Эрина?" ** Считалось, что собаки чувствуют кончину хозяина, даже если она произошла на таком большом расстоянии. В те времена также думали, что на оружии, оставленном воинами дома, выступает кровь, когда они гибнут в битве. Подразумевается, что по этим признакам Кул-аллин узнает о смерти своего сына; последующее явление его духа подтверждает это. Ее неожиданное короткое восклицание производит большее впечатление, чем если бы она разразилась пространными жалобами. Описание павшего юноши и размышления над ним Филлана естественны и уместны, и они приходят на память, когда мы обнаруживаем, что Фингал после гибели самого Филлана оказывается в том же положении, в каком, судя по всему, находился отец Кулмина. Словно косуля, внезапно стрелою пронзенная, лежит, трепеща у родного потока, и охотник, любуясь на быстрые ноги ее, вспоминает, как прежде гордо она скакала, так лежал и сын Кул-аллин пред взором Филлана. Кудри его полоскал ручей, кровь по щиту струилась. Но все еще длань сжимала меч, что изменил ему в грозный день. "Ты сражен, - Филлан сказал, - прежде чем прозвучала слава твоя. Твой отец: послал тебя на войну, надеется он услыхать о твоих деяньях. Может быть, он, поседелый у потоков своих, тусклый взор обращает к Мой-лене. Но ты не вернешься с добычей поверженного врага". Филлан погнал пред собою рати Эрина по гулкозвучной вересковой пустоши. Но - воин за воином - падал Морвен пред темнобагровой яростью Фолдата, далеко в поле простершего половину ревущих своих дружин. Дермид *** в гневе встал перед ним, сыны Коны вокруг собрались. Но Фолдат разбил его щит и рассеял врагов по вереску. *** Этот Дермид, возможно, и есть тот самый Dermid О Duine [Дермид, потомок Дуна (гэл.)], который занимает такое большое место в вымыслах ирландских бардов. Тогда в гордыне своей сказал супостат: "Бежали они, и слава моя начинается. Малтос, иди и скажи королю,**** чтобы он ограждал океан мрачнобурый: да не избегнет Фингал моего меча. Он должен повергнуться в прах. Возле болота безвестного обретет он могилу. Без песен воздвигнут ее. Дух Фингала будет блуждать в тумане над зарослями тростника". **** Кахмору. Малтос слушал его, омрачаясь сомнением, молча он взор отвратил. Знал он гордыню Фолдата и взглянул на холм, где король возвышался, затем повернулся угрюмо и меч погрузил во брань. В тесной долине Клоно,* где над потоком склонялись два древа, мрачный в горе своем стоял безмолвный сын Дутно. Кровь текла из его бедра, рядом валялся разбитый щит. Прислоненное к камню стояло копье. Зачем, о Дермид, зачем так печален ты? {* Эта долина получила свое имя от Клоно, сына Летмала с Лоры, одного из предков Дермида, сына Дутно. История его рассказывается в старинной поэме. В дни Конара, сына Тренмора, первого короля Ирландии, Клоно переправился в это королевство из Каледонии, чтобы помочь Конару в борьбе с фирболгами. Необыкновенная его красота вскоре пленила сердце Сульмины, молодой жены ирландского вождя. Она открыла ему свою страсть, на которую, однако, каледонец не ответил взаимностью. От огорчения она заболела, и слух о ее любви дошел до мужа. Терзаемый ревностью, он поклялся отомстить. Спасаясь от его ярости, Клоно оставил Темору, намереваясь переправиться в Шотландию, и, застигнутый ночью в упомянутой здесь долине, улегся спать. _Там_ (следуя словам поэта) _Летмал явился к Клоно во сне и сказал, что опасность близка_. Чтобы развлечь читателей, я переведу этот эпизод с видением, не лишенный поэтических достоинств. Тень Летмала Подымайся со мшистого ложа, сын сраженного Летмала, подымайся. Ветер приносит шум приближенья врагов. Клоно Чей это глас, подобный ревущим потокам, смущает мой сон? Тень Летмала Подымайся ты, обитатель женских сердец, Летмала сын, подымайся. Клоно Как эта ночь ужасна! Луна в небесах померкла. На тусклом ее лике алеют духов следы. Метеоры зеленые вьются вокруг. Уныло рокочут потоки в долине смутных теней. Призрак отца, я слышу тебя, летящего в вихре. Я слышу тебя, но ты, облеченный покровами ночи, не склоняешься к сыну. Клоно собирался уже уйти, но в это время явился муж Сульмины с множеством слуг. Клоно мужественно защищался, но наконец был побежден и убит. Его похоронили на том самом месте, где он погиб, и назвали долину его именем. Когда Дермид обращается к Голу, сыну Морни, с просьбой, следующей ниже, он указывает на могилу Клоно и упоминает свою родственную связь с этим несчастным вождем.} "Я слышу сражения рев. Мои ратники остались одни. Медлительно плетусь я по вереску, и нет у меня щита. Неужто осилит враг? Но только тогда, когда Дермид падет! Тебя я вызову, Фолдат, и встречусь с тобою в битве". В грозном веселье он поднял копье. Сын Морни пришел. "Стой же, сын Дутно, стой: твои следы означены кровью. Щита горбатого нет у тебя. Зачем ты хочешь пасть безоружным?" "Король Струмона, дай мне твой щит. Часто он вспять обращал войну. Я прегражу дорогу вождю. Сын Морни, видишь ли ты этот камень? Он подъемлет из-под травы седую голову. Там обитает вождь племени Дермида. Положи меня ночью туда".* * Краткость речи Гола и лаконичный ответ Дермида вполне уместны здесь и соответствуют быстроте развивающегося действия. События, избираемые Оссианом, чтобы разнообразить описания битв, интересны и неизменно привлекают наше внимание. Я знаю, что к числу доводов, выдвигаемых теми, кто не находит поэтических достоинств в поэмах Оссиана, относится отсутствие в них подробного изображения ран и разнообразных описаний смерти сраженных воинов. Такая критика, могу сказать без пристрастия, несправедлива, потому что наш поэт достиг при этом наибольшего многообразия, какое только возможно при соблюдении приличия в пределах столь небольших поэм. Признано, что Гомер более разнообразен в изображении смертей, чем все другие поэты, когда-либо существовавшие. Нельзя, конечно, отрицать его обширных познаний в анатомии. Однако я далеко не считаю его описания битв, при всей необычности показанных там ран, наиболее красивыми частями его поэм. Растянутые картины резни вызывают отвращение в душе человека, и, хотя ужасное необходимо, чтобы придать величие героической поэзии, тем не менее я убежден, что при этом следует соблюдать меру. Медленно он поднялся на холм и узрел возмущенное поле, сверкавшие строи сраженья, разбитые и рассеянные. Как на вереске ночью огни далекие, повинуясь ветрам, то в дыму от взора скрываются, то багряные струи вздымают на холм, так переменная брань предстала очам широкощитного Дермида. Фолдат сквозь строи проносится, словно темный корабль на зимних волнах, когда он, пройдя меж двумя островами, мчится по гулкозвучным морям. Гневно следил за ним Дермид. Он пытался вослед ему ринуться. Но едва зашагал он, как силы ему изменили, из глаз покатились крупные слезы. Тогда затрубил он в отцовский рог и трижды ударил в горбатый свой щит. Трижды призвал он по имени Фолдата из сонма его ревущих племен. Радостно Фолдат узрел вождя, высоко он поднял окровавленное копье. Как скалу покрывают следы возмущенных потоков, что в бурю неслись по склонам ее, так отмечен струями вражеской крови мрачный герой из Момы. Войска с обеих сторон отступили от схватки вождей. Разом подъемлют они блестящие копья. Вдруг прибегает стремительный Филлан с Морху.** На три шага отступает Фолдат, ослепленный этим светлым лучом, который, казалось, истек из тучи, дабы спасти героя увечного. Укрепленный гордыней, стоит он, булат обнажив. ** Стремительность этих стихов, которая, правда, слабо передана в переводе, необычайно выразительна в оригинале. Читатель словно слышит лязг доспехов Филлана. Вмешательство Филлана здесь необходимо, потому что, коль скоро Дермид был уже ранен, трудно предположить, чтобы он мог сравняться в силе с Фолдатом. Филлан часто именуется поэтически _сын Морху_ по названию реки в Морвене, возле которой он родился. Как слетаются, ветром подхвачены, два ширококрылых орла на шумную распрю, так на Мой-лене ринулись два вождя в зловещую брань. Короли,* то один, то другой вперед продвигались на скалах своих, ибо теперь уже сумрак войны, казалось, сошел и на их мечи. Кахмор на мшистом своем холме чувствует радость бойцов ту потаенную радость, когда встречают они опасность, равную их отваге. Не на Лубар он взор устремляет, но на грозного короля Морвена, ибо узрел, что Фингал восстает во всеоружии на вершине Моры. * Фингал и Кахмор. Фолдат пал на свой щит; ** Филлан копьем пронзил его. И не взглянул на павшего юноша, но дальше погнал сражения волны. Сто голосов раздалось, грозящих смертью. "Стой, сын Фингала, сдержи стремленье свое. Ужель ты не видишь сей сверкающий образ, ужасное знаменье смерти? Берегись короля Алнекмы. Вернися, сын синеокой Клато!" {** Гибель Фолдата, если верить преданию, была ему предсказана перед тем, как он покинул свой край, чтобы помочь Карбару захватить ирландский престол. Он пошел в пещеру Момы и там вопросил духов своих праотцев, успешно ли будет предприятие Карбара. Ответы оракулов всегда темны и допускают двойное толкование. Поэтому Фолдат счел предсказание благоприятным для себя и продолжал осуществлять свои замыслы, рассчитывая возвыситься вместе с династией Аты. Здесь я приведу ответ _духов предков_, каким он сохранился в предании. Не берусь судить, является ли эта легенда действительно древней или она вымысел позднего времени, хотя, судя по ее слогу, я склоняюсь к последнему мнению. Фолдат, обращаясь к теням праотцев В неведеньи я стою перед вами, внемлите, праотцы Фолдата. Должно ли мне перейти через Ату в Уллин олений? Ответ Ты перейдешь через Ату к зеленой обители королей. Там возвысишься ты над павшими, словно столп грозовых облаков. Там, ужасный во мраке, ты будешь стоять, покуда не явится _луч отраженный_ иль _Клонкат_ с Морху - с Морху многих потоков, что рокочут в дальнем краю. Cloncath или _луч отраженный_; согласно преданию, так назывался меч Филлана. Следовательно, истинный смысл предсказания скрывался в тайном значении слова Клонкат. Я привел это примечание главный образом для того, чтобы подчеркнуть: если упомянутое предание имеет такое же древнее происхождение, как и поэма (в чем я, между прочим, сомневаюсь), то оно показывает, что верования фирболгов и каледонцев различались, поскольку последние никогда не вопрошали духов своих умерших предков о будущем.} Малтос узрел, что Фолдат повержен.* Угрюмо склонился он над вождем. Ненависть душу его оставила. Он казался скалою пустыни, где по темному склону влага сочится, когда покинул ее неспешно плывущий туман и ветер срывает листву с деревьев. Он спросил умирающего героя о тесном жилище: "Где воздвигнуть тебе серый камень - в Уллине или в Моме,** лесистом краю? Там солнце смотрится тайно в синие воды Далруто.*** Там живет твоя дочь, синеокая Дарду-лена". * Характеры Фолдата и Малтоса выдержаны последовательно. Оба они были угрюмы и грубы, но каждый в своем роде. Фолдат был запальчив и жесток, Малтос - упрям и недоверчив. В своей приверженности к династии Аты они были равны, в военной доблести - также. Фолдат был тщеславен и хвастлив; Малтос - нетерпим, но великодушен. Его поведение здесь по отношению к своему врагу Фолдату показывает, что угрюмый и хмурый нрав нередко лишь прикрывает доброе сердце. ** Мома - древнее название страны на юге Коннахта, некогда прославленное пребыванием там верховного друида. Считалось, что в пещере Момы обитают духи вождей фирболгов и потомки вопрошали их как оракулов об исходе своих войн. *** Dal-ruath - _выжженное или песчаное поле_. Этимология Dardu-lena не вполне ясна. Возможно, дочь Фолдата была так названа по имени того места в Ольстере, где ее отец разгромил часть приверженцев ирландского короля Арто. Dor-du-lena - _темный лес Мой-лены_. Поскольку Фолдат был гордым и кичливым, не исключено, что он дал своей дочери имя места, где одержал победу. "Не затем ли ты о ней вспоминаешь, - молвил Фолдат, - что я не оставлю сына, не оставлю юного воина, который погнал бы брань пред собой и отомстил за меня? Малтос, я отомщен. Не с миром вступал я на поле брани. Воздвигни ж могилы мною убитых вокруг моего жилища тесного. Часто, покинув ветер, я тешиться буду, глядя на камни могильные, рассеянные вокруг в длинной свистящей траве". Его душа понеслась к долинам Момы и в сновиденье явилась к Дарду-лене, что почивала у струй Далруто, воротясь с охоты на ланей. Спущенный лук лежит возле девы, ветерок разметал по груди ее длинные волосы. Юной красою облечена, лежала любовь героев. Отец ее раненый, мрачно согбенный вышел из чащи лесной. То появлялся он перед нею, то, казалось, скрывался в тумане. Рыдая, она поднялась; теперь она знала, что вождь погиб. К ней являлся луч души его, в бурях сокрытой. Ты последняя отрасль рода его, синеокая Дарду-лена! Широко простершись вдоль гулкозвучного Лубара, племя Болги бежало. Филлан преследовал их по пятам, устилая мертвыми вереск. Фингал веселился, глядя на сына. Поднялся лазоревощитный Кахмор. Сын Альпина, возьми свою арфу, поведай ветрам хвалу Филлану; * громче воспой ему хвалу в чертоге моем, покуда еще он блистает в сражении. * Такие внезапные переходы от одного предмета к другому не редки в сочинениях Оссиана. Данный переход особенно красив и уместен. Тревожное ожидание, не покидающее читателя, больше говорит об опасности, нависшей над Филланом, чем любое описание, какое поэт мог бы ввести. Уместное умолчание по-своему красноречиво. Между тем подробное описание обстоятельств в важном эпизоде бывает обычно холодно и скучно. Человеческий ум, свободный и склонный к самостоятельной мысли, испытывает отвращение, обнаружив, что все уже сказано поэтом. А потому задача последнего - лишь наметить основные черты и предоставить воображению читателей самому довершить картину. Заключающее эту книгу обращение к Клато, матери Филлана, в оригинале по своему стихосложению является одним из самых красивых мест поэмы. Дикая простота и гармония размера неподражаемо прекрасны. Многие на севере до сих пор поют этот отрывок, известный под названием Laoi chaon Chlatho, т. е. _Благозвучный гимн Клато_. - Книга заканчивается в полдень третьего дня с начала поэмы. Оставь, синеокая Клато, оставь свой чертог. Взгляни на ранний