яжать там лавры или сложить голову во имя правого дела? Да я и не вижу иного средства прославиться при жизни или увековечить свое имя после смерти, а это было бы мне очень по душе. Представьте себе, сударыня, какая это будет честь для меня, когда в печати появится следующая заметка: "Нам сообщили из Триполицы, что Макс де Салиньи, молодой филэллин [26], подававший самые большие надежды" - ведь в газете можно так выразиться - "подававший самые большие надежды", пал жертвой своей пламенной преданности святому делу веры и свободы. Свирепый Куршид-паша [27] настолько пренебрег приличиями, что приказал отрубить ему голову..." А по мнению света, это как раз худшее, что у меня есть, не правда ли, сударыня? Он рассмеялся неестественным смехом. - Вы серьезно говорите, Макс? Вы действительно собираетесь в Грецию? - Вполне серьезно, сударыня; постараюсь только, чтобы мой некролог появился как можно позже. - Но что вам делать в Греции? Солдат у греков и так достаточно... Из вас вышел бы превосходный воин, я уверена, но... - Великолепный гренадер пяти с половиной футов! - воскликнул он, вскакивая на ноги. - Надеюсь, греки не настолько привередливы, чтобы отказаться от такого новобранца. Кроме шуток, - проговорил он, снова падая в кресло, - мне кажется, это лучшее, что я могу сделать. Я не в состоянии жить в Париже (он произнес это не без запальчивости); я несчастен здесь, я наделаю глупостей... У меня нет сил сопротивляться... Но мы еще поговорим об этом; я еду не сегодня, но все же уеду... О да, это необходимо; я дал себе клятву. Знаете, вот уже два дня как я учу греческий.  ,  . Какой прекрасный язык, правда? Госпожа де Пьен, читавшая в свое время лорда Байрона [28], припомнила эту греческую фразу, рефрен одного из мелких стихотворений поэта. Перевод ее, как вам известно, дан в примечании: "Жизнь моя, я вас люблю". Таков один из учтивых оборотов речи, принятых в этой стране. Госпожа де Пьен прокляла свою чересчур хорошую память. Она поостереглась расспрашивать Макса об этих греческих словах, напряженно думая лишь о том, как бы лицо ее не выдало, что она поняла их значение. Макс подошел к пианино, и его руки, словно невзначай опустившись на клавиатуру, взяли несколько меланхолических аккордов. Внезапно он схватил шляпу и, обернувшись к г-же де Пьен, спросил, не собирается ли она быть вечером у г-жи Дарсене. - Возможно, что буду, - ответила она нерешительно. Он пожал ей руку и тотчас же ушел, оставив ее в смятении, какого она еще никогда не испытала. Мысли ее были беспорядочны и сменялись с такой быстротой, что она не могла остановиться ни на одной из них. Они походили на вереницу картин, которые появляются и исчезают в окне железнодорожного вагона. Подобно тому, как во время стремительного бега поезда глаз не улавливает подробностей проносящегося мимо пейзажа, а лишь схватывает общий его характер, так и среди хаоса обуревавших ее мыслей г-жа де Пьен ощущала только смутное чувство страха, словно невидимая рука увлекала ее вниз по крутому склону среди зияющих пропастей. В том, что Макс ее любит, сомнений быть не могло. Эта любовь (г-жа де Пьен называла ее привязанностью) зародилась уже давно, но до сих пор не тревожила ее. Между такой благочестивой женщиной, как она, и таким вольнодумцем, как Макс, стояла неодолимая преграда, за которой она считала себя в безопасности. Хотя мысль о том, что она пробудила серьезное чувство в столь легкомысленном человеке, каким она почитала Макса, и доставляла ей удовольствие, или, точнее, самолюбивую радость, она никак не ожидала, что эта привязанность может поставить под угрозу ее спокойствие. Теперь же, когда этот вертопрах остепенился, она стала бояться его. Неужто исправление Макса, которое она приписывала себе, станет для них обоих причиной горя и мук? Временами она пыталась убедить себя, что опасности, которые ей смутно мерещились, лишены всякого правдоподобия. Внезапно решение де Салиньи уехать из Парижа, а также подмеченную ею перемену в нем можно было приписать, если на то пошло, его еще не угасшей любви к Арсене Гийо; но, странное дело, эта мысль была мучительнее всех остальных, и г-жа де Пьен испытала облегчение, доказав себе всю ее несообразность. Госпожа де Пьен провела вечер, строя, разрушая и снова возводя воздушные замки. Она решила не ехать к г-же Дарсене и, чтобы отрезать себе пути к отступлению, отпустила кучера и рано легла спать; однако, когда это мужественное намерение было осуществлено, она подумала, что проявила недостойную слабость, и раскаялась в ней. Г-жу де Пьен больше всего страшила мысль о том, как бы Макс не заподозрил истинной причины ее отсутствия, а так как она не могла закрыть на нее глаза, то в конце концов осудила себя за неотступные думы о де Салиньи, которые уже сами по себе показались ей преступлением. Она долго молилась, но от этого ей не стало легче. Не знаю, в котором часу ей удалось заснуть; неоспоримо одно: когда она пробудилась, в голове у нее царил такой же сумбур, как и накануне, и она была столь же далека от какого-либо решения. За завтраком - ведь что бы ни случилось, сударыня, люди имеют обыкновение завтракать, особенно если они плохо поужинали накануне - она прочла в газете, что некий паша разграбил какой-то город в Румелии [29]. Женщины и дети были перебиты, несколько филэллинов пали с оружием в руках или погибли под чудовищной пыткой. Эта заметка не содействовала тому, чтобы задуманная Максом поездка в Грецию представилась ей в радужном свете. Она печально обдумывала прочитанное, и тут ей подали письмо от де Салиньи. Накануне вечером он очень скучал у г-жи Дарсене и, обеспокоенный тем, что г-жа де Пьен так и не приехала, справлялся о ее здоровье и спрашивал, в котором часу он должен быть у Арсены Гийо. Г-же де Пьен не хватило духу писать ответ, и она велела передать, что придет к больной в обычное время. Затем она решила навестить ее немедленно, чтобы избежать встречи с Максом; но, поразмыслив, нашла, что это было бы постыдной ребяческой ложью, худшей, чем ее вчерашнее малодушие. Итак, она взяла себя в руки, горячо помолилась и, когда настало время, вышла из дома и твердым шагом поднялась к Арсене. ГЛАВА ТРЕТЬЯ Она нашла несчастную девушку в самом плачевном состоянии. Было ясно, что последний час ее близок и что со вчерашнего дня болезнь шагнула далеко вперед. Дыхание Арсены походило на мучительный хрип, и, как узнала г-жа де Пьен, с утра она уже несколько раз принималась бредить; да и врач считал, что она вряд ли протянет до следующего дня. Арсена все же узнала свою покровительницу и поблагодарила ее за то, что та пришла. - Вам не придется больше подниматься по моей лестнице, - сказала она угасшим голосом. Казалось, каждое слово давалось ей с превеликим трудом и отнимало последние ее силы. Надо было наклониться, чтобы расслышать, что она говорит. Г-жа де Пьен взяла ее за руку; рука была уже холодная и как бы неживая. Вскоре пришел Макс и приблизился к кровати умирающей. Она еле заметно кивнула ему и, видя, что он держит какую-то книгу, прошептала: - Не надо читать сегодня. Госпожа де Пьен бросила взгляд на книгу: то была карта Греции в переплете, которую он купил по дороге. Аббат Дюбиньон, с утра находившийся подле Арсены, заметил, с какой быстротой тают силы болящей, и решил употребить с пользой для ее души те немногие мгновения, которые ей оставалось провести на земле. Он отстранил Макса и г-жу де Пьен и, склонясь над ложем страдания, обратился к несчастной девушке с торжественными словами утешения, уготованными религией для подобных скорбных минут. Г-жа де Пьен молилась на коленях в углу комнаты, а Макс, стоя у окна, казалось, превратился в изваяние. - Прощаете ли вы тех, кто вас обидел, дочь моя? - взволнованно спросил священник. - Да... пусть будут счастливы... - ответила умирающая, делая усилие, чтобы ее было слышно. - Уповайте на милость божию, дочь моя! - произнес аббат. - Раскаяние отверзает врата рая. Аббат проговорил еще несколько минут, затем умолк: его взяло сомнение, не труп ли лежит перед ним. Г-жа де Пьен медленно поднялась с колен, и все, кто был в комнате, застыли на месте, тревожно всматриваясь в бескровное лицо Арсены. Глаза ее были закрыты. Все затаили дыхание, как бы боясь потревожить тот грозный сон, который, быть может, уже объял ее; раздавалось лишь слабое, но отчетливое тиканье часов, стоявших на ночном столике. - Скончалась наша барышня! - проговорила наконец сиделка, поднеся свою табакерку к губам Арсены. - Видите, стекло не затуманилось. Она умерла! - Бедная девочка! - воскликнул Макс, выходя из оцепенения, в которое, казалось, он был погружен. - Какую радость знала она на этом свете? Как бы возвращенная к жизни звуком его голоса, Арсена внезапно открыла глаза. - Я любила! - глухо прошептала она. Она пошевелила пальцами, словно пытаясь протянуть руки. Макс и г-жа де Пьен подошли к кровати, и каждый из них взял ее за руку. - Я любила, - повторила она с грустной улыбкой. То были ее последние слова. Макс и г-жа де Пьен долго не выпускали ее ледяных рук, не смея поднять глаза... ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Итак, сударыня, вы говорите, что мой рассказ окончен, и не желаете слушать его продолжение. Я полагал, что вам будет интересно узнать, уехал ли в Грецию де Салиньи, чем кончился... но уже поздно, и я вам наскучил. Ну что ж. Воздержитесь по крайней мере от скороспелых суждений; уверяю вас, я не сказал ничего такого, что давало бы вам право на них. А, главное, не сомневайтесь в истинности рассказанной мною истории. Вы все еще сомневаетесь? В таком случае побывайте на Пер-Лашез: слева от могилы генерала де Фуа [30], шагах в двадцати от нее, вы увидите простую каменную плиту, неизменно окруженную бордюром прекрасных цветов. На ней вы прочтете высеченное крупными буквами имя моей героини: Арсена Гийо, а наклонившись над могилой, разберете, если только дождь еще не навел там своих порядков, несколько слов, написанных карандашом тонким, изящным почерком: Бедная Арсена! Она молится за нас! ПРИМЕЧАНИЯ Впервые опубликовано - журн. "Ревю де Де Монд", 1844, 15 марта. [1] Эпиграф к новелле - слова умирающего Гектора, обращенные к Ахиллу ("Илиада"). [2] В те годы... - Опасаясь скандала, Мериме в этой новелле несколько раз подчеркивает, что действие происходит в правление Карла X (1824-1830). Его царствование характеризуется усилением реакции и церковного гнета. [3] Супруга дофина - то есть жена наследника престола, герцога Ангулемского, старшего сына Карла X; она была известна как ревностная католичка. [4] Михраб - особая ниша в мечети, обращенная на восток, куда во время молитвы должно быть обращено лицо каждого мусульманина. [5] Две лепты вдовицы - намек на евангельские слова Христа: "...эта бедная вдова положила больше всех, клавших в сокровищницу, ибо все клали от избытка своего, а она от скудости своей положила все, что имела" (Ев. от Марка, XII, 43 - 44). [6] Говорят, в Опере танцевала... - В начале 30-х годов Мериме и его друзья часто встречались с артистками кордебалета парижской оперы. Печальную историю одной из них писатель рассказал в письме к своей приятельнице Женни Дакен (конец июля 1832 г): "Мне хочется рассказать вам историю из быта оперы, которую я узнал в этом смешанном обществе. На улице Сент-Оноре в одном из домов жила бедная женщина, снимавшая за три франка в месяц комнатушку под самой крышей. Она оттуда никогда не показывалась. У нее была дочь лет двенадцати, всегда опрятно одетая и очень скромная. Девочка никогда ни с кем не разговаривала; три раза в неделю она выходила после полудня и возвращалась одна около полуночи. Она была фигуранткой в опере. Однажды она спускается к привратнику и просит у него зажженную свечу. Ей ее дали. Жена привратника, удивленная тем, что девочка долго не спускается, поднимается к ней на чердак, находит на убогом ложе мертвую мать девочки, а ее саму сжигающей большую кучу писем, вываленную из объемистого чемодана. "Моя мать умерла сегодня ночью, - говорит она, - перед смертью она просила меня сжечь все эти письма, не читая их". Этот ребенок так никогда и не знал настоящего имени своей матери; теперь она осталась совсем одна; она может зарабатывать на хлеб, лишь изображая коршунов, обезьян и дьяволов в опере". [7] Тетанос - столбняк. [8] С его волос слегка облетела пудра, а превосходное батистовое жабо помялось. - Заставляя доктора К. носить кружевное жабо и пудрить волосы, Мериме делает его сторонником старых, дореволюционных обычаев. [9] Я не выслушивал ее... - Метод выслушивания больных, предложенный в начале 20-х годов доктором Рене Лаэннеком (1781-1826), вызывал в то время споры. [10] Харон - лодочник, согласно мифу, перевозивший души умерших через реку Стикс в загробное царство. [11] ...заметил у нее на темени выпуклость, указывающую на экзальтацию. - В первой половине XIX века весьма популярной была псевдонаука френология, одним из основателей которой был австрийский ученый Франц-Йозеф Галль (1758-1828). Согласно его учению, по строению черепа можно было определить характер и темперамент человека. [12] "Журналь де Деба" - парижская ежедневная газета умеренно либерального направления, основанная в 1789 году. [13] Латуковые пилюли - распространенное в то время успокаивающее средство. [14] "Как это можно быть персианином?" - Фраза из философского романа Шарля де Монтескье "Персидские письма" (письмо XXX). [15] Амио, Жак (1513-1593) - французский гуманист и переводчик; его основным трудом был перевод "Жизнеописаний" Плутарха. [16] ..."а в сущности, был чуденейшим из смертных". - Ставшая крылатой фраза из "Послания Франциску I" французского поэта Клемана Маро (1495-1544); в этом послании Маро перечисляет пороки одного гасконца, и это перечисление неожиданно заключает вышеприведенной строкой. [17] "Жимназ" - основанный в 1820 году в Париже драматический театр; на его сцене ставились водевили и легкие комедии. [18] ...."благоразумному молчанию Конрара" - фраза из первого "Послания" Буало. Валантен Конрар (1603-1675) -французский писатель, один из основателей Французской Академии; он почти не публиковал своих произведений. [19] Нибби, Антонио (1792-1839) - известный итальянский археолог; в 1829-1837 годах он руководил раскопками римского форума. [20] ...а нос, как башня Ливанская. - Здесь Мериме иронически употребляет обращение Соломона к Суламифи ("Песнь песней", VII, 5). [21] Ведь говорит же где-то Отелло... - Приводимые далее Максом слова говорит не Отелло, а отец Дездемоны Брабанцио (д. I, явл. 3). Отелло лишь замечает в одном месте, что он черен и не обладает даром красноречия (д. III, явл. 3). . [22] В Минтурнских болотах Марий укреплял свое мужество, говоря себе: "Я победил кимвров!" - Речь идет о римском полководце Гае Марии (156-86 до н. э.), разбившем в битве при Верцеллах в 101 году до н. э. германское племя кимвров. Изгнанный из Рима его соперником Люцием Корнелием Суллой (138-78 до н. э.), Марий некоторое время скрывался в Минтурнских болотах. [23] Аргус - в древнегреческой мифологии стоглазый великан, у которого во время сна пятьдесят глаз оставались открытыми. [24] ...о магнетическом флюиде... - В эпоху Реставрации были широко распространены сеансы гипноза (называвшегося также "магнетизмом"); считалось, что человек способен испускать некие "магнетические флюиды", воспринимаемые другим человеком. [25] Де Риньи, Анри (1782-1835) - французский адмирал, командовавший средиземноморским флотом Франции. Французская эскадра под его командованием приняла участие в битве при Наварине (1827), в которой соединенный англо-франко-русский флот нанес поражение турецко-египетскому флоту. [26] Филэллин - друг греков. [27] Куршид-паша - турецкий военачальник, отличавшийся особенной жестокостью в период греко-турецкой войны. [28] ...читавшая... лорда Байрона... - Приведенная греческая фраза как рефрен заканчивает каждую строфу стихотворения Байрона "Афинской девушке". [29] Румелия - так называлась часть Турции, расположенная на европейском берегу Босфора и Дарданелл. [30] Фуа, Максимилиан-Себастьян (1775-1825) - французский генерал и политический деятель либерального направления. Его похороны превратились в многотысячную демонстрацию республиканцев, противников реакционного режима Бурбонов. Мериме принимал активное участие в этой демонстрации, и его фигура изображена на пьедестале памятника генералу Фуа работы скульптора Давида д'Анже. 1