т Меня верней, чем сердце защищает: Туда, где смерть, любовь пути не знает. 74 На склоне лет, уж к смерти приближаясь, Я поздно понял твой соблазн, о свет, - Ты счастием манишь, какого нет, И отдыхом, что умер, не рождаясь. Стыдясь и ужасаясь Того, чем прежде жил, И с неба слыша зовы, - Увы, я вновь прельщаюсь Грехом, что был мне мил, В ком смерть душе, а плоти - лишь оковы. Вам говорит суровый Мой опыт: в небо внидет только тот, Кто, чуть родившись, тотчас вновь умрет. 75 Спустившись с неба, в тленной плоти, он Увидел ад, обитель искупленья, И жив предстал для божья лицезренья, И нам поведал все, чем умудрен. Лучистая звезда, чьим озарен Сияньем край, мне данный для рожденья, - Ей не от мира ждать вознагражденья, Но от тебя, кем мир был сотворен. Я говорю о Данте: не нужны Озлобленной толпе его созданья, - Ведь для нее и высший гений мал. Будь я, как он! О, будь мне суждены Его дела и скорбь его изгнанья, - Я б лучшей доли в мире не желал! 76 Лишь оживленная скала, Резцу покорная, могла Сберечь лик донны вопреки годинам. Не небеса ль явить должны нам В Мадонне то, чего достичь я смог? Она божественно светла Всем взорам - не моим единым - И все ж умрет, и краткий дан ей срок. Ее судьба крива на правый бок, Раз камню - жизнь, а ей уделом - тленье. Кому дано восстать на мщенье? Природы сын, один, векам творит, - Ее ж созданья время не щадит. 77 Как будто чтим, а все же честь мала. Его величье взор наш ослепило. Что чернь корить за низкое мерило, Когда пуста и наша похвала! Он ради нас сошел в обитель зла; Господне царство лик ему явило; Но дверь, что даже небо не закрыло, Пред алчущим отчизна заперла. Неблагодарная! Себе на горе Ты длила муки сына своего; Так совершенству низость мстит от века, Один пример из тех, которых - море! Как нет подлей изгнания его, Так мир не знал и выше человека. 78 Лишь многих лет и многих проб итогом Взыскательный свой замысел мудрец Живым ваяет наконец, Почти у гроба, в камне первобытном. Нам новизна в творенье строгом Дается в час, когда недолго жить нам. В осуществленьи ненасытном Природа так, лепя за ликом лик, В тебе пришла к божественной вершине, - Знак дряхлости и близкого конца. Вот почему мой страх велик, И прелесть твоего лица Его питает странной пищей ныне: К беде ль влекусь? Иль к благостыне? Что впереди - ни выразить, ни знать: Кончина ль мира? или благодать? 79 Как иногда ваяешь в твердом камне В чужом обличье собственный портрет, Так Смерти мрачный след Ношу я часто, словно стал я Ею. Что мысль о Ней дала мне, То воплощаю этим сходством с Нею. Жестокостью своею Мог под моим резцом С Ней уравняться б даже камень смело; Отныне впредь умею, Палим ее огнем, Ваять одно - себя в мученьях тела; Но если б захотела Она сберечь свою красу векам, Пусть даст мне радость, - я Ей вечность дам! 80 Клоню покорно шею под ярмом, Встречаю смехом рок неблагосклонный И пред жестокосердной донной Являю сердце в вере и в огне. В мучении моем - Лишь длилось бы! - блаженствую вполне, Коль ясный лик дал мне На дыбе жизнь и пищу в преизбытке, - Убить меня какой под силу пытке? 81 Как золотом иль серебром, Покорными огню, ждет наполненья Пустая форма, чтоб творенья Прекрасные, сломав себя, явить, - Так должен я преобразить В себе, любви моей огнем, Плененность безграничной красотою Той, кем безмерно я влеком, Кто стала жизни сердцем и душою. Но слишком узкою стезею Благая донна сходит в глубь мою: Чтоб дать ей свет, - себя я разобью. 82 Почиет здесь, унесена кончиной, Но в нас жива та красота, что бой Дала бы смерти правою рукой, Когда б не родилась Левшой-Манчиной. 83 Не встретит в небе красота благая, Как не нашла средь мерзости земной Себе подобных, хоть ее Левшой Кощунственно звала толпа слепая. Но кисть с доской, скалу с резцом смыкая, Лишь попусту б я труд потратил свой, - Я исказил бы лик ее живой, Все упованья ваши разрушая. И ежели, как солнце блеск светил, Она победно ум наш затмевает, То знак для вас: безмерна прелесть в ней; Ваш помысел Господь осуществил: Он ныне вновь красу ее ваяет, Но это в божьей власти, - не в моей! 84 Лишь на огне кузнец чекан дарит Куску железа, мудрый труд свершая; И, золота огнем не расплавляя, Высоких форм художник не творит; И если Феникс прежде не сгорит, То не воскреснет, - так вот, умирая, Я льщусь мечтой ожить меж духов рая, Кому ни смерть, ни время не вредит. От действия огня, что на потребу Мне в благо дан, чтоб воскресить меня, - Я стал почти уж тенью гробовою; Но если он влеком природой к небу, Я ж сделался частицею огня, - Что ж не берет меня он ввысь с собою? 85 Верните вы, ручьи и реки, взорам Поток не ваших и соленых вод, Чей быстрый бег сильней меня несет, Чем вы своим медлительным напором. И ты, туман, верни глазам, которым От слез невидим звездный небосвод, Их скорбь, и пусть твой хмурый лик блеснет В мой жадный зрак яснеющим простором. Верни, земля, следы моим стопам, Чтоб встать траве, примятой мной сурово, И ты, глухое эхо, - ропот мой; И взгляды, вы, - святой огонь очам, Чтоб новой красоте я отдал снова Мою любовь, не взятую тобой. 86 Ужели, донна, впрямь (хоть утверждает То долгий опыт) оживленный лик, Который в косном мраморе возник, Прах своего творца переживает? Так! Следствию причина уступает, Удел искусства более велик, Чем естества! В ваяньи мир постиг, Что смерть, что время здесь не побеждает. Вот почему могу бессмертье дать Я нам обоим в краске или в камне, Запечатлев твой облик и себя; Спустя столетья люди будут знать, Как ты прекрасна, и как жизнь тяжка мне, И как я мудр, что полюбил тебя. 87 Когда ты, донна, приближаешь Свои глаза к глазам моим, - В их зеркале себе я зрим, А ты себя в моих отображаешь. Меня, увы, ты созерцаешь Таким, как есть, - в болезнях и летах, А я тебя - светлей звезды лучистой. И небу мерзостно, ты знаешь, Что я, урод, живу в благих очах, Во мне ж, уроде, виден лик твой чистый. И все ж, кому тропа тернистей: Тебе ль, вникающей в мой взор? Мне ль, кто теряет рай лучистый, Когда смыкаешь ты затвор Своих очей? - Бесплоден спор Ничтожества с красою величавой: В любви должна быть общность лет и славы. 88 В ком тело - пакля, сердце - горстка серы, Состав костей - валежник, сухостой, Душа - скакун, не сдержанный уздой, Порыв - кипуч, желание - без меры, Ум - слеп и хром и полн ребячьей веры, Хоть мир - капкан и стережет бедой, Тот может, встретясь с искоркой простой, Вдруг молнией сверкнуть с небесной сферы. Так и в искусстве, свыше вдохновлен, Над естеством художник торжествует, Как ни в упор с ним борется оно; Так, если я не глух, не ослеплен И творческий огонь во мне бушует, - Повинен тот, кем сердце зажжено. 89 Я стал себе дороже, чем бывало, С тех пор, как ты - здесь, на сердце моем; Так мрамор, обработанный резцом, Ценней куска, что дал ему начало. Лист, где искусство образ начертало, Неравночтим с тряпицей иль клочком: Так и моя мишень твоим челом Означена, - и горд я тем немало. Я прохожу бестрепетно везде, Как тот, кого в пути вооруженье Иль талисман от напастей хранит; Я не подвластен пламени, воде, - Твоим гербом слепцам дарую зренье, Своей слюной уничтожаю яд. 90 Стремясь назад, в тот край, откуда он, Извечный дух, в теснины заточенья Сошел к тебе, как ангел всепрощенья, И мир им горд, и ум им просветлен. Вот чем горю и вот чем полонен, А не челом, не знающим волненья: Любовь, избыв былые заблужденья, Верна добру, приятому в закон. Здесь - путь всему, что высоко и ново, Чем живо естество: и сам Господь Вспоможествует этому немало. Здесь предстает величье Всеблагого Полней, чем там, где лишь красива плоть, - И любо мне глядеть в его зерцало! 91 Ты мне даешь, что выгодно тебе, А от меня ждешь вещи невозможной. 92 И карандаш и краски уравняли С благой природой ваше мастерство И так высоко вознеси его, Что в ней красы еще прекрасней стали. Ученою рукой теперь нам дали Вы новый плод усердья своего И, не презрев из славных никого, Нам многих жизней повесть начертали. Напрасно век, с природой в состязаньи Прекрасное творит: оно идет К небытию в урочный час отлива, Но вы вернули вновь воспоминанье О поглощенных смертию, - и вот, Ей вопреки, оно навеки живо! 93 Когда замыслит дивный ум создать Невиданные облики, - сначала Он лепит из простого материала, Чтоб камню жизнь затем двойную дать. И на бумаге образ начертать, Как ловко бы рука ни рисовала, Потребно проб и опытов немало, Чтоб мудрый вкус мог лучшее избрать. Так я, твореньем малого значенья Рожденный, стал высоким образцом У вас в руках, достойнейшая донна; Но, сняв излишек, дав мне восполненье, Ужели вы учительным бичом Мой гордый пыл смирите непреклонно? 94 Уж дни мои теченье донесло В худой ладье, сквозь непогоды моря В ту гавань, где свой груз добра и горя Сдает к подсчету каждое весло. В тираны, в боги вымысел дало Искусство мне, - и я внимал, не споря; А ныне познаю, что он, позоря Мои дела, лишь сеет в людях зло. И жалки мне любовных дум волненья: Две смерти, близясь, леденят мне кровь, - Одна уж тут, другую должен ждать я. Ни кисти, ни резцу не дать забвенья Душе, молящей за себя Любовь, Нам со креста простершую обьятья. 95 Соблазны света от меня сокрыли На божье созерцанье данный срок, - И я души не только не сберег, Но мне паденья сладостней лишь были. Слеп к знаменьям, что стольких умудрили, Безумец, поздно понял я урок. Надежды нет! - Но если б ты помог, Чтоб думы себялюбие избыли! Сравняй же путь к небесной высоте, Затем что без меня мне не по силам Преодолеть последний перевал; Внуши мне ярость к миру, к суете, Чтоб недоступен зовам, прежде милым, Я в смертном часе вечной жизни ждал. 96 Ни гаже, ни достойнее презренья, Чем я, тебя забывший, в мире нет; И все ж прости нарушенный обет Усталой плоти, впавшей в искушенья; Не размыкай, о Вседержитель, звенья Моих шагов туда, ще вечен свет: О вере говорю, - себе во вред Я не вкусил в ней полноты спасенья. Чем редкостней, тем лишь все боле мил Мне дар даров: к покою, к благостыне Другого мир не обретет пути; Ты кровь свою за нас так щедро лил, Что станешь ли скупей на милость ныне? Иных ключей нам к небу не найти! 97 Назойливый и тяжкий скинув груз, Благой мой Боже, и простясь со светом, К тебе без сил, в челне нестойком этом, Из страшных бурь в родную тишь вернусь. Терн, и в ладони гвоздь, и крестный брус Со скорбным ликом, жалостью согретым, - Все страждущей душе звучит обетом, Что многим покаяньем я спасусь. Не взор судьи твое святое око Да кинет мне в былое, - строгий слух Да не грозит мне карой возмещенья; Да кровь твоя омоет грязь порока! Чем я старей, тем ревностней мой дух Ждет помощи твоей и всепрощенья. 98 Годами сыт, отягощен грехами, Укоренен в злодействах бытия, К своей двойной уж близок смерти я, Но сердце яд пьет полными струями. Иссякшие не могут силы сами Сломить судьбу, любовь, соблазны дня, - И светлая нужна им длань твоя, Чтоб удержать пред ложными стезями. Но мало мне, Господь мой, что готов Ты душу взять, утратившую чистый, Небытием пожалованный склад; Пока не снят земной с нее покров, Молю сравнять подъем крутой и мглистый, Чтоб прост и светел был ее возврат. 99 В унынии и в скорби я лелею Раздумия, что в памяти живят Минувшее, и ум вперяет взгляд В былую жизнь и мучается ею. Мне сладко, что пред смертью разумею, Как призрачен людских соблазнов ряд; Мне горько, что прощенья за разврат На склоне лет я ждать уже не смею. Пусть нам обеты шлет твоя любовь, Но, Господи, не дерзки ль ожиданья, Что не закрыт и поздним пеням вход? И все ж твоя свидетельствует кровь, Что, на себя приняв за нас страданья, Ты не исчерпал всех своих щедрот. 100 Уж чуя смерть, хоть и не зная срока, Я вижу: жизнь все убыстряет шаг, Но телу еще жалко плотских благ, Душе же смерть желаннее порока. Мир - в слепоте: постыдного урока Из власти зла не извлекает зрак, Надежды, нет, и все объемлет мрак, И ложь царит, и правда прячет око. Когда ж. Господь, наступит то, чего Ждут верные тебе? Ослабевает В отсрочках вера, душу давит гнет; На что нам свет спасенья твоего, Раз смерть быстрей и навсегда являет Нас в срамоте, в которой застает? 101 Хоть и сулит мне вящее желанье К моим годам года додать не раз, - Смерть не замедлит шага ни на час; Чем больше ждешь, тем ближе с ней свиданье. Да и к чему на счастье упованье, Раз лишь в скорбях Господь приемлет нас? Скольженье дней, и все, что тешит глаз, Тем злостнее, чем ярче их блистанье. И ежели, мой Боже, я порой Весь отдаюсь могучему стремленью, Несущему покой душе моей, Но собственной ничтожному ценой, - Дай в тот же миг свершиться вознесенью! Чем дольше срок, тем пыл к добру слабей. 102 Чем жарче в нас безумные стремленья, Тем больше нужен срок, чтоб их изгнать; А смерть уж тут и не согласна ждать, И воля не взнуздает вожделенья. 103 И радостны и скорбию убиты Всеправедные души, что за них Ты принял смерть, чтоб для сынов земных Врата Эдема были б вновь открыты. Им радостно, что дети зла омыты От первородных, жалких скверн своих; Им горестно, что от мучительств злых, Как раб рабов, угас в своей крови Ты. Кто Ты? откуда? - Небо, в изъясненье, Смежило взор, разверзло зев земли, Шатнуло горы, всколебало море; Коснеют злые ангелы в позоре, В обитель мрака праотцы ушли, - Но весел человек, приняв крещенье. 104 Мул, свечи, сахар... А сейчас свершила Еще бутыль мальвазии свой вход. Я щедростью подавлен, -- пусть расчет Вершат весы святого Михаила. В чрезмерной тишине мои ветрила Обвисли так, что в море не найдет Пути мой челн, - и, как солому, ждет В безжалостных волнах меня могила. За ласку, за обилие щедрот, За пищу, за питье, за посещенье, Которое лишь радость мне несет; Ничтожное, синьор мой, возмещенье - Всего себя отдать вам в свой черед, И это - долг, отнюдь не подношенье! 105 По благости креста и божьих мук Я, Отче, жду, что удостоюсь рая; И все ж, пока во мне душа живая, Земных утех все будет мил мне круг. Пускай лежит меж нами путь разлук, Моря и горы, - мысль, не замечая Лесов, озер, летит, крыла ширяя, Как мчится дух поверх дождей и вьюг. Так мчусь и я упрямой думой к вам Скорбеть о смерти моего Урбино, Который был бы, мнится, здесь со мной, Когда бы жил. Теперь из гроба сам Меня зовет он взвиться над низиной Туда, где ждет обоих нас покой. =========================================================== ПРИМЕЧАНИЯ [Стихотворения Микеланджело в переводе и с комментариями А.М.Эфроса были впервые изданы в 1964 году, см.: Поэзия [Микеланджело]. Перевод и комментарии А.М.Эфроса. - В кн.: Микеланджело. Жизнь. Творчество. Сост. сб. В.Н.Гращенков. М., "Искусство". 1964, с. 123 - 180 (Поэзия), с. 358 - -372 (Комментарии А.М.Эфроса). Переиздано: Поэзия [Микеланджело]. Перевод и примечания А.М.Эфроса. - В кн.: Микеланджело. Поэзия. Письма. Суждения современников. Сост. В.Н.Гращенков. Изд. 2-е, доп. М., "Искусство", 1983, с. 39 - 74 (Поэзия), с. 75 - 81 (Примечания).] Перевод стихотворений Микеланджело, приводимых в настоящем сборнике, сделан по изданию К.Фрея: Die Dichtungen des Michelagniolo Buonarroti. Herausgegeben und mit kritischem Apparate versehen von C.Frey. Berlin, 1897. Для примечаний, наряду с перепиской Микеланджело и обширной литературой о его жизни и творчестве, в первую очередь было использовано названное издание Фрея. Хронология и интерпретация стихотворений уточнены В.Н.Гращенковым по критической публикации Э.Н.Джирарди: Michelangiolo Buonarroti. Rime. A cura di Enzo Noe Girardi. Bari, 1960. В примечаниях одновременно с нашей нумерацией стихотворений дается нумерация по изданиям Фрея и Джирарди. 1 (Frey, I; Girardi, appendice 3, 4) Эти несколько строк - наиболее ранние из дошедших до нас стихотворных опытов Микеланджело, который, видимо, писал стихи и прежде, но те черновики пропали или он уничтожил их. Внешний вид листа (Лувр, Париж) типичен: стихи находятся возле рисунков, сделанных пером. Это набросок для статуи бронзового "Давида" и этюд правой руки для мраморного "Давида". Датировка стихотворного наброска, надо полагать, тождественна с датой рисунка - 1501 - 1502 гг. Микеланджело было в ту пору двадцать семь лет; он находился во Флоренции, работал над мраморным "колоссом", статуей Давида, а в августе этого, 1502 г. заключил договор с французским маршалом Пьером Роганом на бронзовый вариант той же темы. Нижняя строчка нанесена отдельно и едва ли имеет связь с тремя верхними; она представляет собой цитату из Петрарки, начало знаменитого сонета: "Rotta e l'alta colonna e'l verde lauro..." ["Повергнута высокая колонна и зеленый лавр..."]. Смысл трех верхних строк может быть расшифрован так: поскольку итальянское выражение "con l'arco della schiena" или "con l'arco dell'osso" метафорически означает "изо всех сил", то Микеланджело уподобил творческие усилия осуществить замысел героическому напряжению Давида, одолевшего Голиафа. 2 (Frey, XXII; Girardi, 2) Четверостишие написано на листе с разными набросками на лицевой и оборотной стороне (Британский музей, Лондон). Фрей считает прототипом стихотворения канцону Петрарки: "Nella stagion che'l ciel rapido inchina" ["В те дни, когда мрачнеет быстро небо..."], и ее реминисценции у поэтов Полициано и Боярдо на ту же тему о мучениях влюбленного, не знающего покоя даже ночью, когда все отдыхает. Микеланджело начал, но не развил свой вариант., оставив своего рода обломком, как мраморные торсы. Фрей датирует рисунки и четверостишие 1523 г.; К.Тольней относит наброски к 1503 - 1506 гг., но один рисунок (этюд ноги) и стихотворение - к 1520 - 1525 гг.; И.Вильде и Э.Н.Джирарди датируют все 1503 - 1504 гг., считая, что стихотворные строки написаны ранним почерком мастера. 3 (Frey, II; Girardi, 3) Пять стихотворений (3 - 7) написаны вместе на обороте листа (Эшмолеан-музей, Оксфорд), содержащего зарисовки и эскиз композиции: борьба всадника с пехотинцами. Соответственно этому наброску стихи могут датироваться не раньше 1504 г., когда Микеланджело был занят мыслями об эскизах композиции "Битва при Кашине". Асканио Кондиви сообщает, что в такую пору он иногда писал стихи: "...он любил читать творения писателей, стихи и прозу... иногда он и сам писал стихи..." Однако названная группа разнообразна: частью это чисто литературные опыты, частью вызванные жизнью. Сонет 3 своим риторическим использованием темы любви показывает, что он был, видимо, стихотворным упражнением ходового порядка. 4 (Frey, III; Girardi, 6) Сонет в противоположность предыдущему стихотворению явно вызван конкретными жизненными обстоятельствами. Его тема - недовольство сложившимися отношениями с носителем государственной власти - видимо, с папой. Вернее всего, это относится к папе Юлию II, который вызвал Микеланджело в Рим и с которым вскоре же начались столкновения, чередующиеся с доказательствами благоволения и новыми взрывами неприязни с обеих сторон; эти чередования взаимных тяготений и отталкиваний, характерные для положения Микеланджело при Юлии II, и отразились в сонете; на Юлия II намекает и выражение "сухое древо" в последней строке; в родовом гербе делла Ровере (имя Юлия II принял после избрания папой кардинал Джулиано делла Ровере) было изображение мраморного дуба. Датируется сонет, соответственно вышесказанному, примерно 1506-м и следующими годами - начальной порой непосредственного общения с папой. 5 - 7 (Frey, IV - VI; Girardi, 9, 7, 8) Набросок является началом непродолжительного сонета, тема которого - неодолимая власть любви - получила иную обработку в мадригалах 6 и 7. Датируются эти вещи теми же, 1506-м и следующими годами, что и сонет 4. 8 - 9 (Frey, VII, VIII; Girardi, 4, appendice 17) Сонет 8 написан на обороте письма брата Буонаррото к Микеланджело из Флоренции в Болонью, где художник находился с конца 1506 г., вызванный папой Юлием II, заказавшим ему свою фигуру в бронзе. Письмо датировано 24 декабря 1507 г.; тем самым и стихотворение предположительно написано в последние дни декабря этого года или в начале января 1508 г. Несмотря на наличие реминисценций из Петрарки, сонет носит отпечаток живого впечатления от встречи или общения с некоей болонской женщиной, явно привлекшей любовное внимание Микеланджело. Кто она, остается неизвестным. На том же обороте письма 1507 г. находится и стихотворная строка (9), не получившая продолжения, но с превосходной краткостью варьирующая тему мадригалов 6 и 7. Это ставит вопрос, не вызваны ли эти мадригалы болонской незнакомкой и не надо ли их также датировать более определенно - тем же концом 1507 - началом 1508 г.? 10 (Frey, IX; Girardi, 5) Сонет любопытен как отражение самочувствия Микеланджело во время росписи потолка Сикстинской капеллы: сквозь шутливо-грубоватую форму отчетливо проступает утомление техническими трудностями работы, раздражение сложившимися отношениями с капризным заказчиком, папой, творческое недовольство собой, а в итоге все же горделивое сознание того, что созданное является произведением огромной новизны и совершенства. Границы для датировки сонета определяются временем работы над первой половиной росписей - с января 1509 г. по начало сентября 1510 г., скорее всего, наиболее близки к этой последней дате, поскольку заключительные слова сонета, с просьбой защитить произведение от нападок, могли быть направлены к Джованни из Пистойи лишь тогда, когда работа была уже близка к окончанию и о ней можно было судить. Кто был адресатом сонета? Чезаре Гуасти, редактор первого критического издания микеланджеловских стихов, предположил, что это канцлер или член Accademia degli Umidi - Джованни да Пистойя; это представляется, вопреки сомнениям Фрея, правдоподобным, поскольку для исполнения пожеланий Микеланджело нужно, чтобы адресат был не только вообще понимающим искусство человеком, но и признанным авторитетом, каковым числился Джованни; вместе с тем он считался довольно известным поэтом, и обращение к нему, выраженное в модной поэтической форме, было как нельзя более уместным. Действительно, стихотворение по форме представляет собой удлиненный сонет, с риторнелем или сложной кодой, а по трактовке темы - это отголосок площадной, бурлескной поэзии, как она интерпретирована прославленным стихотворцем этой школы Франческо Берни, знакомцем Микеланджело, перебрасывавшимся с ним стихотворными посланиями; в той же манере писал и Джованни да Пистойя, бывший подражателем Берни. 11 (Frey, X; Girardi, 10) Сонет отражает другого рода настроения Микеланджело - не художественно-творческие, а общественно-политические. Он стоит в непосредственной связи с личным положением Микеланджело в папском Риме; сонет, видимо, написан при папе Юлии II, в конце его понтификата, вероятно весной 1512 г., в тяжелое время, когда после неудачной битвы при Равенне можно было ждать дальнейшего наступления французов и примкнувших к ним противников Юлия II, и папа подчинил делу обороны своей власти все - и дела земные и дела небесные, превратив Рим в военный лагерь и созвав Латеранский конгресс. Для Микеланджело это была трудная пора и внутренне и внешне: гениальный проект гробницы Юлия II встречал все возрастающие препятствия к осуществлению. Сикстинский потолок был почти кончен, отношения с папой, нелегкие вообще, в это время усложнились сугубо: "...времена неблагоприятны для нашего искусства", - пишет художник отцу; а кругом - ненавистная Микеланджело усобица, терзавшая тело Италии и приносившая дела совести в жертву делам корысти. Все это получило несколько прикрытое отражение в сонете; третья строка первого терцета нарочито шифрует высказывание о Юлии II: "Мантия..." - папа, которого-де художник боится, как мифологический Мавр, то есть Атлас, царь Мавритании, испугался головы Медузы, показанной ему Персеем и превратившей его в скалу. Видимо, уничижительный смысл имеет и указание на Турцию как на якобы местопребывание Микеланджело: Рим и Италия уподобились-де стране неверных. 12 (Frey, XI; Girardi, 12) К кому обращен этот любовный мадригал с петрарковскими реминисценциями - неизвестно. Еще при жизни Микеланджело он получил распространение и был положен на музыку флорентийцем Бартоломео Тромбончино (ум. 1563). Предположительная дата возникновения стихов - между 1513 и 1518 гг. 13 (Frey, XII; Girardi, 17) Этот неоконченный сонет сделан на адресной стороне письма от 20 апреля 1521 г., которое Стефано ди Томмазо, помощник Микеланджело по работам в капелле Медичи, послал из Флоренции в Каррару, где художник был занят выбором мраморов для скульптур капеллы. Смысловые оттенки стихов, их энергия свидетельствуют, что набросок обращен к некоей живой женщине и едва ли является чисто литературным упражнением на ходовую поэтическую тему. 14 (Frey, XIII; Girardi, II) Эти стихи - того же характера, что и предыдущий сонет, видимо, они вызваны теми же настроениями и тем же лицом и написаны в тот же 1521 г. Джирарди датирует их немного раньше, как мадригал 12. 15 (Frey, XIV; Girardi, 18) Стихи написаны на обороте письма из Венеции от живописца-декоратора (работавшего, между прочлм, и для капеллы Медичи), Джованни да Удине к Микеланджело, во Флоренцию, 27 апреля 1522 г. Строка: "Вот море, горы, и огонь, и меч", - видимо, метафоры, обозначающие препятствия, нагроможденые обстоятельствами перед Микеланджело на пути к цели. 16 - 17(Frey, XV - XVI; Girardi, 19, 19 apparato) Оба неоконченных стихотворения с петрарковскими реминисценциями сделаны на одном листе с несколькими архитектурными набросками, относящимися, по-видимому, к капелле Медичи; там же запись (чужой рукой) с датой 25 ноября 1522 г. Соответственно этому весь лист датируется концом 1522 - началом 1523 г. 18 (Frey, XVII; Girardi, 14) Своеобразное "стихотворение в прозе", построенное на ритме и образности, но лишенное метрической конструкции и рифм, связано с замыслами Микеланджело для гробницы герцога Джулиан о в капелле Медичи. Оно является своего рода темой для эпитафии, выраженной еще полупрозаически, в качестве материала для стихотворной обработки (на это указывает и близость к наброску 19). Датируется набросок, скорее всего, началом 1521 г., когда Микеланджело приступил к работе над эскизами для гробниц. 19 (Frey, XVIII; Girardi, 13) Этот стихотворный набросок сделан на листе (Британский музей, Лондон), имеющий на обороте архитектурный эскиз гробницы Медичи. Как и предыдущий набросок, это - ритмико-словесный материал для будущего стихотворения, но, в противоположность первому, лирико-философского характера. Датируется набросок тем же началом 1521 г. 20 - 22 (Frey, XIX - XXI; Girardi, 15, appendice 21, 16) Все три стихотворных наброска сделаны на обороте листа с эскизом гробницы в капелле Медичи. По связи с рисунком на предыдущем листе надо предположить, что они датируются также началом 1521 г. Наброски 21 и 22 представляют собой вступительные строки к непродолженным стихотворениям на ту же тему о мучениях любви, как и дальнейшие фрагменты (23 - 24). Труднее определить смысл наброска 19; обращены ли стихи к возлюбленной, действительной или воображаемой, или это - первое стихотворное проявление тех настроений о недостойном образе жизни, о ее греховности, которые позднее станут одним из наиболее устойчивых мотивов в поэзии Микеланджело. Скорее всего, по контексту речь идет именно о последнем. 23 (Frey, XXIII; Girardi, 26) Стихотворение представляет собой два катрена неоконченного сонета, с разработкой темы, близкой к последующему сонету; датировать его можно серединой 1520-х гг. 24 (Frey, XXIV; Girardi, 27) Неоконченный сонет, лишенный заключительного терцета, написан на листе с эскизами гробниц Медичи (Музей Буонарроти, Флоренция), которые относятся к 1520 г.; Фрей датирует лист 1524 г. 25 (Frey, XXV; Girardi, 32) Два катрена этого сонета, оборванного на седьмой строке, набросаны на адресной стороне письма каменотеса Сандро из Каррары к Микеланджело от 8 октября 1525 г. По теме - это первое после неопределенных стихов наброска 20 несомненное проявление покаянных настроений у Микеланджело, отныне уже не покидавших его и становившихся с возрастом все решительнее. 26 - 28 (Frey, XXVI - XXVIII; Girardi, 28, 29, appendice 26) Три неоконченных стихотворных наброска написаны на одном листе, на обороте которого находятся стихи мадригала (Frey, CIX, 10; Girardi, 81). Сколько-нибудь веских данных для датировки нет. Лишь по связи с этим мадригалом можно думать, что наброски были сделаны между 1524 и 1526 гг. 29 (Frey, XXIX; Girardi, 30) По характеру, тождественному трем предшествующим номерам, это шестистишье - того же, видимо, происхождения и той же поры. Большая определенность разработки темы дает основание предположить, что вся группа вызвана тяготением Микеланджело к какой-то особе; кто она - определить нет данных. 30 (Frey, XXX; Girardi, 34 apparato) Стихотворный набросок сделан на адресной стороне письма Джованни Франческо Фаттуччи, друга Микеланджело, от 18 апреля 1526 г. По теме - вариант мотива, выраженного в сонете 25. Эти две строки были использованы Микеланджело, но в несколько иной редакции, в другом сонете этого же времени (Frey, ХСII; Girardi, 34). 31 (Frey, CX; Girardi, 22) Эта канцона и два следующих сонета причислены Фреем к позднему периоду поэтического творчества мастера: он датирует их около 1550 г. Напротив, Джирарди относит их к середине 1520-х гг., так как на листе с этими стихами есть начальная строка письма Микеланджело к Джованни Баттиста Фиджованни, написанная, судя по ее смыслу, не позднее осени 1525 г.; тогда же или чуть позднее этой даты возникли и стихи. 32 (Frey, CXI; Girardi, 23) Сонет по теме и настроениям тесно примыкает к предыдущей канцоне, сжимая с огромной энергией словесный материал в соответствии с лаконизмом сонетной формы. 33 (Frey, СХIII; Girardi, 25) Стихотворение по форме является сонетом с кодой (как 52). Тема свидетельствует о колебаниях Микеланджело, после того как в канцоне 31 и сонете 32 он отрекся от чувств, связанных с любовью. 34 - 35 (Frey, XXXI - XXXII; Girardi, 41, 42) Оба сонета впервые у Микеланджело в полную меру разрабатывают и выражают тему преклонения перед красотой человеческого облика, что станет в дальнейших стихах столь же устойчивым мотивом, как и отчаяние от бренности жизни и страх перед грядущим возмездием за ее порочность. Сонеты написаны на лицевой и оборотной стороне одного листа. К кому обращены они - неизвестно; во всяком случае, они связаны с некоей женщиной; в подлиннике Микеланджело обозначает ее словом "costei", "el viso di costei" ("лицо вот этой [донны]"]. По внутренней связи с последующим сонетом (36) Фрей предлагает датировать эти сонеты 1529 -1530 гг. 36 (Frey, XXXIII; Girardi, 43) Сонет соединяет два мотива, существовавших раньше в поэзии Микеланджело раздельно: мотив любви и мотив покаяния, причем первый уже подчинен второму. В дальнейшем, особенно в цикле стихов, посвященных Виттории Колонна, это приведет к новой теме - безгреховной, идеальной любви. Выражение в первой строке заключительного терцета: "...Мой властелин" ("il mio signore") по словоупотреблению Микеланджело может относиться равно и к "любви" и к "любимому существу". Датируется сонет, судя по хозяйственным заметкам художника на том же листе, началом 1529 г. 37 (Frey, С; Girardi, 47) Сонет в черновых пробах и в окончательной редакции занимает обертку одного письма к Микеланджело во Флоренцию. Как полагает Фрей, сонет написан после смерти Виттории Колонна; Тольней связывает его со смертью брата Буонаррото (1528); Джирарди весьма предположительно склоняется датировать сонет серединой 1530-х гг., но решительно отвергает его связь с Витторией Колонна. 38 (Frey, Cl; Girardi, 46) Этот сонет, как и предыдущий, Фрей считает написанным после смерти Виттории Колонна, около 1550 г., олицетворяя ее в сонете с метафорой "божьего молота". Сложность образов, сочетающая чисто профессиональные, скульптурные, уподобления с их философски-религиозным осмыслением, побудила Микеланджело сделать позднее приписку в прозе, разъясняющую идею стихотворения; этот автокомментарий был предназначен художником, по-видимому, для племянника Лионардо, имя которого написано на том же листе между сонетом и глоссой. Микеланджело пишет в ней: "Он (то есть "молот") был единственным, кто возбуждал на земле добродетели великой своей добродетелью, но у него не было никого, кто раздувал бы мехи; ныне же, в небесах, он обретет много помощников, ибо там нет никого, кто не дорожил бы добродетелью: оттого-то я и надеюсь, что он свыше даст на земле завершение моему молоту. Теперь на небесах с ним будет некто, кто станет приводить мехи в действие, ибо на земле не было у него ни одного сотоварища у наковальни, где выковываются добродетели". Джирарди относит сонет к более раннему времени (1520-е - середина 1530-х гг.) и, как в предыдущем случае, решительно отвергает связь с Витторией Колонна. 39 - 40 (Frey, XXXVIII - XXXIX; Girardi, 52, 53) Оба стихотворных наброска на обороте записки Джованни Баттиста Фиджованни, приора Сан Лоренцо, в которой он сообщает Микеланджело о желании маркиза дель Васто и архиепископа Капуанского посмотреть его картон "Noli me tangere". Записка без даты, но сопоставлением ряда данных время возникновения стихов определяется летом - осенью 1531 г. По темам оба наброска родственны: в первом неожиданно и единственный раз в микеланджеловской поэзии проходит мотив самоубийства; во втором - ослабленный и более примиренный вариант того же. Надо думать, что это - отголоски недавно пережитого разгрома Флоренции, после ее сдачи войскам папы Климента VII и императора Карла V, осенью 1530 г., когда и Микеланджело, деятельно занимавшийся в качестве члена военной коллегии защитой родного города, ждал жесточайших репрессий и, возможно, думал покончить с собой. Нельзя согласиться с никак не мотивированным предложением Фрея считать, что во втором наброске речь идет всего лишь об отдыхе от любви ("mio signore" - любовь) или от работ на папу ("mio signore" - папа Климент); внутренняя и внешняя связь этих написанных рядом, на одном листе, набросков очевидна и должна быть взаимно объяснена: социально-политическая обусловленность их представляется наиболее удовлетворительной. 41 (Frey, XL, Girardi, 76 apparato) Две начальные строчки стихотворения, написанные на обороте письма того же Фиджованни к Микеланджело об уплате скульптору 100 дукатов. С кем связаны эти превосходно начатые, но оборванные стихи - неизвестно. Датируются они приблизительно 1533 г. 42 - 43 (Frey, XU - XUI; Girardi, 56, 57) Оба стихотворных наброска сделаны на обороте письма живописца Себастьяне дель Пьомбо к Микеланджело от 8 июня 1532 г. Тема этих двух начатых, но не продолженных сонетов - страдания неразделенного влечения. Фрей считает, что сонеты могли уже предназначаться Томмазо Кавальери. 44 (Frey, XLIV; Girardi, 59) Сонет написан вместе с двумя другими (Frey, XLV, XLVI; Girardi, 60, 61) на адресной стороне письма флорентийского живописца Буджардини, одного из давних знакомых мастера, к Микеланджело, в Рим, 5 августа 1532 г. Возможно, что сонетный триптих на этом листе написан, как и другие стихи той же формы и того же цикла, в конце 1532 - начале 1533 г.; все они обращены к Томмазо Кавальери. Сонет 44 - один из лучших у Микеланджело, построенный в виде одного предложения, целой глыбой. 45 (Frey, ХLIХ; Girardi, 51) Стихотворение, носящее характер канцоны, написано на листе с рисунками, связанными отчасти, по-видимому, с гробницами Медичи, отчасти с другими замыслами. Для датировки канцоны нет твердых данных - она могла быть сочинена между 1524 и 1534 гг., по предположению Фрея, а скорее, в конце этого десятилетия, около 1532 - 1533 гг. Такая дата вяжется, в самом деле, со скорбным мотивом стихов - итогом пережитого и перечувствованного Микеланджело после смерти брата Буонаррото в 1528 г., осады и разгрома Флоренции в 1529 - 1530 гг. и собственной болезни скульптора в 1531 г. 46 - 47 (Frey, LI - LII; Girardi, 73, 74) Оба наброска неоконченных стихотворений нанесены на оборотную сторону листа с сонетом к Томмазо Кавальери (Frey, L; Girardi, 72) и, видимо, связаны с ним же, варьируя мотив страстной привязанности, приносящей муку преизбытком чувства. Соответственно наброски датируются примерно январем 1533 г. 48 (Frey, LV; Girardi, 77) Сонет обращен к Томмазо Кавальери и, видимо, написан между июнем и октябрем 1533 г., во время пребывания Микеланджело во Флоренции, откуда он посылал лучшие стихотворения в Рим, к другу. 49 (Frey, LVIII; Girardi, 86) Терцины, оставшиеся незаконченными, вызваны скорбным событием в семье Микеланджело - смертью отца, которого он очень почитал, несмотря на трудный характер старика Лодовико. Кончина его обострила в художнике печаль по другому близкому лицу, умершему тремя годами раньше, - по любимому брату Буонаррото, погибшему от моровой язвы в 1528 г. Отец, родившийся в 1444 г., скончался в 1531 г. Терцины могли быть написаны между июнем и сентябрем 1534 г., когда скульптор навсегда уехал из родной Флоренции. 50 (Frey, LXV; Girardi, 84, apparato) Неоконченный сонет написан на листе с рисунком орнамента. Стихотворение обращено, по-видимому, к Томмазо Кавальери. Для точной датировки данных нет - предположительно стихи сочинены около 1534 г. Тема первого катрена - о материале, вмещающем многообразие замыслов в соответствии с силами художника, является типичной и основной для метафор Микеланджело; в дальнейшем это получит более глубокую разработку и новые оттенки (см. сонет 60, а также мадригалы 63, 76, 79). 51 (Frey, CXL; Girardi, 87) Вступительная первая строка сонета, с ее претенциозной, петрарковской формой выражения, подразумевает, видимо, приближение смерти, которой Микеланджело и хочет для спасения души и не хочет, ибо жаль земных радостей. Фрей датирует сонет 1550 - 1554 гг., относя его к последней группе стихов покаянного характера. Джирарди связывает сонет с более ранними произведениями начального периода дружбы с Кавальери и датирует его около 1534 г. 52 (Frey, LXVIII; Girardi, 71) Сонет с кодой является полемическим ответом Микеланджело неким гражданам из Пистойи, выступившим с оскорбительным посланием, видимо, обращенным к самому художнику. Надо полагать, что памфлет пистойцев был стихотворным и что Микеланджело использовал для ответа ту же самую форму - сонета с кодой. Повод для полемики остается поныне невыясненным. Ссылка на высказывания Поэта (так обозначен Данте) против Пистойи имеет в виду терцину в 24 песне "Ада": "Vita bestial mi piacque, e non umana, / Si come a mul ch'io fui: son Vanni Fucci / Bestia, e Pistoia mi fu degna tana" ["По вкусу мне жизнь скотская, а не человечья, как подобает мулу, каким я был: я - Ванни Фуччи, скот, и Пистойя была мне достойным логовом"]. Для датировки сонета твердых оснований нет - может быть, надо поставить полемику в связь с предложением пистойского епископа кардинала Лоренцо Пуччи, который в августе 1533 г. просил Микеланджело построить мост и церковь; предложение было отклонено художником. Не исходило ли оскорбительное послание из окружения кардинала и не являлось ли оно итогом какой-то поездки Микеланджело в Пистойю и его размолвки там с заказчиком? Фрей предполагает также наличие связи между сонетом 52 и "стансами" 53, которые он считает также направленными против Пистойи. 53 (Frey, LXIX; Girardi, 68) Неоконченный ряд этих восьмистиший - своего рода "стансы" - наполнен Микеланджело грандиозными метафорическими образами, сделанными с огромной пластичностью, но и с отвлеченностью, в совершенном соответствии с его скульптурой и живописью. Это не дает возможности сколько-нибудь точно выяснить смысл "стансов": одни комментаторы считают наиболее подходящим видеть в исполине метафору гнева, в старухе - гордость, в семи отпрысках - семь смертных грехов; другие не с большим основанием предлагают в виде вариантов: спесь, жестокость, жадность и т.п. Фрей сделал интересную, хотя и не вполне доказательную попытку реально-исторического комментирования "стансов", указав на возможность отнести метафоры к Пистойе, по аналогии с сонетом 52, и намечал связь "стансов" с отношением Микеланджело к внутренним делам в Пистойе в 1536 г. и особенно в 1537 г., когда междоусобная борьба среди пистойцев была наиболее обострена; в эту пору Микеланджело начал писать фреску "Страшный суд", что, по предположению, и отразилось на стиле "стансов", которые надо с этой точки зрения датировать 1535 - 1541 гг., скорее всего - 1537 г. 54 (Frey, CLXII; Girardi, 67) Незаконченный ряд "стансов" дает замечательное и знаменательное противопоставление честной, суровой крестьянской трудовой жизни столичной развращенности, козням и суете, олицетворенным в фигуре Лжи, Лести, Коварства и т.п., выраженных с чисто микеланджеловской огромной и величавой пластичностью, в уровень с его монументальными росписями и изваяниями. В отличие от Фрея, который ошибочно считает эти стихи самыми поздними (1556) из сохранившихся поэтических произведений Микеланджело, Джирарди датирует их до 1534 г. 55 (Frey, LXXm: Girardi, 179, 181 - 183, 185, 186, 190, 194 - 197, 199, 206, 211, 223) Эта серия четверостиший является частью - пятн