Мигуэль Сервантес Сааведра. Интермедии ---------------------------------------------------------------------------- A.H. Островский. Полное собрание сочинений. Том XI Избранные переводы с английского, итальянского, испанского языков 1865-1879 ГИХЛ, М., 1962 OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru ---------------------------------------------------------------------------- ИНТЕРМЕДИИ МИГУЭЛЯ СЕРВАНТЕСА СААВЕДРА Перевод с испанского САЛАМАНКСКАЯ ПЕЩЕРА {*} (La cueva de Salamanca) {* Несчастные жертвы инквизиции в Испании в своих вынужденных пытками признаниях объявляли, что они имели сношения с дьяволами и учились волшебству в пещерах Толедо и Саламанки. Эти пещеры в Испании играли ту же роль, какую в инквизиционных судах Германии играли "шабаши". (А. Н. О.)} ЛИЦА: Панкрасио. Леонарда, его жена. Кристина, горничная. Сакристан Репонсе. Николас Рокэ, цирюльник. Студент. Леонисо, кум Панкрасио. СЦЕНА ПЕРВАЯ Комната в доме Панкрасио. Входят Панкрасио, Леонарда и Кристина. Панкрасио. Осушите слезы, сеньора, и прервите вздохи! Подумайте! Четыре дня отсутствия - ведь не вечность. Я возвращусь, уж самое большее, на пятый день, если, бог даст, не умру. Хотя, конечно, будет лучше не расстраивать вас, нарушить обещание и оставить эту поездку, потому что сестра может выйти замуж и без меня. Леонарда. Не хочу, Панкрасио, муж и сеньор мой, чтобы из угожденья мне вы сделали невежливость. Отправляйтесь в час добрый и исполняйте ваши обязанности, их нельзя нарушать; а уж я перемаюсь со своим горем и скоротаю как-нибудь одиночество. Об одном прошу: возвращайтесь и не оставайтесь долее назначенного вами срока. Держи меня, Кристина, у меня замирает сердце! (Падает в обморок.) Кристина. Ох, уж эти мне свадьбы и праздники! Ну, сеньор, по правде вам сказать, если бы я была на месте вашей милости, ни за что бы я не поехала. Панкрасио. Поди-ка, дитя мое, принеси стакан воды; надо плеснуть ей в лицо; или нет, постой, я скажу ей на ухо словечко, которое женщин в чувство приводит. (Шепчет какие-то слова, Леонарда приходит в чувство.) Леонарда. Довольно; нужно быть твердой! В самом деле, должны же мы иметь терпение, радость моя! Чем более вы здесь медлите, тем более отдаляете мое благополучие. Ваш кум, Леонисо, должно быть, уже ждет вас в карете; идите с богом, и пусть он возвратит вас так скоро и в таком добром здоровье, как я того желаю. Панкрасио. Мой ангел, если хочешь, чтобы я остался, я не двинусь с места, как статуя. Леонарда. Нет, нет, опора моя: мои желания - это ваши желания; и теперь для меня лучше, чтобы вы ехали, чем оставались, потому что ваша честь - моя честь. Кристина. Образцовые супруги! По правде, если б все жены любили своих мужей так, как моя сеньора Леонарда любит своего, так было бы для них лучше, другая бы музыка была. Леонарда. Поди, Кристина, принеси мне манто: я хочу проводить твоего господина и дождаться, пока он сядет в карету. Панкрасио. О нет, ради любви моей! Обними меня и оставайся. Ну, ради жизни моей! Кристиночка, старайся развлекать свою сеньору; я, когда возвращусь, подарю тебе башмаки, какие ты желала. Кристина. Поезжайте, сеньор, и не беспокойтесь о моей сеньоре; я надеюсь уговорить ее; мы повеселимся так, что ей в голову не придет, что вашей милости нет дома. Леонарда. Мне веселиться? Хорошо же ты меня знаешь, глупенькая! Нет! Нет любезного со мною, И веселье прочь летит; Только горем да тоскою Сердце бедное щемит! Панкрасио. Наконец я не могу выносить этого. Будь покойна, свет очей моих, и не видать этим глазам никакой радости вплоть до моего возвращения и свидания с тобой. (Уходит.) Леонарда. О, чтоб провалиться тебе в преисподнюю, лазутчику! Убирайся, и век бы тебя не видать! Выжига! Нет уж, клянусь богом, на этот раз не помогут тебе ни твоя премудрость, ни твои хитрости. Кристина. Я тысячу раз дрожала от страха, что ты своими необыкновенными чувствами остановишь его и помешаешь нашим удовольствиям {Фамильярные отношения между горничными и их барынями - дело обыкновенное в Испании. Там так называемого простого народа не было, все были идальги (hidalgos), и умственное развитие женщин и образование, или, лучше сказать, невежество их, во всех классах были одинаковы. Кроме того, было в обычае брать в услужение бедных родственниц. В пьесе Сервантеса "Ревнивый старик" горничная Кристина называет госпожу свою сеньора тетенька (senora tia). Тот же обычай существует и у нас в среде достаточных крестьян, мещан и мелких купцов, у которых прислугу заменяют бедные племянники и племянницы. Они служат без всякого договора, без всякого жалованья, в ожидании будущих благ: племянницы в ожидании, что их выдадут замуж, а племянники - что их выведут в люди, то есть в приказчики. Это называется "жить в племянниках" (А. Н. О.)}. Леонарда. А придут нынче ночью те, кого ждем-то? Кристина. Еще бы не притти! Я им весточку послала, и они так хорошо ее приняли, что сегодня вечером с нашей доверенной прачкой прислали нам целую корзинку с подарками и съестным; та и притащила ее как будто с бельем. Эта корзинка похожа на те, которые посылает король в великий четверг своим бедным или скорее уж на пасхальную, потому что там и пироги, и холодное жаркое, и куриная грудинка с рисом, и два каплуна, еще не ощипанные, и всякие фрукты, какие в эту пору водятся, да кроме того, бурдючок вина, побольше полупуда весом, и такого крепкого, что так в нос и бьет. Леонарда. Это очень учтиво, да он и всегда был таков, мой Репонсе - сакристан моего существа. Кристина. А чего ж нехватает моему мастеру Николасу? Он тоже цирюльник всего моего существа и бритва моих печалей! Как только я его увижу, так он у меня всякое горе обстригает, как будто ничего и не бывало. Леонарда. Ты спрятала корзину-то? Кристина. Она у меня в кухне стоит, покрыта мешком из-под золы, чтобы не заметили. Стучат в дверь, потом, не дождавшись ответа на свой стук, входит студент. Леонарда. Кристина, посмотри, кто там стучит. Студент. Сеньоры, это я, бедный студент. Кристина. Это сейчас видно, что вы и бедный, и студент; что вы студент, видно по вашему платью, а что вы бедный - по вашей дерзости. Только вот это странно, что бедный не дожидается за дверью, пока ему вынесут милостыню, а врывается в дом до самого последнего угла, не рассуждая, беспокоит ли он спящих, или нет. Студент. Другого, более мягкого приема ждал я от милостей вашей милости; я никакого подаяния не прошу и не ищу, кроме конюшни или сарая с соломой, чтобы на эту ночь укрыться от немилостей неба, которое, как я предчувствую, хочет показать земле всю свою свирепость. Леонарда. Откуда вы, милый друг? Студент. Я саламанкинец, сеньора моя, то есть я хочу сказать, что я из Саламанки. Я ходил в Рим с дядей, и он умер на дороге, в середине Франции. Тогда я пошел один; я решился возвратиться в свою землю. В Каталонии меня ограбили слуги или товарищи Рокэ Гинарде {Атаман разбойников Roque Guinarde выведен Сервантесом в "Дон Кихоте". В романе он называется: Roque Guinart. Испания по преимуществу страна разбойников. Во времена Сервантеса бывало нередко, что разбойничьи шайки пополнялись молодыми людьми из лучших фамилий. Вражда двух каких-нибудь значительных фамилий, из которых каждая имела свою партию, разделяла области и города на два враждебные лагеря. Вражда порождала убийства, а убийства - кровавую месть, то есть новые убийства; убийцы, скрываясь от правосудия, находили убежище в разбойничьих шайках и часто предводительствовали над ними. В Каталонии в то время, как видно из романа Сервантеса, враждовали две фамилии: Ниарры (Niarros) и Кадельи (Cadelles); Рокэ принадлежал к партий Ниарров. Сервантес изображает Рокэ человеком благородным и великодушным и вообще относится к нему очень сочувственно. (А. Н. О.)}. Сам он был в отсутствии, а будь он там, он не позволил бы обидеть меня, потому что он очень учтив, честен и даже милостив. Теперь застала меня ночь у ваших святых дверей; я такими их считаю и прошу помощи. Леонарда. Кристина, право, этот студент возбуждает во мне сострадание. Кристина. Да и меня уж берет за сердце. Оставим его ночевать у нас; от излишков замка можно прокормить целый полк, говорит пословица; я хочу сказать, что остатками нашей провизии он может утолить свой голод, и, сверх того, он поможет мне щипать живность, которая в корзине. Леонарда. Однако как же это, Кристина? Ты хочешь, чтобы у нас в доме были свидетели нашего легкомысленного поведения? Кристина. Ну, кажется, от него слова-то, как от рыбы, не скоро дождешься. Подите сюда, друг мой! Умеете вы щипать? Студент. Как это - "умею щипать"? Я не понимаю, что значит "щипать". Мне кажется, ваша милость хочет посмеяться над моей ощипанностью. Так уж это зачем же? Я и сам признаюсь, что я величайший оборванец в мире. Кристина. Нет, совсем не то, по душе вам говорю; я хотела только знать, сумеете ли вы ощипать две или три пары каплунов. Студент. На это, сеньоры, я могу вам ответить, что я, по милости божией, имею ученую степень баккалавра Саламанки; я не говорю, чтобы... Леонарда. Да, коли так, кто же может сомневаться, что вы сумеете ощипать не только каплунов, но и гусей и дроф! А хранить тайну - как вы насчет этого? Не нападает ли на вас искушение рассказывать то, что вы видите, предполагаете или думаете? Студент. Вы можете перед моими глазами перебить людей побольше, чем баранов на бойне, и я все-таки не раскрою губ, чтобы проронить хоть одно слово. Кристина. Итак, зажмите ваш рот, привяжите шнурком ваш язык, навострите ваши зубы и пойдемте с нами, и вы увидите тайны и будете есть чудеса, и можете потом на соломе протянуть ноги во всю длину постели. Студент. Это ровно в семь раз больше того, что мне нужно; я не жадный человек и не избалован. Входят сакристан Репонсе и цирюльник. Сакристан. Да будут благословенны антомедоны и кондукторы повозок наших удовольствий, лучи в наших потемках, и две взаимные склонности, которые служат базами и колоннами любовной фабрики наших пожеланий. Леонарда. Ведь вот только это и противно в тебе, Ренонсе: говори ты, рак все говорят, чтоб тебя понять можно было, и не заносись ты так высоко, что тебя не достанешь. Цирюльник. Вот у меня это дело идет настоящим порядком; моя речь льется гладко, как подошвы у башмака: хлеб вместо вина, и вино вместо хлеба, или вообще как следует выражаться... Сакристан. Да, но только в том и разница между сакристаном-грамматиком и цирюльником-романсистом. Кристина. Для того, что мне нужно от моего цирюльника, он знает по-латыни очень довольно и даже больше, чем у Антонио де Небриха {Знаменитый испанский грамматик; его грамматика была во всеобщем употреблении. (А. Н. О.)} вычитать можно; да и нечего теперь спорить ни о науках, ни об уменье говорить; пусть каждый говорит если не по-ученому, то как умеет; и пойдемте, примемся за работу, нам еще много нужно сделать. Студент. И много щипать. Сакристан. Кто это, этот добрый человек? Леонарда. Бедный студент саламанкский; он просит пристанища на эту ночь. Сакристан (вынимая деньги). Я дам ему два реала на ужин и ночлег, и пусть идет с богом. Студент (принимая деньги). Сеньор сакристан Репонсе, принимаю и благодарю вас за милость и милостыню. Но я молчалив и сверх того беден, что и нужно для этой сеньоры девицы, у которой я в гостях; и я клянусь, что... что уж в эту ночь не уйду из этого дома, хотя бы даже весь свет меня гнал. Ваша милость, доверьтесь каторжному человеку моего пошиба, который довольствуется ночлегом на соломе. Что же касается до ваших каплунов, то пусть их щиплет турка, и подавиться бы вам ими. Цирюльник. Мне кажется, он больше мошенник, чем бедняк. У него такой вид, как будто собирается поднять весь дом вверх дном. Кристина. Что бы там ни было, а эта смелость мне нравится; пойдемте все и по порядку примемся за дело; бедняк будет щипать и будет молчать, как за обедней. Студент. Уж верней сказать: как за всенощной. Сакристан. Этот студент меня пугает; я бьюсь об заклад, что он знает по-латыни больше меня. Леонарда. Оттого-то он, должно быть, такой и смелый. Но не раскаивайся, мой друг, в своей благотворительности, потому что это во всяком случае дело хорошее. Уходят все. СЦЕНА ВТОРАЯ На улице. Входят Панкрасио и кум его Леонисо. Кум. Я сейчас же заметил, что колесо у нас сломается. Но извозчики все без исключения народ упрямый; если бы он поехал в объезд, а не прямо через этот овраг, мы были бы за две мили отсюда. Панкрасио. Для меня это беда небольшая; мне гораздо приятнее возвратиться и провести эту ночь с моей женой Леонардой, чем на постоялом дворе. Ведь она, несчастная, чуть не умерла сегодня вечером от горя, что я уезжаю. Кум. Великая женщина! Наградило вас небо, сеньор кум. Благодарите его за жену. Панкрасио. И то благодарю, как умею; но, конечно, меньше того, чем бы должен: никакая Лукреция ей не под-стать; ни одна Порция с ней не сравнится: честность и любовь к уединению так и живут в ее душе. Кум. Ну, и моя, если б не была ревнива, так и мне лучше не надо. Мне по этой улице ближе к дому, а вы тут идите, по этой, и мигом будете дома. Завтра увидимся; за экипажем дело не станет. Прощайте! Панкрасио. Прощайте! Уходят. СЦЕНА ТРЕТЬЯ В доме Панкрасио. Входят сакристан и цирюльник (с гитарами), Леонарда, Кристина и студент. Сакристан, подобравши сутану и завязавши концы пол кругом пояса, пляшет под звуки своей гитары и при каждом скачке припевает. Сакристан. Отличная ночка, отличная пирушка, отличный ужин и отличная любовь! Кристина. Сеньор сакристан Репонсе, теперь не время танцевать; садитесь честь-честью ужинать и заниматься разговорами и отложите танцы до более удобного времени. Сакристан. Отличная ночка, отличная пирушка, отличный ужин и отличная любовь! Леонарда. Оставь его, Кристина, мне очень приятно видеть его веселым. Стук в дверь и голос Панкрасио, Панкрасио. Сонный народ! Не слышите, что ли? Зачем так рано заперли двери? Вот до чего доходит скромность моей Леонарды! Леонарда. Ах, я несчастная! По голосу и по стуку это мой муж Панкрасио; с ним что-нибудь случилось, вот он и воротился. Сеньоры, скрывайтесь в угольницу, то есть в чулан, где у нас уголь. Беги, Кристина, проводи их, а я удержу Панкрасио, сколько будет нужно. Студент. Скверная ночь, дрянная пирушка, плохой ужин и еще хуже любовь! Кристина. Как снег на голову! Пойдемте, пойдемте все. Панкрасио. Что там за чорт такой! Да что ж вы не отпираете, сони? Студент. Вот что: я не хочу быть заодно с этими сеньорами; пусть прячутся, где хотят, я пойду на солому; хоть там меня и найдут, все-таки примут за бедного, а не за любовника. Кристина. Пойдемте, а то он так стучит, что того гляди расколотит дом. Сакристан. У меня душа в зубах трепещется. Цирюльник. А у меня ударилась в пятки. Все уходят, остается Леонарда одна. Леонарда. Кто там? Кто стучит? Панкрасио. Твой муж, Леонарда моя. Отопри, уж я полчаса колочу в двери. Леонарда. По голосу-то мне кажется, как будто это мой чурбан Панкрасио; но ведь голоса-то - что у того, что у другого петуха - все похожи; не могу сказать наверное... Панкрасио. Вот умная-то жена! Какая необыкновенная осторожность! Это я, жизнь моя, твой муж, Панкрасио; отпирай, не сомневайся. Леонарда. Подите-ка сюда; вот я посмотрю. Что я делала, когда муж уезжал сегодня вечером? Панкрасио. Вздыхала, плакала и, наконец, упала в обморок. Леонарда. Правда. Но все-таки скажите мне еще: какие у меня знаки на плече, и на каком? Панкрасио. На левом родимое пятно величиной в полреала, с тремя волосками, как три золотые ниточки. Леонарда. Правда. А как зовут девушку-служанку в доме? Панкрасио. Ах, дурочка, довольно, надоела! Кристи-ночкой ее зовут; ну, что тебе еще? Леонарда. Кристиночка, Кристиночка, это твой сеньор; отопри, дитя мое. Кристина. Иду, сеньора. Ну вот, чего же лучше! (Отпирая.) Что это, сеньор мой? Что это вы сегодня так скоро вернулись? Леонарда. Ах, блаженство мое! Говорите скорей! Я так боюсь, не случилось ли какой беды с вами, что у меня все жилы болят. Панкрасио. Ничего такого не случилось. Только в одном овраге сломалось колесо у кареты, и мы с кумом решили возвратиться, чтобы не ночевать в поле. Завтра утром мы сыщем подводу, потому что время еще не ушло. Что это за крики? Издали слышится голос студента. Студент (за сценой). Выпустите меня, сеньоры, я задыхаюсь! Панкрасио. Это в доме или на улице? Кристина. Ну, убейте меня, если это не бедный студент, которого я заперла в чулане, чтобы он там переночевал эту ночь. Панкрасио. Студент заперт у меня в доме и в мое отсутствие? Нехорошо! Сеньора, если б я не был так уверен в вашей добродетели, то это прятанье возбудило бы во мне некоторое подозрение. Однакож поди выпусти его. Должно быть, там вся солома на него повалилась. Кристина. Я иду. (Уходит.) Леонарда. Сеньор, это бедный саламанкинец: он просил Христа ради пустить его переночевать эту ночь хоть на соломе. Вы знаете мой характер, я ни в чем не могу отказать, коли меня просят; ну, мы пустили и заперли его. Вот он, посмотрите, в каком виде! Входят Кристина и студент; у него в бороде, в волосах и на платье солома. Студент. Вот если б я не боялся и не был так совестлив, я бы не подвергал себя опасности задохнуться в соломе; я бы хорошо поужинал и имел бы более мягкую и менее опасную постель. Панкрасио. А кто ж бы вам дал, мой друг, лучший ужин и лучшую постель? Студент. Кто? Искусство мое; только бы страх суда не вязал мне руки. Панкрасио. Значит, ваше искусство опасное, коли оно суда боится. Студент. Знания, которые я приобрел в пещере саламанкской (я родом из Саламанки), если только употребить их в дело и не боясь святой инквизиции, таковы, что я всегда могу ужинать и пировать на счет моих наследников, то есть даром. И я непрочь употребить их в дело, по крайней мере на этот раз, когда необходимость меня к тому принуждает и, следовательно, оправдывает. Но я не знаю, умеют ли эти сеньоры молчать, как я умею. Панкрасио. Не заботьтесь об них, друг мой. Делайте, что вам угодно; я заставлю их молчать. Я желаю от всего сердца видеть что-нибудь из тех диковин, которым, как говорят, обучаются в пещере саламанкской. Студент. Будет ли довольна ваша милость, если я прикажу двум дьяволам, в человеческом виде, принести сюда корзину с холодным кушаньем и прочим съестным? Леонарда. Дьяволы в моем доме, в моем присутствии? Боже, спаси меня от напасти, от которой сама спастись не умею! Кристина. Сам чорт сидит в этом студенте. Дай бог, чтоб эта проделка добром кончилась! У меня сердце в груди замирает. Панкрасио. Ну, хорошо; если только это не опасно и не ужасно, я очень желаю видеть сеньоров дьяволов и корзину с холодным кушаньем. Но я вам повторяю: чтоб вид их не был ужасен. Студент. Они покажутся в виде сакристана приходской церкви и цирюльника, его друга. Кристина. Что он там толкует о сакристане Репонсе и о господине Рокэ, нашем домашнем цирюльнике? Несчастные, они должны превратиться в дьяволов! Скажите мне, родной мой, это будут дьяволы крещеные? Студент. Вот новость! Когда ж дьявол бывает крещеным дьяволом? Да и зачем крестить дьяволов? А может быть, эти и крещеные, потому что не бывает правила без исключения. Посторонитесь, и увидите чудеса. Леонарда. Ах, я несчастная! Теперь все пропало; все наше плутовство откроется. Я умираю. Кристина. Смелей, сеньора! Смелый из воды сух вылезет. Студент О жалкие, что в угольном чулане Скрываетесь, приказ услышьте грозный! Несите к нам легко и грациозно В корзине ужин, стряпанный заране. Вы слушайтесь, пока прошу учтиво, И грубым быть меня не принуждайте! Или сейчас идите, или знайте, Что день для вас не кончится счастливо! А! Теперь я знаю, как мне вести себя с этими воплощенными дьяволами. Я пойду к ним и наедине поговорю с ними, да так крепко, что они мигом выскочат; свойство этих дьяволов таково, что их убедишь скорее разумными советами, чем заклинаниями. (Уходит.) Панкрасио. Вот что я вам скажу! Если все выйдет так, как он говорит, так это будет такая новая и такая диковинная штука, каких еще на свете не видано. Леонарда. Да, конечно, выйдет. Какое сомненье! Что ему нас обманывать! Кристина (прислушиваясь). Там возня поднимается. Бьюсь об заклад, что это он их гонит. Да вот он с дьяволами, и целая кладовая в корзине. Входят студент, за ним сакристан и цирюльник несут корзину. Леонарда. Господи Иисусе! Как они похожи на сакристана Репонсе и цирюльника с площади. Кристина. Смотрите, сеньора, при дьяволах не говорят: "господи Иисусе!" Сакристан. Говорите что угодно: мы, как собаки у кузнеца, которые преспокойно спят под шум молотков; нас уж ничто не испугает, не возмутит. Леонарда. Подойдите поближе, я хочу попробовать то, что в корзине. И вы тоже возьмите что-нибудь. Студент. Я во славу божию отведаю и начну отведыванье с вина. (Пьет.) Хорошо. Это эскивийское, сеньор ваше дьявольство? Сакристан. Эскивийское, клянусь вам... Студент. Довольно, чорт вас возьми, не продолжайте! Я хорошо знаком с дьявольскими клятвами. Дьявольство дьявольством, а все-таки мы пришли сюда не за тем, чтобы творить смертные грехи, а только приятно провести время час-другой, поужинать и отправиться со Христом. Кристина. И они будут ужинать с нами? Панкрасио. Э, что ты! Дьяволы не едят. Цирюльник. Ну, некоторые едят; конечно, не все; но мы из тех, которые едят. Кристина. Ах, сеньоры, оставьте здесь этих бедных дьяволов; они нам ужинать принесли; это будет не очень учтиво, если мы отпустим их умирать с голоду. Они, как кажется, дьяволы очень честные и очень порядочные люди. Леонарда. Они нас не пугают; так, если моему мужу угодно, пусть остаются на здоровье. Панкрасио. Пусть остаются; я хочу видеть, чего сроду не видел. Цирюльник. Господь вам заплатит за ваше доброе дело, сеньоры мои. Кристина. Ах, какие образованные, какие учтивые! Клянусь вам, если все дьяволы точно такие, так с этих пор они станут моими друзьями. Сакристан. А вот слушайте, так, может быть, вы их и вправду полюбите. (Играет на гитаре и поет.) Вы послушайте прилежно, Малознающие люди, Расскажу я вам свободно, Если только есть в вас вера, Чт_о_ добра в себе содержит... Цирюльник Саламанкская пещера! Сакристан Вот что баккалавр Туданса Написал об ней на коже От кобылы старой; впрочем, Говорят, что та кобыла Молодой была когда-то. Исписал он ту часть кожи, Что граничит близко с задом, Восхваляя через меру... Цирюльник Саламанкскую пещеру. Сакристан В ней наука для богатых И для тех, кто за душою Не имеет ни копейки; Там и плохонькая память Округляется и крепнет. А профессору скамейкой Служит там смола иль сера, И полна чудесной силы... Цирюльник Саламанкская пещера. Сакристан В ней учились и умнели Даже мавры из Паланки, И из грубого невежи Выходил студент на диво: Что за ум, что за манера! Процветай же ты навеки... Цирюльник Саламанкская пещера! Сакристан Заклинателю, что нами Здесь командует, желаю, Чтоб родился изобильно На его цветущих лозах Синий виноград и белый. Если б кто из нашей братьи Обвинить его задумал, То такого негодяя Без суда, дверным запором Пусть отдуют; нет примера, Чтоб на подлость покусилась... Цирюльник Саламанкская пещера! Кристина. Довольно! Мы видим, что и дьяволы поэты. Нирюльник. И все поэты дьяволы. Панкрасио. Скажите мне, сеньор мой, - дьяволы все знают, - где изобретены все эти танцы: сарабанда, самбапало и особенно знаменитый новый эскарраман? Цирюльник. Где? В аду; там они имеют свое начало и происхождение. Панкрасио. Да, я этому верю. Леонарда. Признаюсь, я сама немножко помешана на эскаррамане, но из скромности и из уважения к положению, в котором нахожусь, не осмеливаюсь танцевать. Сакристан. Если я буду вашей милости показывать по четыре тура в день, то в неделю вы будете неподражаемой танцовщицей; вам для этого очень немногого недостает. Студент. Все это придет со временем; а теперь пойдемте ужинать; это дело отлагательства не терпит. Панкрасио. Пойдемте. Я желаю увериться, едят дьяволы или нет, а также во многом другом, что говорят про них; и, ради бога, чтобы не уходили они из моего дома, пока не передадут мне науки и всех знаний, которым учатся в пещере саламанкской. ----- Сюжет этой интермедии очень старого происхождения: в fabliaux труверов северной Франции XII и XIII века встречается несколько вариантов на тему неожиданного возвращения домой мужа. Позднее, в новеллах итальянских, тот же сюжет повторялся довольно часто. Первообразом "Саламанкской пещеры" было, как кажется, "Fabliau du pauvre clerc" (Recueil de Meon, t. I, pag. 104, ed. 1823). "Саламанкская пещера" даже в деталях напоминает "Бедного клерка"; например, в перечислении кушаньев, находившихся в корзине. Фаблио были переведены прозой Леграном (Legrand); они переложены в стихи Имбером (Imbert) и изданы им в 1788 г. в двух томах. Имбертов перевод "Бедного клерка" помещен также в превосходном собрании Fabliaux ou contes, traduits ou extraits par Legrand d'Aussy (troisieme ed.), t. 4, pag. 63. Вот его начало: Un clerc voyageoit lestement, Mais tristement, Car il avoit vide sa bourse. La nuit vient, et point de ressource Pour se giter jusqu'au jour seulement. Il apercoit heureusemeat Une maison... {*} {* Некий клерк шествовал бодрым шагом, Но в печали, Ибо кошелек его был пуст. Приходит ночь, и нет средств, Чтобы найти кров до наступления дня. К счастью, он замечает Какой-то дом...} В конце прошлого столетия во Франции из "Бедного клерка" была сделана комическая опера или, лучше сказать, оперетка "Soldat magicien"; она пользовалась всеобщей известностью и была напечатана много раз в разных сборниках. Из этой пьески Котляревский, под тем же названием, сделал малороссийскую оперетку "Москаль-чаривник" (солдат-колдун), которая, благодаря игре Щепкина, долгое время пользовалась в Москве большим успехом. (А. Н. О.) ТЕАТР ЧУДЕС (El retablo de las maravillas) ЛИЦА: Чанфалья Монтиель. Чиpинос. Карапузик-музыкант. Лисенсиат Гомесильос, гобернадор {*}. Бенито Репольо, алькальд. Тереса, его дочь. Хуан Кастрадо, рехидор. Хуана, его дочь. Педро Капачо, письмоводитель. Репольо, племянник алькальда. Фурьер. Жители местечка без речей. {* Гобернадор хотя слово громкое, но оно значит: бургомистр местечка, не более. (А. Н. О.)} СЦЕНА ПЕРВАЯ Улица. Входят Чанфалья и Чиринос. Чанфалья. Чиринос, не выпускай из памяти моих наставлений, в особенности относительно новой проделки; нужно, чтобы она удалась нам наславу. Чиринос. Знаменитый Чанфалья, все мои способности в твоем распоряжении: и моя память, и рассудок, и, сверх того, желание сделать тебе угодное превосходят границы возможного. Но скажи мне, зачем нам этот Карапузик, которого мы наняли? Разве мы вдвоем с тобой не можем исполнить нашего предприятия? Чанфалья. Он нам необходим, как насущный хлеб, чтобы играть в промежутках между выходами фигур в нашем представлении чудес. Чиринос. Нет, вот чудо-то будет, если нас не побьют камнями за этого Карапузика {В то время в Испании, да и в других странах, существовало какое-то суеверное отвращение к уродам; предполагали, что они являются на свет не без участия дьявола. Уродам небезопасно было являться перед публикой; случалось, что их даже убивали. (А. Н. О.)}; потому что такого несчастного недоноска я во всю свою жизнь не видывала. Входит Карапузик. Карапузик. Будет мне какое-нибудь дело в этом городе, сеньор директор? Я готов умереть, чтобы ваша милость видели, что я вам не в тягость. Чиринос. Четверых таких мальчиков, как ты, можно в горсть взять, так уж какая тут тягость! Если ты так же велик в музыке, как ростом, так будем мы в барышах. Карапузик. А вот это как вам покажется: мне было сделано письменное предложение войти в долю в одной компании, нужды нет, что я мал. Чанфалья. Если будут мерить твою долю по твоему росту, так тебе достанется такая малость, которую и разделить нельзя. Чиринос, вот мы мало-помалу добрались до городка; и те господа, которые идут к нам, без сомнения, должны быть гобернадор и алькальды. Пойдем им навстречу. Наточи свой язык на камне лести, только смотри не перетони. Входят гобернадор, Бенито Репольо - алькальд, Хуан Кастрадо - рехидор и Педро Капачо - письмоводитель. Целую руки ваших милостей. Кто из ваших милостей гобернадор этого местечка? Гобернадор. Я гобернадор. Что вам угодно, добрый человек? Чанфалья. Если б у меня было только две унции смысла, и то я сейчас же должен был бы догадаться, что этот перипатетический {Перипатетический, то есть пеший. Чанфалья нарочно кудрявит речь, чтобы показаться ученым. (А. Н. О.)}, пространный и торжественный выход не может принадлежать никому другому, кроме достойнейшего гобернадора этого города, который вы, ваша милость, скоро покинете, заняв должность наместника целой области. Чиринос. Да, клянусь жизнью сеньоры и маленьких сеньоров, если сеньор гобернадор их имеет. Капачо. Не женат сеньор гобернадор. Чиринос. Ну, когда будут; от моих слов убытка нет. Гобернадор. Ну, чего же вы хотите, честный человек? Чиринос. Много честных дней желаем вашей милости за оказанную нам честь: наконец дуб дает жолуди, груша - груши, виноградные лозы - кисти, от честного человека - честь, иначе и быть не может. Бенито. Цицерониаское выражение, ни прибавить, ни убавить нечего. Капачо. "Цицероновское" - хочешь сказать, сеньор алькальд Бенито Репольо. Бенито. Да, я всегда хочу сказать как можно лучше, но по большей части это у меня не выходит. Наконец, добрый человек, что вам угодно? Чанфалья. Я, сеньоры мои, Монтиель - содержатель театра чудес. Меня вызвали из столицы сеньоры госпитального братства; у них нет ни одного содержателя театра, а они умирают от желания иметь театр; с моим прибытием все дело поправится. Гобернадор. А что это значит: театр чудес? Чанфалья. От чудесных вещей, которые на этом театре изъясняются и показываются, произошло и название театра чудес. Этот театр изобрел и устроил мудрец Дурачина, под такими параллелями, румбами, звездами и созвездиями, с такими условиями, особенностями и соблюдениями, что чудес, которые на нем представляют, не может видеть ни один из тех, которые имеют в крови хоть какую-нибудь примесь от перекрещенцев или которые родились и произошли от своих родителей не в законном браке. И кто заражен этими двумя столь обыкновенными недостатками, тот лучше откажись видеть никогда невиданные и неслыханные представления моего театра. Бенито. Вот, изволите видеть, каждый день какие-нибудь новости являются на белом свете. А этот мудрец назван Дурачиной оттого, что он этот театр изобрел? Чиринос. Дурачиной он назван потому, что родился в городе Дураково поле. Про него идет молва, что у него борода была по пояс. Бенито. Люди с большими бородами по большей части мудреные. Гобернадор. Сеньор рехидор Хуан Кастрадо, с вашего позволения, я полагаю, что сегодня вечером выходит замуж сеньора Тереса Кастрада, ваша дочь, которой я довожусь крестным отцом. Для увеселения на этом празднике я желаю, чтобы сеньор Монтиель дал в вашем доме свое представление. Хуан. Я всегда готов к услугам сеньора гобернадора, с мнением которого я соглашаюсь, которое утверждаю и к которому присоединяюсь, и ничего против не имею. Чиринос. Вот что имеется против: если нам за наш труд не будет вперед заплачено, то мы с нашими фигурами останемся, как раки на мели. Ваши милости, сеньоры судьи, есть ли в вас совесть и душа? Куда как хорошо это будет: сегодня вечером весь ваш городок сберется в дом сеньора Хуана Кастрадо, или как там зовут его милость, да и удовольствуется этим спектаклем; а завтра, когда мы захотим дать представление для народа, так не явится ни одной живой души. Нет, сеньоры, ante omnia {прежде всего} пусть нам заплатят, что следует. Бенито. Сеньора директорша, здесь нет никакой Антонии, никакого Антония, чтобы заплатить вам. Сеньор рехидор Хуан Кастрадо заплатит вам более чем честно; а если не он, так общинный совет. Его знают здесь хорошо. Здесь, родная моя, мы не дожидаемся, пока какая-нибудь Антония заплатит за нас. Капачо. Ах, грехи тяжкие! Опять вы, сеньор Бенито Репольо, не туда попали. Сеньора директорша не говорит, чтоб ей платила какая-то Антония, а только чтоб заплатили ей немедленно, прежде всего; это и значит ante omnia. Бенито. Ну, так, письмоводитель Педро Капачо, заставьте, чтоб со мной разговаривали начистоту, тогда я пойму все без сучка и задоринки; вы и начитанный и письменный человек, вы можете эти арабские выверты понимать, а я нет. Хуан. Ну, хорошо. Доволен будет сеньор директор, если я заплачу ему сейчас же полдюжины дукатов? И, кроме того, мы примем предосторожности, чтобы сегодня вечером жители местечка не входили в мой дом. Чанфалья. Я доволен, я доверяю себя распорядительности вашей милости и вашему разуму. Хуан. Пойдемте со мной, получите деньги, посмотрите мой дом и удобства, какие он имеет для устройства театра. Чанфалья. Пойдемте, но не забывайте, какие качества должны иметь зрители, которые хотят видеть чудесное представление. Бенито. Это уж мое дело. Что касается меня, то я должен сказать, что могу итти на суд с уверенностию, потому что мой отец был алькальд. Четыре пальца старого христианского жиру со всех четырех сторон наросло на мое родословное дерево; вот и посудите, могу ли я видеть представление. Капачо. Все надеемся видеть, сеньор Бенито Репольо. Хуан. Мы тоже не выродки какие-нибудь, сеньор Педро Капачо. Гобернадор. По моему мнению, все будет как надо, сеньоры алькальд, рехидор и письмоводитель. Хуан. Пойдемте, директор, и за работу. Меня зовут Хуан Кастрадо, сын Антона Кастрадо и Хуаны Мача; и больше я ничего не скажу, кроме того, что, по совести и чести, могу с открытым лицом и смелой поступью итти на сказанное представление. Чиринос. Ну, дай бог! Хуан Кастрадо и Чанфалья уходят. Гобернадор. Сеньора директорша, какие поэты в настоящее время пользуются в столице славой и почетом, особенно из так называемых комических? Я сам чуть-чуть поэт и имею претензию на комизм и комическую маску. Я написал двадцать две комедии, все новые, и одна другой стоит. И я жду только случая отправиться в столицу и обогатить ими с полдюжины антрепренеров. Чиринос. На ваш вопрос о поэтах, сеньор гобернадор, я вам хорошенько ответить не умею, потому что их так много, что из-за них солнца не видать, и все они считают себя знаменитостями. Теперь комические поэты все заурядные, такие, как и всегда, и нет надобности называть их. Но скажите мне, ваша милость, прошу вас, как ваше имя? Гобернадор. Мое имя, сеньора директорша, лисенсиат Гомесильос. Чиринос. Боже милостивый! Ваша милость - сеньор лисенсиат Гомесильос, тот, который написал эти знаменитые стихи: "Захворал Люцифер тяжко; он по родине тоскует"? Гобернадор. Эти стихи приписывают мне злые языки; они столько же принадлежат мне, как и турецкому султану. Я писал стихи и не отказываюсь, но то были другие: в них я описывал наводнение в Севилье. Хотя поэты постоянно воруют один у другого, но я себе не позволял никогда украсть даже малости. Помоги мне бог писать стихи, а ворует пусть, кто хочет. Возвращается Чанфалья. Чанфалья. Ваша милость, сеньоры, пожалуйте! Все готово, остается только начать. Чиринос (тихо). Деньги в кармане? Чанфалья. У самого у сердца. Чиринос. Заметь, Чанфалья, гобернадор - поэт. Чанфалья. Поэт! Как бы не так! Нет, это ты в нем ошиблась; все эти смешные люди только для насмешек и созданы: ленивы, легковерны и простодушны. Бенито. Пойдем, директор! Меня так и поджигает видеть чудеса. Все уходят. СЦЕНА ВТОРАЯ Комната в доме Кастрадо. Входят Хуана Кастрада и Тереса Репольо, первая в венчальном платье. Кастрада. Вот здесь можешь ты сесть, милая Тереса Репольо, чтобы сцена была прямо перед нами. Ты ведь знаешь, под каким условием можно смотреть это представление; не забудь, а то будет большая беда. Тереса. Ты знаешь, Хуана Кастрада, что я твоя родственница, больше я ничего не скажу. Как твердо я уверена, что буду на небе, так же уверена и в том, что увижу все, что на этом представлении будет показываться. Клянусь жизнью моей матери, я готова выколоть себе оба глаза, если случится со мной какая-нибудь беда. Ничего со мной не будет, вот что! Кастрада. Потише, сестрица, все идут сюда. Входят гобернадор, Бенито Репольо, Хуан Кастрадо, Педро Капачо, директор и директорша, музыкант, некоторые из жителей местечка и племянник Бенито, человек ловкий, мастер танцевать. Чанфалья. Садитесь все; представление будет за этим занавес