сходство со старым. Особенно ее комната: те же занавесы, та же мебель, картины, статуэтки, вазы. Какая прелесть и какое приятное воспоминание! -- О Корбулон, как мог ты построить все это? -- спросила она. Но Корбулон ничего не понимал -- одно ясно, что здесь совершено колдовство! -- Вот идет хромой Каппадокс! Слава Богу, хоть он не околдован! Он все объяснит нам!.. Эй, Каппадокс, ступай скорее сюда, объясни, что тут было? Хромой великан приблизился и рассказал: -- Несколько недель назад, когда ты, мой господин, прислал меня сюда, чтобы приготовить дом для матроны [* Матронами в Риме назывались знатные дамы.], явился какой-то знатный римлянин с целой толпой рабов и громадными телегами, нагруженными до верха. Он спросил меня, это ли та вилла, которую Корбулон купил для вдовы Боэция, и когда я ответил: "Эта", он заявил, что он -- главный смотритель садов в Равенне, что один знатный римлянин, старый друг Боэция, желает позаботиться о семье казненного и поручил ему устроить и украсить эту виллу. Но, опасаясь преследования со стороны тирана, друг этот не хочет открывать своего имени. Затем закипела работа. Он скупил все ближайшие участки земли, развел сад, вырыл пруд, устроил фонтаны, беседки, выстроил дом. Я сначала боялся, думая: "А что если за все это придется расплачиваться моему господину? Несдобровать мне тогда!" И несколько раз хотел я дать тебе знать, что тут делается. Но римлянин частью лаской, частью силой не пускал меня отсюда, говорил, что все это должно быть сюрпризом для матроны. И только три дня назад все работы были окончены, он отпустил работников и сам уехал, щедро расплатившись за все. А теперь, господин, вот что я скажу тебе, -- добавил раб, -- конечно, ты можешь меня наказать или запереть в тюрьму. Можешь велеть высечь плетьми. Ты все можешь. Потому что ты ведь господин, а я раб. Но подумай, справедливо ли было бы это? Ты оставил меня смотреть за парой грядок капусты и репы, а под моей рукой выросло такое райское убежище. Слезы благодарности выступили на глазах двух женщин, когда они выслушали рассказ: "О, есть еще благородные люди на земле! Есть еще друзья у семьи Боэция!" И горячая молитва за неизвестного друга вырвалась из глубины их душ. Целые дни Камилла проводила на воздухе. Часто, не довольствуясь садом, она в сопровождении Дафнидионы, молоденькой дочери верного Корбулона, уходила в лес, который тянулся за садом. Однажды девушки зашли дальше обыкновенного. День был нестерпимо жаркий, и их начала мучить жажда. Дафнидиона заметила, что из одной скалы вытекал маленький родник. Вода была холодная и чистая, но вытекала такой тоненькой струйкой, что было трудно собрать ее столько, чтобы утолить жажду. -- О как жаль прекрасной влаги! -- вскричала Камилла. -- Вот если бы ты видела, как прелестно устроен источник в саду Равенны! Струя вытекает из бронзовой головы Тритона, бога моря, и собирается в широкий бассейн из темного мрамора. А здесь, как жаль, такой родник пропадает! Через несколько дней девушки снова отправились в лес и подошли к месту, где был источник. Вдруг Дафнидиона, громко вскрикнув, остановилась и в ужасе молча указала рукой на место, где был источник. Камилла взглянула и также остановилась в изумлении: струя вытекала из бронзовой головы Тритона, и вода собиралась в широком бассейне из темного мрамора. Суеверная Дафнидиона ни на минуту не сомневалась, что это дело лесного духа. Закрыв лицо руками, чтобы не увидеть его, так как это было дурным предзнаменованием, она опрометью бросилась бежать домой. Но Камилла не верила в существование духов. "Конечно, кто-нибудь подслушал мои слова, когда мы здесь гуляли последний раз, -- подумала она. -- Но в таком случае этот человек должен быть и теперь где-нибудь поблизости, чтобы увидеть, какое впечатление произведет на нас его сюрприз". И с этой мыслью она внимательно огляделась: ветви одного из соседних кустов чуть заметно дрожали, Камилла бросилась туда. В эту минуту из куста вышел юноша. -- Прятки кончились -- в смущении сказал он тихим голосом. -- Аталарих! Король! -- вскричала Камилла в страхе, почти без сознания она опустилась на траву. Молодой король с испугом и восхищением смотрел на нее, и яркая краска залила его бледное лицо. -- Теперь бы умереть, -- прошептал он, -- тут, подле нее! В это мгновение Камилла шевельнула рукой. Это движение привело короля в чувство. Он зачерпнул воды из мраморного бассейна и смочил виски девушки. Та открыла глаза, быстро оттолкнула руку короля и с громким криком: "Варвар! Убийца!" -- вскочила, и бросилась бежать. Аталарих не последовал за ней. "Варвар, убийца!" -- со страшной болью повторил он и закрыл лицо руками. ГЛАВА IV Cо страшными рыданиями бросилась Камилла к матери и рассказала ей все: не было сомнения, что виллу устроил он, сын убийцы ее отца, нетрудно было понять, и зачем это: он любил ее. Чувства боролись в душе девушки. Она росла во дворце Теодориха, целые дни проводила вместе с бледным и красивым маленьким Аталарихом, который был всегда так ласков с ней, так весело играл и рассказывал такие чудные истории. Дети были очень дружны и привязаны друг к другу. Проходили годы. Дети стали молодыми людьми, и детская дружба постепенно и незаметно начала переходить в иное, более горячее чувство. Но тут разразился удар над Боэцием, его казнили, семью его лишили имущества и сослали. Все окружавшие ее теперь -- мать и друзья -- ненавидели варвара-тирана и всю его семью и говорили только о мести. Под влиянием этих толков и тоски по отцу Камилла также стала ненавидеть Теодориха, а вместе и его внука Аталариха. И вот этот ненавистный враг, потомок проклинаемого ею рода, на котором лежала кровь ее мученика-отца, -- он осмелился признаться ей в любви. Тиран Италии осмелился надеяться, что дочь Боэция... Рустициана, узнав, в чем дело, также страшно взволновалась и тотчас пригласила Цетега. -- Скажи же, что нам делать теперь? -- спросила она, рассказав ему все. -- Как спасти мое дитя? Куда везти ее? -- Куда? -- ответил Цетег, -- В Равенну, ко двору. -- Ты можешь так зло шутить в такую минуту? -- вскричала вдова. -- Я вовсе не шучу. Слушай. Ты знаешь, что на королеву я имею безграничное влияние, она вполне в моей власти. Но с этим мальчишкой -- сам не понимаю почему -- я ровно ничего не могу поделать. Изо всех готов он один если не видит меня насквозь, то подозревает и не доверяет мне. И часто, очень часто он мешает мне действовать -- его слова, конечно, влияют на его мать, и влияют сильнее, чем мои доводы. И чем дальше, тем сильнее и умнее. Он и теперь умен не по летам. До сих пор никто из нас не мог справиться с этим мальчишкой, теперь же, благодаря его любви к Камилле, мы через нее будем управлять и им. -- Никогда! -- вскричала с негодованием Рустициана. -- Пока я жива -- никогда!.. Я -- при дворе тирана! Моя дочь, дочь Боэция -- любовница Аталариха! Тень ее отца... -- Хочешь отомстить за эту тень? Хочешь уничтожить готов? Да? Ну так не раздражай же меня и делай, что тебе говорят. Не о себе я хлопочу, не за себя хочу мстить: мне готы не сделали ничего дурного. Ты же сама вытащила меня из моего уединения, упросила стать во главе заговора, уничтожить Амалов. А теперь ты раздумала? Не хочешь? Ну, прощай, я возвращаюсь к своим книгам. -- Подожди, не уходи. Дай мне опомниться, ведь это так ужасно -- пожертвовать Камиллой! -- Кто же тебе говорит, что Камилла будет жертвой! Не она, а сам Аталарих. Камилла должна не любить, а только властвовать над ним. Или ты боишься за сердце своей дочери? -- прибавил он, пристально взглянув на вдову. -- Моя дочь! Полюбит его! Да я собственными руками задушила бы ее! -- Хорошо! -- задумчиво ответил префект. -- Я сам поговорю с ней. И он прошел в комнату Камиллы. Девушка с детства привыкла находить в нем защитника и помощника, и теперь, увидя его, быстро встала ему навстречу и доверчиво заговорила: -- Ты знаешь, наверно, все. И пришел помочь нам? -- Да, я пришел помочь тебе отомстить. -- Отомстить! -- вскричала девушка. -- Но как же? До сих пор Камилла плакала, думала о бегстве, но мысль о мести не приходила ей в голову. Теперь же кровь вскипела в ней: месть, месть за смерть отца, за оскорбление, нанесенное ей! И глаза ее заблестели. -- Слушай. Ни одной женщине в мире не сказал бы я того, что теперь скажу тебе. Слушай: в Риме составился сильный заговор против господства варваров, меч занесен уже, и теперь отечество, тень твоего отца призывает тебя, чтобы опустить его на голову тирана. -- Меня? Я должна мстить за отца? Говори же скорее, что надо делать. -- Надо принести жертву. -- Все, что хочешь, свою кровь, жизнь! -- вскричала девушка. -- Нет, ты должна жить, чтобы наслаждаться победой. Слушай: король любит тебя. Ты должна ехать в Равенну, ко двору, и погубить(варвара его же любовью. Мы все не имеем никакой власти над ним. Только ты силой его любви можешь управлять им. И этой властью ты воспользуешься, чтобы отомстить за себя и отца и погубить его. -- Его погубить! -- странно тихо сказала Камилла, и голос ее задрожал, а на глазах заблестели слезы. Префект молча взглянул на нее. -- Извини, -- холодно сказал он. -- Я не знал, что дочь Боэция любит тирана. Я ухожу. -- Что? Я люблю его? -- с болью вскричала Камилла. -- Как ты смеешь говорить это! Я его ненавижу, ненавижу так, как я никогда даже не подозревала, что могу ненавидеть. -- Докажи! -- Хорошо. Он умрет. Завтра... Нет, сегодня же мы поедем в Равенну. "Она его любит, -- подумал префект. -- Но это не беда -- она еще не сознает этого". ГЛАВА V Уже несколько недель Рустициана с дочерью жила при дворе, но Камилла ни разу еще не видела короля. Он был сильно болен, несколько недель назад он ездил охотиться в горы, и однажды приближенные нашли его без чувств у источника. Его привели в чувство, привезли домой, но он тяжело заболел. Теперь, говорили, ему лучше, но врачи не позволяли ему выходить из комнаты. В чувствах Камиллы произошла перемена: ненависть, жажда мести начала постепенно смягчаться состраданием к больному. Живя при дворе, ей часто приходилось слышать, с каким терпением он выносил тяжелую болезнь, как благодарен за малейшую услугу, как благородно кроток. И в сердце ее оживала прежняя привязанность. Но она старалась заглушить ее воспоминанием о казни отца. А когда сердце подсказывало ей, что несправедливо взваливать на него чужую вину -- ведь не он, а его дед казнил Боэция -- она сама себе возражала: а почему он не помешал злодейству? В этой борьбе чувств проходили дни, недели. Однажды Камилла проснулась на рассвете. В комнате было душно, а на дворе стоял приятный холодок. Она встала и пошла в сад. Там на берегу стоял полуразрушенный храм Венеры, мраморные ступени храма спускались почти к самому берегу. Туда и направилась Камилла. Но, подойдя к лестнице, она увидела там Аталариха, он сидел на ступени и задумчиво смотрел на море. Встреча была так неожиданна, что девушка, растерявшись, остановилась. Король, увидя ее, также смутился, но тотчас овладел собою и, вставая, спокойно заговорил: -- Извини, Камилла, я не мог думать, чтобы ты пришла сюда в это время. Я сейчас уйду, только не выдавай меня: моя мать и врачи так зорко наблюдают за мной, что днем мне не уйти от них. А мне так хорошо здесь, у моря. Прощай же, я знаю, что ты не выдашь меня. И он начал спускаться вниз. -- Нет, король готов. Останься, я не имею ни права, ни желания мешать тебе. Я ухожу. В этот миг над морем взошло солнце, и лучи его растеклись на воде широкой золотой дорогой, залили развалины храма и статуи на лестнице. -- Камилла! -- вскричал король, -- взгляни, как прекрасно! Помнишь, как мы в детстве играли здесь, мечтали и воображали, что эта золотая дорога солнечных лучей на море ведет к островам блаженных. -- Да, к островам блаженных! -- повторила Камилла. -- А знаешь, -- продолжал король, -- я должен повиниться перед тобой. Камилла покраснела: вот теперь он заговорит об украшении виллы, об источнике. Но Аталарих спокойно продолжал: -- Помнишь, как часто спорили мы в детстве о том, чей народ лучше. Ты превозносила римлян и их героев, я -- своих готов. А когда блеск твоих героев грозил затмить моих, я смеялся и говорил: а все-таки настоящее и будущее принадлежит готам. Теперь я не скажу так. Ты победила, Камилла. -- А, ты осознал, что твой народ не может сравниться с нами. -- Мы уступаем вам только в одном: в счастье. Мой бедный прекрасный народ! Мы забрались сюда, в чуждый нам мир, в котором не сможем укрепиться. Мы подобны чудному цветку с вершины Альп, который занесен бурей вниз, на пески долины. Он не сможет укорениться там. Так и мы здесь завянем и умрем. И он с тоской смотрел вдаль, на море. -- Зачем вы пришли сюда? -- резко спросила Камилла. -- Зачем вы перебрались через эти крутые горы, которые Господь поставил, как вечную преграду между вами и нами? -- Зачем? -- повторил Аталарих, не глядя на девушку, как бы про себя. -- А зачем мотылек летит на яркое пламя? Оно жжет, но боль не удерживает мотылька, и он снова и снова возвращается, пока это пламя не спалит его. То же и с готами. Оглянись кругом: как прекрасно это небо, это чудное море, а там величественные деревья, и среди них, залитые солнцем, блестят мраморные колонны! А еще дальше, на горизонте, высокие горы, а на море зеленеют чудные островки. И надо всем этим мягкий, теплый, ласкающий эфир. Вот те чары, которые вечно будут привлекать и погубят нас. Волнение короля передалось и Камилле. Но она не поддалась ему и холодно ответила: -- Целый народ не может поддаться чарам вопреки рассудку. -- Может! -- вскричал король с такой страстностью, что девушка испугалась. -- Говорю тебе, что целый народ, как и отдельный человек, может поддаться безумной любви, сладкой, но гибельной мечте. Может, Камилла, в сердце есть сила, которая ведет нас сильнее, чем рассудок, и ведет нас к заведомой гибели. Но ты этого не понимаешь, и дай Бог, чтобы никогда ты не испытала этого. Никогда! Прощай. И он быстро повернулся и пошел во дворец. Камилла несколько минут смотрела ему вслед, а затем, задумавшись, направилась домой. ГЛАВА VI Теперь молодые люди виделись ежедневно. Врачи разрешили королю гулять, и каждый вечер он несколько часов проводил в обширном саду, сюда же выходила и Рустициана с дочерью. Вдова большей частью оставалась с Амаласунтой, а молодые люди, разговаривая, уходили вперед. Амаласунта видела, что сын ее все сильнее привязывается к Камилле, но она не препятствовала этому, напротив, была даже рада ее влиянию. Аталарих теперь стал гораздо спокойнее и мягче с ней, чем был раньше. Камилла чувствовала, как ее злоба и ненависть к королю ослабевали с каждым днем, с каждым днем она яснее понимала благородство его души, его глубокий ум и поэтическое чувство. С большим усилием заставляла она себя смотреть на него, как на убийцу ее отца, и все громче говорило в ней сомнение: справедливо ли ненавидеть Аталариха только за то, что он не помешал казни, которую вряд ли мог бы отвратить. Давно уже ей хотелось откровенно поговорить с ним, высказать ему все, но она считала свою откровенность изменой своему отцу, отечеству и собственной свободе, и молчала, но чувствовала, что с каждым днем все сильнее привязывается к нему. Аталарих -- конечно, невозможно было сомневаться в его любви -- ни одним словом, ни одним взглядом не обнаруживал своего чувства. Даже Рустициана и Цетег, которые зорко наблюдали за ним, были поражены его холодностью. Цетег выходил из себя. Рустициана была спокойна. -- Подожди, -- говорила она Цетегу, -- подожди еще несколько дней, и он будет в наших руках. -- Да, пора бы действовать. Этот мальчишка принимает все более повелительный тон. Он не доверяет уже ни мне, ни Кассиодору, ни даже своей слабой матери. Он вступил в сношение с опасными людьми: со старым Гильдебрандом, Витихисом и их друзьями. Он настоял, чтобы государственный совет собирался не иначе, как в его присутствии. И на этих совещаниях он нарушает все наши планы, но с этим надо кончать. -- Говорю тебе, потерпи всего несколько дней, -- успокаивала его Рустициана. -- Да на что ты надеешься? Уж не думаешь ли ты поднести ему приворотное зелье? -- улыбаясь, спросил он. -- Да, именно это я и думаю сделать и только жду новолуния -- иначе оно не подействует. Цетег с удивлением взглянул на нее. -- Как, вдова Боэция верит такому вздору! -- вскричал он наконец. -- Смейся, сколько хочешь, но сам увидишь его действие. -- Но как же ты дашь ему налиток? Безумная, ведь тебя могут обвинить в отравлении! -- Не бойся. Никто ничего не узнает. Врачи велели ему выпивать каждый вечер после прогулки стакан вина, к которому подмешивают какие-то капли. Этот стакан ставят обыкновенно вечером на столе в старом храме Венеры. Этот стакан нам и понадобится. -- А Камилла знает об этом? -- Храни Бог! Не проговорись и ты -- она предупредит его. В эту минуту в комнату вбежала Камилла и со слезами бросилась к матери. -- Что случилось? -- спросил Цетег. -- Ах, он никогда не любил меня! -- вскричала Камилла. -- Он относится ко мне с каким-то состраданием, снисходительностью; Часто замечала я в его глазах тоску, боль, точно я чем-то оскорбила его, точно он благородно прощает мне что-то, приносит жертву. -- Мальчики всегда воображают, что они приносят жертву, когда любят. -- Аталарих вовсе не мальчик! -- вскричала Камилла, и глаза ее загорелись. -- Над ним нельзя смеяться! -- А? -- с удивлением спросила Рустициана. -- Так ты уже не презираешь короля? -- Ненавижу всей душою, -- ответила девушка. -- И он должен умереть, но смеяться над ним нельзя. Через несколько дней весь двор был поражен новым шагом молодого короля: он сам созвал государственный совет -- право, которым раньше пользовалась Амаласунта. Когда все собрались, король начал: -- Моя царственная мать, храбрые готы и благородные римляне! Нашему государству грозят опасности, устранить которые могу только я, король. Никогда еще не говорил он так, и все в удивлении молчали. Наконец, Кассиодор начал: -- Твоя мудрая мать и преданнейший слуга Кассиодор... -- Мой преданнейший слуга Кассиодор молчит, пока его король и повелитель не обратится за советом, -- прервал его Аталарих. -- Мы очень недовольны тем, что делали до сих пор советники нашей царственной матери, и считаем необходимым немедленно исправить их ошибки. До сих пор мы были слишком молоды и больны, теперь мы уже чувствуем себя вполне способным приняться за дело и сообщаем вам, что с настоящего дня регентство отменяется, и мы принимаем бразды правления в собственные руки. Все молчали: все побоялись грозы, только что прогремевшей над Кассиодором. Наконец, Амаласунта, пораженная волей сына, заметила: -- Сын мой, но ведь годы совершеннолетия, по законам императора... -- Законами императора, мать, пусть руководствуются римляне. Мы же -- готы и живем по готскому праву: германские юноши становятся совершеннолетними с той минуты, когда народное собрание признает их способными носить оружие. Вот почему мы решили пригласить всех военачальников, графов и всех свободных мужей нашего народа изо всех провинций государства' на военные игры в Равенну через две недели. -- Через две недели! -- заметил Кассиодор. -- Но в такой короткий срок невозможно разослать приглашения. -- Это уже сделано. Мой старый оруженосец Гильдебранд и граф Витихис позаботились обо всем. -- Кто же подписал указы? -- спросила Амаласунта, едва придя в себя. -- Я сам, дорогая мать. Надо же показать приглашенным, что я могу действовать самостоятельно. -- И без моего ведома? -- продолжала регентша. -- Без твоего ведома я действовал потому, что ты бы ведь не согласилась, и тогда мне пришлось бы действовать без твоего согласия. Все молчали, и король продолжал: -- Кроме того, мы находим, что нас окружает слишком много римлян и слишком мало готов. Поэтому мы вызвали из Испании наших славных герцогов Тулуна, Пицту и Иббу. Вместе с графом Витихисом эти три храбрых воина осмотрят все крепости, войска и корабли государства, позаботятся об исправлении всех недостатков в них. "Необходимо тотчас спровадить их", -- подумал про себя Цетег. -- Мы вновь вызвали ко двору нашу прекрасную сестру Матасунту. Она была изгнана в Тарент за то, что отказалась выйти за престарелого римлянина. Теперь она должна возвратиться, -- этот лучший цветок нашего народа -- и украсить собой наш двор. -- Это невозможно! -- вскричала Амаласунта. -- Ты нарушаешь права не только королевы, но и матери. -- Я -- глава семейства, -- ответил король. -- Но неужели ты думаешь, сын мой, что готские военачальники признают тебя совершеннолетним? Король покраснел, но прежде чем успел ответить, раздался суровый голос подле него: -- Не беспокойся об этом, королева. Я учил его владеть оружием и говорю тебе: он может помериться с любым врагом, а о ком старый Гильдебранд говорит так, того и все готы признают способным. Громкие крики одобрения готов подтвердили слова старика. Цетег видел, как все его планы рушатся, он сознавал, что необходимо во что бы то ни стало поддержать власть регентши, не допустить, чтобы Аталарих стал самостоятелен. Но прежде чем он решил вмешаться, король произнес: -- Префект Рима, Цетег! Префект вздрогнул, но тотчас выступил вперед. -- Я здесь, мой король и повелитель, -- ответил он. -- Не имеешь ли ты чего-либо важного сообщить нам из Рима? Каково настроение воинов там? Как относятся они к готам? -- Они уважают их, как народ Теодориха. -- Нет ли каких-либо оснований опасаться за спокойствие в городе? -- продолжал допрашивать король. -- Нет, ничего, -- ответил Цетег. -- В таком случае ты плохо знаком с настроением Рима или злоумышляешь. Неужели я должен сообщить тебе, что делается во вверенном тебе городе? Рабочие на твоих укреплениях поют насмешливые песни о готах, обо мне. Твои воины во время военных упражнений произносят угрожающие речи. По всей вероятности образовался широкий заговор, во главе которого стоят сенаторы, духовенство. Они собираются по ночам в неизвестных местах. Соучастник Боэция, изгнанный из Рима Альбин снова там, и скрывается... знаешь ли где? В саду твоего дома. Глаза всех устремились на Цетега -- одни в изумлении, другие с гневом, иные со страхом. Амаласунта дрожала за своего поверенного. Он один остался совершенно спокоен. Молча, холодно смотрел он в глаза королю. -- Защищайся же! -- закричал ему король. -- Защищаться? Против пустой сплетни? Никогда. -- Тебя сумеют принудить. Префект презрительно сжал губы. -- Принудить? -- повторил он. -- Меня можно убить по подозрению. Конечно, мы, римляне, уже знаем это по опыту. Но оправдываться я не стану: защита имеет значение лишь там, где действует закон, а не сила. -- Не беспокойся, с тобой будет поступлено по закону. Выбирай себе защитника. -- Я сям буду защищать себя, -- ответил префект. -- Кто обвиняет меня? -- Я, -- ответил голос, и вперед выступил Теин. -- Я, Тейя, сын Тагила, обвиняю тебя, Цетега, в измене государству готов. Я обвиняю тебя в том, что ты скрываешь в своем доме изменника Альбина, и наконец в том; что ты хочешь предать Италию в руки византийцев. -- О нет, -- ответил Цетег, -- этого я не хочу. Докажи свои обвинения. -- Две недели назад я сам видел, как Альбин, закутанный в плащ, входил в твой сад. Я уже раньше два раза видел его по ночам, но не узнал. А на этот раз хорошо узнал его, хотя и не успел захватить. -- С каких это пор граф Тейя, комендант войска, исполняет по ночам обязанности шпиона? -- с насмешкой спросил Цетег. -- С тех пор, как ему пришлось иметь дело с Цетегом, -- спокойно ответил Тейя и затем продолжал, обращаясь к королю. -- Хотя Альбину и удалось убежать, но он выронил вот этот список. Возьми его. И он подал королю свиток. Тот просмотрел его. -- Это список имен знатнейших римлян. Против некоторых сделаны заметки, но условным шрифтом. Возьми, Кассиодор, разбери их. Ну, а ты, Цетег, признаешь ли теперь себя виновным? Нет? Во всяком случае, обвинение очень основательно. Ты, граф Витихис, сейчас отправишься в Рим, арестуешь означенных в этом списке лиц и произведешь тщательный обыск в их домах, и в доме префекта также. А ты, Гильдебранд, арестуешь префекта, возьми у него оружие. -- Нет, -- вскричал префект. -- Я сенатор Рима и потому имею право, внеся залог, остаться свободным до окончания дела. Я ручаюсь всем своим состоянием, что не сделаю шагу из Равенны за это время. -- О король, -- умоляюще обратился к нему Гильдебранд, -- не слушай его! Позволь мне задержать его! -- Нет, -- ответил король. -- С ним должно быть поступлено по закону, без всякого насилия. Пусть идет. Ведь ему надо подготовиться к защите: обвинение было неожиданным. Завтра в этот час мы сойдемся для суда. ГЛАВА VII Нет сомнения, -- говорил час спустя Кассиодор, сидя в комнате Рустицианы, -- нет сомнения, что Аталарих -- весьма опасный противник, он вполне принадлежит готской партии Гильдебранда и его друзей. Он погубит префекта. И кто бы мог подумать это! Не таким он был во время процесса твоего мужа, Рустициана! Камилла насторожила внимание. -- Во время процесса моего мужа? Что же он делал тогда? -- спросила вдова. -- Как? Разве ты не знаешь? Когда Теодорих присудил Боэция и сыновей его к казни, мы все -- я, Амаласунта и другие друзья его -- все мы умоляли короля о помиловании и не отступали до тех пор, пока он наконец не рассердился и поклялся своей короной, что засадит в самую мрачную темницу того, кто осмелится еще хоть слово сказать о Боэции. Что же было нам делать? -- Мы замолчали. Да, все мы, взрослые мужи, испугались, только этот -- тогда еще совсем ребенок -- Аталарих не испугался: он бросился к ногам разгневанного деда и плакал, и продолжал умолять его пощадить его друзей. Теодорих исполнил угрозу: позвал стражу и велел засадить внука в подземелье замка, а Боэция тотчас казнить. Целый день мальчик просидел в тюрьме. Наступил вечер. Король сел ужинать и не выдержал: подле него не было его любимца-внука. Он вспомнил, с каким благородным мужеством этот мальчик отстаивал своих друзей, забывая о себе. Долго сидел он, задумавшись, над своей чашей с вином. Наконец, решительно отодвинул ее, встал, сам спустился в подземелье, открыл дверь темницы, обнял внука и по его просьбе пощадил жизнь твоих сыновей, Рустициана. Камилла едва перевела дыхание. Теперь она быстро вскочила с места и бросилась из комнаты. "Скорее, скорее к нему!" -- думала она. Кассиодор также вскоре ушел. Рустициана осталась одна. Долго, долго сидела она: все, казалось ей, погибло, ей не удастся отомстить! Перед вечером к ней зашел Цетег. Он был холоден и мрачен, но спокоен. -- О Цетег! -- вскричала вдова. -- Все погибло! -- Ничего не погибло. Надо быть только спокойным, -- отвечал он. -- И действовать быстро, не медля. Затем, окинув быстрым взглядом всю комнату и видя, что они одни, он вынул из кармана склянку и подал ее Рустициане. -- Твой любовный напиток слишком слаб, Рустициана. Вот другой, посильнее. Возьми его. Вдова догадалась, что было в склянке, и со страхом взглянула на префекта. -- Бери скорей и не думай ни о чем. Сегодня же, слышишь, непременно сегодня король должен выпить это. Иначе все действительно погибло, завтра будет уже поздно. Но Рустициана все еще медлила и с сомнением смотрела на флакон. Тогда префект подошел к ней ближе и, положив руку ей на плечо, сказал: -- Ты медлишь? А знаешь ты, что теперь лежит на весах? Не только наши планы! Нет, слепая мать, знай: Камилла любит короля. Неужели дочь Боэция убудет любовницей тирана? Рустициана громко вскрикнула: последнее время она и сама подозревала это, слова префекта только подтвердили ее подозрения. -- Хорошо, -- сказала она, сжимая флакон в руке. -- Король выпьет это сегодня. Префект, быстро простившись, вышел. "Ну, принц, ты быстр, но я быстрее. Ты осмелился стать на моей дороге, пеняй на себя". Он неторопливо пошел домой и весь день старался держаться на виду. Перед закатом Камилла сидела на ступенях храма Венеры. Теперь она уже не считала свою любовь к королю преступлением: разве можно винить его в смерти отца? Он сделал все, что мог для его спасения, сделал больше, чем другие. И братьев ее спас он же. Да, ей нечего стыдиться этой любви. Что ей за дело до того, что он гот, варвар?.. Он прекрасен, умен и благороден. Завтра же она объявит матери и префекту, что отказывается от мести, а затем сознается во всем королю и будет просить прощения у него. Он так великодушен, простит, а потом... И девушка погрузилась в самые радужные мечты. ГЛАВА VIII Вдруг она услышала быстрые шаги. Это был король, но какая перемена: всегда опущенная голова высоко поднята, осанка мужественная, решительная. -- Здравствуй, Камилла, -- весело вскричал он. -- Видеть тебя -- лучшая награда после жаркого дня. Камилла смутилась, покраснела. -- Мой король! -- прошептала она. Аталарих с радостным удивлением взглянул на нее: никогда еще не называла она его так, никогда не смотрела так на него. -- Твой король? -- повторил он. -- Боюсь, что ты не захочешь так называть меня, когда узнаешь все, что произошло сегодня. -- Я знаю все. -- Знаешь? Так будь же справедлива, не осуждай меня. Право, я не тиран и люблю римлян -- ведь это же твой народ. Но я обязан охранять государство, созданное моим великим дедом. И я буду охранять его -- добавил он. -- Быть может, звезды уже осудили его, но я -- его король и должен стоять или пасть вместе с ним. -- Ты говоришь истину, Аталарих, как подобает королю. -- Благодарю, Камилла. Как ты сегодня справедлива и добра! Ты ведь знаешь, чем я был: больным мечтателем. Но вот однажды я понял, что государству грозит опасность, понял, что я обязан охранять его. И я принялся за дело. И чем больше я трудился, тем сильнее привязывался к своему народу. И эта любовь к готам укрепила мою душу, утешила меня... в другой, очень тяжелой потере. Что мое личное счастье в сравнении с благом народа? И эта мысль, видишь, сделала меня здоровым и сильным, таким сильным, что, право, я мог бы теперь одолеть самого сильного врага. Меня мучит бездействие. Но взгляни, как чудно садится солнце! Море так тихо, и золотая дорога опять протянулась по нему. Поедем немного покататься в лодке, прошу тебя. -- На острова блаженных? -- с улыбкой спросила Камилла. -- Да, к островам блаженных! -- ответил король и, увлекая Камиллу, быстро вскочил в лодку, отомкнув серебряную цепь, которой она была прикована к набережной, и с силой оттолкнул ее от берега. Легкая лодка быстро понеслась по гладкой поверхности залива. Несколько времени оба молчали. Король греб, о чем-то глубоко задумавшись, Камилла с восхищением любовалась его лицом, освещенным лучами заходящего солнца. Наконец, король заговорил: -- Знаешь, о чем я думал теперь? Какое великое счастье -- сильной рукой вести народ к блеску и славе! А ты, Камилла, о чем думала? Девушка покраснела и смешалась. -- Говори же, Камилла. Будь откровенна в этот чудный вечер. Ты смотришь так кротко, наверно, у тебя были добрые мысли. -- Я думала, как счастлива должна быть та женщина, которая может довериться сильной, верной руке любящего человека, того, кто поведет ее по волнам жизни. -- Да, Камилла, но верь мне, что и варвару можно довериться. -- Ты не варвар, -- горячо заговорила девушка. -- Человек, который так благородно мыслит, так великодушно действует, прощает самую черную неблагодарность, такой человек вовсе не варвар, он нисколько не ниже любого Сципиона. -- Камилла! -- в восторге вскричал Аталарих. -- Камилла, не грежу ли я? Ты ли говоришь это? И мне? -- Я хочу сказать больше, Аталарих, -- быстро продолжала девушка. -- Я хочу просить у тебя прощения за то, что я так жестоко отталкивала тебя. Ах, это была только стыдливость и страх... Но что это? Нас догоняют, мать, придворные. Действительно, от берега отчалила лодка, в которой сидела Рустициана с несколькими придворными. После ухода префекта вдова пошла искать свою дочь. В саду ее не было. Она подошла к храму Венеры, Камиллы не было и здесь. А на мраморном столике стояло вино, приготовленное для короля. Взгляд ее в эту минуту упал на море, и она увидела лодку, в которой дочь ее ехала наедине с королем. Вспомнив слова префекта, она в страшном гневе вбежала в храм и вылила в серебряную чашу с вином содержимое флакона. Затем позвала людей, села в лодку и велела q>e6naM догонять лодку короля. Когда она спускалась со ступеней набережной, из-за угла вышла группа римлян, среди которых был и префект. Он подошел к ней и подал руку, помогая войти в лодку. "Все сделано", -- шепнула ему Рустициана и велела отчаливать. В эту именно минуту Камилла заметила ее и, рассчитывая, что король повернет судно, встала. Но Аталарих вскричал: -- Нет, нет! Я не позволю похитить у меня этот час, лучший в моей жизни. Нет, Камилла, ты должна договорить, высказать мне все. Поедем дальше, пристанем к тому острову, там они найдут нас. И он с такой силой налег на весла, что лодка полетела стрелой. Вдруг сильный толчок сразу остановил судно. -- Боже! -- закричала Камилла, вскакивая с места. -- В лодке течь -- мы погибнем! Действительно, вода широкой струей вливалась в лодку со дна. Король быстро осмотрелся. "Это Иглы Амфитриды" -- страшно побледнев, воскликнул он. Дело плохо. "Иглами Амфитриды" назывались две остроконечные скалы, которые едва выдавались над поверхностью моря между берегом и ближайшим островком. Аталарих хорошо знал, где они находятся, и всегда обходил их. Но сегодня он засмотрелся на девушки и забыл о скалах. Лодка с разгону ударилась об одну из них и получила пробоину. Островок был, положим, уже недалеко, но доплыть туда с Камиллой он не мог, удержаться на скале, пока подоспеет помощь с берега, -- тоже не было возможности: вершина скалы была так остра, что на ней птица не удержалась бы. Вода же прибывала быстро -- минуты через две-три лодка должна затонуть. Аталарих быстро сообразил все это. -- Камилла, боюсь, выход один -- умереть. -- Умереть! Теперь! Нет, Аталарих, теперь я хочу жить, жить с тобой. Эти слова, голос, которым они были сказаны, кольнули его прямо в сердце. Он с отчаянием осмотрелся еще раз, -- но нет! Ничего нельзя сделать. Вода прибывала все сильнее. -- Нет, милая, нет надежды. Простимся поскорее. -- Прощаться?... Нет! -- решительно ответила Камилла. -- Я готова умереть с тобой, но прежде ты должен все знать: как я люблю тебя давно уже -- всегда. Вся моя ненависть была только спрятанной любовью. Я любила тебя даже тогда, когда думала, что должна ненавидеть. -- И она покрывала поцелуями его лоб, глаза, щеки. -- А теперь пусть приходит смерть. Я готова. Но зачем же тебе умирать? Один ты можешь доплыть до острова. Бросайся скорее в воду, спасайся, прошу тебя. -- Нет, -- горячо вскричал Аталарих, -- лучше умереть с тобой, чем жить без тебя. Я наконец узнал, что ты меня любишь, -- и вдруг расстаться! Нет! С этого часа мы принадлежим друг другу. Идем, Камилла, лодка уже начинает погружаться, бросимся в море. И, обняв ее, он занес уже ногу над бортом, как вдруг из-за узкого мыса с быстротой молнии выплыло судно. Несколько мгновений -- и оба спасены. Это было небольшое сторожевое готское судно, которым командовал Алигерн, двоюродный брат Тейи. Он услышал крик, узнал короля и на всех парусах бросился на помощь. -- Благодарю, храбрые друзья, -- сказал Аталарих, придя в себя. -- Благодарю, вы спасли не только своего короля, но и королеву. Матросы и солдаты с удивлением смотрели на него и Камиллу, которая плакала от радости. -- Да здравствует прекрасная молодая королева! -- вскричал рыжебородый Алигерн, а за ним и вся команда. В эту минуту судно проходило мимо лодки Рустицианы. Ее гребцы тоже видели, как лодка короля ударилась о скалу. Но они были еще далеко и, несмотря на все усилия, не могли бы вовремя поспеть на помощь утопавшим. Когда они объяснили все это Рустициане, та без чувств упала на дно. Но громкие, восторженные крики солдат привели ее в себя. С удивлением оглядывалась она вокруг. Что это? Не грезит ли она? Действительно ли она видела Камиллу в объятиях короля? Действительно ли слышала крик: "Да здравствует королева!" На берегу между тем собрались все знатные готы и римляне. Весть об опасности, которой подвергся король, быстро разнеслась по дворцу, и все бросились к берегу. -- Смотрите, готы и римляне! Вот ваша молодая королева! -- обратился к ним Аталарих, стоя на ступенях храма. -- Бог смерти обручил нас, не правда ли, Камилла? Она взглянула на него и вдруг страшно испугалась: Аталарих был бледен, как мертвец, слегка качался и с трудом дышал: волнения этого дня, быстрый переход от страха к радости были слишком сильны для едва оправившегося от болезни юноши. -- Ради Бога, скорее вина, доктора! -- вскричала Камилла. -- Король нездоров. Она подбежала к столу, схватила чашу с вином и поднесла ему. Цетег, притаив дыхание, наблюдал за ним. Король поднес чашу к губам, но затем вдруг опустил и, улыбнувшись, обратился к Камилле. -- Ты должна пить первая, как это принято делать германским королевам. И он протянул ей бокал, она его взяла. Префект вздрогнул. В первую минуту он хотел броситься и вырвать чашу из ее рук. Но остановился: сделай он это, он погиб бы безвозвратно: завтра его судили бы не только как изменника, а как отравителя. Он погиб бы, а вместе с ним -- и все будущее Рима. И из-за чего? Из-за влюбленной девушки, перешедшей на сторону его смертельного врага. -- Нет, -- холодно сказал он сам себе, сжимая кулаки. -- Она -- или Рим. Пусть гибнет она. И он спокойно смотрел, как она отпила несколько глотков из чаши, а затем передала ее королю, который сразу осушил чашу до дна. Вздрогнув всем телом, он поставил чашу на стол. -- Идем в замок. Мне холодно, -- сказал он, закутываясь в белый плащ, и повернулся, чтобы идти. Тут взгляд его встретился с глазами Цетега. -- Ты здесь? -- мрачно сказал он и сделал шаг к нему, но в эту секунду опять задрожал и, громко вскрикнув, упал. -- Аталарих! -- вскричала Камилла и упала подле него. Из толпы слуг выскочил старый Корбулон. -- Помогите! -- кричал он. -- Помогите, король умирает! -- Воды! Скорее воды! -- закричал Цетег и, быстро схватив пустой кубок, бросился с ним к бассейну, хорошенько выполоскал его, чтобы в нем не осталось ни капли вина, и затем принес его королю, который лежал теперь на руках Кассиодора, между тем как Корбулон поддерживал голову Камиллы. Молча, в ужасе стояли кругом придворные. -- Что случилось? -- раздался вдруг крик Рустицианы, которая только теперь вышла на берег и подбежала к дочери. -- Дитя мое, что с тобой? -- Ничего, -- спокойно ответил Цетег. -- Только обморок. Но молодой король умер. Повторился припадок его прежней болезни. КНИГА III Амаласунта ГЛАВА I Всю ночь просидела Амаласунта молча у гроба сына. Гроб был поставлен в обширном подземном помещении, низкие своды которого поддерживали колонны из черного мрамора. Дневной свет никогда не проникал сюда, теперь она освещалась факелами. Здесь всегда подготовлял