Постыдной изменой! -- громовым голосом вскричал Велизарий, беря из рук префекта документ. -- Вот, смотри: здесь твоя подпись. Можешь ты отрицать это? Все присутствующие были поражены этим объяснением, особенно Сцевола, ярый республиканец, не подозревавший о властолюбивых планах своего союзника. Но Сильверий в эту минуту выказал себя достойным противником Цетега, он видел, что работа всей жизни его готова рухнуть, и ни на миг не растерялся. -- Что же, долго ли еще ты будешь молчать? -- воскликнул Велизарий. -- До тех пор, пока ты сделаешься способным и достойным слушать меня. Теперь ты одержим Урхитофелем, демоном гнева. -- Говори! Защищайся! -- сказал Велизарий более сдержанно. -- Да, -- ответил Сильверий, -- я заключил этот договор, но вовсе не из стремления расширить власть церкви новыми правами, -- нет, все святые свидетели мне в этом! -- а только потому, что считал долгом поддержать древние права святого Петра. -- Древние права? -- спросил с неудовольствием Велизарий. -- Древние права, -- спокойно повторил Сильверий, -- которыми церковь до сих пор не пользовалась. Знай же, представитель императора, и все вы, присутствующие здесь: этим договором Теодагад только подтвердил права, полученные церковью двести лет назад от Константина, который первый из римских императоров принял христианство. Когда он покорил всех своих врагов при очевидной помощи святых и особенно святого Петра, то по просьбе своей благочестивой супруги Елены, в благодарность за эту помощь и чтобы засвидетельствовать перед всем миром, что корона и меч должны склоняться перед крестом церкви, -- он подарил на вечные времена Рим со всеми его окрестностями святому Петру. Эта дарственная составлена вполне законно и грозит проклятием геены каждому, кто вздумал бы оспаривать ее. И теперь именем триединого Бога я спрашиваю тебя, представителя императора Юстиниана: решится ли он отвергать эту запись и навлечь на себя проклятие? -- Префект Цетег, что можешь ты возразить против этого? -- спросил Велизарий с видимым смущением. -- Я знаю этот документ, -- ответил с легкой усмешкой Цетег. -- Я даже принес его с собой, вот он. Дарственная составлена безукоризненно, по всем правилам, ни к одному слову ее нельзя придраться. Да и что же удивительного, -- тут он так насмешливо посмотрел на Сильверия, что у святого отца выступил пот на лбу, -- ведь ее составлял главный нотариус императора Константина, а уж тот должен знать законы. -- Так что документ совершенно законный? -- со страшным волнением спросил Велизарий. -- Конечно, -- со вздохом ответил Цетег, -- дарственная составлена совершенно законно. Жаль только, что... -- Ну? -- с нетерпением прервал Велизарий. -- Жаль только, что она подложна. -- Подложна? -- с торжеством вскричал Велизарий. -- Префект, друг, можешь ли ты доказать это? -- Конечно, иначе я не решился бы говорить об этом Пергамент, на котором написана дарственная, носит все признаки древности, он изломан, пожелтел, покрыт всякого рода пятнами, так что местами трудно даже разобрать буквы. Он изготовлен на старинной императорской фабрике, основанной в Византии еще Константином. -- Скорее к делу! -- вскричал Велизарий. -- Но всякому известно, -- только святой отец, очевидно, не знал этого, -- что эта фабрика ставит на левом краю всех своих пергаментов штемпель с указанием года, имени консулов, правивших в том году. Конечно, имена эти написаны так мелко, что их едва можно рассмотреть. А теперь смотри, военачальник: в документе говорится, что он составлен в шестнадцатом году царствования Константина, и совершенно правильно названы консулы того года -- Далмации и Ксенофил. Но в таком случае нельзя не видеть истинного чуда в том, что уже во время Константина, двести лет назад, было точно известно, кто будет консулом в год смерти Теодориха и Юстина. Вот, взгляни сам, Велизарий, видишь здесь, на краю, штемпель? -- правда, его можно рассмотреть только на свет. Видишь? "Юстиниан Август, единый консул в первый год своего царствования". Сильверий бессильно опустился на стул. -- Епископ Рима, что можешь ты возразить на это? -- с торжеством спросил Велизарий. Сильверий с трудом овладел собой и едва слышным голосом ответил: -- Я нашел этот документ в архиве церкви. И если вы правы, то я обманут, как и вы. Я ничего не знал о штемпеле, клянусь ранами Христа, не знал! -- О, этому я верю и без клятвы, святой отец! -- заметил Цетег. -- Это дело требует самого строгого расследования, -- сказал Велизарий. -- Но я не решаюсь быть судьей в нем: его должен решить сам император. Вулкарис, друг мой, передаю епископа в твои руки: веди его тотчас на корабль и вези в Византию. -- Я протестую, -- возразил Сильверий. -- Никто на земле не может судить меня, епископа Рима, кроме церковного собора, и потому я требую, чтобы меня отпустили в Рим. -- Рима ты никогда уж не увидишь, -- ответил ему Велизарий. -- А твои права разберет Юстиниан. Но и твои товарищи Сцевола и Альбин, которые ложно обвиняли префекта, этого самого верного и умного друга императора, также очень подозрительны. Бери, Вулкарис, и их в Византию, но помни, что этот священник -- самый опасный враг императора. Ты отвечаешь за него головой. -- Ручаюсь, -- ответил громадного роста герул. -- Скорее он умрет, чем вырвется от меня. Идем со мной! Сильверий ясно видел, что сопротивление невозможно, и молча пошел за герулом. Проходя мимо префекта, он опустил голову и не взглянул на него, но расслышал слова, которые тот прошептал ему: -- Сильверий, этот час -- моя отплата за твою победу в катакомбах. Теперь мы квиты. Как только епископ вышел из палатки, Велизарий бросился к префекту. -- Прими мою благодарность, Цетег, -- воскликнул он, обнимая его. -- Я сообщу императору, что ты сегодня спас ему Рим, и верь, что ты не останешься без награды. -- Моя награда заключается в самом поступке моем, -- улыбаясь, ответил префект. -- Как так? -- с удивлением спросил Велизарий. Префект приблизился к военачальнику. -- Велизарий, -- сказал он, -- я всегда находил, что как с великими друзьями, так и с великими врагами лучше всего действовать прямо. Поэтому позволь и на этот раз говорить с тобой откровенно: я спас Рим от властолюбия церкви, но не для императора. -- А для кого же? -- нахмурившись, спросил Велизарий. -- Прежде всего для самого Рима. Я римлянин и люблю свой город. Он не должен покориться духовенству. Но не должен быть и рабом императора. Я -- республиканец. Велизарий улыбнулся, но Цетег, сделав вид, что не замечает этого, продолжал: -- Но я понимаю, что в настоящее время эта мечта моя еще не может осуществиться: надо, чтобы в римлянах пробудился древний дух, потребность в свободе. Для нынешнего поколения это уже невозможно. И пока мы не можем сбросить иго варваров одними собственными силами, нам необходима поддержка Византии. Но Рим не должен терпеть произвола императора: он не сдастся без условий. -- Что? -- с гневом вскричал Велизарий. -- Ты забываешься, префект: завтра же я двинусь к Риму с семидесятитысячным войском, и кто помешает мне взять его без всяких условий? -- Я, -- спокойно ответил Цетег. -- Нет, Велизарий, я не шучу. Вот план города и его укреплений. Ты, как военачальник, сразу оценишь их силу. Велизарий взглянул на поданный "ему план и тотчас возвратил назад. -- Он устарел, -- спокойно ответил он. -- Смотри, эти рвы уже осыпались, эти башни разрушились, здесь стена обвалилась, и эти ворота бесполезны. -- Ошибаешься, Велизарий. Твой план устарел: все эти рвы, башни, стены и ворота восстановлены мной за последние годы. Велизарий с изумлением взглянул на план. -- Если ты все это действительно сделал, префект, -- ответил он, -- то ты прекрасный военачальник. Но для войны мало иметь крепость, необходимо войско, а у тебя его нет. -- Ив этом ошибаешься: в стенах Рима находится в настоящую минуту тридцать пять тысяч вооруженных людей. -- Разве готы возвратились? -- вскричал Велизарий. -- Нет, эти тридцать пять тысяч стоят под моим начальством. Последние годы я неустанно приучал изнеженных римлян снова владеть оружием. И теперь у меня тридцать когорт, по тысяче человек в каждой. Конечно, в открытом поле они не устоят против тебя, но за этими стенами, уверяю, они будут сражаться прекрасно. Итак, решай: прими мои условия, -- и тогда и эти тридцать пять тысяч, и Рим, и сам Цетег -- твои. Если же ты не примешь их, тогда я запру Рим, и тебе придется осаждать его целые месяцы, а между тем готы соберутся с силами. Я сам позову их, они явятся в числе в трое большем, чем твои войска, и тогда разве только чудо спасет тебя от гибели. -- Или твоя смерть, дьявол! -- вскричал Велизарий, бросаясь к нему с обнаженным мечом. Но рука византийца тотчас опустилась, -- так спокойно и насмешливо глядел Цетег ему прямо в глаза. -- Что означает твоя улыбка? -- спросил он. -- Сострадание к тебе: если бы ты нанес мне удар, то погиб бы. -- Я погиб бы? Скорее ты! -- Я, конечно, но и ты со мной. Неужели, ты думаешь, я так безумен, что пришел в пасть льву, не оградив себя? Знай, что, уезжая из Рима, я вручил запечатанный пакет преданному мне начальнику отряда. Сегодня он должен распечатать его, если я завтра не явлюсь в Рим невредимым, он приведет в исполнение все, написанное там. А написано там вот что... Он подал Велизарию свиток, и тот прочел: "Я пал жертвой тирании Византии. Отомстите за меня. Призовите назад готов. Требую этого во имя вашей клятвы. Лучше варвары, чем коварный Юстиниан. Держитесь до последнего человека. Предайте город скорее пламени, чем войску тирана". -- Итак, видишь, что моя смерть не откроет, а навсегда закроет перед тобой ворота Рима. С гневом, но вместе и с удивлением, взглянул Велизарий на этого человека, который в его же лагере осмелился предписывать ему условия. -- Говори свои условия, -- сказал он наконец. -- Чтобы остаться независимым от тебя и императора, я должен сохранить власть над Римом. В виду этого правый берег Тибра, а на левом -- Капитолий и вся южная стена до ворот святого Павла включительно должны оставаться в руках моих исаврийцев и римлян. Остальную же часть левого берега Тибра займешь ты. -- Недурно, -- засмеялся Велизарий. -- Ведь эдак ты в любую минуту можешь вытеснить нас из города или вогнать в реку. Нет, конечно, я не согласен. -- В таком случае, готовься к войне со мной и готами под стенами Рима. Велизарий вскочил и прошелся по палатке. -- Подожди еще, префект, я подумаю, -- сказал он наконец. -- Хорошо, до вечера. С восходом солнца я уезжаю в Рим. Через несколько дней войско Велизария торжественно вступило в Рим. ГЛАВА VII Между тем, все находящиеся в Италии войска готов собрались под Равенной под предводительством двух полководцев -- короля Витихиса и герцога Гунтариса Вельзунга. В Равенне начальствовал седой граф Гриппа, старый товарищ по оружию Теодориха и Гильдебранда. Он не открыл городских ворот ни одному, ни другому из соперников, а с обоими открыл переговоры. В одно и то же время из двух различных ворот города выехало два посольства: одно -- к Витихису, другое -- к Гунтарису. Вопреки обычаю, оба соперника не только не сообщили своим приближенным, чего требуют осажденные, но, напротив, приняли все меры, чтобы войска не узнали этого: оба отправили эти посольства обратно под вооруженным конвоем, который должен был довести их до самых ворот Равенны, не допустив их говорить дорогой с кем-либо из воинов. Как только послы выехали, Витихис, никому не говоря о том, чего требуют осажденные, велел готовиться к немедленному штурму города. Молча, но качая головами, с малой надеждой на успех повиновались его готы, но были отбиты с огромной потерей. Витихис тотчас повел их на второй приступ, -- та же неудача. За третьим приступом огромный камень оглушил короля, который все три раза шел впереди войска с безумной храбростью, точно жизнь была ему нипочем. С утра до захода солнца готы штурмовали Равенну, но без малейшего успеха, город сохранил свою славу неприступного. И только когда во время третьего приступа камнем оглушило короля, Тейя и Гильдебранд повели измученные войска назад. Настроение войска было угнетенное, печальное, все осуждали короля: зачем он прервал переговоры с городом. Почему, по крайней мере, не сообщили войску причины этого разрыва, если эта причина была справедлива? Угрюмые, сидели люди у сторожевых огней и в палатках, молча осматривали свои раны и. чистили оружие: Не слышно было, как раньше, пения за столами, и когда начальники проходили среди палаток, они слышали то здесь, то там слова досады и гнева против короля. На другой день Витихис позвал к себе главных предводителей своего войска -- Гильдебранда, Тейю и Гильдебада. К удивлению, они нашли его в полном вооружении, хотя, чтобы держаться на ногах, он должен был опираться на меч. На столе подле него лежала королевская корона и священный королевский посох. Лицо его, еще вчера такое мужественное, прекрасное, спокойное, так сильно изменилось за ночь, что друзья испугались: видно было, что он выдерживал очень тяжелую внутреннюю борьбу. -- Как велики наши потери за вчерашний день? -- спросил Витихис. -- Три тысячи убитых, -- мрачно ответил Тейя. -- И шесть тысяч раненых, -- добавил Гильдебранд. -- Что же делать? -- с болью сказал Витихис. -- Иного пути нет. Тейя, отдай приказ к новому штурму. -- Как? Что? -- вскричали в один голос все три предводителя. -- Это необходимо, -- ответил Витихис. -- Король, -- сказал Тейя, -- вчера мы не взяли ни одного камня этой крепости, а сегодня у тебя на девять тысяч человек меньше. -- И притом они впали в уныние и сильно устали, -- добавил Гильдебранд. -- Но мы должны овладеть Равенной! -- вскричал Витихис. -- Мы не возьмем ее штурмом, -- ответил Тейя. -- Посмотрим! -- Король, -- сказал ему Гильдебранд, -- я стоял перед этой крепостью с великим Теодорихом. Мы штурмовали ее семьдесят раз -- и все напрасно: мы взяли ее только голодом, после трех лет осады. -- Другого выхода нет, -- ответил Витихис. -- Мы должны взять ее. Тейя, иди, отдай приказ. Тейя собрался идти, но Гильдебранд удержал его. -- Подожди, -- сказал он ему. -- Мы не должны молчать. Король, штурм невозможен: готы ропщут, они не послушают тебя сегодня. -- Да? -- с горечью ответил Витихис. -- Штурм невозможен? В таком случае возможно только одно, и если бы я сделал это вчера, то три тысячи павших готов жили бы. Гильдебранд, возьми эту корону и посох, отнеси в лагерь бунтовщиков и отдай Арагаду. Пусть он женится на Матасунте, тогда я и мое войско признаем его королем. И в изнеможении он бросился на постель. -- Ты в бреду! -- вскричал Гильдебранд. -- Это невозможно, -- решил Тейя. -- Невозможно... Все возможно! И битва невозможна? И отречение? Говорю тебе, старик, что после требований Равенны нет другого пути. Он замолчал. Друзья его переглянулись, и затем старик сказал: -- Не чего же они требуют? Скажи нам, ведь, может, мы придумаем иной исход: восемь глаз видят лучше, чем два. -- Нет, -- сказал Витихис. -- Ничего нельзя придумать. Вот их условия. Прочти! Старик взял пергамент и прочел: "Готы и граждане Равенны объявляют обоим войскам, обложившим город, что они, вспоминая благодеяния великого короля Теодориха, останутся верны его дому, пока существует хотя бы один потомок его. Поэтому в настоящее время мы признаем своей королевой только Матасунту и только ей откроем ворота". -- Непостижимо! -- вскричал Гильдебад. -- Они с ума сошли! -- поддержал Тейя. -- Я понимаю, в чем дело, -- ответил Гильдебранд, складывая пергамент. -- Город в руках приверженцев Теодориха. Этот король взял с них клятву, что они всегда будут верны его роду и не признают короля из другого дома. Я также клялся вместе с ними, но я подразумевал только мужских потомков, -- вот почему я и признал Теодагада. Но граф Гриппа, начальник Равенны, очевидно, считает себя связанным этой клятвой и относительно женщин. И верьте мне -- я хорошо знаю его, -- этот седой упрямец, который дрался рядом с Теодорихом и мной, скорее позволит изрубить в куски и себя, и всех своих людей, чем изменит клятве. -- Вот видишь, -- сказал Витихис. -- Город необходимо взять силой. Вчера я пытался, но безуспешно. Сегодня вы говорите, что войска не пойдут на штурм. Следовательно, надо уступить. Я и уступаю. Пусть Арагад женится на княжне и будет королем. Я первый принесу ему клятву верности и рядом с его верным братом буду защищать государство. -- Никогда! -- вскричал Гильдебад. -- Ты наш король и должен им оставаться. Никогда не склонюсь я перед тем мальчишкой! Позволь мне завтра отправиться в лагерь бунтовщиков, я один вырву из их рук эту княжну, перед рукой которой, точно по волшебству, откроются крепкие ворота, и приведу ее в наш лагерь. -- И что же мы выиграем этим? -- спросил Тейя. -- Она ничем не поможет нам, если мы не признаем ее королевой. А разве тебе хочется еще женского владычества? Мало тебе Амаласунты и Теодолинды? -- О нет, -- засмеялся Гильдебад. -- Да хранит нас Бог от женщин-правительниц! -- Вот потому-то я хотел взять город силой, -- сказал Витихис. -- Так мы голодом заставим их сдаться. -- Это невозможно, -- ответил Витихис. -- У нас нет времени ждать: через несколько дней может явиться Велизарий. Он быстро разобьет и нас, и бунтовщиков, и возьмет Равенну. А тогда -- прости царство готов! Мы имеем только два выхода: штурм... -- Он невозможен, -- сказал Гильдебранд. -- Или уступка. Тейя, возьми корону. -- Подожди, Тейя, я вижу выход, -- сказал Гильдебранд, с тоской и любовью взглянув на короля, -- единственный, тяжелый выход. Но ты должен согласиться на него, хотя бы он семь раз разбил твое сердце. Витихис вопросительно взглянул на него. --- Выйдите, -- сказал старик, обращаясь к Тейе и Гильдебаду. -- Я должен поговорить с королем наедине. ГЛАВА VIII Долго говорил Гильдебранд с королем. Все громче и болезненнее звучал голос Витихиса, в страшном волнении ходил он по палатке. Гильдебранд же сидел, опершись подбородком на руки, спокойный, как сама судьба. -- Нет! Нет! Никогда! -- кричал Витихис. -- Это жестоко! Преступно! Невозможно! -- Это необходимо, -- ответил Гильдебранд, не двигаясь. -- Нет! Говорю тебе, -- вскричал снова король и обернулся, потому что за дверью палатки слышался хорошо знакомый ему голос. Действительно, вслед за тем вбежал гот, весь покрытый пылью, очевидно, только что приехавший издалека. Это был Вахис, верный раб его, который жил в его имении, где оставалась его жена Раутгунда с восьмилетним сыном его Атальвином. -- Вахис! -- с испугом вскричал король. -- Ты из дома! С какими вестями? Что случилось? -- Ах, господин, -- бросаясь на колени, с плачем вскричал слуга. -- Мое сердце разрывается. Но я ничем не могу помочь! Я только отомстил, как мог! -- Говори! -- вскричал Витихис, схватив его за плечо и подняв; как ребенка. -- Говори, за что понадобилось мстить? Моя жена... -- Она здорова и едет сюда. Но ваш сын... -- Атальвин, дитя мое, что с ним? -- побледнев, спросил Витихис. -- Он умер, мой бедный господин! Со страшным криком бросился Витихис на постель, закрыв лицо руками. Все молча, с состраданием смотрели на него. Наконец, он опустил руки. По щекам его текли слезы, и герой не стыдился их. -- Кто же убил его, моего мальчика? -- спросил он. -- Кальпурний? -- Да, сосед Кальпурний, -- ответил Вахис. -- Как радовался бедный мальчик, когда пришла к нам весть, что ты выбран королем и зовешь их к себе! Он все говорил, что теперь он, как сын короля, должен также отличаться в приключениях, побеждать диких великанов и драконов. Между тем, сосед возвратился из Рима. Я хорошо видел, что он смотрит еще злее и завистливее, чем раньше, и зорко смотрел за домом и конюшнями. Но трудно сторожить ребенка!.. Кто мог бы подумать, что даже детям грозит опасность! Мальчик не мог дождаться, когда увидит отца в военном лагере, и тысячи воинов, и битву вблизи. Он бросил свой деревянный меч, говоря, что сын короля должен иметь железный, особенно во время войны. Я должен был найти ему охотничий нож, да еще и наточить. С этим мечом он каждое утро убегал из дома. И если госпожа Раутгунда спросит его: "Куда?" -- он, смеясь, крикнет: "На подвиги, милая мама!" и исчезнет в лесу. К обеду он возвращался усталый, в изодранной одежде, но всегда веселый и гордый. Никогда ни словом не обмолвился он о том, что делал в лесу, но я начал догадываться, а когда заметил один раз кровавое пятно на его мече, то прокрался вслед за ним в лес. И оказалось правдой то, что я подозревал. В одной расщелине скал, которые круто поднимаются за ручьем, было гнездо змей. Я как-то показал ему это гнездо и предостерег, чтобы он не подходил близко, потому что змеи ядовиты. Он тогда же схватил свой деревянный меч и хотел броситься в гнездо. С большим трудом удержал я его. И вот теперь мне вспомнились эти змеи, и я задрожал. Действительно, скоро я увидел его подле пещеры: он достал из кустов огромный деревянный щит, который сам себе сделал и спрятал там, потом вытащил свой меч и с криком бросился в пещеру. Я оглянулся: кругом лежали шесть громадных змей с рассеченными головами. Это он убил их в прежних битвах. Я бросился за ним в ужасную пещеру и увидел, что он с криком торжества метнул камень в громадную змею, которая лежала, свернувшись толстым кольцом. Гадина со злым шипением бросилась на него, но он с быстротой молнии выставил вперед свой Щит и перерубил ее мечом надвое. Тут я позвал его и стал бранить. А он только крикнул мне: "Не говори ничего матери. Потому что я решил уничтожить их всех!" Я погрозил, что отниму у него меч. "Ну что же, -- ответил он, -- тогда я буду сражаться деревянным, если это тебе приятнее. И какой это будет позор для сына короля!" В следующие дни я брал его с собой на луг, где паслись наши лошади. Там ему очень понравилось, и я надеялся, что скоро мы уедем. Но однажды утром он успел убежать от меня, и я отправился на луг один. На обратном пути я поехал лесом мимо пещеры, уверенный, что найду его там. Но его не было. Только разломанный щит его валялся на траве. Я в испуге оглянулся, прошел в пещеру -- его и там нет. Но на мягком песке виднелись большие следы. Я пошел по ним. Они привели к самому краю крутой скалы. Я посмотрел вниз. И там... Витихис задрожал. -- Ах, мой бедный господин! Там, на берегу ручья, лежал наш мальчик. Как спустился с крутого, как стена, обрыва, я уж и сам не знаю: точно воздух поддерживал меня, но через секунду я был уже внизу. Он лежал, все еще крепко держа меч в правой ручонке, а светлые волосы его совсем окрасились кровью. Я прислушался -- маленькое сердечко еще билось. Вода привела его в чувство. Он открыл глаза. "Ты упал вниз, мое дитя?" -- спросил я его. "Нет, -- ответил он, -- не упал. Меня сбросили". Я в ужасе смотрел на него. "Кальпурний, -- прошептал он. -- Когда я сражался со змеями, Кальпурний вдруг появился из-за скалы. "Ступай со мной, -- сказал он и бросился ко мне. Он смотрел так зло, что я отскочил. -- Ступай, -- сказал он, -- или я тебя свяжу". -- "Меня связать! -- вскричал я. -- Мой отец -- король готов и твой. Только тронь меня!" Тут он обозлился и бросился на меня с палкой. Но я знал, что поблизости наши люди рубят дрова, и позвал на помощь, а сам бросился на край скалы. Мой крик услышали, потому что стук топоров сразу стих. Тогда Кальпурний испуганно осмотрелся и вдруг бросился ко мне. "Умри же, змееныш!" -- сказал он и толкнул меня со скалы". Тут бедняжка снова потерял сознание. Я принес его домой. На руках матери он еще раз открыл глазки. Его последнее слово было -- привет тебе. -- Что же моя жена? -- спросил со стоном Витихис. -- Она в отчаянии? -- Нет, господин. Твоя жена -- точно из золота и стали. Как только ребенок скончался, она молча указала на дом Кальпурния. Я понял: вооружил всех рабов и повел их, чтобы отомстить. Мы положили мертвого мальчика на щит и понес его с собой, а Раутгунда шла за ним с мечом в руках. Перед воротами его дома мы опустили труп на землю. Сам Кальпурний уже ускакал на самой быстрой лошади, но его жена, сын и двадцать рабов стояли во дворе, готовя лошадей, чтобы бежать. Мы три раза прокричали им обвинение в убийстве и потом бросились на них. Мы убили их всех и дом сожгли. Госпожа Раутгунда все время молча стояла подле трупа, опершись на меч, а на следующий день послала меня к тебе. Сама она едет вслед за мной. Она сейчас будет здесь. -- Мое дитя, мое дитя, моя жена! -- с горестью вскричал Витихис. -- Вот первый подарок, который принесла мне корона! И со страшной болью он вскрикнул, обращаясь к Гильдебранду: -- Что же, старик, неужели ты и теперь будешь настаивать на своем требовании -- жестоком, невыносимом! -- Необходимое не может быть невыносимым, -- медленно, с расстановкой ответил Гильдебранд. -- И зиму мы выносим, и старость, и смерть. Они приходят, не спрашивая, хотим ли мы выносить их. Они приходят, и мы выносим их, потому что должны... Но я слышу женский голос. Идем! Витихис обернулся к двери: там стояла, покрытая черным покрывалом, Раутгунда. С криком боли и любви бросился к ней Витихис. Несколько дней бездетные теперь супруги предавались своему горю. Витихис почти не покидал палатки, передав главное начальство над войском Гильдебранду. -- Напрасно мучишь ты короля, -- сказал однажды Тейя Гильдебранду. -- Он ни за что не согласится, особенно теперь. -- Да, он... Он этого, пожалуй, не сделает. Но... она? -- Она... может быть, -- ответил Тейя. -- Она сделает, -- уверенно ответил Гильдебранд. -- Оставим их еще на несколько дней в покое. Пусть немного свыкнутся с мыслью о смерти ребенка. А тогда я потребую решительного отчета. Но старик был вынужден заговорить с королем раньше, чем он рассчитывал. Велизарий оставался все это время в Риме, но постоянно высылал небольшие отряды, которые нападали на мелкие города, села, отдельные замки и захватывали их. Предводителями таких отрядов он назначал римлян, они знали хорошо дороги в глубине страны. Иногда же такими предводителями были и готы, кто, живя среди римлян, сроднились с ними, стали на их сторону. На последнем народном собрании в Регете было решено, чтобы таких готов-отщепенцев подвергать позорной казни, как только они попадутся в руки. Но до сих пор закон этот ни разу еще не применялся, и о нем почти забыли. Но вот однажды Гильдебранду донесли, что крепкий замок Цезена, стоявший среди леса на вершине крутой горы, неподалеку от их лагеря, занят отрядом Велизария. Гильдебранд давно уже с тревогой следил, как мелкие отряды врага проникали таким путем все дальше в глубь страны, и теперь решил выступить против них. Взяв с собой тысячу воинов, он ночью отправился к замку. Чтобы подойти незамеченным, он велел солдатам обвязать копыта лошадей соломой. Действительно, нападение было вполне успешным: византийцы бросились бежать врассыпную в лес, где готы, окружившие скалу, перебили почти всех. Только небольшой группе удалось добраться до мостика, переброшенного через речку, протекавшую у основания горы. Готы бросились за ними, но у мостика их задержал один из беглецов, судя по богатству вооружения -- их начальник. Этот высокий, стройный и, как казалось, молодой человек -- лицо его было закрыто опущенным забралом, -- сражался как лев, прикрывая бегство своих. Он убил четырех готов. В эту минуту подъехал Гильдебранд. Видя, как неравна битва, он крикнул воину: -- Сдайся, храбрец! Я ручаюсь за твою жизнь! Римлянин вздрогнул, с минуту как будто раздумывал и взглянул на старика, но затем с новой яростью бросился вперед и убил еще одного гота. Готы в ужасе подались назад. Но старый Гильдебранд бросился на него с криком: -- Вперед! Теперь нет ему милости! Берите копья! А сам бросил в него свой каменный топор -- он один только и имел еще это древнее оружие. Храбрец получил удар в голову и, точно сраженный молнией, упал. Два гота подскочили и сняли с его головы шлем. -- Да это не римлянин! -- вскричали они. -- И не византиец! Смотри, Гильдебранд" золотистые локоны! Это гот! Гильдебранд подошел и вздрогнул. -- Факелов сюда! Света! -- вскричал он и, всмотревшись в лицо воина, медленно поднялся. -- Да, это гот, -- мрачно сказал он и затем прибавил с ледяным спокойствием. -- И я, я убил его! Но рука его, державшая поднятый топор, сильно дрожала. -- Нет! -- вскричал другой гот. -- Он не умер, а только оглушен: вот он открывает глаза. -- Он жив? -- с ужасом спросил Гильдебранд. -- Тогда горе и ему, и мне!.. Но нет, сами боги готов отдают его в мою власть. Привяжи его, Алигерн, к своей лошади, да покрепче! Если он убежит, ты отвечаешь своей головой. Теперь домой! -- Что приготовить для пленника? -- спросил Алигерн старика, когда они приехали в лагерь. -- На ночь связку соломы, а к утру виселицу, -- ответил он и отправился в палатку Витихиса сообщить об успехе нападения. -- В числе пленных есть один гот-перебежчик, -- яростно закончил он свое донесение. Он должен быть повешен завтра же. -- Как это печально! -- со вздохом сказал король. -- Да, но необходимо. Я созову на завтра военный суд. Ты будешь председательствовать? -- Нет, пусть мое место займет Гильдебад. -- Нет, -- сказал старик. -- Я -- военачальник, пока ты не выходишь из палатки. И право председательства принадлежит мне. Витихис взглянул на него. -- У тебя такой сердитый, холодный вид. Что, это старый враг твоего рода? -- Нет, -- ответил Гильдебранд. -- Как его зовут? -- Как и меня -- Гильдебранд. -- Слушай, старик, ты, кажется, ненавидишь этого Гильдебранда! Суди его, но остерегайся чрезмерной строгости. Не забывай, что я охотно помилую его. -- Благо готов требует его смерти, -- ответил старик, -- и он умрет. ГЛАВА IX Рано утром на следующий день пленник с покрытым лицом был выведен на луг, где собрались военачальники и большинство готов. -- Слушай, -- сказал пленник сопровождавшему его воину Алигерну. -- Старый Гильдебранд будет на суде? -- Да, он главный судья. -- Ну, так окажи мне услугу. Иди к нему и скажи, что я знаю, что надо умереть. Но он мог бы избавить меня и еще более мой род -- слышишь? -- позора виселицы. Он мог бы тайно прислать мне оружие. Гот пошел искать Гильдебранда, который готовился открыть суд. Суд был крайне прост. Прочли закон. Позвали свидетелей, заявивших, где был взят пленник и велели привести самого пленного. В эту минуту Алигерн шепнул Гильдебранду его поручение. -- Нет, -- ответил тот. -- Род позорится его поступками, а не наказанием. В эту минуту ввели пленного. -- Откройте ему лицо. Это Гильдебранд, сын Гильдегиса. Раздался общий крик удивления и испуга. -- Это его родной внук! -- Старик, ты не должен судить его! Ты жесток к собственной плоти и крови! -- вскричал Гильдебад. -- Нет, только справедлив, -- ответил старик. -- Несчастный Витихис! -- прошептал Тейя. Гильдебад же вскочил и опрометью бросился к лагерю. -- Что можешь ты сказать в свою защиту, сын Гильдегиса? -- спросил Гильдебранд. Молодой человек выступил вперед. Лицо его разгорелось, но не от стыда, а от гнева. Ни малейшего следа страха не виднелось в прекрасных чертах его лица. Толпа, знавшая уже, как геройски он сражался, смотрела на него с видимым сочувствием. Сверкающими глазами окинул он ряд готов и остановил их на Гильдебранде. -- Я не признаю этого суда! -- гордо заявил он. -- Ваши законы меня не касаются! Я -- римлянин, не гот! Отец мой умер до моего рождения, а мать -- благородная Клелия -- была римлянка. На этого варвара-старика я никогда не смотрел, как на родственника. Я одинаково презирал и его любовь. Он заставил мою мать дать мне его имя. Но как только я смог, я отбросил его: меня зовут Флав Клелий. Все друзья мои -- римляне. Я думаю, как римлянин, и живу, как римлянин. Все друзья мои пошли за Цетегом и Велизарием, мог ли я оставаться? Убейте меня, вы можете сделать это и сделаете. Но сознайтесь, что это -- не исполнение приговора суда, а простое убийство. Вы не судите гота, а убиваете римлянина. Молча, со смешанными чувствами, слушала эту речь толпа. Наконец, поднялся Гильдебранд. Глаза его сверкали, как молнии, руки дрожали. -- Несчастный, -- вскричал он. -- Ты же сам сознаешься, что ты сын гота, следовательно, и сам ты гот. А если считаешь себя римлянином, то уже за одно это достоин смерти. Сайоны, ведите его на виселицу! Сайоны тотчас отвели его к огромному дереву и повесили там. В эту минуту послышался топот скачущих лошадей. Ехало несколько всадников с развевающимся королевским знаменем. Впереди были Витихис и Гильдебад. -- Остановитесь! -- издали кричал Витихис. -- Пощадите внука Гильдебранда! Милость! Милость! -- Слишком поздно, король! -- громко закричал ему Гильдебранд. -- Изменник уже мертв. И так будет с каждым, кто забудет свой народ. Прежде всего, король Витихис, следует думать о государстве, а потом уж о жене, сыновьях, внуках. Витихис понял, что теперь старик еще настойчивее будет требовать жертвы и от него. И с тяжелым сознанием, что теперь еще труднее будет сопротивляться ему, поехал обратно. Действительно, в тот же день вечером, Гильдебранд вошел в палатку короля вместе с Тейей. Витихис взглянул на старика и понял, что тот твердо решился какою бы то ни было ценой настоять на своем требовании. С минуту все молчали. Наконец, старик сказал: -- Раутгунда, мне придется сурово говорить с твоим мужем. Тебе будет это тяжело. Выйди лучше. Раутгунда встала, но не для того, чтобы уйти. Выражение глубокого горя и любви к мужу придали особое благородство ее красивому лицу. Не отнимая правой руки своей из руки мужа, она положила левую на его плечо. -- Говори, Гильдебранд. Я, его жена, готова нести половину тяготы. Говори, потому что я ведь и так знаю все, -- твердо и спокойно сказала Раутгунда. -- Да, мой Витихис, я все знаю. Вчера я проходила через лагерь. У костра сидели воины и в темноте не узнали меня. Они бранили тебя и превозносили этого старика. Я остановилась и услышала все, чего он от тебя требует. -- И ты ничего не сказала мне? -- вскричал Витихис. -- К чему? Ведь я знаю, что ты не оттолкнешь свою жену ни ради короны, ни ради красавицы-девушки. Кто же может разлучить нас? Пусть старик грозит: я знаю, что ни одна звезда не держится крепче на небе, чем я в сердце моего мужа. Ее уверенность подействовала на старика. Он наморщил лоб. -- Витихис, -- сказал он, -- ты знаешь, что без Равенны мы погибли, а Равенна откроет тебе свои ворота, только если ты женишься на Матасунте, желаешь ты этого или нет? Витихис вскочил. -- Да, враги наши правы: мы действительно варвары. Вот перед этим бесчувственным стариком стоит женщина, у которой только что убили ее единственного ребенка, а он предлагает ее мужу жениться на другой при ней же. Нет! Никогда! -- Час назад представители всех войск шли, чтобы принудить тебя исполнить мое требование. Я едва удержал их, -- сказал старик. -- Пусть приходят! Они могут взять у меня только корону, но не жену. -- Кто носит корону, тот принадлежит не себе, а своему народу. -- Вот, -- Витихис схватил корону и положил ее перед Гильдебрандом, -- вот я еще раз, в последний уже, отдаю ее вам. Я никогда не добивался ее. Вы все это знаете. Берите ее -- пусть кто хочет женится на Матасунте и будет королем. -- Нет, ты знаешь, что это приведет нас к гибели. Только тебя одного все партии согласны признать королем. Если же ты откажешься, явится сразу несколько королей, начнутся междоусобицы, • и Велизарий шутя уничтожит нас. Хочешь ты этого?.. Раутгунда, ты королева этого народа. Слушан, что я расскажу тебе об одной королеве готов в древние, языческие еще времена. Голод и заразные болезни тяготели над народом. Их мечи не побеждали. Боги прогневались на готов. Тогда Свангильда обратилась к лесам и волнам моря, и они прошептали ответ на ее вопрос, как спасти народ: "Если умрет Свангильда, готы будут жить. Если будет жить Свангильда, то умрет ее народ". И Свангильда не возвратилась более домой. Она поблагодарила богов и бросилась в море. Но, конечно, это было еще в языческие времена. -- Я люблю свой народ, -- ответила тронутая Раутгунда, -- и с тех пор, как от Атальвина мне осталась только прядь волос, я думаю, что пожертвовала бы жизнью для своего народа. Умереть -- да, я согласна. Но жить и знать, что сердце этого человека принадлежит другой, -- нет! -- Сердце! -- вскричал Витихис. -- Да как могла ты подумать это! Разве ты не знаешь, что это измученное сердце бьется только при звуке твоего имени? Разве ты не почувствовала здесь, над останками нашего мальчика, что наши сердца соединены навеки? Что я без твоей любви? Вырвите сердце из моей груди и вставьте на его место другое: быть может, тогда я смогу жить без нее. -- Друзья, -- обратился он к Гильдебранду и Тейе, -- вы не знаете, что только ее, ее одну должны вы благодарить за все хорошее, что вы нашли во мне, -- она моя счастливая звезда. О ней думаю я во время шума битв, и ее образ укрепляет мою руку. О ней думаю я, о ее душе, чистой и спокойной, о ее незапятнанной верности, когда надо в совете найти самое благородное решение. О, эта женщина -- жизнь моей души, отнимите ее, и ваш король будет только тенью без счастья, без силы. Раутгунда с удивлением, с восторгом слушала эту речь. Никогда еще не говорил так этот человек, всегда спокойный, всегда сдержанный. Даже когда он просил ее руки, он не говорил так, как теперь, когда покидал ее. И она прижалась к нему и шептала: -- Благодарю, благодарю Тебя, Боже, за этот час страдания! Теперь я знаю, что его сердце, его душа -- мои навеки! -- Они и останутся твоими, -- тихо сказал ей Тейя, -- если даже он и назовет королевой другую. Она получит только его корону, но не его сердце. Эти слова запали глубоко в душу Раутгунды. Гильдебранд заметил это и решил нанести теперь главный удар. -- Кто желает и кто смеет касаться ваших сердец? -- сказал он. -- Но ты, Витихис, действительно будешь тенью без счастья и силы, если преступишь свою священную клятву. -- Его клятву? -- задрожав, спросила Раутгунда. -- В чем ты клялся? Витихис молча опустил голову на руки. -- В чем клялся он? -- повторила Раутгунда. Медленно, торжественно, стараясь, чтобы каждое слово проникло в самую душу Раутгунды, начал Гильдебранд: -- Это было несколько лет назад. В полночный час пять человек заключили торжественный союз. Под священным дубом была вырезана трава, и они дали клятву матери земле, и бушующей воде, и пылающему огню, и легкому воздуху. И в знак братского союза на все века они смешали красную кровь. И они поклялись страшной клятвой пожертвовать для счастья и славы народа готов всем: сыном и родом, телом и жизнью, оружием и женой. И если бы кто из братьев вздумал отказаться исполнить эту клятву и принести требуемую жертву, тот должен навеки подпасть силам тех, которые обитают в преисподней. Его кровь прольется неотмщенной, как вода на лугу, и память о нем исчезнет бесследно с лица земли, и имя его обесчестится во всем божьем мире. Так клялись в ту ночь пять человек: Гильдебранд и Гильдебад, Тотила и Тейя. А пятый был Витихис, сын Валтариса. И вот, смотри! -- с этими словами он приподнял левый рукав Витихиса. -- Смотри, Раутгунда, рубец до сих пор еще виден. Так клялся он, когда еще не был королем. А когда тысячи готов п