тво не оправдывало ее надежд, она горько сетовала на несправедливость судьбы, жалела себя чуть не до слез и сразу же переходила к новым проектам, искала и находила новую жертву - того, кто стоял у нее на пути и должен был поплатиться за это своей головой. Беатриса д'Ирсон, уже давно научившаяся предупреждать желания своей госпожи, скромно опустила длинные ресницы. - Я сберегла, мадам, - кротко произнесла она, - немножко того порошка, которым вы нынешней весной так удачно воспользовались для изготовления королевского драже. - И хорошо сделала! Молодец! И хорошо сделала! - похвалила ее Маго. - Всегда полезно иметь под рукой все необходимое, ведь у нас множество врагов! Хотя Беатриса славилась высоким ростом, но и ей пришлось приподняться на цыпочки, чтобы накинуть на плечи графине плащ и завязать под ее подбородком завязки. - Вы будете, мадам, держать младенца на руках... Другой такой случай не скоро представится, - продолжала она. - Ведь это порошок, и на кончике пальца его не заметят. Эти слова искусительница произнесла томным голосом, как будто речь шла о лакомстве. - Ну уж нет! - воскликнула Маго. - Только не во время крестин! Так недолго и на себя накликать беду! - Почему же? Ведь вы отправите на небеса еще безгрешную душу! - А главное, один бог знает, как мой зятек посмотрит на такие дела. Думаешь, я забыла, какое у него было лицо, когда я сказала ему всю правду о кончине Людовика? С тех пор он со мной холоден. И так уж меня втихомолку обвиняют во всех смертных грехах. По королю в год - за глаза хватит, подождем-ка еще немного с этим новорожденным. Малочисленная, чуть ли не тайком собравшаяся кавалькада отправилась в Венсенн, где Иоанну I предстояло стать христианином; напрасно знатные бароны, уже заранее раскошелившиеся на праздничную одежду, ждали приглашения на эту торжественную церемонию. Болезнь королевы, хмурая зимняя погода, а главное то, что король родился не в Париже и не особенно порадовал своим появлением на свет родного дядю - регента, свели высокоторжественную церемонию крестин к простой и поспешно выполненной формальности. Филипп прибыл в Венсенн вместе со своей супругой Жанной, с графиней Маго и Гоше де Шатийоном; их сопровождали конюшие, чтобы держать лошадей. Всю остальную семью даже не потрудились известить. Впрочем, Валуа объезжал свои ленные владения, собирая аннаты, д'Эвре сидел в Артуа и распутывал дела, которые натворил там Робер. А с Карлом де ла Маршем у Филиппа накануне произошло столкновение. Карл в честь рождения короля попросил брата возвести его в пэры Франции, увеличить его удел, а следовательно, и доход. - Но, брат мой, я ведь регент, не более того, - возразил Филипп. - Лишь один король сможет даровать вам звание пэра... когда он достигнет совершеннолетия. Бувилль встретил кортеж на красном дворе и первым делом обратился к регенту с вопросом: - Ни у кого нет оружия, ваше высочество? Никто не имеет при себе кинжала или стилета? И неизвестно было, кто вызывает в Бувилле большую тревогу - свита регента или родственники короля. - Я не имею обыкновения, Бувилль, ездить с безоружной стражей, - сухо ответил Филипп. Бувилль робко, но настойчиво потребовал, чтобы стража осталась во дворе. Такое рвение и излишняя осторожность раздосадовали регента. - Я весьма ценю, Бувилль, ваши заботы о королеве, - произнес он, - но отныне вы уже не хранитель чрева, и заботиться о короле поручено нам с коннетаблем. Мы оставляем вам ваши полномочия, так не злоупотребляйте же ими. - Ваше высочество! Ваше высочество! - лепетал Бувилль. - У меня и в мыслях не было оскорбить вас. Но ведь столько разных слухов ходит по королевству... Одного я хочу, чтобы вы воочию могли убедиться, как свято я выполняю свой долг и как горжусь этим. Толстяк Бувилль не умел скрывать своих чувств. Не удержавшись, он исподтишка кинул взгляд на графиню Маго и сразу же потупился. "Положительно все и вся относятся ко мне с подозрением и мне не доверяют", - подумала графиня. Жанна Пуатье сделала вид, что ничего не заметила. А Гоше де Шатийон, даже не понявший, о чем идет речь, рассеял всеобщее замешательство: - Да вы, Бувилль, нас здесь совсем заморозите! Пустите-ка нас поскорее внутрь. Никто не зашел взглянуть на королеву. Слишком тревожные вести о ее здоровье сообщила мадам Бувилль: горячка все еще мучает больную, она жалуется на непереносимые головные боли, и каждую минуту всю ее сводит от позывов к рвоте. - Живот у нее снова вздулся, будто она еще не разрешилась от бремени, - пояснила мадам Бувилль. - Ни на секунду не может забыться сном, все молит нас, чтобы прекратился колокольный звон, от которого у нее в ушах гудит, и все время говорит с нами, вернее, не с нами, а обращается к своей бабке Марии Венгерской или к покойному своему супругу Людовику. Жалость берет слушать ее; она на наших глазах теряет рассудок, а заставить ее молчать мы не в силах. Пробыв двадцать лет на посту первого камергера при короле Филиппе Красивом, граф Бувилль приобрел достаточный опыт в проведении торжественных церемоний. Он уже забыл счет крестинам, на которых был распорядителем. Присутствующим вручили все необходимое для церемонии. Бувилль и двое дворян заткнули за воротник длинные белые полотенца и придерживали их за концы, растянув перед собой во всю длину: одним полотенцем полагалось прикрыть купель со святой водой, другим - купель пустую, третьим - чашу с солью. Повитуха, принимавшая младенца, держала крестильный чепчик, который следовало надеть на короля после миропомазания. Потом появилась кормилица с новорожденным на руках. "Экая красавица!" - подумал коннетабль. Мадам Бувилль нарядила Мари в розовое бархатное платье, скромно отделанное мехом у ворота и запястий, и не пожалела времени, чтобы обучить ее полагающемуся при обряде церемониалу. Младенец был закутан в мантию, в которую свободно мог бы завернуться взрослый, а сверх нее накинули еще лиловую шелковую вуаль, ниспадавшую как шлейф. Процессия двинулась к дворцовой часовне. Шествие открывали конюшие с горящими свечами в руках. А позади, шатаясь, еле плелся сенешаль де Жуанвилль, хотя его поддерживали с двух сторон. Однако он вышел из состояния вечной дремоты, узнав, что будущий король, Иоанн, его тезка. Вся часовня была затянута драпировками, пол вокруг купели застлан лиловым бархатом. Сбоку стоял стол, на котором расстелили беличье одеяло, прикрыв его тонкой простыней, а сверху положили еще шелковые подушечки. С полдюжины жаровен не могли нагреть промозглое, холодное помещение. Мари положила младенца на стол и принялась его распеленывать. Следя за каждым своим движением, боясь отступить от ритуала, она задыхалась от волнения и еле различала лица присутствующих. Могла ли она, блудная дочь, изгнанная с позором из отчего дома, могла ли она даже вообразить себе, что именно ей придется играть на крестинах короля чуть ли не главную роль, стоять рядом с регентом Франции и графиней Артуа? Ослепленная таким несказанным счастьем, вновь повернувшимся к ней лицом, Мари испытывала теперь в отношении мадам Бувилль самую горячую признательность и, отправляясь в часовню, попросила у нее прощения за свою вчерашнюю дерзость. Разворачивая пеленки, она краем уха услышала, как коннетабль спросил у мадам Бувилль имя кормилицы и откуда она взялась, и сама почувствовала, как вспыхнуло ее лицо. Капеллан королевы четырежды дунул на тельце младенца, как бы символизируя этим четыре стороны креста, долженствовавшего отогнать сатану с помощью святого духа; потом плюнул себе на указательный палец, омочил слюной ноздри и уши новорожденного, дабы не внимал он наветам дьявола, не вдыхал соблазнов суетного мира и плоти. Филипп и Маго приподняли младенца за ножки и за плечики. Филипп, близоруко щурясь, внимательно присматривался к крохотному розовому червячку, который разрушал всю его хитроумную выдумку с правом наследования, смотрел на этот смехотворный символ мужских привилегий, на это ничтожное, но непреодолимое препятствие между ним и престолом Франции. "В любом случае пятнадцать лет я регент, - пытался утешить себя Филипп. - А за пятнадцать лет все может произойти; да и буду ли я сам жив через пятнадцать лет? И будет ли жить это дитя?" Но регент - это не король. Во время вступительных молитв младенец лежал тихо и даже подремывал. И только когда его погрузили в холодную купель, присутствующие впервые услышали его крик; тут уж он начал кричать во все горло, задыхался, и слезы катились по его личику, смешиваясь с каплями святой воды. Трижды его погружали в купель - сначала головой к востоку, потом к северу, потом к югу, дабы получилось изображение святого креста господня, и трижды над его голеньким тельцем простирали руки прочие восприемники и восприемницы - Жанна, Гоше, супруги Бувилли и сенешаль. Наконец его вынули из ледяной ванны. Он успокоился и не закричал, когда ему помазали святым миром лобик. Младенца положили на шелковые подушки. Мари стала потихоньку обтирать его, а все присутствующие при церемонии сбились у жарко пылавшей жаровни. Вдруг пронзительный крик Мари нарушил благоговейную тишину часовни. - Господи! Господи! Он кончается... - крикнула она. Все бросились к столу. Младенец-король посинел, потом почернел; тельце его напряглось, кулачки судорожно сжались, головка свесилась набок, глаза закатились, так что видны были только одни белки. Какая-то невидимая рука душила это крошечное несмышленое существо, чья жизнь отлетала прочь среди мерцающих свечей и склонившихся тревожных лиц. Маго услышала чей-то шепот: - Это она. Подняв глаза, она встретила подозрительные взгляды супругов Бувиллей. "Но кто же это сделал, чтобы потом свалить все на меня?" - подумалось ей. Тем временем повитуха выхватила ребенка из трясущихся рук Мари и стала приводить его в чувство. - Он еще не умер, не умер... - твердила она. Целые две минуты, показавшиеся присутствующим вечностью, младенец не подавал признаков жизни. Сине-черное тельце его было по-прежнему словно окоченевшим, застывшим. Потом внезапно его стали корчить судороги, и головка беспомощно моталась из стороны в сторону. Руки и ноги сводило - они сжимались и разжимались; удивительно было, как в столь крошечном существе живет такая сила - повитуха с трудом удерживала его на месте. Капеллан осенил себя крестным знаменьем, словно отгоняя сатану, и принялся читать отходную. Личико ребенка кривила гримаса, изо рта струйкой текла слюна; синеватость прошла, но зато сменилась не менее ужасной мертвенной бледностью. Вдруг он затих, помочился на платье повитухи, и все решили, что он спасен. Но головенка его снова бессильно свесилась, тельце обмякло и, глядя на его неподвижные члены, каждый подумал: кончается. - Слава богу, хоть успели его окрестить, - шепнул коннетабль. Филипп Пуатье машинально сдирал ногтями с руки горячие капли воска. И вдруг трупик засучил ножками, крикнул, сначала негромко, а потом веселее и задвигал губами, ища грудь: король ожил и хотел теперь есть. - Сатана не желал без борьбы покинуть его тело, - глубокомысленно заметил капеллан. - Родимчик, надо вам сказать, - пояснила повитуха, - редко бывает в первые дни жизни. Думаю, произошло это потому, что при родах накладывали щипцы; такие случаи мне известны. И, думаю, потому, что его долго не кормили... Мари де Крессэ почувствовала себя чуть ли не преступницей. "Если бы я вместо того, чтобы пререкаться с мадам Бувилль, сразу же поехала в Венсенн..." - подумала она. И никому из присутствовавших не пришло в голову, что виновато здесь купанье в ледяной воде, недоброе наследие предков, всех этих хромых, слабоумных, эпилептиков, щедро украшавших достославное геральдическое древо. Поэтому каждый согласился с доводами повитухи, особенно же убедительной показалась ее ссылка на щипцы, которые, очевидно, повредили не окрепший еще череп младенца. - Как по-вашему, могут повторяться эти припадки? - осведомилась Маго. - Боюсь, что да, мадам, - ответила повитуха. - Никто не знает, откуда берется такая напасть и почему она проходит. - Бедный крошка! - произнесла Маго во всеуслышание. Короля Иоанна I отнесли в опочивальню, и все уныло разошлись. На обратном пути Филипп упорно молчал. Во дворце он увел в свои покои тещу и заперся с ней. - Вы чуть было не стали королем, сын мой, - начала она. Филипп не ответил. - И впрямь, после сегодняшней сцены никто не удивится, если ребенок на днях умрет, - сказала Маго. Филипп по-прежнему молчал. - Если его не станет, вам все равно придется ждать совершеннолетия Жанны Наваррской. - Вот уж нет, матушка, нет и нет! - живо возразил Филипп. - Отныне установление, принятое в июле, больше не помеха. Вопрос о наследнике Людовика решен: таковым стал Иоанн. Между покойным братом и мною будет король, и наследником племянника стану именно я. Маго с восхищением поглядела на зятя. "Должно быть, во время крестин все это сообразил!" - решила она. - Признайтесь, Филипп, вы всегда мечтали стать королем, - проговорила она вслух. - Когда вы были еще мальчиком, вы ломали ветки и делали себе из них скипетр. Филипп приподнял голову и улыбнулся теще, не прерывая молчания. Затем сказал серьезным тоном: - Знаете, матушка, дама Ферьенн исчезла из Арраса, а вместе с нею и те люди, которых я посылал, чтобы они ее похитили и она не наболтала лишнего... Говорят, ее держат в одном из замков Артуа. Более того, я слышал, ваши бароны этим похваляются. Маго промолчала, размышляя над словами зятя. Хотел ли Филипп просто предупредить ее о грядущей опасности? Или таким образом выразил свою о ней заботу? А возможно, подтверждал свой запрет прибегать к помощи яда? Или, напротив, намекает, что, коль скоро поставщица ядов в заключении, у нее, Маго, тем самым развязаны руки? - Но ведь он может погибнуть от второго родимчика, - настаивала Маго. - Предоставим все воле божией, матушка, - проговорил Филипп, давая понять графине, что разговор окончен. "Да, предоставим воле божией... Или моей? - думала Маго. - Филипп человек осторожный и не будет брать греха на душу, но он меня понял... Больше всего будет хлопот с этим болваном Бувиллем". Воображение ее уже заработало. Наконец-то впереди забрезжило преступление! И то, что будущей ее жертвой должен был стать невинный младенец, горячило графиню Маго сильнее, чем если бы ей предстояло отправить на тот свет самого заклятого своего врага. С этого дня графиня Маго начала вероломную, тщательно продуманную кампанию. "Бедняжка король не жилец на этом свете", - твердила она всем встречным и со слезами на глазах описывала ужасную сцену, происшедшую во время крестин. - Мы уже решили, что он кончается на наших глазах, еще минута, и так бы оно и вышло. Спросите-ка мессира Гоше, мы с ним были вместе; впервые я видела, чтобы наш храбрец Гоше так побледнел... Впрочем, когда короля будут представлять баронам, каждый сам убедится, что младенец еле жив. А может быть, он уже умер, только от нас скрывают. Не понимаю, чего ради тянут с церемонией и не говорят почему. Ходят слухи, что мессир Бувилль противится потому, что бедняжке королеве... да хранит ее бог!.. совсем плохо. Но ведь королева - это не король. Близкие к Маго люди, в первую очередь ее кузен Анри дю Сюлли и ее канцлер Тьерри д'Ирсон, усиленно разносили эти слухи. Бароны начинали тревожиться. И впрямь, почему так тянут, почему откладывают торжественную церемонию представления? Крестины, происходившие чуть ли не тайком, чрезмерная бдительность Бувилля, полнейшее молчание вокруг того, что делается в Венсенне, - все это указывало на то, что тут кроется какая-то тайна. По Парижу ползли самые противоречивые слухи. Король родился калекой, поэтому-то его и не хотят никому показывать... Ничего подобного, граф Валуа велел его похитить и переправил в Неаполь, где король находится в полной безопасности... Нет, королева вовсе не больна, а вернулась к себе на родину... - Если он скончался, пусть нам так и скажут, - ворчали одни. - Регент приказал его убрать! - утверждали другие. - Не мелите чепуху. Не такой регент человек. Просто он не доверяет Валуа. - И вовсе не регент, а графиня Маго. Она сумеет расправиться с младенцем, если только уже не расправилась. Что-то слишком упорно она твердит, что король не жилец на этом свете. Зловещий ветер вновь взбудоражил весь королевский дворец. И пока каждый томился под бременем гнусных догадок, грязных подозрений, не щадивших никого и пятнавших всех подряд, регент сохранял невозмутимое спокойствие. Он с головой ушел в государственные дела, и когда с ним заговаривали о племяннике, он в ответ заводил разговор о Фландрии, графстве Артуа и налогах. Утром девятнадцатого ноября, когда брожение умов достигло высшей точки, многочисленная делегация баронов и ученых мужей Парламента предстала перед Филиппом и попросила, вернее потребовала, дать свое согласие на представление короля. И в глазах тех, кто ждал прямого отказа или туманного обещания отложить церемонию, блестел недобрый огонь. - Но я, мессиры, желаю этого не меньше вас, - сказал регент. - Мне самому чинят препятствия: противится граф Бувилль. И, повернувшись к Карлу Валуа, который только накануне возвратился из графства Мэн, куда ездил поправлять свои финансы, Филипп спросил: - Это вы, дядюшка, запретили Бувиллю показывать нам короля в интересах вашей племянницы Клеменции? Бывший император Константинопольский даже побагровел от дерзкой, а главное, необъяснимой выходки Филиппа и по обыкновению закричал: - Но, племянник, скажите ради бога, откуда вы это взяли! Ничего я не требовал и требовать не хочу! Я даже не видел Бувилля и давно не получал от него вестей. И возвратился я как раз, чтобы быть на представлении короля. Напротив, я от души желаю, чтобы оно состоялось, и состоялось по обычаям наших предков. Давно пора... - В таком случае, мессиры, - произнес регент, - мы все здесь держимся одного мнения и хотим одного... Гоше! Вы присутствовали при рождении моего брата... Верно ли, что королевское дитя представляет баронам крестная мать? - Конечно, конечно, - поспешно отозвался Карл Валуа; он не мог перенести, что с таким вопросом обращаются не к нему - знатоку, а к кому-то другому. - Я присутствовал при всех представлениях; при вашем, менее торжественном, поскольку вы второй ребенок, при представлении Людовика и, наконец, Карла. И точно так же представляли моих детей. Только крестная мать! - Ну что ж, - сказал регент, - тогда я немедленно дам знать графине Маго, чтобы она готовилась к церемонии, и прикажу Бувиллю открыть ворота Венсеннского замка. Едем в полдень верхами. Настал наконец для Маго долгожданный час. Одеваясь к предстоящей церемонии, графиня отпустила своих придворных дам, за исключением Беатрисы, которая помогала ей возложить на голову корону: для убийства короля стоило появиться во всем великолепии. - А через сколько времени, по-твоему, подействует порошок на пятидневного младенца? - Вот уж не знаю, мадам, - ответила Беатриса. - Для ваших оленей оказалось достаточным полсуток. Король Людовик боролся со смертью целых три дня. - Слава богу, на этот раз я смогу отвести глаза, - продолжала Маго. - Знаешь, кого я имею в виду? Ту самую кормилицу, которую я видела на крестинах. Красавица, ничего не скажешь. Взялась она неизвестно откуда, и никто не знает, как она очутилась во дворце. Конечно, это Бувилли... - Все понятно, мадам, - улыбнулась Беатриса. - Если кто-нибудь усомнится в том, что смерть последовала от естественных причин, можно будет обвинить вашу красавицу, и ее четвертуют. - Ой, где же моя ладанка? - вдруг испуганно воскликнула Маго, шаря у себя за пазухой. - Слава богу, на месте! Когда она уже выходила из спальни, Беатриса нагнала ее и шепнула на ухо: - Только смотрите, мадам, не высморкайтесь по рассеянности. 3. ХИТРОУМНЫЙ БУВИЛЛЬ - Разжигайте огонь, - скомандовал Бувилль. - Затопить все камины, дров не жалеть, пусть и в коридорах будет тепло. Мессир Бувилль носился по всему замку и, понукая каждого, мешал всем. Он проверял часовых у подъемного моста, велел посыпать красный двор песком и тут же приказал его смести, так как стало еще грязнее: осматривал засовы и замки, уже давно не запиравшиеся. Всю эту бурную деятельность он затеял с единственной целью - заглушить голос тревоги. "Она его убьет, непременно убьет!" - твердил он про себя. В коридоре он встретил жену. - Ну как королева? - спросил он. Королеву Клеменцию соборовали нынче утром. Злой недуг обезобразил ту, что еще недавно славилась своей сказочной красотой в обоих королевствах. Точеный носик заострился, белоснежная кожа приняла желтый оттенок, по лицу пошли багровые пятна, каждое величиной с серебряную монету; ужасный запах шел от ее постели; мочилась она кровью, дыхание с хрипом вырывалось из груди вперемежку со стонами - так непереносимо мучительно ныли затылок и живот. Теперь она уже почти не приходила в сознание. - Это четвертый приступ горячки, - пояснила мужу мадам Бувилль. - Повитуха уверяет, что, если королева дотянет до вечера, она, возможно, выживет. Маго предлагала мне прислать своего личного лекаря, мэтра Павильи. - Ни за что на свете! Ни за что на свете! - воскликнул Бувилль. - И не думай пускать сюда никого из людей графини. Мать умирает, над новорожденным нависла угроза, а тут с минуты на минуту явятся двести баронов с вооруженной свитой! То-то начнется суматоха, и какой удобный случай представится для любого преступления! - Нельзя оставлять младенца в комнате, смежной со спальней королевы, - продолжал Бувилль. - Не могу же я ввести сюда сотню стражников для его охраны, да и проскользнуть за занавеси ничего не стоит. - Твоя правда. Давай подумаем, куда поместить младенца. - В королевские покои, туда легко преградить все входы. Супруги переглянулись, обоим в голову пришла одна и та же мысль: в этих покоях скончался Сварливый. - Вели приготовить комнату, скажи, чтобы там хорошенько натопили, - решительно произнес Бувилль. - Ну что ж, дружок, пусть будет по-твоему. Но пойми, если даже ты расставишь полсотни стражников, все равно ты не можешь возражать против того, чтобы младенца несла на руках Маго. - Я с нее глаз не спущу. - Но если она уже решилась на злодеяние, она младенца на твоих глазах прикончит, бедный мой Юг. А ты ничего и не заметишь. Пятидневный младенец даже не пикнет. В суматохе воткнет ему иголку в затылок, или даст понюхать яда, или просто удушит шнурком... - Что же мне тогда делать, ну скажи сама? - закричал Бувилль. - Не могу же я заявить регенту: "Мы не желаем, чтобы ваша теща несла короля, боимся, мол. что она его прикончит!.." - Конечно, не можешь! Одно нам остается - молить бога, - бросила мадам Бувилль на ходу. А Бувилль уныло поплелся в смежную с опочивальней королевы комнату, где устроилась кормилица. Мари де Крессэ как раз кормила обоих младенцев разом. Жадные ротики громко причмокивали, и крошечные ручонки с мягкими еще ноготками цеплялись за кормящую их грудь. Мари великодушно дала королю левую грудь, ибо слыхала, что она богаче молоком. - Что с вами, мессир, вы, как я вижу, совсем приуныли, - обратилась Мари к Бувиллю. Бувилль, этот престарелый архангел на страже несмышленого младенца, встал рядом с Мари, оперся на эфес длинной шпаги, черно-седые пряди волос печально свисали ему на щеки, кольчуга плотно обтягивала объемистое брюшко. - До чего слабенький наш король, до чего же он слабенький! - вздохнул Бувилль. - Вовсе нет, мессир, напротив, он крепнет день ото дня, посмотрите, он почти догнал моего. От всех этих снадобий, которыми меня пичкают, мне подчас тошно становится, зато ему они пошли на пользу. Бувилль протянул огромную руку, загрубевшую от конских поводьев и сабельных рукояток, и осторожно погладил маленькую головенку, уже поросшую бесцветным пушком. - Это будет не такой король, как все прочие, вот увидите... - шепнул он. Старый слуга Филиппа Красивого не умел иначе выразить своих чувств. С тех пор, как он стал помнить себя, с тех пор, как себя помнил его отец, монархия, держава, Франция - смысл его деятельности и забот - были нерасторжимо слиты в его представлении с длинной и прочной цепью королей, зрелых, могущественных, требовавших безоговорочной преданности, расточающих милости. Целых двадцать лет стоял он у трона, где восседал монарх, перед коим трепетал весь христианский мир. Ему даже в голову не могло прийти, что эта могучая цепь так быстро ослабнет и воплотится вот в этом хрупком розовом звене, в этом младенце, с подбородка которого стекало молоко и которого можно раздавить одной рукой. - Вы правы, - проговорил он, - младенец поправляется; не будь следа от щипцов - впрочем, их уже почти не видно, - его нельзя было бы отличить от вашего сынка, разве что получше приглядеться. - О нет, мессир, - живо возразила Мари, - мой гораздо тяжелее. Ведь верно, Иоанн второй, ты у нас гораздо тяжелее? Вдруг краска залила лицо Мари, и она поспешила объяснить: - Ведь оба они Иоанны, поэтому я и зову своего Иоанном вторым. Скажите, может быть, я не должна этого делать? Бувилль погладил по голове и второго Иоанна машинальным жестом, подсказанным долголетней придворной учтивостью. Взгляд его перебегал с одного младенца на другого. Мари решила было, что этот пожилой дворянин загляделся на ее обнаженную грудь, и покраснела еще пуще... "Когда же наконец, - с досадой подумала она, - я отучусь вспыхивать по любому пустяку? Ведь нет ничего неприличного или бесчестного в том, чтобы кормить грудью ребенка!" Тут в комнату вошла мадам Бувилль, неся приготовленные для церемонии одежды короля. Но Бувилль перехватил жену на полпути и, отведя ее в угол, шепнул: - Кажется, я нашел выход. Они начали шептаться. Мадам Бувилль недоверчиво качала головой; раза два она метнула быстрый взгляд в сторону Мари. - Поговори с ней сам, - наконец сказала она. - Меня она терпеть не может. Бувилль снова подошел к молодой женщине. - Мари, дитя мое, - начал он, - вы можете оказать огромную услугу нашему малютке-королю, к которому, как я вижу, вы по-настоящему привязались. Видите ли, сейчас на церемонию представления съедутся бароны. Но мы с супругой боимся, как бы короля не застудили; вспомните-ка, что у него во время крестин был родимчик. И вообразите, что получится, если его снова при всех схватят судороги. Начнут болтать, что он не жилец на этом свете, наши враги и без того стараются распространять такие слухи. Ведь мы, бароны, - прирожденные воины, нам нужен такой король, чтобы даже в младенчестве в нем чувствовалась сила. А ваше дитя и по; толще и лучше выглядит. Вот мы и решили показать его баронам вместо настоящего короля. Мари испуганно вскинула глаза на мадам Бувилль, которая поспешно проговорила: - Я тут ни при чем. Это придумал мой супруг. - А не будет ли в том греха, мессир? - Какой же тут грех, дитя мое? Напротив, оберегать короля - это не грех, а добродетель. И уже не впервые народу представляют крепкого младенца вместо хилого наследника престола, - смело солгал Бувилль, решив покривить душой ради такого случая. - А вдруг кто-нибудь заметит? - Да как же заметить? - воскликнула мадам Бувилль. - Оба они беленькие, к тому же все новорожденные на одно лицо и меняются с каждым днем. Ну, скажите, кто знает короля? Мессир Жуанвилль, который ничего не видит, регент, который почти не видит, да коннетабль, который лучше разбирается в лошадях, чем в новорожденных младенцах. - А графиня Маго не удивится, если не заметит следа от щипцов? - Да как же она увидит под чепчиком и короной? К тому же сегодня день пасмурный. Боюсь, придется зажечь свечи, - добавил Бувилль, кивая на окно, куда еле пробивался печальный ноябрьский свет. Мари исчерпала все свои доводы. В глубине души мысль о замене короля собственным ребенком льстила ее самолюбию, да и Бувилля она не подозревала в дурных замыслах. Она с радостью начала обряжать своего Иоанна в королевские одежды - запеленала его в шелковые пеленки, завернула в голубой плащ, затканный золотыми лилиями, надела на него чепчик, а поверх чепца крохотную корону, - все эти предметы входили в обязательное для венценосного младенца приданое. - Какой же ты у меня хорошенький, Жанно, - твердила Мари. - Господи, да у него корона! Настоящая корона! А ведь придется тебе ее отдать королю, слышишь, сынок, придется отдать! Она вертела перед люлькой короля своего Иоанна, как тряпичную куклу. - Посмотрите, государь, посмотрите на вашего молочного брата, на верного вашего слугу, его покажут баронам вместо вас, чтобы вы не простудились. А про себя она думала: "Поскорее бы рассказать об этом Гуччо... Воображаю, что с ним будет, когда я скажу, что его сын - молочный брат короля и что именно его показывали баронам... Странная у нас с Гуччо судьба, и все-таки я ни с кем бы не поменялась! Как хорошо, что я полюбила его, милого моего ломбардца!" Но когда из соседней комнаты донесся протяжный стон, радость Мари сразу померкла. "Королева... боже мой, королева... - подумала она. - А я о ней совсем забыла..." Вошел конюший и объявил, что кортеж баронов во главе с регентом уже въезжает в ворота замка. Мадам Бувилль выхватила ребенка из рук Мари. - Я сама отнесу его в королевские покои, - сказала она, - и вручу после окончания церемонии, когда придворные разъедутся по домам. А вы, Мари, отсюда ни шагу, ждите меня здесь. И если кто-нибудь войдет, хотя мы поставили у дверей стражу, и спросит вас, говорите, что ребенок, который остался при вас, - ваше собственное дитя. 4. "ПЕРЕД ВАМИ КОРОЛЬ, МЕССИРЫ" Баронам было тесно в большой зале; они переговаривались, кашляли, нетерпеливо переминались с ноги на ногу, устав от долгого стояния. Их свита забила все коридоры. Желая полюбоваться предстоящей церемонией, изо всех дверей выглядывали любопытные. Сенешаль де Жуанвилль, которого, снисходя к его слабости, подняли с кресла в самую последнюю минуту, вместе с Бувиллем стоял у дверей королевской опочивальни. - Объявлять придется вам, мессир сенешаль, - твердил Бувилль. - Ведь вы старше всех соратников Людовика Святого; вам и выпала эта честь. По лицу Бувилля стекали струйки пота, он чуть не падал от страха. "Я бы не мог, - думал он, - не мог бы объявить... Голос выдал бы меня..." В дальнем конце темного коридора он заметил внушительную фигуру графини Маго с короной на голове и в парадной мантии, отчего она казалась настоящей великаншей. Никогда еще Маго Артуа не выглядела такой огромной и такой страшной. Он бросился в комнату и шепнул жене: - Пора. Мадам Бувилль двинулась навстречу графине, под чьей богатырской стопой жалобно скрипели половицы, и вручила ей свою невесомую ношу. В коридоре было темно, и графиня Маго не стала присматриваться к младенцу. Однако, взяв его на руки, она удивилась, как он потяжелел со дня крестин. - Да наш маленький король поздоровел, - произнесла она. - Поздравляю вас, душечка. - Это потому, что мы за ним хорошо ходим, мадам; боимся, как бы нас не упрекнули в нерадивости его крестная мать, - ответила мадам Бувилль самым естественным тоном. "Нет, решительно сейчас самое время, - подумала Маго, - слишком уж он окреп". При свете, падавшем из окна, она вдруг увидела бывшего камергера Филиппа Красивого. - Что это с вами, мессир Бувилль? - осведомилась она. - Вы весь в поту, хотя день не из жарких... - Я велел повсюду разжечь камины; очевидно, от этого меня и бросило в пот. Мессир регент не дал нам времени привести все в порядок. Они обменялись взглядом, причем каждый пережил скверную минуту. - Ну, пора, - спохватилась Маго. - Шествуйте впереди меня. Бувилль взял за руку старика сенешаля, и оба хранителя чрева медленно направились в залу. Маго шла позади, в нескольких шагах от них. Наступил благоприятный момент, и вряд ли он еще повторится. Старый сенешаль еле плелся, и, таким образом, у нее было время. Правда, вдоль стен шпалерами стояли придворные дамы и конюшие, сбежавшиеся посмотреть на венценосного малютку, и все глаза были устремлены на графиню, но кто заметит, кто обратит внимание на вполне естественный ее жест? - Ну, ну, давайте-ка представимся баронам в самом лучшем виде, - обратилась Маго к младенцу, которого несла на сгибе левой руки. - Не опозорим королевства, а главное, не будем пускать слюни. Она вытащила из сумы, висевшей на поясе, носовой платок и быстро отерла им крохотный слюнявый ротик. Бувилль оглянулся, но Маго, зажав платок в руке, сделала вид, что оправляет на младенце мантию. - Ну, мы готовы, - произнесла она. Двери залы распахнулись, и воцарилось молчание. Но сенешаль по слепоте не заметил, что комната набита народом. - Объявляйте же, мессир, объявляйте, - шептал ему Бувилль. - А что объявлять? - удивленно спросил Жуанвилль. - Да что король здесь, понимаете, король! - Король... - лепетал Жуанвилль. - А знаете, я уже пятому королю служу! - Конечно, конечно, только объявляйте поскорей, - тревожно торопил его Бувилль. Маго, стоя за ними, еще раз для верности вытерла губки ребенка. Сир де Жуанвилль прокашлялся, чтобы очистить горло, и наконец решился; он провозгласил важно и почти разборчиво: - Мессиры, перед вами король! Перед вами король, мессиры! - Да здравствует король! - грянули в ответ бароны, впервые произнося это слово после смерти Сварливого. Маго направилась прямо к регенту, и все члены королевской семьи столпились вокруг них. - Да он здоровяк... Какой розовый... Просто жирненький... - говорили бароны, проходя мимо этой группы. - Кто это наговорил, что младенец хилый и не жилец на этом свете? - шепнул Карл Валуа своему сыну Филиппу. - Да полноте, французская порода крепкая, - подхватил Карл де ла Марш, слепо подражавший дяде. Сын Мари де Крессэ и ломбардца чувствовал себя хорошо, даже слишком хорошо, по мнению Маго. "Ну что ему стоит покричать немножко? Хоть бы судороги его взяли, как в прошлый раз", - думала она. И незаметно старалась ущипнуть его под мантией. Но шелковые пеленки были слишком плотные, и ребенок не ощущал ничего, кроме приятной щекотки. Широко открытыми голубыми глазенками он смотрел вокруг, и казалось, все, что он видит здесь, доставляет ему удовольствие. "Вот ведь негодяй! Ничего, ты у меня еще запоешь! Если не сейчас, то ночью... А вдруг Беатрисин порошок выветрился?.." В глубине залы нарастал гул голосов: - Нам его отсюда не видно! Мы хотим им полюбоваться! - Возьмите ребенка, Филипп, - сказала Маго и передала младенца зятю. - У вас руки длиннее моих. Покажите короля его подданным. Регент взял маленького Иоанна, поднял его над головой, чтобы каждый мог увидеть и вдоволь насладиться лицезрением своего владыки. Вдруг Филипп почувствовал, что по рукам его течет что-то липкое и теплое. Ребенок, икая, срыгнул молоко, которого-насосался полчаса назад, но молоко это приобрело зеленоватый оттенок, и было перемешано с желчью: личико младенца тоже позеленело, потом стало густо багрового цвета, что не предвещало ничего доброго, головка бессильно запрокинулась назад. Громкий крик ужаса и разочарования вырвался из груди баронов. - Господи, господи! - воскликнула Маго. - Снова у него начался родимчик! - Возьмите его, - пробормотал Филипп, сунув ей ребенка, как будто в этом запеленутом существе таилась для него какая-то опасность. - Так я и знал! - раздался вдруг чей-то голос. Это крикнул Бувилль. Он весь налился кровью и гневно глядел то на графиню, то на регента. - Вы были совершенно правы, Бувилль, - отозвался Филипп, - нельзя так рано представлять баронам больного ребенка. - Так я и знал... - повторил Бувилль. Но тут жена быстро дернула его за рукав, опасаясь, как бы он не натворил непоправимых глупостей. Их взгляды встретились, и Бувилль сразу успокоился. "Что это я? - подумал он. - Видно, и впрямь я сошел с ума. Ведь настоящий король цел и невредим". Но если Бувилль предпринял все, что мог, лишь бы удар миновал короля, пусть даже обрушившись на другого, старый слуга Филиппа Красивого как-то не подумал о том, что следует предпринять, коль скоро преступление все же совершится. Графиня Маго тоже была застигнута врасплох. Она никак не предполагала, что яд подействует так быстро. И заговорила, желая успокоить окружающих: - Не волнуйтесь, не волнуйтесь! Тогда, на крестинах, мы тоже думали, что он кончается, а он, смотрите-ка, оправился. Страшно видеть родимчик, но у детей он быстро проходит. Повитуха! Пусть кликнут повитуху! - добавила она, решившись на этот рискованный шаг, лишь бы обелить себя в глазах присутствующих. Регент неловко растопырил руки, стараясь не прикасаться к одежде; он глядел на свои пальцы со страхом и отвращением, боясь притронуться к чему-либо. Младенец посинел и задыхался. Среди общей суматохи и отчаяния никто толком не понимал, что надо делать, как все это случилось. Мадам Бувилль бросилась в опочивальню королевы, но остановилась на пороге, пораженная пришедшей ей в голову новой мыслью: "Если я крикну повитуху, она сразу увидит, что мы подменили дитя и что у него на голове нет следа щипцов. Только бы, о господи, только бы с него не сняли чепчик!" Она бегом вернулась обратно, а тем временем все присутствующие устремились к покоям короля. Помощь самой искусной повитухи была уже ни к чему. Все еще закутанный в затканную лилиями мантию, с крошечной короной, сбившейся на сторону, младенец покоился, как щепочка, на огромной кровати, застланной шелковым покрывалом. Закатив глаза, в мокрых пеленках, с почерневшими губами и с сожженными ядом внутренностями, младенец, которого представили баронам как короля Франции, приказал долго жить. 5. ЛОМБАРДЕЦ В УСЫПАЛЬНИЦЕ СЕН-ДЕНИ - Что же нам теперь делать? - одновременно произнесли супруги Бувилли. Они попались в свою же собственную ловушку. Регент не пожелал оставаться в Венсенне. Собрав всех членов королевской фамилии, он предложил им сесть на коней и сопровождать его в Париж, где состоится Совет. Когда регент уже выезжал из дворца, Бувилль вдруг в отчаянном припадке храбрости бросился к нему. - Ваше высочество, - закричал он, хватая коня под уздцы. Но Филипп не дал ему продолжать: - Знаю, знаю, Бувилль; знаю, что вы разделяете с нами общую печаль, и признателен вам за ваше доброе чувство. Вас, поверьте, мы ни в чем не упрекаем. Ничего не поделаешь! Такова природа человеческая. Я сообщу вам свои распоряжения насчет похорон. И регент, подняв коня в галоп, проскакал по опущенному мосту. Вряд ли на таком бешеном аллюре сопровождавшие его лица могли обдумать все случившееся. Большинство баронов поскакали вслед за ним. В Венсенне остались лишь бездельники да те, кто поплоше; собравшись группками, они горячо обсуждали событие. - Пойми, - твердил Бувилль жене, - я обязан был немедленно все ему сказать. Зачем ты меня удержала? Они отошли к амбразуре окна и тихонько шептались, даже друг другу боясь поверить свои мысли. - А кормилица? - спросил Бувилль. - Я за ней сама смотрю. Увела в свою спальню, заперла на ключ, а возле дверей поставила двух человек. - Она ничего не подозревает? - Нет. - Надо бы ей сказать. - Подождем, пока все разъедутся. - Нет, я должен был открыть ему... Толстяка Бувилля терзала совесть - почему, почему не послушался он своего первого порыва. "Если бы я сказал правду перед всеми баронами, если бы сразу привел доказательства..." Но для этого требовалось быть не Бувиллем, а человеком иного склада, скажем, коннетаблем, а главное, не иметь супруги, которая дергает тебя за рукав. - Но разве могли м